Легенды Борисовщины мифы и реальность

Живое слово из прошлого.
   На Беларуси и в России громко, с большим размахом отпраздновали двухвековой юбилей эпических событий 1812 года. Та далекая уже война имела колоссальные последствия для наших и других европейских народов, оставив глубокий след в мировой истории. О ней написано великое множество научных трудов и художественных произведений, создано немало фильмов и пьес. Читая очередные новинки, невольно ловишь себя на мысли, что авторы занимаются бесконечными повторами, и создать что-то свежее, оригинальное на эту      уже невозможно. Между тем, представляемая на суд читателя книга как раз таковой и является. Небольшой по объему сборник краеведческих заметок с чертами литературных эссе изобилует малоизвестными фактами, сохраненными в исторической памяти жителей Борисовщины и мемуарах участников березинской переправы. Они позволяют нам лучше познать, увидеть широкую и колоритную картину того, скрытого за мглой времени, великого военного и цивилизационного противостояния.
   Читателя, безусловно, удивят глубокая историческая эрудиция автора, его знание деталей и тонкостей народного быта и военного дела. Владимир Владимирович Кищенко – уроженец Борисовщины, подполковник запаса, ныне сотрудник Борисовской центральной районной библиотеки им. И.Х.Колодеева. Давно замечено, что именно такие самоотверженные, увлеченные своим делом краеведы и есть самые настоящие, не по диплому, а по призванию, историки-профессионалы. И это вовсе не преувеличение. Сделанный им в 2010 году на 2-й международной научно-практической конференции «Колодеевские чтения» доклад «Спасение батальона Жуайе» исправил, наконец, досадную историческую ошибку, «кочевавшую» почти два столетия по всем отечественным и зарубежным исследованиям и описаниям переправы Наполеона через Березину. Заметным явлением в историко-культурной жизни региона, да наверное, и республики, стал созданный с его участием видеофильм «Березина. 1812».
     Лаконичность, документальная правдивость и фольклорная основа делают сборник В.В.Кищенко образцом настоящего историко-литературного памятника событиям 1812 года на древней и прекрасной земле Борисовщины. Книга дает возможность обрести новый, более объективный и заинтересованный взгляд  на историю Отечества.
                Владимир Лякин – член Союза белорусских писателей.            


Легенды Борисовщины: мифы и реальность.

Введение.
Все больше в обществе возрастает интерес  к познанию национальных культурных ценностей и истории нашего Отечества, и это естественное явление. Каждому мыслящему человеку присуще желание узнать больше о своей родословной, истории деревни, города, где он родился и вырос, культурной   жизни предков, одним словом, знать историю своей Родины, как большой, так и малой, причем не только статистические данные и хронологию событий, но и, я бы сказал, «эмоциональные поля» прошедшего времени.
 Большую роль в познании прошлого в тонком, на духовном уровне понимании   событий играет историческая память народа.
 По определению в Википедии, «Историческая память – это набор передаваемых из поколения в поколение исторических сообщений, мифов, преданий, субъективно преломленных рефлексий о событиях прошлого, особенно негативного опыта, угнетения, несправедливости в отношении народа. Является видом коллективной (или социальной) памяти».
Каждый народ стремится чтить память своих предков. В нашей же истории имеется достаточно славных традиций, людей и событий, которыми мы можем гордиться.  Однако было и есть много белых страниц, требующих глубокого изучения. Без осмысления прошлого, трудно понять настоящее и построить будущее. Поэтому важно хранить историческую память, знать события прошлого, жизнь и деяния нашего народа.
В исторической памяти жителей Борисовщины наиболее яркий след оставила поздняя осень 1812 года. 200 лет прошло с тех пор, когда малоизвестная в Европе река  Березина стала центром  мировой истории. Под Борисовом собралось около 200 тысяч людей разных национальностей и вероисповеданий, при численности населения города более 3-х тысяч человек.  Русские и французы, немцы и итальянцы, поляки и хорваты, армяне и швейцарцы оказались на берегах Березины благодаря честолюбивым замыслам императора Франции Наполеона. Более 10 дней, вооруженные и безоружные, здоровые и больные, гренадеры и гувернантки, солдаты и генералы, но все голодные и изнуренные длительным переходом, были незваными гостями Борисовкой земли.
Много информации об этих ярких и страшных событиях  осталось у Борисовчан в виде легенд и преданий. Некоторые из них кажутся нереальными или вызывают недоумение своей нелогичностью. И я в своей работе,   опираясь на мемуары очевидцев и документальные свидетельства,  постараюсь сделать объективный анализ устного народного творчества,   дошедшего до нас через толщу двух веков.
В своей работе я познакомлю читателя с легендами и преданиями, касающимися описания внешнего вида «Великой армии», раскрою саму Березинскую трагедию, подниму тему «московских трофеев» и личной добычи солдат и офицеров наполеоновских войск,  затрону тему топонимов Борисовщины, не обходя стороной  историзмы, доставшиеся нам в наследство от событий войны 1812 года.

1. Встреча у дороги.
Довольно таки точно донесла до нас описание внешности императора Франции Наполеона I  легенда, услышанная и записанная мною на малой родине в деревне Бытча Борисовского района.   
Жительница деревни Короленок Кристина Николаевна (приблизительно 1870 г.р.)  передавала внукам рассказ своей бабушки о том, что император Франции  показался той  на удивление простым и обыденным. Она стояла у дороги и увидела проходящего через деревню Бонапарта со свитой.  Наполеон, по  ее утверждению, был похож на местечкового еврея. Лицом смугл, нос с горбинкой, бледен, одет по-нашему –  в шубу на сукне и меховую шапку. И как простой солдат шел пешком, опираясь на палку. Вслед за ним вели его лошадь.  А  идущие рядом военные наоборот были одеты гораздо богаче и интереснее императора, у них на шляпах были цветные перья и расшитые золотом одежды.
Из воспоминаний молодой женщины, дошедших до нас,  мы узнаем об  её впечатлениях. Они нам понятны и обыденны. Так и в наше время женщины оценивают увиденное, и прежде всего образно.  Но поражает точность описания. Обратимся к свидетельствам.
Сержант французской императорской гвардии Андриен Жан-Батист Бургонь в своих мемуарах вспоминает: «Затем шел император, тоже пеший, с палкой в руке. Он был закутан в длинный плащ, подбитый мехом, а на голове у него была шапка малинового бархата, отороченная черно-бурой лисицей». 
Камердинер императора Луи-Констант Вери   рисует нам тот же образ: «Во время отступления из Москвы император шествовал пешком, завернувшись в длинную накидку без рукавов и надев на голову русскую шапку, концы которой он подвязывал под подбородком». А батальонный врач 4 полка Рейнской конфедерации Карл Гайслер даже уточняет национальную принадлежность одеяния императора: «Он (Наполеон) ехал в повозке, обитой мехом, запряженной шестеркой маленьких литовских лошадей  …  был одет в польскую зеленую шубу, отделанную золотыми шнурами с кистями, и такую же меховую шапку». 
  В принципе все ясно, предание довольно-таки точно описывает одеяние императора Франции, и действительно, Наполеон был одет в одежду характерную для горожанина Великого княжества Литовского на начало XIX века.
А как же с внешностью? По воспоминаниям польского офицера Колчаковского: «Он был небольшого роста, плотен, несколько сутуловат; с короткой шеей и большой головой. Широкое плоское лицо его в профиль казалось прекрасным; нос греческий, цвет лица матовый, но бледный, волосы короткие черные, гладко зачесанные. Красивые серые глаза с густыми темными бровями пронизывали собеседника. Выражение лица с первого взгляда казалось спокойным, но несколько угрюмым, и выражало исключительно два чувства: гнев и радость». 
Интересен для нас и приказ командующего 3-й Западной армией адмирала Чичагова Павла Василевича от 7 ноября 1812 года с описанием внешнего вида французского императора. Приведу его полностью: «Наполеонова армия в бегстве, виновник бедствий Европы с нею; мы находимся на путях его; легко быть может, что Всевышнему угодно будет прекратить гнев свой, предав его нам; почему желаю я, чтоб приметы человека сего были всем известны. Он росту малого, плотен, бледен, шея короткая и толстая, голова большая, волосы черные; для вящей-же надежности ловить и приводить ко мне всех малорослых. Я не говорю о награде за сего пленника. Известныя щедроты монарха нашего за сие ответствуютъ». Нарисованный в мемуарах и описанный в приказе русского адмирала образ императора Франции, безусловно, так же выдает в нем южное происхождение.
В этом случаи мы имеем полное совпадение описания внешности  императора Франции Наполеона из легенды  со свидетельствами очевидцев и документами из штаба 3-й Западной армии.

