Преломление света

Как-то мы с ангелом сидели у меня на кухне и разговаривали, потягивая каждый свой напиток: он пил скотч, а я черный кофе, добавив туда немного коньяку. Тем вечером мой друг, и, не побоюсь этого слова, сенсей, был особенно разговорчив, его постоянно тянуло на рассказы о прошлом, о небесах, о полетах, о прошлых людях и их жизнях. Тумблеры, где шотландец плескался на дне, он опрокидывал залпом, не замечая вкуса (или мне так только казалось), проглатывая огненную жидкость между словами. А я держал рядом кофейник, потому что чашка постоянно пустела, очень уж быстро. Или я проваливался в его рассказы, или во всем был виноват коньяк. Слушая конец его очередной истории, я потянулся к бутылке, решив, что, пожалуй, тоже пропущу стаканчик. Очень уж последняя история затронула мое сердце.
Он вдруг замолчал, в его золотых глазах пробежал ободок искр. Новое воспоминание. Он схватил меня за руку, но взгляд его был далеко отсюда.
 - Скажи, каково это? Смотреть на мир твоими глазами?
Здесь я должен сказать, что глаза у меня карие. Возможно, как постаревшее золото, которое давным-давно никто не находил. А может, чуть темнее. Все зависит от случая. Ответ пришел мне в голову сразу – уж слишком долго я общался с сенсеем.
 - Все в шоколадно-кофейных тонах.
 - Верно, черт возьми! Верно, приятель! – и он хлопнул себя по колену. – Позволь рассказать тебе…
  Он заметил, что я сдерживаю улыбку.
 - Черт – не такой уж плохой парень, просто не надо ему особо доверять. Пей кофе и слушай. Так, о чем это я…, - он опрокинул в себя очередную порцию виски.
 - О глазах?
 - Точно, друг, - он указал на меня пальцем, мол, ничего я не упускаю. – О них. Знал ли ты, что раньше глаза у людей были бесцветны?
Я ответил, что не знал. Новая порция кофе – и пар из чашки потянулся к потолку.
 - Да, приятель, они были бесцветны... Не золотые, как у нас, а скорее… серебряные. Но это было тусклое серебро. Не отражающее ничего, кроме простого существования. Мы подумали, что надо что-то изменить. И тогда…
 - И тогда? – каждая новая история завлекала меня сильнее предыдущей. Кофе из чашки снова начал странным образом исчезать.
 - И тогда... мы решили поменяться.
 - Золото на серебро?
 - Именно! Интересно, подумали мы, смогут ли люди чувствовать так, как мы? И сможем ли мы насладиться простым существованием, как они? Уже тогда нам, бывало, наскучивало.
 - Чувствовать? Но ведь это прекрасно, разве нет? Дружба, любовь, сострадание, светлая грусть…
 - О-о-о, друг мой, тут ты и прав, и не прав одновременно. Для нас это было… не знаю… работой, что ли. Как для тебя – сидеть в офисе и бумажки перебирать.
Я усмехнулся.
 - Ну а прав был в чем?
 - Чувствовать – это действительно прекрасно. Но именно люди научились этому в полной мере. Не так, как мы. Никто не ожидал подобного, представляешь?
Я задумался. Никогда не встречал людей с золотыми глазами. С руками да, с сердцем - тоже, но…
 - Вижу по лицу, о чем задумался. Действительно, золото пропало, а точнее, изменилось – слишком долго люди жили на земле, и этот солнечный свет, что мы отдали им, начал разбиваться на осколки, каждый из которых отражал что-то свое.
 - Это называется…, я щелкнул пальцами, пытаясь вспомнить физику, выудить ответ из воздуха. Но только спугнул жужжащих комаров.  Он булькнул скотчем.
 - Да не важно, как это называется, важно другое – глаза людей стали цветными. Зелеными, как листья и трава, голубыми, как вода и небо, карими, как солнце, заслоненное нашими крыльями. Кофе и шоколада тогда не было, - он подмигнул мне. Ну и… черными, - у тех, кому досталось меньше света. Но даже они стали чувствовать уникально, когда серебро стало ночью... Да... И мы начали за ними наблюдать… Начали знакомиться с ними, в разном времени, в разных городах, спускаясь с неба, чтобы просто пожить среди них, серебром освещая себе путь. Но это нам нисколько не мешало познать их. Мы больше не работали. Мы просто жили среди них. Среди вас. Да, мы могли – и можем сейчас – в любой момент вернуть себе золото, солнце всегда поделиться с нами, но тогда… Казалось, что мы поменялись не только глазами, но чем-то, что внутри нас… Закончился.
