Просто четыре встречи

День первый

Во второй понедельник октября я задержалась у подруги. Засиделись с болтовней о всякой всячине: она похвасталась подарком от матери – кольцом с александритом – ко дню рождения, а я фуксией; расцвела, мол, да такая красавица, у всех розовые юбочки, у моей фиолетовые. Чудо! Лена обещала посмотреть.

Уроки учить не хотелось, хотя последний класс обязывал быть более усидчивыми. Но как усидеть за уроками в 17 лет? Когда за окном последние листья падают, ветер о чем-то напевает, а с новой пластинки замечательные слова льются: «не повторяется, не повторяется, не повторяется такое никогда». Сегодня мы много музицировали и говорили о мальчиках. Кто с кем и как себя ведет. Мы обе считаем, что девушка должна быть строгой и недоступной. Даже со своим парнем. Со своим. А где он, этот свой парень? И как узнать, какой именно свой? Не ошибиться бы. Знакомые мальчики есть, а сердце почему-то молчит.
        – Как у тебя с Пашкой? – спросила Лена, словно услышала мои мысли. – Не надоел?
        – Надоел.
        – Зачем дружишь?
        – Я дружу? Это он всё ходит и ходит…. Пристал, как банный лист.
        – Раньше он тебе нравился.
        – Раньше…. Как тебе сказать…. Нравился не он, нравилось внимание, как на гармошке играет, под окнами торчит. Песни жалостливые поёт. Соседи выглядывают – льстило. Но это все надоедает, понимаешь? Когда изо дня в день одно и то же, без развития, без перемен – всё надоедает, даже внимание.

Вечер, однако, надвигался, и я поспешила домой. Только вошла в прихожую, успела заметить, как что-то синее мелькнуло в проеме двери. Сюрприз? Кто бы  это мог быть? На Пашку не похоже. Этот не прячется. Сейчас узнаю. Заглянула в комнату, – батюшки, а у нас-то, оказывается, Сашка. Высокий, красивый, в синем вязаном свитере и с необычной прической – стриженый, один чуб торчит. Такая прическа для нас с сестрой в диковинку. Сейчас популярны разные ВИА, и парни, подражая музыкантам, отращивают волосы. «Патлы», как они говорят. И в школах и училищах с этим идет яростная комсомольская борьба. Правда, с переменным успехом. Середина семидесятых, все-таки. Новые веяния, новая мода. А тут вдруг живой представитель редкой мальчишеской причёски. Мы друг другу приветливо улыбнулись.

Сашка —  одноклассник моей сестры, и значит, старше  меня на полтора-два года.  А еще он сосед по подъезду в доме на старой квартире. Представьте себе парк, что расположен на острове, который огибает один из рукавов Енисея. Зовется он Протокой, и дом наш бывший с шестью подъездами и аркой посередине стоит на его левом берегу. А сам парк начинается с моста как раз около  нашего бывшего дома. Близость кусочка естественной природы в центре города соблазнительна,–  вот почему мы с сестрой все детство провели в парке. И Сашка с нами. 
       –  Знаешь, я тебя уже часа полтора жду, хотел увидеть.
       – А я думала, ты уже домой, –  сказала Нина. И странно на меня посмотрела, будто не рада гостю, точнее, не рада моему появлению. Я давно заметила, все парни должны приходить только к ней. Впрочем, надо отдать ей должное: в отличие от меня, она умеет с ними общаться легко и без всякой наигранности. А я слишком стеснительна, чтобы вести себя просто. И это меня часто напрягает. Только с Пашкой я могу вести себя непринужденно, потому что воспринимаю его как брата, не более. Он учится в техникуме, и как только у них кончаются занятия, сразу мчится к нам. Иной раз бывает, что мы оба готовимся к урокам: он в одной комнате, я в другой. А Сашку я не видела года три, и он для меня теперь, как незнакомый парень, и это меня смутило.
      
       – А давайте чаю выпьем, – предложила я, чтобы расслабить некоторую натянутость, которая всегда возникает с моим появлением.

Живем мы небогато, родители купили только плательный шкаф, телевизор, холодильник и диван, все остальное, включая кухонную мебель, отец сделал сам. Кухонка у нас маленькая, квадратная. Около газовой плиты узкая двуярусная лавка-полка для кастрюль и сковородок длиной до раковины. Напротив окна буфет, сразу у входа, около стены, смежной с комнатой стол с табуретками. Холодильник стоит в коридоре, так как он в пространство кухни не входит. И пришлось выбирать: либо холодильник в углу, либо мы все за одним столом во время обеда. Выбрали общую трапезу. Где еще так семья может вместе хорошо пообщаться? И где еще так непринужденно завяжется беседа с гостями? Только на кухне за чашкой хорошего чая, который я и направилась заваривать.  Сашка вызвался помогать.
 
Болтая и жестикулируя, он так оживлённо рассказывал о Сахалине, что на краю света, о мореходке, где учится, о море, что плещется, о дружеских потасовках, что – бац! – одна чашка слетела на пол, расколовшись.

       – Любимая чашка! –  ахнула я, почувствовав, как сразу душа заныла. Так всегда бывает, когда сердце словно предчувствует что-то, а сказать не может. И только болит, болит….
      – Подумаешь, чашка! У вас их много. А эта была с трещиной.
      – Сам ты с трещиной! Наш первый сервиз. Маме ко дню рождения подарили.
      – Сто лет не виделись. А ты о дурацком фарфоре горюешь.
      – Теперь комплект станет неполным. Кто-нибудь шестым будет, и придется  наливать в кружке. Некрасиво получится! А я так мечтаю, чтобы все по этикету…
Договорить не успела, как Сашка, я даже не поняла как – смахнул  фуксу с окна – фиолетовые юбочки обреченно распластались на полу.
        – Аккуратней нельзя?    – выкрикнула я, бросаясь спасать любимый цветок. – Вот ведь медведь какой!
       – А чего у нее такой тонкий стебель? Я только понюхать хотел. Ну, прости!

Убрав землю с пола и восстановив цветок, я понесла горшок в спальню, с трудом сдерживая раздражение: похвасталась, называется, подруге. Придет, а здесь только начатки. Хорошо еще, сам цветок цел, а то бы несдобровать гостю. Вот ведь принес черт проказника! Во мне начали бороться два чувства: радость другу юности и раздражение от его неловкости. Когда вернулась на кухню, то по лицу Сашки поняла: никакой вины у него  и в помине нет. Он оживленно что-то рассказывал, мама с сестрой внимательно слушали. Чашки поминутно так и взлетали ко ртам. Увидев меня, Сашка предложил присоединиться, словно не я хозяйка в этом доме, а он. Вот нахал! Достанется же кому-то такое чудо. 
 
