Ноябрьский. Мистер November

Осень, как много в этом слове далёкого и непостижимого, и в тоже время близкого, родного и сказочного, что сердце перехватывает при первом запахе красок. Иногда грусть-тоска, пауза, остановка, а иногда прыжок, в гору и длинная дорога. Осень пахнет переосмыслением и свежей книгой в старом переплёте, жареными каштанами и чашкой кофе с молоком. Осень терпима до бесконечности и необъятна в душе. И нет такого другого мира, в котором могут сойтись две противоположности, и засохшей от времени краской нарисовать новую жизнь. Говорят, это время одиночества и тоски, разлуки и депрессии. Но вместе с тем, это единственное время, которое умеет надеяться, верить и просто любить. Осень бывает тихой и нежной, загадочной, для кого-то золотой, багряной и хмурой, временами ненавистной, холодной и дождливой. Но для меня, она всегда долгожданная, особенная и бесценная. И даже если вокруг мокро, сыро, безнадёжно и пусто, в её объятьях всегда найдётся минутка для утешения. Это время тихого, уютного счастья и безмолвного биение сердца. Только осенью я по-настоящему живу, радуюсь и чувствую без слёз, боли и тревог. И мне кажется, что это действительно мой мир. И я в нём не чужая, и не гость. Я его часть, вторая половина. А вместе мы единое целое. Осень – это я. Настоящая я. Яркая, живая, сильная и непобедимая. Осень - это моё личное время года. Мой эмоциональный фон. Я родилась осенью. И поэтому это моё время. Лёгкое, простое и может быть, слишком личное. Осень подарила мне нечто бесценное, она же это и отняла.
 
 
 
               
                *  *  *  *  *
       Открыв цветочные занавески и распахнув старое окно деревенского дома, я сладко вдохнула тонкий аромат утреннего, лесного воздуха и вышла на веранду. Сквозь серое, беспросветное, как половина моей жизни, осеннее небо прорвались огромные лучи, недавно проснувшегося солнца. Появились первые блики небесной лазури, и кажется, можно дышать этим небольшим сгустком света. Кусочек солнца виднелся где-то высоко на границе облаков. Там, где его не достать, не поймать, не удержать и даже не коснуться. Я люблю такое ненавязчивое солнце, которое излучает тепло, а не жару, сопряжённую с духотой городской гнили. И поэтому я люблю осень. Она чиста, легка и непорочна, как небеса. В этом её суть и в этом её бесконечная прелесть. Её природный покой – это равновесие состояния моей израненной души. 
Уже несколько недель я жила за городом. Каждый год я приезжала сюда именно в это время. Пока в песочных часах шелестели опавшие листья, я наслаждалась звуками, которые летели со всем концов земли, создавая неповторимо красивую мелодию моего настроения. Мне нравилось гулять по пустым, невзрачным, простым улицам без адского городского шума и бесконечной суеты. Здесь я могла отдохнуть и забыться в тишине, проникнуться в мир порядка и равновесия. Это то, чего мне так не хватало в реальной жизни, чего я всегда искала, ждала и никогда не находила в четырёх стенах своей одинокой и бездушно холодной квартиры. Где каждый день отчётливо похож на предыдущий. Серость будней, пустота души и дикое безмолвие – всё это наводило бесконечную тоску. И жизнь казалась законченной, никак не предполагающей свет в конце туннеля. 
Наверное, это были последние ясные, осенние деньки. Воздух пока ещё пах чудесами. Редко проскальзывающие лучи солнца щекотали лицо, искренне даруя свою последнюю нежность. Очень скоро сорвётся ветер, и небо затянет совсем, пойдут частые, моросящие дожди, и на землю опустится дневная темнота. Но я люблю эту природную грусть. Грусть об уходящем, увядающем, но неизменном. Это светлая грусть. Она рождает приятные чувства и словно на крыльях приносит те самые волшебные ощущения из детства со вкусом «рахат-лукума». По вечерам с улицы веет холодом. Я остаюсь дома одна, слушаю музыку и читаю книги. В такое время особенно много думаешь. Можно даже переосмыслить целую жизнь. Эти бесконечные театральные монологи наедине с собой у камина, размышления о вечном, ночные откровения и тайные секреты, которые вдруг только теперь становятся явью. Чашечка горячего кофе с молоком наполняет душу теплом. Всё вокруг сразу становится родным и безумно близким. И даже дождь за окном не кажется незваным гостем. Под его частый осенний храп я засыпаю в полночь, дыша ментоловой прохладой, принесённой вечерним ветром из страны сладкого эфира. 
