Неправдивая история Гленна Миллера

В темной комнате, уставившись на единственный горящий в комнате светильник, лежало дряхлое тело, что когда-то было таким живым. Рядом с телом сидел молодой человек и то и дело накачивал грушу, изредка бросая взгляд на стрелку, мечущуюся между различными значениями.
- Сколько? – без энтузиазма задал вопрос старик.
- Хватит, - ответил молодой человек и улыбнулся. Старик вроде бы улыбнулся в ответ, но после закатил глаза и тяжело задышал.
- Как тебя звать? – спросил старик, но в ответ услышал невнятное юношеское бормотание. – Я, знаешь ли, прожил долгую жизнь.
- Проживете ещё столько же.
- Не проживу. Придется умереть, находясь в комнате с тобой или другими врачами, приходящими на смену.
- Ничего подобного, у вас все получится, и вы выкарабкаетесь.
- Всё получится? Забавно. Родители всегда говорили, что у меня всё получится. А я им не верил.
- Почему?
- Они были из Одессы. Или из окраин Одессы. Эмигрировали в Америку задолго до революции. Как будто знали об этом и хотели увезти своё потомство как можно дальше из России, но как видишь я здесь.
- Что? Юрий Владимирович, о чем вы говорите? Мне послышалось?
- Тебе не послышалось. Я действительно родился в США, в штате Айова. Самый кукурузный штат Америки. Родители назвали меня Гленн. В честь кого, знаешь? А я тоже не знаю, но это имя мне всегда нравилось. Я рос в интеллигентной семье: мать играла на фортепиано, а отец был евреем. Не знаю, что больше придавало нашей семье интеллигентность: происхождение отца или умение матери, но тем не менее жили мы не богато. С ранних лет мне приходилось подрабатывать в лавке мясника. Я таскал огромные замороженные туши, которые в дальнейшем разделывал жирный немец из города Гамбург. Он делал такие чудноватые по тем временам бутерброды, но дела у него не шли. В дальнейшем я слышал, что он переехал в Канзас и его дело по производству гамбургеров пошло в гору, но, когда я ему помогал, всё было в удручающем состоянии. Перед переездом он не мог со мной расплатиться. Мясник был хорошим человеком, поэтому не оставил мой труд без оплаты. Он расплатился тромбоном. Это был мой первый инструмент, на котором я научился играть в четырнадцать лет. Я играл на нем в школьном оркестре. Я так был увлечен тромбоном, что даже сбежал с церемонии вручения аттестатов, чтобы выступить на танцах.
- Я никогда не знал, что вы умели играть на тромбоне… - сказал молодой врач, стараясь поддержать диалог, не задавая неудобных вопросов.
- Ещё как играл! Я так хорошо играл на тромбоне, что меня позвал в свой оркестр сам Макс Фишер! Знаешь такого? Да откуда тебе знать. Его сейчас никто не помнит, потому что он не смог записать ничего стоящего. И тебя не запишут, если не запишешь чего-то стоящего кроме истории моей болезни. Хорошо, что в своё время я записал достаточно музыки.
В комнате воцарилось молчание, прерываемое лишь завыванием ветра за окном.
- Ну, чего сидишь? Спроси меня что-нибудь! Кто по-твоему перед тобой лежит? Хрен с горы или человек года по версии журнала Time? – задал свой гневный вопрос старик, но после расплылся в улыбке.
Молодой человек замешкался, но выпалил:
- А как вы начали записывать? – про себя же молодой врач подумал: «Какого черта ты спрашиваешь».
- Хороший вопрос. Такой же вопрос я однажды спросил Бенни Гудмана. Помню это было выступление его оркестра, и я подошёл к Гудману и задал вопрос, мучавший меня долгое время. «Как вам удается начать?» Да, именно это я его тогда спросил. На что музыкант улыбнулся и произнёс, что начать трудно. Он сказал, «Гленн, я не знаю, как начать, но знаю, что что бы ты не делал – никогда не останавливайся». Тогда я придал его словам особое значение. Ещё бы, их сказал мне сам Бенни Гудман в дальнейшем ставший моим близким другом. И я не останавливался. Я сочинял и сочинял, играл и играл. В молодости играл со многими музыкантами. Они научили меня многому. Мы играли джаз. И джаз стал для меня вторым миром.