После чая мы пошли гулять. Я, Нина и Сашка! Звезды уже разгорелись,  фонари выстроились в ряд. Ветра нет, только слегка морозит, и луна над крышами зависла воздушным шаром, на котором, как мне показалось, изображена лукавая мордашка Сашки. Было немного прохладно. Середина октября все-таки. Идем по улице, а я удивляюсь сама себе: какое прекрасное настроение! Это в противовес обычному:  грустно-печальному. И виной этому  Сашка. Он так смешно рассказывает истории из своей жизни, так ярко вспоминает школу и наше босоногое детство, что мы втроем  поминутно взрываемся от хохота. И я уже готова ему простить и чашку, и цветок, и что угодно, и даже третью, по-моему, сигарету во рту, хотя терпеть не могу табачного дыма.  Пришлось ему сказать об этом, и, выпуская дым, он старался дышать в сторону. Молодец, конечно, но лучше бы курить перестал.

Когда впервые достал сигареты, еще в подъезде, то спросил нас, предлагая:
      –  Вы курите?
      –  Нет,  – говорю, –  а что?
      – А то,–  отвечает, –  что я по губам бы отшлепал!
      – А ты сам?
      –  Мне можно, я – парень.
И я подумала: странный народ –  мальчишки! Нас, значит, по губам бы отшлепал, а сам дымит как паровоз. Вот и пойми их души!


Дойдя до парка, мы заходить в него не стали, поздно все-таки, зато отправились к Сашке в гости. Его бабушка нас узнала.
       –  Ай, дачкИ, не смянились совсем. Похорошели, вытянулись. Помнитесь малютками. Одна бойконькая такая, а другая тихая-тихая, с большими глазами. 
       – Тихая – это про меня, – сказала я, улыбнувшись.
       –  Хорошо, что зашли. А то все разные девицы вокруг маво Сашки крутятся. Юбки едва задницы прикрывают, страх смотреть. Сами-то учитесь?
       –  Я школу оканчиваю, а Нина в педучилище на втором курсе.
 
Баба Настя  –  это мать матери Сашки. Он лишился матери еще в раннем детстве, и воспитывала его бабка, хотя родной отец  жил в городе с другой семьей. Бабкой ее называли соседи, так как она всегда ходила во всем черном, и казалась старой, хотя ей, наверное, на тот момент было не более пятидесяти лет.  А Сашка называл ее мамушка, потому что любил очень, слушался. Уникальная бабулька!  Помню по детству,  у них был замечательный черный лакированный стол с фигурными ножками, а на нем красивая ажурная зеленая скатерть, на которой красными буквами было вышито: «Бог есть любовь!». Тогда, в детстве, меня очень занимала эта надпись. Я смеялась и говорила словами отца, что никакого бога нет, а бабулька сердилась и грозила пальчиком, но ко мне относилась хорошо, и всегда угощала нас с сестрой чаем с бубликами. Жили они небогато, но у Сашки характер был веселый, общительный, и мы с сестрой часто были у них дома. Баба Настя нам не мешала, точнее, мы не мешали ей. Сидела себе на кухне, что-то шептала себе под нос. Или толстую книгу  читала, с оформлением страниц, как в журналах, в две колонки, и очень старую. Мне всегда хотелось в нее заглянуть, но когда бабульки не было дома, не было на виду и книги.  А рыскать в чужом доме неприлично.

Я вошла в комнату и вздохнула с облегчением: знаменитая скатерть оказалась на месте. На душе стало тепло, как в детстве, которое захотелось вернуть. Хоть на минутку.
 
Сашка снял гитару со стены, и взял первые аккорды. Я рот раскрыла от удивления, как здорово! Живая музыка, и вот она, рядом со мной, звенит, журчит, льется! Все мелодии были красивые. Особенно мне понравилась песня о том, как засыпает осенняя природа:
 
Только сонная вода омывает берега, унося с собою наше счастье.
Все пройдет, все пройдет, белым снегом занесет…

Хорошо кто-то придумал! Как сказал Сашка, автор песни неизвестен, но перелетает она из уст в уста. Вот и нам с сестрой понравилась. В ответ я записала ему в блокнот небольшое стихотворение о нем самом стилем поэмы «Кому на Руси жить хорошо» вперемешку с прозой. «В какой стране – неведомо, в каком краю – не слыхано, в каких стенах – смекни-ка сам, жил бойкий паренек».
       – Тоже автор неизвестен? – поддел он меня, прочитав первые строчки.
       – Почему же не известен. Это мои стихи. Видишь, на твоих глазах сочиняю.
       – Да, ладно, – как мне показалось, не поверил Сашка, но стихи принял. И записал на обороте листка наш адрес, обещая писать. 

Потом он заставил меня расплести косу. Ему, видите ли, нравится, когда у девушки распущенные волосы. Я, хоть и засмущалась, но послушалась, расплела, и они рассыпались по плечам шелковистой волной. А он весь вечер восхищался моими волосами и даже спросил:
          – А почему ты не распускаешь? Такую красоту прячешь. Все парни были бы твои.
          – А мне не нужны все парни, –  фыркнула я.
          – А кто тебе нужен?
          – Кто-то один, самый достойный.
          – Думаешь, такой найдется? – скривился Сашка.
       
Через час мы засобиралась домой, хотя мне хотелось еще немного  гитару послушать. Но в нашем городе поздно вечером бродить по улицам небезопасно.
       – Сейчас посажу вас на автобус, – сказал Сашка, набрасывая куртку.
       – И всё? – возмутилась Нина.
       – А что ещё?
Сашка округлил глаза, будто не понял. Видимо, ему не хотелось нас провожать. И я уже собиралась смириться. Но пересмешница-сестра не удержалась от колкости.

       –  А после автобуса мы одни пойдём? Почти два квартала? Какой же ты после этого парень? А вдруг к нам пристанут?               
       – Ладно, провожу,– снисходительно согласился Сашка,–  только мамушку предупрежу.

Пока он разговаривал с бабкой, я негромко восхитилась сестрой:
       –   Умеешь ты  заставить всё по-своему сделать.
         – А как же ещё? Он же парень. Зачем тогда к себе в гости звал? Мы могли бы остаться дома.

Всю дорогу Сашка оглядывался по сторонам: вполне можно было нарваться на толпу переростков. А там и до драки недалеко. Но по счастью, ничего с нами плохого не случилось, и мы благополучно дошли до дома. А потом я, так и быть, проводила его до остановки. Я в своем городе поздно гулять не боюсь. Что со мной может случиться, если я сознательно избегаю злачных мест, а от автобусной остановки до дома дорожка короткая. 
 
Вечером, лежа в постели, я думала о внезапном госте. Оказывается, к людям интересно приглядываться. Все такие разные! И не поймешь-то их, особенно мальчишек. Хм-м! Наверное, то же самое парни думают и о нас, девчонках. Как странно! Как давно мы знакомы. Играли когда-то вместе. Проказничали. Сестра с ним училась. Он появился, и мне показалось, что с собой что-то давнее принес. Будто из прошлого явился, из детства, которое не вернуть. И остались лишь воспоминания, переходящие в сон, как мы с Сашкой на берегу Енисея мальков ловим. Хлеба в банку набросаем, дырку в крышке проделаем и – на дно. И мальки вокруг снуют, снуют и заплывают. И останется только за веревочку дернуть….
 

