04. СВ. Василиса. Часть четвёртая

Благо, везти зимой было, через болото по настилкам, а так бы пришлось воротить за четыре версты в обход. Фрол гнал на своих розвальнях во весь опор на сиделках, за ним мостились три дворовые девки в ватных шубах и платках, между – Пьер и Маланья, словно клад какой, хоронились; за ними Глафира с Аксиньей в нарядах и с участием. Уж как ждали бабы этого дня, чтоб скорее сбыть с рук навязанный подарок. Фрол, по обыкновению, был сурьёзен и бодр, девки об чём-то перешёптывались, Маланья, за старшую, сидела строго и смирно, хоть и хотела к девкам; мать с дочерью тужились об оставленном хозяйстве, и только один карлик не понимал всего дела, что с ним происходит последние дни.
За столами именин чего только не было: поросята с яблоками, фазаны, рябчики, расстегаи с осетриной и налимьей печёнкой к ухе, холодцы, кулебяки, грибочки, огурчики солёные, маринады и квашения. Для взрослых припасены во множестве наливки с водкой, ну а для всех сразу, и молодых, и старых, пряники, козули, орехи, мороженые ягоды, конфекты с мочёными арбузами – всё сладости для общего удовольствия. Поесть все любили, угощения для всех, уж удовольствиями Долгопятовых с детства не обносили. Бывало, дед Феодор, батюшка Варвары Феодоровны, покойницы, поест солонинки со щами, особо не перебирал, а там и скажет: «Мне б пряничка с мёдом на угощение», - и уж сладости тут, как тут появляются перед старичком. Ел дедушка мало и только обедал, никогда за общий стол не садился, а в уголке под киот с образами разместится, ручки сложит на коленки, помолится, поклюёт, словно птичка, улыбаясь и приговаривая: «Ох, и вкусные у тебя щи сегодня, Дарья, ох солонинка удалась. Ну, благослови тебя Господь. Мне б пряничка с медком на угощение». Поимев свой каждодневный обед, вставал, кланялся образам, крестился, и убирался к себе до завтрашней обедни. Такой тихий и мирный дедок был, никому не досаждал, никого не тяготил не то, что другие. Уж из ума поваживают, дряхлые, только что не рассыпятся, а до последнего часа ворчат да командуют, припоминают старые времена.
Батюшка, Степан Иоаннович, задумал подарочек доченьке сделать сюрпризом. Придумал так. От Устиньи Дементьевны всё скрыл, зная её крутой нрав и скупость ко всему новому. Дворовых предупредил, что будет Глафира Листопадиха с Аксиньей и ещё кое-кто. От Василисы заказал всё скрыть под страхом наказания. Тем временем сели за столы, именинницу усадили под образами, туда, где дед Феодор едал, по правую руку Степан Иоаннович, слева Устинья.
- Где батюшка Илия? – закусив губку, спросила Василисушка.
- Прибудет со временем, - почти шёпотом, боясь разгневать девочку и раздосадовать няню, промолвил отец.
- Тебе поболе причитается, чем старый поп, уж батюшка постарался, - строго, но с сердцем промолвила Устинья.
Столы были устланы праздничными льняными скатертями с особыми орнаментами в виде райских птиц, зайчиков, солнц и херувимчиков. Долгопятовские дворовые девушки славились на всю округу первыми прялками, ткачихами и вышивальщицами. Уж таких мастериц поискать было, от того Степан Иоаннович берёг девок, и хоть не сильно круто обращался с крепостными, по доброте душевной, однако ж, был строг и не допускал вольнодумий, пьянства и тесного общения между собой. Как водится, к оброчным относился помягче, кто на барщине, имел более суровый подход, да и нищ поболе, не в пример первым. Ткацкие долгопятовские изделия у Степана Иоанновича были в числе первых доходных товаров, так что под страхом сурьёзных возмездий девушкам строго настрого воспрещалось не только сообщаться с кем бы то ни было из остального люду, но и вовсе покидать дому. Не мудрено, что судьба барских ткачих при таких условиях была незавидная, хоть и жили весь год в тепле да сытости.
- Девушки всё у меня ладные, крутобёдрые, вон, мясища какие нагуляли, - любил приговаривать Степан Иоаннович.
Меж тем, от постоянного сиденья за рукоделием, видя свет только из окошка девичьей, разместившейся во втором этаже хозяйского дома, и выходя в люди только на Престольные праздники и Светлое Воскресенье, женщины делались через чур тучными, даже обрюзгшими, лица их были серыми, мрачными. Возрастов они были разных, попадались среди них даже очень старые девушки годов под восемьдесят. Семей тоже они не знали, и были обречены на вечные работы за прядением, ткачеством и вышиванием. Учениц набирали совсем ещё из девочек десяти – двенадцати годов, чтоб уже через два – три года обнаружить в воспитаннице способности, усидчивость и трудолюбие. Годных оставляли в барском дому, неумелых, «криворуких» и спесивых возвращали в их семьи. Особливо бездарных могли отправить и раньше, чтоб не держать лишний бесполезный рот. Поскольку в дворовые ткачихи набирали девочек из бедных, даже нищих семей, матушки наказывали дочерям стараться и проявлять усердие, за то, что будут круглый год с тёплым кровом и щами на столе. Выбор в ученицы считали за счастье, и всячески старались донесть до барского дома, что, мол, в том-то и том-то дворе, подрастает хорошая девочка, послушная и работящая, в противном же случае ребёнка ожидало незавидное будущее её родителей, тяжёлый сельский труд, куча голодных детишек и никчемный мужик. В раннем возрасте девочки ещё и не мечтали ни об мужиках, ни об семьях, а в окружении таких же девушек вырастали бесстрастными и затюканными. Однако ж, бывали истории, когда под строгим запретом, отдельные молодицы искали встреч, и в редкие выходы пытались сговориться. Таких, если обнаруживали, что было вовсе немудрено, и, даже, если эта была редкая мастерица, тут же выдворяли из дому, высылали в самую глухую деревню, и выдавали за самого нищего, желательно вдового и с детьми, мужика. Это, чтоб другим неповадно было, чтоб ценили барскую доброту.