За пару лет до второй мировой войны я создал свой первый оркестр. Мы выступали на различных дансингах, мероприятиях, старались попасть на радио, но ничего не выходило. Я не знаю в чем была основная проблема… До сих пор не знаю… Возможно, не хватало таланта, может быть не хватало напористости, может ещё чего. Кто знает, чего нам не хватает для успеха?
- Но вы же после стали известным? – задал вопрос молодой врач, стараясь не говорить с собеседником, как с душевнобольным. Однако, с каждой минутой складывалось именно такое впечатление.
- Да, стал. Это случилось в 1939 году. Я был в полной депрессии: звукозаписывающие компании отвечали мне вежливым отказом, мы выступали в полупустых залах, в ночных кафешках и в других забытых богом местах. Всё дело было в деньгах. Деньги решают всё во всех странах, но в Америке они решают даже то, кто должен решать. Потому я и недолюбливал эту страну и грезил о земле своих предков, где по рассказам, хорошему человеку всегда находилось своё место. Даже какое-то время серьезно думал о том, что случилось бы, если бы я родился в России. Даже от тоски по Родине выучил русский. Но естественно, на тот момент это были лишь грёзы, и я так и оставался неизвестным американским джаз-композитором.
Однажды, мой хороший приятель выбил нам место для выступления на Всемирной выставке. В 1939 году в этой выставке впервые принял участие Советский Союз. Мы, как обычно, отыграли несколько композиций, а публика выслушала нас несколько из вежливости. После выступления ко мне подошёл невысокий человек с лёгкой залысиной. Он сразу показался мне странным, но при всей своей странности человек выражался по делу и убедительно. Он представился майором государственной безопасности Сергеем Черновым. Майор сообщил, что признал во мне родственника своего очень хорошего знакомого, живущего в Одессе. Я сообщил, что мои предки когда-то эмигрировали из Одессы, на что майор сильно обрадовался и предложил свою помощь. Мы поговорили о том, как идут дела на родине моих предков, на что майор ответил то, что я хотел услышать: деньги там не имеют абсолютно никакого веса. Я был поражен, как бы банально это не звучало.
После этого началось наше сотрудничество. Я грезил поездкой в Россию, ещё сильнее учил русский язык, через своих людей Сергей пересылал мне для этого все необходимые материалы. Он пересылал много чего. Но из всего этого самым главным были: музыка и деньги. Я не знаю, что в тот момент было важнее. Помню первую пластинку что он передал через своих доверенных людей. Это была композиция «Под Настроение». Сергей написал, что она была написана хорошими советскими композиторами, чьи имена никогда не всплывут на страницах учебника истории. Композиция «In the mood» стала действительно популярной. И не знаю почему: либо ввиду её гениальности, либо потому что если накинуть пару долларов, то любая звукозаписывающая компания откроет свои двери, а любой владелец ресторана позовёт выступить вечером выходного дня.
***
Во взгляде врача читалось одновременно удивление и легкие джазовые нотки недоверия:
- У вас такая интересная жизнь, скажите, почему вы не написали мемуаров?
- Тем, кто счастлив, некогда писать дневники, они слишком заняты жизнью. Именно так я ответил на тот же самый вопрос Роберту, забыл фамилию, а, точно: Хайнлайну. Он был начинающим писателем-фантастом. Мы с ним пересеклись, когда я был на своих гастролях в Денвере. Не помню почему, но я с ним стал излишне откровенным и рассказал об истории с майором Черновым. Это было очень опрометчиво с моей стороны, потому что уличение в связях с коммунистами грозило тяжелыми последствиями для каждого гражданина. Я рассказал ему о своей надежде, что кто-то из моих родственников на другой стороне земного шара услышит музыку, написанную мной. Роберт засомневался, на что я ответил, что наша родная планета, по которой мы ходим относится к категории фантастических, небывалых явления. Её существование абсолютно неоправданно и кому, как не ему об этом знать. А раз так, то и такие чудеса возможны на земле.
- И как? Вы встретились со своими родственниками из Одессы?