День второй. 

Звонок в дверь заставил меня оторваться от учебника. Уж, не Сашка ли?  С прошлой встречи минуло три дня, и я, мягко говоря, заждалась. Сначала очень хотелось увидеть, по городу прогуляться, в осенний парк зайти, листьями пошуршать, а, дойдя до реки, покидать в  воду камушки.  Но Сашка не приходил, и, подумав, что он забывчив, я успокоилась и перестала о нем думать.

И тут настойчивый звонок, открыла дверь: Сашка. 
        – Наконец-то явился! – произнесла я, снова увидев самодовольную улыбку.
        –  Ну, привет, что ли! Ждала? – усмехнулся он, разуваясь.
        –  Вот еще! С какой кстати?
Мы прошли в комнату, я подала гитару и попросила сыграть. На самом деле, это предлог был. Оказавшись с ним один на один, я растерялась, не зная, как себя вести. О поэзии говорить? У него, наверное, другие интересы. Байки слушать – сегодня  настроения нет. Самой болтать? Не знаю о чем. Не о погоде же? И гитара сейчас как палочка выручалочка.
       – Ты где-то учился? – захотелось его похвалить. – Нравится живой звук.
       – Ну, еще бы, – самодовольно отозвался он. – Все девчонки млеют под гитару.

Мне захотелось сказать, чтобы не ровнял нас со всеми. Мы с Ниной не как все. Мы другие, и отношение к нам должно быть другое, правда, я еще пока не знаю, какое. Но что не как ко всем – это точно. Отец нас воспитывал принцессами. Но не в том смысле, что ничего не делают и через губу плюют. Просто мы всегда и везде должны вести себя достойно.

 Сашка о моих мыслях, конечно, не догадывался и, настраивая гитару, спросил:
        – Откуда она у вас, кто играет? Кстати, вполне приличный инструмент.
        – Нину наградили. Вчера городской конкурс был. Третий год в вокальной группе поет. В субботу на танцы поедем, услышишь.
        – Ты меня приглашаешь?

Сашка выжидающе уставился на меня. Меня это смутило – как парню объяснить, что это он должен приглашать? Правда, в мечтах иногда представляю себя смелой, решительной и бойкой. Как Нина. Она в общении и строга,   и проста. С ней легко. А мне проще выказать равнодушие.

       –  Я никого никогда не приглашаю, просто даю информацию. Хочешь – иди с нами, не хочешь  – на аркане не потащим.
        – А-а, – еле слышно произнес Сашка, как мне показалось, разочарованно. – Что сыграть?
        – Про осень. «Сонные берега» и еще ту, вторую, про журавлей. Даже не знаю, какая из этих песен мне больше нравится.

«А здесь чужие стоят леса, я вспоминаю твои глаза, твою улыбку, твои слова, твои слова…».

Он заиграл, а я заслушалась. Не сказать, что замлела, но где-то рядом. Мне сейчас не хотелось открыто выказывать свой интерес. А вдруг я ему не понравилась? И тогда все мои приглашения и топтания вокруг него могут ему показаться навязчивостью. Уж чего-чего, а этого не хотелось бы. Он должен догадаться о моем настроении сам. Более того, он должен меня добиваться. Как рыцарь, как принц. А я – отказывать, давать новые задания и даже потешаться. Но слегка. Главное, не переборщить с насмешками, чтобы не получилось, как у принцессы из сказки  «Король-Дроздобород».  В моей памяти всплыли любимые книжки, и те три условия, которые герой выполнял, чтобы добиться свою принцессу. Я, конечно, не принцесса. Хотя почему не принцесса? Очень даже принцесса! Отец меня одевает как куколку, любит, боготворит. Я у него самая умная, красивая, достойная. Со мной есть о чем поговорить. Я разбираюсь во многих вещах, на уроках физики быстрее мальчишек получаю ток в цепи, а на уроках химии и литературы мне вообще равных нет.  Почему не принцесса? Очень даже принцесса. Только вот принц ли Сашка? Пашка, как я уже выяснила – не принц. Да, он ходит за мной по пятам и – что? А ничего. Маленький некрасивый, длинноносый. Да еще есть в нем что-то такое, что невольно ждешь какой-нибудь мелкой пакости. Именно мелкой, банальной и глупой. Потому что даже на большую подлость его не хватит. Впрочем, я, наверное, как всегда ошибаюсь. Откуда мне знать истинные характеры других людей? Вот у Ленки есть любимая фраза: «Чужая душа – потемки!». И она права. Разве есть у меня такой фонарик, которым я могла бы чужую душу осветить, чтобы понять: этот тебе по судьбе, или не этот? Кто из них, новых знакомых, уже наметил себе что-то не хорошее, что может мне не понравится? Разве могла наивная Жанна из романа Мопассана заранее знать, какая у нее будет жизнь? Ей жених тоже казался умным и благородным, и жизнь сплошной сказкой. А чем оказалась? Увы, совсем не сказкой…. Нет, чтобы девушке первой свои чувства показать – надо быть дурой.  А я, слава богу….
 
Пока Сашка играл на гитаре и пел, я решила его нарисовать. Взяла альбом, карандаш и стала набрасывать контур фигуры, думая о нем. Хм-м! нагловатый парень. Такой не стесняется. Веселый, балагурный, даже пошловатый. Но может быть, притворно? Вдруг и он стесняется, как я? Только я такая, как есть, а он  маскирует стеснение, изображая веселье и бесшабашность. Хотя нет, не похоже. Этот высоко себя ценит. А других? И какого он мнения о девчонках? Почему-то вдруг подумалось, что не очень высокого. Тогда тем более надо быть не доступной, пусть не раскатывает губу. Ишь, чего удумал: млеют! Я тебе покажу, что девчонки бывают всякие. И недотроги бывают, и очень умные.  А то пару-тройку анекдотов рассказал и думает, крепость взял? Ан нет, милый: дудки!
 
Когда Сашка закончил одну из песен, спросила:
       – Знаешь, чего тебе не хватает?
       – Чего?
       – Хорошей девчонки.
       – Какой, нехорошей? — переспросил он, лукаво улыбнувшись.
       – Нет, хорошей. Нехороших у тебя, может быть, хватало. Я права?

       – Вообще-то, да! –  признался Сашка, и лицо его на мгновение стало каким-то другим, словно подумал о чем-то, и ему взгрустнулось. Я про себя возликовала: «Ага! Раскрылся-таки на минуту. Тоже мечтаешь о счастье, как и мы! Впрочем, мне это могло и показаться. Мама говорит, что я часто домысливаю за других людей. А они могут так вовсе и не думать.
        – Только зачем мне сейчас хорошая? – продолжал он. –  На хорошей жениться надо.