                * * * * *
Это был на радость ясный день. Один из таких дней, когда на душе необыкновенно тепло и хочется оторваться от земли, взлететь и парить в невесомости. На дворе стоял ноябрь, тот самый месяц моего концентрированного счастья, которого я так всегда жду. И каждый раз он мне дарит что-то новое, своё, личное, особенное, совершенно отличное от чего-то предыдущего. Это нельзя описать словами. Можно только почувствовать и понять. Но лучше всего жить в этом и не терять ни минуты. Я как обычно вышла на свою утреннюю прогулку, чтобы подышать неуловимым запахом моего ноября и насладиться деревенскими красотами. Звуки Вивальди доносились из моего подсознания. Это мой личный сорт вдохновения. Такой прозрачный и едва ощутимый. Я люблю Вивальди. Я слушаю и по-доброму схожу сума от этой безумно красивой музыки. Это необъяснимо. Это космос, пока ещё неизведанная планета. И в ней вся моя жизнь. Вся я. Без остатка. Она как зеркало отражает все мои чувства и эмоции. По утрам я открываю нараспашку окно. И под музыку скрипки гения в меня вливается новый мир. Его ветер раздувает мои взъерошенные волосы, манит и зовёт за собой. И я, закрыв глаза, подчиняюсь. 
Солнце заливалось в зените и пускало зайчики между деревьев. Но оно уже не так согревало, как прежде. Веяло ноябрьской прохладой. Я укуталась в пуховый платок и двинулась на ту сторону леса. По дороге я встретила бегущего сломя голову маленького Яна. Он чуть не сбил меня с ног, запуская своего бумажного змея. Милый мальчик десяти лет, с большими голубыми глазами и детской, по-настоящему искренней улыбкой, всё ещё верящей в сказки, которые я уже давно забыла. Его озорная наивность всегда оставляла приятный отпечаток в моей душе. Она меня забавляла. И я дико завидовала его беззаботной беспечности. Он напоминал мне детство. Я видела в нём себя, маленькую девочку, бегущую навстречу неизвестности. Это всегда меня угнетало. Я так хотела вернуться в то время, когда мне было всё равно, что со мной будет завтра. Когда я даже не задумывалась об этом и жила, по-настоящему радуясь каждой минутке. Но, увы, это всего лишь воспоминания, время, которое никогда уже  не вернуть. Но так здорово, что иногда есть кто-то рядом, кто может об этом напомнить. На минуту я задумалась, и мне стало так необыкновенно тепло и уютно. В ту секунду меня словно просквозило встречным ветром. И я знала лишь одно, что мне скорее нужно бежать к реке. Ведь приехал «Ноябрьский», и я просто должна была его увидеть. 
Я называла его Ноябрьский. Он всегда приезжал в эти места именно в ноябре. И поэтому я дала ему это на первый взгляд странное, но в тоже время очень похожее на него имя. Я не помню его настоящего имени. И наверное, я даже не знаю его. Это никогда не было для нас чем-то важным. От его прошлого имени осталось лишь лёгкое эхо, сквозного напоминания, тайная завеса, которая была чем-то вроде магнита. Оно было каким-то чужим и далёким. И скорее всего больше отталкивало бы нас, если бы звучало. С момента нашей встречи он стал для меня «мистер November». И ему безумно нравилось, когда я его так называла. Я не знала его прошлого, кем он был и чем занимался. Я только знала, что он приезжал сюда из туманного Лондона, и что когда–то в этих местах жили его предки, но не более того. Также он не знал ничего обо мне и никогда не спрашивал, как и я. Мы оба приезжали сюда осенью. И я точно знаю, что мы оба с нетерпением ждали каждый год нашего ноября. Это нас объединяло и сближало в совершенстве. Он безумно любил русскую и именно деревенскую осень, такую разную и непредсказуемую, пахнущую звериным помётом, свежими листьями и прошлогодним сеном. Мы часто вместе гуляли с его дивной собакой. Его звали Василий. Это маленькое рыжее чудо, самородок английского кокера -  само очарование. Ноябрьский говорил, что назвал его так в память о том, что оставил в этих местах и что было ему безумно дорого и ценно, как память, которую ничто не сотрёт, даже второе перерождение. Но мне почему-то казалось, что так звали его деда. Я даже была в этом уверена. Но сам он мне ничего об этом не говорил, а я не спрашивала. Мы не называли друг другу никаких имён из нашей другой жизни, будь она совсем далёкая и в тоже время очень близкая, что можно было дотянуться рукой. Но она была не из нашего ноября и поэтому чужая и закрытая. С Ноябрьским мы всегда очень много разговаривали. Но делали это загадками, не раскрывая друг другу своей личной жизни и прочего, что могло бы повлиять на наше настоящее. Мы не задавали друг другу вопросов, которые могли предполагать ненужные нам ответы. Но, несмотря на эти незначительные для нас тайны, мы понимали друг друга с полу взгляда. У нас никогда не возникало ощущения недосказанности. Просто нам было неважно, для нас не имело значения кто мы и что мы за поворотом в другую реальность. Там за горизонтом, за гранью простых желаний и истинной свободы выбора было одно, а здесь другое. Смешать это, было бы всё равно, что дорисовать на картине Леонардо да Винчи его скрытое умолчание. Мы жили моментами настоящего, не оглядываясь назад. Прошлое всегда отдаляет, оно мешает видеть то, что дорого и по-настоящему ценно. Мы знали друг друга такими, какими видели себя здесь и сейчас, без пороков, предрассудков и разных социальных порогов, о которые в реальной жизни люди постоянно спотыкаются. Мы просто наслаждались тем, что имели, не думая о завтрашнем дне. Мы знали мимолётные желания друг друга, и всякие мелочи, которые просто любили. И поэтому постоянно делились друг с другом тем, чего нам обоим не хватало в наших городских, стереотипных, вечно бегущих, напрочь замызганных донельзя привилегированной грязью и голым цинизмом жизнях. Нам было легко и непринуждённо дарить друг другу простую радость без каких-либо продолжений, надежд и обязательств. Просто потому, что мы этого хотели, и нам было приятно это делать друг для друга. Так продолжалось весь ноябрь. И каждый день был особенным, непохожим на предыдущий. Мы сами создавали себе сюжет, в котором нам хотелось жить, просто жить без всяких на то причин и прочих аргументов. Мы ловили простоту и растягивали удовольствие её существования в нас, словно тягучую карамель в нуге осеннего неба, нашего ноябрьского неба. 
