Юдковский. новая жизнь книга третья

                К Н И Г А   Т Р Е Т Ь Я

         Ч А С Т Ь   П Е Р В А Я

--Вы наверное заметили, что все первобытные в нашем рассказе называются или «существами» или «особями».
--Шеф! А как же те люди, которых Ты воскресил на этой планете? Они так и погибли без следа?
--Я Вижу вы смотрите и ничего не видите. А кто по-вашему становился вожаками племён.
--Но вы же сами называли их существами или особями.
--Они такими и были, но среди них росли и потомки людей с Земли, которые отличались более высоким интелектом. Я и ставил их вожаками и если вы заметили, они в корне отличались от особей: покровом шерсти, объёмом мозга, строением тела и владением руками. Они всегда выходили победителями в схватке с животными.
--И они живут до сих пор?
--Нет. Они передали своим настоящим потомкам знания настенного искусства, легенды о прибытии их на планету, сведения о наскальных рисунках и первычные религиозные верования.
--И только?
--А разве этого мало? Язык и искусство—это всё, что отличает человека от животного. Всевышний обратился к вознесённым на небо.--Для нас всё, что происходит на новой планете не ново—мы делали это сотни и тысячи  раз, а вам это будет интересно. Я имею в виду сотворение человека. Хочу вас спросить? Вы хотели ли быть похожи на тех особей, что прошли у вас перед глазами? Вы хотели бы иметь их своими предками?
За всех ответил Моше:
--Нет. Насколько я помню себя и своих предков, они были умнее этих существ, они знали как побеждать диких зверей, как добывать огонь, не имели такого густого шерстяного покрова на теле и религия быстро их выделила из остальной массы. Я имею в виду свой род—иудеев, евреев, а ещё ранее племя ивусевеев.
--Ты прав, сын мой. Поэтому эти существа никогда и не стали вашими предками. У них было мало мозгов, хотя и больше чем у животных: они могли сохранять добытый в природе огонь, могли побеждать диких зверей при помощи самобытных орудий, знали для чего служат руки и ходили на двух ногах. А теперь посмотрите на создание Божие.
 Прошу вас понаблюдать за рождением человека. Человека разумного. В мире всегда высоко ценились идеи. Вы помните, что легендарный король Артур не мог сам отправиться на поиски Святого Грааля. Моше не было дозволено перейти реку Иордан. Но они вдохновили других. И идея населения планет живыми существами пришлась мне впервые по нраву в далёкие времена.
Согласно учёным с планеты Земля(так более понятно для бывших жителей Земли) человек, человек разумный, появился вследствие эволюции, отделившись от человекоподобных существ. В целом понятие первого человека  ими не было чётко не определено, и обычно под ним подразумевается наиболее древний ископаемый вид, по ряду формальных признаков сходный с человеком разумным: вы знаете кого Я имею в виду—кроманьольцы, неандертальцы и прочие человекоподобные обезьяны. Но учёные с планеты Земля не знали, что эволюция—это работа природы над моим проектом.
Почему же Я выбрал рождение нового человека, а не человекоподобных? Как происходил этот выбор? Что сыграло в нем решающую роль? Был ли он предопределен заранее или зависел больше от привходящих и потому во многом случайных обстоятельств? Я долго рассматривал и изучал эти и многие другие вопросы не первый год, а многие миллиарды лет и вы Мне помогали в этом деле. Я рассказываю всё это для наших друзей с планеты Земля, которые присуствуют впервые за зарождением человечества на новой планете. Самым важным стало то, что человек стал хоронить своих умерших соплеменников. Именно начиная с этого периода стали находить первые человеческие захоронения. Появился культ умерших. А это значит, что люди осознали себя смертными и одновременно утвердили в своем соз¬нании надежду на потустороннюю жизнь. Попытки познать сокровенные тайны мироздания, тайны рождения и смерти, которые с тех пор люди ста¬ли связывать с проявлением высших сил, божества или божеств. А также память...Память о каких-то высших существах, перенёсших человека на эту планету, как показывали наскальные рисунки. Зарожде¬ние религиозных представлений окончательно выделило человека из жи¬вотного мира. В это же время зарождается искусство, развивается речь. Именно с этого времени человек окончательно стал на путь превращения в существо, которое Я назвал— человек разумный.
Вы заметили, как эти двуногие существа периодически задают вопрос: кто там сидящий наверху управляет звёздами или природой? Это первые признаки интереса к небожителям небес. На это не могут ответить эти существа, так как это присуще только человеку. Но это есть первичная религиозность.
Что касается религиозных начал, то и само по себе существование захоронений у человека разумного, ни даже существование представлений о «жизни после смерти» не обязательно означает существование идеи сверхъестественного, потустороннего, идеи некоего высшего начала или начал, от воли которых человек зависит и которым должен поэтому поклоняться. Всё это ожидает их в дальнейшем. Это то, что было превнесено на планету людьми с планеты Земля. Иными словами, не обязательно означает существование религии.
Я назвал человека разумным, тем самым других животных обозначил как  неразумными. Но они счастливо живут, имеют семьи, растят детей, поют по утрам и вечерам приятные песни. Правда, человек назвал все это проявлением инстинкта, но это по его мнению. И всё это было на многих планетах. Но он забыл, что у этих неразумных нет войн, алкоголизма, наркомании, терроризма. И если люди назвали себя разумными, то почему они не стали соответствовать этому величию на планете Земля?
Итак. Откуда на планете появился первый разумный человек? У вас могут быть серьёзные возражения, чтобы не   считать, что человек был создан не Всевышним?
--Нет. Это знают все.
--Давайте всё-таки станем на путь скептиков, типа нашего Сатаны, м попробуем представить, что человек разумный появился помимо воли Всевышнего.
Вы заметили, что человеческое тело имеет почти безупречную симметрию, т. е. правая часть фигуры человека практически является дубликатом левой части и наоборот. Правой руке и ноге соответствуют--левые конечности. Голова и туловище имеют правую и левую половины. Складывается впечатление, что человеческое тело «скроено» из двух зеркальных половинок--левой и правой. Это заставляет предположить наличие чьей-то разумной воли, соединившей воедино две половинки одного человека, и создавшей совершенный биологический механизм, способный передвигаться на двух ногах, брать в руки разнообразные предметы.
В связи с этим весьма интересно, что за левую часть тела «отвечает» правое полушарие мозга, а за правую--левое, т. е. возникает функциональный перекрест. Вероятно, так лучше координировать работу всего организма, как единого целого… и тот, кто создал человека, сделал всё мграмотно. Кроме этого, верху тела соответствует его низ. Если провести мысленную разделительную линию в районе поясницы, то окажется, что руки и ноги зеркально повторяют друг друга. Количество и расположение костей в верхних и нижних конечностях также в целом соответствует друг другу. За исключением, пожалуй, пятки и надколенной чашечки, не имеющих аналогов вверху. Число пальцев, а также суставов и фаланг идентично на руках и на ногах--и это несмотря на то, что человек опирается на стопу, и пальцы ног не используются в удержании предметов.
Существуют некие параллели между верхней частью туловища и нижней. Грудная клетка представляет собой словно бы перевёрнутую чашу, а таз также чашу, установленную на двух опорах--ногах. Головной мозг имеет две половинки--левую и правую, точно также и семенники или яичники являются парным органом. Ещё существует некое функциональное подобие--с помощью мозга человек воспроизводит мысли, а с помощью половых органов воспроизводим детей.
Таким образом, в организме человека наблюдается тождество правой и левой половинок, низа и верха. Можно сказать, что организм человека имеет четвертичную структуру. Он состоит из четвертинок, каждая из которых имеет свою собственную конечность, одну половую железу, половинку мозга. Если провести поверх обнажённого человеческого тела рукой разделительную линию, отделяющую верх от низа и правую часть от левой, то перекрестие этих линий придётся на район пупа. Пуп является также географическим центром человеческой фигуры, здесь крепилась пуповина, когда человек были в утробе матери.
В теле человека существует важнейший орган--сердце. Этот орган даже своим названием указывает на серединную и главенствующую роль в организме. Сердце, как и организм в целом, имеет четвертичную структуру: два желудочка правый и левый и два предсердия. У многих животных, сохранивших четвертичную структуру тела, сердце её утрачивает. Они отлично существуют с трёхкамерным, двухкамерным сердцем, а некоторые наиболее примитивные, вообще, без сердца. Я думаю, что наличие у человеческого тела четвертичной структуры является доказательством того, что оно создано разумным Творцом, по первоначальному замыслу. Посмотрим, что в дальнейшем скажут учёные с этой планеты?
Согласно Моей идее в человеке соединяются два начала-- божественное и животное. Божественное начало расположено в верхней части тела--в голове, животное начало в половых органах. С помощью разума человек будет постигать мир, с помощью половых органов--оставлять после себя потомство. Женщина по Моему решению, ассоциировалась с левой рукой и левой стороной тела, мужчина--с правой рукой и правой стороной тела. Не напоминает ли вам это жителей планеты только с левой главной рукой и жителей мпланеты только с главной правой рукой. Я заложил в поведение женщин зависимость от эмоций и чувств. У них активно работает правое, эмоциональное полушарие мозга, которое через перекрест функционально связано с левой частью тела. В поведении мужчин, наоборот, я заложил логику, у них «включено» левое, логическое полушарие мозга, которое контролирует правую сторону тела. Чего больше в конкретном человеке: высокого или низкого, какой он имеет пол,--будет зависить от его личности и устремлений, программы, заложенной родителями, зачавшими его тело, а также от воспитания и социальной среды.
Голова человека является, несомненно, управляющим органом. Согласно Моим творением мозг и остальное тело--это двойная система, между ними происходит постоянный обмен энергиями разных уровней. Головной и спиной мозг осуществляют взаимную связь отдельных органов и систем, согласуют и объединяют их функции. Аналогично этому человек с помощью мозговых структур взаимодействует с внешней средой. Кроме того, он с помощью центральной нервной системы — ЦНС осуществляет психическую деятельность, т. е. мыслит. Он обменивается мыслями с другими людьми и в результате этой деятельности формирует своё сознание и мировоззрение. Несомненно, такая многофункциональность мозга, выраженная в соответствии его функций и формы, могла быть изначально задумана, спроектирована и осуществлена только Мною.
Делая общий вывод в отношении работы мозга, Могу с уверенностью утверждать, что механизм работы этого органа, а также его анатомия были спроектированы и реализованы Мною в проекте под названием «человеческое тело». Однако работа этого важного органа не смогла бы осуществляться без постоянного присутствия в нём божественного духа и индивидуальной души. Душа  человека являет собой  устремлённую ввысь, желающаю в своих мечтах и думах достичь мира небожителей частицу. Ей уготовано жить на Небесах.
Для того, чтобы создать первое человеческое тело, Мне пришлось немало потрудиться. Однако, скорее всего, эта работа была Мне не в тягость, а в радость. Ведь Я создавал человека творчески! Свою любовь к творчеству Я передал и сотворённому человеку.  Вскоре Я создал для него супругу, подстать ему. На вопрос нашего правдолюба Сатаны: зачем понадобилось создавать два прародителя, не проще бы было отделаться одним? Отвечу: половые продукты должны были перемешаться, так же как и наследственные признаки обеих родителей, и это сулило в будущем большое разнообразие человеческих особей (и не только человеческих). Если бы рожал один родитель (неважно кто--мужчина или женщина), то на свет бы появлялись точные копии папаши или мамаши, то есть клоны, а это, вероятно, не входило в Мои планы.
Из сказанного любой логическки мыслящий индивидуум может сделать общий вывод. Человеческое тело создал Я. Но произведение это увидело свет не в качестве статичного манекена, как глиняное, гипсовое, железное, золотое, деревянное или каменное изваяние, а в качестве изменяющегося во времени биологического организма. В результате биологический организм стал изменяться в зависимости от пристрастий и привязанностей, появившихся у живого существа. Это  Моим новым небожителям предстоит увидеть вскоре.
Больше всех, как всегда, возмущался Сатана. Как всегда он был недоволен действиями и идеями  Всевышнего. Но только не на этот раз.
--Несмотря на всегдашнюю критику, подтвердить данный постулат. Часть живых существ перестали быть людьми и предпочли вести животный образ жизни. Это приписывают козням Сатаны, но наш общий Отец знает, что это не так. Эти особи быстро размножились и образовали различные виды животных. Однако в том не было злого умысла Творца. Он по природе своей является благим и, вряд ли, в его планы входило желание «помучить» живые сущности, вселяя их в примитивные тела. Ответственность за животное существование целиком лежит на душах, прельстившихся материальным образом жизни и не желающим терять его.
--Сатана прав. Я никогда не унывал и  создавал новые творения. Но и они через миллионы лет превращались коллективными стараниями живых сущностей в тела разнообразных животных. И вновь Я создавал тело нового человека, и вновь оно ветшало и превращалось в тело животного. И так было много раз. И так будет до скончания мира… пока Мне не надоест.
Таким образом, совершенные биологические существа по Моей воле  довольно часто появляются на планете.
Если мои оппоненты согласны, что человека сотворил Я, то вынуждены признать, что облик человека был создан с определённым умыслом. В общем-то, это подтверждает, как анатомия, так и физиология. Глаза людям даны, чтобы видеть, уши, чтобы слышать, нос, чтобы нюхать и дышать, рот чтобы есть и говорить, руки и ноги чтобы брать предметы и перемещаться по поверхности. Детородные органы, чтобы производить подобных себе. Однако у людей есть ещё оно качество--людям, как и всему живому, свойственно изменятся от поколения к поколению. Перволюди были созданы  более совершенными, чем их многочисленные потомки. Оно и понятно: перволюдей создал Я, а своих детей перволюди создавали сами. Не могут же копии быть лучше оригинала! Таким образом, в самой человеческой природе заложено, что последующие поколения будут хоть на чуть-чуть, но хуже предыдущих. После это уже ничто не мешает согласиться с Сатаной, что люди в течение пусть даже весьма длительного времени могут превратиться в зверей…
Снова Сатана.
--Само существование Всевышнего не оставляет места творению и любое производное из этого факта только умалило бы мощь Всевышнего. Для того, чтобы создать Вселенную, Всевышнему пришлось бы вобрать  себя в себя, оставив снаружи первычную пустоту, а именно в мрак этой пустоты вдохнул Всевышний жизнь. Всю жизнь. Всё сущее. Всю вселенную со всеми её мельчайшими деталями.
Если Всевышний--это всё, а всё—это Всевышний. Если Всевышний хочет сотворить что-то новое—то никто не сомневается, что оно будет создано. Это парадокс вездесущности Всевышнего. Правда, многие этого не понимают, но и для них это значит по-настоящему серьёзно.
--Действительно, тут есть о чём подумать, перебирая сотни горьких примеров из собственного и чужого опыта, приходя к неизбежному выводу о несовершенстве окружающего мира. Такие интеллектуальные сеансы успокаивают—мол у тебя всё могло бы быть лучше и повышают самооценку, свойственную любому аналитически мыслящему существу. Но опыты над совершенствованием мира хорошо проводить лёжа на диване или к кресле у камина.



















                Г Л А В А  1

 
 В холодное, пасмурное и дождливое утро на берегу огромной реки сидел маленький девятилетний мальчик. Могучий поток неудержимо мчался вперед: в своих желтых волнах он уносил сбившиеся в кучи ветви и травы, вырванные с корнем деревья и громадные льдины с вмерзшими в них тяжелыми камнями.
 Мальчик был один. Он сидел на корточках перед связкой только что нарезанного тростника. Его худенькое тело привыкло к холоду: он не обращал никакого внимания на ужасающий шум и грохот льдин. Отлогие берега реки густо поросли высоким тростником, а немного дальше вздымались, словно высокие белые стены, размытые рекою обрывистые откосы меловых холмов. Цепь этих холмов терялась вдали, в туманном и голубоватом сумраке; дремучие леса покрывали ее.
 Недалеко от мальчика, на скате холма, чуть повыше того места, где река омывала холм, зияла, точно громадная разинутая пасть, широкая черная дыра, которая вела в глубокую пещеру. Здесь родился мальчик. Здесь же издавна ютились и предки его предков. Только через эту темную дыру входили и выходили суровые обитатели пещеры, через нее они получали воздух и свет; из нее вырывался наружу дым очага, на котором днем и ночью старательно поддерживался огонь. У подножия зияющего отверстия лежали огромные камни, они служили чем-то вроде лестницы.
 На пороге пещеры показался высокий, сухощавый старик с загорелой морщинистой кожей. Его длинные седые волосы были приподняты и связаны пучком на темени. Его мигающие красные веки были воспалены от едкого дыма, вечно наполняющего пещеру. Старик поднял руку и, прикрыв ладонью глаза под густыми, нависшими бровями, взглянул по направлению к реке. Потом он крикнул:
  --Пти!--Этот хриплый отрывистый крик походил на крик вспугнутой хищной птицы.
  «Пти» означало «птицелов». Мальчик получил такое прозвище недаром: с самого детства он отличался необычайной ловкостью в ночной ловле птиц: он захватывал их сонными в гнездах и с торжеством приносил в пещеру. Случалось, за такие успехи его награждали за обедом изрядным куском сырого костного мозга--почетного блюда, приберегаемого обычно для старейшин и отцов семейства. Пти гордился своим прозвищем: оно напоминало ему о ночных подвигах.
 Мальчик обернулся на крик, мгновенно вскочил с земли и, захватив связку камыша, подбежал к старику. У каменной лестницы он положил свою ношу, поднял в знак почтения руки ко лбу и произнес:
   --Я здесь, Старейший! Чего ты от меня желаешь?
   --Дитя,--ответил старик,--все наши ушли еще до зари в леса на охоту за оленями и широкорогими быками. Они вернутся только к вечеру, потому что--запомни это--дождь смывает следы животных, уничтожает их запах и уносит клочья шерсти, которые они оставляют на ветвях и корявых стволах деревьев. Охотникам придется много потрудиться, прежде чем они встретят добычу. Значит, до самого вечера мы можем заниматься своими делами. Оставь свой тростник. У нас довольно древков для стрел, но мало каменных наконечников, хороших резцов и ножей: все они обточились, зазубрились и обломались.
   --Что же ты повелишь мне делать, Старейший?
  --Вместе с братьями и со мной ты пойдешь вдоль Белых холмов. Мы запасемся большими кремнями; они часто попадаются у подножья береговых утесов. Сегодня я открою тебе секрет, как их обтесывать. Уже пора, Пти. Ты вырос, ты силен, красив и достоин носить оружие, сделанное собственными руками. Обожди меня, я пойду за другими детьми.
 --Слушаю и повинуюсь,--ответил Пти, склоняясь перед стариком и с трудом сдерживая свою радость.
 Старик ушел в пещеру, откуда внезапно раздались странные гортанные возгласы, похожие скорее на крики встревоженных молодых животных, чем на человеческие голоса. Старик назвал Пти красивым, большим и сильным. Он, должно быть, хотел подбодрить мальчика; ведь на самом деле Пти был мал, даже очень мал, и очень худощав.  Широкое лицо Пти было покрыто красным загаром, надо лбом торчали жидкие рыжие волосы, жирные, спутанные, засыпанные пеплом и всяким сором. Он был не слишком красив, этот жалкий первобытный ребенок. Но в его глазах светился живой ум; его движения были ловки и быстры.
 Он стремился поскорее двинуться в путь и нетерпеливо ударял широкой ступней с крупными пальцами о землю, а всей пятерней сильно тянул себя за губы. Наконец старик вышел из пещеры и стал спускаться по высоким каменным ступеням с проворством, удивительным для его преклонных лет. За ним шла целая орда мальчуганов-дикарей. Все они, как и Пти, были чуть прикрыты от холода жалкими плащами из звериных шкур.
Самый старший из них--Рыба. Ему уже минуло пятнадцать лет. В ожидании того великого дня, когда охотники, наконец, возьмут его с собой на охоту, он успел прославиться как несравненный рыболов. Старейший научил его вырезывать из раковин острием кремневого осколка смертоносные крючки. При помощи самодельного гарпуна с зазубренным костяным наконечником Рыба поражал даже громадных лососей.
   За ним шел Гав-большеухий. В  то время, когда жил Гав, человек уж приручил собаку, о Гав и говорили, что  у него собачий слух и нюх. Гав по запаху узнавал, где в частом кустарнике созрели плоды, где показались из-под земли молодые грибы; с закрытыми глазами распознавал он деревья по шелесту их листьев.
 Старейший подал знак, и все двинулись в путь. Рыба и Гав гордо выступали впереди, а за ними серьезно и молча следовали все остальные. Все маленькие спутники старика несли на спине корзины, грубо сплетенные из узких полосок древесной коры; одни держали в руках короткую палицу с тяжелой головкой, другие--копье с каменным наконечником, а третьи--что-то вроде каменного молота. Они шли тихо, ступали легко и неслышно. Недаром старики постоянно твердили детям, что им надо привыкнуть двигаться бесшумно и осторожно, чтобы на охоте в лесу не спугнуть дичи и не попасть в когти диким зверям, не угодить в засаду к злым и коварным людям.
 Матери подошли к выходу из пещеры и с улыбкой смотрели вслед уходящим. Тут же стояли две девочки, стройные и высокие,--Лис и Ворон. Они с завистью смотрели вслед мальчикам. Только один, самый маленький представитель первобытного человечества остался в дымной пещере; он стоял на коленях около очага, где посреди огромной кучи пепла и потухших углей слабо потрескивал огонек. Это был младший мальчик--Волчонок.
 Ему было грустно; время от времени он тихо вздыхал: ему ужасно хотелось пойти со Старейшим. Но он сдерживал слезы и мужественно исполнял свой долг. Сегодня его черед поддерживать огонь от зари до ночи. Волчонок гордился этим. Он знал, что огонь--самая большая драгоценность в пещере; если огонь погаснет, его ждет страшное наказание. Поэтому, едва мальчуган замечал, что пламя уменьшается и грозит потухнуть, он начинал быстро подбрасывать в костер ветки смолистого дерева, чтобы вновь оживить огонь. И если порой глаза Волчонка заволакивались слезами, то единственным виновником этих слез был едкий дым костра.
 Скоро он и думать перестал о том, что делают теперь его братья. Другие заботы удручали маленького Волчонка: он был голоден, а ведь ему едва минуло шесть лет...Он думал о том, что если старейшины и отцы вернутся сегодня вечером из лесу с пустыми руками, то он получит на ужин всего-навсего два-три жалких побега папоротника, поджаренных на угольях.
 
 















                Г Л А В А  2 
   

Волчонок был голоден, а его братья были еще голодней: ведь они долго шли на холодном ветру. Старейший всю дорогу шепотом и знаками объяснял им, как узнавать росшие по берегу водяные растения. В зимнее время, когда нет мяса, их мясистыми корнями можно с грехом пополам наполнить голодный желудок. Он говорил, а его маленьких путников томило желание украдкой сорвать и проглотить дикие ягоды и плоды, которые каким-то чудом уцелели от морозов. Но есть в одиночку строго воспрещалось. Все, что находили, приносили в пещеру. Дети привыкли, что только в пещере, после осмотра старшими, добыча делилась между всеми. Поэтому они пересиливали искушения голода и опускали в мешки все, что собирали по пути.
 Увы! Пока что им удалось найти только с десяток маленьких сухих яблок, несколько тощих, полузамерзших улиток и серую змейку, не толще человеческого пальца. Змейку нашел Пти. Она спала под камнем, который он повернул. У Пти была привычка: куда бы он ни шел, переворачивать по дороге все камни, какие были ему под силу. Но если нашим путникам попадалось по дороге мало съедобного, то большие куски кремня во множестве валялись по склонам холмов. Мешки мальчуганов сильно потяжелели. Самые маленькие шли, согнувшись под своей ношей. И все-таки они изо всех сил старались скрыть свою усталость. Дети знали, что старшие привыкли молча переносить страдания и будут смеяться над их жалобами.
 Дождь, мелкий град не прекращались ни на минуту. Пти бодро шагал вслед за стариком, мечтая о том времени, когда он станет великим и славным охотником и будет носить настоящее оружие, а не маленькую детскую палицу. Пот градом катился с него, и немудрено: он тащил два огромных кремневых желвака. За ним нахмурившись шли Рыба и Гав; их разбирала досада. Оба они, точно на смех, ничего не нашли за всю дорогу. Хоть бы рыбешку какую-нибудь поймали. Отыскали всего-навсего какого-то заморенного паука, такого же голодного, как и они.  Остальные брели как попало, съежившись и понурив головы. Дождь давно уже струился по их растрепанным волосам и впалым щекам. Так шли они долго. Наконец Старейший дал знак остановиться. Все тотчас же повиновались ему.
--Вот там, на берегу, под навесом утеса, есть хорошее сухое местечко для отдыха,--сказал он.--Садитесь... Откройте ваши мешки.
Кто лег, кто присел на корточки на песок. Лучшее место под навесом мальчики предоставили Старейшему. Пти показал старику все, что нашлось в мешках, и почтительно поднес ему маленькую змейку. Такой лакомый кусок, по его мнению, должен был достаться Старейшему. Но старик тихонько оттолкнул протянутую руку мальчика и сказал:
--Это вам! Если нет жареного мяса, я буду жевать корни. Я привык к этому, так делали мои отцы. Посмотрите на мои зубы,--вы увидите, что мне часто приходилось есть сырое мясо и разные плоды и корни. Во времена моей молодости прекрасный друг--огонь, который все мы должны почитать, нередко надолго покидал наши стоянки. Иногда целыми месяцами, а то и годами, мы, не имея огня, натруждали свои крепкие челюсти, пережевывая сырую пищу. Принимайтесь за еду, дети. Пора!
И дети с жадностью набросились на жалкое угощение, которое им роздал старик. После этого скудного завтрака, который только чуть-чуть утолил голод путешественников, старик приказал детям отдохнуть. Они тесно прижались друг к другу, чтобы получше согреться, и сразу заснули тяжелым сном.
Только один Пти ни на минуту не мог сомкнуть глаз. Скоро с ним будут обращаться как с настоящим взрослым юношей,--эта мысль не давала ему заснуть. Он лежал не шевелясь и украдкой, с глубокой любовью и даже с некоторым страхом наблюдал за стариком. Ведь Старейший столько перевидал на своем веку, знал столько таинственных и чудесных вещей. Старик, медленно пережевывая корень, внимательно, зорким и опытным глазом осматривал один за другим куски кремня, лежавшие около него.
Наконец он выбрал кремень, округлый и длинный, похожий на огурец, и, придерживая его ногами, поставил стоймя. Пти старался запомнить каждое движение старика. Когда кремень был крепко зажат в этих природных тисках, старик взял обеими руками другой камень, более тяжелый, и несколько раз осторожно ударил им по закругленной верхушке кремня. Легкие, едва заметные трещины пошли вдоль всего кремня. Потом Старейший аккуратно приложил этот грубый молот к обитой верхушке и навалился на него всем своим телом с такой силой, что жилы вздулись на его лбу; при этом он слегка поворачивал верхний камень; от боков кремня отлетали длинные осколки разной ширины, похожие на продолговатые полумесяцы, с одного края толстые и шероховатые, с другого--тонкие и острые. Они падали и рассыпались по песку, словно лепестки большого увядшего цветка.
Эти прозрачные осколки, цвета дикого меда, резали довольно хорошщо. Но они были непрочны и скоро ломались. Старик передохнул немного, потом выбрал один из самых крупных осколков и принялся оббивать его легкими частыми ударами, стараясь придать ему форму наконечника для копья. Пти невольно вскрикнул от удивления и восторга: он собственными глазами видел, как изготовляют ножи и наконечники для копий и стрел.
Старейший не обратил никакого внимания на возглас Пти. Он принялся собирать острые лезвия.  Но вдруг он насторожился и быстро повернул голову к реке. На его обычно спокойном и гордом лице отразились сперва удивление, а потом невыразимый ужас. С севера доносился какой-то странный, неясный шум, пока еще далекий; порой слышалось ужасающее рычание. Пти был храбр, и все же ему стало страшно. Он попытался остаться спокойным и, подражая старику, насторожился, схватившись рукой за палицу.
Шум разбудил детей. Дрожа от страха, они повскакали со своих мест и кинулись к старику. Старейший велел им немедля забраться на вершину почти отвесной скалы. Дети тотчас принялись карабкаться кверху, ловко цепляясь руками за каждый выступающий камень, пользуясь каждой выбоиной в скале, чтобы поставить ногу. На небольшом уступе, неподалеку от вершины, они улеглись на животы, облизывая ободранные в кровь пальцы.
Старик не мог последовать за ними. Он остался под выступом скалы, и Пти упрямо отказался покинуть его.
--Старейший!--воскликнул он.--Неведомая опасность грозит нам, как ты говоришь. Ты любишь меня, и я не покину тебя. Мы вместе умрем или вместе победим. Ты непоколебим и силен, ты будешь сражаться, а я... если оттуда идут к нам злые люди или дикие звери,--я прокушу им печень.
Пока Пти, размахивая руками, произносил эту воинственную речь, грозный шум усилился. С каждой минутой он приближался к месту, где укрылись старик и ребенок.
--У тебя, Пти, глаза зоркие и молодые. Посмотри на реку. Что ты видишь?
--Небо потемнело от больших птиц. Они кружатся над водой. Наверно, их злобные крики и пугают нас.
--А на воде ты ничего не видишь? Посмотри еще раз. Птицы кружатся над рекой? Значит, они следуют за какой-то плывущей по реке добычей, выжидая, когда можно будет накинуться на нее. Но кто же это так страшно рычит и ревет? Я подниму тебя,--взгляни еще раз.
Но и на руках у Старейшего Пти напрасно всматривался вдаль.
--Что видно сверху?--крикнул старик детям, лежавшим в безопасности на скале, над его головой.--Говори ты, Гав.
--Что-то огромное черное виднеется на белой глыбе далеко, посередине реки,--ответил мальчик.--Но что это-- разобрать нельзя. Черное шевелится.
--Хорошо, Гав. Не черный ли это широкорогий бык?
--Нет, это чудовище больше широкорогого быка!-- воскликнул Гав.
--Слушай, Старейший!--вскричал Ворон.--Теперь не одно, а два черных пятна видны на белой глыбе, и оба они шевелятся; а возле них глыба совсем красная.
--Я вижу их! Я их вижу!--подхватил Пти, побледнев и задрожав всем телом.--Там два зверя, и оба огромные. Они на льдине, а льдина больше нашей пещеры. Они не двигаются. Сейчас они проплывут мимо нас. Вот смотри! Мы погибли!
Старейший поставил Пти на землю и обернулся к реке. То, что увидел старый охотник, заставило его побледнеть от ужаса. Пти и остальные дети плакали и дрожали от страха. По пенистым, мутным волнам, шум которых сливался с оглушительным криком бесчисленного множества хищных птиц, плыла, кружась и покачиваясь, гигантская льдина. На льдине виднелся чудовищной величины слон-мамонт с косматой гривой. Задние ноги животного глубоко провалились, словно в западню, в трещину льда. Зверь стоял, с трудом опираясь передними ногами на края трещины; изогнутые клыки были подняты кверху, а из хобота, торчавшего, словно мачта, бил к небу непрерывный кровавый фонтан. Все тело зверя было залито кровью, струившейся из пронзенного брюха. Он рычал и ревел в предсмертных судорогах.
Рядом с ним лежал огромный косматый носорог, поразивший своим рогом мамонта,--лежал неподвижно и безмолвно, задушенный своим могучим врагом. В ту минуту, когда чудовища проплывали на окровавленной льдине мимо Старейшего, гигантский слон страшно заревел и свалился на труп побежденного врага. Земля задрожала от этого предсмертного крика. Эхо долго-долго повторяло его, а хищные птицы на мгновение словно замерли в воздухе.
Но затем они с новой яростью бросились на приступ ледяного плота, где покоились теперь два гигантские трупа. Коршуны и орлы накинулись наконец на добычу. Глыба льда исчезла из виду, унося трупы страшных зверей. Старик обтер рукой пот с обветренного лица и позвал своих маленьких спутников. Стуча зубами, еле ступая дрожащими ногами, бедняжки спустились к старику, руку которого все еще судорожно сжимал Пти.
 Разве можно было теперь приниматься за работу? Урок изготовления кремневых орудий был отложен, и все в угрюмом молчании, опасливо поглядывая по сторонам, двинулись обратно к пещере. Дети поминутно оборачивались и смотрели назад. Они все еще слышали шум летевших птиц. Им чудилось, что их настигает один из тех прожорливых зверей, которые, наверное, следовали за жуткой льдиной. Но мало-помалу они успокоились, и Пти, улыбаясь, сказал на ухо Гав:
--Волчонок завидовал нам, когда мы уходили. А теперь, пожалуй, будет рад, что ему пришлось остаться хранителем огня: ему не было так страшно, как нам.
Но Гав покачал головой и возразил:
--Волчонок смелый; он, наверное, пожалеет, что не видел этих чудовищ.
 