Сердце моё радостно ёкнуло. Уж, не обо мне ли? В сердце затеплилась слабая надежда на удачу, словно зеленый росток пробился. Какое-то новое чувство начало вдруг во мне проявляться, маленькое, слабое. Только бы его грязным каблуком в пыль не втоптали, по ветру не пустили, в клочья не разорвали. В такую минуту я запросто могу зардеться, потому торопливо склонилась к рисунку, чтобы не увидел моего лица в момент смущения. Кажется, щеки уже запылали. Вот только этого сейчас не хватало! Мои чувства – это мои чувства, и посторонним их знать не обязательно.
       – Что у тебя там? – заметил он мое смущение.
       – Да вот,–  залепетала я. – Хотела изобразить тебя в момент игры, но кисть руки, обнимающий грифель, схватить никак не могу. До дыр уже лист дотерла.

Улыбнувшись, Сашка отобрал карандаш и в пять секунд исправил то, что мне полчаса никак не удавалось. Я подумала: «Какой парень! И поет, и рисует, и байки рассказывает так, что со смеху помрешь». Сердце учащенно забилось. И чтобы он не заметил волнения, я сбежала на кухню чайник на плиту ставить да бутерброды делать.  Нет, нельзя сейчас интерес показывать. Не хочу быть прилипалой, как его «нехорошие девчонки». Ишь, чего удумал, как гитарку в руки, так все к нему в объятия.  Не на тех напал! Да, милый дружок, не на тех напал….

И хлеба еще не нарезала, как появился Сашка.
       – Чем будешь угощать?
       – Яичницу жарить умеешь?
       – Умею.
       – Жарь.
       – А почему не ты?
       – А у нас сестрой ритуал есть для нового гостя — показать себя на кухне. Немало ребят у нас здесь яичницу жарило.
 
Сказав «немало ребят», я сильно преувеличила, сама не знаю, зачем. А было-то гостей всего трое: Пашка, сосед Петька да Жорка, что к сестре приходил, да она его отшила. Нам глупые парни не нравятся, а еще наглые. Если парень девчонку не уважает, закурит в квартире или мат загнет – нам звоночек, что пришелец не нашего поля ягодка. А если – не дай бог! –   руки распускать начнет и целоваться полезет, так и вообще – скатертью дорога. Впрочем, такое поведение мы, слава богу, еще не встречали.

       – И у кого вкуснее? — спросил Сашка, закидывая в сковородку восьмое яйцо.
       – Не скажу, — ответила я, улыбаясь.

Не пропадет в жизни такой парень, видать по всему. Те трое ограничились тремя-четырьмя яйцами, этот размахался на весь десяток. Когда глазунья была готова, он поставил сковороду на стол, жестом приглашая меня присоединиться.
Улыбаясь, я отложила в тарелку треугольник из двух яиц. Сказала, что мне достаточно. Друг детства пришёл в неописуемый восторг: все остальное, значит, ему останется. А уж крепкий чай я, так и быть, сама заварила. Любителями хорошего чая в нашей семье считаемся мы с отцом. Если индийский чай, особенно «Три слона» достать трудно, то грузинский чай под номером 36, или индийский 52-ой в магазинах бывает всегда. Но его надо уметь заваривать. Отец нас учил так: надо хорошо прогреть фарфоровый чайник, затем высыпать туда чайную ложку сыпучего чая, дать ему немного прогреться, добавить немного сахара, и все это залить крутым свежим кипятком, а потом закрыть чайник большим махровым полотенцем, чтобы напиток хорошо настоялся в тепле. Еще желательно, чтобы кипяток был свежим, то есть не подогреваемым по нескольку раз. И  тогда в чашке любимый напиток и вкусный, и ароматный, и бодрящий. А еще в чашку надо не сыпать сахару, он портит вкус чая, а для сладости подать что-нибудь вприкуску: или шоколадные конфеты, или вафли. Правда, Сашке я об этом сказать не успела: вбухал уже в чашку четыре ложки сахара, чем, по-моему, мнению, испортил мои старания. Ну, да ладно! Пусть пьет как привык. Что мне сахару жалко? 


В шесть часов пришла с работы мама и послала нас в подвал за дровами для титана: ей захотелось помыться. Что-то в нашем доме построили не так, и газовые колонки в ванной пришлось отключить, установив титаны через год после вселения.   Вот так и живём: хочешь помыться – шагай в подвал за дровами. Открыв кладовку, я достала топор и набросала к колоде несколько чурок, предлагая их сначала расколоть, а потом самые длинные еще и разрубить, иначе они не войдут в титан.  Сашка рубил дрова, а я собирала их я в большой мешок. Раскалывая поленья, он делал всё возможное, чтобы ему не прилетело поленом по голове, ведь потолок-то в подвале низок. И он так смешно изгибался, чтобы избежать встречи с летающей чуркой, что одна из них непременно приземлилась у него на спине. Я невольно рассмеялась, видя его недовольную гримасу.

       – Тебе смешно, а мне больно, – проворчал он, пиная упрямое полено.
       – Нечего было бояться,– усмехнулась я.  – Мне что-то ни разу не прилетело.
       – Ты колола дрова? Такая хрупкая и колола? – воскликнул Сашка и уставился на меня, как на диковинку.
       – Конечно. А кто еще? У мамы работа тяжелая, устает сильно, а отец по полгода в больницах. И сейчас на курорте.
       – Прости, я не знал. Я помню его строгим.
       – Только сучковатые колоть труднее, вот я их тебе и подсунула.
       –  Это правильно, колоть дрова – не женская работа. Я бы своей девушке не позволил.
       –  По счастью, сейчас нам Пашка часто помогает.
       – А кто это?
       – Увидишь.

Когда мы вернулись из подвала и затопили титан, действительно пришел Пашка. Я их познакомила. Пока мама готовила ужин, Сашка в большой комнате организовал бой подушками. Меня просто завалили ими. Я притворно сердилась, а мама кричала, чтобы мы не развалили дом по кирпичикам. Было весело. Сашка весь вечер был в ударе: сам веселился и веселил нас. Даже сестра оторвалась от своих занятий и присоединилась к нам, когда мы играли в бутылочку. Только вместо поцелуев у нас были задания: или стих рассказать, или анекдот, или танец сплясать. 

Через час мы пошли гулять: Я, Пашка и Сашка. Нина осталась дома, ей надо было закончить какой-то реферат, и она боялась, что не успеет. А я вообще об учёбе забыла. Только я, только Сашка, и мое хорошее настроение. Сначала мы зашли в парк, полюбовались луной в реке с небольшого ажурного моста. Я прочитала свои новые стихи о луне. Обычные девичьи стихи, может быть, даже наивные. Но мне нравилось, что я их сама сочинила под то настроение, какое у меня было: грустно-лирическое.

Вечер тихо наступает, плещется река.
Будто нехотя всплывает серебристая луна.
Лик лимонный умывает в синей речке ото сна,
А на берег набегает беспокойная волна.

       –  Я бы тебе подыграл на гитаре, –  вдруг сказал Сашка. Он как-то притих, задумался, видимо все свое веселье у нас выплеснул.
       –   Что гитара? Один звон! –  неожиданно  высказался  Пашка, презрительно скривив губы.  –  Я предпочитаю гармошку.