Больше всего мы любили прогулки на лошадях. Здесь было очень много прекрасных мест, которые буквально завораживали своей неповторимой красотой и утончённостью природных явлений. Обычно утром мы заходили к деду Афанасию, который жил неподалёку и брали у него лошадей. Он держал пять прелестных лошадок. Они были для него, как дети, которых у него никогда не было. Судьба так распорядилась, жизнь подчинилась. Но он никогда не сетовал на свою почти одиноко прожитую без детей жизнь. Он давно смирился с этим. – «У каждого свой крест, у каждого своя дорога. Все пути разные. Мне досталась тропа, украшенная терновым кустом, и я её пройду, пройду до конца, несмотря не на что», - часто говорил он, изредка вздыхая об утраченной юности, и тут же взмахивая рукой, словно белым флагом навстречу. Ноябрьский был частым гостем деда Афанасия. По вечерам они сидели на крыльце и подолгу о чём-то разговаривали. Дед обычно закуривал свою старую, изношенную годами трубку и что-то рассказывал, временами, устремляя руку в сторону леса, как бы, что-то показывая. Ноябрьский всегда слушал его учащённо, ни на минуту не перебивая его деревенских рассказов, и, как будто вылавливая из них, что-то знакомое и родное. Мне всегда было интересно, о чём они так долго говорили. Но я никогда не нарушала их вечерних бесед. Я знала, что если  Ноябрьскому будет нужно, он мне сам расскажет. А если нет, то это неважно. Мы старались не загромождать наше общение посторонним. Неважно – значит, не имеет значения для нас. 
Я добежала до дома деда Афанасия, но не застала там Ноябрьского. Афанасий был как всегда в добром расположении духа. Странно, но я никогда не видела его другим. Быть может, дома в одиночестве палитра его настроений слегка тускнела, но за стенами сокровенного он всегда излучал положительные эмоции, скрывая грусть за тенью неизбежности. Он был из тех, кто хохочет трудностям в лицо и улыбается их причинам. Мне очень нравился его весёлый и добродушный нрав. Таких людей в последнее время встречаешь всё реже и реже, особенно там, где цивилизация давно уже съела всё хорошее, что только могла. Такова цена её существования. И это неизменно. Мы постоянно платим за то, что имеем. Только цену приобретённого редко видим с самого начала. Так говорил Ноябрьский, и это действительно так. Правда в том, что в суете бесконечной погони за счастьем, никто из нас этого не замечает. Мы втираемся в рамки, которые уже подогнали под стереотип, чей-то общий, но не наш индивидуальный. Мы теряем себя, забываем «своё я» на бесплатной распродаже того, чего нам и не надо. И лишь иногда задумываемся о том, что потеряли в этих безграничных сумерках, постепенно приближающих конец света. Дед Афанасий никогда ни зачем не гонялся. Он спокойно проживал свою жизнь, занимаясь самыми простыми вещами. Он как отшельник общества не признавал современности. Для него это был совершенно другой мир. Мир, в котором не живут, а существуют по заданной схеме, конечная станция которой – уничтожение. Счастье в денежном эквиваленте было не для него. Для него счастье – это свобода, не загнанная в рамки. Возможность быть самим собой, сохраняя своё я, а не играть на публику настроения. Просто жить в гармонии с природой и самим собой, не думая о том, что кому-то это может, не понравится. В этом был весь дед Афанасий. И другого такого человека я в своей жизни не встречала. Он жил на самом отшибе деревни в одиночестве. Но он никогда не считал себя одиноким. Гостей у него хватало и, зимой и летом. Соседские дети прибегали к нему чуть ли не на рассвете. Он с радостью учил их делать корзины и всякие вещи из дерева, рассказывая свои далёкие истории, пропахшие мудростью прошедших годов. Летом к нему часто приезжали городские покататься на лошадях. Благодаря этому промыслу у него на столе всегда был хлеб, соли много не нужно было, а воду он брал из родника около своего зимовья. Туда он уходил в середине декабря, когда снег уже плотно лежал на поверхности, а возвращался в начале марта при первом запахе весны. 
