Приближение к пределу

или Привычки, с которыми мы живем

Наброски, в переводе на язык педагогов, опорный конспект, сделаны и забыты.
Снова тот же старый вопрос, с чего начинать, скажем, с графомании. Чем такое начало хуже прочих. В данном случае? Всего лишь следую совету известного режиссера, как понимать? Вот его же, режиссера, простое объяснение. Есть семья, в общем, обычная семья, в ней много сестер и братьев.  И каждая сестра, и каждый брат, все они пишут письма, долгие, со многими подробностями, совершенно верно, иногда нудные, временами занудные.

(1)
А еще, все они пишут дневники, ведут, как принято говорить, все!
Выходит? вовсе нет, но даже обычные, нормальные люди время от времени должны быть занудами, немного занудства не помешает, напротив, поможет им стать интересными. Действительно, графомания. Каждый день, кто уже днем, кто вечером, переносят впечатления, из голов – на бумагу, благо бумаги и чернил в семье хватает. Сами они, правда, утверждают, из сердца, не буду придираться. Как всегда в таких случаях, один выделился, получил мировую известность. Когда пришло время, уходить, этого не избежать, он сложил пальцы таким образом, как будто эти пальцы сжимают перо. Человек, неотвратимо теряющий сознание, он уже перестал говорить. Сейчас он перестанет дышать. Сейчас он перестанет быть человеком, напоследок сжимает, не пальцы, пальцами. Некий предмет, наверное, он видит этот предмет? Либо это был обычный рефлекс. Либо это был увиденный всеми предмет. Либо, он увидел какой-то другой предмет. По  сложившейся традиции, считается, что он видел предмет, что он взял этот предмет, и таким предметом было именно перо, не успел что-то дописать?
Или просто хотел уйти с пером, не мыслил себя, иначе, как пишущим.
Почему он не хотел выпускать перо, в самом деле, что случится, если он выпустит перо. Кем-то было предложено, уйти с миром, разумеется, речь не об отсутствии войны, о мире, в котором нам выпала честь пребыть обывателями. Сразу последовало возражение, повести за собою мир, новый вариант Ветхого завета. Есть более простые способы. Если не вести, хотя бы направить. Не для этого ли пишутся завещания, если не все завещания, то уж политические это точно. Но можно предположить и что-то другое, что будет несколько ближе к привычкам того человека, которого называют простым.
…
Еще раз, голова, рука, бумага, верно, присказка старая.
Каждый может припомнить, фонарь, аптека, ночь, или что-то близкое к этому.
Выше я сказал, он скоро перестанет быть человеком, но может быть? он не просто перестанет быть человеком, то есть, уйдет в небытие, а всего лишь утратит человеческое бытие. Разумеется, тогда он обретет нечеловеческое бытие, что это такое? Кто знает наверняка. История богов – это способ представить себе такое нечеловеческое бытие. Не странно ли, внутри человеческой головы начинается нечеловеческое бытие. Более того, совершается, длится, зачем оно нам, обычным людям. Замечу, мы говорим, зачем нам такое странное бытие, но не говорим, зачем нам такая странная голова. Это значит? Голова и должна быть такой, чтобы остаться головой, а человек – человеком. История богов – непременное условие человеческой жизни, зачем? хотя бы для того, чтобы иметь возможность их сбрасывать. Такая возможность открывает другую возможность, кто ею воспользовался первым? Чуток произвола, слабость? все лучше, чем горсточка пепла. Каин, попытка была, закончилась неудачей. Тогда Авраам, ему удалось взойти на вершину, которую мы называем Олимпом. Та вершина не отличалась высотой, но ведь это был первый Олимп. Пусть так, а зачем ему понадобился Олимп, наивный вопрос, конечно, чтобы остаться на нем, навсегда.
…
Теперь простая операция, ее проделывает каждый ребенок, это?
Деление на две части, это мои игрушки, а вот эти можете забрать, они мне не нужны.
После чего ребенок отворачивается, т.е. поворачивается к вам спиной. Все, вы остались для него во внешнем мире, вернее, во внешней среде. Но оставим детей, повернемся к взрослым. Сначала то, что внутри головы, ее содержимое нужно перенести на бумагу, зафиксировать, кто знает, может потомки оценят. Когда дело дошло до бумаги, легло на бумагу, теперь это то, что вне головы. Внутреннее и внешнее. Почему бы не сказать, внешняя память, разве это не наше собственное продолжение, и оно, это продолжение, вне нас. И одновременно, оно внутри нас, каждый может сказать, внутри меня. Отпала нужда, уничтожить. Как будто утратил часть себя. Ведь как удобно, забыл, взял, глянул, и сразу все вспомнил. Как я стоял перед ними, как они стояли передо мной. Как я выстоял перед ними. И как они пытались повторить мою стойкость. И как я пытался уступить им. Потом мы глядели друг на друга. Потом я стал говорить, они решили выслушать. Мне нужно было объяснить им, что? Неважно, мне надо было объяснить, и так объяснить, чтобы они поняли, это невозможно. Поняли, то, что они просят, невозможно.
Поняли и приняли, вы принимаете мои условия, а я принимаю вас.
Есть два условия. Вот в этом месте, мы к чему-то подходим, к чему-то такому, что дается немногим, но предназначено для многих. Результат, адресованный многим, понятно, его создание может быть уделом немногих, или вовсе отдельно взятых голов. Не могут многие, сразу все, создавать нечто конкретное, и тут же непосредственно, сами себе адресовать это что-то конкретное. Тогда как это происходит? некто вдруг утверждается в сознании, я есть один из немногих, таким я стал, чтобы адресовать свои слова многим, или очень многим. Я знаю, что нужно всем, я должен донести до всех. Коль так? Не пора ли мне осознать, кто я такой, к чему я призван, и что я могу дать немногим, многим, всем остальным. Понятно, это парафраз знаменитых вопросов, что я могу? что я должен делать? на что я могу надеяться? Две редакции, чем они различаются, отношением к внешней среде. Там, у классика, внешняя среда ставит меня перед фактом моего незнания, не только ставит, бывает, бьет, формирует мое поведение, фактически меня самого. Есть другое мнение, деформирует. Но это там у классика. А вот здесь, у волюнтариста, я ставлю внешнюю среду перед фактом моей уверенности, формирую внешнюю среду, нужную мне, по крайней мере, прилагаю некоторые усилия, кому-то бывает, достается, некоторым крепко, обиженные?
Это же гром с Олимпа, разве можно обижаться на гром.
…
Даже такие вопросы, а сталкивается с ними каждый, в чем я совершенно не уверен,
можно истолковывать, перетолковывать, чуть иначе, адаптировать. Какие это вопросы? их принято называть первостепенными, скажем, в метафизике. Как же их тогда истолковать, понятно, в свою пользу. Как выглядит польза в этом случае, придется отвернуться от писателя, чтобы повернуться к философу, я отказываюсь от того, что реально. Ради? Возможного! Разумеется, для этого нужно иметь характер, в таких случаях так и говорится, он был одним из самых выдающихся философских характеров. В оригинале, одним из величайших. Можно говорить об упрямстве или упорстве этого француза, некоторые, обходя личные качества, говорят о талантливой защите плюрализма. Его ответ на вечные вопросы? Был прост, избавиться самому, избавить других от монистического предрассудка.