Нура

Нура умерла в январе, сразу после новогодних праздников. С детства её так все звали - Нура, с ударением на первом слоге. Не по-казахски немного, но ей почему-то шло. По-настоящему её звали Нуржамал. Серьёзное  имя, взрослое. Слишком взрослое для такой молодой и смешливой девчонки...

Ей было лет десять, когда я впервые увидел её. А мне где-то под тридцать. Армия, институт, заграничная стажировка, где я пытался забыть свою первую отчаянную любовь. Да, была любовь, была...  Любовь, предательство, расставание - всё уже со мной случилось. Сюжет классический. Пока я служил в армии, моя любимая вышла замуж за моего лучшего друга. Так что на свадьбу я не попал, хотя пригласительный билет с кольцами и розой мне прислали.  Потом у них родился сын, его зачем-то назвали моим именем. Впрочем, ей  всегда нравилось моё имя, она часто повторяла, что оно мужское, сильное и звучное. Демобилизовавшись, я  первым делом зашёл их поздравить. Вручил годовалому тёзке импортную погремушку и обещал заходить - мы ж друзья как-никак. На этом дружба закончилась.  Да и любовь наверно тоже.

В общем, Нуре было лет десять. Ну, может, одиннадцать. До сих пор не могу понять, как так вышло. Я казался себе старым-старым, бывалым и опытным. На работе молодые сотрудницы обращались ко мне по отчеству, а мама уже не так часто сетовала на отсутствие невестки и внуков. Время от времени меня ещё знакомили с различными "хорошими девушками". У некоторых из этих "девушек" уже дети в школу ходили.  "Ну и что? Всё равно хорошая девушка, просто не повезло немного  в жизни, зато уже умная, ценить будет", - поджимала губы очередная сваха.  Жениться никак не получалось.  Тогда я думал, уже никогда не женюсь. Кто ж знал, что в те дни она, будущая моя жена, гоняла на велосипеде, лазила через заборы, а по вечерам играла с соседскими пацанами в "из круга вышибалу"? 

Как-то возвращаясь с работы, я увидел её, сидящую на земле, рядом с брошенным велосипедом. Она сосредоточенно разглядывала кровоточащую  ссадину на ноге и, кажется, плакала. 
- Что, авария? - попытался пошутить я, - Помощь требуется?
Она глянула исподлобья, мотнула головой и ответила дерзко:
- Иди, куда шёл!
- Ого! Да ты нахалка! - удивился я. - А почему это мы дяде "ты" говорим? А если я маме твоей пожалуюсь?
- Тоже мне, дядя выискался, - хмыкнула она и стала поднимать свой видавший виды велик. - Иди, жалуйся! 

Вот ведь наглая соплячка!  Интересно, чья дочка?  Обычно казахские девочки себя так со старшими не ведут. А эта пигалица, даже не подросток ещё, совсем мелкая! И поди же ты, смотрит прямо, смело, как будто... Как будто мы с ней на равных. 
-  Да я ж просто помочь тебе хотел, а ты грубишь. Ты где живёшь? Как папу твоего зовут? -  пытался быть строгим я.
Но она уже видела мою растерянность, поглядывала с усмешкой, натягивая цепь. Затем прищурившись, оглядела заднее колесо и с каким-то удовлетворением заключила:
- Ну вот! Восьмёрка! 

И с чего я взял, что она плачет? Да этой маленькой ведьмочке похоже не привыкать к таким происшествиям. Пострижена коротко, под мальчика. Волосы светлые, почти рыжие, редко такие встретишь у казахской девочки. Джинсы в прорехах,  не понять, то ли при падении так изодрала, то ли всегда так было. Что за мода у них, у нынешних деток? Коленки исцарапанные выглядывают. Да и локти все в царапинах и ссадинах, ногти чернущие. Перемазалась вся, пока с цепью возилась, - подумалось с неожиданной теплотой.

- Ты здесь где-то недалеко живёшь? - спросил я. - Я - вон в том доме, где ворота зелёные. Ты  приходи, я велик твой попробую починить. 
- Знаю я, где ты живёшь, - отмахнулась она. И добавила уже миролюбиво: Не надо, я брата попрошу.
- Ну, как знаешь, - пожал плечами я. - Ты всё-таки старшим не груби, хорошо? А то ведь и навешать могут по шее.
- Пусть попробуют! - задорно рассмеялась она, и от смеха её, переливчатого, звонкого, почему-то больно оборвалось внутри...
- Нура! - окликнул кто-то издалека, - Ты что там застряла?
- Ну пока, дядя! - крикнула, отъехав уже на  приличное расстояние.
- Пока, Нура,  - произнёс я минут через пять. Фу ты, напасть, и чего так разволновался? Вдруг пришло в голову, что у меня вполне могла быть  дочка такого возраста.