В его голосе мне послышалось раздражение. Неужели приревновал? Я в ответ промолчала. Гармошки у него с собой нет, все равно блеснуть не на чем. Впрочем, можно и не блистать, я его песен за год наслушалась по самую макушку. Потом ребята «издевались» надо мной, спрашивая всякие глупости, проверяли эрудицию. Только бесполезно: сколько я знаю сверх школьной программы, не знают все мои друзья вместе взятые. Одни не имеют библиотеку, как у нас, другие ходить в читальный зал не приучены, у третьих память не тренирована. А мне хорошая книга дороже любой вечеринки. Наверное, поэтому меня часто считают скучной. Только мне это все равно: знакомые приходят и уходят, а книги…, книги и знания остаются.

 В девять часов я засобиралась домой, сказав, что сегодня еще не открывала учебники, и Сашка проводил нас до остановки. Ждали автобус несколько минут, уже замерзать начали,  и Сашка предложил Пашке:
        – Давай тебя на автобус посадим. Тебе же на тот берег, далеко идти. Енисей еще не встал.
        – Нет.
Паша насупился. Он иногда может быть таким упрямым.
        – Что, до дома проводишь?
        – А как же.
        – А потом как?
        – А как-нибудь.

Сашка в ответ промолчал, а я подумала: «Ага, съел? Не любишь провожать, или не привык. Мы бы тебя приучили, да жаль, уедешь. А вот Пашенька – молодец! Хорошо поддел, пусть задавака знает».  И тут я услышала.
       –  Нравится мне ее улыбка!
Это он про меня, вроде. Я растерялась, не зная, как реагировать. По счастью подошел автобус, и мы с Пашей уехали. Так что я не успела раскраснеться. И – слава богу!
 
Вечером я снова думала о Сашке. Прямо из головы не шёл. Как сегодня мама его назвала? Пакостный? Есть что-то. До всего его рукам забота есть, причем, не по делу. Ладно бы, выключатель починил, или пол подмел – нет ведь, непременно надо что-нибудь сломать, разбить или исковеркать. В прошлый раз фуксу сломал, сегодня подушкой люстру зацепил. Пришлось лампочку менять. Тогда чашка сломалась, нынче кружка на пол слетела. Хорошо фарфор толстый, цела осталась. И с проигрывателем экспериментировал, скорости менял, лучшую пластинку поцарапал. И никакого чувства вины или раскаянья. Странный народ – мальчишки! Или только этот мальчишка странный? Сердце мое взволнованно билось, и думы неслись и неслись. Вот мы с ним в парке гуляем, вот он играет для меня, вот мы…. Хотя нет, целоваться нам еще рано. Не готова я пока к поцелуям….  И с желанием, чтобы мне услуживали, я, пожалуй, тоже переборщила. Никто мои желания исполнять не будет. Особенно такой, как Сашка. Парень знает себе цену, к вниманию привык, наверное, будет ждать, пока я первая откроюсь. А я первая не смогу – не тот характер. Да и не принцесса я вовсе. Совсем обыкновенная девчонка, которой хочется необыкновенной любви. А может, и самой обыкновенной, главное, настоящей, искренней и чистой. А есть она, такая, настоящая?
 

День третий.


Наступила суббота. День, когда Нина должна выступать в клубе горняков. А потом будут танцы. Я решила пойти. Не из-за танцев. Нину поддержать. Это все оттого, что я не люблю толпы. Наверняка будет тесно, много музыки, подвыпившие парни. Они почему-то считают, что со стаканом портвейна выглядят привлекательнее. В моем понимании – нет! А вот развязнее и наглее – точно. Наверное, ради этого и выпивают. Кстати, кое-какие девчонки тоже прикладываются, видимо, чтобы не стесняться. Мне это противно. И все почему-то забывают, что почти все в комсомоле и должны нести это высокое звание достойно. Хотя какие сейчас комсомольцы? Дел настоящих нет, а те, что есть, по-моему, давно имитация настоящей работы. Вот где-нибудь на стройке, в тайге, на БАМе и кипит бурная жизнь, какие-то подвиги совершаются, а у нас? И в училище у Нины, и у нас в школе ничего интересного нет. Вот только сейчас с собрания. И о чем говорили? Об учебе, о пропусках, о длинных волосах. Хорошо живем, раз глобальных проблем нет. Я вела себя до ужаса невоспитанно: читала книгу. Ругаю других, а сама? Я-то какая комсомолка? Вот если бы сейчас была война, была бы я на передовой? Ох, не знаю-не знаю. Я такая трусиха. Нравится парень, а сказать ему об этом трушу, точнее, не хочу. Или не могу?

С этими мыслями зашла домой, не успела разуться – звонок! Сашка. Ну, словно по пятам шел.
       – А мы тебя сегодня не ждали. Ты у друга должен быть, —  удивилась я, открыв дверь.
       – Мне там надоело, — ответил он. — С двух часов около вас околачиваюсь, но тебя все не было. Я к тебе пришел.
       – Ну, проходи.
«Все-таки паренек целый час возле моего дома топтался, если не сочиняет», – подумала я, наблюдая, как слишком по-свойски, будто кузен или друг, он проходит в комнату. Поймала себя на мысли, что мне это нравится и не нравится одновременно.

Почему-то подумалось, что сочиняет, точнее, произносит привычные фразы, прекрасно зная, чем можно девчонку увлечь. Парень-то видный, яркий. Девчонки, поди, табуном вьются. Не то, что я, незаметная скромница. Но кто сказал, что у меня нет характера, и я непременно должна подходить под чужие стандарты? А я не хочу подходить. Может, я и не самая лучшая, но я такая, какая я есть, и с моим мнением, настроением, воспитанием надо считаться. Кто-то в моем возрасте, может, уже все испытал, все попробовал и даже родил себе дитятко, а я все еще об этом даже думать боюсь. Или не желаю? Или все-таки боюсь? Разве у парня на лице написано, что он думает на самом деле? Ты ему душу раскроешь, а он плюнет в нее, или грязным ботиком залезет, ты ему бабочку в ладошке, а он тебе слизняка в ответ. Ты ему сердце трепетное, а он в ответ булыжник с мостовой, сколотый и затертый.  И смятую траву в парке, и анекдот непристойный. Это вместо стихов и прекрасного ночного неба, обрамленного стихами о любви великих поэтов. И все под красивые дешевые слова, сказанные как под копирку.  Нет, чтобы парню руку доверия протянуть – надо в него поверить. Поверить в искренность чувств, или хотя бы в росточек, маленький росточек настоящей дружбы. Но я пока этого не вижу. Не вижу никакого ростка, или хотя бы заинтересованности. Сижу вот себе тут рассуждаю, пока гость по квартире шатается и во все углы, куда не надо, нос сует. И мне, как хозяйке, его надо как-то развлечь, а как парней развлекать – я не знаю. 

Снова подала гитару: пришла в голову мысль, что надо оставить о нем приятное воспоминание.  Проказы забудутся, фукса подрастет, а красивые песни останутся.
        – Саш, давай я тебя на магнитофон запишу. Ты уедешь, а я буду слушать. Слушать и вспоминать. Представляешь, зимний холодный вечер, и твой ласковый голос. И живой огонь в топке титана, или свеча на столе.