- Хайнлайн спрашивал меня о том же. Точнее он спросил, когда наступит это время, хочу ли я чтобы оно побыстрее наступило и расстаться с Америкой, уехать жить в Россию. На что я успокоил фантаста, ответив, что пытаться решить свои проблемы, прыгая из времени в другое время, - это все равно что лечить перхоть гильотиной.
- Тогда рассказывайте по порядку, потому что я увлечен. Что было дальше?
- Дальше был успех в музыкальной сфере, в кино, каждый день мы выступали в новом месте, а студии звукозаписи буквально разрывали нас на части. А совсем дальше началась война. Для США война началась с нападения Японии на Перл-Харбор 8-ого декабря 1941-ого. Через неделю я получил новую весточку от майора Чернова. Сергей сообщал, что мне необходимо пойти навстречу Советскому Союзу и стать добровольцем в армии США, дабы своей информацией обеспечить безопасность родственникам, живущим в России. Я не совсем понимал, как моя деятельность поможет безопасности родственникам на другой стороне земного шара, но пошел добровольцем в армию Соединенных Штатов. Меня не взяли. Но от моего имени было направлено письмо в министерство обороны США с предложением создать военный оркестр под моим началом. И действительно был создан оркестр военно-воздушных сил под началом Гленна Миллера.
Конечно, это была задумка Сергея Чернова, а точнее тех, кто стоял за ним. Мы выступали на множествах военных базах. Информацию о всём, что я видел и слышал на этих базах я был обязан передавать Сергею через связных. Так как я был звездой в США меня не подозревали в шпионаже или в чем-то таком, поэтому не составляло труда передавать весточки через людей, представлявшихся поклонниками моего творчества.
И я знаю, ты боишься спрашивать, но хочешь. Отвечу: нет, предателем я себя не считал, так как всегда следовал старой поговорке: «Родина там, где лежит твоё сердце». Чернов показал, что в Америке талант и напористость абсолютно неважны, когда у тебя элементарно нет денег, чтобы этот талант и напористость применить. Я грезил переездом в Россию и в один момент такая возможность подвернулась.
Несомненно, я не мог вечно играть роль разведчика, рано или поздно меня бы могли заподозрить. И когда меня заподозрили Сергей первым делом сообщил об этом. Майор передал информацию о том где и когда меня будет ждать самолёт, что увезет на родину. Мы чуть не погибли, когда летели в Россию. Стоял декабрь и, чтобы избежать оледенения, приходилось лететь как можно ниже. Когда мы летели на предельно низкой высоте нас начали бомбить. Лишь потом я узнал, что бомбили нас не целенаправленно, а просто британская эскадрилья возвращалась с неудачной операции, а инструкция запрещала посадку с бомбами на борту и их сбрасывали в специальных зонах. В одну из таких зон мы и попали, но к счастью всё обошлось, и мы оказались в России.
- И каково было ваше первое впечатление от России?
- Удручающим. Дело в том, что до меня дошёл весь этот заговор коммунистических шишек слишком поздно. Мы летали из одного города в другой. Майор Чернов всё время показывал меня каким-то военным, но суть их разговоров мне тогда поймать не удалось. А самым удручающим было расставание с музыкой. Я сотни раз спрашивал Чернова, когда мне представится возможность создать первый джазовый советский оркестр и как он будет называться. Потому что становилось ясно, что больше под именем Гленна Миллера я выступать не мог. Сергей постоянно увиливал от вопросов, а однажды отвел на репетицию, где сотни бравых военных распевали какой-то марш, из которого я раз и навсегда уяснил, что от Тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней. И тут я всё понял. Джаз здесь не оценят, а за слово «свинг» как минимум дадут в морду.
- А в чем состоял заговор? И почему вы решили остаться в СССР? – вопрос был искренним, словно молодой врач действительно верил истории старого политика.
- Решил остаться… Смешно. Как-будто я что-то решал. Я догадался о заговоре и осознал, что ловить в СССР нечего - в Рыбинске. Тогда нас отвели к престарелой женщине, которая потрогала меня за щеку и прохрипела: «Похож». Весь этот цирк начал мне надоедать, и я прижал майора Сергея Чернова к стенке своими вопросами. Хотя кто кого тогда прижал ещё неизвестно.
