Творческий рассказ об эффективности и компетентнос

Творческий рассказ об эффективности и компетентности.

Я давно знаю этого человека. Впервые я увидел его в галерее одного известного мастера. Лёша тогда был ещё студентом архитектурного и вместе со своей будущей женой - дочкой мастера - пришёл в галерею знакомиться. Тогда это был худющий глазастый паренёк, говоривший тихо, но достаточно твёрдо. Сейчас же рядом со мной сидит пожилой бородатый крепыш, сверкающий совершенно лысым теменем, но с длинным "творческим" хвостом волос сзади. Его тёмные глаза за очками в чёрной оправе испытующе проверяют меня "на вшивость".

Я сижу с Лёшей за чаем и обсуждаю наше совместное творчество. Конечно, чай - это  только моя личная привилегия. Сам же Лёша время от времени достаёт откуда-то из-за книг на полке бутылку беленькой и подливает себе в узкий небольшой стаканчик. Творчество наше началось недавно, когда я после десяти лет совершенного забвения искусства вдруг вернулся к дизайну, живописи и скульптуре. Вот тогда-то я надел лыжи и прокатился по большому озеру, на противоположном берегу которого стояла кузнечная мастерская того самого мастера, в галерее которого судьба столкнула меня с Лёшей. Лёша трудился там более десяти лет, да и я сам успел отметиться там как мастер по обработке древесины. Но с тех пор прошло уже почти десять лет. Воткнув лыжи в сугроб, я открыл кривую дверь и вошёл в тёмную и мрачную кузницу, надеясь увидеть там Лёшу.

Он понравился мне с самого первого дня, когда я его увидел - скромный, уверенный и простой - он не мог не вызывать уважение. В полутёмном мраке далеко от входа я увидел тёмную фигуру и уже было обрадовался, но это оказался не Лёша, а совершенно другой кузнец. Он был хотя и знаком мне, но того уважения, которое я испытывал к Лёше, к нему не было. Оказалось, что Лёша уже больше двух лет уже не работает в кузнице, а открыл своё дело где-то в пригороде. Егорка, так звали молодого кузнеца, дал мне номер мобильника Лёши. С тех пор я регулярно встречаюсь с Лёшей. И мы оба очень довольны возобновлённым знакомством.

С каждой новой встречей Лёша раскрывает мне всё более и более тонкие уголки своей жизни. Сегодня, после опустошения бутылки беленькой (слава Богу второй не оказалось), он вдруг вытащил откуда-то сверху большую папку, в которой обычно художники хранят свои рисунки. Движения и речь Лёши после полулитра национальной гордости стали порывисты и размашисты. Широким движением он метнул папку на топчан рядом со мной. "Вот, смотри, но смотри, не уворуй!", - не сумел сдержать свой сарказм Лёша. Но я научился прощать ему и неумеренный алкоголь и некоторую грубость - не так уж и много в моём небольшом окружени  по-настоящему творческих людей.

Мы сидим в его собственной кузнечной мастерской. Над этим некогда подумать, но лично для меня это не может не вызывать восхищения. Лёша, уйдя из мастерской известного мастера, где ему была гарантирована работа и безопасность, смог не только найти пустующую кузню в пригороде, но и договориться на её аренду. А также наполнить грубое производственное помещение тем неповторимым ароматом творчества, которое невозможно подделать никаким шиком и блеском уделанных по последнему слову техники интерьеров. Лёша смог не только создать сам себе рабочее место, но и вышел на рынок совершенно самостоятельно и умудряется держаться на плаву даже в самые трудные времена падения доллара и критического обнищания среднего класса.

Отдельно от кузнечного и сборочного цехов в своей мастерской Лёша устроил нечто вроде столовой-гостиной, где принято сидеть с гостями. Все стены этой гостиной увешаны рисунками и картинами известных и неизвестных художников. Это подарки Лёше от людей, с кем он когда-либо встречался. Тут же стоит и топчан, на котором Лёша спит, если приходится задерживаться на работе на ночь. Главное же его достояние - профессиональный кузнечный горн, монтажный металлический стол и гидромолот водят компанию за стеной гостиной.

Лёша пьяно-неуклюже плюхается с другой стороны топчана и ждёт, испытующе сверля меня глазами. Я прикидываюсь глупым и тяну потихоньку чай из затертой керамической кружки. Я знаю, что время для пьяного летит гораздо быстрее, чем для трезвого. Для Лёши, видимо, проходит целая вечность, пока я допиваю свой чай. Он тут же наполняет мою кружку снова. "На вот, смотри!" - наконец, не выдерживает он и достаёт из папки карандашный рисунок. Это обычный учебный рисунок, какие делаются десятками в различных студиях изобразительного искусства. На стандартном листе формата А2 закомпонована гипсовая голова Маяковского. Я рассматриваю рисунок и пока ещё не подозреваю, зачем Лёша устроил мне этот экзамен.

Но он тоже решил чем-то поразить меня и ждёт особенного момента для решающего удара. Маяковский на учебном рисунке выглядит каким-то скособоченным. То ли его глаза расположены не на одной прямой, то ли лоб чрезмерно навис над носом. Брови сведены вместе, а широко раскрытые глаза скошены сильно влево. "Ну, что скажешь?", - не унимается Лёша, явно готовя мне какой-то сюрприз. Я не успеваю начать критический анализ рисунка. Лёша тычет мне мощным, толстым пальцем, какие бывают только у настоящих кузнецов, на край рисунка, где неярко обозначена дата создания сего произведения. "Вот видишь, 25 мая 1985!", - видимо, для него эта дата значит что-то особенное. Но Лёша держит паузу, не торопится пояснить свою мысль. И только тогда, когда я вновь берусь за кружку с чаем, он делает внезапный ход, чтобы не упустить моё внимание.