Весь вечер странная девчонка не шла у меня из головы. Что за имя такое, - думал я, - как её полностью зовут? Нурия? Нургуль? Может, Айнур?  Больше я не встречал её в наших краях, хотя не раз вглядывался в стайки школьниц возле ближайшей школы, останавливался возле местного стадиона, где носилась с криками окрестная ребятня.  Потом забылось. 
В следующий раз мы встретились лет через десять. Родные уже отчаялись меня женить. Да и кто пойдёт за сорокалетнего лысеющего мужика, который до сих пор живёт с мамой и упорно ездит на допотопной "Волге", - с усмешкой думал я. Хотя желающие были, чего там. Но я не думал уже о женитьбе, о семье. В жизни моей всё устаканилось, меня устраивало моё холостое положение.
- На кой чёрт мне жена? - огрызался я на упрёки старших родственниц. Они осуждающе качали головами:
- Не по-людски это - одному жить. Человек не должен быть один. Только лишь Всевышнему дозволено...
- Всё в руках Всевышнего, - парировал я со смехом.
... Эх, знать бы мне тогда, что это правда. И что это совсем не смешная правда...

Я стою в больничном коридоре и пытаюсь осознать то, что сказал врач.  Я смотрю, как он шевелит губами, но ничего не слышу. Потому что рядом заходится от крика старшая сестра Нуры.
- Что? Что вы говорите? - переспрашиваю я. - Я не услышал, простите.
- Всё в руках Всевышнего, - в третий раз повторяет хирург и сжимает мою руку. - Крепитесь...

...Страшно хочется спать. Но в доме столько народу - присесть негде, не то что прилечь. Прикорнуть бы где-нибудь в уголочке, но ведь не оставят в покое. Откуда они все взялись, и чего им надо здесь? А, ну да, завтра ж похороны... Казахские похороны - это вам не хухры-мухры, это серьёзный ритуал, - мысленно кощунствую я. Вся эта беготня вокруг ради того, чтобы завтра зарыть в землю одну маленькую насмешливую девочку с острым, как бритва, языком.
- У тебя не язык, а какое-то жало! - кричал я ей в бессильной злобе.
А она заливалась обидным хохотом, и смех её, звонкий, переливчатый, болью отзывался у меня внутри. Вот как меня угораздило жениться на этой малолетней стервочке!
- Ну чего ты скучный такой, - тормошила она меня, -  А ну-ка вставай!  Давай потанцуем! - ритмично изгибаясь, она кружила по ковру, то и дело задевая меня то рукой, то плечом.
- А в куклы с тобой не поиграть? - бурчал я, отворачиваясь к стене и  умащивая подушку под голову.

...По казахскому обычаю тело нужно завернуть в ковёр. Завтра рано утром придут женщины, обмоют, оденут в белые специальные одежды, завернут в ковёр, перевяжут в трёх местах. Мулла прочтёт молитву. Завтра, завтра... Скорее бы уже это завтра...

Я не заметил, как он вошёл. Слишком много народу входило и выходило весь день в эту комнату. Это самая большая комната в нашем доме. Сейчас здесь убрали ковры, чтобы люди, пришедшие высказать нам свои соболезнования,  могли не разуваться. Вдоль стен расставили скамейки и стулья. Тут же накрыт поминальный дастархан. Многие родственники приедут издалека, надо накормить людей с дороги. Кто всё это делал? И когда успели? - вяло думаю я.   Я сижу на диване рядом с отцом Нуры. В комнату всё время входят люди. Подходят к нам, обнимают, плачут. Прижимают к себе опухшую от слёз старшую сестру Нуры. Она плачет непрерывно, весь день. Соседи, родственники, коллеги... Как много народу пришло почтить память одной маленькой, плохо воспитанной девчонки, которая выросла без матери, а отца не считала для себя авторитетом и грубила ему на каждом шагу. Да и кому она не грубила?
- Если ты будешь так разговаривать с моей мамой, я отрежу тебе язык! - в бешенстве грозил я.
Она отвечала мне таким каскадом ругательств, что хотелось немедленно привести свою угрозу в исполнение... 

