Страшнее рака

                СТРАШНЕЕ  РАКА   

     Картавый Афиноген Богданович с самого детства внешностью смахивал на чиновника. Подобный феномен учеными до сих пор не изучен и не разгадан. Да что с детства… – такие в момент рождения уже начинают важничать: серьёзные довольно… бровки насупят, кулачки сжимают, мол, покажу вам кузькину мать! Ну и черты лица, конечно, не как у всех стандартных мальцов,  у них нечто такое отпечатывается во внешности, что распознаётся только на уровне подсознания. Вот смотрят на такого и говорят: «О, этот далеко пойдёт»! И, как правило, редко ошибаются в подобных прогнозах.
       Афиноген же Богданович, будучи малышом, тоже не давал повода усомниться в своей чиновничьей перспективе. Мало того, что он угадывался внешностью как будущий столоначальник, так ещё и пугал окружающих неожиданными выкриками, и это едва научившись произносить кое-какие слова: «Ну-ка полози на место! Я тебе как дам!.. Сколько мозно телпеть это безоблазие?!» - и принимал при этом импозантный вид.
       Маленький Феня во всём любил порядок: игрушки всегда находились в отведенном для этого месте, мало того, они были выстроены «По-ранжиру», говоря армейским языком, и самая первая фигура естественно была самая большая, будь то лошадь, или самосвал. Мелкой игрушке, конечно же, отводилось последнее место в этом ряду детских пристрастий, которая, к тому же оказывалась и менее любимой, уважаемой. Но самое любопытное, что отмечалось родителями, родственниками и гостями, это всегда респектабельный вид серьезного малыша: он был опрятен, потому как не лез в грязные места, обозначенные раннее взрослыми типа: «Это кака».
      Вот так и рос Фенечка серьёзничая и улыбаясь масляно а последнее, когда это происходило, вызывало страшное умиление у окружающих, ведь то что изображалось на его личике, не поддавалось никакому описанию: это был свет исходящий из самой сути человеческой, но опытный глаз замечал  – свет этот искусственного происхождения. Этот свет обаяния не раз сослужил в будущем ему добрую службу при административной карьере. Но это было впереди, а сейчас маленький уникум рос и развивался в нужном ему направлении, которое, казалось, сама природа старательно прокладывала: «далеко пойдёт!» - всё чаще звучало…
        Когда Фенечке исполнилось пять лет, то кто-то в честь этой даты в заздравной речи назвал его по имени отчеству, что очень понравилось маленькому юбиляру, и он после этого окончательно заважничал. А когда ему в шутку повесили на шею черный узенький галстук, то этот атрибут мужского гардероба, навсегда определил его жизненную установку… «Ну вылитый начальник!» - продолжали умиляться все. С тех пор этот галстук практически прирос к шее маленького Афиногена Богдановича.
      Описывать дальнейшее развитие будущего чиновника, включая школьные годы, не имеет смысла, потому как читатель уже догадывается – это подрастающее чадо, несомненно, приложит все усилия для овладения «всех тех богатств, которое выработало человечество». И оно так и было, лишь одно обстоятельство чуть не подпортило ему будущую карьеру: украл ручку Афиногеша у соседа по парте. Он сам этого не понял даже, спонтанно, что ли вышло, думалось… и самое ведь отвратительное – был свидетель. Красивая ручка была заграничная: поверни её – девушка обнажалась внутри, начни писать – одевалась она. Хотели этот инцидент даже на комсомольское собрание вынести, но воришка вернул пишущий инструмент пострадавшему лицу, попросив при этом прощения. Тяготился этим проступком Афиноген. Он и так и сяк анализировал происшедшее, но толком никакого вывода не сделал, напротив – у него появилось стойкое желание что-нибудь украсть, любое самое маленькое и никчемное, но украсть…  Это было для него внутренним потрясением, но бедняга в силу своего интеллекта, силы воли, с трудом сдерживал эти буйные желания.