Он ловким движением фокусника вытаскивает из папки ещё один рисунок. Формат бумаги тот же, модель та же. Это гипсовый Маяковский с тем же скошенным влево яростным взглядом. Не успеваю я как следует рассмотреть рисунок, как Лёша тычет мне своим удивительным пальцем на край листа, где более уверенным росчерком написана дата создания. "26. 05. 1985", - читаю я. Лёша победно сверкает глазами из-за толстых стёкол своих рабочих очков. Его лысина тоже, как кажется, празднует победу. Она блеснула под лампочкой так, будто это именно она, а не лёшина рука нарисовала этого Маяковского.

Лёша застыл надо мной, встав с кушетки и держа рисунок прямо передо мной. Я поставил кружку на стол и взял лист у него из рук, чтобы, наконец, понять, что он хочет до меня донести. На втором рисунке тот же самый гипсовый Маяковский выглядит уже совсем другим. Все черты лица собраны именно в лицо, а не просто соседствуют друг с другом. Рисунок более светлый, лёгкий, каким и должен быть рисунок гипса. Маяковский уже выражает типичное для него (по крайней мере на портретах) яркое движение куда-то вперёд, в будущее. Это явно видно на рисунке. Теперь, рассматривая эти два рисунка вместе, я понимаю, что вижу какую-то яркую страницу из жизни Лёши, но какую именно, я ещё не понимаю.

Он видит моё замешательство и снисходит до разъяснения. "Видишь, между этими рисунками всего один день, вернее, всего одна ночь!", - его взгляд теряет пьяную туманность, глаза молодо сверкают. Кажется, Лёша вернул себе тот возраст, когда он рисовал эти два рисунка. "Ты понимаешь, всего одна ночь, а какая разница, а!". Я всё ещё туплю, будто это я , а не Лёша окропил мозги полулитром водки. Видеть-то я вижу, но всё равно не могу понять, к чему он клонит. Я смотрю на два рисунка и пытаюсь разгадать его задачку. На левом рисунке передо мной гипсовая голова Маяковского, где отдельные части лица живут своей отдельной жизнью, не согласованной с другими, будто поссорившиеся родственники. На рисунке, который я держу в правой руке изображён Маяковский, отлитый в гипсе, Маяковский, каким он обычно предстаёт перед зрителями на многочисленных фотографиях начала прошлого века.

Лёша всё-таки не выдерживает паузы и победно громогласит прямо у меня над ухом, - "Вот для чего нужен учитель! Это я готовился поступать в арх. Я сделал рисунок, а он (учитель, примечание автора) сказал мне всего одно слово - ПЛОХО. Я ушёл домой, злой, как чёрт - я же считал себя гением, всё-таки отец - учитель рисования". Лёша распалился, - "Дома думал, стоит или не стоит поступать, так он меня задел. Но на завтра снова пришёл и сделал второй рисунок, а потом поступил-таки в арх!". Наконец, я осознал, зачем Лёша устроил всё это представление. Оно предназначалось вовсе не для меня.

С другой стороны стола сидит его единственный ученик. Это его родственник Миша, который уже много лет мечтал освоить кузнечное дело, и теперь воюет с горячим железом, пока мы с Лёшей обсуждаем наше совместное творчество. На правах всего лишь ученика он совсем не вступает в разговор, молча время от времени появляясь лишь на пару минут. Теперь же Лёша хитро смотрит в его сторону и залихватски подмигивает мне, - "Полюбуйся, мол на на его страдания! Ведь всё это только лишь на пользу!". Я смотрю на Мишу. Он молча проглатывает этот "урок жизни" и снова идёт к горну, чтобы с новой попытки повторить в точности образец, который сделал для него его мастер - этот удивительный Лёша, который где-нибудь в Америке мог бы давно стать владельцем галереи или целого цеха кузнецов-художников.

А я думаю, какой же урок преподал мне Лёша. Конечно, роль учителя, которую он так ярко проиллюстрировал, всего лишь одна маленькая деталь в сложнейшей работе - научить другого человека чему-то полезному, художественному, доброму. Для меня же Лёша сделал свой очередной подарок. Он показал мне, насколько крепок может быть обычный уральский паренёк. Ведь он вырос в небольшом посёлке. Поступил в архитектурный, но так его и не закончил. Женился на дочери известного мастера, но развёлся через много лет совместной жизни. Больше десяти лет проработал в кузнице своего тестя, создавая самые масштабные кузнечные проекты своего времени, и ушёл из неё. А теперь в очередной раз создал жизнь заново. Теперь у него свой ученик, своя школа, которая была рождена тогда, в тот памятный для него день, 25 мая 1985 года. Он тогда не сдался, смог понять, что было плохо в его рисунке, и, что на самом деле достойно всяческого восхищения, - смог исправить это.

Мало повесить на стену напечатанный на принтере плакатик с лозунгом "Никогда не сдавайся!". Надо найти в себе силы увидеть, что ИМЕННО ты сделал неправильно и исправить это. Причём исправить это так, чтобы на самом деле добиться поставленной цели, а не просто продлить своё существование. Спасибо тебе, пьяный Лёша!