2. Семь слов от бабушки Михалины.
Зачастую легенды, дошедшие до нас, коротки по объему и содержанию. 200 лет стерли с исторической памяти народа все лишнее, но удивляет некая сакральность в передаче такого обширного объема информации в нескольких коротких фразах.   Небольшое количество слов,  построенных в смысловую схему, укладывает в себе все виденное и пережитое. И я не перестаю удивляться двухвековой мудрости многих поколений наших предков, сумевших передать нам, я бы сказал, некий смысловой код, самую суть информации о том, как выглядела «Великая армия»  поздней осенью 1812 года на Березине.
Вот одна из таких легенд. Уроженка Зембина бабушка Михалина рассказывала своему правнуку Дмитрию Валерьевичу Волчанину, что со слов родителей ее бабушки французы «брели как стадо, на ногах тряпки, грязные, с большими бородами, как нелюди». Буквально одно предложение с семью ключевыми словами рисует нам картину всего того страшного бедствия, постигшего наполеоновских солдат.  А было ли все так на самом деле?  Ведь в красочном фильме известного режиссера Эльдара Александровича Рязанова «Гусарская баллада» все так красиво: снег и солнце, шампанское и гитара, дуэли и нежность романтики. 
Обратимся к мемуарам. Где же правда: в рассказе бабушки Михалины из Зембина или в пьесе «Давным-давно» Александра Константиновича Гладкова, советского драматурга и киносценариста, на основе которой был снят вышеназванный фильм о событиях войны 1812 года?
Командир дивизиона 4 полка пешей артиллерии, умный и чувствительный французский офицер Гриуа вспоминает: «Если что и осталось от формы, то этого не было видно, так как она скрывалась под более теплой одеждой, которой каждый постарался запастись. Некоторые счастливцы, сохранившие свои шинели, сделали из них что-то вроде накидок с капюшоном, которые они обвязывали вокруг тела веревкой; другие для того же пользовались шерстяными одеялами или юбкой; некоторые были одеты в женские шубы, подбитые дорогим мехами, – московские реликвии, предназначавшиеся сначала сестрам или любовницам. Часто встречались солдаты с черными отвратительными лицами, одетые в розовое или голубое атласное манто, отороченное лебяжьим пухом или голубым песцом, опаленное бивачными огнями и покрытое жирными пятнами. У большинства головы  под остатками фуражек были обвязаны грязными платками, а изношенную обувь заменяли лохмотья белья, одеял или меха. И не только простых солдат судьба заставляла так перерядиться. У большинства офицеров, полковников и генералов одежда была не менее жалкой.  Мы не замечали всей дикости этих нарядов: на них обращали внимание только чтобы воспользоваться изобретениями, которые, казалось, лучше всего могут предохранить от холода».  Страшная картина бедствий солдат почти всей Европы открывается нам.
 Кроме точной, но краткой характеристики состояния  «Великой армии» в легенде присутствует и эмоциональная составляющая. Что-то подобное я прочувствовал, читая мемуары участника отступления  Рене Буржуа. «На одной из улиц Смоленска Г.Л…, идя домой в восемь часов вечера, заметил какое-то движение рядом с трупом лошади, лежавшим около него. Он подошел и при слабом свете луны, отраженной на снегу, увидел женщину, одетую в розовую подбитую горностаем мантилью, влезшую в раскрытое брюхо лошади; он остановился, чтобы наблюдать за ней, и скоро увидел, что она намеревалась вытащить печень животного, но, не имея в своем распоряжении никакого инструмента, решила вырвать ее зубами, чем была и занята.
Г.Л…  спросил, что она делает. Она вылезла тотчас, вся окровавленная, из трупа лошади и с принужденной улыбкой ускользнула, не говоря ни слова. Г.Л… признал в ней маркитантку».
Изучая более подробно мемуары, наблюдая движение человеческих  эмоций в устном творчестве народной памяти через толщу лет, поражаешься: насколько точно и кратко передана нам информация и насколько красочно, дополняя друг друга, переплетаются предания  с воспоминаниями солдат и офицеров «Великой армии»!


3. Парижские «гурманы».
Но есть легенды абсолютно нереальные,  в которые вообще трудно поверить.
У себя на малой родине, в деревне Бытча, от своей бабушки Прузыны Короленок я услышал довольно-таки страшную и необычную легенду.
  «К женщине в хату недалеко от дороги на Студенку зашли французы и попросили ее продать им малолетнюю дочь для употребления в пищу, предлагая ей большой кошелек серебряных монет. Она для вида согласилась, но позже, подперев дверь хаты снаружи, убежала, спасая дочь. Через несколько дней женщина нашла свой дом сгоревшим. На пепелище она увидела обгорелые кости тех, кто просил продать девочку, но серебра не было. Еще до недавнего времени по деревне ходили слухи о потерянных на этом месте монетах».
 Возникает вопрос: неужели возможен был каннибализм среди отступающих наполеоновских солдат, неужели степень бедствия заставили европейцев, современников Великой Французской Революции дойти до такого чудовищного состояния?  Обратимся к мемуарам современников тех событий.
В своем письме к дочери от 28 октября 1812 года фельдмаршал Кутузов Михаил Илларионович пишет:  «Об французах хотя и не плачу, но не люблю видеть этой картины. Вчерась нашли в лесу двух, которые жарят и едят третьего своего товарища. Это заставляет содрогаться человеческую природу».
Может, это предвзятое мнение престарелого полководца к своим врагам? Но нет, фельдфебель 2-го батальона 2-го Баденского полка Штейнмюллер оставил следующие воспоминания: «У многих несчастных лица были черны от дыма и крови лошадей, мясом которых они питались, — они двигались, как призраки, вокруг горящих строений, упорно смотрели на трупы товарищей, падали и умирали.
Каждый бивак на следующий день представлял картину поля сражения — такое количество людей погибало. Как только солдат, не вынесший мучений, падал на землю, сосед спешил его раздеть и закутаться в его тряпки, не дожидаясь, чтобы он испустил дух. Мы ежедневно были свидетелями самых печальных сцен; по дороге шли люди, утратившие человеческий образ. Некоторые оглохли, другие не могли говорить, многие были в состоянии ненормального отступления, доходившего до того, что они жарили и ели трупы. И верно то, что они грызли собственные руки, как ни ужасно это!
Некоторые садились на трупы братьев и застывшим взглядом уставлялись в горящие угли; когда они гасли, люди падали и больше не вставали…»
Мемуары дают полное описание этого страшного явления, и мы в очередной раз смогли убедиться в  правдивости легенды, в мудрой объективности народных исторических источников. По всей видимости, такое явление, как каннибализм среди наполеоновских солдат, не вызывало удивления у крестьян Борисовщины. Легенда дошла до нас благодаря интриге с пропавшим серебром, которое еще очень долго искали потомки женщины.

