Мои мытые тарелки

           Собирались к одиннадцати. Это называется «на вынос». Я не знал где и как искать дом, вышел с большим запасом, неожиданно быстро обнаружил, и, получается, явился гораздо раньше назначенного. Вообще, это у меня проблема – поиск нужных: улицы, дома, учреждения, места встречи. Мои знакомые именуют сие «Топографический кретинизм». Наверное. Он у меня не тотальный, а благоприобретенный, если сосредоточиться, потренироваться, то я, хоть и с большим трудом, но запоминаю маршрут. Но стал замечать, что многие теперь манерничают этим «кретинизмом», так надо понимать, оправдывая свои необязательность и пространственную нечистоплотность. Бог им судья, конечно. Много тут про «я» уже написал, а будет еще больше. Такое уж сочинение. Про путешествие «я» во времени.
           Подошел к подъезду, смотрю, стоит «Пазик» без опознавательной надписи на борту, но что-то в нем было явно похоронное. Не знаю что, дух такой. В самом изгибе морды читалось – ритуальные услуги. Вокруг люди бродят, в смысле мужики с усиками, из подъездной двери вышла дама в черных очках и черной косынке, значит здесь, да. Дама на Катю похожа – дочь покойного. Или не похожа, я ее последний раз видел тридцать лет назад. Как и всех, кто сегодня должен прийти.
           Мне друг позвонил, сказал Микаэль умер, приходи, вынос завтра в одиннадцать от его дома, Собольщикова-Самарина девяносто четыре, найдешь? Найду, ответил я излишне самонадеянно, чего не найти, не маленький, чай. Потом вспомнил набившую оскомину шутку, что после определенного возраста, народ встречается только на похоронах. А не на свадьбах детей, например. Почему? Не знаю, может быть, потому, что похороны более обязательное мероприятие, чем свадьбы. Смерть торжественнее размножения. Потом помыл посуду – тарелки, накопившиеся за два дня, и посмотрел в интернете нужный мне дом. Посмотреть-то посмотрел, но все равно ничего не понял.
           Много лет назад, мы вместе работали в Бюро находок: Микаэль, Густав, Кирик и я. Я потом ушел, года через три, а ребята остались. И с тех пор с Микаэлем не виделся. Если не считать случайно встречи в Музее русской фотографии, где я его увидел, опознал, представился, подробно и внятно напомнив обстоятельства нашего знакомства, но он, судя по выражению глаз, остался совершенно равнодушным.
           О Микаэле у меня остались противоречивые воспоминания. С одной стороны, компетентный специалист и неплохой руководитель, с другой – он меня сдал при первой же проверке на вшивость. Если быть честным, легкая симпатия, замешанная на сожалении, всегда уживалось во мне с легким же презрением к нему.
           Но это отдельная история.
           И, конечно не на похоронах.
           У меня с собой был рюкзак, в котором лежали: пакет с китайской майкой «Адидас» для Сереги и три собственных книжки под названием «Зы». Книжки я планировал подарить тому же Сереге, Татьяне Лариной и кому-нибудь еще. «Кем-нибудь еще» мог оказаться любой симпатичный мне человек. Им оказался Афиногенов. Хотя симпатичных было много. Но об этом позже.
           Дождик то накрапывал, то прекращался, я стоял и мерз. С утра было солнце и плюс двадцать градусов за окном, я напялил зеленую майку с надписью «Армия обороны Израиля» и полный оптимизма вышел из дома. И майка и книжки в рюкзаке меня смущали. В том смысле, что насколько уместно и то и другое на православных похоронах, (Микаэль, не смотря на шведское происхождение, был человеком ортодоксального русского вероисповедания), еврейская майка и раздача книг? С другой стороны, мертвые в землю – живые за стол. Будет подходящий момент – отдам книжки. Не будет – не отдам, домой унесу.
           Я недавно книгу украл в магазине. Первый раз в жизни. Об Эренбурге, автора Рабиновича, а на следующий день мне погано стало и я ее обратно отнес. Когда крал, оторвал проволочку со сто пятидесятой страницы и квадратик магнитный с последней страницы обложки, мне Ильюха говорил, что так надо делать, сунул в пакет и вынес, труся страшно. ТрУся и трусЯ. А потом, так же внес, и положил, где взял. Поэтому мне не привыкать таскать их туда-сюда, и при этом сильно рефлексировать.