Дед Афанасий крутился на заднем дворе. С соседским мальчиком, Петькой, он с самого утра возился у лошадей. Я не стала его тревожить понапрасну и тихо прошла мимо, только махнув рукой. Через его двор была короткая дорога к реке и мостику – нашему с Ноябрьским месту. Это было наше личное место. Мы любили приходить сюда и подолгу сидеть на этом небольшом, старом мостике, вглядываясь в тонкую гладь незамысловатой реки, на редкость чистой, незагаженной городской жизнью и поистине свободной. В этом была вся её прелесть и природная красота. Низко склонившиеся деревья, слегка потрепанные ноябрём, тянулись к ней, как к источнику вечности. Здесь было тихо и спокойно, словно внутри детской колыбели и веяло лёгкой безмятежностью. Чувство обретённости чего-то мягкого и тёплого безвозмездно дарило ощущение уюта и полного равновесия души. И казалось, что эта безупречная тишина вокруг вовсе не иллюзия отражения человеческого воображения, а реальность. Реальность, которая с каждой минутой проявлялась всё точнее и точнее, постепенно вытесняя любые сомнения о том, что всё это лишь выдумка и в действительности так не бывает. Я будто находилась в картине Сурикова, написанной осеннее-неоновой акварелью на ноябрьском полотне в светлых тонах солнечного дня.   
На минуту я остановилась. Неожиданно я почувствовала что-то родное и близкое около себя. В воздух прониклись запахи пряничного детства и зефирной юности. На секунду задержав дыхание, я услышала звуки ветра у себя за спиной. И только я хотела оглянуться, как мои движения резко пронзил до боли знакомый и очень долгожданный мною голос. 
- Я ждал тебя, - сквозным эхом пронеслось близ моих ушей. 
Я медленно оглянулась и просто не могла поверить, что это был действительно он, мой мистер November. Прошёл ровно год, как мы не виделись. Но я помнила всё: его тёплые, дружеские руки, зеркальный блеск невероятно глубоких, серых глаз, неповторимую английскую улыбку, каждый наш день, каждый наш час, каждый рассвет, каждый закат, что мы любили встречать здесь, на нашем месте. Всё это крутилось в памяти, как кинолента любимого фильма, до дыр затёртого, но желанного. И я не хотела её останавливать. 
- С возвращением! – сказала я.  – Добро пожаловать в наш ноябрь! 
Он улыбнулся и подошёл ко мне ближе. 
- Угадай, - сказал он. 
- Что угадать? – не поняла я. 
- Просто угадай. 
- Дай мне хотя бы точку преткновения, - вспомнила игру я. Мы часто играли в эту «бессмыслицу». Хотя на самом деле смысла там было больше, чем слов. Это было просто, легко и забавно. Мы придумали её сами 2 года назад. И каждый раз она звучала по-разному. Наверное, из года в год она приобретала всё новые и новые значения. Всё начиналось со странной сборки слов, потом уже подключился смысл. Главное, нужно было просто увидеть, почувствовать, подхватить и открыть это в себе. Понять изнанку. Это всегда затягивало. Поиск истины придаёт азарт, будь она простая или сложная. Это было абсолютно неважно.  Главное, её суть – секрет, который находится внутри. Одно слагаемое предполагает другое и рождает третье. Это не математика. Это смысл порядка вещей вокруг. 
 - Ну, ты же знаешь. Всё просто. Посмотри вокруг и начни, - сказал Ноябрьский. 
Так всегда начиналась эта игра. За год я почти разучилась делать это. Ведь я ни с кем в неё не играла, кроме него. Да и это было невозможным. 
- Хорошо, - задумчиво сказала я. – Осень. Небо. Вода.
- Дождь. Земля. Листья, - продолжил он. 
- Шорох. Холод. Ветер, - поймала его мысль я. 
- Звуки. Мелодия. Скрипка.
- Моя осень. Вивальди, - сказала я и остановилась. Я знала, что угадала это слово. На этот раз всё было просто. Обычно мы гадали одно слово часа три и даже не замечали, как летело при этом время. 
- Угадала, - сказал Ноябрьский и чем-то зашелестел во внутреннем кармане своей куртки цвета охры. 
