Публичная нежность

ПУБЛИЧНАЯ НЕЖНОСТЬ
 
 
 
       В один счастливый день, на только что оттаявшее зеркальце воды, на Патриарших Прудах, прилетела чуднАя и красивая птица. Она была легка и безмятежна. Медленно, птица оплывала, выделенное ей самой природой, озерцо и сделав круг, выпрыгивала на лёд, давая всем понять - что и здесь, где сейчас - серый, облизанный шершавым апрельским солнцем, лёд, скоро будет её территория.
И это понимали все: и бдительные окна домов, и шумные воробьи, ютившиеся по верхушкам деревьев на берегу пруда, и люди, с вытянутыми в сторону птицы, руками, которыми они фотографировали это настоящее - оранжевое, с чёрным хвостом и белой головкой - чудо. И снимки "чуда" тут же разлетались во все концы света, и уже всего через пару минут, по всей планете знали, что в Москве скоро будет - настоящая весна.
Я шёл по Патриаршим и понимал, что я и не заметил, как эта зима прошла, а казалось, что она никогда уже и не кончится. Весенние московские улочки, от своей новой зелени, стали такими маленькими, мягкими и уютными. На них сразу появились толпы странных, нелепо одетых людей от которых, почему-то, становилось спокойней и веселей, наверное для этого они и появлялись. Почему-то все мои друзья говорят, что когда состарятся хотели бы быть кем-то вроде городских сумасшедших. Неужели они больше боятся стать банальными чем старыми?
А что здесь делаешь ты!? Там где ты родился деревья были не парком, а лесом, и лес не кончался, сколько по нему не иди. Ты в порядке? По-моему, в последнее время ты только и делал, что таскался по городу и разбрасывал то там, то здесь, измятые сигаретные окурки. Да нет, это только так кажется. Я просто искал и ждал.
Дни отступали и подступали ночи. Длинные ночи, слишком длинные, для того кто, так намучился с этой настоящей жизнью.
И вот ночь, и в Луне уже наковыряли достаточно дыр, так что спи спокойно, она обязательно рассыплется к утру. Как и всё, что за эту длинную ночь родилось в твоей голове, все, чем ты сейчас так гордишься.
ЛУНА. Л - золотисто жёлтая, У - густая иссиня фиолетовая, Н - искрится как холодные звездочки и А - поднимается алым рассветом.
А на следущий день, на Тверском бульваре, как оттаявшие после долгой зимы бабочки, на алее резвились солнечные блики, и их было так много, что казалось, что они слетелись сюда со всей Москвы. Наивный свежий ветерок носил в воздухе запахи мороженного, карамели и, знакомый только детям, резиновый, сдавливающий дыхание, запах только что надутых воздушных шаров.
Я шёл вперед, а позади оставалась вся моя прошлая жизнь. Я чувствовал, что, то, чего я так ждал вот-вот со мной произойдёт. И это произошло.
Это была девушка. Такая девушка, однажды увидев которую, человек, по не ясным для него самого, причинам помнит её потом ещё целую неделю, а иногда случается и так, что она не выходит у него из головы всю оставшуюся жизнь.
В общем-то она была вполне обычной девушкой, как обычный закат, или обычный первый снег.
Её лицо имело странную, зовущую красоту. Будто бы один талантливый, ещё юный, художник нарисовал это лицо, в бреду своих первых настоящих вдохновений. А потом случайно размазал тыльной стороной ладони. Губы, потеряв изысканность, получили взамен ранимую развязность, сделав рот неприлично большим. Глаза разъехались и уже никак не могли избавится от детской раскосой игривости. И всё, на что бы они не смотрели вызывало в них лишь восторг и радость.
Она стояла обдуваемая этим наивным свежим ветерком, и в ней было то, чего я так давно не видел, то чего так давно не было вокруг. То, что я искал. В ней была такая ……………(сейчас даже и не подобрать подходящее слово) нежность, и она дарила её всему вокруг, совершенно ничего не требуя взамен.
Я подошёл к ней поближе, внимательно рассмотрел её, улыбнулся и мы сразу же подружились.
Всего один взгляд, одна улыбка и я уже бродил с ней по аллеям и деревья склоняли над нами свои ветви под тяжестью робких весенних дождей. Она была как мигающая в темноте пристань, где хочется причалить навсегда.
Когда я смотрел, как она что-нибудь мне говорит, мне всегда хотелось поймать её вечно порхающие губы, но у меня, как на зло, никогда не было подходящего сачка.
Мы сидели за столиком в кафе, на открытой террасе и стоило мне только подумать какой красивый цвет сейчас у неба, как она тут же произносила это вслух. А когда к нам подходил официант, она так шутила и кривлялась, что он делал вид, что не замечает её и обращался только ко мне. Он молча приносил её коктейль, ставил на стол и она тут же подносила его ко рту, но не для того что бы пить, а для того что бы пузырьки весело щекотали её по носу, она закрывала глаза, морщилась, а за её спиной, за дома пряталось солнце.
Мы ложились в кровать и она долго говорила со мной о снах и о том сколько в жизни она встретила рассветов, потом вдруг замолкала и в темноте я слушал как шелестит её дыхание и медленно засыпал.
По квартире, она ходила, в моей красной выцветшей футболке, слегка приподнимаясь на носочках и осторожно касаясь руками стен, будто боясь, вот-вот взлететь.
Мы любили вместе слушать музыку, и её любимая была Селла Сью. Слуха у неё совсем не было и она так смешно подпевала и складывала губы, что если заткнёшь уши, можно было просто смотреть и смеяться.
У неё конечно же были, свои, любимые цветы. И когда она видела какие-нибудь другие, всегда твердила, что "вот те, которые её любимые - вкуснее пахнут и самые красивые!" Название их она конечно же не помнила, хотя "в детстве, кругом только они и росли". И ни в одном цветочном ларьке, ни в одной поисковой системе, отыскать их нам так и не удавалось.
Она никогда не рассказывала о своей семье, о том откуда она, о своих родных, может она и сама не знала. Облака, например, тоже не знают, но этот факт, как оказалось, совсем не мешает им лететь туда, где ждут дождя.
Она всегда собиралась куда-то уезжать, и мне всегда казалось, что в следующий раз, когда я увижу её, она будет стоять с чемоданами в руках, и как кошмар или дурной сон, в голове всегда маячил этот неизбежный прощальный поцелуй.
Весь мир должен был увидеть её, а она должна была его удивить. Каждому подарить это чудо, которое просто не может быть чудом одного человека, и поэтому должно принадлежать всем.
Я знал что мой долг помочь ей в этом. Ведь я её... Уже наверное... Люблю...

 
Я пытался изо всех сил, ведь она тоже помогала мне. Помогала моему сердцу не болеть, когда это было вроде бы неизбежно. Помогала мне, наедине с самим собой, быть честным и смелым, потому что только правда и страх - настоящая мера людей. Она брала меня за руку и вела туда, где всё немыслимо без меня, и тогда я и сам уже был не мыслим нигде, кроме того самого места куда она меня приводила.
Но, ни в этом мире, ни в моём романе, не было места для такого чуда. И всего через три главы, после того как она появилась, всего через каких-то двести семьдесят шесть предложений,  мне пришлось убить её.
Но её «публичная» нежность останется во мне и во всех, кто прочитает о ней - навсегда.
 
 
 
 
 
 
 
 
 
 
4