Старушки - подружки продолжение

Целебный отвар

Софья Михайловна никогда не жаловалась на свое здоровье. У неё ничего не болело. Но однажды в каком-то журнале она прочитала статью о там, как полезен отвар из овса, который чистит печень, и сразу почувствовала, что в животе у неё что-то не так. Что-то там неладное творится. Тоже, наверное, пришла пора печень чистить. После жирной пищи в животе стало урчать, и настроение зимой у неё какое-то неопределённое, не такое радостное, как раньше. Лучшая подруга Ася её раздражает, стихи не пишутся, на даче творится черт знает что. Это всё из-за печени, скорее всего. Пора печень чистить, пора пить отвар из овса. Вот прочистит печень - и в голове у неё сразу всё прояснится, жизнь наладится, настроение станет боевое.
Софья Михайловна сходила на рынок, купила овса и стала варить отвар. Три часа варила, помешивала, пробовала на вкус. Отвар как отвар, ничего особенного, даже пахнет как каша из геркулеса.
Наварила отвара, остудила, процедила через марлю, выпила перед едой полстакана. И сразу почувствовала, как печень у неё заработала. Так прямо в печени стало горячо, так горячо, что спина вспотела, а потом и в животе забурчало и потеплело. Вот что значит - мудрый народный рецепт. Вот что значит испытанное веками средство. Налила ещё полстакана, выпила. Потом ещё чуть-чуть. От народного средства вреда не будет. Им не отравишься.
Днем Софья Михайловна с удовольствием почитала новую книгу, в которой не было даже намека на старость и болезни. Она сейчас любила такие книги, где всё хорошо заканчивается, где люди живут долго и счастливо. И Ася не звонила ей до обеда. Дала насладиться одиночеством.  После обеда Софья Михайловна решила, что надо поделиться этим рецептом с подругой. Позвонила Асе, рассказала про отвар из овса. Ася стала записывать технологию приготовления лекарства. Интересовалась: сколько стаканов овса надо на трехлитровую кастрюлю, на пятилитровую, на ведро. Где брать воду, как процеживать, куда ставить после приготовления? Софья Михайловна всё разъяснила подробно.
- А щеки у тебя как? - спросила Ася. - Румянец не появился на них?
- Нет, - ответила Софья Михайловна и вспомнила, что давно уже не смотрелась в зеркало.
- Жаль, - огорошила Ася подругу. - Лицо в последнее время стало у тебя какое-то желтоватое.
- Неужели? - удивилась Софья Михайловна. - А мне кажется, я всегда была такой.
- Просто бледная была ты. А сейчас стала желтоватая.
- Так ведь - не молодая уже, - оправдалась Софья.
- Ну и что. У нас во дворе есть старики старше тебя, но на них и сейчас посмотреть приятно. Все седые, а цвет лица хороший  у них.
- Не всем так везет. Возраст берет свое, - со вздохом проговорила Софья.
- Всем, не всем, но ты красивая была… ещё года два назад. А сейчас сдавать стала. Пей отвар свой, может он тебе поможет.
Софья Михайловна хотела что-то ещё сказать, но Ася уже положила трубку. Видимо спешила куда-то... И вечно она куда-то торопится, вечно что-то не договаривает. Стихи ей не нравятся, книг она не читает, в живописи не разбирается, в животе у неё не урчит.  Глупая старуха! Цвет лица ей не нравится, видите ли.  Будто цвет лица к старости не меняется... Ладно, ещё морщин не так много, слава Богу.
Раздумывая таким образом, Софья Михайловна сама не заметила, как оказалась на кухне. Налила ещё полстакана овсяного отвара, выпила. А вдруг и правда отвар поможет выглядеть моложе. Налила ещё немного, снова выпила. Посмотрела за окно. Там бушевала метель. Зима, что поделаешь. Мелкие снежинки косо летели мимо старой оконной рамы. Тонкие вершины лип пошевеливались в такт порывам ветра, железный отлив за окном издавал неприятный звук похожий на гудение трубы. 
Софья Михайловна вернулась к столу в зале, села возле раскрытой тетради в клеточку, зевнула, прикрыв рот ладошкой. Грустно. В такую метель гулять не пойдешь. Всё снегом замело, да и продуть может, если вспотеешь ненароком. Лучше дома оставаться. Снова посмотрела в окно. Ветер, кажется, стал ещё сильнее, и снег пошел гуще. Даль совершенно растворилась в белесой дымке. Силуэты домов едва просматривались за мутной стеной снега.