Я даже не успела ни о чём подумать, как он достал из кармана тонкий свёрток, аккуратно упакованный в золотистую обёртку с огромной, синей бабочкой посередине. Он, конечно, помнил, что я безумно люблю золотую фольгу и синих бабочек с большими крыльями. Они казались мне ангелами света, спустившимися с небес на землю. Это мне всегда напоминало далёкое детство, подарки под ёлкой и сахарные леденцы со вкусом праздника. А ещё летний луг, пахнущий свежей травой, пряным клевером и душистой ромашкой. Всё это было родом из долины радости и настоящего счастья, которого сейчас временами мне ужасно не хватает. 
- Что это? – невнятно протянула я. 
- Это тебе. Ты забыла? Ведь сегодня твои именины, - сказал Ноябрьский. 
- Точно. Ты помнишь…  - в замешательстве прошептала я. 
Я с любопытством взглянула на свёрток. Он был изумительно похож на те, что когда-то мне присылала бабушка из Чехии. У меня загорелись глаза, как в детстве. Волны памяти унесли меня далеко в Карловы Вары, туда, где тепло и красота живут вместе душа в душу, где благородно и в тоже время просто, словно в родительском доме. А душа согревается даже на одинокой скамейке. И ощущение вечного счастья не отпускает ни на минуту. Приятные воспоминания о детстве так захлестнули меня, что хотелось в них утонуть и захлебнуться от безмерного счастья. Но это было совсем не то, о чём я подумала в первые минуты своего восторга. Ведь никто и никогда не поздравлял меня с именинами. Даже в детстве этого не случалось. Меня поздравляли с чем угодно. И порою с тем, к чему я имела самое пассивное отношение. Но ещё никогда с именинами. Для меня это было даже как-то странно и совсем непривычно. Это можно было без намёков прочитать на моём лице. 
- Спасибо огромное! – искренне поблагодарила его я и обняла. Моя жуткая растерянность и в тоже время истинная детская радость просквозила меня до самых костей. И тут же волна дикого восторга, словно молнией ударила мне в голову, когда я развернула эту таинственную упаковку. За воспоминаниями детства скрывалось настоящее сокровище – пластинка Антонио Вивальди «Времена года», оригинал. Я о таком подарке даже и мечтать никогда не смела. Но, конечно, всегда хотела его иметь. Теперь я точно знала, что такое именины. Это праздник, когда тебе дарят то, о чём ты даже не думала, но всегда хотела это иметь. Будто ангел спускается с небес и обнажает невидимое. Им был Ноябрьский. Он всё время угадывал мои желания.  Я не знаю, как у него это получалось, но он всегда замечал то, что больше никому не удавалось. Я словно в зеркале отражалась в нём, также ясно и отчётливо. В глубине души я понимала, что между нами очень тесная связь. И это больше, чем дружба. Это больше, чем просто симпатия и даже любовь. Это что-то намного огромнее. Но это необъяснимо, дорого и ценно. Это понимала я, это понимал он. Но мы никогда не говорили об этом. 
- Здорово! Где ты её достал?! – просто пылала от неиссякаемого восторга я. 
- Это секрет – улыбнулся он. 
- Спасибо тебе, - сказала я. 
- Ты уже говорила, - сказал Ноябрьский. 
- Я помню. Это другое спасибо. 
 - Другое? Разве оно бывает разным? – посмотрел на меня удивлённо он. 
- Да. Это просто спасибо. Спасибо за то, что ты просто есть, ты просто здесь, и ты просто со мной. Я знаю, что там за горизонтом другая жизнь, в которые мы как параллельные прямые никогда не пересечёмся. Но знаешь, когда опущенный занавес поднимается там, где и так всё хорошо и до счастливого конца впереди ещё целая жизнь, кажется, что это всего лишь маленькая остановка на долгом пути, чтобы немного отдохнуть. 