 
               










                Г Л А В А  3
 
 Дети без помехи вернулись домой до наступления ночи.После страшного приключения, рассказ о котором заставил дрожать матерей и плакать маленьких сестер, родная пещера, жалкая и дымная, показалась детям уютным жильем. Здесь им нечего было бояться. Кругом поднимались крепкие каменные стены, а яркий огонь нежно ласкал и согревал их.
 Огонь--лучший друг человека: он побеждает холод, он отпугивает диких зверей. Но есть один враг, против которого бессилен даже огонь. Этот вечный враг всегда подстерегает человека и несет ему гибель, стоит только перестать с ним бороться,--этот вечный враг, всегда и во все времена был врагом жизни вообще. Имя этому неумолимому врагу, этому жадному тирану, который  совершает свои опустошительные набеги на землю и истребляет тысячи людей, имя ему-- голод.
Прошло четыре долгих дня с тех пор как дети вернулись в пещеру, а охотники--деды и отцы--все еще отсутствовали. Не заблудились ли они в лесу, несмотря на свою опытность? Или охота оказалась безуспешной? Или они напрасно рыскают до сих пор по лесу? Никто не знал этого. Впрочем, и Старейший, и матери, и дети привыкли к таким долгим отлучкам отцов. Они знали--охотники ловки, сильны, находчивы, и совсем не беспокоились о них. Оставшихся дома одолевали иные заботы: все запасы пищи в пещере иссякли. Небольшой кусок протухшей оленины-- остаток от прошлой охоты--съели еще в первые дни.
В пещере не оставалось ни кусочка мяса; приходилось приниматься за свежие шкуры, отложенные для одежды. Маленькими плоскими кремнями с искусно зазубренными острыми краями женщины соскоблили шерсть и отделили жилки с тяжелых шкур. Затем они разрезали кожи на небольшие куски. Эти еще покрытые пятнами крови куски вымочили в воде и варили их до тех пор, пока они не превратились в густую клейкую массу.
Нужно заметить, что этот отвратительный суп варился без горшка. Изготовлять глиняную посуду люди ещё не научились. В пещере Пти воду кипятили в искусно сплетенных мешках--корзинах из древесной коры; такой мешок, разумеется, нельзя было ставить на горящие уголья; чтобы нагреть воду, в мешок бросали один за другим докрасна раскаленные на огне камни. В конце концов вода закипала, но какой мутной и грязной становилась она от золы.
Несколько корней, с трудом вырванных из замерзшей земли, были съедены. Рыба принес какую-то отвратительную рыбу. Это было все, что ему удалось поймать после долгих и тяжких усилий. Но и эту жалкую добычу встретили с радостью. Ее тотчас же разделили и тут же съели: рыбу даже не потрудились поджарить на угольях. Но рыба была небольшая, а голодных ртов много. Каждому досталось по крошечному кусочку.
Старейший, желая хоть чем-нибудь занять измученных голодом обитателей пещеры, решил раздать всем какую-нибудь работу.  А что жк представляла собой пещера?  Некогда почвенные воды вырыли в толще мягкой горной породы обширный глубокий погреб. Главная пещера сообщалась узкими проходами с другими, более мелкими пещерами. Со сводов, потемневших от дыма, свешивались сталактиты и падали тяжелые капли воды. Вода просачивалась повсюду, стекала по стенам, накапливалась в выбоинах пола. Правда, пещера спасала человека от свирепого холода, но это было нездоровое, сырое жилище. Обитатели ее часто простужались, болели. дутые, изуродованные кости.
Вдоль стен главной пещеры, на грязной, покрытой нечистотами земле, лежали кучи листьев и мха, прикрытые кое-где обрывками звериных шкур,--постели семьи. Посреди пещеры возвышалась глубокая и большая куча пепла и сальных потухших углей, с краю она была чуть теплая, но посредине горел небольшой костер; Пти, дежурный хранитель огня, беспрестанно подбрасывал хворост, вытягивая его из лежавшей рядом связки.
Среди пепла и углей виднелись разные объедки и отбросы: обглоданные кости, расколотые в длину, с вынутым мозгом, обгорелые сосновые шишки, обуглившиеся раковины, пережеванная кора, рыбьи кости, круглые камни и множество кремней разной формы. Эти обломки кремней--остатки обеденных «ножей», резцов и других орудий. Кремневые орудия очень хрупки, и они часто тупились и ломались. Тогда их просто бросали в мусорную кучу.
Люди, конечно, и представить себе не могли, что когда-нибудь их отдаленные потомки будут рыться в кухонных отбросах, искать затупившиеся сломанные ножи, подбирать угольки их очага, чтобы потом выставить их в просторных залах великолепных музеев.  В этой первобытной квартире не было никакой мебели. Несколько широких раковин, несколько плетеных мешков из коры или тростника, нечто вроде больших чаш, сделанных из черепов крупных животных, составляли всю домашнюю утварь.
 Зато оружия было много--и оружия страшного, хотя и очень грубо сделанного. В пещере хранился большой запас копий, дротиков и стрел. Здесь были острые каменные наконечники, прикрепленные к древку с помощью растительного клея, древесной и горной смолы или жил животных. Здесь были костяные кинжалы--заостренные отростки рогов оленей и быков; здесь были палицы-- зубчатые палки с насаженными на них клыками животных, каменные топоры с деревянными рукоятками, кремневые резцы всех размеров и, наконец, круглые камни для пращи.
   И никто в те суровые времена, о которых идет речь, не видал и не знал, что такое колос ржи или ячменя. Никто, даже сам Старейший. Быть может, он и находил иногда во время своих странствий по равнинам высокие, незнакомые ему растения, свежие колосья которых он растирал в руках, пробовал есть и находил вкусными. Наверное, он указывал на эти колосья своим спутникам, и те тоже с удовольствием грызли вкусные зерна. Однако понадобились века и века, прежде чем потомки этих людей научились, наконец, собирать семена растений, сеять их возле своих жилищ и получать много вкусного и питательного зерна. Но Пти никогда в жизни не видел ни хлеба, ни зерновой каши.
Обитатели пещеры не могли похвастать большими запасами пищи. Охота и рыбная ловля, особенно в холодное время года, доставляли так мало добычи, что ее хватало лишь на дневное пропитание, и прятать в запас было нечего. Кроме того, человек был слишком беспечен, чтобы думать о завтрашнем дне. Когда ему удавалось раздобыть сразу много мяса или рыбы, он по нескольку дней не выходил из пещеры и пировал до тех пор, пока у него оставался хоть один кусок дичины.
Так случилось и теперь. Старшие ушли в лес на охоту только тогда, когда в пещере уже не оставалось почти ничего съестного. Немудрено, что на четвертый день их отсутствия обитатели пещеры начали глодать уже обглоданные раньше и брошенные в золу кости. Старейший приказал Гаву собрать все эти кости и перетолочь их на камне. Потом Гав вооружился каменным скребком и принялся соскребывать горькую обуглившуюся кору с побегов папоротника, собранных когда-то маленьким Волчонком.
Девочки, Лиса, Ворона, стойко, без жалоб и стенаний переносившие голод, получили приказание зашить рваные меха--запасную одежду семьи. Одна прокалывала костяным шилом дырочки в разорванных краях жирных шкур, другая продевала в эти дырочки при помощи довольно тонкой костяной иглы, очень похожей на  штопальную, жилы и сухожилия животных. Они так увлеклись этой трудной работой, что забыли на время терзавший их мучительный голод. Остальные дети, по приказу Старейшего и под его наблюдением, чинили оружие; даже из самых мелких кремней старик учил изготовлять наконечники для стрел.
Волчонка, несмотря на суровую погоду, послали за желудями. Это было не слишком приятное занятие. Когда снег покрывал землю, на поиски желудей выходили опасные соперники человека--голодные кабаны. Но Волчонок не боялся встретиться с ними. Он не хуже Пти лазил по деревьям, и в случае опасности сумел бы вмиг вскарабкаться на ветки. Впрочем, время от времени Гав--большеухий выходил взглянуть, где Волчонок и что с ним.
Гав взбирался по тропинке, которая поднималась зигзагами от пещеры к вершине холма, и издали ободрял маленького братишку. В то же время он чутко прислушивался. Но всякий раз ветер доносил до него только шум леса. Как ни настораживал Гав свои большие уши, он не слышал шагов охотников.
День близился к концу, и никто уже не надеялся увидеть сегодня охотников. Постепенно всеми овладело тупое, мрачное отчаяние. Чтобы как-нибудь подбодрить наголодавшихся обитателей пещеры, Старейший приказал всем идти в лес, на вершину холма, и, пока еще не наступила ночь, поискать какой-нибудь пищи.  Быть может, вместе со старшими дети скорее найдут в этом уже не раз обысканном лесу что-нибудь съедобное--натеки древесного клея, зимних личинок, плоды или семена растений.
Все безропотно повиновались приказу Старейшего; казалось, у многих пробудилась надежда. Женщины взяли оружие, дети захватили палки, и все ушли.  Один Пти остался у костра, гордый оказанным ему доверием. Он должен был до самого вечера поддерживать огонь на очаге и поджидать возвращения маленького Волчонка.
 
 
               











                Г Л А В А  4

Пти довольно долго сидел на корточках перед очагом, усердно поддерживая огонь и занимаясь ловлей отвратительных насекомых, бегавших по его телу. Внезапно у входа в пещеру, усыпанного мелкими камнями и ракушками, послышались легкие и быстрые шаги.  Пти повернул голову и увидел запыхавшегося Волчонка. Глаза того сияли от радости: он тащил за хвост какое-то животное вроде большой черноватой крысы. Это была пеструшка, которая размножилась на равнинах новой  планеты.
--Посмотри, это я ее убил,--кричал Волчонок,--я один! Пти я буду охотником!
 Он бросил эверька к ногам брата и, не замечая, что, кроме Пти, в пещере никого не было, громко закричал:
--Скорей, скорей! Идите за мной! Сейчас же! Их еще много там, наверху. Мне одному их не догнать, но если мы пойдем все вместе, мы их переловим и поедим вволю сегодня вечером. Ну, живо!
--Не кричи так громко. Разве ты не видишь--все ушли в лес,--остановил его Пти.--Остался только один я. Что, ты ослеп, что ли?
Волчонок оглянулся--брат говорил правду. Волчонок растерялся. На пути домой он так ясно представлял себе, как все обрадуются его добыче.
«Даже Старейший,--думал он,--похвалит меня. И вдруг--в пещере один Пти, да и тот чуть ли не смеется над ним. Но надо было спешить, иначе великолепная добыча могла ускользнуть от них. И Волчонок принялся торопить брата. Стоило только подняться к опушке дубового леса, чтобы убить много пеструшек. Пти встрепенулся и вскочил на ноги
--Живей!--крикнул он.--В дорогу!
Принести в пещеру много пищи да еще в такой голодный день! Пти схватил тяжелую палку и бросился вслед за братом. Но вдруг он вспомнил об огне и остановился в нерешительности.
--Иди же,--торопил Волчонок с порога пещеры.--Иди, а то поздно будет. Я видел маленькую стаю у Трех Мертвых Сосен. Мы еще захватим их там, если поторопимся. Ведь я прибежал сюда бегом.
--А огонь, Волчонок?--воскликнул Пти.--Смотри, он только что весело потрескивал, а теперь уже потухает. Ведь его все время нужно кормить.
--Ну, так дай ему поесть,--ответил мальчик.--Дай ему побольше еды. Мы не долго будем охотиться. Он не успеет всего пожрать, как мы уже вернемся.
--Ты думаешь, Волчонок?
--Ну конечно. Мы дойдем до прогалины у Трех Мертвых Сосен и быстро вернемся назад. Вдвоем мы набьем много зверьков. И там, наверху, мы напьемся их теплой крови.
Бедный Пти колебался. Напиться теплой крови было очень заманчиво--голод так жестоко терзал его. Пти стоял и раздумывал. Пожалуй, Волчонок прав: если подбросить побольше ветвей, огонь, наверное, не погаснет. Они скоро вернутся и принесут много еды. А в пещере все чуть ли не умирают от голода. Матери и сестры так измучены... Пти больше не колебался.  Он подбросил немного дров в огонь и в два-три прыжка нагнал Волчонка.
Мальчики скоро добрались до вершины холма. Оттуда они пустились бежать к прогалине у Трех Мертвых Сосен. Это место легко было узнать по трем громадным соснам. Они давным-давно засохли, но все еще стояли, протягивая, словно гигантские костлявые руки, свои голые ветви. Здесь, у сосен, мальчики увидели, что папоротники и высокая желтая трава у корней деревьев сильно колышутся. Это казалось странным, потому что ветер совсем стих.
--Вот они!--прошептал Волчонок, дрожа и волнуясь, на ухо Пти.--Вот они... Это они колышут траву. Нападем на них!
Братья кинулись вперед с поднятыми палками и в несколько прыжков очутились среди животных, которые бесшумно двигались в траве. Мальчики стали наносить удары направо и налево, стараясь перебить как можно больше зверьков. В пылу охоты маленькие охотники позабыли о времени и совсем не замечали, что творилось вокруг. Между тем в соседних лесах раздавался вой и рев. Тысячи хищных птиц, оглушительно каркая и крича, кружились над головами Пти и Волчонка.
Изнемогая от усталости, еле шевеля руками, братья на минуту приостановили свою охоту. Оглянулись и прислушались. Со всех сторон до них доносился визг, вой. Повсюду, насколько хватало глаз, трава колыхалась и дрожала, словно волны зыбкого моря. Стаи пеструшек все прибывали. Вместо прежних сотен кругом были уже десятки тысяч зверьков.
Пти и Волчонок поняли (им случалось и раньше, --правда, издали,--видеть нечто подобное), что они попали в самую средину огромного полчища переселяющихся крыс. Ничто не может остановить движение этих мелких зверьков. Они преодолевают все препятствия на своем пути, переплывают реки и покрывают несметными стаями громадные пространства. Положение Пти и Волчонка стало не только затруднительным, но и опасным. Оживление первых минут охоты исчезло; его сменили страх и усталость. К несчастью, мальчики слишком поздно поняли, как неосторожно они поступили, бросившись очертя голову в стаю переселяющихся крыс.
Со всех сторон их окружали несметные полчища грызунов. Напрасно братья снова взялись за оружие: на смену убитым крысам тотчас появлялись новые. Задние ряды напирали на передние, и вся масса продолжала нестись вперед, словно живая и грозная лавина. Еще немного--и грызуны нападут на детей. Зверьки с отчаянной смелостью бросались на маленьких охотников, их острые зубы так и впивались в босые ноги мальчиков. Братья в испуге кинулись бежать. Но зверьки двигались сплошным потоком, ноги мальчиков скользили по маленьким телам. Каждую минуту дети могли оступиться и упасть.
Они остановились. Упасть--это умереть, и умереть страшной смертью. Тысячи крыс накинулись бы на них, задушили и растерзали бы их. Но в эту минуту Пти взглянул на мертвые сосны, вблизи которых они стояли. Счастливая мысль внезапно пришла ему в голову: стоит добраться до этих могучих деревьев, и они будут спасены. И маленькие охотники, несмотря на усталость и жестокие укусы крыс, снова пустили в дело свои палки. С огромным трудом им удалось наконец пробиться к подножию сосен. Тут Пти подхватил Волчонка к себе на спину и ловко вскарабкался по стволу.
Несколько сотен зверьков кинулись было вслед за ними, но их сейчас же опрокинули и смяли задние ряды. Пти посадил Волчонка на один из самых крепких и высоких суков и, все еще дрожа от страха, огляделся вокруг. Далеко-далеко, куда только ни достигал взгляд, земля исчезала под сплошным покровом черных и серых крыс. От высохшей травы не осталось и следа. Передние стаи все пожрали. Стремительное движение пеструшек не прекращалось ни на минуту и грозило затянуться на всю ночь. Волчонок, чуть живой от страха и холода, крепко прижимался к брату. Не то было с Пти. Едва он почувствовал себя в безопасности, как самообладание и смелость вернулись к нему. Он зорко оглядывался кругом и отгонял палкой хищных птиц, которые сопровождали полчища пеструшек. Эти птицы сотнями опускались на ветви мертвой сосны рядом с детьми, оглушая их своими дикими криками.
К ночи над равниной разостлалась пелена ледяного тумана. Но еще прежде, чем он успел сгуститься, мальчики заметили неподалеку от своего убежища громадного черного медведя. Могучий зверь, попав в поток движущихся крыс, сам, казалось, находился в большом затруднении. Он яростно метался из стороны в сторону, поднимался на задние лапы, прыгал и жалобно рычал.
--Брат,--сказал Пти,--видно, нам не вернуться сегодня вечером в пещеру. Уже темно, ничего не разглядеть, но я по-прежнему слышу сильный и глухой шум. Это крысы. Им нет конца! Мы, наверное, останемся здесь до утра.
--Что ж, подождем до утра,--решительно ответил маленький Волчонок.--У тебя на руках мне не холодно и не страшно, и я не голоден.
--Спи,--ответил Пти,--я буду тебя караулить.
Младший брат скоро заснул, а Пти сторожил его. С мучительной тоской думал он об огне, о нетерпеливом и прожорливом огне, который он так легкомысленно оставил без всякого призора. Огонь, конечно, погас, погас раньше, чем вернулись отцы или Старейший.
 
 




                Г Л А В А  5
 
Что же делали остальные обитатели пещеры, пока Пти, разоритель гнезд, вместе с маленьким братом воевал с легионами пеструшек? Мы помним, что Старейший повел женщин и детей в лес на поиски пищи. Едва они начали собирать сухие плоды буковых деревьев, как где-то далеко, очень далеко, в туманной дали, среди безлистных деревьев послышались глухие шаги.
Старейший, приложив пальцы к губам, приказал своим спутникам хранить глубокое молчание и стал прислушиваться. Но вскоре лицо его прояснилось. Гав--большеухий припал к земле и, зарывшись с головой в траву, вслушивался.
--Ну, Гав?--спросил старик.
--Идут люди, много людей.
--Это наши. Тревожиться не о чем.
Крик радости вырвался у женщин и детей, но старик остановил их.
--Прислушайтесь!--Продолжал он.--Охотники идут медленно и ступают тяжело. Значит, они несут какую-нибудь ношу. Что они несут? Быть может, раненого? Или тащат на плечах тяжелую добычу? Сейчас мы это узнаем.
Звук шагов, между тем, с каждой минутой становился все явственнее и явственнее. Наконец вдали показалась группа людей. Зоркие глаза женщин сразу распознали мужей и братьев.
--Это наши, наши!--закричали они.
При этом известии дети запрыгали от радости. Но Старейший сурово приказал им стоять смирно. Затем он двинулся навстречу прибывшим, потрясая чем-то вроде начальнического жезла, сделанного из оленьего рога. Ручка его была покрыта рисунками, изображающими диких зверей. Охотники приветствовали старика протяжными дружественными криками.
Они рассказали Старейшему о своих странствиях по лесам, а он поведал им, что за это время произошло в пещере. Охотники принесли часть туши молодого  оленя и половину лошади. Это было все, что им удалось добыть. Дичи стало гораздо меньше: уж очень много гонялось за ней охотников соседних племен. С такими охотниками повстречались обитатели пещеры и даже вступили с ними в бой. Но враги бежали после первой же схватки. Никто из жителей пещеры не погиб.
Только у некоторых охотников на коже виднелись царапины и ссадины, запекшиеся кровавые рубцы. Другие прихрамывали и шли, опираясь, вместо костыля, на сломанный сук. Наконец охотники приблизились настолько, что можно было расслышать их голоса. Тогда матери подняли детей на руки и, храня молчание, почтительно склонились перед мужьями и братьями. Прибывшие, несмотря на усталость, дружескими жестами ответили на этот безмолвный привет.
Старейший рассказал охотникам, что обитатели пещеры без малого четыре дня почти ничего не ели, и предложил тут же раздать всем по небольшому куску мяса, а остальное спрятать до завтра и испечь в золе. Часть молодой оленины немедленно разделили на куски. Однако куски были неодинаковые: охотники захватили себе лучшие, а матерям и детям достались похуже. Но они и этому были рады. Получив свою долю, они уселись подальше от мужчин.
Как только Старейший подал знак, все жадно накинулись на мясо, разрывая его руками и глотая огромные куски. Старейший получил самый почетный и лакомый кусок--содержимое оленьего желудка. Это было отвратительное пюре из полупереваренных трав, но у охотничьих племен оно  считалось самым изысканным блюдом.
Старик старался есть медленнее, смакуя, как истый знаток, странное рагу, принесенное ему сыновьями. Но как только он замечал, что никто не глядит на него, он начинал совать в рот кусок за куском с безудержной прожорливостью самого жадного из своих правнуков. Старейший был голоден, и в эту минуту он не мог думать ни о чем, кроме еды. Разве не приятно было чувствовать, как утихает голод с каждым новым проглоченным куском? И он позабыл о двух отсутствующих на этом пиру--о Пти и Волчонке. А ведь старик любил Пти больше других детей
 Но вот последние крохи были съедены, и люди начали подумывать о возвращении в пещеру. Охотники, сытые и усталые, заранее предвкушали ту блаженную минуту, когда они улягутся на теплой золе или на шкурах под сводами старой пещеры. Еды у них хватит на день или на два. Такие беззаботные дни редко выпадали на долю  людей. Такие дни--высшая награда и величайшая радость для тех, кто жил в непрестанной и жестокой борьбе со стихиями. В эти дни полного спокойствия, бездействия, сытости люди набирались сил для новых охотничьих странствий, всегда опасных и трудных.
Они отдыхали после утомительных, долгих скитаний по лесам, где всегда можно было встретить свирепого зверя или попасть в засаду к враждебному племени. Лениво растянувшись на шкурах, охотники дремали или беззаботно болтали. Чаще всего они толковали о приключениях, случившихся во время охоты, или вспоминали о встрече с редким животным, попавшимся в лесной чаще. У каждого находилось что рассказать и чем похвастать. Иногда какой-нибудь охотник брал кость или плоский камень и на нем острым резцом выцарапывал охотничьи сцены, животных--словом, все, что запомнилось ему или удивило его. Конечно, эти рисунки на камне или кости были очень грубыми, неумелыми. Но порой  художник так живо и верно изображал животных, что только поражаешься искусству  этих далеких мастеров.
Охотники, утолив терзавший их голод, заторопились домой. Но они так устали, что подвигались вперед очень медленно. Уже наступила ночь, когда они подошли к пещере. Обычно еще издали они замечали красноватые отблески пламени, озарявшие приветливым светом вход в их подземное жилище. Но на этот раз вход был погружен в глубокий мрак. Свет--веселый, бодрящий, ласковый свет-- исчез. Отряд остановился у подножия скалы. Старейшины стали совещаться.
«Что здесь случилось без меня?»--подумал Старейший и тихо сказал своим спутникам:
--Хранителем огня сегодня остался Пти. Предупредим его о нашем приходе.
Один из охотников взял костяной свисток, висевший у него на шее, и пронзительно свистнул. Но никто не откликнулся.
--Значит,--прошептал Старейший, и суровое сердце его дрогнуло,--значит, Пти умер. Наверное, на мальчиков напали. Или они убиты, или уведены в плен каким-нибудь бродячим племенем.
--Нет,--возразил один из старейшин,--уже давно поблизости не встречался ни один чужеземный охотник. Пти и Волчок просто заснули.
--Поднимемся в пещеру,--сурово промолвил Старейший.--Если они заснули, они будут жестоко наказаны.
--Смерть им, смерть!--раздались свирепые голоса.
--Смерть, если, на горе нам, огонь погас!
Неужели они лишились огня? Сначала охотники лишь удивились и встревожились, заметив отсутствие красных отблесков у входа в пещеру. И только теперь бедняги ясно представили себе, какие страшные несчастья сулит им потеря огня.  Что за беда, если дети погибли,--ведь пользы от них мало, а кормить их все-таки надо. Но если погас огонь--огонь--утешитель, который так весело потрескивал на очаге... Мысль об этом приводила в трепет самого мужественного охотника.
   Если огонь умер, люди тоже умрут. Они знали, чувствовали это. Как они тосковали по огню во время своих охотничьих странствий! Но ведь тогда они разлучались с ним ненадолго. Но теперь... теперь огонь покинул их навсегда. Значит, они неизбежно погибнут. Никогда они не попадали в такое ужасное положение. Огонь, верный и жаркий огонь, жил в пещере много лет. Никто не знал, кто и когда занес огонь в их жилище...
По рассказам предков, они знали, что прежде огонь добывали от молнии, от лесных пожаров, потом научились выскать огонь из камня. Потом забыли это искусство, потом снова научились. И так продолжалось века. А теперь они разленились и поддерживали костёр при помощи дежурных. И вот огонь погас.....
Если летом трава и деревья иногда загорались от молнии, падавшей с неба, как утверждали опытные охотники. Но как быть зимой? Идти к соседям просить, как милости, горящую головню? Но чаще всего окрестные племена, укрывавшиеся по неведомым тайникам, сами сидели без огня, а те, у кого в жилище пылало благодетельное пламя, те ни за что не согласились бы поделиться этим неоценимым сокровищем.
--Вперед!--приказал Старейший дрожащим голосом.
Уже не раз Рыба и  Гав доносили старейшинам, что стая громадных гиен, привлекаемая запахами гниющих отбросов, бродит по ночам около входа в пещеру. Только свет костра удерживал их на почтительном расстоянии. Но теперь огонь угас, и эти отвратительные животные могли забраться внутрь пещеры, поэтому охотники поднимались по ступеням молча и осторожно, с рогатинами наготове, оставив женщин и детей внизу, у подножия скал.
 Но пещера была пуста, со стен ее веяло ледяным холодом. Охотники ощупью обшарили жилище; они перебирали угли очага, с надеждой ощупывали золу. В середине куча была еще тепловатой...Напрасно Рыба, бросившийся на золу ничком, дул изо всей силы, пытаясь разжечь тепловатые угли,--ни одна искорка не вспыхнула Огонь потух, потух навсегда, а Пти и Волчок исчезли! Эту зловещую весть принес Гав матерям и детям; Старейший послал его передать приказание идти в пещеру.
Наконец все собрались вместе. Никто не мог больше сдерживать громких рыданий. Кто упал в горе на землю, кто остался стоять. Но все они были потрясены, подавлены... Когда прошел первый взрыв горя, измученные люди забылись тяжелым сном. Но и во сне они стонали и вздрагивали. Только Старейший, Гав--большеухий и Рыба--рыболов бодрствовали во тьме. Юноши должны были вплоть до самого рассвета сторожить вход в пещеру.
 Всю ночь Старейший просидел возле холодного очага. Как возродить огонь, как вернуть его в пещеру? Но напрасно он рылся в смутных обрывках давних воспоминаний. Он был стар, его память ослабла и не могла подсказать ему, как искать спасения от мрака и стужи, воцарившихся отныне в пещере.
 