Он согласился, и я включила магнитофон на запись. Лучше бы я этого не делала: сердце мое опять затрепетало, а чувства взъерошились. И так хотелось, чтобы песни были для меня, и только для меня. От мысли, что полюбившиеся мелодии он мог тремя часами раньше кому-то другому играть, у меня портилось настроение.

Пока я возилась с магнитофоном, из училища Нина пришла. А следом за ней Пашка. И чего явился? Хорошо, Енисей не замерз, а то он гармошку бы свою непременно притащил. По льду до его дома и пяти минут нет. В прошлую зиму только промолвишь, что скучно стало, оглянуться не успеешь, а он уже гармошку несет. В его репертуаре у меня тоже любимая песня есть, про девушку, которая сгорела в пожаре. Сильно жалостливо Пашка ее поет! Заслушаться можно, даже слезы наворачиваются. Думаю, если бы гармошка была, они бы музыкальный турнир устроили, а у меня от них и так голова кругом. Если выбирать, я непременно выделила бы гитару, мне сам ее звук нравится: хоть гамму сыграй – заслушаюсь.  Словно почувствовав, Сашка целый час не расставался с гитарой, все играл и играл, и играл. Видимо, был в ударе.

Устав бренчать, он попросил:
       – Мне сказали, ты поешь хорошо. В прошлый раз так и не спела. Стесняешься, что ли?
       – Поет хорошо у нас Нина. У нее сопрано, а я так – вторым голосом иногда подпеваю, да подыгрываю ей.
        – Ну, тогда сыграй что-нибудь. Если тебе нравится гитара, я бы пианино послушал.
        – «К Элизе» Бетховена подойдет? Или «Лунную сонату» минут на пятнадцать? – съязвила я, прекрасно зная, что знакомые ребята только первую часть могут выслушать и то, не до конца. Видимо, наши души привыкли уже к современным барабанным ритмам, что прекрасная мелодия Бетховена воспринимается иными с большим трудом.
        – Давай лучше Огинского, «Прощание с Родиной». Иногда как Кызыл вспомню, тоска накатывает, хоть вой. Тетя Лиля говорила, ты хорошо  полонез играешь.
        – Это как настроение. Хорошо слушают – хорошо играю. А народу не интересно, и я фальшивлю. 

На удивление Нина приняла предложение с живостью: ей надо было распеться. Сначала я сыграла полонез, потом мы спели любимые «Тополя», «Ромео и Джульетту», «Песенку про геометрию». Последнюю я сама сочинила, но Сашке сказать об этом постеснялась, и так  он губы скривил, слушая:
       – Что-то вы все на одних аккордах играете.
       – Ты если такой умный, покажи другие! – резко отреагировала я, приглашая к инструменту.

Но Сашка мой вызов не принял, попросив еще поиграть. Я заиграла «Осеннюю мелодию»  – мой конек, пьесу, которая как-то сама выплеснулась из-под моих пальцев. И осталось только запомнить, да кое-что добавить потом. Сашка был в восторге. Так и сказал, что восхищен. Хотя мне показалось, что это всё привычные его губам комплименты. И это мне не понравилось. Если я особенная, то и отношение ко мне должно быть особенным, и в песнях, и в комплиментах, и в отношении. Но как ему об этом скажешь, чтобы он не подумал, что я навязываюсь? Никак не скажешь. Для этого опыт нужен, а у меня его нет. Как нет никакого опыта, чтобы понять, для чего он к нам ходит, зачем? Кто-то нравится, или скуки ради? Дома около бабки скучно, вот и шляется по знакомым. А мы с сестрой – только маленький эпизод в его бурной деятельности. 

Быстро приближался вечер, мы начали готовиться к танцам. Я включила утюг, чтобы погладить платья себе и сестре, а еще ее концертный костюм – длинную черную юбку и белую блузку, пока Нина какие-то картинки для реферата добывала, бегая по соседям. Не успокоится ведь, пока все не сделает. В этом смысле я сестрой восхищаюсь. Земля затрясется, а она все равно будет уроки учить. В отличие от меня. Для меня это был бы хороший предлог учебники в сторону откинуть и сказать: «Вау! Как интересно кругом!»
         
Пока я над гладильной доской висела, парни за конфетами в магазин отправились. Так они мне сказали. Вот ведь наивная душа – поверила. Нина еще не вернулась, когда появились ребята и спросили про солёные огурцы.
       –  Зачем они вам? Есть захотели? – удивилась я и заметила бутылку водки на столе. – Это ещё что такое? Перестаньте!

Сашка подмигнул приятелю и сам достал банку огурцов из холодильника.
       –    Да мы по рюмочке, для веселья, правда, Паш?
       –  Конечно, – подтвердил тот и полез за тарелками.
 
Настроение мое начало резко портиться. Это еще что такое? Впору было за голову хвататься и «караул» кричать. А еще лучше выть. Ребята менялись на глазах: воспитанность исчезала, а что появлялось взамен – мне не нравилось, словно их настоящее нутро полезло, вызывающее у меня брезгливость. Удивительно было то, как быстро под влияние Сашки попал наш милый друг.  А его-то любовь ко мне куда делась? Я им: «Перестаньте! вы не у себя дома, ведите себя прилично!», а они в хохот.
       –  Лида, мы выпьем за тебя, стоя, как настоящие гусары! – провозгласил Сашка уже с рюмкой в руках. – Паша, налей и ей полрюмочки!

      – Что? Мне? Это ты предлагаешь мне? Водку? Да за кого ты меня принимаешь?