Молодой парнишка остановился в дверях и стащил  с головы шапку. Русые кудри, немного вздёрнутый нос, глаза синие.  Кого-то напоминает мне этот парень, кого-то очень знакомого... Почему-то хочется представить его в белой рубахе с открытым воротом. Ещё берёзка должна быть на заднем фоне для чего-то. Ах, ну да, Есенин же, - соображаю я. Ты смотри, как на Есенина похож.  А кто это? Кто-то из соседей? Не видел его раньше. Коллега? Я б запомнил, с такой-то заметной внешностью... А глаза заплаканные, вдруг отмечаю я с вялым удивлением.

Блуждающий, потерянный взгляд парня останавливается на отце Нуры. Тот, оказывается, уже давно смотрит на вошедшего. Смотрит с напряжённой тревогой. Парнишка молча бросается  вперёд и с силой обнимает моего растерянного тестя. Тот прижимает к себе русую голову, гладит осторожно, бережно, незаметно сглатывая слёзы. Да кто это?
- Батя! - рыдает парень, уткнувшись в плечо несчастного старого Нуриного отца. - Батя-батя,  почему?! Почему она?!  Что ж ты наделал, батя!

Что-то не то происходит, что-то не так. Люди настораживаются, притихают, испуганно поглядывая то на захлёбывающегося в рыданиях парня, то на меня. Нурина старшая сестра перестаёт плакать, поднимает голову и с удивлением всматривается в странного гостя. А затем начинает кричать с новой силой, надрывно, пронзительно, невыносимо, как она кричала вчера в больнице, когда врач говорил мне, что всё  в руках Всевышнего.
- Я же любил её, батя! -  отзывается на её крики  молодой срывающийся голос. - Ты же знал об этом, батя,  знал ведь, я же всегда её любил!

Трясущийся старый человек, только что потерявший дочь, прижимает к себе плачущего парня, почти мальчишку, и что-то шепчет ему на ухо. Они выходят, обнявшись, поддерживая друг друга, старый сгорбленный казах и синеглазый "рязанский" паренёк, который тоже, как выяснилось, любил одну несносную  маленькую девчонку с вечно обкусанными ногтями... Сколько ж ему лет, этому безутешному Ромео с есенинской внешностью? Двадцать? Двадцать пять? Нуре было почти тридцать... Почти десять лет она была моей женой.

Люди переглядываются смущенно, кто-то выходит, кто-то наливает мне чаю. Тихо плачет рядом моя бедная старая мама. Да... Всякого я мог ожидать от Нуры, но чтобы такое... Где-то глубоко внутри я восхищённо аплодирую этой маленькой чертовке. Всегда ей это удавалось! Удивить меня, обескуражить, выбить из колеи - тут ей нет равных.

Тихо возвращается в комнату мой несчастный тесть. Осторожно присаживается рядом.  Не смотрит на меня, но всем своим видом как будто умоляет: "Не спрашивай! Не спрашивай меня ни о чём!" Я молча соглашаюсь с ним - о чём тут спрашивать?   

...Нуру похоронили на нашем родовом кладбище, рядом с моим отцом и старшим братом. На могиле, как и положено у казахов, кроме её имени и имени её отца указали, чья она была невестка, к какому роду принадлежала. Синеглазого парня на кладбище не было. Никто не рассказал мне, кто был этот рязанский паренёк и значил ли он что-то для моей Нуры. А  я не пытался выяснить. Я даже имени его не узнал. Да и зачем? Сколько ещё тайн унесла она с собою? 

Утром после нашей шумной свадьбы, когда в окружении  счастливых родственников я пил чай в самой большой комнате нашего дома, вдруг широко распахнулась дверь, и вбежала моя юная жена.
- Солнце заказывали? - задорно выкрикнула она, - и залилась своим переливчатым смехом. И от этого звонкого смеха что-то больно сжалось у меня внутри.  Совсем не так должна себя вести молодая казахская келин. Ей сейчас положено сидеть в белом платке, скромно опустив глаза, и разливать чай гостям.
- Солнце,  говоришь? - с улыбкой переспрашивает моя мудрая женге, жена старшего брата, чтобы сгладить неловкость момента. - А почему Солнце?
Нура подходит ко мне и, ни капли не стесняясь моей многочисленной родни, прижимается к моей спине, по-детски обнимая сзади за шею. Шепчет щекотно прямо в ухо:
- Потому что Нура...

  Ну да, нур - это сияние, солнечный свет, вспоминаю я. И говорю ей, доверчиво прильнувшей к моей спине:
- Ты всегда мне будешь светить, Солнце? Всегда, ладно?
- Всегда-всегда!  - легко обещает она и опять заливается смехом... 
(продолжение следует)


Картинка из Интернета. Спасибо автору.