        Пролетало время, и наш взрослеющий Афиноген Богданович приспосабливался к жизни как мог: был комсоргом в школе, на предприятии, мастером, зам.начальника производства… и вся его бурная деятельность на ответственных постах всегда стоила больших внутренних напряжений, поскольку нехорошая природная ориентация постоянно давала о себе знать. Ему постоянно нужно было что-то взять, хоть по мелочам, но утолять эту растущую, к его ужасу, потребность. Раньше он воровал с соседского забора моток ржавой проволоки, гвозди, потом по мере растущего аппетита к подобным действиям, и в связи с продвижению по службе, стал брать вещи и крупнее, а это были уже неучтённые и незаконно списанные предметы офисного оборудования в виде кресел, компьютерных клавиатур и прочее…
      Таким вот образом Картавый Афиноген Богданович приводил себя в равновесие, тем более он видел и знал, что и другие начальники грешат подобными действиями. Другие же к обыкновенному расхищению  производственного барахла, ещё и брали взятки, конечно, там, где это было возможным. И Картавый мечтал о таких должностях, где могут позолотить ему ручку. Ему даже во сне приходили видения, где он берёт и берёт взятки, то за продвижение по службе хорошего знакомого, то за наделение земельным участком какого-нибудь олигарха. Олигарх этот отстёгивал и отстёгивал энную сумму в потные руки Афиногена Богдановича, после чего он просыпался, конечно же, расстроенным отсутствием суммы виденной во сне, но приятное ощущение не покидало его после этого по нескольку дней.
         Афиноген Картавый применял все свои природные данные, чтобы его заметили и мало-помалу его стали продвигать по службе, а когда он вступил в нужную по тем временам партию, то тут его дарования раскрылись полностью.
        Он брал взятки, нисколько не смущаясь. Брал, завидуя тем, кто берёт больше. Достаток личный его, как говорится, зашкаливал  - всё было: личное дорогое авто, поездки на диковинные острова, вкусности всякие из натурального продукта, в то время как другие ели ГМО в красивых упаковках.               
       Живёт и радуется Афиноген Богданович, улыбается всем своею улыбкой масляной, а где надо и прикрикнет: «А ну-ка положи на место! Я тебе, как дам!..   Сколько можно терпеть это безобразие!?» А руки его загребущие так и подрагивают при каждом удобном случае, когда что-нибудь можно хапнуть, но тут приключилась у него, на первый взгляд, небольшая проблема – копчик стал чесаться. Оно вроде бы и пустяк – мало ли где у человека чешется, почесал да и забыл… также и у Картавого.. делов-то. Почешет он копчик и дальше взятки берёт. Шутил даже при жене: «Представляешь, дорогая, у меня тут наиважнейшее дело, не требующее отлагательств – то бумагу подписать надо, то с человеком нужным поручкаться а этот… копчик, язви его, как зазудится,ха-ха!..»
       Смех смехом, как говорится, но ему другой раз уже не до шуток было, потому как этот орган, совершенно никчемный, по его понятию, стал всё чаще заявлять о себе, требуя частого почёсывания…
       Однажды Афиноген Богданович был на очень важном приёме у одной особы, занимающей большой пост и когда дело дошло до награждения его медалью за трудовые доблести, то этот самый копчик зачесался до такой степени сильно, что у него даже выступила легкая испарина на плешивой голове.  Он сжимал челюсти, борясь с огромным желанием почесать задницу, но это трудно выходило - копчик свербел страшно и в тот момент, когда важная особа приблизилась к нему с медалькой, чтобы приколоть её к лацкану костюма Картавого, то у последнего уже не было никаких сил…   Афиноген Богданович левой рукой полез по месту требования организма, и давай начёсывать оное… а в это время прикалывалась эта самая медалька. Высокопоставленная особа заметила, что Афиноген Богданович закатил глаза от удовольствия, и это её понравилось, и ещё она заметила другим глазом, как тот чесался в это же время в некрасивом месте – а это ей очень не понравилось…
        После этого награждения его практически не стали приглашать на великосветские рауты и Картавого это очень тяготило, тем более, говорят, что этот момент был показан по телевизору… правда, потом «вырезали» этот эпизод из новостей, но что было, то было… и он буквально затосковал  переживая за своё продвижение по службе. Оно ведь и понятно, когда к тебе с почестями, а ты в это время… Тяжело в общем Афиногену Картавому, да так, что словами не опишешь… Единственная радость была хапать то, что ещё не растащено и брать, пусть и небольшие, но взятки.
      Можно и к такой жизни привыкать, коль не суждено брать большего и Картавый мало-помалу стал успокаиваться, только вот проклятый копчик…
      Копчик стал чесаться всё чаще и чаще. Другой раз просто невмоготу бывает хозяину копчика: и чего, думает, он так себя ведёт – буквально по-свински… ну, почесал я тебя раз, другой, ну и хватит! Ан, нет!.. чеши и чеши эту часть тела!
       Афиноген Богданович старался не заострять внимание на своём странном недуге, но тот с завидным постоянством напоминал о себе, да так, что требовал постоянного почёсывания, а это уж слишком для чиновника любого ранга, согласитесь!