Я ушла в свою комнату, закрыла за собой дверь и схватилась за голову, едва сдерживая нарастающий гнев. Этого еще не хватало! Пьяная девушка в моем понимании – преступница! Как можно контролировать себя в таком положении? Что за манеры, что за поведение! Расслабиться им, видите ли, захотелось, напряжение снять! Идиоты! Им сейчас хорошо, весело. А мне такое поведение не нравится! Разве они поверят, что мы с сестрой никогда не видели отца пьяным, что ни один мат или грубое слово не слетело с его уст в нашем присутствии? Что его тягостное молчание было для нас самым суровым наказанием? Он привил нам любовь к литературе, поэзии, музыке! Он поощрял наше увлечение значками и марками, коньками и бадминтоном. Трудно было купить велосипед? Он сам собрал его, обойдя все окрестные свалки: сначала раму притащил, потом колеса нашел, руль приделал. Интеллигентный, красивый, умный! Глядя на него, трудно поверить, что он вырос в глухой деревне, в которой даже радио не было, что он начал работать в колхозе с двенадцати лет, потому что шла война, и надо было помогать фронту. Что он тянулся к образованию, как росток к солнцу? Но перенесенная в детстве малярия в тяжелой форме и непосильный труд в годы войны подорвали его здоровье. Боже, как я по нему скучаю, особенно когда подолгу в больницах лежит! Разве два болтуна, что безобразничают сейчас в комнате, изображая из себя невесть что, могут сравниться с ним? Или хотя бы приблизиться? Думают, удачно сострили, песенку спели, шаблонный комплимент выплюнули и – все? Я на обеих лопатках? Постельку постелю, стопочку налью, улыбнусь ласково? Да меня завоевывать надо, а не пальцем манить? Если пишу стихи – научись цитировать Пушкина,  обожаю живопись – узнай, кто такой Рембрандт, за что нравится мне.   Не хочешь совершенствоваться, годами кругами ходить будешь – толку не будет! И Пашка тому подтверждение. Правда, самому совершенствоваться сложнее, чем обвинить: черствая, злая, холодная. Глаза мои похвалил, озерами назвал, так я это и сама вижу. Ты мне поступком любовь докажи, а не словами пустыми. С неба луну не прошу, конечно, но хотя бы розу. Или фиалку. А может быть, я все-таки много прошу? Разве Пашка не таскает мне цветы и яблоки? Таскает. Каждый день почти. И что, добился моей любви? И стихи он любит. Михаила Дудина. У него дома сборник есть. Я ему Блока читаю, он мне Дудина цитирует. Однако не нравится он мне почему-то. Есть что-то в нем плебейское. Ощущение, что вот-вот подлость какую-то сотворит. Хотя уже сотворил. Поддержал Сашку и безобразничает сейчас с ним на кухне. И плевать им обоим на мое испорченное настроение. Грустно, очень грустно жить на этом свете! Особенно грустно, когда тебя предают или не уважают. Никогда бы Пашка один не посмел в моем присутствии так себя вести, никогда! Но вместе с нахальным Сашкой и ему захотелось сбросить личину примерного мальчика. Предатель!

Как и ожидалось, мой молчаливый протест ничего не дал, парни даже не заметили мое возмущение и продолжали хулиганить: взяли мой альбом, где я собираю рисунки друзей, и стали ляпать чистые листы грязными руками, оставляя отпечатки. И весело при этом смеялись. Я не вытерпела, вышла к ним в залу, рассердившись не на шутку.
      – Вон убирайтесь! Чтобы через пять минут вас обоих здесь не было!
       –  Лидуш, чья ладошка тебе милей? – спросил Пашка и протянул мне заляпанный альбомный лист.
       –   Вы мне оба сейчас противны.

И я поняла, что образумить их никак не удастся, выгнать вон тоже. Но как-то мне реагировать надо?
       – Ну, и оставайтесь одни! — крикнула я и, набросив пальто, выскочила на улицу. Надо было успокоиться и прийти в себя. Что происходит? Только два часа назад оба эти парня соревновались меж собой, источая комплименты. Только час назад в доме звучала музыка, исполнялись песни, радовалось сердце. Только полчаса назад весело светило солнце, и под окнами ветками березы играл ветерок. А сейчас? И небо посерело, и холодно что-то стало. Но домой я пока спешить не хотела. Пока ежилась и размышляла, выскочил Сашка.
      – Ты обиделась?
Я молча отвернулась.
      – Ну, пойми, завтра уеду, и начнутся длинные серые будни, без девчонок и выпивки. Ну, пожалуйста!

Мне не хотелось его понимать. Меня-то за что в эту грязь? Чем заслужила такое неуважение? Или он думает, что все такие? Поманишь пальчиком – примчатся, купюру достанешь – разденутся? Кажется, мое радужное мнение о нем начинает немного стушевываться. 
      – Извини, Лида, в последний раз.
Сашка так нежно произнёс мое имя, что я смягчилась, но все-таки упрекнула:
      – Ты эти слова уже раз пятьдесят повторил. И хоть бы раз выполнил. Я не привыкла к такому обращению.
      – Ну, прости! Теперь точно выполню, уеду, и некому будет нарушать, – повторил он и скорчил такую забавную мину, что я не выдержала и улыбнулась.
      – Да, разве можно на тебя долго сердиться? Хотя, согласись, ведете себя некрасиво. Разве так друзья поступают?
       – В последний раз,– снова услышала я и не поверила.

Когда мы вошли в квартиру, выяснилось, что Нина уже дома, и пора собираться на танцы.  Настроение было испорчено, никуда идти не хотелось. Но я обещала сестре, что посмотрю ее выступление. Да и самой давно хотелось. У них уже поклонники есть, а я новую программу еще не слышала. Пришлось собираться. Надеялась, что там, в клубе настроение поднимется, и все закончиться хорошо. Вечер обещал быть теплым, поэтому до клуба решили пойти пешком. Сашка по дороге что-то болтал и все призывал меня не стесняться. А я не могу быть такой развязной, как он. Мне это претит. Никого не учу жить, просто сразу ухожу, если что-то не нравится. Мне и сегодняшняя ситуация поперек принципам, но скрепя сердце, пришлось сделать для Сашки исключение — завтра уезжает, придется потерпеть. Всё-таки друг детства. С одной песочницы, так сказать. Хотя где та песочница, где  наше босоногое детство?

В клубе, как мы пришли, танцев еще не было. Минут тридцать мы сидели в креслах, ожидая музыки, перекидываясь пустыми фразами. Девчонки мои добросовестно спели пару-тройку песен, радуя поклонников.  Остальные безропотно терпели обязательную программу. Сашка в клубе чего-то замолчал, как бы стушевался. Конечно, здесь другая обстановка, здесь себя суперменом показать сложнее: на любое действие будет противодействие, и раз притих, значит,  понимает. А раз  понимает, то…, то все его поведение  два часа назад – элементарное неуважение ко мне, к моему дому, к нашей памяти детства, и от этого мне стало еще грустнее. Снова захотелось уйти, и уйти немедленно. Ведь я почти влюбилась, такой парень! Певец, гитарист, художник! Бабушка такая хорошая, о Боге говорит. И вдруг такое хамство?! Впрочем, может быть, у них в головах просто градусы заиграли? И они не виноваты? Или все-таки виноваты? А вдруг  настоящее нутро поперло, высвободилось что-то, так сказать, когда позволили. Я не знала, что думать, но настроение было отвратительным, тем более что Сашка все время куда-то пропадал, словно не с нами пришел, а искал кого-то. Минут через десять вернулся он уже с другом Серегой, тоже одноклассником Нины.  Я его знала, и мы поздоровались.

Наконец заиграла музыка. Пятеро длинноволосых парней появились на сцене под общий восторг и аплодисменты. Три гитариста, клавишник и ударник – классический состав. Над головами танцующих поплыла «Чингарес». Протанцевали мы кружком два танца, и Сашка от нас откололся. «Наверное, ему с нами стало неинтересно», – подумала я, жалея, что вообще сюда притащилась. Надо было дома сидеть и уроки учить. Ведь изначально идти никуда не хотела, да и не мое это – танцы! Я одиночество люблю. 