Ноябрьский ничего не сказал. Он просто улыбнулся, и мы пошли дальше. Но все его мысли были настолько зеркальны, что не нужно было слов. Всё можно было увидеть в глазах. Мне безумно нравились его серые глаза цвета лондонского неба. Они чаще улыбались, чем губы. И это меня притягивало ещё сильнее. Мы любили вместе вот так просто бродить по лесу, дыша тонким ароматом уходящего, наслаждаться его последними вздохами о том, что скоро закончится. Мы жили в режиме песочных часов. Время постепенно угасало, оставляя за собой едва заметные следы. День сменялся вечером, ночь – утром. Мы не замечали времени, жили буквально на одном дыхании, которое в скором времени должно иссякнуть. Это, конечно, сгущало краски наших последних общих дней.  Но мы старались этого не замечать.  Ещё один год разлуки. И повторится всё как встарь. Утро, безмолвная река, мост, тишина и снова осень. Наша осень … 
Наши последние часы сгорали в листьях уходящего ноября. Этот прощальный костёр и, правда, стал последним. Его бесценный пепел памятно свернулся в самую яркую часть нашей жизни. Жизни, которая не закончилась, а лишь нарисовала новый поворот. Я шла рядом и всё ждала, когда он скажет эти слова. Но он молчал. Он томно молчал и только моргал глазами. Я никогда не видела, чтобы Ноябрьский так долго собирался с мыслями. Наверное, ему было действительно тяжело и больно. Ведь он всегда тихо переживал свою боль. Эта была одна из многих его особенностей. Он говорил, что его чувства слишком глубоки, чтобы выносить их наружу. Боль бывает разная. Но когда она становится безразмерной, душа рвётся напополам и тихо сама с собой плачет. В такие минуты в нём всё словно замирает. И остаётся только ждать, когда он немного успокоится. Это обычно происходит с наступлением темноты, когда на землю плотно опускаются махровые сумерки и скрывают за собой все следы кровоточащих ран. Атмосфера приближающейся ночи придаёт ему сил, но никогда не даёт смелости.   
Наконец мы остановились. Впереди был тот самый овраг, за которым виднелся дом деда Афанасия. Это был конец пути, нашего пути навсегда. Ноябрьский обернулся и позвал Василия. Верный пёс быстро выпрыгнул из-за кустов и подбежал к своему хозяину, по-доброму скуля. Затем мы долго смотрели друг другу в глаза и молчали. Мы никак не могли сказать это друг другу. Тишина вокруг убивала своей безмолвностью. И даже Василий просто сидел рядом и молчал. Горизонт пылал ярким пламенем заката, словно закрывая занавес подходящего к концу спектакля. Не отрывая взгляда, я достала из кармана маленький свёрток и протянула его Ноябрьскому. 
 - Он будет согревать тебя в твои холодные лондонские вечера. И я буду рядом, - сказала я, одевая ему на шею мягкий шарфик небесно-голубого цвета, который связала сама.   
- Спасибо, он будет всегда со мной, - взял он мои руки в свои, - Знаешь…..
- Знаю. Только молчи, пожалуйста, не произноси этого вслух. Так будет хоть какая-то надежда в душе. Мы всегда говорили глазами. Давай не будем нарушать наших традиций, даже если этот день последний, - сказала я. 
Я уже поняла, что вижу его в последний раз. От этого внутри всё сжималось и переворачивалось. Сердце стучало, душа кричала, но голос молчал. Мы всегда жили без причин и объяснений. Это казалось нам той самой свободой, которую мы не имели в реальной жизни. В нашем мире на каждом шагу приходится всем всё объяснять и обязательно доказывать, что ты есть. За своё «я» приходится платить. Человеческая свобода и выбор – лишь только на бумаге. На деле, ты просто должен и всё. Всё это так напрягает. Наша дружба с Ноябрьским была за гранью этого. Мы были свободны в своих чувствах, желаниях и поступках. Мы ценили друг друга просто так, и нам не нужно было ничего доказывать друг другу. Мы понимали всё без слов. И это продолжительное молчание было немым диалогом, в котором титры были лишними. Мы шли медленно по знакомой тропинке, которая с каждым шагом приближала наше расставание. Солнце постепенно уходило за горизонт и не оставляла ни единого шанса на возвращение. 
- Я оставляю его тебе – сквозь тишину прорвались слова Ноябрьского.  – Ему будет хорошо с тобой, как со мной, - сказал он и протянул поводок.
- Я позабочусь о нём, - пообещала я.  Мои глаза изнутри наполнились слезами, но я сдержала этот взрывной порыв изо всех сил. В эту минуту я почувствовала ту самую безнадёжность в его глазах, о которой я так боялась даже подумать. И всё поняла. Он не сказал мне ничего. Но он знал, что я это увижу. Для него это было важно. 
