обитель душ эпилог

Э П И Л О Г   


    Весна, грязь, слякоть.  Тепло, капель, и начало новой жизни. Мы снова перебрались в загородный дом, и наслаждаемся всеми прелестями ранней весны. Тоське, по наследству, перепали фирменные комбинезоны, и панкреатит,
 которым страдала Шиша.   
Мы, ранние пташки, сидели на веранде, и я вслух, читала ей письмо от Стаса.
Не смейтесь,- это правда! Я люблю письма. Старый, незаслуженно забытый, эпистолярный жанр. Электронное письмо, телефонный разговор, и смс,- нельзя пощупать, понюхать, и поцеловать. К нему, не прикасались руки, и живое
 дыхание человека, пишущего его. В каждом письме,- есть частичка автора: его радость и слезы; запах и энергетика. Письма, пахнут духами любимых женщин, и порохом тех единственных, которых ждут, и за жизнь которых, молятся.
Ни один компьютер не в состоянии, передать ту близость, которую может подарить письмо. И неважно, что оно, с самой Аляски. Мы носим их у груди, и в маленьких, дамских сумочках. Мы перечитываем их тайком, в студенческих аудиториях, и в метро.  Мы нуждаемся в прикосновениях к ним, а самые дорогие из них,- бережем всю жизнь, как драгоценность, тайну, память, порою ценя его - выше любого сокровища. Мы упростили  свою бешенную жизнь, не со зла, а по обстоятельствам. Она сама этого требовала, а потом сама же, за это, и поплатилась! Я всю жизнь храню письма, которые мне писал Денис, будучи студентом, солдатом, и просто, папой. Почерк менялся; менялся стиль и характер, подобно взрослению и обстоятельствам. Врать не буду: перечитываю редко.
Очень редко. Но знание того, что они у меня есть,- греют душу. Вряд ли, что в будущем, они порадуют наследников. Куда приятнее получить недвижимость,
 или, просто деньги. Духовные ценности родителей,- лишь духовные ценности родителей. Простите за тавталогию, но это кусочек только, чьей-то прожитой,
или проживаемой жизни, и ее хранят от посторонних глаз, мыслей, суждений, советов, и сплетней. Вот и сейчас: в руках письмо Стаса. Он знает, о моей слабости к письмам, вот и побаловал матушку несколькими строчками. 
     Не умеют писать наши дети! Не умеют!  Но, как бы там ни было,- нет ничего роднее и ближе; слаще и долгожданнее, чем письма наших детей. Неуклюжие, сухие, практичные, чересчур деловые, и поспешные. Хочется немного тепла, чувств, и нежности. А в них: только голые факты, и логика. Хочется, чтобы они скучали, и стремились домой, хотя бы, на праздники.  «Нет! Мой сын не такой!
Он - нежный и внимательный. Помнит, все семейные даты, и чтит родителей», - Хотела бы я сказать, вернее, прокричать, чтобы все вокруг обзавидовались. Но, не буду врать: Стас,- типичный сын, своих типичных родителей. О торжественных датах родителей, ему необходимо напоминать, дабы не попал впросак, и не выглядел глупо. Но, все же, мне есть, чем гордиться: он помнит наши дни рождения! Не смейтесь!  По нашей сумасшедшей жизни,- это достойный факт, и уже неплохо. На фоне детей моих знакомых,- он просто душка!
Он уехал в Канаду еще до Рождества. Радость наследства, влюбленность в Солею, смешалось с бумажной, адвокатской работой, изучением  свода законов чужой страны, и работой в фонде. Взвалила на ребенка непомерную ношу, да еще сетую на редкие, скупые на чувства, письма. После завершения суда над Волгиной Александрой, моей племянницей, и ее матерью, Астафьевой Анастасией Леонидовной, он уехал, оставшись довольным решением суда. Астафьева - старшая, получила три года условно. А ее дочь, была признана душевно больной, и помещена в специализированную лечебницу. Жаль мать и девочку! Очень жаль!
Я хотела помочь матери, но мои мужчины запретили мне это делать, боясь, что я снова влипну в нелепую историю. Ничто так не наказуемо, как инициатива!