 




                Г Л А В А  6 

Когда серый рассвет медленно разогнал темноту, покрывавшую землю, Пти открыл глаза и немало удивился, увидев себя на дереве. Впрочем, он сразу все припомнил, взглянул на братишку, спавшего у него на руках, и быстро перевел глаза на равнину, расстилавшуюся под ними.
Все видимое пространство, вплоть до темной опушки леса, казалось безжизненной пустыней. Земля была совсем голой, нигде ни былинки. Крысы исчезли, а с ними исчезла и опасность. Пти растолкал брата, и оба мальчугана, продрогшие за ночь, быстро спустились на землю. Они думали только о том, как бы скорей добраться до пещеры и отдать богатую добычу. Быть может, этим они вымолят себе прощение за долгое отсутствие.
Волчок беззаботно смеялся. Но Пти сознавал свою вину, и сердце его трепетало от страха. Они подобрали убитых накануне животных и постепенно двинулись в путь. Спускаясь по тропинке с утеса, Пти разогрелся от быстрой ходьбы, но стоило ему подумать о своем проступке, как кровь холодела у него в жилах.
Гав--большеухий первый услышал и увидел с порога пещеры несчастных охотников, которых он считал навеки погибшими. Он предупредил Рыбу и кинулся им навстречу. Дети тут же объяснили ему, что с ними случилось и почему они провели ночь в лесу.
--Да, конечно,--проворчал добродушный Гав.--Вы хотели помочь нам всем. Старейший, быть может, простил бы вас. Но вернулись отцы, и гнев их беспощаден. Они нашли пещеру покинутой и огонь потухшим. Это твоя вина, Пти. Теперь вы погибли, несчастные!
--О, Гав! Что с нами сделают?
--То, что делают с оленями и лошадьми, когда их окружат и поймают.
--Нас убьют?
--Таков обычай.
Пти опустил голову на грудь. Волчок принялся горько плакать. Они понимали, что такое смерть.
-- Спрячьтесь в лесу, подальше отсюда,--уговаривал Гав детей, тронутый их горем.--Идите по направлению к восходу солнца и каждый день трижды стучите по стволам деревьев--поутру, в полдень и вечером. Я услышу вас, открою ваше убежище и принесу вам еду и одежду.
--Бежим!..--сказал Волчок, пытаясь увлечь Пти.
--Стойте!--послышался вдруг совсем близко прерывающийся голос; это был голос Старейшего.
 Гав и дети, захваченные врасплох, упали на колени с мольбой протягивая руки.
--Рыба сказал мне, что вы идете в пещеру и что Гав побежал вам навстречу,--сказал старик.--Я пошел вслед за Гавом. Я слышал, что вам советовал Рыба. Теперь уже поздно бежать. Я поймал вас. Наказание справедливо и заслуженно! Вас ждут! Идемте!
--Сжалься над нами, Старейший!--молили дети.
--Волчок не виноват, отец!--горячо вступился за брата Пти.
Но старик, не слушая его, продолжал--на этот раз с грустью в голосе:
--Пти! Как я верил в тебя! Я любовался твоим мужеством, твоим послушанием, твоей ловкостью и находчивостью. Я сделал бы из тебя охотника, не знающего соперников. А ты? Что ты сделал? Ты убил нашего благодетеля, ты убил огонь. Ты обрек всех нас на смерть от свирепого холода. Ты должен умереть прежде всех.
--О, Старейший, сжалься! Я узнал...
--Твоя вина слишком велика. Огонь, великий друг наш огонь, погас! И ты виноват в этом. Молчи, не оправдывайся. Это не поможет тебе. Иди за мной. А ты, Гав, не проси меня за них. Вперед! Пусть наши охотники не увидят презренных трусов, которых не стоит даже выслушать.
Несчастные дети с замирающим сердцем спустились по той самой тропинке, по которой еще вчера подымались так весело. От тоски и страха им стало жарко, но когда они вошли в пещеру, ужасный холод, сменивший былое тепло, сразу пронизал их. Все были в сборе, но в пещере царила полная тишина. Глубокое отчаяние заставляло всех клонить голову к земле и сдавливало им горло. Это было ужасно!
Мальчики ожидали услышать страшные проклятия. Они приготовились стойко перенести их, а вместо того... Это безмолвное отчаяние взрослых было ужаснее самых яростных угроз. Вокруг потухшего очага сидели старейшины. Время от времени они почтительно притрагивались к золе, точно касались тела друга, в смерть которого не хочется верить. Волосы у них, обычно связанные в пучок на макушке, были теперь распущены и падали в беспорядке по плечам в знак глубокой печали. Многие плакали.
Слезы, катившиеся по щекам воинов, потрясли бедного Пти. Он понял, что погиб. Волчок, весь дрожа, искал глазами в глубине пещеры свою мать. Но он не нашел ее среди женщин, неподвижно стоявших позади охотников. Тогда он сжал руку брата и закрыл глаза.
--Вот дети,--сказал Старейший.
Сдержанные рыдания послышались среди женщин.
--Пусть говорят, мы слушаем,--пробормотал мужчина, самый важный после Старейшего.
Пти рассказал все, что с ними случилось, почему они не могли вовремя вернуться в пещеру. Он пробовал разжалобить стариков.
--Мы надеялись раздобыть много пищи для всех,--задыхаясь, закончил мальчик свой рассказ,--и только потому я покинул пещеру. Уходя, я позаботился о том, чтобы огонь не погас, а прожил бы до нашего возвращения.
--Огонь умер...--проворчал старик.--И пусть он будет отомщен!
Пти и Волчок растерянно озирались кругом. Дикие крики, взывавшие о мести, становились все громче и громче. Напрасно братья искали проблеска жалости на лицах старейшин и охотников. Все лица были искажены отчаянием и яростью, во всех взглядах светилась свирепая решимость. Старший Старейший встал, подошел к детям, схватил их за руки и громко крикнул:
--Старейшины говорят: огонь умер. Изменники должны тоже умереть. На колени! А вам, отцы, матери и дети, да будет их судьба уроком.
Он занес над головой маленьких преступников тяжелый каменный топор. Но Пти вырвался из его рук и упал на колени перед Старейшим.
--О, Старейший!--воскликнул он дрожащим голосом. --Огонь умер, и я убил его; я заслуживаю смерти. Но ты... ты знаешь столько тайн, ты был другом многих людей... Разве ты не можешь сделать то, что делали в других племенах?
--В других племенах? О чем ты говоришь?-- пробормотал с удивлением старик.--Я забыл всё.
--Старейший, ты не помнишь? Человек из другого племени добрался до нашей пещеры весь израненный, полуживой. Он один уцелел после какого-то страшного боя. Старейшины позволили ему поселиться рядом с нами. Он прожил недолго. Он стал твоим другом, ты можешь сделать то же, что делал он.
--Что же делал чужеземец?--быстро спросил Старейший.--Я вспомнил теперь его, но я не знаю, что он мог сделать. Говори! А вы, сыны мои,--прибавил старик,-- подождите наказывать его.
Мрачное судилище безмолвствовало, и это молчание было ответом на просьбу Старейшего. Пти собрался с духом и, крепко прижав руку к сердцу, снова заговорил, обращаясь к старику:
--Ты позволил мне говорить, Старейший! Разве чужеземец не открыл тебе своей тайны? Так узнай же все, что я сам видел своими глазами.
--Что же ты видел, какие тайны открыл тебе чужеземец? Говори скорей, и пусть никто не осмелится перебить тебя.
--Однажды, Старейший,--начал свой рассказ Пти,--я бродил по соседним пещерам и, как всегда, переворачивал камни, чтобы найти каких-нибудь животных, которые часто прячутся под ними. Один камень оказался очень тяжелым. Я долго возился с ним. Но когда в конце концов я перевернул его, то нашел под ним странные, невиданные вещи. От удивления я вскрикнул. Чужеземец услыхал мой крик и подошел ко мне. «Это мое,--сказал он.--Никогда не смей говорить о том, что видел, или я убью тебя!» Потом он прибавил: «Когда для меня наступит время уйти в ту страну, откуда никто не возвращается, я оставлю вещи Старейшему в благодарность за то, что он разрешил мне поселиться с вами. Но до тех пор пусть он ничего не знает. Молчи, ты в этом не раскаешься!».
«Впрочем,--сказал мне чужеземец,--раз ты открыл мое сокровище, то узнай, для чего оно служит». Он взял короткую очень твердую палку с дырочкой посередине, потом вставил в дырку конец маленькой палочки и принялся быстро вертеть ее между ладонями рук. Скоро из дырочки показались дым, потом пламя, оно зажгло сухой мох... Вот что я видел.
Пока Пти говорил, лица суровых воинов выражали величайшее удивление и напряженное внимание. Даже Старейший не в силах был сдержать волнение и сохранить невозмутимый вид. Мальчик смолк. Старейший вздохнул полной грудью и сказал, точно самому себе:
--Пти, сердце мое полно радости и надежды. Чужеземец умер, но не открыл мне своей тайны. Но теперь словно свет просиял в темной бездне моей памяти. Теперь я все понимаю. Тайну чужеземца знали наши предки, но сам я не был посвящен в эту великую тайну. Если ты сказал правду и мы найдем в пещере сокровища чужеземца, мы будем спасены. Огонь снова оживет, веселый и ласковый, он снова будет оберегать нас. Быть может, тебя простят...
--Да будет так,--сказал вождь.--Пусть дети выйдут из пещеры и подождут под надзором Гава.
Гав, очень довольный в душе, уже хотел увести мальчиков, но Старейший снова обратился к Пти:
--Почему ты мне раньше не сказал об этом.
--Прости, если я худо сделал, Старейший,--ответил мальчик,--но ведь я обещал молчать. Я думал--тебе давно известна тайна! Это было так давно, я забыл об этом. Хорошо, что я сейчас вспомнил о чужеземце. Иначе мне пришлось бы умереть.
--Что сталось с вещами чужеземца?
--Не знаю. Я ни разу не осмелился пойти туда, где их нашел. Они, наверное, и теперь там, если только чужеземец не поломал их.
--Хорошо, Пти,--ответил старик.--Хорошо, надейся. И ты, Волчок, утри слезы. Гав! Ты останешься с детьми. Понимаешь?
--Понимаю и повинуюсь.
Старейший с волнением, которое напрасно старался скрыть, поглядел вслед детям. Пти сказал правду: под камнем лежали разные вещи чужеземца-- прозрачные камни, просверленные посредине, куски янтаря и агата и две драгоценные палочки. Старейший жадно схватил их и пошел обратно в пещеру. Он сел, взял короткую твердую палку с дырочкой, положил ее под ноги, вставил в дырочку конец другой палочки и принялся быстро вертеть ее между ладонями.
Охотники обступили старика и не отрываясь следили за каждым его движением. Скоро из дырочки показался легкий дымок. Толпа охотников еще плотнее сомкнулась вокруг старика. Через головы и плечи друг друга неотступно глядели они на волшебные палочки. Наконец показался легкий дымок, и клочок сухого мха вспыхнул. Огонь воскрес!
Толпа ахнула, послышались восторженные восклицания. Старейший схватил клочки горящего мха и перенес их на очаг. Вскоре затрещали мелкие сучья.  Очаг ожил, и ожили сумрачные лица охотников. Кое-кто бросился к сваленным в беспорядке тушам--добыче последней охоты. Им не терпелось отведать горячего мяса. Но воины сурово остановили их.
--Еще не время,--строго сказал вождь.--Огонь воскрес, в пещере снова будет тепло и светло. Теперь нам нужно решить, что делать с осужденными.
Между тем виновные молча, закрыв лица руками, сидели неподалеку от входа, ожидая приговора. Гав наблюдал за ними, не говоря ни слова. Воины долго совещались. Наконец вождь вышел из пещеры и направился к детям. Его морщинистое лицо было мрачно. Гав молча, с тревогой смотрел на старика, как бы спрашивая его о судьбе мальчиков. Вождь сказал:
--Огонь снова горит. Волчок может вернуться в пещеру. Его прощают, он еще мал.
--О, благодарю!--весело воскликнул маленький Волчонок.--Но сейчас же прибавил с отчаянием в голосе.-- А он? Что же он?
Волчок повернулся к Пти, ласково гладя его по плечу.
--Пти дарована жизнь. Но старейшины вынесли такой приговор; кто хоть однажды изменил своему долгу, тот и позднее может снова изменить ему. Никто не может более доверять При. Он должен уйти. Пусть он уходит.
--Ужасно!--воскликнул Гав.
--Молчи, Гав. Воины решили: Пти дадут оружие, одежду и еду. Сегодня же до заката солнца он уйдет далеко отсюда.
Стон Пти прервал его речь. Вождь тяжело вздохнул и продолжал:
--Вы с Рыбой укажете изгнаннику дорогу к соседним племенам. Никто не хочет, чтобы он заблудился в лесу или сделался добычей зверей. Завтра на заре вы вернетесь в пещеру.
--О, Старейший, это ужасно!--пробормотал Гав.--Ведь он так молод...
--Молчи, Гав. Как ты смеешь роптать! Даже мать Пти не осмелилась возражать. Молчи и сейчас же ступай к воинам. Они ждут тебя, чтобы дать последние указания. Ты, Волчок, иди за ним. Ну, убирайтесь!
Гав молча повиновался. За ним, спотыкаясь, побрел и Волчок,--мальчик ничего не видел сквозь слезы.
--Вождь!--воскликнул Пти, когда они ушли.--Неужели я не увижу тебя больше? Никогда не увижу?
--Никогда, Пти, никогда. Но не забывай моих уроков и советов. Я сделал все, чтобы из тебя вышел ловкий, отважный и находчивый охотник. Ты должен мужественно встретить беду. Не плачь! Переноси несчастье храбро. Мужчина не должен плакать. Прощай!
Пти почтительно склонился перед вождём. Когда он поднял голову, того уже не было. Бедный Пти, забыв последние наставления старика, упал ничком на камни и горько зарыдал, вспоминая мать, братьев и маленьких сестер, всех, кого он должен навсегда покинуть.
                Г Л А В А  7
   

(--Вы всё поняли,--воскликнул Всевышний, обращаясь к небо жителям.—Это были уже не существа, а люди. И не потому, что тело их было без шерсти, а потому, что у них появилась память. И ещё. При опасности они не спешили забраться на дерево. О чём это говорит? Это говорит, что они не произошли не от  первобытных существ. Всё верят?
--Всё, единогласно прокричали неба жители.
--Не всё,--раздался одинокий голос.
--Я и гне сомневался. Ты в своём репертуаре Сатана. И что ты хочешь сказать?
--В них мало человеческого в смысле отношения к детям.
--Да. Они были суровы и не было ещё людской привязанности к детям. Наверное, вы поняли, почему я попросил автора, кстати, нового автора,  рассказать о истории мальчика-детёныша?
В те незапамятные времена, когда жили эти первобытные люди, только очень немногие умели добывать огонь трением. Эти счастливые избранники ревниво оберегали от всех окружающих свой драгоценный секрет: это давало им огромную власть над остальными людьми.
Без сомнения, чужеземец скрывал свою тайну, надеясь с ее помощью завоевать себе почетное место среди обитателей пещеры. Но огонь в пещере горел непрерывно, и чужеземцу так и не представилось случая проявить свое искусство. Перед смертью он не успел открыть свой секрет Старейшему и, наверное, унес бы свою тайну в могилу, если бы мальчик случайно не поднял камня. Но этого не могло произойти, потому что Я не допустил бы. Продолжим?)
 Близился вечер. Низкие черные тучи обволакивали небо. Временами накрапывал мелкий дождь. Холодный ветер, свирепствовавший весь день, утих, и полная тишина воцарилась в лесу. Ни один листок, ни одна веточка не шевелились на кронах гигантских дубов и буков. Только изредка тяжелая капля срывалась с верхушки дерева и со звоном разбивалась о нижнюю ветку или мягко падала на поросшую мхом землю. Внизу, между могучими стволами, было почти темно, и только привычный взгляд охотника мог бы различить какую-то маленькую фигурку, неслышно пробиравшуюся по зеленому мху среди необозримой лесной колоннады. Это был Пти, несчастный изгнанник из родной пещеры.
 Рыба и Гав проводили его, как им приказали, до опушки большого леса. Здесь они простились с ним и вернулись обратно. Расставаясь с мальчиком, Рыба передал ему последние наставления Старейшего: идти только при свете дня, направляясь в сторону полуденного солнца, и на ночь непременно забираться на дерево--так всего безопаснее. Но Пти, и не подумал воспользоваться советом Старейшего. Он, любимец Старейшего, зорко подмечал все, что происходило вокруг него, и, как все дикари, умел безошибочно определять направление. Он ничуть не боялся заблудиться в лесу, хотя был еще ребенком и находился вдали от родных.
Его тревожило совсем иное. Много опасностей таит лес, а что может сделать он один, как бы храбр и находчив он ни был? Вряд ли ему удастся добраться до одного из тех племен, к которым он направляется, чтобы просить у них приюта. Эти мрачные мысли так взволновали Пти, что у него началась легкая лихорадка. Чтобы избавиться от нее, он на ходу вырывал и жевал лечебные коренья, как учил его Старейший. Он шел в сгущающейся тьме, глядя в сумрачную даль и чутко прислушиваясь к каждому шороху, каждому звуку, изредка нарушавшему лесное безмолвие. То неожиданно и громко крикнет какая-нибудь птица, устраиваясь на ночлег, то заверещит мелкий зверек, попав в когти хищнику, то, наконец, с шумом упадет на землю шишка с могучей сосны.
И всякий раз Пти вздрагивал, останавливался и долго прислушивался. Но снова в лесу наступала глубокая тишина, и мальчик снова шел и шел вперед. На плечах он нес небольшой запас провизии, а в руках крепко сжимал тяжелый топор с острым каменным лезвием. В поясе было зашито несколько кремневых ножей. Когда совсем стемнело, Пти остановился у подошвы громадной ели. Пора было устраиваться на ночлег. Пти недаром получил прозвище «разорителя гнезд»: через минуту он был уже на вершине дерева и ел вкусные птичьи яйца. Затем спустился на землю и устроился на ночлег.
Пти не раз вздохнул, вспоминая Волчонка; тот спал в пещере подле матери... Но усталость взяла свое, и Пти заснул. Но отдыхал он недолго. Даже во сне чуткое ухо Пти уловило легкий шорох в ветвях огромного дерева. Мальчик тотчас проснулся и, сжимая в руке топор, стал тревожно прислушиваться. Шорох повторился. Пти понял: он не один под деревом, у него появился какой-то сосед по ночлегу. Кто это мог быть?
Пти не знал, что ему делать. Лезть вверх опасно:враг мог кинуться за ним. Попробовать подняться выше на гибкую верхушку,--быть может, неприятный сосед не посмеет последовать за ним? Но Пти не знал точно, где укрылся враг, и боялся подставить ему для нападения бок или спину. Оставалось только одно: притаиться там, где он сидел, и приготовиться к бою. Бой, наверное, будет,--это подсказывало Пти чувство охотника.
Шорох повторился снова, еще раз и еще... И вдруг в просвете ветвей, на фоне ночного неба Пти заметил какую-то длинную тень. Мальчик всё-таки влез на дерево, осмотрелся и перескочил на соседнюю ветку. Пти сам не знал, как это случилось: его воля не участвовала в этом прыжке. Его тело, повинуясь какому-то внутреннему порыву, само перенеслось на ближайшую ветку. Все это длилось только один миг: тень прыгнула одновременно с ним; и на том месте, где он сам только что ожидал врага, Пти увидел своего соседа. Это была огромная рысь. Промахнувшись, зверь едва не сорвался с ветки и теперь висел на ней, уцепившись передними лапами и раскачиваясь всем своим длинным телом.
Пти поднял топор и со всей силы ударил могучего зверя по голове. Раздалось злобное рычание. Пти снова замахнулся, но на этот раз удар скользнул по боку животного. Сильно качнувшись, рысь успела перескочить на соседнюю нижнюю ветку. Первая схватка между ловким мальчиком и свирепым зверем окончилась. На дереве снова воцарилась тишина. Слышалось только прерывистое, хрипящее дыхание хищника. Рысь, видно, была тяжело ранена. Теперь Пти знал, что зверь находится под ним. Значит, можно было забраться повыше.
Но едва мальчик перескочил на ближайшую ветку, как сзади снова послышался шорох. Раненая рысь не хотела отказаться от добычи. Пти замер на месте. Зверь также притих. Пьти ждал. Ни один звук не нарушал тишину ночи. Даже хриплого дыхания зверя не было слышно. Только изредка какой-то неясный шорох раздавался среди ветвей. Тревога снова охватила маленькое сердце Крека. Что затевал враг? Пти боялся пошевелиться. Так прошло довольно много времени.
Вдруг легкий шум раздался над головой мальчика, и тотчас огромное тело обрушилось на него сверху. Но Пти успел увернуться и укрылся за ствол. Он почувствовал только, как острые когти царапнули его руку выше локтя, и в тот же миг огромная лапа вцепилась в ветку совсем около него. Изогнувшись, почти вися на одной руке, не помня себя от страха, Пти изо всей силы ударил топором по лапе и услышал, как хрустнула под лезвием кость.
Удар был так силен, что Пти не удержал топора, и он полетел вниз. А вслед за топором, ломая мелкие ветки, среди града осыпающихся шишек, свалилась с дерева и потерявшая равновесие искалеченная рысь. Она тяжело грохнулась оземь. Обычно звери кошачьей породы легко падают и становятся на лапы. Рысь шлепнулась как тяжелый мешок: раны ее были серьезны, и она, обессиленная, рухнула на землю. Сначала под деревом слышалась какая-то возня и подвывающее злобное рычание. Затем все стихло.
Дрожа от возбуждения и пережитого страха, Пти проворно взобрался на самую верхушку дерева. Он устроился понадежнее среди гибких, качающихся ветвей и первым делом достал из-за пояса самый большой из запасных ножей. Теперь он снова был вооружен и мог спокойно ждать нового нападения. Но под деревом все было тихо, и в лесу воцарилось безмолвие. Долго сидел так Пти. Исцарапанная зверем рука сильно саднила, ему было холодно. Понемногу дремота начала одолевать его. Тогда он спустился пониже, и, угнездившись в развилине могучих ветвей, скоро заснул...
--Карр, карр,--надрывался огромный ворон, качаясь на ветке неподалеку от Пти.--Карр, карр!
Пти испуганно открыл глаза и не сразу сообразил, где он находится. Было совсем светло. Тяжелые тучи по-прежнему облегали все небо. Но ни дождя, ни ветра не было. Перегнувшись через ветви, Пти глянул вниз. Внизу, у голых корней дерева, в луже крови лежал труп его ночного врага. Какие-то пернатые хищники уже терзали его. Пти осмотрел руку. Несколько запекшихся рубцов указывали, где прошлись когти зверя. Рука слегка ныла, но Пти мог свободно двигать ею. Он еще раз внимательно огляделся и спустился вниз.
Прежде всего он разыскал упавший во время ночной схватки топор, затем подошел к мертвой рыси. На голове ее зияла глубокая рана, правая передняя лапа была отсечена. Это было огромное великолепное животное. Встреча с таким зверем в ночную пору опасна и для взрослого охотника,--Пти имел полное право гордиться своей победой. Он громко крикнул; это был крик торжества и победы. Он совсем позабыл о первом правиле всякого охотника--хранить в лесу глубокое молчание. Ему ответили три далеких крика.
Удивленный Пти почувствовал, как у него забилось сердце. Но, вспомнив, что в лесу бывает эхо, он только засмеялся над своей ошибкой. Однако следовало быть осторожнее, так поступил бы каждый истый охотник. Он схватил топор, подбежал к дереву, на котором провел ночь, прислонился к стволу и, насторожившись, быстро оглядел чащу, стараясь проникнуть взглядом в ее таинственную глубь. Но вот опять до него донеслось три крика, на этот раз, как ему показалось, голоса раздавались ближе. Это уже не могло быть эхо. Это кричали люди.
И в самом деле, спустя несколько мгновений в чаще послышался треск сухих сучьев под тяжелой ступней, шорох раздвигаемых ветвей, и два вооруженных подростка очутились как раз против Пти.
--Брат!--закричали они.--Вот мы и пришли!
Ошеломленный Пти выпустил топор из рук и, весь дрожа от радости и изумления, скорей прошептал, чем сказал:
--Рыба! Гав!
--Да, брат! Теперь мы тебя больше не покинем. Старейший позволил нам идти с ним и разыскать тебя.
--Старейший?--растерянно повторил Пти.
--Да, да, Старейший,--внезапно произнес за ним знакомый голос.
Пти быстро обернулся и увидел в двух шагах от себя Старейшего с громадной волчьей шкурой на плечах. Он надевал ее только тогда, когда собирался в далекое путешествие. Он был в полном вооружении, а лицо его было разрисовано белыми полосами, сделанными мелом, как полагается начальнику племени. В руках старик держал свой жезл из резного рога северного оленя.
(Где ты, Сатана? Ты теперь понял, или надо объяснить?—Всевышний громогласно прокричал сверху.—Ты где? Неужели опустился на планету лично убедиться в своей ошибке?)
Пти преклонил колени.
--Старейший!--сказал он.--Ты не покинул меня... Благодарю тебя!
--Помнишь, Пти, ты не оставил твоего престарелого наставника на берегу реки, когда на нас надвигались ужасные чудовища. Я вспомнил это и, видишь, я здесь. Я навсегда покинул пещеру. Я никогда не расстанусь с тобой и с этими двумя храбрецами—Рыбой и Гавом,--они упросили меня взять их с собой.
--Но что это?--продолжал старик, глядя на мертвого зверя, распростертого у корней ели.--Неужели ты убил его?
Предшествуемый Рыбой и Гавом, он приблизился к рыси, лежавшей на земле. Пока Пти рассказывал о ночной битве, а Гав--большеухий внимательно слушал, Рыба вытаскивал из лыковых плетушек пищу для утренней трапезы. Когда Пти кончил свой рассказ, все принялись за еду.
--Сегодня вечером,--сказал ему старик,--тебе не придется, как птице, забираться на ветку из страха перед дикими зверями. На ужин у нас будет жареное мясо. Я унес с собой «огненные палки». В пещере огонь долго еще не погаснет. А мы каждый вечер станем зажигать огонь и по очереди будем спать на земле под его надежной охраной.
После завтрака старик помог Пти снять шкуру с убитой рыси. Затем все двинулись в путь, в далекий, неведомый мир. Старик шел размеренным твердым шагом, а дети--легко и весело. Первый день прошел для четырех друзей мирно, без всяких приключений, если не считать погони за маленькой лисицей; ее кровь охотники выпили на одной из остановок.
 
 















                Г Л А В А  8

За первыми днями пути последовало еще много других дней, то пасмурных и дождливых, то светлых от падающего снега; но солнце показывалось редко. Старейший с внуками все продолжал идти через леса, равнины и горы в сторону полуденного солнца. Ни один день не проходил без того, чтобы Пти не получил от Старейшего или братьев какого-нибудь полезного урока. Он научился распознавать крики, пение, свист, рычание,--словом, все голоса планеты и живых существ, ее населяющих. Природа была для него чудесной школой, а строгими учителями--нужда и лишения и иногда долголетний опыт Старейшего.
Пти узнал всякие хитрости и уловки, какие применяются на охоте за разными животными; умел ставить западни, осторожно обходить зверя, угадывать, в какую сторону кинется испуганное животное. Он был моложе своих братьев, но бегал, прыгал, лазил, плавал и нырял гораздо лучше их. Еле заметные следы животных, самые легкие царапины маленьких когтей где-нибудь на коре дерева никогда не ускользали от его острого взгляда. Он умея подстеречь и схватить рыбу так же ловко, как сам Рыба; слух теперь у него был не хуже, чем у Гава, а обоняние так остро, что он издали мог предсказать, какое животное приближается к ним.
Но Пти никогда не кичился своим превосходством, не хвастался своими знаниями. Он всегда был готов учиться и внимательно слушался каждого слова Старейшего. Это был все тот же скромный и терпеливый мальчик. Он по-прежнему восхищался старшими братьями и глубоко почитал своего учителя. Правда, иногда Пти казалось, что старик ошибается, но это не могло поколебать уважения мальчика к престарелому наставнику. Путешествие затягивалось, а погода становилась все хуже и хуже. Зима была не за горами.
Старик уже не раз подумывал о том, что было бы благоразумнее выждать наступления более теплых дней в каком-нибудь сносном жилище. Но где найти жилье? Построить хижину из ветвей, обложить ее толстым слоем земли? Но такая хижина не могла защитить путника от осенних дождей и свирепых зимних ветров.  И Старейший, невзирая на суровую погоду, все еще продолжал двигаться вперед. Ему хотелось найти какое-нибудь надежное убежище на зиму.
Но путь странников пролегал по равнине, где трудно было отыскать что-нибудь подходящее. Как-то раз они попробовали устроиться на ночлег в большой яме, в лесу; это было заброшенное логовище какого-то животного. Но в ту же ночь прошел сильный дождь, и воды соседнего болота внезапно разлились по равнине, затопив берлогу, только что превращенную в человеческое жилье. Путешественники едва не утонули, захваченные водой во время сна. Чуть ли не вплавь спаслись они из этого негостеприимного убежища и бежали на равнину. Здесь провели они остаток ночи под проливным дождем и яростным ветром.
Но судьба наконец сжалилась над странниками. Однажды охотники преследовали какую-то дичь. Пробегая мимо невысокого холма, густо поросшего деревьями, Гав заметил, что южный склон его круто обрывается к бурному ручью, протекавшему внизу. В обрыве зияла какая-то черная дыра, наполовину прикрытая вьющимися растениями. Гав тотчас направился к ней, обошел ее со всех сторон и внимательно осмотрел снаружи. Обрыв был сложен из пластов какого-то сероватого камня. Кое-где плиты обломились и лежали грудами, кое-где нависли над самой водой, образуя обширные навесы.
В одном месте черная дыра, откуда бежал маленький ручеек, вела далеко в глубь обрыва. У входа Гав заметил огромную кучу слежавшегося мусора и несколько обугленных, полусгнивших коряг. «Наверное, здесь когда-то жили люди»,--подумал он.  И сейчас же прибавил:
--И люди будут жить здесь. Нам нужно как раз такое убежище. Здесь мы найдем защиту от дождей и снега.
 Он обошел холм, чтобы убедиться, нет ли где-нибудь другого входа в таинственное подземелье. Но поиски его были напрасны: темное отверстие под обрывом, загороженное сеткой вьющихся растений, было единственным входом в пещеру.  Гав осторожно раздвинул лианы и терновник, закрывавшие отверстие, и отважился заглянуть вглубь.
-- Очень темно,--проговорил он,--но зато тихо.
Рюг пригнулся и, держа копье наготове, полез в подземелье. Прошло несколько секунд, как юноша скрылся под камнями. Вдруг из пещеры послышался неясный треск, затем пронзительные крики и удары. Еще мгновение--и в отверстии пещеры показался Гав, запыхавшийся, забрызганный кровью, с обломком копья в руке; он перевел дух и со всех ног бросился бежать к тому месту, где мог находиться Старейший.
Между тем старик и мальчики начали уже тревожиться за Гава. Когда юноша подбежал к своим друзьям, он не сел, а упал около костра; он молчал и дрожал всем телом. Старик и дети смотрели на него с удивлением.
--Что случилось, Гав?--спросил Старейший.--Откуда эта кровь? У тебя оружие сломано! Что произошло?
--Люди... люди...--бормотал Гав, мало-помалу начавший дышать спокойнее.
--Люди! Где?--вскричали охотники.
--Вон там, в подземелье. Они напали на меня в темноте. Я сражался во мраке, но мое копье сломалось, и я бежал. Надо было предупредить вас об опасности и помешать вам попасть к ним в засаду. Сколько я их убил! Сколько я их убил! Много, очень много! Но их осталось еще больше.
Охотники все время прерывали рассказчика восклицаниями. Эта весть поразила их. Они были храбры, но и самые храбрые воины при вести о близкой битве становятся серьезными.
--Вставайте,--приказал Старейший.--Берите оружие. Идем навстречу врагу. Но почему они не преследовали тебя?
Мирные путешественники сразу превратились в воинов и в строгом боевом порядке двинулись к пещере. Рыба захватил с собою длинную горящую головню,--так приказал ему старик. Они подошли ко входу в мрачное подземелье. Рыба бросил туда свой горящий факел. Воины, потрясая оружием, разразились воинственными кликами. Они ожидали, что враг, сидевший в засаде, сейчас же яростно набросится на них.
Но вместо людей, с которыми так храбро сражался Гав, из пещеры с пронзительным криком вылетели какие-то большие черные и рыжие существа. Одни из них быстро улетели, исчезнув между деревьев, другие, раненые, попадали на землю. Оказалось, что Гав--большеухий в темноте принял за людей огромных летучих мышей.
Охотники осмотрели убитых зверей. Конечно, эти животные были не так страшны, как вооруженные люди, но никто не смеялся над испугом Гава: в темной пещере их легко было принять за свирепых чудовищ.  Потом все вернулись к пещере. Пти влез в нее, поднял головню, раздул огонь и, подбросив в костер сухой травы и веток, стал на пороге, ожидая, не появится ли еще какой-нибудь враг. Но внутри все было тихо, и, когда дым рассеялся, все забрались под каменные своды.
Пещера была низковата, но довольно суха и просторна. Маленький ручеек, выбиваясь из расселины в глубине пещеры, протекал вдоль стены. У входа виднелись следы древнего очага. Своды и стены были закопчены. Видно, здесь некогда обитало какое-то не слишком многолюдное племя. Старейший осмотрел пещеру, и она показалась ему подходящим убежищем от непогоды и от диких зверей. Было решено провести здесь остаток зимы. В этот вечер охотники спали уже под кровом. В первую ночь почетная обязанность оберегать остальных и следить за огнем выпала на долю Пти.
Зима прошла быстрее, чем ожидали охотники. Жестокие морозы скоро сменились оттепелями и дождями. В морозные дни охота на оленей была более удачна, потому что эти животные отыскивали под снегом лишайники и мох. Около жилища охотников протекала тихая, заросшая камышом речка. Когда наступили теплые дни и олени ушли к полуночным странам, наши охотники начали бить по берегам реки кабанов, болотных птиц, выдр и других, более редких зверей. Одни звери были громадны, другие чуть побольше кроликов. Все эти звери и зверьки валялись в грязи, плавали, ныряли, отыскивая рыбу или корни водяных растений.
 Однажды на охоте Пти сделал очень важное открытие. На берегу реки лежали упавшие деревья. Они были настолько велики, что у мальчиков не хватало силы подтащить их к пещере. Гав пытался расколоть их большим каменным топором, но из этого ничего не вышло. Каменный топор только скользил по твердому высохшему дереву. Так они и остались лежать на берегу, возле самой воды. Животное, за которым охотился Пти, спряталось в нору, как раз под одним из этих стволов. Мальчик принялся расширять и расчищать руками и древком копья нору, а потом позвал на помощь Гава.
В конце концов мальчики решили, что лучше всего откатить дерево в сторону, и тогда они, наверное, поймают зверька. Берег довольно круто спускался к реке, и Пти с Гавом без особого труда скатили бревно вниз; дерево с разгону упало в воду, разбрасывая целые фонтаны брызг. Сухой и крепкий ствол, тихо колыхаясь, поплыл по течению. Рыба в это время купался; увидев скатившееся бревно, он бросился за ним вдогонку. Тащить тяжелое бревно было трудно, и Рыба решил взобраться на него верхом, рассчитывая, что так ему легче будет направить его к берегу.
Рыба рассчитал правильно. Сначала он плыл верхом на бревне по реке, а затем благополучно причалил к берегу. Между тем Пти и Гав, поймав зверька, решили отдохнуть и выкупаться. Недолго думая, они бросились в реку вдогонку за Рыбой. Но Рыба на бревне плавал гораздо быстрее их. Пти и Гаву это показалось обидным, и они решили последовать примеру Рыбы.
Мальчики скатили в воду еще два бревна, и вскоре на реке показалась целая флотилия. На берег вышел Старейший; его привлекли веселые крики и возня ребят; он присел на траву и стал любоваться их играми. Случайно бревно Гава сцепилось своими крючковатыми сучьями с бревном Пти. Мальчики попробовали разъединить бревна, но это им никак не удавалось. Тут Пти осенила новая мысль.
--Давайте плавать вместе. Как много у нас места! Рыба,--крикнул он,--подплывай к нам, садись вместе с нами!
Мальчики стали плавать втроем, кое-как управляя подобранными в воде палками. Старейший окликнул их и приказал подплыть к берегу. Когда братья приблизились к берегу, старик сошел в воду и осмотрел их самодельный плот. Затем он велел детям наломать гибких ветвей и спустить на воду еще несколько стволов. Потом Старейший, обрубив кое-где ветки, пригнал стволы поплотнее друг к другу и начал связывать их гибкими прутьями и ветвями лиан. Мальчики немедленно принялись ему помогать, и скоро неуклюжий, но зато очень прочный плот был готов. Он отлично выдерживал тяжесть старика и мальчиков. Старейший остался очень доволен своей выдумкой.
Так как река текла по направлению к восходу солнца, то Старейший объявил детям, что часть пути они сделают на плоту. Плыть по реке легче и спокойнее, чем странствовать пешком. Дети пришли в восторг от этой затеи. Тронуться в путь решили на следующий день.
Утром охотники срезали и подсушили над костром несколько длинных и крепких жердей, которые должны были служить для управления плотом. Плот устлали связками камыша, перенесли на него весь запас провизии и свои убогие пожитки. Затем Старейший торжественно взошел на плот и приказал Гаву и Рыбе вытолкнуть плот из прибрежных камышей на чистую воду. Мальчики не без волнения повиновались этому приказу, и скоро плот, тихо покачиваясь, поплыл посередине реки.
 