 - Кто закончился? - Я понял, что нырнул в его историю, ушел с головой. Он сидел и смотрел на меня сквозь горлышко бутылки, как в подзорную трубу, словно пират. И сквозь стеклянное дно светило золотое солнце. Я достал из холодильника еще одну, протянул ему, и он ловко открутил пробку. И продолжил, зная, что я внимаю его словам:
  - Послушай про глаза, что отражают небо. Чистые голубые глаза. Ту девушку я помню, словно вчера виделся с ней. Ее голубые глаза. Небесно-весенний взгляд ее шептал бризом моря, облаков и чаек… Надеюсь, ты не думаешь, что голубой – это холодный цвет? Да, так принято считать, но считают в математике, а мы с тобой – представляем.
Я кивнул. Представлять я умел больше, чем считать. Он одобрительно посмотрел на меня.
 - Она, с голубыми глазами, могла заглянуть к тебе в душу, друг, всколыхнув непонятно откуда взявшимся ветерком занавески на окнах, и сказать, холодно ли там, внутри? – он легонько стукнул меня в грудь. - Бьется ли твое сердце в ледяных оковах? А если так, то не пора ли включить режим разморозки, говоря современным языком. Да… - он вздохнул, - не все могли видеть такое, но некоторые могли…  Она могла… Я не боялся заглядывать ей в глаза, ведь в сердце у меня всегда полыхал огонь. И глаза ее рассказывали, каково это – гулять босиком по берегу, рука об руку, стараясь не упасть от накатывающих на ноги волн, и смотреть как голубой цвет смешивается с бирюзовым, там, на горизонте, где ничего нет. А здесь – только я и она. А еще – синие птицы, парящие над головой. Те, кого люди теперь так долго ищут, а они вон где были – в глазах прятались… Кстати говоря, любят крошки от апельсинового печенья, ты уж захвати его с собой, если вдруг соберешься заглянуть в такие очи какой-нибудь незнакомке. Я уже вижу, как она улыбнется тебе, когда птицы, ее подруги, подлетят поближе, любопытные: кого это она подпустила к себе? И обязательно слови несколько их перьев, от черничного до нежно-прозрачного, заправь ей в волосы, отчего она станет похожа на индейскую принцессу, и… Что это ты делаешь?
 - Рисую, - в какой-то момент я понял, что надо делать наброски таких историй, бросился в комнату, стараясь не упустить ни слова за спиной, и принес карандаши и блокнот. Он даже не заметил, как я убегал, а теперь окинул взглядом набросок, строки текста простым карандашом, улыбнулся:
   - Неплохо, дружище! Ты уловил самую суть, что редко у кого получается. В этом, кстати, сила карих глаз… Но о них позже.
 - Зеленые?
 - Они, друг, они. За голубыми всегда следуют зеленые… Тебе случалось встречать Дороти? Или Элли?
 - Имена напоминают сказки, что читал в детстве. Баума. Волкова,  - я покрутил между пальцами зеленый карандаш.
 - Все верно. Хотя это и не совсем сказки. Да и имя, по сути, не важно – она могла назваться по-всякому. Но назвалась Элли. Я случайно столкнулся с ней на улице, на булыжной мостовой, мы смущенно улыбнулись друг другу и разошлись в разные стороны, но я все-таки заметил, как ее зеленые глаза блеснули на солнце – золото не-нет, да проскочит искрой, всегда узнавая нас…  Позже мы столкнулись с ней еще раз – я уступил ей место в поезде лондонского метро, и – о чудо – она меня тоже узнала. И улыбнулась, говоря взглядом «Спасибо». Но я ждал третьей встречи, которая бы полностью поведала мне о ней. И том, каково жить с изумрудными глазами…
Услышав это, я с сожалением посмотрел на обычный салатовый, что был у меня в руке. Ангел взял пробку от бутылки и пустил ее плясать волчком, огибая посуду.
 - Не печалься, нарисуешь после, а пока запиши, если хочешь. Запиши, что тогда шел дождь….
Я нанес на страницу короткие штрихи, изображая дождь, записал несколько слов, снова поднял голову.