Стас уехал зимой, когда город погрузился в череду утомительных, бесконечных праздников. Скучать по единственному сыну,- было некогда: салаты, гости, подарки, званные ужины, поездки в горы, и за «кордон», словом: жизнь провинциального городка, не оставляла мне времени на печаль, тоску и слезы. Друзья, тоже не давали скучать. Нет, не назойливыми, нежданными вторжениями, в нашу умиротворенную жизнь. А всеобъемлющей страстью, мужской ревностью, и женской глупостью. «Зимняя вишня»  -  глазами провинции. Коробов, терзал ее. Она любила его….   Словом, зима удалась!  Но все надоедает, а праздники,- в первую очередь! Вот и меня, сия участь, не миновала. Однажды, проснувшись ранним, весенним утром, я поняла, что салаты прокисли, даже те, которые еще не приготовила! Гостей видеть не желаю! Подарки не радуют! Ноги болят от лыж.
 От турецких приправ, - изжога….   Все! Наотдыхалась! Хочу одиночества,
голода, воздуха, горизонта. Взяла, под мышку, Дениса, Тоську, картину, и
уехала жить за город. Какую картину? Разве не сказала? Не может быть!
    К рождеству, мне привезли подарок, от нового родственника, из Канады. Того самого, на вид противного, старого деда. Деда Солеи. 
Привез подарок, его доверенный человек, такого важного вида, что мне захотелось встать, и поклониться ему по-русски,  в пояс. Представляете, что я буду вытворять, когда увижу самого родственника, если у него такие пажи служат? Так вот! Он важно вошел. Учтиво поклонился, чем сконфузил меня еще больше. И с нескрываемым, неподдельным интересом, рассматривая меня, протянул огромный, элегантно обернутый, сверток. Я не заставила себя долго ждать. Это была картина, руки неизвестного художника, середины девятнадцатого  века, написанная маслом. На ней была изображена я. Да! Вот так просто, и незатейливо! Это, была - я! После увиденного, все присутствующие впали в некую кому. Посланник, не сводил с меня глаз. Денис, не сводил глаз с картины. Я, не сводила глаз с зеркала, стоящего напротив. Сходство было, не просто поразительным,- оно было идеальным, стопроцентным, безумным, магическим. Та же родинка, на правой груди, тот же, еле заметный, шрам от оспы, на переносице, и немного кривоватый, от рождения, безымянный палец, на левой руке, отчего, вечно увешанный огромными перстнями, дабы никто не знал. Отчего, никто, до сих пор, и не знал! Я, роскошно возлежала, на куче мягких подушечек, пуфиков, шкур, и цветов. Рядом лежала огромная собака, невиданной мне породы. Если бы не ее длинные лапы, то называлась бы она - медведем. Я курила кальян, и грезила. О чем грезила? Не знаю. Но, глядя на меня,- явно осознаешь, что уж точно, не о мировой революции и материализме!
  По виду посланника было видно, насколько он был доволен, моим сходством с картинной героиней. Сказав несколько дежурных фраз, он передал мне конверт, и испарился, как в сказке, не дав мне досчитать до трех, и моргнуть. Странный он! Не то дедовский шут, не то тайный агент, не то фокусник. Пришел тихо, и исчез галантно, даже чаю не попросил. Вот ведь выправка! Только у меня возникло «несколько» вопросов по подарку, как задавать их было уже некому. Я, было, открыла рот, как папа сказал:
-  Не знаю!
-  Чего не знаю? – Переспросила я.
-  Того, что ты хотела спросить, не знаю! Прочитай послание родственника. Наверняка, там все ответы на твои вопросы. - Пояснил он, и добавил: - Ты, как всегда, торопишься. Бежишь впереди телеги.   
  Конверт оказался незаклеенным. У них там, по-видимому, огромное доверие слугам, чего не скажешь о нас. Я развернула, уже знакомый мне ранее, лощеный дорогой лист бумаги, и охнула от неожиданности и удивления. Послание было написано рукой Стаса. Только небольшая приписка в конце письма, так называемый  Р. S.  был написан самим дражайшим родственником. В письме сына - ничего особенного, если не считать бесценность подарка, и то, насколько я должна  быть благодарна и счастлива, иметь его у себя. Приписка деда оказалась куда интереснее и загадочнее. Одни только слова:  «Колье, хранит тайну нашего рода…»,  перекрыли мне кислород, и я упала в обморок....