Вдруг в фойе завязалась какая-то драка: девчонки завизжали, парни ринулись туда. Примчались дружинники, милиционер  откуда-то взялся,– и драку быстро погасили. Народ успокоился, и музыка заиграла снова.  А Сашка вдруг куда-то  пропал. Совсем. Я специально и зал обошла, и в  фойе выходила, и на улицу. Нигде его не было.  Пашка спросил  Серегу о Сашке, типа, куда делся.  По моей просьбе спросил, сам бы он до такого поступка не додумался. Свалил соперник и — слава богу! Но я его попросила, и он поинтересовался.
     –  Пошел домой спать, –  был получен ответ.

И у меня окончательно  испортилось настроение. Как это пошел домой спать?! А мы? А я?!! Если ты меня, голубчик, на танцы привел, будь любезен – уведи обратно. Это что за манера такая, что за воспитание? А где уважение, или элементарная порядочность?! Нет, мне это уже решительно не нравится. Рассердившись, я позвала верного Пашку, и мы быстренько отправились домой. Потом он, конечно, вернулся к Нине, но меня это уже не интересовало….

Вечером я снова думала о Сашке. Во мне боролись два чувства: интерес и недоверие. Сначала он мне понравился. Детство вспомнилось, проказы. И мне все время хотелось ему сказать, или показать как-то, что я хочу быть его девчонкой, хочу дружить, письма писать, песни слушать. А с другой стороны, я словно ждала чего-то, какого-то подвоха, что ли, совсем не понимая, почему? Почему я так не хочу ему поверить? И сегодняшний инцидент это подтвердил. Расслабиться им, видите ли, захотелось, напряжение снять, стеснительность скинуть. А надо ли ее скидывать? Может быть, лучше оставаться таким, как есть? Не умеешь без алкоголя веселиться -  сиди дома, не мути народ! И, главное, себя не позорь. Что в этом мире может быть дороже чести? Совести? Порядочности? Что? Любовь? Преданность? Или сама жизнь? 

Кажется, люди об этих категориях начали забывать. Вспомнился известный лозунг: «Партия – ум, честь и совесть нашей эпохи». А по-моему, каждый человек должен быть такой совестью. Если все мы хотим добиться всеобщего счастья. Интересно, а это реально, всеобщее счастье? Или каждый человек все-таки сам за себя? Можно и во время войны найти свое счастье, как и во время всеобщего благоденствия быть глубоко несчастным человеком. Люди-то совсем разные. И главное, все-таки личное счастье, кому как повезет. И везет не всем и не всегда.  Пашка каждое мое слово на лету ловит – надоел, Сашка и не думает – тоже не нравится. Вот и пойми наши души, особенно девчоночьи, и особенно – влюбленные. Нет, правильно я себя вела, что ничем интерес не показала, правильно. Хороша бы я была сейчас, если бы я душу открыла, а он снисходительно выслушал, типа: и эта туда же, – а сам в кусты. Или я опять не справедлива к этому миру? Может, у человека горе: зуб, например, заболел, а я тут лежу и обвиняю его во всех грехах. А надо-то всего ничего – подумать о человеке ласково….
 

День четвертый

Встала я часов в пять, ибо еще вчера собиралась проводить Сашку. То, что он накануне исчез, не имело никакого значения, ведь я обещала. А дал слово – изволь выполнять, такая у меня позиция. Встала, оделась и без пятнадцати шесть уже вышла. Темно. Восток алеет. Звезды сияют. Мой любимый  Орион светится. Сириус блестит. Красота! Подошла к остановке, жду автобус. Холодно! Но рассчитала точно: в сторону аэропорта в это время ходит только один автобус, и мы с Сашкой непременно должны в нем встретиться. Вообразила его мину.  Автобус остановился, я вошла, а там и правда Сашка. Как удивлен  —  не опишешь! Я на это и рассчитывала. Подошла, села рядом. Заметила, как он доволен, это помимо удивления. А мне такие подвиги  –  не в диковинку! Это если я захочу…. Правда, это бывает редко...

Начинается неспешный разговор, типа:  «Куда это вы, сэр, вчера слиняли? Нехорошо-с!». Выяснились следующие подробности. В драке, которую мы мельком видели, Сашке досталось: ему подбили глаз. И он пошел домой отмачивать синяк:  ему как-никак в дорогу, а фонари под глазом никого не украшают. Потому он не простился, и ушел рано. Вот оно что! Я вздохнула с облегчением. Ладно, сказала, прощаю, веская причина. Хотя все равно нехорошо. Одно только меня утешило: наш непробиваемый никакими шутками мальчик тоже имеет свои комплексы! Он боится насмешек! Уже легче, а то мне как-то надоело ему все время проигрывать: и там он превосходит, и здесь лучше меня. Досадно!  Пока разговаривали, автобус подъехал к аэропорту.

Пока шла регистрация, мы с Сашкой все время перепирались, кому первому письмо писать.
      – Ты первая напиши. А то вдруг я напишу, а ты не ответишь, – предложил Сашка, лукаво улыбаясь.
      – Я всегда отвечу на хорошее письмо. А написать первым ты должен, ты же парень. Напишешь, а я отвечу.
      – А вдруг не ответишь?
      – Этого не может быть.
И вот стоим, друг против друга, препираемся. И подумалось мне, что игра эта, увы, ничем не закончится. Совсем ничем. Уедет и забудет. И я забуду. Будто и не было ничего. Впрочем, ничего и не было. Встрепенулось сердце, заволновалось, а разгореться ему сама не позволила. Словно запретила себе любить. А почему запретила – и сама не знаю. Наверное, не поверила в счастье, наверное, испугалась. Испугалась ошибки, обиды, боли. А мир принадлежит сильным, дерзким, отважным! А я трусиха. И он сейчас уедет. А я уйду домой. В свой маленький мирок волшебных сказок о недотрогах принцессах и отважных принцах. Как там все просто! И как непросто здесь, в обычной жизни.      

Когда объявили посадку, и мы стали прощаться, пожимая друг другу руки, Сашка, как бы шутя,  все-таки спросил:
     – Будем целоваться?
     – Не будем, – отвечаю я.


Этого еще не хватало, до поцелуев, пусть даже шутейных, у нас дело еще не дошло, да и не дойдет, как уже подумала. Я и с Пашкой-то никогда не целуюсь. Мой поцелуй заслужить надо.
     – Ладно, в другой раз, когда встретимся, – проговорил Сашка и быстро пошел к самолету. Я помахала ему рукой. Он ответил кивком головы. Затем сел в самолет, тот взлетел, и я осталась ждать автобус.

Видела восход солнца. Красота! Из-за гор тихонько солнце выплывало! Неспешно так, загадочно...  Настроение у меня было хорошее: я решила, что субботний инцидент – явление временное, и если  он напишет хорошее письмо, отвечу ему непременно. А вдруг у нас переписка завяжется? Или не завяжется?
Почему-то возникло ощущение, что виделись в последний раз. Не вернется курсант Сашка, как не вернется наше босоногое детство. И останется только вздохнуть и забыть, а потом через пару лет выбросить в топку титана пару-тройку ненужных писем.
   
=============
фото из инета