Мы попрощались у дома деда Афанасия. Мы долго стояли, крепко держась за руки, и молчали. Нам столько хотелось друг другу сказать, но все слова словно застряли в пробке, длинною в вечность. Страх потерять что-то важное и ценное в своей жизни рождал немую паранойю. На тёмно-синем небе блестела, будто специально отполированная для таких случаев луна. А звёзды мерцали провожающим взглядом, который будто током пробирал до самых мелких костей. А вокруг была вся та же тишина и полнейшее безмолвие, что и прежде. Даже ветер затих от скупой безнадёжности. И только Василий беспокойно бегал из стороны в сторону и всё время жалобно скулил. Он тоже чувствовал разлуку. Собаки такие вещи очень хорошо понимают. Особенно когда это навсегда. Это молчание дико разрывало на части. Мне так хотелось броситься в его объятья и разрыдаться от этой чёрной безысходности, которая наживо резала меня изнутри. Но я держала себя, как только могла ради него. Мне было тяжело, но Ноябрьскому было ещё тяжелее. В душе он рыдал навзрыд, словно маленький мальчик на груди у родной матери. Кричала его ангельская душа, диким воплем вырывалась наружу. Сердце сжималось в тугое «йо-йо» и прыгало за 220. Он словно умирал в моих руках. Его душа будто сгорала на смертельном костре, который уже не остановить, будто маленькая и одинокая спичка, и время на оставшуюся жизнь – всего лишь пара секунд. Время – злейший враг. Оно бежит со скоростью света, когда ты хочешь его остановить, и невыносимо тянется, когда нет сил больше ждать, и терпеть. Когда страшная боль острым кинжалом пронзает каждый участок твоего уже измученного тела и словно замораживает процесс, который не избежать и от того ещё больнее. Хочется бежать, лететь, испариться, взорваться от боли наконец, только не чувствовать, не ощущать – не жить. Превратиться в снежинку и улететь куда-нибудь на край света, или растаять в чьих-то тёплых и добрых руках, и стать маленькой капелькой, крошечной частичкой и замёрзнуть где-нибудь во льдах забытой Атлантиды, обратившись в ещё одну трогательную, молчаливую скульптуру этого света, которая не знает, что такое боль и не умеет страдать. 
- Мне пора, - с британским акцентом, наконец с трудом вымолвил он, медленно надевая подаренный мною шарф. Затем он в последний раз по-особенному посмотрел на меня и обнял.  – Take care, - вымолвил он и зашелестел последними, увядающими листьями уходящего ноября. 
Эти слова для меня стали словно смертельной дозой героина. Это даже не «прощай», это всего лишь «мне пора», будто бы с надеждой. Но я знала, что осталась одна лишь вера.  Яркая вспышка – и меня больше нет. Я ещё некоторое время слышала какие-то вибрации звука: то ли шелест, то ли шёпот, то ли громкий крик. Потом я закрыла глаза, плотно сжала мокрые ресницы. Горькая слюна подступила к самому горлу, где плотным комом застряли шальные слова. Внутри всё сжалось в маленький комочек и душило сквозной пустотой. Затем я почувствовала одинокий холод. Открыв глаза, я словно в бреду смотрела на закрывшуюся калитку и пустоту вокруг. Скрип от неё навсегда остался в памяти, как самое дорогое и бесценное, что было в моей жизни. Внутри меня всё вдруг перестало существовать. Я ещё не до конца понимала, что происходит. Мелкий озноб покрыл все участки моего тела. Грубый ветер задувал прямо в лицо, разгоняя слёзы по восковым, уже совсем багровым щекам. Мне было очень нелегко осознавать, что я больше никогда не открою эту дверь и не увижу его. Василий смирно сидел и тихо скулил у закрытой калитки. Мне так хотелось броситься к ней, распахнуть настежь, ворваться к Ноябрьскому и навсегда остаться в его осени. Без остатка сгореть последней листвой на его руках, но быть рядом до конца. Только сейчас я поняла, что не могу и не хочу его терять. Но я знала, что иного пути у меня нет. И мне придётся с этим смириться.  Хотя в тайне я всё ещё надеялась, что всё это игра. И в самом конце главных героев ожидает совсем другой финал, от которого будут падать слёзы только лишь вследствие безмерного счастья, а не от чёрной тоски, грузно скатывающейся по загрубевшим щекам и превращающейся в холодные осколки безжизненного льда. А между тем лёгкий снег скользил по воздуху, заметая следы былых потерь и унося за собой все остатки веры, надежды и любви. А вокруг пустота, одна только пустота. Кругом, везде, и, в душе и в мыслях. И ничего не изменить, как бы сильно этого не хотелось. 
С каждым днём становилось всё темнее и темнее. Просторнее что ли. Осень постепенно отдавала свои права зиме. Назад уже не оглянуться. Поздно. Серое загадочное небо нависло почти над самой головой. Это для меня нечто незаменимое. Я люблю его таким. Свежий, осенний ветер вплетает свои длинные косы, в мои собственные. Он открывает всё, к чему прикасается. От него ничего не скрыть, ничего не спрятать. Это ветер перемен, бегущий ко мне навстречу. И я иду по пустой, почти обнажённой перед этим странным миром, улице. И непринуждённо, но осознанно вдыхаю этот природный букет запоздалой осени. Я словно голодная, пачками глотаю своё личное вдохновение. Это моё второе дыхание. Этот тихий воздух пробирает меня до мозга костей, и я ощущаю всю его подноготную. Он сводит меня сума, как свежая кровь вампира. Это даёт мне силы и энергию, чтобы жить дальше, несмотря не на что. Жизнь полна потерь, иногда значительных, иногда не очень. И единственное, что можно с этим сделать – это только смириться и подчиниться. 