 








                Г Л А В А  9
 
 Плыть легче, чем идти, и все же плавание на неуклюжем плоту утомляло наших путешественников. Все время приходилось зорко следить за тем, чтобы плот не опрокинулся. Целые дни проводили мальчики с шестами в руках, то отталкивая плывшие навстречу коряги, то проворно причаливая к берегу, чтобы избежать опасной встречи с каким-нибудь водяным животным, то снимая плот с мели и направляя его на середину реки. Наконец, на шестой день пути, обогнув крутой поворот, храбрые плаватели увидели вдали обширную равнину, окруженную туманными горами.
 Река, по словам дальнозоркого Пти, словно терялась в этой равнине. Старейший объяснил детям, что голубая равнина--это большое озеро, отражающее ясное небо. Пти по своей привычке собрался было засыпать старика вопросами. Но Гав внезапно вмешался в разговор и помешал ему.
--Я слышу какой-то шум,--сказал большеухий.--Он доносится с правого берега, из-за леса. Не то топот стада оленей или лосей, не то стук камней. Прислушайся, Пти! Словно гигантские животные роют берег, или сыплются какие-то камни.
Пти, прислушавшись, сказал, что это ссыпают вместе груды камней.
--Говорите шепотом,--сказал старик,--а ты, Рыба, передай мне мешок, он у тебя под ногами. Камни, наверное, кидают люди. Нам понадобится оружие, если придется сражаться, и подарки, если мы вступим с ними в переговоры. Я надеюсь, что незнакомые люди, увидев мои сокровища, встретят нас приветливо.
 Старик развязал жилу, стягивавшую мешок. И в самом деле, вещи, хранившиеся в мешке, составляли  величайшую редкость. Старик недаром гордился ими. Тут были куски горного хрусталя, агата, мрамора и желтого янтаря, обточенные и просверленные; из них низались почетные ожерелья. Были тут и пестрые раковины, попавшие из далеких стран, искусно сделанные наконечники стрел, куски красного мела для разрисовки лица, перламутровые шила, рыболовные крючки и иголки из слоновой кости.
Все эти сокровища старик собрал за свою долгую жизнь. Дети рассматривали их, широко раскрыв глаза от удивления. Но им не пришлось долго любоваться драгоценностями. Надо было снова приниматься за шесты. Плот, подхваченный течением, быстро приближался как раз к тому месту, откуда раздавался шум, с каждой минутой становившийся все сильнее и сильнее. Старик спрашивал себя, не слишком ли неосторожно с их стороны продолжать спускаться по реке на плоту, не лучше ли им высадиться и укрыться под привычную сень береговых лесов, когда Пти, дотронувшись до его руки, прошептал:
--Старейший, нас заметили... Я вижу вдали, на самой середине реки, каких-то людей. Они плывут на древесных стволах и делают нам знаки. Вон они!
--Теперь поздно скрываться. Поплывем к ним навстречу,--ответил Старейший.
С этими словами он встал, поддерживаемый Рыбой, и, в свою очередь, принялся подавать знаки рукой. Через несколько минут плот путников окружили четыре плавучие громады,--таких никогда не видел ни Пти, ни Старейший. То были лодки, выдолбленные из цельных древесных стволов, заостренных по обоим концам. В этих лодках стояли люди и держали весла.
--Эти люди знают больше меня, но вид у них миролюбивый,--сказал Старейший, глядя с восхищением на незнакомцев и их лодки.--Быть может, они дадут нам приют. Надо постараться, чтобы нас хорошо приняли.
Он обратился к незнакомым людям с миролюбивой речью, а те смотрели на пришельцев скорее с любопытством, чем враждебно, и с видимым удивлением указывали друг другу на странный плот наших путешественников. Гребцы в лодках, вероятно, не поняли речи старика: но приветливое выражение его лица, его спокойные, миролюбивые жесты, ласковые переливы голоса, несомненно, убедили их, что почетный старик и его молодые спутники не питают никаких враждебных замыслов. Лодки вплотную приблизились к плоту. Обе стороны обменялись приветственными жестами и улыбками.
Пти с жадным любопытством разглядывал прибывших. По своей одежде и оружию люди в лодках были очень похожи на людей, спустившихся к озеру на плоту.  Пока длилась церемония первого знакомства, лодки и плот продолжали плыть вниз по реке и скоро очутились против пологого песчаного берега. Тут  путешественникам открылось никогда не виданное, странное зрелище. Недалеко от берега, по склонам холма, сплошь покрытого галькой и гравием, двигались взад и вперед вереницы людей. Одни наполняли камнями кожаные мешки, другие сносили эти мешки к берегу и высыпали камни в лодки.
Грохот ссыпаемых камней слышали издалека Пти и Гав. Плот и лодки направились к берегу и скоро причалили. На берегу, на вершине холма, в широкой выемке, Старейший и мальчики увидали скелет громадного животного. Чудовищный скелет отчетливо вырисовывался на голубом небе; казалось, длинные побелевшие кости держатся какими-то невидимыми связками.
 Громадные плоские рога, усаженные остриями и зубьями, торчали по обе стороны могучего черепа, высоко поднимая свои разветвления. По-видимому, это был олень или, даже, вернее, лось. Когда-то, очень давно, течение прибило его труп к береговой отмели, много лет подряд река заносила его песком и галькой. Наконец река, прорыв себе более удобное русло, отошла в сторону. Труп остался погребенным в береговых холмах. Теперь люди, добывая песок и гальку, раскопали его могилу.
Старейший много раз в своей жизни охотился на лося и ел его мясо. Но такого громадного зверя он никогда не видывал; чудовищные останки этого свидетеля прошедших времен поразили его и мальчиков. Между тем люди на холме продолжали свой тяжелый и непонятный для наших путников труд. Несколько человек отделились от толпы работавших и подошли к пришельцам. По важной осанке, по уверенному виду, по украшениям волос, ожерельям и, наконец, по начальническим жезлам Старейший сразу признал в незнакомцах вождей племени и протянул к ним свои дары. Вожди милостиво, с достоинством улыбнулись, и между ними и стариком завязался длинный разговор при помощи знаков.
Старейший выразил желание найти для себя и своих юных спутников мирный приют в жилищах этого племени. Он поклялся, что они будут служить верой и правдой приютившим их людям. Быть может, со временем их примут в члены великой новой семьи, которую они нашли после длинного путешествия, такого опасного и тягостного пути.
 Вожди не без труда поняли, что хотел сказать старик. Они смерили взглядом Рыбу, Гава и Пти. Ловкие и смелые мальчики, видимо, понравились им. Они нуждались в сильных и смышленых работниках, чтобы закончить важную работу, начатую на берегу озера. И они согласились исполнить просьбу Старейшего. Рыба, Гав и Пти почтительно склонились перед ними и принялись весело собирать гальку, не понимая еще, зачем и для чего они это делают.
 Вожди сразу признали Старейшего равным себе человеком. Они усадили его рядом с собой и предложили в знак союза выпить вместе с ними речной воды, поданной в большой раковине. Тем временем пироги нагрузили доверху. Все расселись по лодкам, путешественники снова поместились на своем плоту, и флотилия тронулась в путь к поселку туземцев. Они вскоре достигли устья реки. Здесь началось озеро, безбрежная гладь воды... Старейший и мальчики были поражены величавым простором озера.
Но вот путешественники выплыли в озеро, и перед ними открылось еще более чудесное зрелище. Справа от устья реки, довольно далеко от берега, виднелось много хижин, крытых тростником и обмазанных глиной. Хижины стояли на широком помосте из древесных стволов. Крепкие сваи, прочно укрепленные в воде, поддерживали помост. Вода была так прозрачна, что наши путники могли заметить на дне озера, у подножия каждой сваи, громадные кучи галек и гравия.
Тут только они поняли, зачем жители поселка привозили издалека груды щебня и песку. Прямые стволы деревьев, грубо обтесанные, не могли, конечно, глубоко войти в каменистую почву озера, а «бабы», которыми  забивают сваи, тогда еще не были известны. Чтобы прочно укрепить сваи на дне озера, у их основания насыпали громадные кучи камней. Старейший и трое юношей с изумлением смотрели на эти дома на воде, где отныне им было суждено жить.
--В этих тростниковых пещерах,--сказал Гав,--можно отдыхать спокойно. Кроме птиц, змей и пожаров, здесь нечего бояться.
Рыба и Пти согласились, что здесь жить было гораздо приятней, чем в пещере. Но к радости Пти примешивалась доля печали. Ему недоставало матери и сестер, Лисы и Вороны. Как бы хорошо было, думал он, если бы на помосте, где стояли хижины, он увидел бы их знакомые фигуры. Что-то они делают теперь? Не забыли ли они его?
 Но все кругом было так ново, так необычно, что грусть Пти быстро прошла. И когда лодки остановились у места, где сваи засыпали гальками, Пти снова развеселился. Он хотел теперь одного: как можно скорее доказать, что он трудолюбив, мужествен, сметлив и будет полезен новой семье.
Между тем на помосте теснились обитатели деревни, с удивлением рассматривая плот с чужеземцами. Они приветливо встретили пришельцев. Молодежь, всегда любопытная, внимательно осматривала одежду и оружие нежданных гостей. Дружба между молодежью заключается скоро, и спустя несколько часов братья и озерные мальчики так подружились, словно они с детства знали друг друга.
Рыба--рыболов сразу же стал работать вместе с водолазами--они попеременно поддерживали сваи в отвесном положении, пока их основание укрепляли камнями. Рыба чудесно нырял и мог оставаться под водой очень долгое время. Гав присоединился к тем работникам, которые устанавливали сваи в воде, и очень быстро научился обтесывать и заострять концы древесных стволов с помощью длинного топора из шлифованного камня.
Старейший долго осматривал новые орудия. Эти полированные каменные топоры, наконечники копий и стрел были такими острыми, гладкими и красивыми. И, конечно, эти орудия были гораздо совершенней грубо обтесанных, кое-как оббитых орудий жителей пещеры. Старик радовался, что встретил племя, которое умеет строить такие чудесные дома и изготовлять такое прекрасное оружие.
Вечером, когда путешественники остались одни в новом жилище, большой и хорошо закрытой хижине. Старейший поделился с мальчиками своими впечатлениями.
--Дети мои,--сказал он,--я рад, что мы встретили людей, которые--я признаюсь в этом без стыда--знают куда больше, чем старейшины нашей пещеры, и чем я сам. Учитесь у них. Вы молоды и скоро научитесь всему, что знают эти люди. Они изобрели много хороших вещей, и живется им в этой мирной стране гораздо легче, чем нам в наших лесах. А мне в мои годы уже трудно переучиваться, хотя мне нравится все, что я вижу здесь.
--Старейший,--сказал Пти,--я видел, как они просверливают в топорах дыру для крепких деревянных рукояток. Для этого нужны костяная палка, песок и вода. На топор они насыпают мелкий песок, поливают его водой, затем с силою надавливают на него костяной палочкой и начинают его вращать. Все время они подсыпают песок и подливают воду. Сначала получается маленькая впадина, постепенно она становится все глубже и глубже и наконец превращается в дыру. Но как упорно и долго приходится им работать!
Старейший похвалил Пти за наблюдательность. Первая ночь на озере прошла спокойно. С тех пор как путники оставили родную пещеру, впервые ни грозный рев животных, ни крики ночных птиц не прерывали их сна. Тихий плеск воды о сваи, казалось, убаюкивал их. На другой день путники проснулись бодрыми и веселыми. Выйдя на мостки, соединявшие деревню с берегом, они увидели, что обитатели хижин давно уже встали и принялись за работу. Женщины жарили рыбу и мясо на очагах. Эти очаги были сложены из плоских камней, скрепленных илом, который под влиянием жара обратился в камень.
Именно вид этого обожженного ила и внушил позднее людям мысль лепить из него сосуды наподобие плетушек из коры и обжигать их на огне. Старейший объяснил детям, что благодаря камню и илу деревянный помост не может загореться.
--Признаюсь,--сказал он, --я все время боялся, как бы в поселке не вспыхнул пожар и не погубил хижин. Но чудесные очаги из камней и ила отлично предохраняют поселок от пожара.
Внезапно громкие и хриплые звуки прервали этот разговор. Старейший быстро оглянулся: дети из поселка изо всех сил дудели в большие раковины. На их призыв работники, рассеянные по берегу и на пирогах, стали собираться к хижинам. Настал час еды. Через несколько минут все собрались вокруг очага, и среди глубокого молчания вожди начали раздавать пищу.
Некоторое время слышалось только шумное чавканье и изредка--громкая икота. С наслаждением уплетая маленьких мясистых рыбок с красными точками на спине, Пти вдруг заметил, скорей с изумлением, чем с испугом, неподалеку от очага двух зверьков с острыми ушами и длинным хвостом. Зверьки сидели неподалеку от людей и жадно смотрели на мясо. Животные, казалось, готовы были кинуться на людей, но никто не обращал на них внимания. Это удивило Пти, он тотчас встал, молча схватил свою палицу и собрался храбро напасть на зверьков. Но вождь племени догадался о намерении мальчика, сделал ему знак положить оружие и снова приняться за еду.
Вождь тут же кинул несколько костей животным, и те жадно накинулись на эту скудную подачку и ворча оспаривали ее друг у друга. Старейший удивился не меньше Пти, но вождь объяснил им, что эти зверьки давно уже привыкли жить около людей. Несколько лет тому назад, в холодное зимнее время, зверьки эти вышли из лесу и бродили возле лагеря. Должно быть, их мучил голод. Однажды кто-то бросил в них костью. Но зверьки не испугались, а подошли поближе и принялись глодать ее. Так продолжалось несколько дней подряд.
--Животные,--добавил вождь,--поняли, что их не убьют, что возле людей можно полакомиться костью, и остались здесь жить. Когда охотники преследуют оленя или какую-нибудь другую дичь, они бегут вперед и кружатся около добычи, подгоняя ее к охотникам. Поэтому мы не стали их убивать.
Старейший долго и с восхищением разглядывал зверьков, подружившихся с человеком. Он и не подозревал, что позже потомки этих зверей утратят дикий нрав и станут нашими верными помощниками и товарищами--собаками... Покончив с едой, все улеглись спать. Но отдых длился недолго, вскоре все с новыми силами принялись за работу. Несколько охотников вместе с зверьками отправились в лес. С ними ушли Рыба, Гав и Пти. Оставшиеся принялись крепить сваи; женщины и дети скоблили шкуры, натирали их мокрым песком и жиром, чтобы сделать их мягкими и легкими.
Старейший и начальник поселка уселись возле очага и принялись изготовлять наконечники для стрел. Это были превосходные мастера. Из небольших кусочков кремня они выделывали тонкие и гладкие острия.  Стрелы с такими наконечниками могли тяжело поранить даже огромного лося и зубра.  Сколько терпения, упорства, мастерства надо затратить, чтобы превратить кусок бесформенного камня в гладко отшлифованный тонкий наконечник стрелы или тяжелый молоток.
У первобытных мастеров не было ни  инструментов, ни  станков, и все же они умели изготовлять совершенные вещи. В то время как оба старика работали на помосте свайного поселка, Пти бродил по лесной чаще. Вдруг он услышал звук, словно кто-то раскусывает орех; треск шел с верхушки дерева. Быть может, это щелкал орехи какой-нибудь грызун? Пти присел за высокие сухие папоротники, чтобы скрыться от глаз животного, и взглянул вверх.
Мальчик изумился, когда на верхушке дерева он увидел не грызуна, а ноги какого-то человеческого существа! Пти бесшумно, словно змея, зарылся в траву и, чуть дыша, стал выжидать, поглядывая на верхушку дерева. Существо, щелкавшее орехи, с увлечением продолжало свое занятие. Это, видимо, и помешало ему расслышать шелест травы, раздвигаемой Пти. Наконец, оборвав все орехи на дереве, человек решил спуститься на землю.
Он проделал это бесшумно и очень ловко; у подножия дерева он перевел дух и быстро скользнул в чащу. Он так и не заметил, не почуял молодого охотника.  Но Пти успел его рассмотреть. Этот человек не походил ни на одного из жителей поселка, с которыми Пти успел познакомиться.  Лицо у него было волосатое, а шею охватывало ожерелье из когтей медведя. Кто же был этот незнакомец?
Пти вздохнул свободно после ухода человека с ожерельем, он был доволен, что отделался так просто. В первую минуту Пти хотел бежать в поселок, но, подумав, решил сначала выяснить, куда направился незнакомый охотник. Он кинулся вслед за незнакомцем. Мальчик быстро настиг его и, припав к земле, пополз за ним так близко, что видел, как медленно поднималась трава, примятая его ногами. Запах тины и водяных растений, сначала едва заметный, потом все более и более острый, возвестил Пти, что они приближаются к берегу озера. И он не ошибся. Скоро к шелесту листьев и ветвей присоединился и плеск воды. Между деревьями и растениями падали полосы света, они становились все ярче и ярче.
У опушки леса Пти остановился. Он увидел, что незнакомец, ничуть не скрываясь, смело прошел по пустынному отлогому берегу и направился в чащу высокого тростника, окаймлявшего озеро. Пока он шел по берегу, над тростником внезапно появились черноволосые головы.
Пти пересчитал их, или, вернее, поднял по пальцу на каждую голову, и увидел, что черноволосых было столько, сколько у него пальцев на двух руках да еще один палец на ноге. Пти очень хорошо рассмотрел незнакомцев и теперь больше не сомневался: эти люди не были жителями поселка на воде. Он решил поскорее предупредить своих товарищей: ведь притаившиеся в камышах люди могли быть врагами. Он немедля пустился в обратный путь. Он бежал по лесу уверенно, как хорошая охотничья собака, и осторожно, как опытный лесной бродяга.
Пти скоро отыскал охотников из поселка. Это было как раз вовремя. Гав и Рыба уже беспокоились, не зная, почему опаздывал брат. Они просили товарищей подождать хотя бы еще немного.
--Мальчик скоро вернется,--убеждал Гав,--я слышу его шаги, он недалеко отсюда.
Но охотники были очень недовольны. Они встретили запыхавшегося мальчика ворчанием. Однако новость, принесенная Пти, сразу же заставила их позабыть свое недовольство. Охотники знали о соседних бродячих племенах гораздо больше, чем Пти и его братья. Поэтому, когда Пти описал им незнакомцев, они встревожились. Разрубив на части тушу убитого оленя, они взвалили куски мяса себе на плечи и поспешно двинулись к поселку. Но на берегу озера их поджидала новая беда: двух лодок не оказалось на месте.
--Куда они девались?
На плоском илистом берегу виднелись борозды, оставленные лодками, когда их вытаскивали на сушу. Виднелись и борозды от двух исчезнувших лодок. Но как их спустили обратно на воду, понять было невозможно. Никаких других следов нельзя было заметить. Это было удивительно, но времени, чтобы расследовать таинственное происшествие, у охотников не было. Надо было как можно скорее добраться до дому. Охотники столкнули на воду оставшиеся лодки и, сильно взмахивая веслами, понеслись к поселку.
Причалив к помосту, охотники поспешили к хижинам вождя. Вскоре все старейшие собрались вокруг очага. Они позвали Пти и приказали повторить все, что он раньше говорил охотникам. Вождь и старейшины слушали Пти с мрачными лицами. Затем они оживленно и долго совещались между собой. Наконец они обратились к Старейшему, который присутствовал тут же.
«Мальчик смел и сообразителен», сказали они старику и поручили ему поблагодарить Пти от имени всех.
-- Не будь мальчика,--добавил вождь,--враги застали бы нас врасплох. Дикие лесные бродяги, что скитаются по берегам озера, могут напасть на нас. Опасность велика; но кто остерегается, тот силен. Эти бродяги давно не появлялись здесь, и мы решили, что они покинули нашу страну. Но, видимо, они скрывались в лесах и теперь замышляют напасть на нас.
Старейший простер свой жезл над головой Пти и ласково положил ему руку на плечо. Это была большая честь, и Пти был в восторге. Настала ночь. Все наскоро подкрепили свои силы. Женщины и дети укрылись в хижинах. Люди в полном молчании готовились к защите поселка. Самые сильные охотники снимали подпоры у мостков, чтобы враг не пробрался с берега. Один отряд воинов затаился в укромных местах между хижинами. Другой--спустился в пироги и залег в них. Пироги стояли вдоль свай, перед мостками. Сверху их прикрыли тростником, снятым с крыш. На главном помосте у очага был поставлен только один часовой. Этот почетный пост по приказу вождя занял Гав. Все уже знали о его необыкновенном слухе.
Лежа у костра, Гав должен был прислушиваться к ночным шорохам и, если бы враг приблизился, предупредить вождей. Гав не имел права вмешиваться в битву. Как только на помосте завяжется бой, юноша должен был разжечь яркий огонь и неустанно поддерживать его.  В поселке воцарилась глубокая тишина. Все замерли на своих местах, чутко вслушиваясь в ночные звуки. Время тянулось ужасно медленно. Внезапно Гав поднял руку.
--Они идут,--прошептал вождь, поняв движение Гава.-- Какие хитрецы,--прибавил он на ухо Старейшему,--ведь они нарочно дожидались конца ночи. Они думают, что перед рассветом сон всего сильнее одолевает человека и наши часовые могут задремать.
Кругом царила глубокая тьма и полное безмолвие. Только изредка вдали раздавался жалобный крик болотной птицы. Гав снова поднял руку и лег.
--Вот они!--сказал вождь.
И в самом деле, воины различили какой-то тихий и необычайный плеск, заглушавший по временам мерный и спокойный говор волн. Мало-помалу этот плеск становился все яснее и яснее.  Приближались решительные минуты.
Гав храпел. Его мирный и звонкий храп, наверно, подбодрял врагов и побуждал их смело подвигаться вперед. Враги заранее радовались, заметив, что часовой мирно спит. При свете сторожевого огня они могли отчетливо разглядеть беззаботно развалившегося на помосте человека. Часовой спал, вместо того чтобы вовремя заметить неприятеля и поднять тревогу. Враг был уже близок, но воины поселка не могли различить ни одного звука, похожего на стук весел о воду. Наверное, пироги, украденные бродягами, или их плот вели искусные пловцы, сменявшие друг друга.
Пловцы подвели пироги к сваям с той стороны, где стояли лодки с укрывшимися под связками тростника воинами. Один за другим нападающие полезли на помост. Они карабкались бесшумно, словно водяные крысы. Через мгновение над краем помоста показались черные головы. Широко открытые глаза врагов свирепо блестели при свете костра. Наконец они взобрались на помост. С их смуглых волосатых тел струилась вода. Тот, кто шел во главе, показал своим товарищам на уснувшего Гава и, взмахнув копьем, двинулся к спящему.
Но Гав не спал. Притворясь спящим, он незаметно придвинул к очагу сухой валежник, облитый смолой: брошенный в костер, он должен был мгновенно вспыхнуть. Вождь лесных разбойников подкрался к Гаву, готовясь пронзить спящего копьем. Но смелый юноша быстро повернулся будто во сне и откатился в сторону. В тот же миг он ловко втолкнул в огонь сухой валежник, который вспыхнул теперь ярким пламенем.
 Резкий свет ослепил чужого вождя, и он на мгновение остановился с поднятой рукой. Это невольное замешательство оказалось для него роковым. Не успело его копье вонзиться в то место, где только что лежал Гав, как воины поселка со всех концов помоста бросились и окружили высадившихся дикарей. На помосте разгорелась ожесточенная битва. Защитники поселка сражались с отчаянной яростью. Удары дубин и палиц сыпались на обезумевших черноволосых.
  Перед неприятельским вождем появился Пти и вонзил ему кинжал в грудь. Человек упал, Пти молча прикончил его. Огонь пылал ярко, и Гав без устали подбрасывал в очаг все новые и новые охапки сухого камыша и ветвей. Если какой-нибудь враг осмеливался слишком близко подойти к храброму мальчику, то Гав, верный своему долгу, совал в лицо неосторожному горящую головню. Лесные люди сражались храбро и не думали отступать. Если раненый падал на помост, он кусал своих противников за пятки.
Но скоро нападающие поняли, что им не одолеть защитников поселка. Их отряд был слишком мал, чтобы одержать победу над хорошо вооруженными и, главное, заранее приготовившимися к бою жителями поселка. Тогда враги отступили к мосткам, ведущим на берег. Но мостки оказались разобранными. В отчаянии они кинулись к пирогам, рассчитывая захватить их и бежать под покровом ночи.  Но и здесь их ждала неудача. Едва они добрались до края помоста, как воины, спрятанные в лодках, повскакали со своих мест и, потрясая оружием, оглашали воздух грозными, воинственными кликами.
Этого черноволосые не ожидали: они поняли, что окружены и погибли.  Кто не был ранен, бросился в озеро. За ними тотчас же кинулись вдогонку Рыба--рыболов и другие искусные пловцы. Иные, несмотря на тяжелые раны, продолжали стойко сражаться. Но таких было немного, и скоро все они полегли мертвыми на залитых кровью бревнах помоста. Это был конец боя.
Защитники поселка тут же расположились на отдых; одни осматривали свои раны, другие жадно пили холодную свежую воду. Вдруг раздался громкий голос Гава, юноша кричал женщинам, чтобы они поскорей тащили шкуры и мочили их в воде.  Вождь и Старейший во время боя хладнокровно подавали воинам оружие. Теперь они поспешно направились к Гаву узнать, что произошло.
--Не стоит,--ответил большеухий мальчик,--сжигать все наше топливо. Надо поскорее затушить то, что было зажжено. Смотрите, у нас пол загорается!
И верно: поселку угрожала новая страшная беда-- пожар. Однако благодаря Гаву удалось предотвратить и эту опасность. Женщины хватали шкуры, мочили их в озере и покрывали ими тлевший пол. Охотники таскали воду в сосудах из коры и заливали очаг. Когда огонь удалось потушить, надо было позаботиться о раненых. Их разместили по хижинам и наложили на их раны повязки из свежих листьев и трав.
Трупы врагов побросали в озеро. Но прежде чем столкнуть в воду тело человека с волосатым лицом, которого убил Пти, вождь сорвал с него ожерелье из когтей медведя и надел его на шею мальчика.
--Ты заслужил это ожерелье,--сказал вождь,--и я дарю тебе его в знак благодарности моего народа.
Старейший положил руку на плечо Пти и сказал взволнованным голосом:
--Теперь ты воин, сын мой, и я доволен тобой.
На заре появился и Рыба--рыболов: он плыл как рыба. Его лицо было рассечено от виска до подбородка каким-то острым орудием, но это не мешало ему улыбаться. На вопрос Старейшего, где он так долго пропадал. Рыба сурово ответил:
--Вместе с несколькими воинами я закончил под водой то, что вы начали на помосте. А чтобы тот, кто нанес мне эту рану, никогда не узнал меня по ней, я выколол ему глаза.
 