Софья Михайловна взяла в руку карандаш, стала чертить на бумаге каракули. Ничего ей сегодня не написать. Настроения нет. Метель на улице. Ничего не написать...
И тут вдруг пришла на ум какая-то странная на первый взгляд мысль. Задержалась в голове, завертелась и постепенно оформилась в первую строку будущего стихотворения. За ней последовала другая. Третья… И вот перед ней уже почти готовое новое стихотворение. Сама не заметила, как записала. Софья Михайловна кое-что поправила в неразборчивых столбцах, расставила нужные знаки препинания и прочитала вслух:

Вдоль каменной, седой стены
иду по направлению взгляда.
И ничего мне здесь не надо:
в развалинах чужой страны.

В порывах ветра где-то там
спешит прохожий затеряться.
По хаотическим следам
снега сыпучие ложатся.

И холодит сознанье грусть,
и манит даль неясным светом.
Нет, не больна я прошлым летом,
восторгов ветреных стыжусь.

И вдаль уходят колея
дороги в ледяной оправе,
и боль неясная моя
подобна выпитой отраве.

Софье Михайловне новое стихотворение очень понравилось. Ей захотелось прочитать его Асе. А вдруг на этот раз Ася всё поймет правильно, а вдруг оценит по достоинству? Софья Михайловна сняла телефонную трубку, с волнением набрала Асин номер, поздоровалась и после некоторой паузы спросила:
- Ты чем сейчас занимаешься?
- А чего? - ответила Ася вопросом на вопрос.
- Да я тут... знаешь ли... новое стихотворенье написала. Хочешь послушать?
- Читай, - с готовностью согласилась подруга. - Всё - равно заняться-то нечем. На улице ужас какой-то творится - настоящее светопреставление. Снег с утра, да ветер ещё.
- Ну, слушай тогда.
И Софья Михайловна (с присущим ей пафосом) прочла Асе своё новое стихотворение. От взволнованного чтения, от обилия метафор и проникновенного голоса новое стихотворение  показалось Софье Михайловне ещё более красивым. Можно сказать, совершенным, в котором чувствуется сила её таланта, особая степень восприятия действительности, полет её фантазии.
Ася выдержала длинную паузу, а потом деловито осведомилась:
- Я что-то не поняла... Выпитая отрава - это что?
- В каком смысле? - озадачилась Софья Михайловна.
- Ну…, это не тот отвар, которым ты печень чистишь?
Софья Михайловна остолбенела от обиды. Так плоско и так безграмотно оценить её стихотворение может только Ася. Только она после прекрасных стихов может спросить о каком-нибудь пустяке, о какой-нибудь глупости спросить.
- Выпитая отрава - это метафора, - с раздражением произнесла Софья. - Это ассоциация такая. Понимаешь?
- Не-а, - спокойно ответила Ася. - Не понимаю.
Софье Михайловне даже показалось, что Ася зевнула при этом.
- Ты лучше про овсяный кисель расскажи. Помогает он тебе, или нет? Давно ли ты его пьешь? - буднично продолжила Ася.
Ужас, пронеслось в голове у Софьи Михайловны. Какой ужас! И этой полоумной старухе она читает свои стихи. Софья Михайловна уже хотела прекратить этот глупый, ненужный разговор, когда Ася спросила снова.
- С него не пучит?
- Что? - почти выкрикнула Софья.
- Не пучит с киселя-то с этого? А то у меня последнее время в кишках неспокойно.
- И для чего только я тебе стихи прочитала. Сама не знаю.
- Не знаю, - ляпнула Ася, а потом опомнилась. - Но стихи мне понравились. Хорошие стихи. Правда, я толком не понимаю, для чего ты их пишешь. Все равно ведь не Ахматова ты. Все равно ведь нигде не напечатают их, денег не заплатят.
- Для души... Хочется выплеснуть все… все свои чувства, все мысли свои на лоно бумаги. А то вдруг умрешь внезапно - и от тебя ничего не останется на земле, - пояснила Софья Михайловна печальным тоном.
- Понятно, - проговорила Ася и замолчала.
- Скучно без них. Что-то копится в душе, а выхода не находит. Вот и появляются стихи...
