Лягушечья лапка

Солнце стояло ещё высоко, но с каждой минутой всё вернее клонилось к горизонту – шёл восьмой час вечера, заканчивался ещё один день знойного, необычайно засушливого для Подмосковья лета. Ещё неделю назад, когда с юго-востока задувал  ветерок, ноздри начинал щекотать едковатый дым, першило в горле – в Шатуре горели торфяники. А в последние дни установилось полное безветрие, воздух снова приобрёл чистоту и прозрачность, вот я и надумал прогуляться под вечер по знакомому мне уже тридцать лет старому парку на окраине Подольска, рядом с моим домом.
Я неторопливо бродил по его тенистым аллеям уже второй час, но возвращаться обратно не торопился. С раннего утра, и после короткого дневного отдыха, до самого вечера я просидел за пишущей машинкой – издательство торопило со сдачей  перевода. Хотелось поработать ещё и на исходе дня, но очень уж хорош был этот летний вечер – я не устоял и, отложив дела, выбрался-таки на свежий воздух.
 Как правило, во время своих прогулок я не спускался вниз, к реке, но в этот раз решил нарушить этот давно укоренившийся обычай. Пахра неспешно, как бы с ленцой, несла свои воды с запада на восток, чтобы через несколько километров соединиться с Москвой-рекой и бежать дальше вместе к  красавице-Оке. Где-то движение реки  было почти неприметно, казалось, что поток её замер, притаился, но на мелководье, где она просвечивалась лучами вечернего солнца до самого дна, течение выдавало истинный свой бег. Вода там отсвечивала мутно-зелёным, а в местах, где по ней уже расползлись, словно гигантские чернильные пятна, густые тени ракитника, плотно растущего на другом берегу, сменила дневную окраску на вечернюю – потемнела, стала свинцово-синей.

Я шёл, всё ещё раздумывая о романе, переводом которого был занят, загадывая после сдачи машинописи в редакцию предаться полному безделью до осени, может даже отправиться в какое-нибудь недалёкое путешествие. Вот так за размышлениями и фантазиями, может быть,  и закончилась бы в тот вечер эта прогулка, если бы на моём пути не возникло то, что заставило меня остановиться – я невольно залюбовался корягой, наполовину притопленной в трёх-четырёх метрах от берега. Замысловато изогнутая, она в моём воображении отчего-то предстала в образе этакого трёхголового дракона – хранителя этой реки. Одна голова речного чудища была задрана вверх, будто бы та наблюдала за небом; другая – уставила свой взор на берег и смотрела прямо мне в глаза; третья же голова сунула свою пасть в воду, словно хотела утолить жажду после жаркого дня, да всё никак не могла напиться. Конечно, если бы я был в другом расположении духа или в другое время дня, находка эта могла предстать передо мной в совершенно ином виде, но образ дракона, возникший в сознании в первое мгновение, теперь не отпускал меня, и я  какое-то время безуспешно пытался заставить себя разглядеть в коряге что-либо другое.
Подумав о тех чудаках, которые, отыскивая подобные экземпляры, затем мастерят из них диковинные поделки, я двинулся дальше. Может быть, придёт время, размышлял я, и эту корягу кто-нибудь вытянет на берег, притащит к себе домой, высушит, уберёт специальным инструментом разные ненужности и превратит её в произведение искусства на удивление всем.
Отдалившись от того места на несколько шагов, я обернулся, чтобы ещё раз полюбоваться трёхглавым монстром, но, увы, с этого ракурса прежнее видение исчезло, и находка моя не была уже похожа ни на дракона, ни на кого-либо ещё, а стала тем, чем и была – обыкновенным корневищем, вывороченным из земли и принесённым бог знает откуда течением этой невеликой и молчаливой реки.
 