 
                Г Л А В А  10

За этой страшной ночью последовал ряд спокойных и мирных лет, и жизнь в маленьком поселке на сваях не омрачалась никакими происшествиями. За эти годы Пти не раз отличался своим мужеством, изобретательностью и ловкостью. Его часто хвалили, но он сумел остаться скромным, и поэтому все любили его, и никто не завидовал ему, как бы ни отличали его старшие. Каждый видел в нем бесстрашного защитника поселка, будущего вождя.
Рыба и Гав охотно признавали за ним первенство и любили его по-прежнему. Старейший радовался, видя, как уважают его любимого ученика. Одно огорчало старика: он знал, что не доживет до того дня, когда резной жезл вождя перейдет в руки Пти. Силы покидали старика, и он явно слабел. Он почти не сходил на берег и все свое время проводил у очага, беседуя с начальниками племени или занимаясь какой-нибудь легкой работой.
Когда же Старейший почувствовал, что конец его близок, он тайно поручил Гелю и Рюгу передать Пти в день, когда тот станет вождем, древний знак высшей власти--резной жезл из кости северного оленя, которым сам Старейший честно и гордо владел почти сто лет. После этого Старейший перестал выходить из своей хижины и через несколько дней умер.
Обычно жители свайного поселка хоронили своих умерших на дне озера, около самой деревни, засыпая их тела грудой камня и гравия. Но Старейший--вождь, он оказал племени много услуг. Поэтому в знак особого уважения его решили похоронить в земле. Так и сделали. Старейшего торжественно похоронили далеко от озера, в спокойной, поросшей лесом горной долине. На похоронах кроме Пти с братьями присутствовал вождь, все старейшины племени и отряд воинов. Над могилой набросали большую груду камней. Затем все отправились в обратный путь к уютным хижинам на озеро.
Пти и его братья шли молча, лишь изредка оглядываясь на исчезающие в тумане леса и холмы, те леса, среди которых покоился Старейший. Но остальные воины возвращались веселые, оживленно беседуя о своих делах. Людям жилось слишком трудно, и они не могли долго грустить или радоваться. Так и теперь: едва похоронив Старейшего, они уже ни о чем другом не думали, как о возвращении в родные хижины и о будущих охотах.
К ночи отряд вышел из лесу на открытую равнину. В эту минуту передовые воины-разведчики остановились. Они увидели юношу и двух молоденьких женщин, сидевших на корточках на земле. Рядом с ними лежал какой-то человек, много старше их, который, казалось, только что умер или умирал. Трое незнакомцев изнемогали от усталости и перенесенных в пути лишений.
В нескольких шагах от старика в луже крови валялся труп медведя. Разведчики криком предупредили шедших сзади. Воины вместе с вождем живо окружили несчастных. Молодые женщины и юноша с трудом поднялись на ноги. Они взглядами и жестами умоляли пощадить их. Юноша обратился к вождю с речью. Но никто из озерных жителей не мог понять его слов. В эту минуту подоспел Пти. Едва слова незнакомца долетели до его слуха, как он вздрогнул и быстро оглянулся на братьев. На лицах Гава и Рыбы отражалось такое же изумление и тревога.
 Что же так взволновало братьев? С тех пор как братья попали в озерный поселок, они быстро освоились с языком его обитателей и так привыкли к нему, что и между собой не говорили иначе как на озерном наречии. Но язык родной пещеры они не позабыли. Отдельные слова они еще помнили. И теперь они услышали их из уст незнакомца. Юноша говорил на языке их родного племени!
В сумерках трудно было разглядеть лица и одежду этих несчастных. Но братья не сомневались, что перед ними беглецы с берегов их родной реки. Они поделились своей догадкой с вождем, и тот приказал им немедля расспросить злополучных путников. Пока они беседовали, воины разложили костер и предложили чужеземцам воду и пищу. Путники, измученные жаждой, накинулись на воду, но от еды отказались. Попытались также влить хоть несколько капель живительной влаги в сжатые губы старика, лежавшего на земле, но старик был мертв.
Пти стал расспрашивать несчастных, внимательно вглядываясь при свете костра в их худые, костлявые лица, покрытые грязью и царапинами. Молодые женщины молчали, видимо совсем изнуренные, говорил только юноша.
--Мы пришли издалека.--Так начал он свой рассказ.--Наша родина там,--и он указал рукой на темнеющий лес,-- за этими горами и лесами. Там, в пещерах на берегу огромной реки, проживала наша семья. Нас было много, наши охотники были искусны, пещера была надежным приютом--мы не голодали и легко переносили суровые холода. Но вот две или три зимы тому назад поблизости поселилось чужое свирепое племя. Эти разбойники не только истребляли дичь в соседних лесах, но и нападали на наших охотников. Они устраивали засады возле нашей пещеры, похищали и убивали детей и женщин. Каждую ночь мы ждали нападения на пещеру. Мы не раз давали им суровый отпор. Но их было слишком много, и победить их мы не могли. Пришло время, когда почти все наши воины и охотники погибли в кровавой схватке с врагами. Оставшиеся в живых решили покинуть пещеру и, забрав женщин и детей, ушли искать спасения в лесах. Но враги гнались за нами, многих перебили или захватили в плен. Только я, эти женщины и этот старик спаслись от преследования. Мы шли, бежали куда глаза глядят, не останавливаясь ни днем ни ночью, и наши враги мало-помалу отстали. Тут только мы немного отдохнули. Этот старик взялся вывести нас к берегам прекрасного озера. Но путь был очень тяжел; старик был слаб: не раз он отчаивался и просил бросить его в лесу.
--Почему он просил вас об этом?-- сказал Пти.
--Ему казалось, что он только обременяет нас, он был слеп.
--Слеп?
--Да, слеп. Он ничего не видел. Он был чужой нашему племени. Мы встретили его в лесу во время охоты. Он бродил в лесной чаще, умирая от голода. Откуда он, никто не знал. Наши вожди его подобрали и приютили.
-- Приняли к себе слепого! На что он годен?-- вскричал удивленный Пти.--Ваши вожди поступили не очень умно.
--Наши старейшины думали не так,--ответил юноша.-- Они приняли слепого чужеземца потому, что он обещал, если ему сохранят жизнь, отблагодарить со временем за такую милость. Он обещал указать нам дорогу в неизвестную прекрасную страну, где тепло и много дичи, много вкусных плодов и кореньев. Там, говорил он, живется легко и привольно, и люди устраивают себе дома на воде.
«Так этот слепой видел наше озеро!»--подумал удивленный Пти.
--Слепой воин жил и кормился у нас, ожидая, когда наши старейшины решатся, наконец, переселиться в другую страну. Но они слишком долго собирались... «Слепец много знает и полезен нам своими советами», говорил самый старый из наших вождей. И в самом деле, чужеземец знал и учил нас многим важным вещам.
Значит, он сумел стать вам полезным, и вы были правы, оставив ему жизнь и приютив его у себя,--сказал Пти.
Пти, как и все первобытные люди, считал, что калек, убогих, обессилевших от болезней или старости--всех, кто стал тяжелой обузой для остальных,--надо изгонять, обрекая на гибель. Это был такой же долг, как помощь товарищу на охоте или отважная смерть в бою при защите родного очага.
Молодой чужеземец продолжал свой рассказ:
--Мы не бросили слепца, и я кормил его тем, что добывал на охоте. Он был добрым советником и опытным вожатым. Мы рассказывали ему о том, что видели и встречали на своем пути,--о небе и земле, о деревьях и растениях,--словом, обо всем. А он указывал нам, в какую сторону идти. Путь был долгий и трудный. Слепой слабел с каждым днем. Он боялся, что умрет, прежде чем доведет нас до чудесной страны. И вот однажды вечером он рассказал, куда нам идти. Он заговорил о народе, с которым мы должны встретиться.
«Они, наверно, дадут вам приют, потому что вы придете к ним просителями, а не врагами,--сказал он и затем прибавил.--Когда-то я тайно бродил по их владениям; я был не один, и глаза мои еще видели солнечный свет. Много дней я следил за этими людьми. К ним я и веду вас теперь. Они мирно ловили рыбу на берегах озера, плавали по воде на древесных стволах, искусно выдолбленных внутри. Мы захотели овладеть их прекрасными жилищами, чудным оружием, великолепными лодками. Тогда мы могли бы спокойно спать и всегда иметь обильную пищу. Мы несколько раз пытались победить их. Но все наши попытки были тщетны! Эти счастливые люди умели постоять за себя. Наконец мы решили захватить их врасплох и напали ночью на сонный поселок. Но и это не удалось. Много наших воинов погибло в бою. Некоторые, и среди них я, пытались спастись, бросившись в темные воды озера...».
--Но вдогонку за ними кинулись победители,-- подхватил Пти, с жаром перебив молодого чужеземца.-- Вожатый должен был и это открыть вам,--прибавил он с усмешкой торжества.--Только один из беглецов остался живым. Как он спасся, я не знаю, но у него в схватке с нашим воином были выколоты глаза!
--Вождь, ты прав!--воскликнул юноша.--Я вижу, что попал к тем самым людям, о которых говорил мне старик. Вы как раз из этого племени, на которое он некогда напал. Вождь!--продолжал молодой человек твердым голосом, протягивая руки.--Делай со мной что хочешь, но пощади этих несчастных женщин! Я ваш пленник, но вашего врага уже нет в живых. Слепой и слабый, он умер как храбрый воин в схватке с медведем, который напал на него, пока мы ходили искать воду. Он был храбрец, и звали его Безглазым. Я сын вождя и меня зовут Волчок.
Пти и его братья вскрикнули от удивления.
--Волчок!..--повторили вместе три брата.--Волчок!
--Да, Волчок.
--Это он!.. Это брат!..--прошептали Рыба и Гав, сжимая руки Пти и дрожа от радостного волнения.
--Я тоже так думаю,--пробормотал Пти,--но,--прибавил он, верный своей осторожности,--быть может, это враг, его зовут именем нашего брата Волчонка.
И, обращаясь к чужеземцу, Пти громко спросил:
--Кто эти женщины?
--Эти женщины мои сестры, дочери вождя.
--Их зовут?
--Лиса и Ворона.
Едва эти слова сорвались с уст незнакомца, как его обняли чьи-то сильные руки, и он услышал приветливые восклицания.
--Волчок! Волчок!--кричал вне себя от радости Пти.-- Разве ты не узнаешь меня, и Рыбу, и Гава?
 Не нужно описывать изумление Волчка при этих словах, оно понятно и без слов. Лисе и Вороне казалось, что они видят во сне, будто маленький Пти превратился в прекрасного молодого воина. Затем Пти подошел к вождю, который прилег у костра, пока братья разговаривали с молодым незнакомцем. Пти рассказал ему, с кем они встретились, и почтительно просил его помиловать Волчка и сестер.
--Их привел сюда наш враг, но теперь он мертв. Волчок--ловкий, осторожный, преданный и честный юноша. Он будет усердно служить племени, которое примет его к себе. Я отвечаю за него,--сказал Пти.
 --Если это так, Пти, я должен благодарить тебя,-- сказал вождь,--ты даришь нашему племени нового полезного члена. Пусть будет по-твоему. Завтра я покажу нашим молодого воина.
Ночь прошла спокойно. Воины крепко спали, но Пти, Рыба--рыболов и Гав--большеухий, сидя у костра, наперебой рассказывали Волчку и сестрам, как они живут в поселке на озере. А Волчок еще раз повторил свой рассказ о последних годах жизни в пещере и гибели их семьи.
--Еще задолго до битвы, которая стала роковой для нашей семьи,--так закончил Волчок свою печальную повесть,--старейшины простили тебе, Пти, смерть огня и сожалели, что ты ушел...
Наступал рассвет. Вождь проснулся и приказал немедля двинуться в путь. Через несколько часов дети пещеры подошли к берегам прекрасного озера. Годы тяжелых странствий и горькой разлуки окончились для них навсегда.

























       Ч А С Т Ь  В Т О Р А Я

(И снова возникает вопрос: откуда на новой планете появился первый человек? Можно думать, что он в компании единомышленников прилетел с прежней планеты. Так оно и было, только прилетел не человек, а его душа. Остались ли сторонники, кроме Сатаны, что человек произошёл от обезьяны? Помниться на планете жил тьакой учёный--Чарльз Дарвин—который доказывал, что человек произошёл от обезьяны.  Когда-то обнародование этого факта поссорило всю планету и разделило жителей на две противоборствующие группы, что особенно радовало нашего друга—Сатану. И даже священники, по долгу службы вынужденные настаивать,  что человека сотворил Бог, не считают кощунством про себя добавить: «из обезьяны».
А вот сам Дарвин, между прочим, так не думал. Незадолго до смерти он публично покаялся, что был неправ. Что такое чудо, как человек, которое неизмеримо выше любого животного,--это, несомненно, дело рук Господа без участия краснозадых тварей, и теория эволюции к появлению homo sapiens никакого отношения иметь не может. Зачем понадобилось создавать эту скучную, утомительную теорию, когда достаточно пойти в зоопарк, чтобы стало совершенно ясно, что сходства никакого нет. Спустя много миллионов лет никто уже не оспаривает,  что человек был создан разумным Творцом.
На прежних планетах до хрипоты спорили был ли у первого человека пуп? Если был, то он рос в утробе матери и был рождён, как все обычные люди. Это противоречит Моему замыслу, ибо матери у первого человека не было. Если у него не было пупа, то он был сформирован и вырос вне человеческого лона, что соответствует Моим замыслам. Однако критики, вроде Сатаны,  не могли смириться, с тем, что у Адама не было такой важной вещи, как пуп. Это делало его в их глазах даже в чём-то ущербным и не соответствующим высокому званию прародителя всех людей.
Вам Я отвечу: у первочеловека был пуп, а в эмбриональном состоянии была пуповина, связывающая его с органом аналогичным плаценте. Но развивался первый зародыш не в материнском лоне, а, заключённый в плодные оболочки, поддерживался Моей  волей, управляющей процессом «строительства» его тела. Очень может быть, что где-нибудь в первозданных водах океана, под Моим неусыпным оком  мерно покачивался плодный мешок с первозданным существом внутри. Известно, что солевой состав морской воды близок к плазме крови и поступление влаги из вне и выброс отходов жизнедеятельности вполне мог осуществляться через орган аналогичный плаценте.
Вскоре после этого Я  создал для него супругу. Для чего? Зачем понадобилось создавать два прародителя, не проще бы было отделаться одним? Самый простой на вопрос ответ--половые продукты должны были перемешаться, так же как и наследственные признаки обеих родителей, и это сулило в будущем большое разнообразие человеческих особей. Если бы рожал один родитель, то на свет бы появлялись точные копии папаши или мамаши—клоны.  Это не входило в Мои планы, так как Я решил заселять планеты разнообразными существами.
Если взять для примера Землю то нить ДНК в которой была записана последовательность индивидуального развития человека под воздействием разудалого образа жизни людей под влиянием Сатаны, изгнанного на Землю,  стала «портиться». И  человеческое тело проходило укороченный, неполный этап своего развития. Это одна из причин, почему Я сократил срок жизни на Земле.
То, что детёныш обезьяны похож на человека, Мы заметили давно—ещё в первое переселение. Однако не только человекообразные обезьяны сохраняют в своём эмбриональном и младенческом состоянии человеческие черты, тоже самое происходит у самых разных позвоночных.
Я думаю, что из сказанного (Я повторяюсь,  обращаясь к вознёсшимся на небо с Земли) вы можете  сделать общий вывод что человеческое тело создал Творец, то есть Я. Но произведение это увидело свет не в качестве статичного манекена, как глиняное, гипсовое, железное, золотое, деревянное или каменное изваяние, а в качестве изменяющегося во времени биологического организма.
И вы сейчас видите рождение нового человека, который на ваших глазах становиться более похожим на разумного человека, чем предыдущие особи.
--Я же ничего не вижу!—воскликнулми одновременно Моше и Иехошуа.
--Разумеется,--воскликнкул Всевышний—Ведь это точка притяжения на момент перехода человека в его истинное состояние—то состояние, какое Я задумал с самого начала. Это переход в иное...
--В иное Что?—перебил его Моше.
--А во что хотите: пространство, время, человека.—Всевышний заулыбался и иронично посмотрел на своё окружение. Неужели вам никогда не казалось, что стоит ещё чуть-чуть собраться, немного напрячься—и картина мира откроется вам в настоящем, полном, законченном виде, таком, как создал его Я и тогда вам всё будет ясно, доступно, и всё понятно.
--Да мы как-то не задумывались об этом.
--И напрасно. А теперь задумайтесь и посмотрите как рождался человек разумный и кто прав—Всевышний или эволюция?
--А разве это не одно и то же?
--Почти. Первоначально идею задаю Я, а потом природа начинает выполнять свою работу. И ещё одно уточнение—всех животных и деревья называют по их названиям на Земле. Это Я попросил наших авторов для того, чтобы вам было удобнее слышать о рождении человека. Ясно?)


               










               

                Г Л А В А  1 

–И-а-ао-о… а-а-уй!--слышался над рекой не то вой зверя, не то голос человека. Постепенно слабея, эти звуки--тревожные и протяжные--замирали в чаще косматых елей, громоздившихся вдоль берегов широкой и полноводной реки.
--И-а-ао-уй!--заунывно раздавалось с вершины скалистого островка, о который с грохотом дробились пенистые струи порога. Воды реки, зажатые здесь в узкой расщелине, с гулом мчались мимо островка, то взлетая тысячами брызг от ударов о подводные камни, то покрываясь густыми клубами белой пены… На высокой скале тускло светился костер. Из груды сырого валежника пробивались длинные пряди колеблющегося дыма. Влажный мягкий ветерок гнал едкий дым на сидящих вокруг огня старух. Они исступленно кричали, тряся иссохшими руками. Впереди, у самого костра, стояла на коленях старуха с разрисованным кровью лицом. Ее седые волосы были заплетены в девять тонких косиц. Выпиленный из черепа оленя обруч с ветвистыми рогами плотно охватывал голову.
 Это была Заячья Губа, главная колдунья стойбища, находившегося неподалеку от порога. Она терла между ладонями гладкие камешки. Один за другим сыпались они на скалу.
--Как из рук падают камни, так из туч упадут на землю олени-и!--тянула она нараспев.
--Упадут! Упадут! Упадут!--подхватывали хором старухи.
Колдунья сгребла камешки в пригоршню и, зажмурив глаза, бросила их через костер. Стуча по гладкой скале, они покатились в воду.
--Мы кидаем оленьи души-и-и,--запела колдунья.--В лесу будет много оленей, наши мужчины выследят и убьют их…
--Убьют, убьют,--вторили старухи.--Ой, как много убьют!
 Голод--обычный предвестник весны на севере--вновь охватил стойбище.  Чтобы было в минувшем году, то случилось и теперь… Весь день над притихшим становищем разносилось жалобное пение голодных старух. Даже рев порога реки не заглушал их тоскливых выкриков. Прислушиваясь к завыванию старух, люди, лежавшие в землянках, устало перешептывались, вспоминая недавние сытые дни.
-- Много ели тогда,--повторяли они одно и то же.--Ой, как много ели!
 Сьюк был обыкновенным круглолицым подростком со вздернутым по-ребячьи носом и светлыми глазами, в которых то и дело загорались задорные огоньки. Как всякий мальчишка, он не стыдился отнимать у жалобно визжащих девчонок сладкие корни, которые они терпеливо выкапывали в лесу. Проворнее щуки умел ловить в ручье рыбешку и тут же сырьем поедал ее; за много шагов по запаху находил съедобный гриб и быстрее других выискивал спрятанное в густых ветвях гнездо с лакомыми яйцами…
Если в драках с мальчишками он не всегда оставался победителем, то в промысле за гусями в период их линьки ему не было равных. Ни у кого из молодежи ожерелье из клювов пойманных гусей не было таким длинным, как у него. Шестой брат Сюьк, Вол, всего на год старше его, прошлой весной уже был посвящен в охотники. Скоро придет черед и одногодкам Сьюка приобщиться к охотничьим тайнам. Каждый мальчик с малых лет мечтал об этом событии, самом торжественном в его жизни. Но Сьюк был седьмым сыном женщины, не родившей ни одной девочки, а по древнему поверью считалось, что отцом седьмого мальчика бывает дух--покровитель рода.
С самого детства Сьюку твердили, что он станет колдуном. В прошлом году старый колдун стойбища не вернулся с морского промысла, и теперь охотникам был нужен новый колдун. Вот почему они все чаще и настойчивее спрашивали Сьюка: не снится ли ему что-нибудь по ночам, не беседуют ли с ним в темноте духи? Встревоженному юноше и в самом деле стали сниться страшные сны. Наступила весна. Увеличивался день, и начало пригревать солнце. Снег подтаивал даже под елями в лесу, но за ночь покрывался корочкой льда. Олени и злобные лоси стали неуловимы; чтобы догнать их, охотникам требовалось много сил, а их не было--лютый голод, начавшийся месяц назад, обессилил звероловов. Как и в прежние весны, охотники из дня в день возвращались с пустыми руками.
--Нет нам удачи,--шептались они меж собой.--Некому вымолить ее у духов. Камень виной тому, что погиб колдун. Мужчины хмуро поглядывали на главного охотника Камня, плечистого старика, не по возрасту крепкого и сильного. Слыша недовольный шепот охотников, Камень ерошил седую бороду рукой, еще в молодости изуродованной медведем.
 «Нужен колдун,--думал он.--Но Сьюк слишком молод! Еще сильнее заропщут охотники, вспоминая старого колдуна. Не задобрить ли Хозяина реки, не сделать ли ему большой подарок?».
Охотники тоже стали подумывать:
--Может, и вправду сделать большой подарок--бросить в порог реки красивую девушку из стойбища. Если она понравится Хозяину реки--он смилостивится: взломает речной лед, и тогда на воде заплещутся стаи перелетных птиц.
Слухи об этом дошли до Главной колдуньи, не раз видавшей на своем веку этот страшный обряд. Еще сейчас мерещится старухе, хотя это и было очень давно, жалобный крик ее младшей сестры. Совсем юную, почти девочку, схватили ее охотники и поволокли к бурлящему среди камней порогу. Кого выберут они на этот раз? Не черноволосую ли Галку, она красивей всех своих сверстниц. Но Галка--дочь ее дочери. Может быть, Ясную Зорьку--она тоже красивая. Но Ясная Зорька--внучка подруги Заячьей Губы. Нет, Заячья Губа не даст погубить ни одной девушки стойбища. Надо отвести от них опасность. Она знает, что надо для этого сделать!
Не в обычае старой колдуньи было откладывать задуманное. Она разрисовала охрой руки и лицо и побрела навстречу охотникам. Они всегда проходили одной дорогой--по тропе мимо скалы у порога. Старуха взобралась на скалу и, опершись подбородком на высокий посох--знак власти Главной колдуньи, стала ждать. Весенний ветер трепал ее седые волосы, позвякивая костяными и каменными фигурками духов, подвешенными к ее тощим косицам. Холодно было старухе. Не двигаясь стояла она, всматриваясь в синеющий лес, из которого должны были выйти охотники.
Толпа измученных людей наконец показалась на тропе. Старуха подняла посох и, как полагалось колдуньям, заговорила нараспев:
--Охотники! Мои духи сказали: «Пора испытать Сьюка, пусть его духи пошлют нам завтра пищу, а не пошлют--значит, они враги нашему роду. Значит, Сьюк виноват в нашей беде!
Камень настороженно посмотрел в иссушенное голодом лицо старухи, но она не опустила глаз.
--Так говорят мои духи!--повторила она.
 Камень повернулся к охотникам и велел позвать Сьюка. До стойбища было недалеко, ждать пришлось недолго. Сьюк подошел к Камню и остановился перед ним. Охотники и старуха молча смотрели на них. Главный охотник заговорил:
--Ты седьмой сын женщины, никогда не рожавшей девочек,--значит, ты колдун, пусть помогут тебе твои духи. А ты помоги сородичам. Добудь пищу. Не добудешь--значит, ты нам враг!
 Подросток побелел от испуга. Он растерянно посмотрел на старика и прошептал:
-- Где мне достать пищу, если ты, лучший из ловцов, не находишь ее?
  Ища защиты, Сьюк повернулся к охотникам. Может быть, они и жалели этого подростка с еще мальчишеским лицом, с чуть покрытыми золотистым пушком щеками. Он совсем не был похож на прежнего, всегда угрюмого колдуна. Но никто не осмелился сказать ни слова, молчали даже трое его старших братьев. Сьюк взглянул на Заячью Губу. Мрачная усмешка, кривившая губы старухи, еще больше напугала его.
--Откуда же мне добыть пищу?--спросил Сьюк охотников.
--Проси Друга, он милостив,--ответил Камень.
 Старик протянул Сьюку метательную дубинку колдунов, которую для счастья носил эти дни, и, с трудом передвигая опухшие ноги, направился к стойбищу. За ним побрели охотники. Старая колдунья, опираясь на посох, поплелась вслед. Юноша сел на выступ скалы и опустил голову. Из гладкого зеркала воды, скопившейся в глубокой выбоине, на него смотрело осунувшееся лицо подростка.
«Проси Друга, он милостив»,--сказал Камень. Другом охотники называли таинственного Того. С незапамятных времен, из поколения в поколение, передавалось поверье о маленьком горбуне с большой ступней. Когда-то он сам жил в стойбище и был охотником. Звери, птицы и рыбы слушались его зова, он один мог загнать целое стадо оленей. Стойбище не знало при нем голода, люди были сыты даже весной. Охотники любили его, но женщины смеялись над его горбом и большой ступней. Однажды, когда женщины мяли глину, собираясь лепить горшки, Того проходил мимо, и одна из девушек крикнула ему:
--Иди к нам, горбун, твоя ступня только и годится, чтобы месить глину!
Того так обиделся, что навсегда ушел из стойбища. Где он поселился, никто не знал. Говорили, что он ушел к «лесным людям»--бурым медведям; рассказывали, что он и сейчас живет среди них. Того затаил обиду на женщин, поэтому они боятся его. А охотникам он остался другом, в трудное время выгоняет зверя навстречу их копьям и стрелам, посылает удачу смелым и сильным.
--Того!--в отчаянии зашептал сьюк.--Пошли добычу. Пожалей, иначе меня убьют.
 Юноша вытянулся на скале, прижимаясь лицом к холодному камню. «Что делать, где искать добычи? Что будет со мною завтра?»--спрашивал он себя и не находил ответа.  Долго лежал подросток, полный страха и тревоги. Вдруг совсем близко, почти над его головой, зашелестели тяжелые крылья. Даже не открывая глаз, Сьюк узнал крылатого гостя. Боясь спугнуть его, подросток еще крепче прижался к скале. Непривычно скользя широко расставленными лапами по прибрежному льду, огромный лебедь медленно сложил крылья.
Приподняв голову, Сьюк увидел, что лебедь замер на месте. Тревожно выгибая шею, он рассматривал черневшую во льду полынью. Близость ревущего порога, должно быть, беспокоила птицу. Это был разведчик, который летит впереди стаи, чтобы найти место, пригодное для ее отдыха. Если летят лебеди, значит, пришла настоящая весна. Скоро прилетят и другие птицы, добычи будет много, голоду придет конец. Но сейчас Сьюк об этом не думал.
Его рука потянулась к лежавшей рядом метательной дубинке колдунов. Зажав ее в кулак, юноша пополз к лебедю. Из-за грохота водопада птица не услышала приближения человека. Когда он подполз совсем близко, она пошевельнулась и, неуклюже переваливаясь, стала расправлять крылья. Лапы лебедя уже отрывались от земли, когда дубинка ударила его по тонкой шее. Ломая о скалы маховые перья, лебедь тяжело рухнул наземь. Тотчас в руках Сьюка хрустнули его шейные позвонки, и громадные полукружья крыльев бессильно распластались по скале.
Не смея верить удаче, Сьюк сжимал шею лебедя, чувствуя сквозь перья его теплоту. Он хотел приподнять птицу, не не мог--не хватало силы. И только тогда он понял, какая в его руках завидная добыча! Долго смотрел Сьюк на окрашенные заходящим солнцем розовые перья, голубовато-белые в тени… Сьюку хотелось как можно скорее созвать сородичей и похвастать нежданным счастьем. Но как выпустить из рук такую добычу, отдать ее грозному старику и, может быть, только смотреть, когда другие будут ее поедать?
Сьюк не был охотником, но знал охотничьи порядки--он растянулся на крыле, захрустевшем под тяжестью его тела, привычным движением пальцев выщипал на шее ряд коротких перышек и прижался губами к начавшей холодеть коже. Острые зубы прогрызли тонкую кожицу и жилу. Солоноватая, еще совсем теплая кровь полилась в рот. Ее было так много, что, когда Сьюк истощенный голодовкой, оторвался от птицы, он опьянел до тошноты. Неудержимо захотелось спать.
--Спать, спать,--прошептал Сьюк, с каждой минутой хмелея все больше и больше.
Тяжелый сон, всегда охватывающий изнуренного и ослабевшего человека, когда он наконец поест досыта, сковал юношу.
               






               








                Г Л А В А  2 

 В эту светлую весеннюю ночь не могла уснуть только мать Сьюка, Серая Курица. Она сидела у очага, понемногу подбрасывая в него сучья, и каждый раз вспыхивавшие веселые огоньки отсвечивали на ее мокрых от слез щеках. Мать с тревогой думала о сыне. Как достать подростку хоть какую-нибудь добычу, если даже Камень--лучший из лучших ловцов--ничего не мог добыть! Разве старик не увешивал себя волшебными ожерельями из медвежьих клыков и когтей, высушенными кусочками волчьего сердца, челюстями выдр и бобров, дающих силу, мудрость и знание повадок обитателей леса и воды? И все-таки ничто не помогало, вот уже сколько дней главный охотник возвращается без добычи… Где же подростку, никогда не ходившему на охоту, найти пищу для стойбища?
Серая Курица принялась гадать. Она бросила перед собой короткие деревянные палочки, пытаясь узнать, будет ли ее сыну удача. Перемешав их между ладонями, гадальщица быстро разъединяла руки и зорко следила, как и куда упал черемуховый сучок, означавший колдуна; в благоприятном ли положении березовая палочка, обещающая удачу; куда легла осина, знак горькой доли; какое место занимает сосна, предвестница добрых покровителей, и ограждает ли она Сьюка от покушений ели, дерева темных и злых духов.
Десятки раз разлетались деревяшки то в сторону Тьмы –запада, то в сторону Света--востока; иногда они падали к Теплу--югу, иногда к Холоду--северу. Всякий раз они ложились по-иному, и женщина не могла понять, какую участь предвещает ее гадание сыну.  Тогда мать решилась на отчаянный поступок. Бормоча заклинания,--им она еще девушкой научилась от своей тетки, предшественницы Заячьей Губы,-- она заплела в волосы семь косичек. В конец каждой косички Серая Курица вплела по выточенной из рябины фигурке: лебедя, гагару, утку--священных птиц женского колдовства, и животных--покровителей колдуний: лису, выдру, бобра, а на конец средней косы--самой толстой –она прикрепила человеческую фигурку. Потом женщина надела ни разу не надеванную малицу, сшитую из шкур молодых оленей, и кровью из расцарапанной руки нарисовала магические знаки на лбу, щеках и подбородке– так делала ее тетка, готовясь к колдовским обрядам.
 Пока сын не доказал, что он действительно колдун, Серая Курица не должна была заплетать волосы в семь кос и украшать себя волшебными фигурками. Но матери казалось, что если она сама пойдет колдовать на Священную скалу, то ей, родившей семерых сыновей, поможет дух--покровитель стойбища. Трудно было подниматься на кручу Священной скалы. Страшно нарушать обычай племени. Но материнская любовь придавала силы, и Серая Курица поднялась на площадку скалы.
Рядом с убитым лебедем она увидела спящего сына. Ее охватила такая слабость, что ноги бессильно подогнулись, и она повалилась на колени.
--Сын спасен! Сын спасен!--шептала она, беззвучно плача от счастья.--Значит, ты на самом деле колдун,--вдруг нараспев проговорила Серая Курица.
И было непонятно по ее голосу рада она этому или нет. Мать не посмела будить того, кто сделался колдуном. Считалось, что его душа сейчас витает в далеком мире покровителей. Шепча заклинания, женщина распустила по плечам семь кос--теперь настало время их носить, теперь она мать колдуна! Ей, а не кому-либо другому надлежало быть Главной колдуньей после Заячьей Губы.
Лучи солнца еще не пронизали ночной воздух, было очень холодно. Измученную женщину охватила морозная сырость. Хорошо бы сейчас уйти в землянку, к теплому очагу. Но она побоялась оставить сына. Не только мать беспокоилась за судьбу Сьюка. Вол, ее предпоследний сын, тоже тревожился за брата. Он знал древний закон--нельзя пролить кровь своего сородича, но Камень мог столкнуть Сьюка в водопад, мог привязать к дереву в лесу и оставить на съедение зверям…
Весеннее солнце еще не показалось над землей, когда Вол подбрел к Священной скале, где вечером остался брат. Радостно забилось сердце молодого охотника, когда он увидел Сьюка, лежавшего на крыле громадного лебедя. Вблизи него сидела мать с волосами, заплетенными в косы, как у колдуньи.
--Он ушел? –шепотом спросил Вол.
--Да. Душа его беседует с духами, пославшими добычу,--так же тихо ответила Серая Курица. –Скажи Камню, что духи даровали Сьюку лебедя.
Слова матери будто прибавили силы Волу. Он сбежал со скалы легко и быстро, как в прежние дни. По пути в стойбище ему встретились женщины, бредущие к реке за водой. Порадовав их удачей брата, Вол поспешил к землянке главного охотника. Камень лежал в спальном мешке, сшитом жилами из вывороченных шкур оленя. В него забирались, сбросив всю одежду,--так жарко было спать на толстом слое пышного меха. Когда Вол откинул полог землянки, Камню снилась еда--жирное и мягкое мясо семги.
 –Друзья шлют нам весеннюю радость! –входя в землянку, проговорил юноша на языке, понятном лишь охотникам. Эти слова означали: «Духи послали нам лебедя». Главный охотник открыл глаза и посмотрел на Вола мутным взглядом: видения сна еще не отошли от него.
--Друзья даровали Сьюку большую весеннюю радость,-- еще раз крикнул Вол.
Камень приподнялся на локте.
--Ты говоришь, что Сьюк добыл лебедя? Значит, он все-таки колдун?--удивился старик и, помолчав, добавил.– Созови братьев, пусть возьмут длинные руки и молнии. Сьюк обновит их силу!
На том же иносказательном охотничьем языке длинными руками назывались копья, молниями--луки. Вол с радостью пошел выполнять приказание Главного охотника. Он гордился, что его младший брат, которого он еще совсем недавно защищал в мальчишеских драках, стал теперь колдуном. Переходя от одной землянки к другой, он громко кричал:
--Охотники, Камень сзывает вас!--и всякий раз не мог удержаться, чтобы не похвастать удачей брата.
Когда охотники собрались, Камень вышел из своей землянки, и все толпой двинулись к порогу. На Священную скалу обычай позволял ступать лишь колдунам и колдуньям. Охотникам разрешалось стоять у ее подножия с той стороны, куда, проносясь над святилищем, дул ветер. Женщинам и детям был отведен соседний островок, и они уже толпились на нем, когда мужчины приблизились к священному месту. Охотники перешли по березовому стволу, перекинутому через бурлящий поток, и стали с северной стороны скалы.
С другой стороны на скалу, кряхтя, уже взбиралась Заячья Губа, за ней плелись ее помощницы. Взойдя на скалу, Заячья Губа оперлась на свой посох и посмотрела на Серую Курицу. Только теперь заметила она, что волосы матери Сьюка заплетены в семь кос и к концам их подвешены знаки колдуньи. Лицо старухи исказилось гневом. Привычным движением она распустила ремешок, стягивавший в узел ее девять кос, и они рассыпались по плечам. Первая и девятая косы, на концах которых белели выточенные из кости изображения луны и солнца--знаки могущества Главной колдуньи,--задрожали на ее иссохшей груди.
--Нескоро ты заплетешь девять!--со злобой прошептала Заячья Губа.--Я еще долго проживу!
--Но твои последние зубы выпадут скорей, чем я потеряю первый,--так же тихо сказала Серая Курица.--Их теперь у тебя много поубавилось.
Заячья Губа плотнее сжала губы. В дни голодовки у нее начиналась цинга, зубы шатались и выпадали. Совсем недавно один за другим вывалились еще четыре зуба. Как узнала об этом Серая Курица? Когда выпадет последний зуб, власти Главной колдуньи придет конец. Заячья Губа протянула руки и что-то невнятно зашептала. Серая Курица тоже подняла руки и заговорила вполголоса… Это были те же заклинания. Мать молодого колдуна их знала!
 А Сьюк продолжал сладко спать. Сон колдуна священ. Надо терпеливо ждать, пока он очнется, и ослабевшие от голода люди томительно переминались с ноги на ногу. Наконец Камень не выдержал.
--Мать колдуна,--сказал он,--люди устали, помоги нам.
--Его душа сейчас далеко-далеко… Он там.--Женщина протянула руки на восток, куда было повернуто лицо Сьюка.--Кто осмелится помешать его беседе с духами?
 Зная, что у Сьюка был всегда чуткий сон. Серая Курица велела колдуньям повторять ее слова. Сама она стала на колени лицом к западу, чтобы удобней было смотреть на сына, и, раскачиваясь, запела:
--Люди ждут тебя, люди ждут тебя!
 Веки спящего дрогнули и приподнялись. Не отрывая головы от скалы, он разглядел пушистую груду лебединых перьев, озабоченное лицо матери, ее заплетенные, как у колдуньи, косы и стоявшую поодаль толпу охотников.
--Что ты прикажешь людям, хотим знать!--тотчас выкрикнула мать.
И старухи послушно подхватили:
--Хотим знать, хотим знать, хотим знать!
Сьюк понял, что должен немедля что-то сказать, отдать какие-то приказания. Теперь он колдун, к каждому его слову прислушиваются люди. Мать настороженно смотрела на него: «Не торопись, не поступи опрометчиво».
Чтобы обдумать, что делать, Сьюк снова опустил веки и притворился спящим.
--Пошлют ли перья лебедя удачу стрелам охотников?-- спрашивала мать.
--Пошлют, пошлют, пошлют!--откликнулись старухи.
Сьюк прислушался к вопросам матери.
--Когда сварим лебедя--кому достанется мясо?
На этот раз старухи с особым жаром заголосили:
--Кому достанется мясо? Кому достанется мясо? Кому достанется мясо?
Сьюку было нетрудно понять, чего ждут от него. Нужно велеть каждому охотнику прикрепить к стреле по перу, чтобы духи убитого лебедя, тоскующие по своим крылатым друзьям, привели бы стрелка к лебединой стае. Кому присудить мясо? Но об этом Сьюк не стал долго раздумывать--конечно, колдуньям… Ведь его мать стала колдуньей--значит, и ей достанется мясо.
Скоро ли ты пойдешь в землянку колдунов?--пропела Серая Курица.
Так мать незаметно для других старалась направить первые шаги сына по новому, трудному пути.
--Поди в землянку, поди в землянку, поди в землянку! – неистово завопили старухи, мечтая поскорее получить хотя бы по кусочку мяса.
--Люди устали тебя ждать. Возвращайся скорей к нам! – строго прозвучал возглас матери.
--Возвращайся к нам, возвращайся к нам, возвращайся к нам! –дружно повторили за ней колдуньи.
На самом деле, сколько же времени лежать на холодной скале? Разве не страшно тому, кто привык всех слушаться, отдавать приказания? Сьюк поднялся. Серая Курица отошла к старухам и стала рядом с Главной колдуньей.
 Оробев, Сьюк по-ребячьи зажмурился--на него смотрели старый Камень, колдуньи, охотники, сверстники, все ждали, что он скажет.
--Люди («Как трудно ворочать языком!»--удивился Сьюк), перья прикрепите к стрелам, они принесут удачу в охоте. Лебедя сварите и мясо отдайте мудрым старухам.
  Охотники нахмурились. Хоть и не велика была доля мяса, что пришлась бы на каждого из них, но и этому они были бы сейчас рады.
--Кто поделит перья?-- с затаенным ехидством спросила Заячья Губа.
--Главный охотник,--четко ответил юноша и, взглянув на лицо матери, понял, что решил правильно.
Камень злобно ощипал остывшего за ночь громадного лебедя и роздал охотникам крупные перья из крыльев и хвоста. Затем он искусно разрезал птицу на части, не поломав ни одной кости.
--Был бы Сьюк охотник,--недовольно перешептывались мужчины,--он бы понял, кому надо отдать добычу.
В это время вблизи Священной скалы развели костер. Вскоре в трех больших горшках закипела вода. Все--и взрослые и дети--получили немного мясного отвара.
--Сьюк мудрый колдун, –торопливо глотая разварившиеся волокна лебединого мяса, говорили старухи тем, кто с завистью глядел на них.--Конечно, сам Таро, великий Друг охотников, помог ему своими советами.
   
