Мокрое пятно

Звон будильника, как удары металлом по стеклу, оседает во рту полузабытым вкусом детства. Протягиваю руку, вслепую прекращаю звон, завожу часовой механизм. Сон пуховыми лапами гладит веки, соблазняет теплом, мурлычет. Но я уже вспомнил – кто я, что я и о важном деле.
Рывком поднимаю непослушное тело, моргаю, чтобы окончательно проснуться. Одежда слева, на стуле. Беру по очереди рубашку, носки, брюки. А то будет, как вчера.
На мгновение замираю от воспоминаний. Вчера брюки упали на пол. Наклонился поднять и упал сам. Поднимался больше часа с криком: «вставай безногая тварь!». Я злой.
Сегодня справляюсь с брюками на четыре минуты быстрее прошлого рекорда. Тоже мне, олимпийский чемпион. Хватит ждать медалей, ещё носки и ботинки. Их надеваю дольше рекордного на три минуты. Минус четыре, плюс три, итого: целая минута победы над собой. Только не расслабляться.
Теперь коляска. Вскинуть на руках тело – уже давно нетрудно. Разложить на подножке тряпичные ноги – тоже привычно. Труднее, оказывается, отвязать полотенце, которым намертво зафиксировал коляску к кровати. Стопор сломался на той неделе. Кошусь на ножницы, но побеждает лень. До них можно дотянуться с кровати, не с коляски. Так что теряю ещё пять минут на развязывание узла. Силач, прямо «морской волк», накрутил на свою…
Десять минут на туалет.
Чищу зубы на кухне. Это удобнее, чем на коляске в ванную комнату. Зубная паста капает на грудь. Замираю с досадой – опять обляпался, потом смываю пятно водой. Мокрая рубаха неприятно холодит грудь.
В холодильнике две сырые котлеты и бутылка молока. Элеонора говорит: «лучше меньше, но лучше». Досталась мне философиня, а не соцработник. Желудок внятно бурчит. Но времени нет, надо вернуться до её прихода. Сглатываю слюну и складываю еду в пакет. Это для дела.

С трудом выбираюсь из маленького лифта. Три раза двери закрываются. Никак после замены к этому «детскому гробику» не приспособиться. Не рассчитан он на инвалидные коляски. Даже моя «малолитражка» входит-выходит с трудом.
- Женечка, погулять поехал? – улыбается консьержка, будто впервые видит, как выхожу.
- Да, Марь Васильевна, решил на белый свет посмотреть. – Улыбаюсь в ответ.
- Ну, посмотри, посмотри, - ласково говорит старушка, а у самой левый глаз, как пистолет.

Стою на крыльце, жду. Пандус есть. Крутой такой, хороший. Напротив – новенькая иномарка. Мы непременно встретимся с красоткой, если попробую спуститься самостоятельно.
Мимо идут люди и не смотрят на инвалида в коляске. Будто я прозрачный или меня нет. Наверное, им так проще жить. В мире где нет инвалидов и колясок, где не надо никому помогать. Мокрое пятно на рубашке под курткой холодит сердце. Интересно, а у них так бывает – холодом по горячему?
Но есть и другие, «мои» люди. Я научился высматривать их в толпе под разными личинами. Они не похожи друг на друга до оторопи. От алкаша с перегаром, до дамы в шляпке и перчатках, с запахом дорогих духов. Сегодня это парочка подростков лет шестнадцати. Долговязые, длинноволосые. В чёрных штанах, на куртках черепа. Даже не сразу понятно, что разнополые. Женственный пацан и мужеподобная девчонка.
- Глянь, Мих, коляска, - всё-таки девушка заметила первой.
- Ну, чё, пошли, - парень принимает решение, и оба молча спускают меня с крыльца. На попытку поблагодарить ощетиниваются ежами.
- Крути колёса, пока не помер, мотобот.
Несмотря на явный посыл, с трудом удерживаюсь от улыбки. И правда «мотобот» - ботинок для езды на мотоцикле. Не человек. Но у меня дело. Поэтому кручу колёса.

Новый автобус, знакомый номер. Спина на мгновение напрягается. Догнать, успеть впрыгнуть! С усилием отвожу глаза. Незачем мне ехать на завод. Палыч так и сказал: «Никому ты тут, Женёк на… не нужен».
Потом мастер отвёл глаза и добавил: «Никто не нужен, ни больной, ни здоровый».
Токарь-фрезеровщик четвёртого разряда. «Молодой специалист». На инвалидной коляске.
Я пытался вспомнить, как когда-то неплохо рисовал. Только руки, словно кто-то заменил пластиковыми протезами, карандаш ломался. Искусство не для токарей. Во рту горечь, сглатываю. Порыв холодного ветра заставляет отвернуть лицо.