Вскоре до моего слуха донеслись голоса: басисто-приглушённые, сдержанные  – мужские, и пронзительные, резкие – женские. Передо мной развернулась картина, которую каждый из нас не раз наблюдал летом в подобных местах, особенно в выходные и праздничные дни: не совсем трезвая компания проводила воскресный пикник на лужайке возле воды. Впрочем, встреченные мной люди свой отдых на лоне природы уже завершали. Умирающий костёр их исходил прощальными вьющимися струйками сизоватого дыма, а женщины собирали и сносили всё, что следовало везти обратно домой, в багажники двух автомобилей, стоявших тут же, под старой липой. Представители этой группы отдыхающих, вернее сказать, уже как следует отдохнувших, были, примерно, равного возраста – каждому из них было лет по 30-35. Мужчины вели себя вполне прилично, ведь по меньшей мере двое из них должны были садиться за руль; что касается женщин, то, опьянённые отнюдь не свежим воздухом и охваченные безотчётным весельем, они были чересчур возбуждены – перекинувшись между собой парой отрывистых фраз, они то и дело закатывались визгливым смехом.
Я проследовал берегом дальше, оставив нетрезвый гомон и суету сборов за своей спиной. Один из женских голосов принялся звать какого-то Костю, тот не отзывался, и в голосе зазвучали  раздражённые нотки. «Спит ваш Костя, упившись, где-нибудь под кустом и в ус не дует», мысленно усмехнулся я.
 А метров через пятьдесят путь мне преградила развесистая ива, склонившаяся до самой воды. Приподняв её ветви, я осторожно подлез под них и неожиданно наткнулся на мальчика, который, как мне показалось сначала, мыл руки в реке. Вернее, сперва я увидел его спину с остро выпирающими, двигающимися лопатками – казалось, ещё движение и они прорежут тонкую, едва тронутую летним загаром, мальчишечью кожу. Присмотревшись внимательней, я заметил в его руках прозрачный полиэтиленовый пакет, в который тот набирал речную воду. На вид мальчугану было лет шесть, может чуть больше. Опустившись на колени, он так низко склонил коротко остриженную голову, что чуть не касался лбом воды.  Увлечённый своим занятием, паренёк заметил меня не сразу – мне пришлось подойти к нему почти вплотную, пока на воду не легла моя тень, чтобы он, наконец, повернул ко мне голову. Ничуть, однако, не смутившись, он бойко взглянул на меня из-под ладони, защищая глаза от солнца, и, вытянув пакет из воды, произнёс скорее утвердительно, чем вопросительно:
– Скажите, ведь правда, красивая?
Только тогда, когда я нацепил очки и присел на корточки рядом с мальчуганом, мне удалось как следует рассмотреть его добычу – это была совсем ещё молодая лягушка. Она и в самом деле была необыкновенна –  ярко зелёная с двумя тёмными полосками по бокам. Хотя я и не испытывал особой симпатии к подобным представителям отряда земноводных, но в этот раз и в самом деле невольно залюбовался ею. Лягушка тоже, казалось, с интересом и не без удивления рассматривала через прозрачную плёнку нас.
Где-то совсем близко раздалось: «Костя! Костик!». Мальчик обернулся на зов и нехотя поднялся в рост.
– Это, наверное, тебя ищут? – спросил я его.
– Угу, – невесело ответил Костик. – Ехать пора…
Меня стало разбирать любопытство.
– А для чего тебе, если не секрет, лягушка?
– Сестрёнке обещал привезти, – стал пояснять мальчик. – Ей только три годика…  Она плакала, просилась с нами на речку, но мама её не взяла.
– Она в чём-то, наверное, провинилась?
– Нет… Просто ей нельзя – у неё ушки болят…
Он так и сказал «ушки», а не «уши», на звуке «у» забавно вытягивая трубочкой губы и округляя и без того крупные печальные глаза.
 Мне вдруг захотелось поговорить с мальчиком подольше.
– И с кем же твоя сестрёнка осталась дома? – поинтересовался я.
– С бабушкой… Вчера, чтобы она не плакала, бабушка читала ей сказку про лягушку-путешественницу, вот она и попросила меня привезти ей с речки такую же, как в книжке. Сказала, что не ляжет спать, пока мы не вернёмся домой. Теперь, наверное, сидит у окна и ждёт…  Я весь день охотился, и вот какую для неё поймал! Самую красивую!
Лицо мальчишки озарилось светлой радостью и в карих его глазах заиграли озорные огоньки. Он с победным видом поднял над головой пакет, в котором бултыхалась его пленница,  и мокрый полиэтилен засверкал в лучах вечернего солнца.
Послышался шорох, видимо, кто-то брёл сюда на наши голоса.
Костик проворно спрятал пакет за спину, посерьёзнел и как-то весь съёжился. Из-за кустов появилась женщина, одна из тех, которую я видел на лужайке у машин. Она, прищурив глаза, бросила сначала презрительно-удивлённый взгляд в мою сторону, но тут же потеряв интерес ко мне, накинулась на Костика:
– Ах, вот ты где, паршивец! А ну-ка, бегом в машину, тебя одного ждём! Горе, а не сын!
Костик, кивнув мне в знак прощания, послушно поплёлся вслед за матерью, по-прежнему тщательно пряча от её глаз свою ношу.
Когда они пропали из виду, я, решив, что пришло время возвращаться домой, стал подниматься по круто забиравшей вверх тропинке и через пару минут вышел к неширокой асфальтированной дороге, ведущей в город.
Не успел я пройти и ста шагов, как слева от меня послышался автомобильный шум и с грунтовой дороги на асфальт выкатились знакомые уже мне машины. Оказавшись на твёрдом покрытии, они стали было набирать скорость, но внезапно первая машина резко затормозила, дверца её приоткрылась, и, высунувшаяся оттуда женская рука выбросила что-то на дорогу. «Тащишь домой дрянь всякую!», достигло моего слуха, и затем раздался пронзительный детский рёв.
Машины умчались, дорога вновь опустела. Когда я достиг места их внезапной остановки, то увидел там лишь тёмное пятно, растёкшейся по асфальту воды, лопнувший полиэтиленовый пакет и розовато-грязную кашицу, в которую превратили ту потешную зелёную лягушку колёса автомобиля, двигавшегося следом. От неё почти ничего не осталось, лишь уцелевшая задняя лапка ещё судорожно дёргалась, цепляясь за асфальт, словно хотела бежать куда-то…