                Г Л А В А  3

Землянка колдуна стояла в стороне и от стойбища, и охотничьего лагеря, где мужчины проводили месяцы охоты. В стойбище хозяйничали колдуньи, они ревниво оберегали свою власть и свои тайны. За черту охотничьего лагеря разрешалось вступать только охотникам, а колдун охотником не был. У охотников тоже были свои тайны, которые они открывали только посвященным. Колдун был обязан добиваться у духов удачи в промысле, заклинаниями охранять сородичей от болезней, голода и мора. Он должен был дружить с духами, чтобы они вовремя предупреждали его об опасностях, грозящих роду,--о злых замыслах соседей, о буре на море.
На промысел колдуна брали редко, только когда ждали большой добычи, чтобы его «друзья» духи приманили целое стадо оленей, косяк рыбы, или когда боялись какой-нибудь беды, чтобы колдун отвел ее заклинаниями. Во время малой охоты охотники сами совершали несложные обряды. Колдун оставался в своей землянке.  Об этой землянке, куда не смел войти ни один из сородичей, ходили самые страшные слухи. Рассказывали, как с неба туда слетали огненные духи. Это были обычные для осенней ночи падающие звезды, которые гасли, не достигая земли, но женщинам стойбища казалось, что из землянки доносились голоса. «Это колдун--думали они, – беседует с Таро, Другом охотников». Много, очень много чудес рассказывали про это жилище, запрятанное в расщелине между скал и укрытое со всех сторон громадными елями. Вот почему Сьюку, семнадцатилетнему юноше, было страшно приблизиться к таинственной землянке. До этого дня он, как и все сородичи, обходил ее стороной, а теперь он должен в ней жить. Заболеет ли он--никто не придет его проведать. Умрет--так и останется тут. Новый колдун заложит вход черемушником и засыплет землей и для себя построит другое жилище, где-нибудь поблизости, в таком же уединенном месте. Но только один колдун много зим тому назад умер у своего очага. Все остальные погибали вне стойбища.
Сьюк со страхом рассматривал землянку. Вьюги намели у входного отверстия большой сугроб. Понадобилось немало труда, чтобы раскопать снежную кучу и отогнуть край полога, плотно прикрывавшего вход. Из землянки повеяло острым застоявшимся запахом диких луковиц, высушенными кореньями. Это подбодрило Сьюка, и он решился шагнуть в полутьму жилища, все же по-ребячьи жмурясь от страха. С первого взгляда здесь все было, как в других жилищах. Посередине чернели закопченные камни очага, за ним на двух небольших валунах стояла выдолбленная колода с грудой оленьих шкур--видно, старый колдун любил спать в тепле. Вдоль стен тянулся ряд глиняных горшков в берестяных плетенках. Прежний колдун в последний раз вышел из землянки в осеннюю пору, когда делали запасы. Что могло быть в горшках?
Сьюк поочередно стал приподнимать промазанные глиной покрышки. В одном сосуде было что-то светлое и твердое. Сьюк ковырнул пальцем--сало! В другом хранились луковицы, в третьем--куски копченой оленины. Сколько пищи, которая еще вчера могла лишь присниться, принадлежало ему одному! Разгрызая промерзшую сладковато-горькую мякоть луковицы, Сьюк жадно перебирал темно-бурые куски оленины, выискивая те, на которых желтоватый пласт жира был потолще. Он яростно отдирал зубами волокна затвердевшего мяса, осматриваясь по сторонам, и вдруг попятился к выходу. Из полутьмы на него смотрело непонятное страшное чудовище. Охваченный страхом, Сьюк продолжал отступать, пока плечом не приподнял полог. Луч дневного света, ворвавшись сквозь щель, упал на стену. Сьюк перевел дыхание. Никакого чудовища не было. На выделанной оленьей шкуре углем и охрой был нарисован Таро, Друг охотников.
Сьюк узнал его по горбу и огромной ступне. На изображении кое-где чернели дыры, в плече Таро застрял дротик. Юноша ужаснулся: старый колдун посмел поднять руку на Друга, посмел причинить ему боль! А разве не Таро послал ночью лебедя и спас Сьюка от гибели? Юноша торопливо выдернул дротик, торчавший в плече покровителя.
--Пусть твоя рана заживет поскорее,--шептал он, разглаживая рваные края дыры.--Ты подарил мне удачу, и я никогда не буду делать тебе больно.
Побеседовав так с Таро, Сьюк решил, что дружба между ними налажена, и совсем успокоился. Теперь следовало бы развести в очаге огонь, чтобы прогреть промерзшую за долгую зиму землянку. Юноша разыскал у очага зажигательную доску и палочку. Обложил лунку в доске сухой травой и принялся быстро вращать палочку. Трава дымилась, но не вспыхивала. Сьюк со злостью повторял:
-- Гори, гори,--пока наконец не показался синеватый язычок огня.
Вскоре из очага потянуло сладковатым запахом дыма, потом повалили густые клубы, едкие и горькие. Сьюк откинул меховой полог входа на верх землянки и присел перед очагом на корточки, привычно пригибая к земле голову. Белесый дым слоем поднимался кверху, плавно колеблясь от струй морозного воздуха, стлавшегося понизу.  Когда камни очага накалились, Сьюк перестал подкладывать сучья. Остатки дыма вытянуло наружу, дышать стало легче, глаза больше не слезились. Юноша опустил полог, подоткнул его поплотнее и при свете догорающих углей еще раз оглядел свое новое жилище. С восточной стены, против входа, на него смотрел Друг охотников--Таро, но Сьюк его уже не боялся. Северная стена была в несколько рядов завешана меховыми шкурами. Юноша осторожно приподнял висевшую сверху лосиную шкуру. На обратной ее стороне был нарисован большой, с ветвистыми рогами лось. Под лосиной оказалась оленья шкура, на ней углем и охрой был изображен олень, на волчьей и рысьей--нарисованы волк и рысь. Не было только медвежьего меха. Но тут же, в корзине из черемуховых прутьев, Сьюк нашел медвежий череп и под ним две пары высушенных когтистых лап.
 Перед молодым колдуном раскрылось несложное колдовство его предшественников. Не выходя из землянки, они могли колдовать над изображением тех животных, на которых собирались охотиться сородичи, и требовать от духов помощи. Отныне Сьюку предстояла такая же, как у его предшественников, одинокая жизнь: он должен был держаться в стороне от всех, никогда не заходить в землянки, где живут женщины. Говорят, хозяйки гор, лесов и рек очень ревнивы. Они не простят колдуну, если он подойдет к обыкновенной женщине. Он должен дружить только с ними или другими духами--мужчинами. А какие были эти духи--Сьюк не мог себе даже представить…
Этот день для Серой Курицы был не похож на другие. Вернувшись со Священной скалы, она прошла через все стойбище. На самом краю его примостилась маленькая землянка. Летом и зимой она стояла пустая и заброшенная, дым над ней вился только в те дни, когда «мудрые старухи» обучали новую колдунью. Здесь посвящаемая должна была прожить до новолуния. Старухи навещали ее поочередно и учили тому, что держали в тайне от всех сородичей, особенно от охотников,--искусству лечения больных, заговорам и заклинаниям.
Серая Курица руками разгребла снег у входа, приоткрыла полог, с порога поглядела, оставила ли ей предшественница достаточно хвороста, цел ли сосуд для воды, есть ли спальный мешок, и вернулась в стойбище. В эту землянку она войдет в новой одежде, сшитой про запас Заячьей Губой, с горячими углями из костра Главной колдуньи, чтобы разжечь здесь давно не горевший очаг.
--Пришла!--угрюмо встретила ее Заячья Губа.--Я и огонь не успела еще развести.
--Я подожду,--покорно ответила мать колдуна.
 Бормоча что-то под нос, старая колдунья достала из большого берестяного короба все, что полагалось надеть новой колдунье. Сверху лежали сшитые из выделанной оленьей кожи рубаха и набедренники, к который привязывались длинные, выше колен, меховые чулки, внизу была уложена верхняя одежда: меховая, шерсть внутрь, безрукавка, разукрашенная множеством нашивок, и такая же малица с разрезом на груди, обшитая по краям лисьим мехом.
--Торопись!--проговорила Заячья Губа.—Торопись!
Серая Курица оглянулась. Входное отверстие не было прикрыто пологом, солнце заглядывало в землянку.
--Как может женщина показать солнцу свое тело?--не поддалась она хитрости старухи.--Если я нарушу обычай, ты же первая прогонишь меня…
--Хочешь быть Главной колдуньей?—Заячья Губа, уже не скрывая злобы, посмотрела на женщину, ускользнувшую от ее коварной уловки.
--Так сказала Вещая, сестра моей матери,--не опуская глаз, ответила Серая Курица.--Это помнят все мудрые старухи.
У Заячьей Губы в руках задрожали рябиновые прутья, которые она собиралась бросить в очаг, чтобы разжечь священный огонь. Вещей звали предшественницу Главной колдуньи. Перед смертью она предсказала, что Заячью Губу заменит женщина, носящая имя птицы. Но Заячья Губа была не из тех, кто легко уступает другому дорогу.
--Не скоро, не скоро это будет!--крикнула она матери колдуна.--Не дождаться тебе моей смерти.
 Костер разгорался. Обе женщины присели на корточки. От огня было горячо, а по ногам тянуло морозным воздухом от неприкрытого входа. Пока полыхало пламя, Серая Курица и Заячья Губа молчали. Медленно тянулось время. Наконец хворост вспыхнул в последний раз и рассыпался оранжевыми углями. Тогда по знаку хозяйки гостья опустила меховую полость. В землянке наступил красноватый полумрак.
Серая Курица сняла малицу и взглянула на старуху. Во время обряда переодевания главная колдунья должна заклинаниями призывать духов к той, что надевает одежду мудрых. Но Заячья Губа молчала. Быть может, она надеялась, что Серая Курица не посмеет прикоснуться к священной одежде без ее заклинания. Но старуха просчиталась--женщина знала священные заклятья! Громко выговаривая одно слово за другим, Серая Курица сняла старую одежду. Не дождавшись приказания Заячьей Губы, она упала на вытянутые руки и изогнулась дугой над еле тлеющим очагом.
 Новая колдунья заклинала огонь, чтобы он очистил ее тело от всех болезней, уберег от злых наговоров и недобрых духов чужих стойбищ и сделал непобедимой, как сам огонь, от силы которого трескаются даже камни. Со страхом и ненавистью смотрела старуха на мать колдуна. Власть Главной колдуньи велика. Ни одна из женщин стойбища не смела ее ослушаться. Даже охотники побаивались её, и сам Камень старался ей не перечить. Злобно щурилась старуха, глядя на Серую Курицу. Ей, матери нового колдуна, ведомы древние заклинания, она еще не стара, а Заячья Губа дряхлеет с каждой весной. Когда ее слабеющие руки уже не в силах будут поднять тяжелый посох, мать нового колдуна станет на ее место во время священных колдований.
 «Горе мне, горе!--думала Заячья Губа, прислушиваясь к словам, четко раздававшимся в землянке.--Горе мне!».
Кончив заклинания, Серая Курица оттолкнулась руками от земли и выпрямилась.
--Говори!--строго приказала она старухе.--Я и эти слова знаю!
И Заячьей Губе пришлось требовать от духов, чтобы они наделили могуществом ее соперницу, пока та не торопясь надевала новую, священную одежду. Едва старуха умолкала или пыталась пропустить нужное слово, Серая Курица тотчас договаривала заклинания.  Когда женщина облачилась в одежды «мудрой», Заячья Губа сказала со злостью:
--Как смела Вещая научить тебя словам мудрых? Ты же была тогда еще девчонкой!
--Так велели ей духи! Они сказали ей, что я буду великой колдуньей,--ответила Серая Курица.--Дай углей!
--Готовишься, готовишься,--прошептала старуха и с такой ненавистью взглянула на соперницу, что той стало страшно.--Только запомни, никогда не заплести тебе девять кос! Никогда не видеть тебе моей могилы, а я еще посмеюсь на твоей!
 Горячий уголь надо было нести в ладонях. Это было одно из испытаний, которое приходилось выдержать женщине, решившейся развести огонь в землянке колдуний. Старуха нарочно выбрала уголь, еще полыхавший синеватым огоньком. Подбрасывая в воздух и перекидывая его с руки на руку, Серая Курица почти бегом добрались до землянки на краю стойбища. Она бросила уголь в очаг, обложила его сухой травой и вздула огонь. Морщась от боли в обожженных ладонях, мать Сьюка понемногу подкладывала в очаг хворост, следя, чтобы все время горела хоть одна ветка рябины. Тревожные думы одолевали ее.
Серая Курица, как и все женщины стойбища, верила, что Главной колдунье ведомо будущее каждой из них. Заячья Губа сказала: «Не дождаться тебе моей смерти»,-- значит, она умрет раньше, чем эта уже совсем дряхлая старуха. А если смерть сама не придет к ней, Главная колдунья постарается наслать на нее беду. Надо остерегаться каждого ее взгляда, каждого слова, надо хорошенько подумать, что может сделать ей старуха.
 По обычаю, женщине, посвящаемой в колдуньи, полагалось не спать трое суток. Чем дольше она не поддастся сну, тем большей силой будет обладать ее колдовство. Тетка Серой Курицы провела без сна пять суток, и столько же не спала Заячья Губа. Преодолевая сон, будущая колдунья облегчала свое приобщение к таинственному миру духов, которые должны были наделить ее волшебной силой и мудростью, недоступными для непосвященных. В конце концов сон сваливал измученную женщину, она засыпала так крепко, что не почувствовала бы, даже если бы к ней приложили раскаленный уголь. А люди стойбища говорили: «Душа ее ушла далеко-далеко от тела».
Некоторые женщины после долгой бессонницы приходили в исступление--метались, кричали, бредили. Тогда сородичи шептались между собой: «Духи сами пришли к ней». Такая колдунья считалась сильнее той, которая впадала в мертвый сон на многие часы. «Главная колдунья очень хитра,--озабоченно думала Серая Курица, следя, чтобы не затухал огонь.--Не причинит ли она мне какой-нибудь беды, когда моя душа уйдет беседовать с духами?»
 Невесело было в это время и Сьюку. Ему было тепло, он был сыт. Но страх перед новой, неведомой жизнью не оставлял юношу. Впервые он сидел у очага без матери. «Что-то она сейчас делает?--тоскливо думал он.--Хорошо бы ей отнести немного еды».  Наложив полный горшок мяса и луковиц, Сьюк вышел из землянки. Чтобы сохранить в жилье тепло, он старательно притоптал в снег нижний край толстого полога.   Солнце только начало склоняться к лесу, но в стойбище было тихо.
Доверху занесенные зимними метелями землянки казались снежными буграми. Если б снег вокруг них не был так истоптан и завален всякими отбросами, никто бы не догадался, что здесь живут люди. Стойбище, летом такое оживленное и многоголосое, сейчас словно вымерло. Только из одной землянки несся надрывный плач ребенка. Верно, мать забылась в тяжелой дремоте.  Никого не тревожил его крик, такой жалобный и слабый, что Сьюк подумал:
--Должно быть, сегодня умрет.
Никем не замеченный, Сьюк прокрался к родной землянке, приподнял полог и остановился--в землянке никого не было, слой остывшего пепла лежал между камнями очага. Только теперь он понял что ведь и в жизни матери тоже наступили перемены. Теперь она мать колдуна --значит, и сама колдунья. Не здесь ее нужно искать, а в землянке Мудрых, на краю стойбища.
Серая Курица перебирала в памяти заклинания, оберегающие от порчи, которым ее в давние дни научила тетка, когда полог у входа зашевелился. Женщина в страхе вскочила--не духи ли старой колдуньи, Заячьей Губы, явились погубить ее? Но на пороге стоял Сьюк.
--Не входи! Не входи!--с таким ужасом закричала Серая Курица, что Сьюк испуганно попятился.
Она выбежала из землянки и, плотно задернув за собой меховую шкуру, сказала:
--Ни один мужчина не смеет перешагнуть за полог этого жилища. А колдун не должен даже близко подходить к нему.
--Я принес тебе такой вкусной еды, а ты гонишь меня,-- жалобно проговорил Сьюк.
--Теперь ты сам колдун и тебе нельзя приходить ко мне. Разве ты не знаешь, что твои духи враждебны нам, колдуньям?
На лице Сьюка было столько грусти, что материнская любовь пересилила с детства внушенный страх перед запретом.
--Духи послали лебедя, чтобы доказать, что ты настоящий колдун. Ты мой седьмой сын, а дочерей у меня никогда не было,--с гордостью сказала Серая Курица.--С того лета, когда ты родился, ни одному охотнику я не давала места у своего очага. Я верила, что мой Сьюк будет великим колдуном.
 У Сьюка все ниже и ниже клонилась голова, и он казался таким беспомощным и до слез разобиженным мальчиком, что женщина не смогла побороть в себе жалости к младшему сыну.
--Пойдем на Священную скалу,--с тревогой поглядывая на снежные бугры землянок, нерешительно сказала она.-- Там хоть люди не увидят нас.
Даже подарок Сьюка--горшок с едой--она не посмела внести в землянку колдуний и, торопливо сунув в рот кусок оленины, закопала его в снег у входа.
На том месте скалы, где в ту ночь лежал убитый лебедь, сидел ворон и терпеливо выдалбливал из углублений камня кусочки замерзшей крови. Увидев людей, он недовольно покосился на них и, словно угрожая, приоткрыл клюв.
--Нехорошо! Ох, как нехорошо!--Лицо Серой Курицы даже побледнело.--Не зря сторожит это место ворон. Гляди, как он сердито смотрит на нас.
Они зашли в узкую расщелину, куда не проникал ветер. Сьюк прислонил голову к груди матери.
--Нельзя колдуну прикасаться к женщине,--испуганно прошептала она, но все же рука ее, как прежде, легла ему на плечо.
  Оба помолчали, потом мать, как бы отвечая своим мыслям, тихо проговорила:
--Ворон не улетел, а раскрыл клюв. Нехорошо это!
--Он клевал кровь лебедя и рассердился, что мы ему помешали,--старался успокоить ее Сьюк.
Женщина покачала головой.
--Знаешь, Быстроногий Олень,--она назвала его так, как обычно звала в своей землянке,--мы сидим вместе в последний раз. Ты колдун, и я, твоя мать, буду теперь колдуньей. Скоро попаду в мир духов, и они…
--А на кого они похожи?
--Я их никогда не видела, но наши колдуньи говорят, что у духов туловище и голова человеческие, а ноги звериные или человеческие, зато голова такая, какой нет ни у одного зверя. Вернешься сегодня в землянку, сделай так, чтобы духи показались тебе…
--Как же это сделать?
--Откуда мне знать? Это знали колдуны соседних стойбищ, но их съел жадный Недруг, носящий кровавую одежду… Нас он не съел, потому что мы тогда скрывались за рекой. Наши мужчины убили чужого охотника, и мы, опасаясь мести его сородичей, переселились на островок Большого Озера. Кровавый Недруг уничтожил соседей, но к нам не нашел дороги.
--Кто же научит меня колдовать?
--Никто. Наш последний колдун не успел передать тебе свои тайны. Соседи с юга и севера вымерли, когда ты еще не родился. Теперь духи должны сами научить тебя.
Взмахивая зубчатыми крыльями и хрипло каркая, ворон медленно пролетел над их головой.
--Он не велит мне говорить,--вздрогнула Серая Курица.
 Солнце зашло, и тотчас розовый с лиловыми тенями снег начал синеть. Верхушки сосен почернели, а небо ярко зазеленело. Где-то вверху искрой блеснула первая звезда. Потом снег стал однообразно серым, скалы совсем потемнели, и разлапистые ветви косматых елей точно срослись с ними. Рука Серой Курицы, хотя обожженная ладонь все еще болела, без устали гладила чуть покрытую мягким пушком щеку сына. Сьюк не раз порывался спросить мать, что ему делать, если охотники потребуют, чтобы он начал колдовать, но всякий раз горячая ладонь матери зажимала юноше рот.
--Ворон велел молчать,--шептала Серая Курица.--Он послан духами следить за людьми!
 Стало совсем темно, из ниши потянуло промозглой сыростью. Серая Курица нехотя поднялась на ноги:
--Надо возвращаться в землянку, не то костер потухнет, а снова идти к Заячьей Губе мне нельзя. Она подумает, что я заснула и упустила огонь. Не забудь, сынок, придешь в свою землянку--потребуй от духов, чтобы они явились к тебе.
Сьюк не вставал, ему до слез не хотелось уходить.
--Ну вот, в последний раз, как раньше… когда ты был маленьким,--проговорила мать и, прижав лицо к его лицу, начала тереться своей щекой о его. Это была самая нежная ласка матерей стойбища.  Когда они подходили к поселению, мать сказала:
--Больше ко мне не приходи. Теперь ты колдун!
 Возвратясь в землянку, Серая Курица привычно раздула уже покрывшиеся пеплом угольки. Медленно разжевывая принесенное Сьюком мясо, она тревожно думала о сыне. Прежде бывало так: если старый колдун стойбища умирал, не успев передать своих тайн преемнику, из поселений юга и севера приходили мудрые старики и обучали нового колдуна всему, что знали сами. Теперь лишь ветер носился над обезлюдевшими землянками соседей, и некому было наставить Сьюка. Но старые охотники крепко держатся вековечных обычаев. Стоит Сьюку нарушить их-- ему перестанут верить, случится что-нибудь в селении-- скажут, что это новый колдун навел на стойбище беду.
Серая Курица с материнской заботой обдумывала, кто бы из охотников постарше мог рассказать ее сыну, что должен делать колдун в том или другом случае. Нельзя быть и за себя спокойной. Злобная старуха Заячья Губа только о том и думает, как бы наслать на нее беду. Встревоженная женщина решила принести жертву духу очага колдуний, чтобы он оберег ее от опасностей. Серая Курица отрезала от края малицы кусочек меха и, попросив огонь принять дар, положила его на камень очага. Дым тоненькой струйкой поднимался вверх, а не стлался по земле. Значит, дух огня принимал ее приношение! Это был знак, что ее просьба услышана.
--Будет ли мне беда от Заячьей Губы?--прошептала женщина и положила на край очага новую жертву--щепоть оленьего волоса. От сильного жара волосы стали спекаться и дымиться, а желтоватый дымок опять поднялся струйкой кверху.
--Не будет беды!--облегченно вздохнула она.—Заячья Губа не причинит мне вреда!