4. Женщины и дети в ноябрьской трагедии 1812 года.
Отдельно в народной исторической памяти как интересный факт  сохранились воспоминания об участии в событиях войны 1812 года женщин и детей.
 От уроженки деревни Бытча Авдотьи Ярош (приблизительно 1905 года рождения) я услышал рассказ о том, что крестьяне ночью пустили в дом обмороженных и еле живых французских солдат.  А после, сняв одежду с несчастных, в целях найти что-нибудь ценное для компенсации своих убытков, понесенных от мародеров «Великой армии», с удивлением обнаружили, что в солдатские лохмотья кутались женщины.
И, как правило, почти все художники-баталисты, непосредственные участники событий на Березине, оставившие нам свои работы, изображали на фоне общей трагедии «Великой армии» и представительниц слабого пола. Это и Альбрехт Адам –  офицер-рисовальщик при штабе вице-короля Италии Евгения Богарне, и Фабер дю Фор – обер-лейтенант 25 пехотной вюртембергской дивизии 3-го корпуса маршала Франции Нея, и Януарий Суходольский –  улан одного из польских полков, уроженец Гродно. У всех в сюжетах присутствуют женщины.
Откуда в рядах «Великой армии» было так много гражданских лиц, прежде всего женщин, а вместе с ними и детей? Обратимся к мемуарам.
«В этом же самом обозе находились многие бежавшие от революции французы со своими семьями, которые под покровительством императора снова возвращались на родину – ничего больше им не оставалось делать. Они принуждены были двигаться с армией, и находились еще в более печальном положении, чем солдаты. Может быть, для них было лучше выехать раньше, но как они могли на это решиться, не будучи уверены в том, что их не схватят бродившие кругом казаки или крестьяне и не лишат их жизни?»  –  пишет Христофор-Людвиг фон Иелин, обер-лейтенант вюртембергского полка.
  Как  объясняют воспоминания других свидетелей событий войны 1812 года, кроме французов из Центральной России вместе с «Великой армией» бежало из Москвы большое количество иностранцев – немцев и поляков, итальянцев и голландцев. В список можно внести почти всех представителей Европы. В центральной России в начале XIX века   жило и работало большое количество приезжих из-за границы –  с семьями и без таковых. Это были гувернеры, артисты театров, ремесленники, учителя, торговцы бижутерией и галантереей. Бывшие подданные короля Людовика XVI, не принявшие Великую Французскую революцию, да и просто решившие поработать в Российской Империи. Почему они начали уходить, в чем причина бегства?  Солдаты «Великой армии» разорили православные храмы, сожгли  Москву. Для простого русского мужика все не говорящие на русском были басурмане, слуги антихристовы и подлежали гонению –  по определению Льва Николаевича Толстого, «дубиной народного гнева». Яркий пример отношения к ним мы видим в мемуарах бригадного генерала квартирмейстера при Главном штабе «Великой армии» из свиты Наполеона графа Филиппа-Поль де Сегюра: «Большинство из них, пробираясь тропками, рассыпалось по полям в надежде найти себе хлеб и убежище на ночь; но еще при нашем движении на Москву все было опустошено на семь-восемь лье по обе стороны дороги;   теперь они встречали только казаков да вооруженное население, которое окружало их, наносило им удары, раздевало и с дьявольским смехом оставляло умирать голыми на снегу».   
  А что же было с женщинами и детьми на Березине? Вспоминает прапорщик Санкт-Петербургского ополчения Рафаил Михайлович Зотов, талантливый писатель-романист и драматург: «Кареты, телеги, фуры, щегольские коляски, дрожки – все это, нагруженное русским добром, награбленным в Москве и по дороге; подбитые оружия, пороховые ящики, тысячи обозных лошадей, спокойно ищущих пищи под снегом или в какой-нибудь фуре; наконец, груды убитых и умирающих, толпы женщин и детей, голодных и полузамерзших, все это так загромоздило дорогу, что надобно было отрядить целую дружину ополчения, чтоб как-нибудь добраться до места переправы».
  Не менее ужасны дошедшие до нас впечатления другого русского офицера П.И. Фаленберга:  «В эту ночь сильный мороз прозрачным саваном одел влажную могилу утопленников. На другое утро казаки начали вытаскивать утонувших, в ранцах и карманах которых находили золотые и серебряные вещи. Тут были и оклады с икон, церковные сосуды, подсвечники, ризы и т.д. Я полюбопытствовал, что там делается, и при мне казаки вытащили женщину с грудным ребенком на руках. Грустно было смотреть, и я ушел». 
А вот из донесения инженерного генерала Ферстера Егора Христиановича, начальника инженеров 2-й Западной армии: «Женщины, дети, грудные младенцы, обвившие свои ручонки вокруг шей матерей, лежали на льду с    размозженными членами. Отчаянные, неистовые крики наполняли воздух, раздираемые пронзительным завыванием северного ветра, который от утра поднялся с метелью, засыпал глаза разноплеменных жертв инеем и снегом, окостенял  их руки и ноги. Березина до такой степени запрудилась трупами, что по ним можно было переходить пешком с одного берега на другой». 
Как ни ужасны эти сцены, но они не идут в сравнение с тем, что пришлось перенести беженцам из Москвы в Борисове. Более 600 женщин отделили от мужчин, направили в Борисов, заперли в каком-то сарае на окраине города и… просто забыли. Несколько дней несчастные узники провели на сильном морозе без тепла, еды и воды. Когда о них вспомнили,  в живых осталось только 8 человек, «матери и дети погибли вместе». Кроме того, многие выжившие и плененные позже сгорели или задохнулись при пожаре в каменном здании Борисовского магистрата в ночь на  Рождество с 24 на 25 декабря 1812 года.
 Трагична судьба детей, потерявших при переправе родителей и проданных казаками местным жителям. Известен случай, когда казак продал девочку за полтора рубля. Впрочем, крестьяне и сами забирали осиротевших детей, беря на себя заботу о них. В книге «История костелов Минско-Могилевского архиепископата», изданной в 1912 году, сообщается о    тысячах таких случаев.
Со временем  «наполеоновские» сироты, особенно те, кто имел богатых и влиятельных родственников на родине, были возвращены их стараниями домой.
Известна также легенда о девочке, проживавшей в имении Корсаковичи. По преданию, ее через много лет случайно увидел проезжий француз, гостивший в то время у помещика Корсака.  И девочка- подросток, в шоке от услышанной речи гостя, вспомнила родной язык, вспомнила эпизоды счастливого детства, а по прошествии времени ее нашел и увез с собой в Париж ее отец –  французский полковник.
 Многие же так и остались жить на нашей земле.  Не исключено, что и сегодня в деревнях Борисовского района живут далекие потомки тех маленьких французов, голландцев, немцев и прочих иностранцев, которые были спасены белорусскими крестьянами.

5. Госпиталь в Житьково.
Есть легенды, кажется, простые и вроде бы неинтересные своей обыденностью, но, проведя параллель между преданием и реальностью, делаешь открытие, подтверждающее и дополняющее ранее известные исторические факты.
В ноябре 2011 года житель деревни Житьково Лазерко Константин Ильич рассказал мне следующее:  его прабабушка вспоминала со слов своего отца Ильи Фомича, 1892 года рождения,  что французы топили печь, засунув длинную жердь через окно и продвигая ее вперед по мере сгорания, так как были обессилены и не имели возможности разрубать жердь на куски нужного размера.
С зимы 1812 года   в деревне Житьково находился военный госпиталь, о котором оставил яркие и интересные воспоминание  доктор Генрих  Роос, бывший военный врач вюртембергского кавалерийского полка,  попавший в плен под Студенкой.
 Холодным туманным утром 29 ноября пленного немецкого военного врача принял командующий 1-м отдельным пехотным корпусом русской армии, тоже, кстати, немец по национальности  Петр Христианович Витгенштейн.  Генерал приказал выдать пленному врачу большой хлеб весом в 12-15 фунтов (приблизительно 5 кг) и отправил за назначением к главному врачу корпуса, тоже немцу, доктору Витте. Тот и определил местом работы и плена для доктора Рооса военный госпиталь в деревне Житьково Борисовского повета.
Госпиталь находился на Полоцком тракте, в 10 верстах от Борисова. К началу декабря 1812 года в нем на излечении находилось более 3000  раненых и больных.
В госпитале, в основном, лечили от военной лихорадки – тифа. Причем в те времена в одном госпитале лечили всех вместе: и русских, и пленных «Великой армии». За зиму в госпитале умерло, по разным данным, от 1500 до 3000 человек.
Доктор Роос вспоминает:  «Теперь началась наша работа. Со всех сторон за мной присылали раненные офицеры, в большинстве случаев уже порученные мне доктором В. Многих из них я нашел в скверных  помещениях – таковы там крестьянские дома. Еще хуже и еще более переполненными оказались помещения солдат.
Большая часть работы происходила в темноте, ибо день продолжался всего пять часов, и в скупо освещавшихся через маленькие окна домах, к тому же переполненных людьми, даже и днем не становилось светло. Вначале ощущался недостаток во всем необходимом для лечения и ухода за больными, кроме дров; мало было и свечей, так что мы в течении зимы должны были отправлять свои врачебные функции при свете лучины, как ночью, так по большой части и днем…
 Ранним утром, задолго до рассвета, выходили мы на перевязку раненых и на посещение больных. Мы разделили деревню, состоявшую из длинного ряда изб с ригами и сараями, на три части: каждый посещал отдел ежедневно и в большинстве случаев дважды…
Военный тиф, или военная чума, господствовала в нашей деревне в невероятно страшных размерах. Распространялась  она через нас, пленных, ибо я видал начало ее уже в лагере при Черничне, ее усиление – во время отступления, и ее разгар – в Житьково. Болезнь эта свирепствовала и убивала с такой силой, что я не преувеличу, сказав, что умерла половина больных. Среди пленных смертность была еще значительнее».
Сам факт существования госпиталя на борисовской земле указывает на то, что березинская трагедия не закончилась на наших землях в конце  ноября 1812 года, а продолжалась гораздо дольше.
Более того в монографии Александра Леонидовича Самовича,  полковника, доктора исторических наук «Военнопленные XIX – начала XX вв. в западном регионе России (историческое расследование)» приводятся сведения о том, что, согласно записи журнала Минской казенной палаты о выдаче денег на лекарство и продовольствие военнопленных, по состоянию на октябрь 1813 года  Борисовский госпиталь принял свыше 14000 человек. По всей видимости, в Борисове и окрестностях находился ряд военных госпиталей, объединенных административно в одно военно-медицинское учреждение.   
Константин Ильич показал предполагаемое место нахождения дома его предков, что позволяет найти первую, что очень важно,  отправную точку для определения  положения военного госпиталя и что в дальнейшем, возможно, поможет найти место захоронения умерших в 1812 и 1813 годах. Это исследование само по себе даст  новые данные для понимания событий 200-х летней давности и, что самое важное, поможет развитию исторического туризма в нашем регионе. Ведь рядом с Житьково находится захоронение, имеющее большое значение для истории Европы.
Кроме того, поражает восприятие трагедии войны маленькой белорусской девочкой. Кажется, все понятно – «нет сил рубить жердь», но все-таки смешно и необычно – «топили печь, засунув длинную жердь через окно». Ведь папа и мама так не делают, через открытое окно уходит тепло. Эта  смешная «непонятность» в действиях больных и раненых солдат и  позволила сохранить в памяти нескольких поколений одной семьи рядовое событие войны 1812 года.