Проблема была в двойниках. Однажды все вожди мира погибнут, а со смертью вождей вожжи, что держат и управляют людьми перейдут в неизвестно чьи руки. Боже упаси, как говорил Чернов, если они перейдут к народу. Чем дольше вождь находится у власти, тем сложнее поверить, что его можно сменить. Но, как я уже говорил, вожди умирают, а точнее погибает только носитель лица, в то время как сильные мира сего продолжают оставаться у власти. И чтобы устрашающее лицо светилось как можно дольше, его иногда нужно подсвечивать. Проще говоря люди, что действительно стояли у власти, подыскивали двойников будущим вождям народа. Это было похоже на защиту своих инвестиций. Нельзя просто так вложиться в культ личности, чтобы потом эта личность взяла и случайно погибла от какой-нибудь неведомой болячки. И чтобы защитить свои вложения необходима такая же картинка, чтобы не пришлось вкладываться в раскрутку новой личности. Не сложно, как кажется на первый взгляд.
Дело было в том, что я был «похож», как выразилась та старуха, на предполагаемого будущего Генерального Секретаря. То есть в случае, если политик погибнет раньше времени, то тут появлюсь я и никто ничего не заметит. И, как ты понял, в Рыбинск мы приехали исключительно за тем, чтобы удостовериться у преподавателей Речного училища, что я действительно похож на их бывшего студента Юрия Владимировича Андропова.
***
- Но этого же не может быть. Сколько тогда по-вашему вам лет? Когда вы родились?
- Однажды, на тот же самый вопрос я ответил одному заключенному, что в мире есть две загадки: как родился – не помню, как умру – не знаю. Поэтому и тебе отвечу, что не помню, а умру скоро.
- Не волнуйтесь, я вам не дам умереть, по крайней мере пока вы не запишите историю своей жизни в четырёх томах, - ответил врач, пытаясь пошутить.
- Всё это зависит от того, насколько вы хороший врач. А поиск врача бывает так интимен, как поиск мужа или жены. Но даже жену хорошую легче найти, чем в наше время такого врача. То же самое я ответил тому же заключенному, что трудился на авиамоторном заводе в Рыбинске. У Сергея были какие-то дела к кому-то из руководителей завода. Скорее всего, речь шла обо мне и о моей дальнейшей судьбе. Возможно, о моем трудоустройстве, а, возможно, и о заточении. Тогда я и познакомился с Александром Солженицыным. Естественно, на тот момент он не был никаким известным писателем, а был обычным заключенным. У него был перерыв, а у меня дефицит общения с местными жителями, потому что Чернов ограничивал меня от нежелательных разговоров, но почему-то «зеков» Сергей не считал опасными. Тогда Солженицын выложил мне свою историю, а в обмен я рассказал свою, потому что в принципе больше нам обмениваться было нечем. Выслушав его стало ясным, чей совет мне не обходим в сложившейся ситуации. Солженицын сказал: беги. Будущий писатель объяснил, что самое дорогое в мире это сознавать своё неучастие в несправедливостях, потому что несправедливости сильнее, они всегда были и будут, но главное – не пропускать их через себя. Я отсалютовал будущему нобелевскому лауреату и ретировался.
Вечером того дня я заявил Сергею, что больше не желаю участвовать в его затее и желаю, чтобы он немедленно отвёз меня к моим родственникам. Сергей рассмеялся. Никаких родственников не было. И не то что бы я был удивлен, я в принципе скорее надеялся на них, чем был твёрдо убеждён в их существовании. Но такая откровенность и нежелание Сергея больше обманывать меня, закрывая свои корыстные мотивы добродетелью поставили последнюю точку. Я бежал и бежал долго, пока не упёрся в замерзшую Волгу. Майор всё это время бежал за мной. Мы переглянулись, и я решил бежать дальше по хрупкому декабрьскому льду. Сергей бежал за мной и орал: «Гленн, мы тебя всё равно найдём, в этом нет смысла». После он достал пистолет и выстрелил сначала в воздух, а после того как я не отреагировал, выстрелил под ноги. Лёд начал трещать. Было два пути: бежать на другую сторону реки, либо вернуться. На меня смотрела тёмная фигура майора с пистолетом и мои мысли словно устремились в будущее, предупреждая, что если я вернусь, то буду видеть эту фигуру майора каждый день до самой смерти. На самом деле разочаровавшись в двух абсолютно разных мирах было трудно выбрать один из берегов. Хотелось провалится под лёд, настолько было сильным разочарование во всём на этой земле. Но тут лёд начал трещать всё сильнее, и майор Сергей Чернов провалился под лёд. Я побежал на другую сторону реки, абсолютно не зная, что меня ждёт.