- Может быть это от одиночества. От того, что времени свободного стало много, а заняться нечем.
- Может, - согласилась Софья Михайловна.
- Душа чего-то высокого просит.
- Да. Вон, какой буран на улице-то. Тут с ума сойти можно. Ветер какой. Ещё и не такое в голову-то придет. Чего уж там.

На следующий день утром Софья Михайловна почувствовала в животе странный дискомфорт, но вначале не придала этому значения. Сходила на кухню, выпила теплого овсяного отвара, принялась варить манную кашу на молоке с изюмом и курагой. Потом вспомнила о черносливе, бросила в кашу три темных ягоды. Помешала. И в это время живот снова напомнил о себе, только уже более определённо. Пришлось оставить кашу на малом огне и поскорее направиться в туалет.
К обеду походы в туалет стали чаще и стремительнее. Тут было уже не до стихов. И настроение испортилось, хотя за окном метели уже не было. Там ярко светило солнце, и Софья Михайловна боялась только одного, что ей позвонит Ася, предложит прогуляться на свежем воздухе, а она не сможет покинуть теплого помещения. Куда же она  пойдет с такой революцией в животе.
«Вот тебе и народное средство. Вот тебе и чистка печени в домашних условиях. Никому нельзя верить», - с раздражением думала Софья Михайловна, прохаживаясь по квартире и пытаясь таким образом успокоить боль в животе.
Потом случилось то, чего Софья Михайловна больше всего боялась. Позвонила Ася и веселым голосом сообщила:
- Я иду к тебе. Выходи. Погода сегодня прекрасная. В такую погоду я дома сидеть не могу.
Софья Михайловна выдержала паузу, а потом хрипловатым голосом ответила:
- Сегодня у меня... не получится.
Ася видимо поняла её слова по-своему и стала настаивать:
- Да брось ты эти стихи. Напишешь ещё, когда погода испортится.
- У меня с животом что-то, - призналась Софья.
- Неужели киселём отравилась? - тут же сообразила Ася. - А я тебя сразу предупреждала: не пей всякую дрянь. Не лечись чем попало.
В голосе Ася явно звучало злорадство.
- Может это не от овса, - вяло оправдалась Софья.
- От овса, - отрезала Ася. - И для чего тебе пить этот кисель - я не понимаю. Выглядишь ты прекрасно. Ничего у тебя не болит. Упитанная ты, могутная, не то, что я.
- Щеки у меня бледные были. Ты сама говорила.
- Ну и что? У кого они сейчас красные-то. Жизнь всё хуже, всё тяжелее, а щеки должны быть красными, как у дуры.
- Но печень...
- И печень у тебя хорошая была. Она ведь у тебя не болела?
- Нет, - ответила Софья Михайловна.
- Проверяла ты её хоть раз?
- Да... всё как-то руки не доходили.
- Ну вот! А лечиться надо, значит. Надо овес варить, дрянь разную пить.
- Ну, что я теперь сделаю.
- Не знаю. Только в Русском музее - большая экспозиция Валентина Серова, на которую ты давно мечтала сходить.
- Да?! - то ли усомнилась, то ли восхитилась Софья Михайловна.
- Да. Такой экспозиции, говорят, давно не было.
- Но... она же завтра не закончится, я думаю. Успею ещё.
- А кто его знает.
- Серова я люблю. Светлый художник был.
- Я тоже люблю.
Ася немного помолчала, а потом продолжила:
- Ты бросай это дело с самолечением-то. Оно до добра не доведет. В наши годы такими делами не занимаются.
- Да, да, я согласна, - поспешила ответить Софья Михайловна. - Только мне сейчас надо восстановиться. Дня три - четыре надо мне.



Разные люди


Софья Михайловна заметила, что на прогулке они с Асей часто стали обсуждать  тему здоровья. Раньше этой темы они почти не касались, а сейчас дня не проходит, чтобы они не заговорили о болезнях. Вроде бы у них со здоровьем пока всё в порядке, вроде бы они ничего особенного в себе не замечают, не чувствуют, но разговор почему-то всё чаще скатывается именно в это русло.
- Овсяный отвар ты больше не пьешь? - спросила однажды Ася, когда они гуляли в заснеженном сквере возле Обводного канала.
- Нет, - ответила Софья Михайловна. - Проучило. Я сейчас даже на овсяную кашу смотреть не могу.