6. «Золотая карета» Наполеона.
Наиболее распространенная легенда на Борисовщине и в других регионах Беларуси, где побывали солдаты «Великой армии»  – это предание о «Золотой карете Наполеона», причем такой необычный вид транспорта фигурирует и в рассказах любителей истории, и в местных преданиях по всем деревням Борисовского района. О карете слышали и знают все. О карете чаще всего спрашивают гости города у борисовских экскурсоводов и сотрудников краеведческого музея.  И многие её мечтают найти, и даже делают попытки поиска, пока безуспешные.
Откуда возникло это предание?
Обратимся к воспоминаниям современников 1812 года и документам того далёкого времени. Имеется несколько составляющих возникновения «золотокаретной»   легенды.
Первая –  мемуары мемуары телохранителя-оруженосца Наполеона мамелюка Рустама, кстати, представителя славного армянского народа, бывшего солдата Османской империи, в которых тот указывает, что персональная карета императора была выкрашена в желто-золотистый цвет. Отсюда и цвет кареты - золотой.
Вторая – информация о «московских трофеях» императора Франции, отображенная в мемуарах и документах.
Вообще-то о трофеях, захваченных французами в Москве, о потерях монастырей и храмов Центральной России имеется очень много свидетельств. Приведу наиболее значимые. Князь Шаховский, одним из первых посетивший московский Кремль после изгнания французов, свидетельствует, что на стенах собора осталась сделанная мелом надпись: «325 пудов серебра и 18 пудов золота». Именно столько весили выплавленные из церковной утвари слитки, а это 5200 и 288 килограмм драгоценных металлов соответственно. В газете «Курьер Литовский»,  печатном издании Виленского временного комитета пронаполеоновского правительства Великого княжества Литовского, в № 85 от 17 октября 1812 года  опубликована следующая информация: «Знамена, отнятые русскими во время войн с турками, и много других достопримечательностей, среди которых находится образ Богоматери, украшенный бриллиантами, взяты из Кремля и отосланы в Париж». В № 92 этого же издания вновь появилась информация: «В Кремле найдено много драгоценных предметов, употреблявшихся при миропомазании царей, а также все знамена, отнятые русскими у турок за последние 100 лет». Наконец, в № 96 «Курьера Литовского» сообщается: «Уже упоминалось о драгоценных предметах, найденных в Кремле и служивших для коронования царей. Перечисление их очень интересно. Между прочим, найдено много мисок, сосудов, кубков, тазов, золотых и серебряных подсвечников, тронов, украшенных драгоценными каменьями, трон, подаренный шахом персидским; короны царств: Сибирского, Казанского и Астраханского, короны Анны, Петра I, Елизаветы и другие, все золотые, украшенные жемчугом. В Оружейной палате найдено старинное оружие, конские уборы и пять орудий необыкновенной величины.  Наконец, победители нашли разные исторические реликвии, как-то: портрет Царя Петра Великого в унтер-офицерской форме, платье Екатерины II, Петра II, Анны и Елизаветы, пару сапог Петра Великого и сапоги Петра II, подбитые железными гвоздями.
Несколько замечательных часов и тому подобные предметы. Между дорогими вещами, найденными в Кремле, оказалась и греческая рукопись Нового Завета, написанная в четвертом веке».
   Еще в царствование Екатерины Великой все предметы были описаны и зарисованы кремлевскими чиновниками, но после исчезновения в 1812 году эти предметы  нигде не появлялись и не встречались на аукционах. Они пропали, как говорят, «с  концами».
Александр Пензенский, кандидат исторических наук из Москвы, считает, что стоимость пропавших ценностей равна годовому бюджету Российской Федерации, но там о «московских трофеях» не очень то любят вспоминать.
 После оставления Москвы Наполеон сформировал специальный обоз под командованием лейтенанта гвардии Марселлина,  охранявшийся боеспособной дивизией Молодой гвардии генерала Клапареда,  для перевозки московских трофеев. Антиквариат перевозили в больших ящиках на пяти повозках, а для золота и серебра было выделено, по разным данным, от 30 до 40 повозок.
 Дивизионный генерал Арман-Огюст-Луи де Коленкур, обер-шталмейстер Наполеона, в своих мемуарах вспоминает: «Через час после прибытия в Корытное (между Смоленском и Красным) мы узнали, что в расстоянии 1 лье от нас казаки только что атаковали небольшой артиллерийский парк и войсковой обоз, перевозивший трофеи, захваченные в Москве, а также императорский обоз, присоединившийся к этому парку, то есть тот, который мы только что обогнали».
Из всего вышесказанного нам известно, что сокровища были и под охраной  двигались на запад. Минули ли они Березину?  Вопрос остается открытым.  Историк из Минска Игорь Алексеевич Груцо, доцент Белорусского государственного педагогического университета имени Максима Танка, считает, что нет, о чем и пишет в своей замечательной книге «Сокровища Наполеона: история, версии, поиски, картография». Но из мемуаров генерал-майора Хохберга нам известно, что его бригада  поредевшая, после сражения у «Кровавого ручья» в Студенке, но еще  боеспособная и сплоченная, получила задачу принять в Плещеницах под охрану обоз с «московским трофеями».  Встретили ли они обоз, взяли ли под охрану – об  этом молодой баденский генерал в своих мемуарах скромно не сообщает, хотя очень детально и точно описывает все дальнейшие события трагического отступления.
По всей видимости, только генерал-майор Вильгельм Хохберг, будущий монарх, наследный принц Великого герцогства Баден,   мог с достоинством и честью выполнить свой воинский долг по ликвидации обоза с «московскими трофеями» и с честью сохранить тайну до конца.
Третья, и  главная, по моему мнению, составляющая легенды о «Золотой карете» - это те впечатления, которые оставили у борисовских крестьян ранцы, сумки и карманы с личными «московскими трофеями» наполеоновских солдат.    Приведу только один характерный пример, хотя их множество.    Уже знакомый нам сержант  Адриен Бургонь указывает: «Со мной был также мой парадный мундир и длинная женская амазонка для верховой езды (эта амазонка была орехового цвета и подбита зелёным бархатом; не зная её употребления, я вообразил, что носившая её женщина была больше шести футов роста); далее две серебряные картины, длиной в один фут на 8 дюймов ширины, с выпуклыми фигурами: одна картина изображала суд Париса на горе Иде, на другой был представлен Нептун на колеснице в виде раковины, везомой морскими коньками. Все это было тонкой работы. Кроме того у меня было несколько медалей усыпанных бриллиантами, звезда какого то русского князя. Все эти вещи предназначались для подарков дома и были найдены в подвалах или домах, обрушившихся после пожаров. …Через плечо у меня висела сумка на широком серебряном галуне: в сумке было также несколько вещей, между прочим, распятие из серебра и золота и маленькая китайская ваза. Эти две вещи избегли крушения каким-то чудом, и я до сих пор храню их, как святыню».
Кроме того, за прошедшие 200 лет было множество попыток найти спрятанные ценности, как приезжими иностранцы, бывшими солдатами «Великой армии», так и царскими чиновниками.   
Слухи, распространяемые отступающими наполеоновскими солдатами о «московских трофеях»,  попытки поисков, личные находки ценностей, жажда обогащения и вера в удачу явились той базой, на которой родилась легенда о «Золотой карете». Эти же факторы порождают массу слухов о сокровищах и отправляют в любую погоду наших современников, любителей металлодетекторного поиска, искать свои личные «московские трофеи».
Со временем, может быть, кому-то и повезет. И музеи нашей страны пополнятся прекрасными экспонатами, а специалистам-искусствоведам представится хорошая возможность для изучения неизвестного, или, вернее, утраченного, пласта из историко-художественного наследия российских монархов.