                Г Л А В А  4

   Усталый Сьюк без снов проспал до утра под ворохом мягких шкур. В золе еще тлели угольки, и юноша без труда раздул огонь. Потом сел перед очагом, спиной к страшному Таро, поставив у ног горшок с оленьим мясом и горшок с салом. Еще недавно, подобно другим подросткам, в который раз он перекапывал снег вокруг землянки в напрасных поисках обглоданных, но еще годных для варки костей и, возвращаясь с пустыми руками, с тоской глядел в исхудалое лицо матери – может быть, она раздобыла хоть что-нибудь из еды? Но мать могла предложить сыну только горькую кашицу из толченой разваренной сосновой коры.
А сейчас он хозяин больших запасов пищи. Но к радости примешивалась неведомая прежде забота. Мать сказала: «Сделай так, чтобы духи явились к тебе»… Но он даже не знает, чем их приманивать, как с ними говорить. Верно, они очень страшные, эти духи. Сьюк через плечо покосился на горбатого Таро. Тень юноши падала на свисающую со стены размалеванную шкуру. Когда угли в очаге вспыхивали, тень колебалась, и казалось, что Таро то поглядывает на свет, то прячется. Рука его была поднята, будто он грозил Льюку. Юноша поскорей отвернулся и подвинулся ближе к огню, доброму покровителю людей. То глядя на раскаленные угли, то закрывая воспаленные от дыма глаза, Сьюк думал все об одном--как быть? Скоро охотники соберутся на большой промысел. Как помочь сородичам?
 Кто как ни Таро, Друг охотников, может послать удачу? Вот если бы Камень попросил его на охотничьем языке, известном лишь посвященным! Таро сам великий охотник, он не отказал бы своим собратьям в помощи! Но как это сделать? Камень, как и другие люди стойбища, не должен входить в землянку колдуна.
 «Не повесить ли шкуру с изображением Друга на Священную скалу?»--подумал Сьюк, но тут же вспомнил, что ни одну вещь нельзя выносить, а затем вносить в землянку-- вместе с вещью в жилище колдуна могут проникнуть насланные по ветру злые наговоры колдунов из дальних стойбищ. Взгляд Сьюка, задумчивый и рассеянный, остановился на кучке речной гальки, лежавшей под колодой, в которой полагалось спать колдуну. Здесь были маленькие и большие камешки, круглые и плоские. Рядом с ними аккуратно разложены куски гранита с заостренными концами. На груди у Сьюка висел обернутый в бересту один из таких гладышей, на котором выбит замысловатый рисунок, оберегающий от болезней.
Когда прошлой зимой Сьюк захворал, старый колдун снял с его шеи ремешок с оберегом и выбил на другой стороне гальки еще один рисунок. Зажав кусок гранита в кулак, он приставлял его острым концом к гладышу, а по тупому ударял тяжелым камнем. На гладкой поверхности гальки появлялась белесая точка, колдун чуть передвигал острие гранита и вновь ударял по нему. Вскоре на камешке забелел двойной круг. Круг, да еще двойной, означал крепкую ограду. Так колдун хотел защитить Сьюка от злых духов и болезней.
Вспомнив колдуна, Сьюк припомнил и другое, совсем было им позабытое. Недалеко от стойбища, в лесных чащобах, укрыто озеро с маленьким островком посредине. Неглубокая речушка соединяла это озеро с рекой. Когда-то оно было большим, но потом начало пересыхать и постепенно превратилось в болото, поросшее ржаво-красным мохом. Суеверные жители стойбища считали эту трясину окровавленным ртом земли, поглощающим всех--и людей и животных,--кто осмелится ступить на нее. Но Сьюк не верил этим рассказам. Как-то в детстве в поисках птичьих яиц ему посчастливилось, перепрыгивая по кочкам, благополучно пробраться на островок. Там оказалось множество гнезд, и Сьюк вернулся в стойбище сытым и довольным. С этого времени каждый год весной, когда птицы откладывали в гнезда яйца, он прокрадывался к этому островку.
Там у него было любимое место--пологая из красного гранита скала, уходившая в воду. Сьюк нередко подолгу лежал на скале, словно ящерица, греющаяся на солнце. Однажды он забрался на островок поздним летом и, по обыкновению, пошел к скале. Вода, скрывавшая веснами большую часть скалы, теперь спала. Сьюк вскрикнул от удивления--на красном граните белел рисунок рыбы. Она изогнулась, словно семга, скачущая через камни порогов, когда она поднимается вверх по течению, чтобы метать икру. Сьюк наклонился и потрогал изображение рыбы пальцем. Поверхность рисунка была шероховатая из-за мелких выбоинок, потому-то она казалась матовой, хотя вся скала ослепительно блестела под лучами солнца.
Юноша очень удивился--кто мог сделать рисунок семги? Спросить у кого-нибудь из жителей стойбища он не смел. Сюда, на этот остров, привозили на вечное изгнание тех, кто нарушил обычай племени. Никому из сородичей не разрешалось приходить сюда. Сейчас в голове Сьюка все соединилось в одно: неизвестно откуда взявшийся рисунок семги, колдун, который выбивал узор на голыше-обереге и изображение Таро на шкуре. Сьюк даже вздрогнул, так его поразила новая догадка. Неведомый сородич, верно, приманивал к островку семгу ее изображением на камне! Он колдовал! Сьюк тоже так сделает, только еще лучше. Он выбьет на Священной скале фигуру Таро. Тогда сами охотники смогут просить об удаче своего друга.
  И вот на Священной скале, где издавна собирались колдуньи, вскоре послышался равномерный стук камня о камень. На поверхности ярко-красного склона, сглаженного ледником до блеска, сначала появилась голова Таро, потом большой горб. Сьюк изредка вытирал рукавом выступавший на лице пот. Руки немели от усталости, но он продолжал выбивать на твердом камне одну ямку за другой. Вот уже появилось туловище… Нога с огромной ступней… С каждым ударом все яснее вырисовывалась фигура Друга, совсем такая же, как на оленьей коже. Таро смотрел в сторону реки, почти круглый год кормившей стойбище.
--Пусть Главный охотник потребует, чтобы Друг вызвал из глубины моря в воды реки много-много жирной семги,-- бормотал Сьюк, сжимая кусок гранита.--Пусть ее наловят столько, чтобы хватило в запас на зиму.
Когда от усталости рука совсем онемела, Сьюк поднялся и, отступив на шаг, задумался--какими изобразить уши у Таро: длинными, как рассказывают старики, или короткими, как у всех людей.  Вдруг где-то поблизости раздался крик:
--Он осквернил Священную гору! Горе нам! Горе!
На том месте, где скала уходила под заросли вереска, стояла Заячья Губа и в ужасе трясла руками. На блестящей поверхности камня белели очертания ненавистного колдуньям горбуна! Как совершать теперь древние обряды, когда со скалы на колдуний будет смотреть Таро, покровитель мужчин и заклятый враг женщин? Сьюк навсегда лишил мудрых старух их заповедного места колдований… Ничего хуже этого не могло случиться! Рядом с Заячьей Губой стояли другие старухи, а позади всех—Серая Курица, которую они привели, чтобы обучить обрядам колдовства. Снизу от реки, спотыкаясь, бежали женщины. Они шли за водой, когда раздался крик старухи.
--Сьюк осквернил Священную скалу! Сьюк погубил всех нас!--хором вопили за Заячьей Губой старухи.
Мать Сьюка молчала. Несчастье казалось ей таким же страшным, как и всем другим женщинам. Но поправить сделанное нельзя, остается только одно--поскорее придумать, как отвести беду от сына.
--Смерть тебе, погубитель!--крикнула Заячья Губа и, не помня себя от ярости, шагнула к Сьюку.
Теперь юноша и сам испугался того, что сделал, но он хорошо знал, что ему несдобровать, если голос его не будет уверенным, а лицо спокойным.
--Не подходи!--громко сказал он.--Так велели мне духи. Тебе ли, женщина, восставать на Таро, покровителя охотников!
-- Мы не знаем Таро!--закричала Заячья Губа.--Наши духи сильнее!
--Если сильнее, пусть они прогонят Друга со скалы!
 Главная колдунья замолчала. Сколько бы она ни трясла руками, но с камня не стереть того, что на нем выбито.
--Духи колдунов враждебны нашим, потому они и велели Сьюку отнять у нас священное место,--наконец решилась вступиться за сына Серая Курица,--разве его вина…
Заячья Губа быстро обернулась к женщине.
--Это из-за тебя мы потеряли святилище!--рассвирепев, крикнула она и потянулась крючковатыми пальцами к лицу Серой Курицы.
Бедной женщине показалось, что старуха хочет проткнуть ей глаза, и она в страхе попятилась. Пригибаясь, как рысь перед прыжком, старая колдунья шагнула к ней. Шаг, другой, третий… Испуганная женщина в ужасе отступала все дальше и дальше от надвигавшейся на нее колдуньи.
--Мать,--закричал Сьюк,--порог!
Серая Курица покачнулась и, взмахнув руками, рухнула в кипящий поток.
--О-о-ох!--вздохнула толпа.
Заячья Губа выпрямилась. Сейчас она не чувствовала обычной слабости и озноба, не покидавшего ее даже под теплыми шкурами. Вот оно, неожиданное избавление от соперницы! Старуха не отрывала глаз от бурлящей желто-бурой воды. В густых клубах пены ей мерещилось ненавистной лицо той, что хотела стать поперек дороги.
--Женщина, носившая имя курицы, неправду говорила тебе Вещая.  Исполнилось сказанное мною вчера вечером: «Никогда не видеть тебе моей могилы, а я еще посмеюсь на твоей!». Сами духи внушили мне эти слова!--бормотала Заячья Губа, словно погибшая могла ее услышать.
Потом колдунья медленно повернулась к толпе и подняла свой посох.
--Так хотели наши духи! Так хотели наши духи!-- прохрипела она.--Вы видели, она сама ушла к Хозяину реки. Он требовал большого подарка… Теперь он скоро пошлет нам пищу.
 Старуха направилась к стойбищу. Две колдуньи, ее помощницы, подхватили ее под руки и бережно повели. Нельзя Главной колдунье выказывать немощь, она пошла, напрягая последние силы. Гибель Серой Курицы была так неожиданна, все произошло так быстро, что Сьюк и женщины на соседнем островке долго не могли опомниться. Уже скрылись за прибрежными кустами три старухи, а еще никто не двигался с места. Некоторые плакали, некоторые с жалостью смотрели на Сьюка, но не смели ничего сказать. Наконец испуганные и подавленные женщины одна за другой потянулись к стойбищу.
 Сьюк никуда не ушел. Он долго стоял не двигаясь, глядя прямо перед собой и ничего не видя. Потом опустился на камень и закрыл лицо ладонями. Над ним высоко поднимал руку покровитель охотников Таро, которого так боялись и ненавидели колдуньи. Чуть живые от усталости и вновь без добычи возвращались охотники в стойбище. Здесь их ждали небывалые новости--молодой колдун выбил на Священной скале изображение Друга, а дух порога взял к себе мать колдуна. Как ни был измучен Камень, он не пошел в землянку и не отпустил охотников. Все направились к скале и издали с удивлением и страхом рассматривали белевшего на камне горбатого Таро. Главный охотник переводил взгляд то на изображение, то на Сьюка, сидевшего на камне с опущенной головой. В первый раз он не знал, что сказать, как поступить. Наконец Сьюк встал и оглядел всех покрасневшими от слез глазами.
--Мои духи сказали: «Пока охотники будут слушаться старух, не видеть им от нас помощи!»--глухим голосом, не похожим на свой обычный, по-мальчишески звонкий, заговорил он.--Духи велели мне: «Выбей на скале Друга, и пусть сам Главный охотник просит у него помощи, а свою волю и решения мы будем передавать через тебя».
Камень совсем растерялся. То, что потребовал Сьюк, делало власть Главного охотника еще больше, это было на пользу Камню. Но тогда он, а не колдун будет отвечать, если охота окажется неудачной. «Ни при одном из колдунов так не было. Не хочет ли этот мальчишка обмануть меня?»-- размышлял старик, не сводя взгляда с бледного, ко всему равнодушного лица Сьюка.
Охотники тоже не знали, что думать. Все давно свыклись с тем, что мужчины промышляют, а колдун и колдуньи своими заклинаниями вымаливают им удачу. Теперь со скалы на них смотрит горбатый Таро, и колдун именем своих духов велит Камню самому вступать в беседу с Другом охотников. Много ли было пользы в этом году от заклинаний старух? Не лучше ли послушаться молодого колдуна и самим просить Таро о помощи? Ведь послал же он вчера через Сьюка лебедя. Охотникам вспомнились когда-то слышанные ими рассказы о чудесных делах Друга, не забывающего своих сородичей. Устало переминаясь с ноги на ногу, они обдумывали скупые слова колдуна. Но никто не осмеливался заговорить первым. Это надлежало сделать Главному охотнику. Однако старик все еще не мог понять, как отнестись ему к новому решению духов. Льок опять нарушил тягостное молчание.
--Если охотники никогда больше не обратятся к колдуньям, мои духи позволят им самим колдовать на священной скале,--медленно и громко сказал он.-- Приходите завтра сюда просить у Друга удачи.
Камень посмотрел на стоявших позади него охотников.
--Придем на скалу! Попросим у Друга удачи!-- закричали они.--Разве на охоте мы не сами колдуем?
--Теперь идите все в землянки,--подняв правую руку, приказал Сьюк,--когда встанет солнце над рекой, будьте здесь с дротиками и стрелами!
Если колдун поднимал над головой руку, это означало, что он передает решение своих духов и охотники должны выполнять сказанное. Камень недовольно, из-под нависших бровей всматривался в молодого колдуна. Но и он, Главный охотник, не смел возразить колдуну, стоявшему с поднятой рукой. Опустив голову и хмурясь, старик медленно повернулся и пошел к березовому стволу, переброшенному через поток.
 Главный охотник остановился перед этим скользким, неверным мостиком и протянул руку. Ее тотчас взял шедший за ним охотник и сам протянул руку тому, кто был рядом с ним. То же сделал и третий, и четвертый, и пятый… Живая цепь перешла по шаткому бревну над клокочущих потоком. У Священной скалы остались Сьюк и еще три охотника. Это были его братья. Им надлежало совершить обряд расставания с матерью. Каждый из них понимал, что быстрое течение давно унесло ее тело к взморью, но гибель настигла мать у этого места, здесь и надо было прощаться с нею. У подножия скалы, на самом краю обрыва, стали два старших брата. Чуть поодаль от них--шестой сын. Младший, седьмой сын Серой Курицы--колдун Сьюк, остался на скале.
Обычай запрещал плакать и сожалеть об умершем. Надо быть веселым, чтобы умершему не хотелось покинуть живых.
--Ты не уходи от нас!--громко, насколько позволял ему голос, крикнул старший сын Серой Курицы.--Мы скоро принесем тебе еду. Хочешь жирной гусятины или мягкой утиной грудки?
--Мы не забудем тебя,--сказал второй сын.--Мы помним твои заботы о нас.
--Первого бобра, что я поймаю, я брошу в поток,--пообещал Вол, ее шестой сын,--пусть Хозяин порога отдаст его тебе. Ты всегда любила мясо бобра.
 Настала очередь Сьюка. Он знал, что нельзя плакать, но губы помимо воли тряслись и по щекам катились слезы. Он стал на колени, прижался лбом к холодному граниту скалы и что-то зашептал. Даже Вол, стоявший к нему ближе других, не услышал, о чем говорил Сьюк. Грохот порога заглушал шепот брата.
 Недолго пустовала Священная скала. Старому ворону не стоило прилетать сюда издалека. Только раз или два успел он ударить твердым клювом в трещину на камне, где еще темнели капли лебединой крови, как ему снова пришлось взметнуться ввысь: на скале появилась Заячья Губа. Она приплелась одна, без обычных спутниц, опираясь на два длинных батога. Ее землистое лицо было покрыто испариной, дрожали иссохшие руки, подгибались колени. Волоча распухшие ноги, старуха с трудом поднялась на скалу. Она встала перед изображением Таро и, сунув под мышки концы батогов, чтобы не упасть, протянула руки.
--Исчезни,--неуверенно бормотала колдунья, не спуская глаз с горбуна, белевшего на красной скале.--Говорю тебе, исчезни!
От истощения кружилась голова, осекался голос, холодный пот леденил тело. Временами у нее мутилось в глазах, и тогда очертания ненавистного Таро начинали расплываться, бледнеть. Казалось, еще немного--и гранит опять станет гладким и чистым, каким был до сегодняшнего утра. Шепча заклинания, колдунья устало смыкала веки, но, раскрыв глаза, опять видела горбуна. Сколько ни шептала Заячья Губа, лютый враг не исчезал. Чуть живая старуха побрела прочь. Сделав три шага, она остановилась и через плечо еще раз с отчаянием взглянула назад. Может быть, сейчас он все-таки исчез? Но Друг охотников по-прежнему смотрел на нее со скалы.
Отныне священное место не принадлежало колдуньям, больше не ступят сюда ни Заячья Губа, ни послушные ей старухи. Их заклинания, испокон веков раздававшиеся на этой скале, больше никогда не сольются с гулом порога. И всему виной этот безбородый мальчишка! Какой же казнью покарать осквернителя Священной скалы, посмевшего отнять ее у мудрых?!






                Г Л А В А  5

   По широкому простору бухты моря то там, то тут чернели лунки, затянутые тонкой ледяной коркой. Лунки пробивали по две в ряд, из одной в другую протягивали широкие ремни и привязывали к вмерзшим в лед кольям. Рано утром к бухте приходили женщины стойбища. По двое становились они у каждой пары отверстий--одна у правого кола, другая--у левого. Отвязав концы ремней, они осторожно вытаскивали из-подо льда перемет--широкую сыромятную полосу, на которой было прикреплено около десятка ремешков с костяной спицей-крючком на каждом. Под толстым льдом медленно плавала в полумраке тресковая молодь. У этой рыбы плохое чутье, ей надо натолкнуться на крючок, чтобы заметить и проглотить наживу. Много было расставлено подо льдом снастей, но скуден улов--две-три большеголовые рыбины на перемет уже считалось большой удачей. Чаще же всего приходилось заводить снасти обратно под лед, не сняв ни одной рыбины. Женщины снова накрепко привязывали концы ремня к кольям и с тоской загадывали: попадет или не попадет завтра хоть какая-нибудь рыба?
От стойбища до бухты было не близко. В эту голодную пору немногие женщины имели силу добраться до залива и вернуться обратно. Самые слабые оставались в стойбище вместе с детьми и старухами. Они садились на корточки у входа в землянку и, повернув головы в сторону взморья, скрытого за лесом, томительно ждали, что добудут сегодня рыбачки. Неужели опять не принесут ничего? Нетерпеливым детям не сиделось на месте. В конце концов, незаметно для самих себя, ребятишки выбирались на тропу, чтобы поскорее выведать от матерей, сколько они несут еды. Чаще всего улов помещался в плетеном из лыка коробе одной из женщин.
Редко выпадал день, когда на каждую землянку доставалось по целой рыбине. Тогда над всеми землянками поднимались клубы дыма. В месяц обилия люди выедали лишь мясистую спину сырой рыбы, выбрасывая все остальное. Когда добычи было много, ее не берегли. Но теперь раскромсанную рыбу разваривали в глиняном горшке до того, что она кашицей оседала на дне. Только затем начинали хлебать эту мутную ушицу. Каждый день начинался проводами рыбачек и охотников, тянулся в томительном, полном надежд ожидании и чаще всего кончался горьким разочарованием.
 Но то утро, когда охотники должны были собраться колдовать у Священной скалы, началось по-другому. Охотники потихоньку от женщин отправились к порогу на реке, а не на охоту, женщины же и вовсе не вышли из стойбища. Ночью умерла старуха, одна из помощниц Главной колдуньи, и навеки затих грудной младенец. Хотя смерть теперь была частым гостем в стойбище и к ней привыкли, она всегда вызывала много шума и суетни. Умершую колдунью по обычаю полагалось отнести на Священную скалу, прислонить ее к Стене мертвых и совершить обряд расставания и проводов в Страну духов. А хоронить ее надо было у землянки, где она жила с младшей дочерью, и внучкой, чтобы колдунья и после смерти охраняла их покой,--у этой землянки еще не было своего «охранителя». Тех же, кто умрет потом в этом жилище, уже не зароют возле него, а унесут в лес.
Когда Главной колдунье сказали о смерти ее помощницы, Заячья Губа пришла в замешательство. Сьюк осквернил Священную скалу, и теперь невозможно было совершить установленный обряд. Растерянность Главной колдуньи передалась ее помощницам. Имя Сьюка не сходило с их языка.
--Проклятый мальчишка!--бормотала Заячья Губа.--Ты еще пожалеешь, что пошел против меня!
 После долгих колебаний Главная колдунья решила совершить обряд расставания тут же, у землянки.  Умершую вынесли из жилища и положили у западной стены. Всем в стойбище нашлось дело: надо было выкопать яму, чтобы скрыть тело, надо было натаскать камней, чтобы сделать над могилой насыпь. Это лежало на обязанности женщин и девушек. А старухи уселись вокруг умершей. Заячья Губа положила ее голову себе на колени и опустила руки на плечи мертвой.
--Ты должна оберегать свою дочь,  Белку и заботиться о ней,--нараспев проговорила она, глядя в лицо умершей.
--Ты должна оберегать Белку,--хором повторили сидящие вокруг старухи.
--Ты должна охранять Зорьку, свою внучку,-- продолжала поучать мертвую Заячья Губа.
  Один за другим следовали наставления Главной колдуньи, и старухи хором повторяли их. Потом Заячья Губа напомнила умершей, что надо передать предкам от имени живущих--дочерей, внучек, правнучек. Когда все наказы и все поручения были перечислены, Главная колдунья наклонилась к уху умершей и зашептала:
--А еще--вели духам наказать осквернителя Священной скалы! Ты знаешь, имя его Сьюк, не забудь же сказать о нем.
  У измученных голодом старух не хватало сил нести тело на руках. Умершую положили на оленью шкуру и подтащили к выкопанной яме. Тело засыпали землей, потом каждый, от старого до малого, повторяя одно и то же: «Не уходи от нас, защищай нас», стал бросать на могилу камни, пока над ней не вырос продолговатый холмик.
  Ребенка похоронили без всякого обряда. Мать бережно завернула его в шкуру лосенка, снесла в лес к заранее облюбованной ею березе и повесила свою ношу на сук. Зато если при погребении старухи никто не уронил ни слезинки, здесь, у старого дерева, было пролито немало слез. Только после того как похоронили умерших, женщины пошли к взморью. Улов сегодня был не лучше вчерашнего. Может, и в эту ночь кто-нибудь, тихо заснув, больше не проснется. Смерть от голода легкая--она совсем незаметно приходит во время сна.
 







               







                Г Л А В А  6

 Еще только начинало светать, а Сьюк уже сидел у Священной скалы. Молодому колдуну было грустно. Теперь он остался совсем один. Никто не поможет ему советом, никто не расскажет о древних поверьях, а ведь мать знала их много.  Сегодня, чуть поднимется солнце, охотники придут к Священной скале просить духов послать удачу. Счастливая охота очень нужна людям стойбища, они больше не могут голодать. Удача нужна и самому Сьюку. Ведь если охотники и сегодня вернутся без добычи, Заячья Губа, погубившая мать, скажет, будто Сьюк, осквернитель Священной скалы, прогневил духов. А как сделать, чтобы колдовство было верным?
  И вдруг до его слуха откуда-то сверху донесся еле слышный знакомый звук. Сьюк поднял голову. В чуть светлеющем небе он ничего не увидел, но знакомый звук повторился. Сомнений не было--это летели гуси. Сьюк радостно засмеялся. Чтобы приманить семгу--выбивают изображение семги, чтобы приманить гусей--он выбьет на скале гуся. Надо спешить, пока не взошло солнце. В назначенное время охотники вместе с Камнем, нахмуренным и озабоченным, пришли на островок. Они с удивлением увидели, что на скале, подле огромной ступни Таро, появился большой, толстоклювый и длинношеий гусь.
Сьюк, указывая на новый рисунок дубинкой, сказал:
--Пусть каждый охотник метнет в птицу мою дубинку. Кто попадет сейчас, тот не промахнется и на охоте.
--Так делали наши старики! – воскликнул Нак, один из самых старых охотников.--Откуда Сьюк узнал этот обычай?
--Это духи его научили,--ответил другой старик.--Кто кроме нас, мог знать об этом?
«Пусть верят, что духи»,--подумал Сьюк.
 Он протянул дубинку молодому охотнику, стоящему с краю. То был Бан, который несколько зим назад учил маленького ЛСьюа охотиться за линяющими гусями. И это была большая ошибка--дубинку, конечно, надо было вручить Главному Охотнику.
Глухой рокот, пробежавший по толпе, и гневный возглас оскорбленного старика смутили неопытного колдуна. Но Бан не исправил промаха Льока.
--Раз колдун дал мне, значит, так нужно!--размахивая дубинкой, громко сказал он.
Главный охотник выхватил дубинку из рук Бана.
--У Камня есть еще сила,--угрожающе проговорил он.-- Может, хочешь побороться со мной?
Бан молча опустил голову. Он хорошо знал, какие страшные руки у старика: схватил--не выпустит живым.
--Будешь бросать последним,--приказал Камень и, далеко отведя руку, метнул дубинку.
Она со свистом описала дугу и конец ее ударил по шее выбитого на скале гуся. Старик горделиво взглянул на толпу --меткость руки считалась главным качеством охотника--и передал дубинку стоявшему рядом с ним старому Наку. Сначала старшие охотники, потом те, кто был помоложе, один за другим метали дубинку в изображение гуся.
--Если ты попал в гуся сейчас, значит, попадешь и на охоте!--громко говорил Сьюк каждому, метко попавшему в птицу.
  Эти слова, сказанные колдуном, дружащим с Таро, рождали у охотников уверенность в удаче. Такое колдовство казалось им надежнее, чем малопонятные завывания старух. Охотники повторяли за Сьюком:
--Я попал сейчас, я попаду и в лесу!
Последним, как приказал Кремень, метал дубинку Бан. Молодой охотник был так обижен наложенным на него наказанием, что не попал в цель ни в первый, ни во второй раз.
--Теперь идите!--громко сказал Льок.--На маленьких озерах, среди скал, вы найдете добычу.
 Все разошлись, и у порога остались только Сьюк и Камень. Юноше стало страшно.
--Ты тоже иди,--пробормотал он, набравшись смелости.-- Твоя добыча будет богаче всех.
--Много колдунов сменилось на моем веку,--не слушая его, сказал старик.--Ты первый нарушил наши порядки.
--Мои духи велели так,--неуверенно ответил Сьюк,-- разве я могу ослушаться их?
 Главный охотник молча взял его за руку и подвел к самому краю скалы, под которой, зажатая в узком гранитном ложе, кипела вода порога.
--Пять зим назад с этого места я сбросил колдуна, посмевшего пойти против меня.--Камень не спускал глаз с побледневшего лица юноши.--Его духи не помогли ему и не покарали меня. И твои духи не помогут тебе!
Сьюк попятился, но Главный охотник крепко держал его руку.
--Я ничего тебе не сделал плохого…
--Сделал! Ты нарушил порядок,ты прогнал мудрых старух со Священной скалы, теперь они сердиты на меня. Ты хочешь свалить на меня вину за неудачи на промыслах! Сегодня ты ввел новый обычай…
--Старики сказали, что он был раньше.
Камень так сжал руку Сьюка, что тот невольно вскрикнул.
--Помни, если не хочешь себе беды: как жили мы раньше, так и теперь должны жить!
Старик наклонился к юноше так близко, что косматая его борода коснулась лица Сьюка. Ладони старика легли на плечи Сьюка, все крепче и крепче сдавливая их. И вдруг юноша почувствовал, как отделяется от земли. Показалось, будто со всех сторон надвинулась темнота. Шум порога стал ближе и сильнее, потом стал удаляться и глохнуть. Юноша запомнил, как сверкнули над его лицом страшные глаза Камня. Больше он ничего не помнил. Когда Сьюк очнулся, грозного старика не было на скале. Юноша приподнялся и застонал--плечи сводило от острой боли. Много силы еще было в руках Камня, столько лет оберегавшего свою власть над стойбищем.
Вести по селению разносились быстро. Не успели охотники покинуть скалу, как Заячья Губа уже знала все. Мальчишка завел новый порядок--сегодня охотники сами колдовали на священном месте, издревле принадлежавшем мудрым старухам.
 «Если мужчины перестанут верить нашим духам, что будет с нами, колдуньями! Не захотят слушать наших заклинаний--не захотят и заботиться о нашей старости»,-- горько думала старуха.
 Но Главная колдунья не могла так легко выпустить власть из своих цепких рук. Она решила поговорить с Камнем. Выйдя на тропинку, ведущую от Священной скалы к лесу, Заячья Губа, опершись на длинный посох, стала ждать. Камень и в самом деле скоро показался из-за поворота.
--Не моя вина,--увидев ее, сразу сказал старик,-- справляйся сама с мальчишкой.
 Он хотел пройти мимо, но Заячья Губа протянула батог поперек тропы.
--Разве колдун выше Главного охотника?--спросила она.
--Откуда я мог знать, что он затевает?--угрюмо взглянул на нее Камень.--А теперь охотники верят ему.
--Что будет, если желторотые станут попирать обычаи старших?
--Сейчас он лежит на скале. Теперь он многое понял. Может, станет умней?--уклончиво ответил Главный охотник и, обойдя протянутый поперек тропы батог, пошел дальше. Потом обернулся.--Мы сверстники. Разве твоя молодость не была моей молодостью?--медленно проговорил он.--Обида твоей старости--обида для меня!
Старуха долго смотрела ему вслед, пока он не скрылся за густым ельником. Затем она побрела в стойбище.  Сьюк, возвращаясь после ссоры с Камнем в свою землянку, увидел бредущую по тропе колдунью. Встречаться с ней сейчас ему не хотелось. Юноша спрятался за ель. Едва передвигая ноги, пошатываясь и часто приостанавливаясь, мимо него медленно прошла колдунья. Сьюк услышал, как она бормотала:
--Я мудрая, а он глупее олененка. Справилась с его матерью, справлюсь и с ним…
 Как только старухи не стало видно, Сьюк вышел на тропу и острым камнем разрыхлил землю, на которой остался след ее ноги. Это считалось верным средством нанести врагу вред.
--Ты мудрая, а я хитрее тебя!--тихонько шептал он.



               





                Г Л А В А  7

Лунка опустила усталые руки и с трудом разогнула ноющую спину. Ослабевшей от голода женщине нелегко дочиста выскрести шкуру каменным скребком, а затем долго ее мять, чтобы она стала мягкой. Отдохнув, Лунка вновь принялась за это трудное дело. И вот оно подошло к концу. Лунка стала внимательно разглядывать шкуру, прикидывая, что можно из нее выкроить. Ей хотелось сшить одежду для того, кто добыл зверя. Но из одной шкуры выйдет одежда только для маленького Нао.
 Молодая женщина бережно спрятала скребок в кожаный мешочек, всегда висевший у пояса, и достала оттуда каменный, заостренный с одного края нож. Положив нож около себя, она, перед тем как начать кроить, еще раз растянула шкуру. Тут край полога отогнулся, и в землянку проскользнул Нао--радость и гордость Лунки. Увидев малыша, мать отбросила шкуру в сторону. Шкура легла мехом вверх, шерсть на загривке и по хребту встала дыбом. Нао--пятилетнему охотнику--сразу стало понятно: большой голодный волк, ведь весной все голодны, подкрадывается, чтобы вцепиться в горло матери. Но Нао мужчина, он ее защитит.
--Не бойся!--закричал мальчик.--Я его сейчас убью.
 И он бросился в угол землянки, где висел его маленький лук со стрелами.
Лунка, улыбаясь, отступила в сторону. А Нао припал, как заправский охотник, на одно колено, натягивая тетиву. Слабо прожужжав, маленькая стрела запуталась в густом волчьем меху. Мальчик с гордостью взглянул на мать, потом шагнул к своей добыче. Надо взять стрелу, их у него не так много. Он протянул руку и отдернул--а вдруг волк только притворился мертвым. Он помедлил. Шкура, как ей и полагалось, лежала неподвижно. Тогда Нао, опять почувствовав себя неустрашимым охотником, решительно взял стрелу. Облегченно вздохнув, Нао вспомнил, зачем он пришел в землянку. Снова став маленьким мальчиком, он захныкал:
--Есть хочу… Дай есть…
 Молча сняв с горячей золы очага горшок, Лунка поставила его перед Нао.  Усевшись на корточки, мальчик попробовал варево. Сделал два-три глотка и заныл:
--Горько… Ой, как горько…
Лунка сама знала, что сколько ни вываривай сосновую кору, сколько ни сливай с неё воду, она все равно останется горькой. Но все же это хоть какая-то еда. Мальчик поплакал немножко, потом затих. Всхлипывая, он подобрался поближе к очагу и, согретый его теплом, вскоре заснул. Лунка привычно раздула угли, подбросила в очаг сухого валежника и принялась при неровном, вздрагивающем свете выкраивать одежду для Нао из дважды убитого волка. Шкуру она положила мехом вниз на большой плоский камень. Сильно нажимая концом ножа, женщина неторопливо водила острием по одному и тому же месту, пока не прорезалась кожа. Терпеливо передвигая нож, она отделила от шкуры ненужные куски. Теперь можно начать шить.
Лунка достала из своего мешочка проколку, костяную иглу и связку оленьих жил, гибких и крепких. Не зря женщина размачивала и мяла их долгими зимними вечерами. Острой проколкой, сделанной из расщепленного ребра лося, она провертела по краю шкуры ряд дырочек, а потом стала продергивать через каждую дырочку тупую иглу с жилой, сшивая куски меха. Молодая женщина так занялась кропотливой работой, что не заметила, как приоткрылся полог. Наклоняя голову под низким накатом потолка, в землянку вошел широкоплечий охотник. Тут только Лунка обернулась.
--Бан!--сказала она радостно и тотчас подавила вздох-- как насытить усталого охотника горшочком отвара из коры?
Бан молча шагнул к очагу и положил на колени женщины большого тяжелого гуся.
--Я подбил трех!--с гордостью проговорил он.--Двух отдал хозяйкам еды, а этого принес сюда. Камень сказал: отнеси в землянку женщины, у очага которой ты спишь.
Быстрые пальцы Лунки уже ощипывали птицу. Радость сияла на ее лице. Она всегда знала, что Бан--лучший из охотников стойбища. Словно отвечая ее мыслям, молодой охотник сказал:
--Не я один вернулся с добычей. Новый колдун крепко подружился с Таро. Мы, охотники, сегодня колдовали с ним у Священной скалы. И вот видишь…--Он кивнул на гуся.
Лунка, ощипав и распотрошив, положила птицу в самый большой горшок, какой нашелся в ее хозяйстве.
--Сьюк совсем еще мальчик,--раздумчиво сказала женщина.--Кто знал, что он такой хороший колдун.
--Таро любит молодого колдуна,--убежденно сказал Бан.--Как ему его не любить? Сьюк, если б не был колдуном, сам стал бы ловким охотником. А теперь дела пойдут еще лучше. Придет весна, дичи станет больше, и Таро будет ее выгонять навстречу нашим копьям и стрелам. В горшке, стоявшем на очаге, громко забулькало. Вкусно пахнувший пар стелился под низким потолком землянки. По другую сторону очага зашевелился Нао. Ему приснилось, что чудесно пахнувший кусок жирного оленьего мяса убегал от него. Нао никак не мог его догнать. Он потянулся за ним и проснулся от резкого движения.
Наяву он почувствовал тот же восхитительный запах. Приподнявшись, мальчик увидел гуся, варившегося в горшке, и сидевших у огня мать и Бана--большого охотника, которого Нао помнил с тех пор, как помнил себя и на которого он обязательно будет похож, когда вырастет. Маленькими руками он потянулся вперед--он сам не знал, к горшку с гусем или к Бану,--и счастливо засмеялся.