- А я ем каждое утро. Привыкла уже.
- Профессор Бубновский говорит, что по утрам надо физкультурой заниматься. Тогда суставы болеть не будут, - вставила свою реплику Софья Михайловна.
- А! - махнула рукой Ася. - Я не верю. У него от всех болезней одно лекарство -  тренажер. Сердце заболело - разрабатывай плечо. Спина - напрягай ягодицы. Чепуха всё это.
- Спать надо больше, - продолжила Софья Михайловна, - тогда ничего болеть не будет.  Все болезни от бессонницы.
- От нервов, - поправила Ася. - Спокойные люди долго живут.
- Понятное дело, - согласилась Софья Михайловна. - Если будешь из-за разных пустяков расстраиваться да переживать - долго не протянешь... В этом смысле я нынешним руководителям не завидую.
- Это почему это? - не поняла Ася.
- А ты посмотри кругом. У всякого руководителя есть свои начальники в области или в Москве. Перед каждым из них нужно отчитываться, соблюдая этикет.  А этикет у нас в России только один. Твой начальник всегда прав... Уж лучше ни за что не отвечать.
- Это в каком смысле?
- Лучше быть человеком искусства, - завершила свою мысль Софья Михайловна и вздохнула с сожалением, полагая, что она к этой категории людей не относится. Потом остановилась возле молоденькой липы, стряхнула с тонкой веточки снег и стала эту веточку рассматривать сквозь массивные стекла очков, за которыми темнели маленькие и любопытные глазки. От дыханья Софьи Михайловны веточка липы оттаяла и потемнела. На кончике её появилась капелька влаги. Как будто весна пришла.
- Художником? - уточнила Ася.
- Человеком творческим, - отозвалась Софья, прерывая момент созерцания. - Писателем или композитором, например. Такой человек ни от кого не зависит. Плывет по волнам вдохновения, и ничего ему больше не нужно. Я всегда таким людям завидовала. Тем, у которых талант.
- А деньги? Ведь кушать надо что-то ему, писателю-то этому.
- Вот, в этом вся проблема. Как это ни пошло звучит. Надо что-то кушать. Да... Настоящее художественное произведение сложно продать, когда кругом люди равнодушные. Когда они совсем другим заняты. Сотворишь что-нибудь гениальное, что-нибудь этакое подаришь людям, а они тебя не поймут. Как не поняли когда-то Мандельштама.
- Кого не поняли? - переспросила Ася.
- Мандельштама.
- А кто это такой? Что-то я не знаю такого.
- Это поэт с большой буквы. Он умер с голоду в сталинских лагерях. Гений умер с голоду у себя на родине, на нарах. Представь себе! Какое было время.
- Ужас... А чего он написал?
- Он оставил прекрасные стихи... Он видел мир так, как никто его больше не увидит. Он был человек особенный.
- А... Это всегда так. Если гений.
- Что?
- Ну, когда мир по-своему видишь, то понять трудно... Ко мне тоже вон... ворона прилетела... Я понять не смогла её, сколько ни старалась. Что от меня  было нужно ей? Ходила за мной по пятам, на ветке сидела возле окна. Глядела на меня как-то странно. Как будто ждала чего.
- Ты что этим... хочешь сказать? - громко проговорила Софья Михайловна, останавливаясь и глядя на Асю возмущенными глазами. - Какая ворона? Мы о стихах говорим.
- Да... к слову пришлось, - оправдалась Ася. - Я про ворону-то про эту уже рассказывала тебе.
- Про ту, которая в годах и бездомная?
- Ну да.
- Надо же! - театрально возмутилась Софья. -  Ты переводишь разговор в такую плоскость, в такую, извини за выражение, низость, когда дальше рассуждать уже нет смысла. Потому что это - тупик.
- Это почему это? Я много чего могу про эту ворону рассказать ещё.
- Мы о поэзии говорили. О поэзии с большой буквы! О Мандельштаме!
- Ну и что. В нашем мире поэзия - это... рудимент, - неожиданно и лаконично выразилась Ася. - Скоро она исчезнет сама по себе. Останутся только песни. Так считаю я.
- Как? - остолбенела Софья Михайловна, глядя на Асю сверху в низ. Как будто была в два раза выше этого неразумного и убогого существа в темной юбке. - Как?