***
Меня искали. Искали очень хорошо. Так хорошо, что среди тысяч смененных мною имен почти полностью забылось настоящее. В дальнейшем меня стал искать лично Андропов. Видимо до него тоже дошла двойственность этого мира, а также двойственность его внешности. Мне иногда казалось, что именно с целью моих скорейших поисков Андропов стал председателем КГБ СССР. Это, конечно, было не так. Сам он ничего не решал, всё решали мировые пупы, которые крутили механизмы власти то вперед, то назад. Однако, в дальнейшем и его инициатива привела положение вещей в далеко не лучшую сторону.
Иногда мне казалось, что меня никто не ищет и можно постараться официально устроиться в какой-нибудь оркестр. В моей голове боролись два страха: быть пойманным и страх забыть знание инструмента. Первый подпитывался людьми в форме, у которых словно вместо глаз был компас, направленный на меня, второй периодическим забыванием своего я. Практически сразу после того случая с майором я переехал в Москву. Там я работал ночным сторожем в какой-то библиотеке, где меня посчитали за бродягу алкоголика и потому и взяли, что сторожить было фактически нечего. В основном это было моим местом ночлега, а не местом работы.
Днём я часто присутствовал на различных «культурных» мероприятиях, проводимых в актовом зале библиотеки. Все руководители и преподаватели кружков, что организовывали для детей обходили меня стороной, потому что в основном я был грязным, вонючим и слава богу, что от меня не часто пахло алкоголем. Однако, возможно какая-то жалость, а возможно тот факт, что работал я фактически задаром удерживали меня на работе.
Однажды, в актовом зале библиотеки выступал оркестр каких-то очень серьёзных музыкантов, перечисление наград которых заняло у объявлявшего полчаса. Играли ребята достаточно неплохо, когда-то и я так играл. Лет в пятнадцать. А была такая штука, как показательная, показательная… В общем, посреди выступления этого замечательного оркестра вышла какая-то противная голосистая старуха и заявила юным пионерам, сидящим на столь ответственном мероприятии, на котором вроде бы присутствовал кто-то из государственных деятелей и их семей, что музыканты выступающего оркестра являются примером правильного коммунистического воспитания. Что только следуя заветам Владимира Ильича, через труд и учебу можно добиться такого таланта. И тут эта карга решила приплести меня. Она говорила, к сожалению, ребята, если вы не будете следовать этим советам, то вырастите, как наш сторож дядя Гена. Будете такими же грязными, неумытыми и без таланта. «Но с бутылкой» раздалась шутка какого-то юморного пионера, и в ответ на неё по аудитории прокатился смех. Здесь дядя Гена, в лице меня не выдержал и шатающейся походкой поднялся на сцену и подошёл к самому пухлому музыканту с тромбоном. В зале все замерли, ожидая дальнейшего развития событий. А дальнейшее развитие событий было такое, что дядя Гена выхватил тромбон и сыграл всем такого джазу, что никто из музыкантов сидящих там никогда не слышал и не услышит. Возможно, юные пионеры после этого пересмотрели свой взгляд на музыку.
Естественно, новость о джазе в московской библиотеке не осталась без отклика. Мне нужно было бежать. Я помнится тогда сидел в парке и рассуждал о своей дальнейшей судьбе, рассуждал о несправедливости и конечно же о счастье и где мне его найти. Ко мне тогда подсел человек, назвавшийся Аркадием. Он рассказал, что восхищен моей игрой и попросил рассказать ему о себе. Я рассказал. Аркадий удивился. Удивившись, Аркадий поверил в мою историю и сказал, что постарается помочь со всем, чего бы я не попросил. Тогда у меня было лирическое настроение и я сказал, что попросил бы счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным. Однако, если Аркадий с этим не поможет, то я бы не отказался от крова и работы в любом городе подальше от Москвы. Аркадий дал мне адрес своего очень хорошего ленинградского знакомого. Мне нужно было приехать по адресу и сказать, что я от Стругацкого. Возможно, там мне помогут, но он ничего не обещает. Я распрощался с Аркадиями, сказав, что бывает целыми неделями тратишь душу на пошлую болтовню со всяким отребьем, а когда встречаешь настоящего человека, поговорить нет времени.