7. Церковные святыни и солдаты «Великой армии».
Среди легенд о событиях войны 1812 год встречаются  и предания, которые на первый взгляд не несут серьезной информации. Но когда начинаешь более углубленно изучать эту тему, то  начинаешь понимать, что услышанное – это  только «верхняя часть айсберга». Дальше за занавесью времени скрываются удивительные факты, раскрывающие новые страницы в истории нашествия наполеоновских войск. 
  Приблизительно в конце 70-х годов прошлого века от печника с хутора деревни Бытча деда Василя Вуты (приблизительно 1910 года рождения) во время его работы в доме бабушки я услышал необычную и даже чуть смешную историю, связанную с событиями поздней осени 1812 года.
«Зайдя в крестьянскую хату деревни Малое Стахово,  наполеоновский солдат, говоривший на нашей мове, скорее всего поляк, попросил продать ему еды. Хозяйка дома смогла дать жолнеру только листья квашеной капусты. Солдат взял капусту и,  сказав, что тоже заплатит листьями, дал женщине тонкие  серебряные пластинки-листики, обрезки оклада-ризы православной иконы, которые позже крестьяне передали на восстановление разрушенной во время Березинских событий 1812 года  бытчанской Троицкой церкви».
Интересно, но с этой легендой о капусте перекликаются и воспоминания офицера из 2-го вестфальского легкого батальона фон Линсингена. Он пишет: «В одной из деревень (примечание автора: по дороге из Борисова в Студенку; на этом участке имелось на то время только три деревни – Малое Стахово, Староселье и волостной центр Бытча) …нам удалось разыскать кислую капусту и солому для наших лошадей». Удивительное совпадение.  Но на этом все смешное в этом предании для меня закончилось.
Обратив внимание на то, что солдат расплачивался серебром из церковной утвари, я решил подробнее узнать о поругании и разграблении солдатами «Великой армии» православных святынь.
Еще в самом начале военной компании 1812 года, а именно 17 июля, Смоленский архиепископ издал указ о всемерном сохранении церковного имущества, и церковным старостам предписывалось как следует позаботиться о спасении имевшихся у них ценностей. Некоторые меры были приняты. Церковное имущество и прочие материальные ценности служители спешно прятали, вплоть до того, что замуровывали в церковные стены. Но все эти меры слабо спасали церковные учреждения от тотального разграбления.
«Церкви,  – как писал впоследствии Евгений Лабом, лейтенант в штабе вице-короля Италии,  – как здания, менее всего пострадавшие от пожаров, были обращены в казармы и конюшни».
В частности, в нашей Борисовской, в те времена деревянной, соборной Воскресенской церкви французской администрацией был устроен лазарет. Как гласят документы, «иконостас весь в целости, пол, двери, окошки выломаны, престол сожжен, а потому и священнослужение в нем не совершается».   
В Центральной России церкви пострадали еще сильнее, так как непосредственное пребывание главных сил  «Великой армии» Наполеона было более длительное –  около пяти недель.
Многие священнослужители в Москве, Смоленске и других местах не покинули свои храмы и, нередко рискуя жизнью, исполняли свой долг: защищали церковное имущество, отправляли богослужение и исполняли требы.
Так, например, немало сделал для своего прихода священник Смоленской Одигитриевской церкви Никифор Мурзакевич, которого очевидцы называли «главным духовным распорядителем» оккупированного города. 6 августа во время бесчинств и грабежей французской армии в его храме нашло укрытие более двух тысяч человек. Услышав поднявшийся при этом шум, в собор вошел Наполеон со свитой. Мурзаркевич осмелился попросить у него «стражу к собору, чтобы не впускать в него нижних чинов». В ответ на просьбу священника император Франции действительно приказал поставить к воротам ограды 6 часовых. Этот караул простоял вплоть до 5 ноября, благодаря чему собор остался не разоренным.
Наполеоновские солдаты грабили храмы и монастыри и даже истязали духовенство, чтобы выяснить, где спрятаны церковные ценности.
Таких примеров немало, приведу лишь несколько.
Священники церкви Казанской Божьей матери села Коломенского Афанасий Ипатов и Вознесенской церкви Алексей Марков подверглись побоям, но не выдали врагу местонахождения церковных ценностей, при этом Алексея Маркова французы подвергли оскорблению: жестоко избили, обрили ему голову и бороду.
Забиты были до смерти при  защите церковного имущества священник Николаевской церкви в Кошелях Иван Петров, священник Архангельского собора в Подмосковье Иван Гаврилов. Измученные пытками, скончались вскоре после освобождения Москвы священник Николотолмачевской церкви Иоанн Андреев и священник Николаевской, в Гнездниках, церкви Петр Катышев.
Также подвергались истязаниям и монахи православных монастырей. По словам казначея Богоявленского монастыря иеромонаха Аарона, его плечи и спина «целый месяц черны» от ударов саблями. Тщетно стараясь получить монастырское золото и серебро, французы «таскали его за волосы и бороду и наставляли к груди штыки». Ограбленный вплоть до нижней рубашки и измученный  до крайности «голодом, страхом и побоями», он продолжал заботиться о родной обители.  5 сентября, увидев, что на переднем монастырском дворе загораются стропила под железной крышей, Аарон, собрав последние силы, «залил их водой из кадки».
Список погибших и замученных наполеоновскими солдатами православных священников велик.
В документах и воспоминаниях очевидцев иногда встречаются сведения о защитниках православных святынь из среды мирян. Так, крестьянин Алексей Ревягин, увидев, что французские солдаты укладывают в свою повозку серебряную ризу с иконы Спасителя из соборного храма Николо-Перервинского монастыря, сначала хотел отобрать ее, но, поняв, что силы неравны, попробовал обмануть грабителей, что получилось весьма успешно. Громко смеясь, он показал сначала на медные пуговицы своего кафтана, а затем – на снятую ризу. Мародер, подумав, что принял медь за серебро, выбросил похищенное. Крестьянин спрятал серебряную ризу в своем доме, а после вернул ее в монастырь, как это сделали и у нас жители деревни Малое Стахово, передав похищенное в России церковное серебро в ближайший православный храм –  Бытчанскую Троицкую церковь.
В ходе наполеоновского нашествия в Борисовском повете были разрушены и сожжены православные церкви: Бытчанская Троицкая, Лошницкая Михайловская, Неманицкая Петропавловская, Рогатская Покровская, Холхолицкая Петропавловская.  По всей видимости, погибали  и священники. Так, из документов можно узнать, что в 1812 году умер настоятель Бытчанской Троицкой церкви отец  Андрей Сосуновский, и, вполне вероятно, его смерть связана с событиями 1812 года.
Данная тема требует более глубокого и детального изучения, и, несомненно, мы еще  узнаем много интересного о событиях войны 1812 года в истории Борисовской епархии.

