Черная бабочка на белом льду

     Зимнем утром, проезжая мимо стадиона,  я   попросил  водителя остановиться.  Это был наш стадион.  Здесь, студентом, я   работал. Хотелось немного прогуляться,   передохнуть.   Давила усталость  и  пустота.  Пустота  нашла,  видно, от  беспрерывного  и безысходного  кручения.
     Стадион был пуст.  Мертв.  Пятна прогнивших лавок трибун раз-рывали  снежное покрывало.. Одинокая  пара и  молодая  мама с коляской  были его последним  вздохом. На месте катка  зияла белая  снежная дыра.
     Не парила черная бабочка...
     Тогда  стадион  жил детскими голосами...   По утрам я готовил  лед.  Я - заливщик катка, чернорабочий стадиона.
     Вспоминаю те годы по сей день,  и тоска проникает внутрь. Я был молод и свободен.
     Не  последний человек в министерстве,  я всего боюсь:  беру с оглядкой, будто ворую, берут все, а я беру и боюсь.   По ночам му-аюсь:   секретарша шефа посмотрела косо,  с издевкой.  Может   показалось.   Да нет.   Что-то   не   так.  Прислушиваюсь:    кольнуло  в   боку...    Не   проснулся  бы     геморрой...  что-то сердечко  покалывает... Надо бы  к  доктору сходить. Все некогда, все дела...
     Тогда я был свободен. То есть полностью свободен, раскрепощен совсем.  У меня была казенная телогрейка и ватные штаны,  валенки с калошами и теплые    рукавицы.     Так  я  и  ходил  на  работу. Все   заливщики  переодевались в нашей теплушке,   а  я  приходил   так.   Мне  было  плевать.  Плевать,  что я что-то не так сделал. Не  выгонят же... Работать  все  одно некому.  Нас, чернорабочих, ценили. Человеку важно, когда его ценят.      А ко  мне  так  с  уважением  относились: студент... ученый.
     Лед готовить учил меня бригадир в   замызганном   галстуке и такой же бесцветной  шляпе.  В любую погоду  он   был  в  шляпе.  Он всю   жизнь   был заливщиком,  вышел  в люди: стал бригадиром заливщиков. Шляпа и галстук - были его визитной карточкой   начальника.  Он напутствовал меня:  "Присматривайся.  Учись лед   чувствовать - на старость кусок хлеба будет".
     Мне нравилось быть заливщиком. Я любил ранее утро,   морозец,  вылетающие из шланга искры воды,  и белую гладь катка.
     К десяти утра каток наполнялся детскими голосами.  Как на работу приходил и дядя Витя.  В старой черной   куртке  и  черный шароварах.  Он неторопливо одевал  побитые  коньки,  брал клюшку,   любовно осматривал перемотанный черной лентой крюк  и  выходил на лед.
     И  превращался  в  парящую  черную бабочку над белым  полем.    И крупицы  льда,  вылетающие  из  под    коньков,  искрились  и  излучали свет.   Никто   так  классно не смотрелся на льду,  как он.  Такого я больше не видел.
     О дяде Вите мне много рассказывал бригадир.
     - Я знал его еще малявкой, - говорил он  с некоторой гордостью. - Кто с соской, а он с шайбой вырос.   С клюшкой спал. Вся жизнь на льду. Он и в школу то не ходил. Всё  на льду. Мальчишкой играл за мастеров,  сборная... Вышибли.    Талантом восхищаются, когда ты малек. А стал на пятки кому наступать, так  талант твой  - бельмо на глазу. Ты своим талантом других   не затмевай.   Финти в меру. Потише надо.  Выжди свой час, отсидись   в запасных, а там и бросай по воротам... А он буром... В башке только финты... А шайба это не одни финты, шайба -  жизнь.
     Бригадир мой знал жизнь, потому и стал бригадиром.
     А дядя Витя так и остался ребенком. Он играл с детьми и сам был большой ребенок. Они подражали ему.  Он подсказывал, шутил... Наступало  упоение  игрой.  Черная бабочка и парящие мотыльки.
     К двенадцати  часам подтягивались ребята постарше.
     - Здоров, дядя Витя.- Приветствовали его.
     - А, Миша, давай. А где Игорь?
     - Сейчас прийдет.
     - А вон и Колян.
      Он гонял и с ними. Этих он журил чаще.
     - Ну как крюк ставишь...
     - Замах, замах...  телка... Как идешь...