- Исчезнет она и ничего в этом мире не изменится, - продолжила Ася, начиная волноваться и выпучивать глаза. - Да. Так считаю я.  И не смотри так на меня. Гомер - он был к месту ещё, Пушкин, Есенин, Цветаева. Но время идет, всё меняется... уже. Людям становиться некогда предаваться мечтам да иллюзиям разным.
- Каким мечтам? - продолжила возмущенно Софья Михайловна. - Если о любви люди всегда говорили стихами. Всегда! Возвышенно и ярко... Если им нужно было точно и ёмко выразить свои мысли. Как без стихов!?
- А я - никогда... так не говорила. И не думала. И не умею я.
- Значит, ты не любила по-настоящему. А настоящая любовь - это полет, это фантазия, это..., - Софья Михайловна воздела руки к небу и замерла с одухотворенным лицом. В это время Ася мельком посмотрела сначала на небо, потом на Софью Михайловну, и грустно заметила:
- Вороны тоже летают. И день сегодня какой-то пасмурный.
Этим замечанием Ася разбила сердце подруги окончательно. Софья Михайловна поспешно присела на заснеженную скамью в тени одинокой липы, и сделала вид, будто ей не хватает воздуха. Что она задыхается, она погибает от непонимания и невежества людского.
- Ужас!
- Чего это? - участливо спросила Ася.
- Мне всегда казалось, что ты любишь стихи. Всегда казалось.
- Люблю, - согласилась Ася, - но знаю, что время для стихов прошло.
- И какое же время наступило?
- Не знаю... Наверное, время прозы. Время утрат.
- Ужас! Как можно прожить без высокого смысла и слога! Без слез, - снова воскликнула Софья Михайловна трагическим тоном.
- А слезы-то здесь причем? Меня стихи никогда не трогали до слез. А любовь она и без стихов случается. Просто прошла, увидела его - и всё. И - с катушек долой. Мне как-то ночью любовь приснилась. Так я мужика захотела, так захотела мужика, что...
- Замолчи, - попросила Софья Михайловна, приложив ладонь к груди, - у меня от твоих слов скоро сердце разобьется. - Замолчи, пожалуйста.
- Молчу.
- Ничего не говори.
- Не говорю...
- Ужас какой!
- Наверное, у тебя давление подскочило, - заволновалась Ася, склонившись возле подруги. - Может выпить тебе чего? Валидол есть у меня.
- Помолчи. Дай отдышаться.
- Молчу. Я ничего обидного не сказала тебе. Молчу. Я так считаю и всё, и...
Софья Михайловна машинально одела очки, взглянула на Асю обиженными глазами - и вдруг увидела перед собой маленькую ветхую старушку, которая сама еле держится на ногах. Морщинистое бледное лицо, большие серые, испуганные глаза, редкие седые волосы, выпавшие из под большой выцветшей фетровой шляпы. И Софье Михайловне отчего-то стало так жаль эту маленькую, беспомощную старуху с худым морщинистым лицом, что вся обида на неё куда-то испарилась. Это маленькое существо не могло причинить ей обиды. А если это произошло, то, скорее всего, по недоразумению, по глупости. Ася искренняя и в этом вся её вина. Она говорит то, что думает.
- Ну, легче тебе? - между тем участливо спросила Ася.
- Легче, - призналась Софья Михайловна. - Ты извини меня за всё.
- А я ничего толком и не поняла, - призналась Ася. 
- Извини, - повторила Софья. - Мы просто разные люди.
- Разные, я согласна.

Горе

Однажды февральским вечером, когда на улице Карла Либкнехта во всю завывала вьюга, Софья Михайловна отчетливо поняла, что зря прожила свою жизнь. Это ощущение  было такое трагическое и такое неопределённое, что ей сделалось страшно. Она сидела в мягком кресле перед телевизором, смотрела какой-то скучный иностранный фильм, ничего у неё не болело, ничего её не беспокоило - и вдруг пришло это ощущение горя. «Всё зря» - подумала она. Если завтра она умрет - от неё на земле ничего не останется. Стихи её никому не нужны, свои сокровенные мысли она не нигде записывает, писем не хранит.