      Дома он оголял нижнюю часть тела и всматривался в зеркальное отражение, даже супруга была подключена к этому мероприятию. Она хихикала, изучая копчик супруга, находя, что там нет ничего особенного, кроме легкого покраснения, не наблюдается. Но Афиногеше (так его называла дражайшая половина) было явно не до смеха.
      - Это совсем не смешно, дорогая! – восклицал в сердцах тот. – Ты только представь, сколько у меня работы, а я только этим и занят, что чешу этот треклятый копчик. Правда я уже приспособился к этой беде: на планёрке, к примеру, становлюсь к подоконнику и когда он засвербит, то так это ненароком трусь задним местом о подоконник а сам говорю, говорю… отвлекаю людей такой манипуляцией.
      Супруга взяла лупу и присмотрелась к злополучному месту, но и после этого ничего толкового не резюмировала, кроме как:
      - А не сходить ли тебе, Афиногеша, к доктору?
      - Дорогая, это мысль, конечно, но понимаешь стыдно как-то. Может оно пройдёт само.
       - Давай я это место буду смазывать чем-нибудь.  Ничего здесь серьезного. Может, какая аллергия или кожное заболевание.
       - Кожное, дорогая, это плохо… не к лицу начальству кожное заболевание.
       Неделю мазал он кремами свой копчик и тот, на радость хозяину, стал меньше чесаться, но зато появилось на том месте легкое жжение и покалывание и это было все же, лучше – руки, хоть были свободны теперь у Картавого. Он даже повеселел, с радостью уходя на работу и возвращаясь обратно. «Всё пройдёт, как с белых яблонь дым!» - мурлыкал он себе в большой сизоватый нос.
       Он радовался недолго, с неделю, потому как вместо постоянного зуда, теперь появилась усиливающаяся с каждым днём боль в этом самом копчике. Картавый не мог понять такой перемены в ощущениях, но рассчитывал – авось обойдётся…
       Не обошлось. Копчик стал болеть постоянно – прикоснуться было больно и Афиноген, мучительно стал думать о походе к доктору Селиванову. Тот был старым знакомым ещё по партийной работе, но трепач высшей марки, как говорится, не блюл врачебную этику, что являлось определённой проблемой для Картавого. Но деваться было некуда, и он пошел на приём к этому эскулапу. «Лучше бы сердце прихватило, что ли, - размышлял он по дороге в поликлинику, - чем это место. Хотя, черт с ней с задницей, ведь это ж не геморрой, в конце концов…»
       Селиванов долго рассматривал больное место и всё пожимал плечами.
       - Ничего не нахожу такого серьёзного, - кряхтел тот разгибаясь, - если только вдруг какая микротрещина… Вы никогда не падали на попу, Афиноген Богданович?
       - Ну, вы, доктор, рассмешили меня! Не припомню такого случая! – рассмеялся пациент.
        - А в детстве вас били по этому месту?
        - Ну, вы обижаете, доктор, я рос покладистым мальчиком, – приосанился Картавый, - тут даже и говорить нечего! Я был только примером для всех в том возрасте. Да у меня диплом с высшим образованием, как вам известно!
        - Ну, давайте узкоспециальное образование не будем путать с образованием на вашем копчике, Афиноген Богданович.
        - Вы же сказали, что там всё в порядке!
        - На копчике имеется что-то вроде опухоли, и я вам настоятельно рекомендую пройти УЗИ. Я не думаю, что там серьезное что-то, но в любом случае…
       УЗИ ничего особого не выявило, что привело и врача и пациента к легкому замешательству.
       - Но ведь болит! – восклицал пациент.
       - Я понимаю и сочувствую, но ничего не могу сказать, как только подождать ещё некоторое время, может само пройдёт.
       - Вы, коновал, уважаемый! – хлопнул дверью Картавый.
       Боль всё так же терзала бедного чиновника, она даже спать толком не давала, не то, что плодотворно работать с посетителями. К Селиванову он идти больше не хотел, а стал искать в интернете похожее заболевание, чтобы разобраться самому с этим наваждением.
       В интернете обнаружил массу неприятных для него моментов, где копчик запросто может болеть из-за защемления нерва, удара и прочих житейских моментов, даже от геморроя, но последним он не страдал и потому никакого просветления в своем заболевании не обнаружилось. Зато вычитал любопытные факты  о «режущемся хвостике», что заставило Афиногена Богдановича вздрогнуть.