Доезжаю до места и понимаю, что дворник уже убрал. На месте, где вчера лежал труп задавленной кошки, лужа с острыми краями льда. Вчера тут кровь смешивалась с молоком. Тошнота подкатывает к горлу то ли от голода, то ли от воспоминаний. Но я и вчера с ней справился. Хромая кормящая кошка. Видел её пару раз по дороге в парк. У кошки остались котята. Найти их и стало моим сегодняшним делом. Ещё кому-то могу помочь.
Осматриваю двор, медленно объезжаю подвальные оконца. Сегодня котята должны проголодаться и вылезти. Это для них я взял котлеты и молоко. Не знаю возраста, видел издали, когда она их вывела из подвала. Что им больше подойдёт? Наконец, нахожу подходящее слуховое окно: закрыто листом железа, но с отогнутым краем. Рядом обломки кирпичей, дом старый, в подвале тоже наверняка бардак, завален хламом. Как кошка через эту щель с животом пролезла? Изнутри ни звука. Некоторое время стою в сомнении. Может, это не то окно? Но надо с чего-то начинать. Хотя бы исключить вероятность.
«Кис-кискаю» и достаю котлеты с молоком. Вдруг понимаю, что молоко налить не во что. А, казалось, всё предусмотрел. От досады замолкаю и то ли слышу, то ли воображаю изнутри тоненький писк. Мгновение паники – всё-таки котята очень маленькие. Выберутся ли самостоятельно? А молоко налить не во что. Хоть бы крышку какую. В помойке наверняка есть от майонеза. Оглядываюсь на другой конец двора, далеко помойка. Слышу тот же писк ближе. Уже не могу уйти.
- Кис-кис-кис, - зову так, будто от этого зависит моё выздоровление. И вижу котёнка. Дымчато-пыльный, с большими ушами. Он выбирается из железа и щурится от яркого света. Усы топорщатся, хвост дрожит, а изо рта снова раздаётся тоненький писк. Глаза открыты, на ногах пусть с трудом, но держится. Месяц, два? Не знаю, никогда кошек не держали.
Отламываю кусочек котлеты, бросаю прямо перед его носом. Снова досадно – не во что налить молоко.
- Дымка, ешь.
Имя приходит на ум само, хотя не знаю какого пола котёнок. Под хвост не заглянешь. Тот осторожно лижет кусок фарша, а потом жадно хватает и неожиданно тонко начинает рычать. Инстинкт взял своё. Следом за Дымкой из подвального окошка тянутся ещё двое: бело-рыжий и счастливая трёхцветка. Я бросаю по кусочку каждому и снова Дымке, чтобы не подрались.
Наверное, я улыбаюсь. Жить будут. Жаль, не могу налить молока.
- Милой, это откуда у тебя столько котёнков?
Оборачиваюсь и вижу бабушку. Даже скорее прабабушку. Из далёкого прошлого. В платочке и малиновом пальто. Старом, но чистом.
- Из подвала. Их мамку вчера задавили, а я сегодня нашёл.
Признаюсь, как на духу и глупо улыбаюсь. Почему-то с ней и слова приходят на ум странные, как когда-то моя бабушка говаривала.
- И куда тебе столько? Ты за ими ухаживать-то сможешь?
И радость гаснет. А, правда, как я буду за ними ухаживать? Кормить, играть, убирать…
- Давай я по знакомым раздам. Да и Катенька у меня давно котейку хотела.
Наверное, внучка.
- Хорошо, - соглашаюсь я, сминая вторую котлету.
Но тут Дымка не выдержала и, цепляясь когтями, полезла  по ноге ко мне на колени.
- Ох ты батюшки, тебе не больно? – охнула бабушка.
- Нет, что вы.
Радость вспыхнула факелом. Если бы стало больно, только к добру. Не стал говорить, что от пояса и ниже ничего не чувствую.
- Дымку оставляю. Лоток куплю и еды на двоих хватит.
Решил неожиданно. До этого не думал, упёрлось мне – «спасу», а дальше?
Дымка между тем облизала мне руки и стала доедать остатки котлеты.
- Это, конечно, - кивнула бабушка, - а остальных пристрою.
Подхватила двух котят, посадила за пазуху и ушла.
Дымка доела котлету, свернулась клубочком и замурчала. Я не стал её тревожить. Прижал одной рукой к груди и почувствовал тепло там, где было мокрое пятно. Медленно одной рукой крутил колесо, тихо ехал к дому. Всё равно придётся спрятать за пазуху – весь путь одной рукой не преодолеть. Но позже. Хотелось ещё немного подержать в руках. Нежное слово из уст бабули неожиданно понравилось. Моя Дымка, моя котейка.