               
               
                *  *  *  *  *
Дождь за окном. Его сейчас нет. Он в душе. Там почему-то пасмурно, пусто и дождливо. Но я люблю дождь. Он освобождает меня от тяжёлых мыслей. Дарит лёгкость и свободу. У него есть запах, запах настоящей жизни.;Когда на душе одиноко и тоскливо, мне хочется дождя. Внутри всё как будто тускнеет, меркнет и чернеет от дико грызущей меня тоски. Душевные сумерки облегчают томность прошедшего дня. Иногда эта внутренняя серость сменяется маленькими искорками запоздалого солнца. Но чаще это мрак, от которого никуда не убежать и не спрятаться. С каждым днём я всё больше ощущаю, что мне чего-то не хватает. Но ещё отчётливее я чувствую, что потеряла что-то важное и дорогое в своей на редкость дешёвой жизни. И дело не в цене, а в духовной ценности. Уже прошло три месяца как я вернулась домой. И жила в этой пустой, холодной квартире, полной слёз и отчаяния, где всё напоминало о жалкости моего постоянно пребывающего бытия. Серые стены потерянных надежд, разочарований, забытые мечты. Всё это город. Только здесь я себя чувствую каменной статуей без каких-либо чувств и эмоций. Мне не хватает воздуха. Мне не хватает тепла. Я просто одиноко прокуриваю жизнь в четырёх стенах моего закрытого ото всех мира. И когда-нибудь она всё-таки осыплется, ничего не оставив после себя. И лишь только ветер заглянет в моё приоткрытое окно в последний раз и унесёт её остатки без всякой веры, надежды и любви. Одна только ниточка связывала меня с нечто хорошим, что было у меня за душой. Но чёрные тучи злосчастной судьбы вконец затянули последние проблески оставшейся ненароком надежды. И она оборвалась. Разбились хрустальные мечты о том, чего никогда не было.   
Уже смеркалось. И за окном наконец-то полил долгожданный дождь. Я пережила эту бесконечную зиму. И вот наступила ранняя весна. Снова запахло сыростью и отчаянием, оставшимся с прошлой осени. Мне стало намного уютнее и теплее с ним. Я сидела на полу у старого камина, как и прежде прожигая свою жизнь в полупустом стакане. Василий смиренно сидел рядом и тихо скулил. Едкий дым сигарет уже битый час пытался меня успокоить. Его фото лежало напротив меня. Ноябрьский прислал мне его в своём первом и последнем письме, которое начиналось моим смертным приговором:   
«Если ты читаешь это письмо, значит меня больше нет. Но я хочу, чтобы ты меня запомнила таким…»
На этой единственной фотографии, которая была у меня, он, как и прежде безупречно улыбался. А игривые ямочки на щеках словно передавали мне последний привет. На нём был мой лично связанный   шарф. Тот самый шарф, что я подарила ему, при нашей последней встречи. Небесно-голубой цвет был ему безумно к лицу… 
- Alex, Саша! – сдавив со всей силы грудь, прокричала я. – Саша, как ты мог меня оставить! Я ведь без тебя не выживу… - сжимая фотографию и письмо на груди, истерически кричала я, в тайне надеясь, что он услышит меня и вернётся. Но оттуда никто не возвращается.  – Ну, почему? За что? – шептала я, горько рыдая на полу. – Саша! – всё ещё пыталась звать его я. Но он не отвечал. Никто не отвечал. Даже эхо не проскользнуло мимо моих ушей. И тишина. Одна лишь только тишина. Везде: за окном, в комнате и в сердце. 
Его имя я узнала в этом письме. Оно оказалось настолько близким и родным, что внутри меня всё сжалось в плотный ком и разом разбилось на мелкие осколки, потерянной надежды. Скупая боль извивалась колким зигзагом по измученному сердцу.  И она была настолько невыносима, что у меня лопались подкожные вены, взрывая бесполезно текущую, охладевшую кровь. Рыдая навзрыд, мне хотелось закопаться в этой безысходной боли и утонуть в собственных слезах. Дождь за окном замывал мои душевные раны. Но они прорастали вновь и вновь, принося в себе всё больше и больше боли и страданий, которые выжигали на сердце свои последние узоры. Единственное, что мне хотелось, это выйти на балкон этого презренного мира и послать его со всей горечью, что у меня была. Ещё раз взглянуть на это серое, холодное, ноябрьское небо и встретиться с ним. Я понимала, что потеряла его навсегда. Но у меня не было сил смириться с этим и никогда не будет. Остались только короткие мгновения, прикрытые лишь тонким сгустком последнего тумана, который вскоре превратиться в капельки весеннего дождя. А на утро засохнут лужи. И никто не вспомнит, что некогда здесь царила жизнь. 
Догорала последняя сигарета… Но горстка пепла всё-таки оставляла надежду на возвращение….