       Никогда в жизни он не видел человека с хвостом и это обстоятельство его немного успокоило: «Чушь какая-то! Такого не может быть! А вообще выходит, что копчик – совершенно ненужная вещь в современном мире, так же как… совесть». - Размышлял он.
      Каждый день он рассматривал в зеркале больное место и находил, что на копчике появляется всё-таки какое-то образование твёрдое на ощупь. Супруга тоже очень внимательно изучала странную твердеющую опухоль, изредка надавливая на неё.
      - Ты надавливай, надавливай! – просил он супругу. – Знаешь, даже приятно как-то становится.
       - Странно, - бормотала та, массируя копчик.
       Массирование больного места, как то облегчало участь больного, который уже взял отпуск без содержания, потому как находиться с таким заболеванием на ответственном посту, было выше его сил. Если раньше Картавый бесконечно чесался, то сейчас он бесконечно гримасничает от боли. Он страдал и всё ждал, когда же всё нормализуется в его личной жизни. Он не мог поверить в то, что какая-то боль в копчике свяжет его, как говорится, по рукам и ногам – и это было действительно так…
      Чувствуя, что процесс с болезнью затягивается, да и сама опухоль начинает принимать странную непонятную форму, Картавый решил вновь посетить своего знакомого эскулапа.
       Тот принял его радушно, как будто знал, что пациент обязательно возвратится к нему и что диагноз известен только ему, Селиванову.
       Афиноген Богданович, переступая порог, извинился за свою прошлую вспыльчивость, а врач подозрительно улыбаясь, кивнул в знак прощения головой.
        - Ничего, ничего, больные часто бывают несдержанными, - бормотал Селиванов, разглядывая опухоль. – Да, батенька Афиноген Богданыч, я подозревал некое… понимаете ли… - он начал заикаться, - вам необходимо вновь пройти УЗИ.
        - Что, на наличие хвоста решили проверить? – съязвил пациент.
        - Хвост, уважаемый Афиноген Богданович, маловероятен ха-ха!.. здесь нечто другое пострашнее, мне кажется.
         - А что может быть ещё страшнее? – пыхтел Картавый натягивая штаны. – Ну, разве то, что опухоль не доброкачественная, а злокачественная!? Рак что ли?
         - А может и страшнее рака, - сказал тихо под нос Селиванов, записывая что-то в карточку.
         - Страшнее рака ничего не бывает, - резюмировал больной и не найдя глазами иконки в кабинете, перекрестился на угол. – У нас в роду двое от рака умерли, царство им небесное, и брат мой старший тоже того…
        Когда был готов снимок, то Селиванов вновь повел себя не лучшим образом. Он так и не поведал пациенту о диагнозе, доктор лишь морщился и казалось, что даже ухмыляется слегка, что и отметил Картавый, обозвав на прощание всё тем же «коновалом».
        Через месяц на месте бесформенной опухоли начало произрастать нечто напоминающее маленькую руку. Картавый был на грани сумасшествия, обнаружив подобное сходство, но супруга успокаивала, она убеждала, что это просто так кажется, ну мало ли чего померещится человеку от долгих страданий.
      А опухоль всё росла, принимая конкретные очертания руки. Вначале это было похоже на детскую ладошку, но по мере роста рука всё увеличивалась в размерах и уже, без всякого сомнения, явственно заявляла, что она именно – рука, а не что иное. Это было настолько потрясающим воображение четы Картавых, что они несколько дней принимали валидол и успокоительное, а Афиноген Богданович даже запил на неделю, чего с ним раньше никогда не было. Он пил и буянил, гоняя супругу по квартире, потом в изнеможении валился на пол и оставался недвижим до следующего утра, чтобы вновь потом напиться вдрызг.
       Когда он прекратил беспробудное пьянство, то снова вернулся к тщательному изучению этого феномена выросшего у него на копчике вместо хвоста. Он даже не знал, что было бы лучшим – хвост или рука? Хвост – атавизм – наследство от древних предков, которые бегали на четырёх лапах, а вот третья рука…
      А рука всё росла в направлении поясницы, не реагируя на приказы мозга принять то или иное положение, даже не шевелилась. Она была совершенно не управляемая сознанием. «Поскольку рука не управляемая мозгом, - размышлял Афиноген, - то в принципе это не так уж и страшно, пусть себе покоится в забинтованном виде при теле».