Старый барин Иоанн Трифонович Долгопятый был более мягок, а Степан Иоаннович оказался строговат. Зато порядку больше, и дела в гору пошли.
Меж тем ожидали праздничного каравая, а подарочки всё не прибывали. Батюшка начал было переживать и кукситься, гостей-то заставлять ждать не шибко по-хозяйски, а уж доченьку томить, так и вовсе печаль.
- Ты, старый дурень, к какому часу приказал прибыть Фролу с карликом? – во гневе шипел барин на Порфирия, дворового лакея, старика, знавшего Степана Иоанновича ещё мальчиком.
- Ко времени, хозяин-батюшка, прибудут. Уж больно рано все гости собрались, а так время ждёт, - шамкал Порфирий.
- Гляди, мне, ко времени. Вот отстегаю, будешь знать, как именины портить. Поди прочь.
Степан Иоаннович дорожил старым слугой, и даже где-то любил его, как любит ребёнок добрую няню, коим в сущности Порфирий и был для барина, однако ж, нервная обстановка праздника и желание эффекта заставляли его злиться и комкаться.
А за столами собрался люд разнообразный: дядюшки и тётушки с обеих сторон, братья и сестры, родные, двоюродные, третьего колена, повитухи, старые свахи, рядом с батюшкой отдельное место занимала крёстная матушка Василисы и бабка, принимавшая именинницу. Малых детей под присмотром нянечек разместили в девичей, а девушек на время празднования отправили в село, где крестьяне тоже отмечали именины доченьки барина гуляньями и базаром. Степан Иоаннович каждый год в этот день жаловал в Сытное, усадебное село, десять вёдер водки для чествования Василисы, с водкой же направлял в село Димитрия и Силана, дворовых мужиков, дебелых и суровых, для надзора над мужичьём, чтоб не безобразили и, ни дай Бог, не устроили поджог во хмелю и разврате. Девушек же сопровождала ключница, старая одноглазая Груша, до того жестокая баба, что сам барин обходил её стороной. Конечно, перед хозяином она была кротка и немногословна, служила верно и подобострастно, при том власть над дворовыми девками, кои были в её ведомстве, имела полную. Не одна уже умылась кровью и была оттаскана за косу этой иссохшей, даже костлявой, старухой за лишнее слово или косой взгляд.
Тут старый Порфирий, водворённый на крыльцо следить за прибытием экипажа с хутора, заскочил в дом и, вопреки своей ветхости, вприпрыжку, как хватало ему сил, подскочил к барину:
- Едут, барин! Обоз с сурпризами!
- Какой тебе ещё обоз, тетеря! Совсем сдурел под старости лет! Я тебе как велел доложить? Подойди, на ушко шепни, истукан! Убирайся с глаз! Устинья Дементьевна, матушка, вели каравай выносить. Едут.
Устинья, хоть и держалась всегда солдатом, однако ж на этот раз так ей хотелось выведать заранее, что ж за подарки приготовил барин имениннице, столько шептались об них в дому, а толком никто ничего и не знал. Один барин да Фрол были в ведении, но ни тот, ни другой ни словом ни обмолвились.
- Вы скажите мне, батюшка, что за сюпризы подготовили? Надо бы знать, девочка всё же, ребёнок совсем, кабы не обрадовать до испуга или обморока, - хитростью пыталась выведать кормилица секрет у хозяина.
- Матушка Устинья, не тревожься и не ропщи, всё такое милое и пригожее, что и тебе, скупой на радости, глянется. А так не пытай, знаю, что от тебя не вылетит, однако ж, потерпи.
Сообразив, что от барина, как бы её не боготворили в дому, ничего не добиться, Устинья попытала Фрола, с которым уже не церемонилась:
- Ну, рогожа, что за тайна у тебя отвечай! Мне от тебя ещё терпеть от дитя тревожности. Что за подарок ты везёшь на именины?
- Не велено, - один ответ был от Фрола, поскольку хозяина он сильно уважал, да и Устинью не жаловал.
Маланья убыла, и от неё ни привета, ни ответа.
Тем временем вынесли каравай на вышитом полотенце.
- Гости, дорогие, отведайте по кругу хлеба нашего праздничного, Василисушка, доченька моя, именинница, угощает вас, затем вывалим подарочки встречать батюшкины, а потом и хлеб, соль, чем Бог послал поздравим девочку! – едва сдерживая слёзы радости и благодати, произнёс Степан Иоаннович.