8. Цена жизни.
В сентябре этого года поисковой группой 52-го отдельного специализированного батальона под руководством прапорщика Барашко Александра Геннадьевича в ходе археологических работ на окраине старого Варшавского (Московского) тракта в районе деревни Неманица была сделана интересная находка.
Военнослужащие взвода Барашко при помощи металлодетектора обнаружили под корнями старой ели большое скопление цветного металла. В ходе раскопок было найдено 68 двухкопеечных монет, выпущенных в период с 1810 по 1812 год.
Каждая монета весит 13,65 грамма. Итого общий вес находки составляет 928 грамм. Для клада сумма в 1 рубль 36 копейки незначительна. Для сравнения: денежное довольствие русского солдата в период войны 1812 года составляло от 3 до 4 рублей в месяц, младший же офицер пехоты в военное время получал в среднем до 100 рублей. Да и для кошелька масса монет в 1 килограмм явно великовата.
Для чего же была спрятана или, скорее всего, оставлена эта груда медной мелочи?
По этой теме я вспомнил легенду, услышанную от учителя биологии Бычанской восьмилетней школы, ныне покойного Ивана Филипповича Амбросова. Его теща бабушка Настя, родившаяся в конце 90-х г.г. XIX в.,  (приблизительно 1896 года рождения)  слышала от своей бабки, что в лихолетье осени 1812 года русские солдаты зачастую просто так дарили детям и женщинам горсти медных монет.
Проведем небольшое историческое расследование.
По документам Московского монетного двора стало известно, что на складах предприятия в связи с быстрым оставлением русской армией старой столицы   после сражения под Бородино пришлось бросить 323 000 рублей медной монетой.
Об этом вспоминает и наполеоновский доктор де ля Флиз: «Мне случилось видеть большие погреба, полные крупной медной монетой, состоявшей из пятаков, равных нашим четырем су. Чекан монеты был так аляповат, что я счел ее за негодную, которую бросили за недостатком средств перевозки. Никто из наших не подумал воспользоваться ею; но русские крестьяне вывозили ее возами, что продолжалось безостановочно несколько дней, и никто не помешал их работе».
Более того, режиссер московской французской труппы Домерга оставил интересные воспоминания об обмене монет в Российской старой столице солдатами «Великой армии»: «Кроме ассигнаций, армии были розданы большие суммы медной монетой, которую нашли закопанную в подвалах дворца. Множество других драгоценностей, доставших солдатам, и невозможность унести с собой монету, напоминавшую деньги, введенные у спартанцев Ликургом, заставляли французов продавать медь мужикам. По странной прихоти, народ предпочитал ее ассигнациям, серебру и даже золоту, столь редкому в России. Лишь только распространились слухи о размене, как Никольская улица, где находились главные меняльные лавки, была наводнена покупателями. Это были московские грабители, те самые, которые, пренебрегая опасностью, принимали участие в грабежах наших солдат. Это была жадная, гнусная толпа, которую надежда на корысть вызвала и теперь из груды развалин! Размен меди на золото и серебро производился при 84%, 90% и даже 98% скидки для покупателя. Судите теперь о жадности, об упорных усилиях народа пробраться к месту размена. Грызущие собаки, терзающие друг друга из-за кости, брошенной в их голодную стаю, не представляли бы более отвратительного зрелища; крики, ругань, бесконечные драки, оканчивавшиеся даже смертью слабейших. Женщины и дети, отважившиеся кидаться в волны черни, брались за непосильное дело; падая под тяжестью роковой добычи, они погибали под ногами толпы. Продавцы, покупатели, русские, немцы, французы, все это смешалось в ужасной свалке. Последние должны были прибегнуть к мерам строгости, чтобы прекратить или сдерживать волнение. Сильные удары прикладами и несколько ружейных выстрелов, сделанных в воздух, были достаточны, чтобы рассеять толпу. Но вскоре узнавши, что это была только пустая демонстрация, она нахлынула с новой яростью. Наши придумали тогда загородить баррикадами вход в Китай-город у Воскресенских ворот, которые отделяют от Белого города. Медную монету разложили по мешкам, заключившим в себя по 25 рублей. Солдаты, получивши предварительную следуемую сумму, бросали из окон дворца или через баррикады эти громадные мешки в ненасытную толпу».
Кроме того, по слухам, имевшим место быть в русской армии после сражения под Малоярославцем, французские артиллеристы использовали против русской пехоты вместо картечи медную имперскую монету. Пятаки и двушки летели с диким свистом из жерл орудия «Великой армии».
Учитывая изложенное выше и сам факт наличия у наполеоновских солдат более достойных ценностей и  денежных сумм в более крупных русских денежных знаках, медная монета им была не нужна, так как имела большой вес при маленькой стоимости и не способствовала длительным переходам в экстремальных условиях.
В ходе отступления из России «Великую армию» постигли суровые испытания;  деньги для них стали стремительно терять свою ценность. Солдаты страдали от голода, холода и болезней, им, прежде всего, нужна была одежда и еда, которые в буквальном смысле ценились на вес золота.
Генерал штаба императорской армии Лежен вспоминает о покупке у полковника Л., инспектора смотров, медвежьей шкуры: «“Вы сейчас дадите мне медвежью шкуру, которая стесняет Вас, а вот сверток в 50 золотых“. – “Черт возьми! Это раздражает меня; но Вам, генерал, я не могу не уступить”. Он взял золото, а я поспешно выхватил медвежью шкуру, боясь, как бы он не раздумал».
 Уже известный нам по госпиталю в Житьково пленный врач вюртембергского кавалерийского полка Генрих Роос описывает в своих воспоминаниях необычную для нас сцену: «Между Оршей и Бобром, в том месте, где наша дорога скрещивалась с дорогой,  идущей из Могилева, сидел у дороги вестфальский солдат, предлагавший в обмен на хлеб огромный кусок серебра весом фунтов в 15-20 (прим. Автора: приблизительно 8 кг, при весе серебряного рубля в 20,73 грамма). Никто не позарился на это серебро, ни у кого не было охоты тащить такую тяжесть; проходившие делали замечания, шутливые или оскорбительные.  Не нашлось никого, кто бы предложил ему за серебро хоть бы кусочек хлеба».
Тот же Роос вспоминает: «Осматриваясь в Борисове, нельзя ли купить где-нибудь съестных припасов, мы заметили следующий обман. Какой-то немецкий гренадер, который так же мало был знаком с русскими ассигнациями, как и мы, держал в руках бумажник, туго набитый ими, толщиной пальца в два, и предлагал его еврею за четыре бутылки водки и четыре хлеба. При такой выгодной сделке еврей остался настолько хладнокровным, что совершенно равнодушно сказал: «Я дам только три бутылки водки и три хлеба». Солдат согласился, но когда пришлось отдавать покупку, еврей заявил, что бутылки в счет не входят, однако уступил, когда солдат сказал: «Без бутылок мне твоя водка не нужна».  Когда я впоследствии узнал цену русских бумажных денег, я убедился, что еврей получил за товар 3–4  тысячи рублей».
Когда же доктор Роос под Студенкой попал в плен, молодой казак изъял из его карманов 14 золотых монет, серебряные альбертсталеры и русские рубли.
На этих примерах мы видим, что у солдат наполеоновской армии в ходу были бумажные ассигнации, золото и большие высокопробные серебряные монеты. Медная монета не упоминается и, по всей видимости, имела очень ограниченное хождение.
А что же было в карманах и ранцах русских солдат? Обратимся, к сожалению, опять к французским мемуарам, так как данная тема  в воспоминаниях русских офицеров не затрагивается, а «нижние чины» после себя   письменных свидетельств почти не оставили.
 Опять вспоминает уже известный нам сержант французской гвардии Бургонь, и мы узнаем, что же он нашел на убитом им в короткой лесной схватке русском казаке.  «Пока Пикар говорил, я привязал лошадь к дереву. С её всадника я снял саблю и хорошую лядунку с серебреными украшениями, которую я признал принадлежащей хирургу нашей армии. Я надел её на шею. Саблю мы бросили в кусты. Под шинелью на нем было надето два французских мундира, кирасирский и красных улан гвардии с офицерским орденом почетного легиона, который Пикар поспешил с него сорвать. На теле оказалась несколько прекрасных жилетов сложенных в четверо и служивших ему нагрудником, так что если бы выстрел попал бы в это место, то пуля, вероятно, не прошла бы насквозь; рана нанесена была ему в бок. В карманах его мы нашли  больше чем триста пятифранковых монет, двое серебряных часов, пять орденских крестов – все это было снято с убитых и умирающих, или взято из покинутых обозных фургонов».
Как видно, и у солдат русской императорской армии особого желания носить медную монету не было. Обращу внимание, что монета в 5 франков по весу приблизительно равна серебряному рублю, так что денежная сумма, имевшая при казаке, без учета стоимости трофейных орденов из драгоценных металлов превышала стоимость монет, найденных военными археологами, приблизительно в 220 раз.
И я считаю, что длительные тяжелые марши в страшные холода и без пищи не способствовали русским воинам иметь килограммовые кошельки с медной мелочью, когда даже серебро почти потеряло свою стоимость. В цене была только человеческая жизнь. По всей видимости, какой-то русский солдат спрятал свою медь за ненадобностью, и такие же русские солдаты раздавали крестьянским детям Борисовщины свою медную монету, осложнявшую их путь на запад.
В этом случаи предание, рассказанное бабушкой Настей своему зятю – это только тонкий лучик, освещающий одну из сторон драмы далекой трагической осени 1812 года.


9. Плотина ужаса.
Народная историческая память  уникальна в своей избирательности. Через два столетия до нас дошли наиболее интересные исторические факты.
Предания донесли до нас описание необычного, страшного явления, имеющего в своей основе, говоря современных языком, техногенное воздействие на природу.
Среди населения деревень, расположенных вблизи Березины, ходит следующая легенда: «Весной 1813 года из-за обилия трупов людей и лошадей Березина вышла из берегов, тела умерших образовали плотину». Возможно ли это? Слабо верится, но опять-таки обратимся к свидетелям.
Будущий русский писатель XIX века Зотов Р.М. вспоминает: «Вся река наполнена была мертвыми. В отвратительных группах торчали из реки погибшие в ней вчера, а по берегу, как тени Стикса, бродили толпами другие, которые с какой-то бесчувственностью посматривали на противоположную сторону, не заботясь о нашем появлении  и не отвечая на наши вопросы».
  Очень ярко описал переправу через Березину полковник французской кавалерии Жан-– Антуан  Марбо:  «Я должен рассказать в нескольких словах то, что происходило на реке во время сражения. Целые толпы людей, у которых было 2 дня и 2 ночи, чтобы перейти реку, и которые не воспользовались этим временем вследствие апатии и потому, что никто их к этому не принудил, теперь, после того как ядра Витгенштейна начали сыпаться на них, захотели переправиться все сразу. Это огромное количество людей, лошадей и повозок, сбившись в кучу и совершенно закупорив входы на мосты, лишило себя возможности добраться до них. Очень большое количество людей, не попав на мосты, было опрокинуто толпой в Березину, где почти все и потонули.  В довершение несчастья один из мостов рухнул под тяжестью орудий и тяжелых зарядных ящиков, переправлявшихся через него. Тогда все бросились ко второму мосту, где и без того давка была такая, что самые сильные люди не могли противиться натиску. Очень многие задохнулись. Видя невозможность перебраться через загроможденные мосты, многие вожатые гнали лошадей прямо в реку, но этот способ переправы, который был бы очень хорош, если бы его толково применили двумя днями раньше, сделался роковым почти для всех, кто им воспользовался, потому что, беспорядочно продвигая повозки, они сталкивались и опрокидывали друг друга. Однако некоторые достигли противоположного берега, но так как для выхода на берег ничего не было приготовлено и крутые откосы берегов не были срыты, как это обязан был сделать генеральный штаб, то очень немногие повозки смогли на них взобраться, и там погибло еще очень много народа».
А воспоминания  командира роты 30-го пехотного полка, потерявшего ногу в сражении при Бородино, но сумевшего чудом добраться до Франции –  капитана Франсуа – напрямую перекликаются с народной легендой: «Березина так была переполнена трупами, лошадьми и повозками, что вышла из берегов шагов на 50 – 60». И это пока только в конце ноября. Ведь весной под воздействием процесса разложения трупы начали плыть и, по всей видимости,  из останков людей и лошадей на изгибе реки Березины ниже по течению образовал затор, своего рода «плотина ужаса».
Предание лаконично и точно освещает одну из самых страшных сторон того безумия переправы «Великой армии» произошедшей у деревни Студенка, той трагедии европейского масштаба, оставившей свой след в исторической памяти многих народов.
И в наше время для европейцев река Березина по-прежнему является символом страшной беды, катастрофы. Мне рассказали интересный факт, связанный с  восприятием современными французами «наших» событий войны 1812 года. Туристы из Минска при пересечении границы показали   белорусские паспорта. 
– А где это? – спросили блюстители французской границы.
– Минск, – ответили они.
– Не знаем.
– Борисов.
– Не знаем.
Кто-то из туристов догадался:
– Березина.
– О да, знаем, за Польшей, катастрофа,  император Наполеон!.. 
 Трагедия 1812 года отобразилась и в вульгаризмах, до сих пор употребляемых во Франции и Швейцарии. У французов слово «Березина» обозначает безвыходную ситуацию, катастрофу, а у немецко-говорящих швейцарцев как неожиданная неприятность,  резкая боль. И это объяснимо. В 1812 году Неман пересекло около 600 тысяч солдат Европы. В январе- феврале 1813 года в  гарнизонах Восточной  Пруссии, союзницы Франции,  наполеоновским генералам удалось собрать не более 30 тысяч человек. Свыше 100 тысяч попало в плен, почти 30 тысяч погибло на Бородинском поле. Где же остались 470 тысяч молодых и здоровых европейских мужчин (для сравнения – население Франции в первой четверти XIX века составляло около 30 миллионов человек)? Гибель большого количества солдат «Великой армии» современники событий связывали, прежде всего, с Березиной.  Им было тяжело понять и представить, что кости близких им людей лежат по дорогам от Смоленска до Вильно. Да и выжившие описывали переход через Березину как нечто ужасное, рисуя картины массовой гибели не только солдат, но еще и  женщин и детей.  В исторической памяти народов Европы все не вернувшиеся домой солдаты и офицеры погибли в сражениях на Борисовщины или утонули в Березине.
 Об этом нам напоминают памятники, установленные общественностью Франции и Швейцарии на берегах Березины. Об этом мы вспоминаем, слушая «Марсельезу», исполняемую французами у братских могил солдат «Великой армии» и гражданских лиц на кладбище у деревни Студенка.