Навстречу шли мужчина с женщиной и девочка лет шести. Девочка держала взрослых за руки и о чём-то щебетала, поворачивая голову то в одну, то в другую сторону. Родители улыбались. Настоящая, дружная семья. То, чего у меня никогда не будет.
- Ой, смотрите, котёнок!
Девочка замерла и вдруг вырвалась, подбежала ко мне.
- А можно я его поглажу?
Я не смог отказать ребёнку.
- Только, не разбуди, - постарался быть строгим.
- Я нежно, правда-правда! – заверила девочка и склонилась к котёнку. Коснулась кончиками пальцев, только слегка пригладив шёрстку. Дымка даже ухом не повела. Будь я чуть дальше, не заметил бы крохотную слезинку, что повисла на реснице, и не услышал произнесённое почти одними губами:
- Маленький.
Опустил глаза, стало неудобно так бесстыдно смотреть в душу.
- Дяденька, а подарите мне котёнка, - выпрямилась девочка и умоляюще прижала к груди кулачки.
- Катя, разве можно так? – растерялась мама.
- Я буду сама за ним ухаживать, и кормить, и лоток убирать, честно-честно. Не надо мне домика для Барби, - обернулась девочка к маме. Потом опять ко мне: - Я так давно об этом мечтаю.
Первый сломался папа:
- А может, и правда… - посмотрел на маму.
- Но аллергены…
- У нас нет аллергии.
Мама смолкла с сомнением на красивом лице.
- Я возьму его нежно-нежно и буду любить всегда.
Теперь девочка неотрывно смотрела на меня. А я раскалывался на части. Только теперь вертикально. Одна часть меня хотела послать девочку. Злой я. Вторая кривлялась и насмешничала: «Смотри – она здорова, сможет ухаживать за Дымкой, а что можешь ты, безногий инвалид?» Ах да, ещё один мерзкий голос бормотал что-то о детских мечтах и слезе ребёнка. И всё равно девочку хотелось придушить.
В какой-то момент я понял, что мы с мамой девочки смотрим друг другу в глаза. Лицо у неё виноватое, будто подслушала всё, что творится у меня внутри.
«Правда, моя похожа на твою дочь?» - говорили её глаза.
«Нет, она жива».
«За это ты её ненавидишь?»
«Нет». Не мог я ненавидеть девочку только за то, что моя погибла.
- Мы сможем ухаживать за котёнком. Её надо отмыть, обследовать у доктора, - сказала женщина. Будто хотела продолжить, что я не смогу.
Смогу, это лишь немногим сложнее обычного. Вместо каждодневного поиска ради чего жить, будет смысл каждый день вставать и шевелиться.
«Мужик, смысл жизни которого – котёнок. Мелко» - на её лице мелькнула жалость.
Красивая женщина перевела взгляд на Дымку, и я понял, что не могу отказать. Потому что она женщина, а я мужчина.
- Спасибо, дяденька!
Девочка порывисто обняла меня до того, как открыл рот. Так, что её волосы защекотали нос. И я промолчал. Когда она открыла молнию на куртке, покорно пересадил Дымку на грудь девочки. Стало так холодно, будто пересадили сердце. И теперь эта девочка будет жить.
Они меня благодарили, совали деньги, потом ушли, а я остался сидеть.

И кто виноват? Я сам, своими руками отдал единственное существо, которому был нужен. Хотя Дымке там в семье будет лучше. Всегда накормят, погладят, уберут.
А я?
А что я?
Я возвращаюсь к себе. Чувствую, лицо одеревенело, словно по нему посмертную маску делали. Оглядываюсь вокруг. Тот же двор и мёрзлая лужа там, где вчера валялся труп кошки. Старательный тут дворник. Начинаю крутить колёса и понимаю, что шуршит пакет. А в нём осталось молоко. Кому оно теперь нужно?
Отбрасываю пакет, размахиваюсь и разбиваю бутылку о стену дома. Осколки и белые брызги разлетаются веером. Остаётся лужа на стене. Мокрое пятно.
Кручу колёса и улыбаюсь. Только от моего оскала люди с дороги шарахаются. Еду и живу. Хотя незачем.
Два года незачем.
30.10.15