Я уже чувствовал за собой жаркую погоню, возглавляемую Андроповым, когда садился в поезд Москва-Ленинград. Явившись по адресу, дверь мне открыл причудливый престарелый человек с бородой. Я рассказал ему о себе, в свою очередь он сказал, что является большим поклонником Гленна Миллера и раз я сошёл с ума, представляясь им, то он обязательно мне поможет. Не поверил, но тем не менее взял к себе в помощники.  Это был профессор, которому для своих научных работ о изучении развития коммунизма в Китае был необходим человек, что перепечатывал бы его от руки написанные исследования. У него была хорошая квартира на Литейном проспекте. Мы быстро подружились с его соседом по площадке Иосифом. Мы с ним быстро нашли общий язык, так как моя жизнь представляла собой не что иное как чудо, а он очень любил чудеса. И в этом мы были одиноки, так как нет большего одиночества, чем память о чуде. Тогда и начались эти события.
Андропов дал о себе знать, полагая что меня нужно искать в кругах музыкантов, интеллигентов и писателей. В принципе в этом он был прав, но он был не прав в своей политике высылки диссидентов. Одержимый мыслью, что где-то по Союзу бродит человек, что похож на него как брат близнец председатель КГБ начал осуществлять прессинг интеллигенции. Сосед Иосиф очень переживал за меня, говоря, что мне не стоит совершать ошибку и выходить из комнаты, так как, либо меня поймают, либо я доведу до нервного приступа жителей дома, увидев, что по парадной бродит председатель КГБ. Я волновался за Иосифа, потому что секира Фараона дойдёт до него в первую очередь. Иосиф этого не боялся и спрашивал меня почему я не хочу вернуться на Запад. Я бы объяснил ему позицию того, что земля круглая, а круглая она от избытка своей однообразности, но не стал загружать поэта своими грустными рассуждениями.
В 1968-м у нас был шанс уехать в Лондон, но СССР заявил, что поэтов по фамилии «Бродский» у них не числится и шанс уехать пропал. Тогда я спросил Иосифа, почему он так старается мне помочь, на что поэт ответил, что мир, вероятно, спасти уже не удастся, но отдельного человека всегда можно.
А в это время пытались спасти человека при помощи коммунизма в отдельно взятой стране, и Андропов в 1972-м году, спасая этого абстрактного человека, буквально выгнал такого поэта из страны. И вот я остался в Ленинграде один. Год за годом я чувствовал, что из страны выбрасывают одного диссидента за другим, рассматривая не это ли затерявшийся Гленн Миллер, а я всё сидел и ждал, и ждал, а после рванулся.
Рванулся в Одессу, на поиски своих родственников. Я бродил наугад, надеясь, что кто-то узнает во мне свою кровинку и примет. Это было спонтанно, а точнее вызвано смертью профессора, у которого я жил несколько лет. В Одессе я пропадал в кабаках и ресторанах и до сих пор не вижу между ними разницы, кроме степени задымлённости. Однажды, я услышал, что музыканты играют что-то другое, отличающееся от того, что поют в этой стране. Я услышал нотки западных не то кантри, не то блюз мотивов и сказал об этом вокалисту оркестра. Вокалиста звали Аркашей и его очень развеселило, что я назвал музыкантов оркестром. Тогда я посетил несколько концертов и на одном из них сообщил, что их «бэнду» кое-чего не хватает. Тогда я сказал Аркаше, что могу провести несколько репетиций, сказал, что научу их играть ещё лучше. И действительно научил, а может я у них чему-то научился, в любом случае это время зря не прошло. Я даже отыграл с ними один концерт, а после мы вместе вернулись в Ленинград, пожали друг другу руки и разошлись словами:
- Северный!
- Гленн Миллер, - в ответ Аркаша рассмеялся, и мы поплелись в ресторан. В том ресторане я и потерял из виду музыкантов Аркаши. Среди гостей заведения я заметил знакомого моего ленинградского соседа. Помню тогда подошёл к нему и спросил:
- Вы Долматов?