     - Спину, спину держи.
     Потом подходили "мастера". Те играли в спортивной школе. Они всегда заходили перед  тренировкой в "ЦСКА".
     Они садились на лавочку. Дядя Витя подсаживался к ним. Деловито, со знанием беседовали о хоккее.
     В субботу  и воскресенье собирались все.     Приходили  мужики погонять шайбу.   Из    бывший цейковцев. Белый лед катка превращался в пестрый ковер.  И над ковром летала черная бабочка. Всех знал Дядя Витя, и все  знали его. На льду он был король. И все слушали его. Прошли через   его материнские руки. Он ставил всех на ноги , с ним они делали первые шаги, а потом твердо шли сами...
     К вечеру собирались  "старики".  Дядя Витя приходил в теплушку. Я разжигал печку.  Мужики приносили портвешок.   Деловито разливали в граненые стаканы.  Закусывали докторской.
     Бригадир, Павел Иванович,  уходил.
     - Я с подчиненными не пью,  - говорил он, когда заливщики предлагали ему остаться. - Не положено.
     Он шел под трибуны.  К сторожам. Сторожили отставные полковники. Пили коньячок.
     А теплушке завязывался разговор.
     - Да разве можно Шапку ставить левым.
     - Да не видит он поле.
     - А пас силен,  из-за спины.  Леху как сделал... и из-за спины. Блеск.
     - Дядя  Витя, Витюх, - обращались к нему после второго или третьего стакана. - Расскажи,  расскажи как тогда...
     - Чего тогда?
     -  Как ты задницу-то чесал...
     Из этих разговоров  я и узнал,  что дядя Витя был  хоккеист от бога. Гроза сборной союза... но не выездной.     Одного  таланта мало, для выезда важна надежность.  Чтоб за границей   без    выкидонов.  Тип-топ  чтоб  был за  границей,  ажур. Комар  носа  не  подточи.
    А дядя  Витя  был с заходами.  Он мог финт выкинуть. И не только на льду.
     А с задницей было так. Поставили дядю    Витю  за  сборную. Со Шведами играли. Выиграли. Гимн, флаг советский  поднимают. Стадион встал.  А на  матче Брежнев  были   Брежнев  любил    хоккей.  Гимн играет, а  у дяди Вити задница зачесалась.    Потерпел он маленько, да и ну ее почесывать.
     В раздевалку   влетел  администратор  команды.    Посерел как талый  лед. Губы дрожат. Упал на лавку, обмяк, заголосил:
     - Кровососы,  подлецы...  Охамели .    Что же ты, сволочь, в задницу полез.  Хана теперь...  Мать вашу  перемать... Там,  с  их три-буны, они все видят, а ты в задницу, гад.
     - Да не хрена они не видят. Видели бы что, порядок был бы. - Это дядя Ваня в пику администратору.
     - Та договоришься. На Колыме задницу будешь чесать.
     Все обошлось.  Оргвыводов не было. Они,  с  их  трибуны,   действительно ничего не видели. Но дядю Витю в сборную не  ставили.  Он и другие вертеля выкидывал,  в сборную нельзя было...
     От выпитого дядя Витя распалялся.
     - Да в гробу я видал профессионалов.  Меня ночью  разбуди, я и сейчас всех сделаю.  Катается всяк  сам по себе. Игру  не   хрена   не чувствуют... Мои пацаны  в пас лучше играют.  Куда им.  Да мне бы хоть малость бабок их зелененьких,  я  б   такую  команду    сделал на эти бабки. У меня пацаны... Цены им  нет... а работать с ними некому...
     Уходили затемно. На стадионе гас свет.  Искрящийся в лучах  прожекторов лед  съедался ночной чернотой.
     Дядя Витя шел, пошатываясь, домой.
     Утром, в понедельник,    дядя Витя снова парил над белым льдом черной бабочкой , а вокруг него летали мотыльки. Его знали все.  Он был Учитель. Клубы на работу не брали.  У него  не было  диплома.    Да и вертель он мог  выбросить. Не выездной...

                * * *

      Я сел в машину.  Подбежали два пацана и стали протирать ветровое стекло. Тряпки в их ручонках мотыльками бились о стекло.
      - Поехали. - Сказал я.
      Стадион был пуст. Мертв. Покосившиеся трибуны, одинокая, гуляющая пара, молодая мама с коляской...
      Я оглянулся назад. Черные мотыльки бились о стекло новой машины...