… один из будничных лондонских дождей, когда люди привычно достают зонты и идут себе по делам, будто ничего не случилось. Но было как раз наоборот. Случилась наша третья встреча. Я тоже был с зонтом, и капли уже привычно для меня барабанили по ткани, когда я заметил на улице незнакомку. Она стояла на месте, словно остолбенела, сжала плечи руками и было видно, что она уже промокла до нитки, ее мокрые волосы спускались на спину, и вода, сбегая по ним, устремлялась дальше, по пальто к земле. Я не видел ее лица, просто перебежал через дорогу, выслушав недовольство водителей и гудение клаксонов, и выставил над ней спасительный купол. И она, мокрая, но все равно жизнерадостная, обернулась и посмотрела на меня своим изумрудным взором, и я понял, что она издалека, хотя, наверное, жила где-то рядом, понял, что она ищет дорогу из желтого кирпича, ту самую, из упомянутых тобой сказок, хотя под ногами была всего лишь вечерняя плитка тротуара, понял, что она всегда верила в волшебные истории, хотя вокруг была только жизнь и так мало чудес, в которых она нуждалась. В третий раз, под тем дождем, мы разговаривали с ней взглядом, а сами не проронили ни слова…
Показа ему пару, стоящую под зонтом, под дождем штрихами, изображенную спешно, но вполне узнаваемо. А ему и крылья пририсовал. Хотя нарисованная девушка не могла их видеть. Да и не нарисованная тоже.
 - Кто ж так крылья рисует? А ну, дай-ка мне карандаш…
Он выхватил у меня инструмент, стер ластиком часть нарисованного и нарисовал по-своему, собственные крылья. Я был вынужден признать, что выглядел набросок гораздо лучше моего. Во всяком случае, его ангельская часть. Потом закрашу все это-изумрудно-зеленым, решил я. Только цвет найду подходящий. Бросил взгляд в окно. Мы, как всегда, бодрствовали до последнего, пока светать не начнет. А мне ведь еще на работу... Но я сразу отбросил эти мысли.
 - Пока ночь – пропустим карие. Пока темно – как серебро стало ночью? Ты встречал подобную красавицу?
 Он засмеялся и тоже посмотрел на ночь за стеклом.
 – Добро, пропускаем карий и шагнем в ночь, пока она не исчезла. И, пока я не сказал еще ни слова, как ты думаешь, что я расскажу об очередной знакомой?
 - Ты упомянул, что взгляд черных глаз в чем-то уникален, - я уже потянулся за углем. Чем, как не им рисовать предстоящий образ?
 - Да, уникален... А еще – может запросто свести с ума… Знаешь, мы очень переживали за всех тех, кому досталось мало света, мало золота. Думали, что они останутся практически такими же, как и были, в отличие от других людей. Но они нас удивили, удивили так, что мы просто не поспевали за ними и их жизнями, что уж там говорить о том, чтобы в глаза заглянуть… Они были и есть вихри жизни, мой друг, и мы сделали их такими, непоседами, не сидящими на месте. Им постоянно требовалось чего-то добиваться, достигать вершин, решать задачи, поставленные перед собой. Да и сейчас они такие же…
 - Но ты ведь встретил такой вихрь, да?
 - Встретил. Не знаю, к добру это было или к худу, но я…, - он замолчал, снова налил себе и выпил. Бутылка снова заканчивалась, как и ночь.
…влюбился.
Десятки вопросов, словно только и ждали подобного откровения, чуть было не сорвались с цепи, готовые быть озвученными, но он только поднял руку, покачал головой.
 - Эта история отдельная, и она гораздо интереснее и печальнее, чем обмен злата на серебро. Я поведаю ее тебе в другой раз.
 Я не стал спорить, не стал возражать. Само по себе то, что сенсей был влюблен, давало ответы на многое. И я только спросил, что он увидел там, в темноте? В двух затмениях солнца.
 - Как я уже сказал, - продолжил он, как ни в чем ни бывало, - черные глаза могли свести с ума – и сводили, по неосторожности людей и… гм… нелюдей. Меня захватила ночь, темнота, меня, создание света и солнца, закружил вихрь, и я оказался в его центре. Это были дни жизни, когда я не пытался жить просто, как хотел, спустившись сюда, это были дни, когда, вместо того, чтобы пытаться понять ее, я пытался понять себя самого. Затмения, как ты говоришь, отразили наш свет на нас же. На меня – в частности. Я жил, я любил, но мне было не все равно…  Любят ли меня так же, спрашивал я себя, или просто играют со мной, с моими крыльями, моими серебрянными глазами? Возможно, я испугался, чего не делал очень-очень давно. Полетел к солнцу и попросил…
 - Вернуть золото, - закончил я за него.  – Вот почему у тебя глаза сейчас искрятся, хотя не должны бы.