       Привыкнув немного к своему новому положению, Афиноген Богданович наконец-то вышел на работу. Третья рука его практически не беспокоила: супруга накрепко прибинтовала её к пояснице. Внешне Картавый выглядел так же, как и раньше, разве что стал прямее держать туловище, чтобы на поясе ничего не выпячивалось, бросаясь в глаза. Единственное – мысли о ней всё изматывали несчастного, потому как назначение лишней руки ему было непонятным: нигде, ни в какой литературе он не встречал подобного явления связанного с человеком разумным. Но однажды эта рука заявила о себе довольно странным и вызывающим образом…
       Рука, как всегда покоилась надёжно прибинтованной к телу Картавого, как вдруг во время одного приема посетительницы…
      Посетительница она же и просительница была древней бабушкой, просящей немного уголька на зиму, как ветерану труда. Картавый подписал нужные бумаги и вдруг его взгляд упал на старую брошь, приколотую к телогрейке старушки: «Не иначе ещё с царских времён у бабки, - отметил про себя столоначальник, - такая, наверно, хорошо стоит? а старушка даже и не подозревает…»
      Проводив до двери просительницу, Афиноген Богданович уже было развернулся а старуха начала сбивчиво благодарить его да поклоны отвешивать, да он практически уже отходил от бабки, стоя к ней спиной, приговаривая: «Да не стоит, бабушка, не стоит, наша работа такая – заботиться о старых, и немощных», как вдруг он услышал громкий треск разрывающейся материи у него на спине и тут же раздался писк его престарелой посетительницы.
       Бабушка уже валялась без чувств на полу, в то время как Афиноген Богданович всё соображал о случившемся. Он тоже чуть не упал в обморок, увидев, как его третья рука крепко сжимала в руках брошь старухи. Он кое- как набрал номер супруги, чтобы та скорее прибыла к нему на работу, а секретарше крикнул, чтобы та никого не впускала к нему в кабинет.
      Супруга прибыла на такси, почуяв неладное и тут же в кабинете, прибинтовала руку на место, предварительно поборовшись с ней на право обладания брошью. Новоявленная рука Картавого с трудом разжала пальцы, а когда предмет был извлечен из её ладони, она успокоилась, обмякнув сразу.
       Старушка, пришедши в себя, так и не могла толком понять, что же произошло с ней, но увидев брошь на том же месте, успокоилась, лишь изредка поглядывала на руки начальника, который был донельзя напуган и бледен лицом.
       А вечером того же дня Афиноген Богданович посетил Селиванова, но уже на дому. Тот снова принял его радушно, всё так же хитро щурясь, словно всё знал. Картавый тоже подозревал, что доктор что-то не договаривает…
       Они молчали долго, разглядывая друг друга, словно виделись впервые, наконец после невыносимо долгой паузы Картавый выдавил:
        - Так говоришь, моя болезнь страшнее рака?
        - Страшнее, - не мигая и не отводя глаз, отвечал Селиванов.
        - А откуда она пошла? Откуда предпосылки? – в упор глядел на него гость, он же пациент.
        - От жизни такой, Афиногенушка, от жизни.
        - Ты хочешь сказать, что ты чище меня?! Что никогда не брал взяток на месте директора поликлиники? Что в своё время, будучи комсомольским работником, не прихватизировал весь автопарк больничный, потом же и распродал его?!
         - А ты, ты!.. Да я тебя с детства помню, как ты!.. – Селиванов захлёбывался, обнажая весь негатив Картавого. – Да ты и сейчас сволочь!.. Вот!..
        - От сволочи слышу! – парировал Афиноген Богданович. Ты, ты первый взяточник и мздоимец, стяжатель!
       - А давай проверим, кто из нас взяточник! – кричал доктор Селиванов, бросая пятитысячную купюру на стол.
       Вновь повисла длинная пауза. Глаза мужчин алчно впились в радужную купюру.
       - Я не возьму, - сказал Картавый, повернувшись спиной и направляясь к выходу.
      - Я тоже не возьму! – сказал Селиванов и демонстративно отвернулся от стола.
      Треск разрывающейся материи был ужасен, словно рвали крепкий армейский брезент – так трещали костюмы и бинты, что придерживали руки взяточников. Две руки, вырвавшись из матерчатого плена, крепко вцепились одна в другую, изорвав в клочья бумажный радужный фантик.
       - Я же тебе говорил, что это страшнее рака, - выдыхался от натуги Селиванов, - эта рука не слушает команды мозга – она работает от подсознания!..

      Ходили слухи, что этих рук долго не могли разнять. Скорая помощь увезла обоих… А после долгих согласований двум пациентам имеющим третью руку, предложено было их ампутировать, на что те вроде бы согласились… может всё так и было, только где гарантия того, что эти руки вновь не отрастут.