- Приблизительно, - ответил писатель.
- Извиняюсь, возможно я что-то напутал, но я ненарочно, - начал оправдываться я в свою очередь.
- Хорошо. Это значит вы порядочный человек.
- Почему?
- Потому что порядочный человек – это тот, кто делает гадости без удовольствия.
Выйдя из ресторана, я услышал ещё одни нотки словно чего-то домашнего и забытого. Ребята на скамейке пели что-то блюзовое и вроде даже не боялись. Я удивился. Но после к ним подошли люди в форме и попросили пройти с ними. Я наблюдал. Люди в форме начали наблюдать за мной и методом коротких рассуждений до меня дошло, что надо бы уезжать из этого города.
***
Я вернулся в Москву в надежде вновь кем-нибудь устроиться. Я чувствовал, что жить мне осталось не много и уже не боялся преследований со стороны КГБ, а просто гулял по городу и ждал. Я помню тот вечер, когда они меня настигли. Это было начало ноября 82-ого. Тогда я гулял по городу и ко мне подсел паренёк лет восемнадцати. Я по привычке начал его расспрашивать. Паренька звали Игорь и он учился, а точнее можно сказать не учился в строительном ПТУ. На горизонте замаячили фуражки, которых я избегал половину жизни. Здесь я не убежал, но паренёк заметил волнение и спросил боюсь ли я. Я ему начал рассказывать историю про Сергея Чернова. Игорь спросил не боюсь ли я, что другой майор найдёт меня и отомстит за друга. Я ответил, что рано или поздно под каждым майором провалится лёд и майор упадёт.
Мужчины в форме подошли сзади и ткнули каким-то твёрдым предметом в спину. После они отвезли меня на встречу с Андроповым. Мы стояли с ним лицом к лицу. Тогда я подумал, что мы не так уж и похожи. Андропов молчал, а после пригласил себя в свою машину. Он долго и долго рассказывал, как выслеживал Гленна Миллера, что является фанатом моего творчества, что охота на меня усовершенствовала всю структуру КГБ, но тем не менее меня придется устранить. Ибо я опасен. Его тон был убедительным.
Но сначала они хотели позабавиться. Они любили позабавиться. Не знаю точно куда мы приехали, но внутри нас уже ждали. Там было человек двадцать, все курили, пили и имели избыток веса. Тогда Андропов объявил, что наконец-то нашёл своего двойника и у него есть для меня подарок. Мне вынесли тромбон. Андропов сказал, что я могу сыграть им что-то «напоследок». И я сыграл тромбоном по его затылку, проломив его.
- Что? Почему вас там же не убили? – чуть ли не закричал молодой врач.
- Это были те самые шишки, которым нужно защитить свои инвестиции. Андропов знал, что я опасен, но не знал в какой ситуации. А это была именно та ситуация, в которой погиб главный претендент на пост Генерального Секретаря ЦК КПСС и его нужно было кем-то заменить. Так я стал Юрием Владимировичем Андроповым.
В комнате повисло напряженное молчание, прерываемое тяжёлыми вздохами старика.
- Я вам не верю, это просто история человека, который на старости жизни обманывает сам себя и всех вокруг. Ни с кем вы не говорили, ни от кого вы не бегали и ненужно обелять своё прошлое, - молодой врач разозлился не на шутку и продолжал кричать. – Вы лишь старый, умирающий старик, которого все забудут через сотню лет, а помнить будут лишь тех, кого вы преследовали и изгоняли из страны! И никакие красивые истории не смогут изменить вашу лживую биографию.
Врач хлопнул дверью и вышел, не успев даже выслушать просьбу о последней джазовой композиции, что хочет услышать умирающий генсек.
***
«Ситуация несколько странная… У Юрия Владимировича, когда он лежал в ЦКБ, постоянно дежурили три реаниматора, но если два из них настоящие профессионалы, выбрали эту специализацию ещё в мединституте и с первого курса готовились вытаскивать больных с того света, то третий был терапевт (может быть, и хороший), который всего лишь соответствующие курсы закончил. Именно в его дежурство Андропов скончался, причём сменщики в один голос твердили, что, если бы там находились, не дали бы ему умереть…»