           Позвонил Серега, сказал, что они едут, они, это Серега и Вован, на корейской машине Вована. Поразительная вещь, сейчас конечно права на управление автомобилем кому только не дают, но то что их выдали Вовану – явный перебор. А может, и не перебор, может, это я перебор, а Вован – норма. В общем, они подъехали, припарковались, вылезли, подошли ко мне и поздоровались. В это время как раз усилилась некая активность. Из подъезда показались женщины в трауре, среди которых я узнал жену покойного, а из отъехавшего в сторону «Пазика» мужички с усиками вынесли гроб и установили его на заранее припасенные табуретки.
           Вот про эти табуретки, где их берут? Откуда всегда на похоронах появляются одинаковые табуретки? Со светло-коричневыми круглыми ножками и белым битым пластиком на сиденье? У кого они хранятся, и кто потом на них сидит, и где? Не привозят же их с собой работники ритуальной компании…
           А может и привозят.
           Поздоровались. Вован почти не изменился с последней нашей встречи лет десять назад, а Серегу я все-таки вижу время от времени и его большой круглый живот под красной рубашкой мне привычен. Начали шебуршать деньгами, вот черт, я даже не подумал, что надо денег принести. А еще у Вована были в руках цветы – красные гвоздики, Вован вообще всегда был строгим приверженцем традиций, хороший человек, хранитель, сказать бы пошлых штампов, но в данном, да и многих других случаях, эти самые штампы помогают регулировать взаимодействия между людьми. А как еще иначе?
           Руку стиснул так, что чуть не оторвал.
           Куда, спросил, цветы деть?
           Положи, говорю, в гроб, куда же их еще.
           Тут начался дождь.
           Мы с Вованом старые приятели. У меня был продолжительный роман с его бывшей женой. И Вова сильно нам сочувствовал, даже вычеркнул меня из друзей на время, потом обратно принял, но осадок, как всегда, остался. Я тут со многими старый приятель. Я затем и пришел, чтобы с одной стороны дань покойному Микаэлю отдать, а с другой повидать всех, кого сто лет не видел. Книжки подарить. Словом перемолвиться. Вон Татьяна Ларина подошла, рукой с букетом чуть-чуть взмахнула, тоже поздоровалась. Я протиснулся к ней поближе и тут же сунул книжку вороватым движением, она всегда все на лету схватывала, убрала ее в сумку, улыбнулась – новая? Да. Ага.
           Пошла разговаривать с вдовой.
           Вон еще один Вова появился, вон Женя, Оля – мы с ней когда-то отчаянно флиртовали, а теперь она не умещается в моих объятиях, знает это и невесело шутит, предупреждая мои слова. Но я молчу, я же не дурак, хотя она думает, что дурак. Сан Саныч, Соня, Люба, Андрей, а вон Афиногенов с женой и дочерью – телезвездой, я его очень уважаю и последнюю книжку отдам ему. Протиснулся, тронул осторожно за рукав, поздоровался и протянул пакет – это вам. Афиногенов убрал его за пазуху, в плащ, сказал, спасибо, я обязательно позвоню, вы все там же? Там. Хорошо, я про вас в газете читал.
           Я стоял в одной майке и мок. Это тоже постоянная проблема – как одеться. То есть, если я оденусь легко, обязательно будет дождь с градом и наступит резкое похолодание, если на следующий день я укутаюсь в осеннюю куртку с капюшоном, день разгуляется на славу, будет лупить солнце и народ ходить в белых шортах.
           Но я конечно не один такой.
           Толпа двинулась, распорядитель попросил всех, кто не едет на кладбище, прощаться с покойным – идти против часовой стрелки. Многие зашевелились, засуетились, образовался даже некоторый затор. Много пришло людей попрощаться с Микаэлем. Серега обогнул гроб и подошел ко мне, я отдал ему пакет с майкой и последней книжкой. Книга? Там майка еще. Спасибо, мы все берем. Ты сейчас куда? Домой, Вован довезет, ответил Серега и пошел к Вовиной корейской машине.
           Много не пей, сказал я ему вслед, но он не услышал.
           А затем я догнал Татьяну Ларину, и предложил – давайте я вас провожу?
           Давай, согласилась Татьяна Ларина, и пустила меня под раскрытый зонт.
           Я ее всегда любил.