 - Как ты думаешь, я совершил ошибку?
 -  Что сдался, или что вообще связался с ней? – как мне хотелось узнать всю историю их отношений! Но я не хотел навязываться. – Знаешь, люди совершают ошибки. Быть может, и вы? И…Ты не сказал, как ее звали.
 - Марион.
 - Марион…, записал я в блокнот. Но нарисовал я вовсе не ее. Только вот добавить одну деталь – взять желтый, оранжевый, светло-коричневый и слегка нанести один поверх другого.
Глаза ангела, словно живые, смотрели с бумаги. Его глаза.
 - Карие?
Он долго смотрел на меня. Пожалуй, очень долго.
 - Нет. Уже почти светает. Идем на балкон.
Он знал мою квартиру, пожалуй, лучше меня самого, и прекрасно ориентировался в темноте, но за стеклянной дверью балкона уже поднималась заря. Мы вышли и облокотились на перила, посмотрели на восемь этажей вниз, на столько же вверх… Никого. Тихо. Ни машин, ни людей. Только где-то лаяла собака в предрассветном сумраке.
Мы стояли молча, по-видимому ждали первых лучей солнца. Его глаза сияли. Бутылку от так и не оставил. Допьет – и только потом соберется в путь. В следующую секунду он так и поступил.
 - А что с оттенками? – это вопрос вертелся у меня в голове последние минуты.  – Есть ведь и синие глаза, и «ореховые», и серо-голубые, и серо-зеленые, и даже желтые!
 - Ты сам знаешь ответ. Все оттенки – это просто сила эмоций людей, сила их чувств. То же самое и со смешением оттенков.
Да, он был прав, я и сам об это догадался. Выходит, золото разделилось только на те цвета, что он упомянул. Голубой, зеленый, черный, карий…
 - Почему «нет»?
 Он меня понял и усмехнулся, подняв руки.
 - Я вовсе не отказывался рассказывать. Я просто отел показать тебе. Это лучше, чем рассказ, поверь мне. Лучше увидеть, чем слушать болтовню, какой бы правдивой она ни была.
Солнце боязливо высунулось краешком из-за крыш и деревьев, заливая небо розовым свечением, его лучи карабкались по дому, выше и выше, быстрее и быстрее. Может, ангел нарочно подгонял их?

Первое тепло коснулось кожи рук, сжимающих перила, лучи понеслись дальше, к лицу. И ангел сделал то, что задумал. Распахнул крылья, заслонив меня от света тем, что было справа.
 - Смотри.
И я смотрел. Смотрел, как солнце пробивается сквозь белоснежные тончайшие перья, как желто-золотой восходящий круг приобретает карамельные оттенки, делаясь то чуть темнее, то, наоборот, светлее – ветер играл с перьями крыльев. Карий цвет.
Чтобы запомнить это, мне не нужно было что-то зарисовывать или записывать, я просто стоял и любовался тем, что подарило мне золото. Мне и еще миллионам людей на земле. Карие глаза. Вот почему мы видели ангелов и общались с ними, дружили с ними. Они постоянно хранили нас.
 - Ты понял, мой друг, что это за цвет? – он, чуть свернув крылья, сжал мое плечо.
 - Вы раскрываете крылья для нас. А мы должны раскрывать их для других, пусть и мысленно. Мы должны хранить других. В том наше счастье.
 - В том ваше счастье. И ты всегда это знал.
Я мог только кивнуть.
Он сел на перила, перекинул ноги – и полетел вниз, но тут же взлетел.
 - Купи вечером еще шотландского. И я, так и быть, расскажу тебе про нас с Марион. Глядишь, может и книгу про нас напишешь. С картинками, - и он взмыл вверх, в небо.
 - А я вспомнил, как это называется, - сказал я, но он уже не слышал.
Преломление света.
Я вернулся на кухню, убрал со стола. Глянул на часы. Полпятого утра, спать уже не ляжешь, через час все равно вставать. И я решил не ложиться.
Преломление света. Скажу ему вечером, подумал я. И понял, что это совсем не физическое понятие, а простое, жизненное. Как преломить хлеб. Они преломили свет с людьми. Интересно, что он скажет на такое сравнение?
Размышляя об этом, я, несмотря на время, начал собираться на работу.