Кажется, только вчера она была молодой, только вчера она строила планы на будущее, только вчера стояла в очередь за дефицитным товаром, училась, потом учила других, любила мужа, растила дочь. И вот всё закончилось. Всё прошло. Дочь удачно вышла замуж и ухала жить в Америку. Сначала это было престижно и заманчиво. Всем своим знакомым Софья Михайловна то и дело не без гордости сообщала, что зять у неё иностранец. Что его зовут Ричард, он владелец нескольких юридических фирм в Филадельфии, что он живет на широкую ногу.
Потом у дочери с Ричардом что-то не заладилось, они разошлись, но на родину дочь так и не вернулась, потому что дети привыкли к новой стране, потому что у них там появились свои друзья, свои интересы, привычки. Там, за океаном, для них всё стало родное.
Сейчас дочь Софьи Михайловны живет только для них - для Марии и Дональда.
Несколько раз Софья Михайловна была у дочери в гостях, но при очередном перелете через океан в огромном самолета подрались два пьяных  пассажира. В суматохе драки кто-то выплеснул на дерущихся скверно пахнущую жидкость. В салоне самолета началась паника. Командир корабля попросил всех надеть кислородные маски, и Софья Михайловна от страха лишилась чувств.
После этого случая летать на самолетах Софья Михайловна боится, а другом транспортом до Америки не добраться. Расстояние слишком большое и плыть на корабле туда нужно очень долго. К тому же - на корабле укачивает, а качку Софья Михайловна переносит тоже плохо. Ей даже в автобусе иногда становится нехорошо.
За океаном живут её внуки Мария и Дональд. Они  любят её, пишут ей короткие электронные письма, но Софья Михайловна порой внуков не понимает. У них какие-то свои интересы. Они с каждым годом всё хуже говорят по-русски, путают русские слова с английскими и совершенно равнодушны к поэзии серебряного века. Софья Михайловна чувствует, что они отдаляются от неё, что они становятся другими, но ничего не может с этим поделать. Порой  у неё возникает такое ощущение, что они бодры и улыбчивы, потому что в Америке так надо, так принято. Иначе ты будешь вызывать подозрение, как белая ворона. Её внуков ничего не сковывает и не удручает. Им всё в этом мире нравится. И это Софья Михайловну больше всего беспокоит. Ей кажется, что они становятся скупыми на ласку, бесчувственными, какими-то не такими, как все нормальные дети в России. Им не хватает скромности, серьёзности, умения молчать.
Вероятно, скоро внуки перестанут её понимать. Они уже сейчас не понимают, для чего она перечитывает Чехова и Бунина, Гумилева и Волошина. Софья Михайловна уже сейчас кажется им немного странной, совсем не такой как их простая американская родня, как дедушка Джек и бабушка Эмма. 
Дочь уехала в чужую страну, воспитывает там внуков, живет их заботами. А внуки всё больше отдаляются от бабушки. И получается так, что Софья Михайловна, по сути, никому уже не нужна. Только Ася воспринимает её, как подругу, как человека интересного. И это единственное, что у неё пока что осталось. Стихи, Ася, метель за окном и бесконечное одиночество. Софья Михайловна смахнула, невесть откуда взявшуюся слезу, потом подошла к телефону и машинально набрала Асин номер.
- Алло, - ответил знакомый голос на другом конце провода.
- Здравствуй, - бодро проговорила Софья Михайловна. - Как ты себя чувствуешь сегодня? Как спала?
- Плохо, - ответила Ася. Голос у неё был хотя и хрипловаты, но родной. И Софья Михайловна поняла, как соскучилась по этому голосу.
- Почему? - спросила подругу Софья.
- Погода-то вон какая, - ответила Ася. - Ветер да снег, ветер да снег. У меня в такую погоду спится неважно.  Суставы болят на ногах... Да тут ещё сын позвонил…
- И что? Что ему нужно-то? - заинтересовалась Софья Михайловна.
- Машину меняет.
- Ну и пусть меняет себе. Какое тебе до этого дело?
- Просит денег у меня… опять.
- Откуда они у тебя, деньги-то? - возмутилась Софья Михайловна.
- Так… три комнаты у меня. Квартира большая. Вот… Из-за этого всё, наверное... Он просит продать эту квартиру и взять поменьше. Говорит, что мне и двух комнат вполне хватит одной-то.
- А ты, чего отвечаешь ему?
- Не соглашаюсь… пока я.
- Ну и правильно, - одобрила подругу Софья Михайловна. - Не соглашайся. Им всю жизнь надо помогать. Всю жизнь заботиться о них. А кто о тебе позаботится? Кто о тебе подумает? Из-за машины квартиру менять придумал. Вот нахал!