10. «Пушковые» озера Студенки и «французские» курганы Селявы.
Особой темой среди народной исторической  памяти борисовчан о войне 1812 года проходят названия   топографических объектов местности –  топонимы.  Остановлюсь на наиболее известных.
Итак, «Батареи».  Под этим термином у борисовчан  проходит  тет-де-пон, или, по-русски, предмостные укрепления. Что же это такое? Из Википедии,  «тет-де-пон (фр. T;te de pont - «голова моста») – предмостное укрепление, плацдарм, используется преимущественно для создания защитного периметра, в котором могут размещаться войска или имущество, чтобы способствовать дальнейшему увеличению завоеванной территории или служить запасной точкой на случай угрозы поражения».
Наш же борисовский тет-де-пон был построен накануне войны 1812 года командиром саперной роты подполковником  М.Г. Сазоновым по проекту директора Инженерного департамента Военного министерства Российской империи генерал-лейтенанта Карла Ивановича Оппермана  для прикрытия Варшавского (Московского) тракта, проходящего через Борисов.
 А что же такое батареи (фр. batterie, от battre — бить)? По определению Словаря военных терминов, это  огневое и тактическое подразделение в артиллерии. То есть называть наши предмостные укрепления «батареями», мягко говоря, не совсем правильно. По своей сути борисовский тет-де-пон – это  земляная крепость, состоящая из двух фортов и вспомогательного укрепления ретрашмента (фр. retrancher — отсекать, уничтожать). 
      Но зачастую в Борисовском районе «Батареями» называют и древние городища, такие, как крепость у городской больницы, имеющие валы и рвы. Так, к примеру, в районе деревень Житьково и Юзефово на берегу реки Схи два археологических объекта железного века носят среди местных жителей это же название.
Что же это такое на самом деле? Обратимся к Википедии: «Городище — это тип археологического памятника, укреплённое поселение». В нашем регионе эти исторические объекты  датируются периодом с конца II тысячелетия до Р.Х.  до середины I тысячелетия после Р.Х.    
Как правило, городище располагалось в труднодоступных местах: на мысах берегов рек и ручьёв, иногда среди болот. С напольной стороны укреплялись искусственными сооружениями: земляными валами и рвами. Вершина вала так же, как и край площадки городища, укреплялась деревянными высокими стенами типа частокола или стенами из горизонтальных брёвен, вложенных между вертикальными столбами.
Встречаются довольно мощные укрепления, состоящие из системы двух-трёх валов (Дедиловичи, Лавники) и рвов между ними, именуемые городищем-замком. Этот тип древнего поселения небольшой по площади — от 500 до 2000 м;, занимает, как правило, удобное ландшафтное местоположение на высоких местах, при слиянии рек и ручьёв, и у оврагов.
Крепость-городище служила нашим предкам или как некий ритуальный   объект, где всегда горел костер на языческом капище, или как укрепление, где всегда можно было в нужный момент спрятаться от врага.
Мы должны не забывать, что по Березине, как и по Днепру, шел путь «из варяг в греки», и сама река, как большая водная «дорога», несла в себе опасность. 
В 2000 г. возле деревни Брили любителями военной археологии был случайно открыт комплекс вещей и арабских монет. Раскопки проводили археолог, сотрудник Института истории  Академии наук Республики Беларусь Олег Вильгельмович Иов и «отец» белорусской нумизматики, профессор Белорусского государственного университета Валентин Наумович Рябцевич. В заболоченном месте неподалёку от реки почти на поверхности студентами-волонтерами – иностранцами, помогавшими в ходе раскопок белорусским ученым –  были обнаружены меч, согнутый в спираль фрагмент серебряной шейной гривны, четыре 14-гранных и шесть сферических гирек, 290 арабских монет-дирхемов. На основании анализа монет, весь клад был датирован временем между 890 и 892 гг.  И можно с большой уверенностью утверждать, что уникальный Брилевский клад принадлежал викингам, которые всегда, везде и для всех являлись очень большой опасностью, так как они кроме торговли промышляли грабежом и разбоями.  Вот и  строили в древности наши предки городища для защиты себя и своих близких от «незваных гостей».   
 Следующее «недоразумение» в народной исторической памяти  – это курганные могильники. Очень часто курганные могильники древних славян, балтов в нашей местности называют «французскими могилами». В других регионах Беларуси некрополи древних времен носят названия «шведские могилы», «волотовки» или «копцы».  Даже один из известных художников Борисовщины искренне считает, что около его родной вески на берегу озера Селява в таких курганах похоронены солдаты наполеоновской армии, погибшие при отступлении, но это не так.
Курганы — это  погребальные памятники, возникшие в нашем регионе во второй половине первого тысячелетия после Р.Х. и замененные в XIV веке  грунтовыми захоронениями современного типа. В них, как правило, покоятся горшки с пеплом кремированных  наших пращуров-язычников, а в более поздних – дубовые колоды-гробы с останками уже предков-христиан.
Но встречаются топонимы, действительно имеющие непосредственное отношение к трагическим  событиям войны 1812 года.
Так, южнее деревни Студенка находятся  старицы  Березины, имеющие среди окрестного населения названия «Пушковые озера». Что  же произошло около них?
С утра 28 ноября 1812 г. русские егеря и ратники Санкт-Петербургской  и Новгородской ополченческих дружин перешли ручей южнее деревни Студенка, у впадения его в старицы Березины  недалеко от кладбища, и после жаркой схватки заняли находившейся здесь перелесок.
Под прикрытием зарослей за ручьем была установлена легкая 12-орудийная батарея под командованием полковника Ивана Онуфриевича Сухозанета, командира лейб-гвардии Артиллерийского батальона, которая открыла убийственный огонь по переправам. Исходя из рельефа местности, только с этой позиции и возможен огонь прямой наводкой по мостам генерала Эбле, и только с этого места переправа «Великой армии» находится в зоне прямой видимости. Граната и ядра били без промаха в густую толпу, столпившуюся у мостов. «Едва только раздались залпы пушек, –  вспоминает один из очевидцев, - как все устремились к узким мостам. Несчастье тому, кто оказался поблизости от реки – страшное давление толпы сбрасывало его в воду. И можно было видеть людей, которые, скользя вниз, пытались уцепиться за опоры мостов и за обледенелые берега. Отовсюду доносились крики бегущих, моление и стоны раненых, искалеченных и растоптанных, предсмертные хрипы умирающих». 
Эту картину апокалипсиса у мостов наблюдал и известный нам прапорщик Санкт-Петербургского ополчения Р.М. Зотов, находившийся в это время в рядах пехоты, прикрывавшей русскую батарею. «Мы видели только издали нестройные волнующие массы неприятеля, толпившиеся у реки и напирающего к мостам. Худо могли мы видеть и понять, в чем дело, но ужасные крики отчаяния этой массы погибающих людей так явственно были нам слышны, так сильно потрясли наши чувства, что мы имели глупость не раз проситься туда у полковника для спасения несчастных. Мы забывали, что между ними и нами стоят неприятельские колонны».
Для спасения гибнувших у мостов людей французский батальон майора Жуайе и солдаты баденской бригады под командованием принца генерала  Хохберга бросились на русские орудия и после короткой, но чрезвычайно кровопролитной штыковой схватки с пехотой прикрытия отбросили противника обратно за ручей к старицам Березины. Успеху этой атаки способствовала  36-орудийная батарея французской  гвардейской артиллерии, установленная на западной окраине Брилевского поля, правее памятника «Скорбь и поклонение» работы Борисовского скульптора Николая Николаевича Капшая, открытого в конце ноября 2012 года. И, как писал русский военный историк, участник тех событий, генерал-лейтенант  Александр Иванович Михайловский-Данилевский, – «наступательное движение  солдат  маршала Клода Виктора было поддержано батареей, поставленной на противоположном берегу Березины Наполеоном, лично наводившем орудия».
Характерно, что в этой атаке принимали участие и солдаты растаявших в ходе отступления частей  других корпусов императора Франции, которых отчаяние и пробудившееся чувство долга заставили вновь взяться за оружие. «Наши товарищи и многие другие храбрецы, отставшие от своих полков,  –  вспоминает итальянский офицер Цезарь Ложье, – сочли своим долгом принять теперь горячее участие в этой борьбе и первыми напали на русские орудия». После это бой перерос в перестрелку через ручей.
Обе стороны понесли большие потери. «Потери наши были велики ... – вспоминал уже известный нам командир немецкой бригады генерал Вильгельм Хохберг. – В  баденской бригаде насчитывалось 28 раненых и убитых офицеров… Убитых унтер-офицеров и солдат было более 1100 человек. Лейтенант Геллер, проверяя наличных вооруженных солдат, насчитал их всего только 900 человек».
И, по всей видимости, тактическая позиция у реки  батареи полковника И.О. Сухозанета, определившая  успех  русской артиллерии и гибель тысяч людей на мостах от огня орудий и от давки в  толпе,  и обстрел этого участка местности французскими гвардейскими пушками, лично  наводимыми  императором Франции Наполеоном,  дало название старицам Березины  –   «Пушковые озера».
 Всего общие потери в сражении при Студенке между 1-м отдельным корпусом Русской армии генерала П.Х. Витгенштейна и 9-м корпусом «Великой армии» императора Наполеона под командование маршала Виктора без учета погибших и утонувших на переправах современные историки определяют около 10 000 человек. И небольшая речушка, у которой произошло сражение 28 ноября 1812 года, среди местных жителей и   любителей  истории  имеет название «Кровавый ручей».