     Огромный, теплый, шершавый язык, лизал мне пятку. Пальцы левой руки, нежно поглаживали шею, плечо, грудь, натирая тело розовым маслом. Коснувшись камня, они вздрогнули, затем, мягко, по-кошачьи, проскользнули под него, и застыли. Камень и металл - были теплы, невесомы, притягательны. Пальцы застыли, наслаждаясь близостью к ним. Томящая нега, завладела всем телом, унося сознание в водоворот сладкого аромата кальяна. Глаза не открывались, боясь спугнуть неземное блаженство.  Где-то, совсем далеко-далеко…..
-  Ядя, очнись!…..    Ядя, вернись!….

  Пришлось открыть глаза. Папа стоял напротив, и трепал меня по щекам. Трепал по щекам,- это еще слабо сказано. Колотил, как грушу!
-  Мать, что с тобой? Что-то, не припомню за тобой «падучей»! Ты, часом, не беременная? – Пытался пошутить, не на шутку, перепуганный Денис.
Я схватила себя за горло.
-  Где камень? – Серьезно спросила я.
-  Какой камень? – Серьезно переспросил Денис.
Казалось, что нам обоим, было не до шуток. Я медленно встала, и, шатаясь, подошла к столу, на котором лежала картина.
-  Вот этот! - Сказала я, ткнув пальцем в горло героини.
Денис молча перевел взгляд с картины, на мое горло. Потом, взяв меня бережно под локоток, подвел к зеркалу.
-  Смотри! – Дрожащим голосом, приказал он.
На моей шее, красовался отпечаток камня, как две капли воды, похожий на свой прототип с картины…   Глупо конечно, но показалось, что мадам с картины мне подмигнула….
Со временем, это странное происшествие забылось, а картина нашла свое место на стене папиного кабинета, напротив письменного стола. 
В обморок я больше не падала, дабы не вводить мужа в заблуждения по поводу своей беременности. Но и часто засматриваться шедевром, не стала. Уж больно, похожа она на меня. А в такие сходства, надо верить осторожно. Отпечаток на шее, продержался недолго. Вскоре, я о нем совсем забыла. До сегодняшнего утра. Читая письмо Стаса, я непроизвольно почесывала шею, сетуя на ранних комаров,
 и свою неподготовленность к загородному сезону. Дочитав письмо, я укуталась в плед, поджала ноги, и  качаясь на волнах кресла – качалки, мечтала, как встречусь с сыном, познакомлюсь с последним из рода Кудлаев, ведя себя, по возможности, достойно, не роняя лица,  бедной, но гордой родственницы. Шея чесалась, зудела, и начинала раздражать. Дискомфорт от укуса, мешал уединиться, и спрятаться в собственных мыслях. Уже, совсем несчастливая, напрочь раздраженная, я решительно пыталась остановить, нудно качающееся кресло, и выяснить…. 
   В этот момент, в кабинете мужа, раздался оглушительный грохот, как будто, рельса с потолка упала. Звон битого стекла, и скулеж моей Тоськи. Давно, она не преподносила мне подобных сюрпризов.  «К деньгам!»,- подумала я, и побежала спасать свою девочку, от лишних, ненужных, нападающих на нее, вещей. Влетев
в кабинет, как фурия, я обнаружила Тоську на папином столе. Она дрожала, и поскуливала. На полу, лежала чугунная статуя правосудия. Эдакая греческая тетка, с весами, размером в человеческий рост, и моим тройным весом. По пути, разбив графин с водой, она четко улеглась на полу, в виде  бревна с руками. Надеюсь, полы сохранились? Все остальное - было недвижимым, кроме картины. Моей картины. Она монотонно покачивалась. Странно!… Задеть ее, статуя не могла, ни при каких обстоятельствах. Я посмотрела на Тоську. «Я не виновата! Это не я!» - Кричала она, и я ей поверила. Это даже я не смогла бы сделать, при любом раскладе. Я подошла к картине, и попыталась поправить ее.
Шея горела огнем. Держа одной рукой рамку, другой шею, я попыталась увидеть ее отображение, в маленьком, серебряном блюдечке, до безобразия, кем-то начищенном, и кем-то подаренным. Сейчас даже и не вспомню, в честь, какой даты! На нем были выгравированны стихи. Особенно запомнились последние слова: « Забудь, и вспомнишь! А вспомнив,  –  забудь!»
   Такую, словесную хрень, я давненько не читала. Интересно, и от кого были подарены папе, эти потуги человеческой мысли? 
Бросив картину, я прильнула к тарелке…..  От кого?  Но это невозможно!…..  Бред!…
  Шею проткнули каленым железом. Рана, размером и силуэтом в «камень» на картине, пылала на моей живой, еще пока, шее. 
В панике, я металась из стороны в сторону, пытаясь найти телефон…

Лежа на полу веранды, я из последних сил шептала в трубку....
-  Папа, спаси!……     Папа, спаси!….