- Три комнаты у меня, - снова со вздохом повторила Ася.
- Ну и что? Из-за машины квартиру продавать - это глупо. Это... черт знает что! Сама подумай.
- Да понимаю. Только обидеть его боюсь я.
- А ты не обижай. Просто не соглашайся и всё. Скажи, что… хочешь оставить эту квартиру внукам. Внуки-то у тебя есть?
- Есть.
- Вот так и скажи. Внукам завещание сделаю, а продавать не буду.
- Обидится он, - в раздумье проговорила Ася.
- Обижайся, - отрезала Софья Михайловна. - Ты ему ничего не должна. Ему уже не десять лет. У него свои дети есть.
Ася на какое-то время замолчала. В трубке было слышно её неуверенное дыхание. А потом она неожиданно спросила:
- А твоя Ниночка ничего не просит у тебя? Ничего не требует?
- Нет.
- Счастливая ты, - выдохнула Ася. - На чужом месте девочка освоилась. Детей нарожала и воспитывает одна. Денег не просит. Не надоедает. Всего хватает ей. Вот какая!
- Она даже мне присылает иногда, - похвалилась Софья Михайловна, хотя давно денег от дочери не получала.
- Завидую тебе я. Честное слово... А мой оболтус только и норовит оттяпать что-нибудь у матери. В гости приходит только после того, как пенсию получу я.
- Ну, надо же! А? Как ему не стыдно-то! Ты же за эту квартиру черт те сколько платишь ещё каждый месяц.
- Этого не понимает он. Раз пришел пьяный и квартирантку привел ко мне.
- Да ты что! - удивилась Софья Михайловна.
- Пусти, говорит, мам, пожить месяца на три её.
- Загулял, что ли?
- А кто его знает. Баба нахальная. В золоте вся.
- Ну и ну? А ты?
- Я его с этой квартиранткой чуть с лестницы не спустила. Честное слово. Мне так обидно стало. Жена у него умница, забоится о нем, во всем помогает ему. А он придумал чего.
- Ну и правильно сделала, - поддержала Асю Софья Михайловна.
- Он потом уверял, что это новая сотрудница по работе его.
- Нахал! Молодая, небось сотрудница-то эта? - спросила Софья Михайловна.
- Не молодая. Нет. Лет сорок ей примерно, - пояснила Ася.
- Да... Вот ведь!
- Горе мне с ним... Работать ладом не хочет, а жить надо на широкую ногу ему. Выпивает часто, сигареты дорогие курит, машины меняет, как миллионер какой, честное слово.
- Избаловала ты его.
- Избаловала, избаловала... И не говори. Думала, вырастит - поймет, вырастет - оценит. А он с возрастом не изменился совсем. Каким был в двадцать лет - таким и остался. Хотя у самого уже трое ребят. Ни ума, ни фантазии. Одни замашки.
- Да.
- Вон, твоя Ниночка-то. Взяла и уехала в Америку. Взяла и осталась там. Большие деньги там получает, небось. А мой оболтус никуда не едет. Закончил свой институт с грехом пополам и сидит на какой-то продуктовой базе за городом. Говорит, что работает там администратором. А мне кажется - никакой не администратор он.
- А кто тогда?
- Грузчик какой-нибудь. Пьющего человека на ответственную работу не поставят.
- Это точно. Не поставят.
- Он уже без вина уснуть не может. Кошмары снятся ему.
- Вот ведь. Это болезнь, это не шутки.
- Горе мне с ним, - со вздохом проговорила Ася. - Вроде бы и голова работает у него, и рассуждает он как настоящий человек, любит меня, а поступает, как мальчишка. Честное слово.
Ася стала рассказывать что-то ещё, потом заплакала, а Софья Михайловна неожиданно решила, что её горе по сравнению с Асиным - это  и не горе вовсе. Что с её одиночеством вполне можно справиться, можно настроить себя на хороший лад, расслабиться, помолиться и всё пройдет. А вот у Аси настоящая проблема, которую так сразу и не решить. У неё положение хуже. Ей предстоит выбор: лишиться большой квартиры, чтобы не потерять любовь сына. Или лишится сына - ради сохранения квартиры. Такого выбора врагу не пожелаешь. Или наоборот - пожелаешь только врагу.