11. Историзмы, как наследие далекой войны.
Рассказывая о народной памяти, нельзя не затронуть   историзмы – слова, проявившиеся в нашем языке наследием войны 1812 года.
Народное восприятие той войны, как ни странно, породило ряд вульгаризмов в нашей речи. Расскажу о наиболее встречаемых.
  Например, слово «шаромыжник»  произошло от французского cher ami (шер ами) –  «любезный друг»; так обращались солдаты отступающей армии Наполеона, моля о помощи и пощаде.
«Шваль»  –  от французского слова chevalier (шевалье), т.е.  «едущий на лошади».  Спешенные кавалеристы в своих высоких ботфортах и плащах, в одежде, не приспособленной для пеших переходов, очень быстро преображались во что-то страшное и являли собой довольно таки печальное зрелище.
Особо хочется остановиться на прилагательном «беспардонный». Так в войну 1812 года население называло  мародеров «Великой армии» из числа солдат - не  французов. Французы же –  дети Великой революции –  в словах «Свобода, Равенство, Братство», невзирая на годы диктатуры корсиканца Бонапарта, все еще видели глубокий смысл. Поэтому, грабя население, они, как правило, не наносили физических увечий и очень часто произносили «Пардон, мадам, пардон, месье», прося извинение за вынужденные войной противоправные действия. Союзники французов,  особенно немцы и поляки, как правило, вначале били по лицу, потом забирали все, что попадало под руку.
Интересен  еще один термин, имеющий прямое отношение к событиям войны 1812 года. Солдаты, одетые в тонкие суконные мундиры и башмаки на кожаной подошве – комплект, по своим теплоизолирующим свойствам подобный современному офисному костюму, зачастую теряли пальцы рук, носы и уши. Многие от голода и холода сходили с ума, брели в бреду, ничего не понимая, представляя себя на берегу родной Сены, иногда смеясь диким и страшным нечеловеческим смехом.  Их в те времена  называли емким словом – «отморозки».

Заключение.
Из всего вышеизложенного можно сделать вывод, что народная историческая память – явление уникальное, точное и объективное, избирательное и сакральное, требующее  уважительного отношения и несущее в себе огромную, но  скрытую информацию, требующую сопоставления с другими первоисточниками и дающую совершенно новый пласт знаний, особенно в изучении эмоциональной составляющей событий далекого прошлого
Много еще интересной и необычной информации в устном народном творчество. Хотелось бы, чтобы предания и легенды, хранимые драгоценным наследием в семьях борисовчан, не пропали бы просто так и не были бы забытыми, а засияли золотыми лучиками живой истории нашего края, становясь нашим общим наследием.
С течением времени мы становимся мудрее и понимаем теперь, что от прошлого отречься невозможно  и забывать собственную историю неразумно. Народ, лишенный исторической памяти, перестает существовать как единый ЖИВОЙ организм и превращается в жалкую толпу.



Список рекомендуемой литературы

1. Археалогiя  i  нумiзматыка Беларусi: Энцыкл. / Беларус. Энцыкл.; Рэдкал.: В.В. Гетау i iнш. – Мiнск. БелЭн, 1993.
2. Беларусь: страницы истории / Нац. акад. наук Беларуси, Ин-т тстории; редсове А.А. Коваленя (и др.). – Минск. Беларус. навука, 2011. 
3. Беларусь и война 1812 года: Документы / сост. А.М. Лукашевич, Д.Л. Яцкевич; редкол.: В.И. Адамушко (гл. ред.). – Минск. Беларусь, 2011.
4. Бургонь, Ф. Воспоминания сержанта Бургоня. – Библиотека мемуаров; пер. с фр. / Москва. «Правда – Пресс», 2005.
5. Груцо, И.А. Сокровища Наполеона: история, версии, поиски, картография / И.А. Груцо. – Минск. ТеатрСистемс, 2010.
6. Де Коленкур, А. Мемуары: поход Наполеона в Россию / А. Де Коленкур; пер. с фр. – Жуковский; Москва. «Кучково поле», «ГАЛА ПРЕСС», 2002.
7. Косарев, А.Г. Клады Отечественной войны /  Москва. ООО «Издательство «Вече», 2012.
8. Ложье Ц. Дневник офицера великой армии в 1812 году. – Библиотека мемуаров; пер. с фр. / Москва. «Правда – Пресс», 2005.
9. Лякин, В.А. Белорусские дороги Наполеона Бонапарта: исторический очерк / В.А. Лякин. Мозырь: Белый Ветер, 2011.
10. Мельников, Л.В. Русская Православная церковь в Отечественной войне 1812 года / Сергиев Посад. Московский Сретенский монастырь, 2002.
11. Наполеон в России: 1812 год по воспоминаниях современников - иностранцев: в 3 ч. / сост. А.М. Васютинский, А.К. Дживелегов,   Мельгунов, С.П. ; Гос. публ. ист. б-ка России. – Москва, 2012.- (К 200-летию Отечественной войны 1812 года).
12. Орлов, А.П. Бумажные денежные знаки в Беларуси / Минск. Минская фабрика цветной печати, 2008.
13. Рамбо, П. Шел снег. Роман. Серия «Библиотека французской литературы» / пер.с фр. Л.А. Козыро, Минск. МАКБЕЛ, 2008.
14. Роос, Г. С Наполеоном в Россию / Москва. ООО «Наследие», 2003.
15. России двинулись сыны: Записки об Отечественной войне 1812 года ее участников и очевидцев / Сост. С.С. Волк, С.Б. Михайлова. – Москва. Современник, 1988.
16. Рябцевич, В.Н. Нумизматика Беларуси / Минск. Полымя, 1995.
17. Самович, А.Л. Военнопленные XIX – начала XX  вв. в западном регионе России (исторической расследование). Монография. / Москва, «Военный университет», 2011.
18. Славянская заря в 1812 году. (Из бумаг Александра Николаевича Попова) / С. Петербург. Русская старина. 1892.
19. Де Сегюр, Ф.П. Поход в Россию:записки адъютанта императора Наполеона I / Ф.П. де Сегюр; пер.с фр. Н.Васина, Э. Пименовой. – Смоленск. Русич, 2003.

 
Владимир Кищенко
Историк, сотрудник Борисовской центральной районной
библиотеки имени И.Х. Колодеева

Телефон  8 044 716 06 50
e-mail – zampolit-41@mail.ru