               





                Г Л А В А  8

Наконец наступила долгожданная весна. Высоко в сиявшем небе затрубили почти невидимые людьми журавли. Это был верный знак, что вот-вот прилетят бесчисленные стаи всякой птицы. И вправду, уже к вечеру на вскрывающихся ото льда озерах слышалось деловитое кряканье уток, громкое гоготанье гусей. Заглушая эти звуки сотней других, на большие полыньи спускались все новые и новые стаи. Держась в стороне от этой шумной сутолоки, проплывали парами важные, молчаливые лебеди. Нельзя было узнать еще совсем недавно по-зимнему угрюмых, безмолвных озер. На каждой льдине, на каждом свободном клочке воды, на скалах, по берегам кипела жизнь.
Большой гусь на склоне Священной скалы был теперь тоже не одинок. Сьюк выбил рядом с ним лебедя и трех уток. Чтобы охота была удачной, молодой колдун каждое утро метал в них дубинку. А так как охота и впрямь была удачной, никто не сомневался в пользе нового колдовства. Только Заячья Губа качала головой. Разве в прошлую весну меньше было дичи? Но вслух она не смела ничего сказать. Измученным долгой голодовкой людям хотелось верить в силу нового колдуна, в его крепкую дружбу с духами. Обрадованные обилием еды, они славили Друга охотников, милостивого горбуна Таро.
В первые дни охотники не пропускали ни одной птицы и поедали даже жесткое мясо гагар. Потом они начали охотиться с разбором. Куда бы ни ступила нога охотника, всюду кишела дичь! Над озерами и озерками, от болотистых кочек до тихих стариц реки и её притоков стоял стон от тысяч птичьих голосов. В воздухе и на воде, по болотам и вдоль берегов взлетали и камнем бухали в воду, перелетали с места на место, дрались и суетились неисчислимые стаи птиц.
Теперь всем было много дела! Охотники, не чувствуя холода, без устали били гусей, добычу более ценную, чем суетливая мелочь утиных стай. Убитую дичь сносили к условленным местам, откуда мальчишки перетаскивали ее в стойбище. Там тоже не знали передышки. Мясо гусей быстро портилось, и потому женщины и девушки день и ночь были заняты разделкой гусиных тушек. Как ни болели пальцы у женщин, никто не поддавался усталости. Сначала выдергивали твердые перья, потом выщипывали нежный подпушек. Сделав продольный надрез, с гуся сдирали кожу, покрытую слоем жира, и потрошили тушку. Внутренности, шея, голова и лапки поедались в тот же день, все остальное заготовлялось впрок. Самую мясистую часть гусиной тушки—грудку--вырезали и, нанизав на веревку из сухожилий, коптили в дыму. Кожу с жиром резали на кусочки и, вытопив жир, сливали в мешок из промытого оленьего желудка.
 Когда зимой копченые грудки и твердые тушки вкусно запахнут в горшке с кипящей водой, люди стойбища с благодарностью вспомнят шумное время прилета птичьих стай. Чем больше заготовлено весной, тем сытнее зима.  Каждый раз, когда колдуну надо было пополнить свои запасы, он приходил в стойбище к старухам, которых называли «хозяйками еды». Однажды, идя по тропе с пустыми плетенками, Сьюк встретил молодого охотника Бана, из-за которого так рассердился на него Камень. Бан остановил его.
--Вчера мой брат Зима,--сказал он,--подслушал, что Заячья Губа хочет навести на тебя порчу. Она околдовала кусок гусятины и велела моей матери дать тебе, когда ты придешь за едой. Что думаешь делать?
--Мои духи защитят меня,--ответил Сьюк, но голос его дрогнул.
 Не было у него веры в защиту тех, кого он ни разу не видел ни наяву, ни во сне!  Было две «хозяйки еды», которые выдавали пищу жителям стойбища. Сьюк мог бы не пойти к матери Бана, чтобы избежать опасности. Но он нарочно пошел к этой старухе. «Она не знает, что мне известно про хитрость Главной колдуньи,--думал он, направляясь к землянке, где провел свое детство Бан,-- скорее всего она хранит этот кусок отдельно от других».
Ничего не говоря, старуха прошла с ним по узенькому переходу в соседнюю землянку, где хранился запас пищи. Сьюк внимательно следил, как «хозяйка еды» снимала с деревянных спиц куски и клала их в корзину. «Не здесь, не здесь,--наблюдая за ее руками, мысленно твердил он.--Этот кусок она хранит не здесь, она положит его напоследок». Сьюк угадал. Почти наполнив плетенку, старуха сняла одиноко висевшую в стороне грудку гуся.
--Это такой жирный кусок,--проговорила она,--что ты можешь даже не варить его.
Сьюк выхватил у нее из рук плетенку и спрятал ее за спину.
--Отнеси этот кусок Заячьей Губе!--крикнул он.--Мои духи запрещают его есть.
--О, Сьюк,--прошептала оторопелая старуха,--ты действительно великий колдун!
Что-то бормоча и боязливо оглядываясь на юношу, она поплелась, выполняя его приказание, к землянке Заячьей Губы. «Если хитрость с заколдованным куском не удалась,-- провожая взглядом старуху, сказал сам себе Сьюк,--то колдунья придумает что-нибудь другое! Как же мне узнать о новой опасности?».
  Стояла пора, когда подростки разбредались по окрестным озеркам в поисках гнезд водоплавающей птицы, в которых среди пуха белели крупные яйца. Теперь Сьюк уже не был мальчишкой. Колдуну не пристало шарить в прибрежных кустах. Но вот запасы кончились, а идти к «хозяйкам еды» он боялся. Да и можно разве сравнить вкус свежих яиц с копченой гусятиной, пропитанной прогорклым жиром? И Сьюк решился. Однако, чтобы его не увидели за этим занятием, он забирался подальше от стойбища, в чащу. Однажды он набрел на такое место, где было очень много яиц. Наевшись вдоволь, он принялся собирать яйца про запас. Вдруг его чуткое ухо уловило какие-то странное потрескивание. Сьюк насторожился--это не был зверь, приближался человек. Он отступил за кусты: никто из сородичей не должен встретить его здесь, у гнезд.
  Шаги были не быстрые--детские, не твердые-- мужские, кто-то, тяжело шаркая, волочил ноги. Сьюк, чуть отогнув ветку, посмотрел. По еле заметной тропе плелась Заячья Губа.  В лесу уже темнело, и юноша не сразу разглядел, что тащит на плече старая колдунья. А она несла что-то тяжелое, видно было, как старуха сгорбилась сильнее, чем обычно. Всмотревшись, Сьюк чуть не вскрикнул от удивления. Заячья Губа несла ребенка. Сьюк узнал девочку, это была маленькая Птичка, прозванная так за звонкий голосок. «Куда она ее тащит?»--подумал Сьюк, тихонько пробираясь вдоль кустов за колдуньей.
 Лес становился все гуще, ели выше и чернее. Потом пошел бурелом, где любили прятаться рыси. Тут старуха осторожно положила спящего ребенка на опавшую хвою и, что-то невнятное бормоча, побрела назад. Когда колдунья скрылась за деревьями, Сьюк подошел к девочке. Сердце его дрогнуло от жалости. Скоро ночь, ребенка растерзают звери. За что злая старуха обрекла девочку на гибель? Сьюк, не раздумывая, поднял маленькое тельце и бережно понес к стойбищу.  Пройдя с полдороги, юноша остановился.
 «Если я отнесу Птичку матери, я никогда не узнаю, что замыслила Заячья Губа,--подумал он.--Но куда же деть девочку?». Сьюкк вспомнил про заветный островок, тот самый, дорогу к которому знал он один и где на камне у воды было выбито изображение семги. «Отнесу ее к кровавому рту земли,--решил он.--Зверей на островке нет, пищи вдоволь. С девочкой там ничего худого не случится. Посмотрю, что будет».
 Исчезновение девочки заметили не сразу. Весной дети всегда кормились яйцами, которые сами же отыскивали в лесу, и засыпали там, где их заставала ночь. Никто не беспокоился о ребятишках. Но когда на третий день девочка не вернулась в землянку, встревоженная мать побежала к «мудрым». Старухи принялись колдовать, но так и не узнали, что случилось с девочкой. А еще через день Заячья Губа объявила Сьюка виновником несчастья. Ветер донес до землянки колдуна неистовые крики женщин. Разрисовав лицо и руки охрой, Сьюк побежал в стойбище. Женщины встретили его угрозами.
--За что ты погубил мою дочь?--крикнула мать девочки.
--Разве твоя дочь погибла?
--Ты убил ее!--вмешалась Заячья Губа.--Мои духи сказали мне об этом.
«Так вот оно что!--подумал Сьюк.--Чтобы навредить мне, злая старуха не пожалела и ребенка».   Женщины в ярости подступили к колдуну. Тогда, подняв руки над головой и шевеля раскрашенными пальцами, Сьюк сам пошел на толпу. Толкая друг друга, женщины отпрянули назад.
--Вы слышали?--громко заговорил Сьюк.--Духи Заячьей Губы сказали, что девочка умерла…
--Да, да, да!--захрипела колдунья.--Духи так сказали!
--Мать!--повернулся Сьюк к женщине.--Заячья Губа говорит, что твоя дочь мертва. Мои духи знают, что она жива! Кому из нас ты веришь? Женщина заколебалась.
--Мое сердце не знает, кому верить,--прошептала она растерянно.--Не знает…
--Если веришь,--тихо сказал Сьюк,--что она жива, то скоро прижмешь ее к груди.
--Верю, верю, верю!--зарыдала несчастная.--Верю, что моя дочь жива.
Сьюк облегченно вздохнул.
--Женщины!--снова заговорил он.--Если я не найду ребенка, пусть падет на меня смерть! Но если девочка жива, пусть погибнет обманувшая вас Заячья Губа.
--Пусть будет так!--хором проговорили женщины.
Этот возглас стал приговором стойбища. Теперь или Сьюк, или старуха были обречены на смерть. Чтобы показать, что его духи сильнее, молодой колдун принялся колдовать. Для свершения колдовских обрядов полагалось разводить костер, но Сьюк и тут изменил древнему обычаю. Вытащив из-за пазухи кухлянки мягкую шапку из шкуры рыси, он надел ее и закружился вокруг главной колдуньи. Заячья Губа испугалась--такого колдовства она не знала. Стараясь все время быть лицом к Сьюку, чтобы предохранить себя от порчи, она завертелась вслед за ним, пока не пошатнулась и не упала. Когда старуха очнулась, колдун приказал ей и матери пропавшей девочки идти с ним к реке, где у берега стоял челнок, выдолбленный из ствола большой осины.
Сьюк направил лодку сначала по реке, потом свернул в речку, вытекавшую из озера. Сгорбившись, охватив голову тощими руками, сидела старуха на дне лодки. Мысли у нее путались, сердце щемил страх--уж очень уверенно блестели у Сьюка глаза. Не перехитрил ли мудрую Хозяйку стойбища проклятый мальчишка? Наконец челнок пристал к островку. Все трое вышли на берег. Сьюк стал рядом с женщиной и велел ей позвать дочь.
 Мать крикнула ребенка. Никто не отозвался. Она повторила свой тихий зов, но ответа не было. Тусклые глаза колдуньи начали оживляться. Она выпрямилась, насколько позволяла старчески согнутая спина, и что-то бормотала.
--Кричи громче,--приказал женщине Сьюк.--Мои духи зовут вместе с тобой.
 Мать закричала снова. Ее крик, молящий и жалобный, словно повис над островком. Из-за дальних деревьев отозвалось эхо. Женщина вздрогнула, а Заячья Губа развязала ремешок на лбу, и ее девять кос, гремя амулетами, упали на костлявые плечи.
--Слышишь?--торжествующе сказала она Сьюку.--Духи леса смеются над твоими духами!
Но Сьюк вскочил на поросший мхом камень и крикнул сам:
--Иди к нам! Твоя мать зовет тебя!
 И вот из глубины островка донесся чуть слышный голосок. Потом вдали раздвинулись кусты, и показалась девочка.
--Дочь моя, дочь!--Женщина бросилась к ребенку.
Увидев девочку, колдунья пошатнулась.
--Обманщица!--крикнула ей счастливая мать.--Не ты ли говорила, что моя дочь погибла? Значит, твоя сила ушла от тебя?
Сьюк посадил в шаткий челнок мать и ребенка, вскочил сам и оттолкнул лодку от берега. Колдунья осталась на островке. У стойбища толпа женщин ожидала, чем кончится спор Заячьей Губы с молодым колдуном.  Сьюк выпрыгнул из лодки с ребенком на руках. Высоко подняв девочку, он громко проговорил:
--Обманщица, сказавшая, что девочка умерла, осталась на островке у кровавого рта земли. Мои духи сказали: если она покинет его и войдет в стойбище--пропадет весь наш род!
Этим заклинанием Сьюк обрекал старуху на гибель. Теперь никто из жителей стойбища не посмел бы прийти ей на помощь. В память своей победы над колдуньей Сьюк высек на Священной скале старуху с пышным заячьим  хвостом. Тут же рядом он выбил другой рисунок--мужчина с оленьей головой ведет за руку ребенка. Оленью голову он изобразил, чтобы всем было понятно, кто спас девочку; Льоком--маленьким оленем--назвала его мать, когда он родился.
               




               








                Г Л А В А  9

   С незапамятных времен каждой весной в речную губу приходят громадные косяки сельди. Они собираются где-то в просторах  океана и, пройдя узкую горловину  моря, плывут много дней, чтобы войти в залив и нереститься на мелководье побережья. На всем длинном пути за косяком неотступно следует множество морских животных, птиц и рыб. Врезываясь в косяк, киты, белухи, моржи и тюлени заглатывают медленно движущуюся рыбу. Морские птицы, тучей носясь над косяком, то и дело ныряют с лету и вновь взмывают вверх с серебристой рыбкой в клюве. С глубины за лакомой пищей поднимаются хищные рыбы, среди них и проворная семга, провожающая косяк до самого места нереста, где сельдь так густо облепляет дно прибрежья своей икрой, что вода мутнеет от политых на икринки молок. Здесь отъевшаяся семга покидает сельдь, не выносящую пресной воды, и входит в устье полноводной реки, чтобы нереститься в ее верховьях, у озера, из которого река берет начало. Там, в тихих заводях, среди десятков островков, подрастает ее молодь, чтобы затем спуститься в море и через много времени вернуться обратно для нереста.
 Семгу не останавливают никакие препятствия, даже гранитная гряда порога, двумя островками перегораживающая течение реки. Стиснутая здесь в узком пространстве, вода кипит и ревет, дробясь о скалы летом и зимой. Мороз не в силах сковать поток, разбивающий в щепы даже бревна. Для людей стойбища ход семги был важным событием. Промысел на нее был легкий, а добыча большая. Заготовленное впрок вяленое мясо этой рыбы кормило стойбище в зимнюю пору; в свежем виде, розовое и жирное, оно было любимым лакомством.
Вот почему каждый год в селении с нетерпением ждали этого времени. Еще задолго до того, как в реке показывались первые рыбы, на Священную скалу выходили мудрые старухи призывать семгу заклинаниями. Но священное место было осквернено Сьюком, а Заячья Губа погибла. У ее помощницы, избранной Главной колдуньей, не было ни мудрости, ни хитрости Заячьей Губы. Растерялась ли она оттого, что теперь неоткуда призывать семгу, или хотела отомстить молодому колдуну за смерть Хозяйки стойбища, только она объявила, что этой весной по вине Сьюка семга не придет к порогу.
Предсказание старухи испугало женщин стойбища. Еще свежи были в их памяти страшные дни предвесеннего голода, и, хотя все сейчас были сыты, одна мысль о том, что не будет привычного промысла, приводила их в отчаяние, им казалось, что голод снова подкрадывается к селению.
--Чем будем жить?--кричали они.--Погибнем из-за колдуна! Горе нашим детям!
 Возвращаясь из леса в землянку, Сьюк услышал гул голосов, доносившихся сперва издали, потом все ближе и ближе. Он притаился за деревом и увидел, как толпа женщин, что-то кричащих и размахивающих руками, бежит от стойбища к его жилищу. Не смея подойти к жилью колдуна, они остановились поодаль, грозя кулаками и швыряя в землянку камни и палки. Громче всех кричала стоявшая впереди новая Главная колдунья. Из ее выкриков Сьюк понял, в чем его обвиняют.
 «Никак не могут угомониться эти глупые старухи, которых называют мудрыми!»--подумал Сьюк.
Он достал из мешочка, висевшего у пояса, кусок охры, раскрасил лицо и ладони, и незаметно подкравшись сзади замешался в толпе. Одна из женщин неожиданно увидела шевелящиеся раскрашенные пальцы и страшное лицо неведомо откуда взявшегося колдуна и с визгом метнулась в сторону. Тут его заметили и остальные женщины, с воплями бросились они врассыпную. Сьюк только собрался направиться к своей землянке, как увидел приближавшегося к нему Камня. Главный охотник, узнав о предсказании колдуньи, встревожился. В другое время он не стал бы слушать вздорной женской болтовни, но промысел семги был слишком важным для стойбища, да и говорила об этом не простая старуха, а Главная колдунья. Камень подошел к Сьюку и, сумрачно глядя на его раскрашенное лицо, сказал:
--Старшая мудрая говорит, что из-за тебя в этом году не будет семги. Что скажешь?
--Главную колдунью оставил разум. Семга придет, как приходила каждую весну.
Осмелевшие женщины понемногу стали собираться снова. Подошла и Главная колдунья.
--Он лжет!--крикнула она.--Семга боится горбатого Таро на Священной скале. Друга охотников слушаются звери, а рыбам он не хозяин. Женщины опять запричитали, а Камень нахмурился--может, старуха говорит правду, ведь путь семги лежит мимо скалы.
--Мои духи--верные друзья нашего стойбища,-- торжественно проговорил Сьюк.--Они не допустят несчастья, которое хотят наслать духи Старшей мудрой.
 Несколько дней волновалось стойбище. Охотники больше верили Сьюку, женщины--Главной колдунье, и спорам не было конца. В ожидании время тянется медленно, скоро всем стало казаться, что пора бы уже начаться лову, а семга все не шла… Главная колдунья ходила торжествующая, молодой колдун забеспокоился: «А вдруг семга не появится, и сородичи поверят старухе?»
Как-то вечером он вышел из землянки и направился в сторону взморья. В лесу, нагретом за длинный жаркий день, было тепло и душно от густого запаха свежей хвои, растопленной смолы, пряно пахнущей листвы, прошлогодней--гниющей на земле, и свежей--ярко-зеленой, пышно распустившейся на деревьях. В прозрачном сумраке белой ночи жизнь не утихала: на ветках и в кустах возились птицы, под прелой листвой шуршали какие-то ночные зверушки. На севере в это время лес не спит. Но вот деревья поредели, и с моря дохнуло солоноватой прохладой.
 Вскоре перед Сьюком развернулась гладь бухты.  Направо и налево тянулся каменистый берег, зигзагами уходящий в синеющую даль. На горизонте блеснул багровый краешек, потом выкатился шар солнца, сперва красный, а затем ослепительно золотой, от него к Сьюку потянулась искрящаяся огоньками дорожка. Начался прилив, усилился шум набегавших на берег волн. Зубчатый берег опоясался белой каймой пены. Сьюк не спускал глаз с залитой солнцем бухты. Воздух над ней был пустынным. Юноша постоял, выжидая, потом медленно пошел назад. Перед тем как войти в лес, он обернулся и радостно вскрикнул. Вдали в ясном небе будто замелькали хлопья снега--это летели чайки.
Сородичи Сьюка не добывали сельди--у них не было сетей, они не задумывались, почему каждый год после появления в бухте множества чаек к порогу приходит семга, кормившаяся сельдью. Они просто знали, что это так. Теперь Сьюк был спокоен. Вернувшись, он нарочно прошелся по всему стойбищу и всем, кто ему встречался, говорил одно и то же:
--Мои духи борются с духами Главной колдуньи, отгоняющими семгу. Как только мои духи победят, семга заплещется у островка. Глупая старуха думала поссорить Сьюка со стойбищем, но вышло так, что не Сьюк, а ее духи оказались врагами селения.
Когда ей рассказали о словах колдуна, ее по-старчески выцветшие глаза испуганно заморгали. Только сейчас она поняла, что натворила: появится семга--люди скажут, что Сьюк защитник сородичей, не будет семги--ее духи окажутся виноватыми. Беда, нависшая над головой старухи, не заставила себя ждать. Как-то на рассвете две большие семги выбросились на скалистый берег у самого порога. То сворачиваясь в кольцо, то расправляясь и с силой отталкиваясь хвостом от земли, они передвигались прыжками, огибая по скалам непреодолимые быстрины порога.
 Подростки, высланные Главным охотником подкарауливать приход семги, затаив дыхание, следили, как, обдирая бока об острые камни, рыбы перебирались через гряду скал. Вот они ударили хвостами в последний раз и, подпрыгнув, ушли в тихую воду выше порога. Подростки могли бы схватить их руками, но, пока семга на берегу, к ней нельзя прикасаться. Старики говорили, что это не рыба скачет по суше, а ее хозяева, духи, поэтому к ним даже подходить близко считалось опасным. Ловить семгу можно было только в воде. За первыми двумя семгами показались третья, четвертая… Подростки стремглав бросились в стойбище.
--Скачут! Скачут!--кричали они во все горло.
Голова колдуньи поникла, спина сгорбилась еще больше. Теперь беду не отогнать никакими заклинаниями! Но то, что было несчастьем для старухи, было радостью для людей стойбища. Начался лов, долгожданный лов, о котором столько грезилось в мучительные недели голодовки… Семгу ловили с плотов. Пока один из ловцов отталкивался шестом, чтобы плот медленно двигался против течения, двое других били рыбу. Подцепив гарпуном, вытаскивали добычу на плот, глушили и перебрасывали на берег. Подростки подхватывали одну рыбину за другой, складывали в плетеные корзины и волокли тяжелую ношу к женщинам. Женщины вспарывали рыбье брюхо, собирали в большие горшки икру и молоки и, распластав семгу, развешивали рыбу на жердях, чтобы она провялилась в дыму разведенных тут же костров.
 Утром четвертого дня рыба пошла реже, а на пятый только чешуя, блестевшая на камнях по берегу, напоминала о семгах-путешественницах. В очаге каждой землянки ярко пылал огонь. Стойбище праздновало двойной праздник-- окончание удачного промысла и переход мужчин в охотничий лагерь, где они должны были жить до осени, пока не кончатся месяцы охоты.
Ели и веселились всю ночь, а с восходом солнца охотники покинули землянки и направились в лес, к лагерю, обнесенному высокой изгородью. Пока длился лов, некогда было думать о Главной колдунье и ее злополучном предсказании. Старуха просидела эти дни в своей землянке, не смея показаться на глаза сородичам. Она знала, какая судьба ждет ее. Проводив охотников до опушки, женщины собрались у жилища старухи. Колдунья медленно вышла из землянки, у входа она остановилась, обернулась лицом к очагу, который больше никогда не будет ее греть, и шагнула за полог. На ее девяти косицах уже не болтались священные изображения, в руках не было заветного посоха из рябины-- дерева колдуний.
Спокойная, словно ничем не опечаленная, она поклонилась жалостливо смотревшим на нее женщинам--их она тоже больше не увидит--и неторопливо пошла прочь из селения, сопровождаемая несколькими старухами. Не говоря ни слова, не оглядываясь, она шла все вперед и вперед. Старухи понемногу отставали, только две из них, ее давние, еще девичьи, подруги, долго провожали ее в последний путь. Наконец и они повернули обратно к стойбищу. Старуха осталась одна. Она должна была идти, не останавливаясь, все дальше и дальше на запад, пока силы ее не иссякнут и не подкосятся старые ноги. Так карал род колдунью, духи которой нанесли вред стойбищу. На этот раз беда миновала, но люди стойбища считали, что это заслуга молодого колдуна, вступившего в борьбу с ее духами.
Всю жизнь без раздумий выполнявшая обычаи становища, старуха и сейчас покорно подчинилась жестокому закону рода. Даже оставшись одна, она не посмела присесть отдохнуть и шла до тех пор, пока не споткнулась. Неподалеку от нее из земли выходил толстый корень ели. Старуха подползла к нему, положила поудобнее голову и больше не двигалась. Она терпеливо стала ждать смерти, все равно какой--от жажды и голода или от хищных зверей.
   



               









                Г Л А В А  10

А следующий день после переселения охотников в лагерь к стойбищу подошел Вол. Он остановился на пригородке, не доходя до крайних землянок,--в месяцы охоты никому из живущих в лагере не позволяется входить в селение. Приложив ладони ко рту, он выкрикивал одно имя за другим.
--Ма-а-ан!.. Ты-ыб!.. Зима!..--неслось по стойбищу.
 Из землянок выскакивали юноши, чьи имена были только что названы, и с радостными лицами бежали к посланцу. Вол кричал так громко, что его зов долетел и до одинокого жилища колдуна. Молодой колдун прислушался-- брат выкрикивал имена его сверстников, но имени Сьюка не назвал. Все-таки Сьюк не утерпел и побежал к пригорку. Подходя, он услышал, как Вол говорил собравшимся вокруг него юношам:
--Вам шестерым Главный охотник велит сегодня вечером прийти в лагерь.
Юношам не надо было спрашивать, зачем их призывает Камень. Каждый год в эти дни происходил торжественный обряд посвящения в охотники, пришел и их черед. Они громко закричали от радости, а Зима даже запрыгал на одной ноге, но тут же спохватился--не пристало прыгать по-мальчишески тому, кто станет сегодня охотником.
 Сьюк стоял в сторонке и чувствовал себя еще более одиноким, чем тогда, когда впервые вошел в свое новое жилище. Хотя ему давно твердили, что он будет колдуном, он никогда по-настоящему не верил в это и вместе со своими сверстниками только и ждал, чтобы Главный охотник вручил ему лук и копье. Недаром он лучше других знал птичьи повадки и умел неслышно подкрадываться к дичи. Посвящение в охотники считалось самым значительным днем в жизни каждого, о нем мечтали с детства и вспоминали потом в старости. За что же его, Сьюка, лишают этой чести?
Когда взволнованные юноши разбежались по стойбищу, чтобы похвастать радостной новостью и подготовиться к ночному празднеству, Вол подошел к брату, стоящему с опущенной головой. Он сам был настоящим охотником и сразу понял, о чем горюет Сьюк.
--Ничего,--сказал он, желая утешить брата.--Ведь ты помогаешь нам охотиться, когда просишь у духов, чтобы наша охота была удачной.
Сьюк только вздохнул.
--А как их будут посвящать?--спросил он, думая все о том же.
--Зачем ты спрашиваешь про то, чего тебе нельзя знать?--упрекнул его Вол.--Разве я могу выдавать тебе тайны братьев-охотников? Ты же не можешь рассказать мне, как беседуешь с Таро.
Сьюку хотелось крикнуть, что он ни разу не видел духов, но как признаться в этом даже любимому брату!  Братья еще немного постояли молча, потом Вол вспомнил, что Камень ждет его, и направился в сторону охотничьего лагеря, а Сьюк подошел к юношам, о чем-то горячо толковавшим посреди стойбища. Завидев колдуна, юноши умолкли, а насмешливый Мен, с которым он еще мальчишкой постоянно дрался, сказал:
--Когда мы уйдем на охоту, смотри, старательней нянчи младенцев, не то старухи не будут кормить тебя!
Сьюк круто повернулся к своей землянке. Весь день он просидел там, но к вечеру не выдержал и потихоньку прокрался к лагерю. Лагерь стоял на большой поляне, на которой не росло ни одного дерева. Стоило сосенке или елочке чуть подняться над землей, ее вырывали с корнями. Если позволить дереву подрасти, на него станут садиться птицы, чтобы подсматривать, что делается за высокой оградой. Они заметят, что охотники собираются на промысел, и разнесут весть об этом по всему лесу--звери спрячутся, и охотиться будет не на кого. Но чуть подальше лес стоял стеной, и как раз напротив входа в лагерь, возвышаясь верхушкой над всеми деревьями, темнела огромная ель. Для засады ель самое удобное дерево-- спрятавшегося никто не заметит, а тот всегда найдет просвет в густых ветвях, чтобы высмотреть что надо.
Но как ни пристраивался Сьюк на дереве, кроме отблеска больших костров он ничего не видел. Торжество началось. Из-за ограды доносились глухие, однообразные удары колотушек о бубен, потом раздалось пение. Песни были незнакомые, многих слов Сьюк никогда раньше не слышал, все же ему было понятно, что охотники кого-то благодарили и что-то обещали. Потом наступила тишина и вдруг кто-то пронзительно закричал. Голос показался Сьюку знакомым. Не успели вопли смолкнуть, как за оградой сердито запели короткую песню, затем ворота чуть-чуть приоткрылись, из них вылетел голый человек и шлепнулся на землю. Вслед за упавшим полетела малица… В щель высунулась голова Камня.
 – Твое место среди женщин и детей!--гневно прокричал Главный охотник.--Лепи с ними горшки, пока не научишься терпеть боль, как настоящий мужчина. 
Плетеные ворота захлопнулись. Голый подросток, всхлипывая, натягивал одежду. Теперь Сьюк узнал его. То был Мен, который днем посмеялся над ним. Мен и мальчишкой был трусом и хвастуном--храбрился и грозил, а начиналась драка--тотчас поднимал рев. Изгнанный оделся и понуро побрел к стойбищу. «Со мной бы такого позора не случилось»,--подумал Сьюк, и горькая обида снова сжала ему горло.
 Но вот в лагере опять забили колотушками по бубну, так быстро и весело, что Сьюку захотелось прыгать и плясать. Распахнулись ворота, и выбежали люди. Сначала Сьюк никого не мог узнать--лица у всех были закрыты, у одних полоской бересты, у других куском меха, однако, присмотревшись, он догадался, что впереди шел Камень. Хотя его лицо было окутано шкурой, содранной с головы медведя, длинные могучие руки и широкие плечи выдавали Главного охотника. Он держал за руку низкорослого Тыба, совсем голого и окровавленного.
 «Тыб молодец!--одобрительно подумал Сьюк.--Он ни разу не крикнул». С другой стороны посвящаемого держал Вол в берестяном колпаке, насаженном по самые плечи. За ними цепью шли другие посвящаемые и охотники. Приплясывая и что-то дружно выкрикивая, они побежали мимо ели, на которой сидел Сьюк, и скрылись в лесу.
Сьюок сполз с дерева и стал красться за охотниками, чтобы посмотреть, что будет дальше. Охотники спустились в низинку к ручью. Из-за ствола толстого дерева Сьюк увидел, что посвящаемые вымазались жидкой глиной, смыли ее ключевой водой--Сьюка даже дрожь пробрала, когда он подумал, как им должно быть холодно,--и стали надевать новую одежду, которую им подавал Главный охотник. Одевшись, юноши выстроились в ряд перед Камнем, и тот вручил каждому копье, дротик и лук. Сьюк чуть не заплакал от досады: неужели ему никогда не придется сжимать в руке древко копья!
Но тут Главный охотник отдал какое-то приказание, посвященные вдруг припали к земле и бесшумно поползли, как ползут охотники, когда подбираются к зверю. Старшие осторожно ступали рядом, наклонив ухо к земле и прислушиваясь, достаточно ли ловко и тихо пробираются молодые по хвое и сухим веткам. Как на беду, они ползли в ту сторону, где притаился молодой колдун. Что делать? Сьюк понимал, что если его увидят сородичи, пощады ему не будет. Он отступил за другой ствол, и в это время под ногой у него громко треснула ветка. Сьюк повернулся и бросился бежать, стараясь скрываться за кустами и деревьями.
--Зверь! Зверь!--закричали сзади, и топот многих ног послышался за ним.
 Мимо просвистело копье, пущенное наугад в сумраке ночи. Топот приближался, спасения не было. Тогда Сьюк надвинул малахай, скорчился, как только мог, медленно вышел на открытое место и, повернувшись к преследователям, погрозил поднятыми кулаками. Топот утих, и в наступившей тишине раздался чей-то возглас, не то испуганный, не то радостный:
--Таро!
Сьюк разжал ладони и взмахнул несколько раз руками, как бы приказывая не приближаться к нему. Охотники застыли на месте, потом послушно повернули назад. Никогда еще Таро не показывался охотникам, и они сочли его появление счастливым предзнаменованием,--верно, в этом году будет очень хороший промысел.
   

               






                Г Л А В А 11

Каждый год женщинам стойбища приходится лепить горшки. Как ни береги эти хрупкие сосуды, они все равно часто бьются. То обвалятся камни очага, и стоящий между ними горшок упадет и расколется, то неловкая девчонка, мешая варево, ударит по краю, то дети, расшалившись в тесной землянке, раздавят, разобьют на мелкие куски… Вот почему в тихий день у реки собрались женщины и девушки-- почти в каждой землянке надо было обновить запас глиняной посуды.
Девушки натаскали кучу желтой глины, а женщины, более опытные в этом деле, уже подсыпали в нее крупного белого песку. На плоских валунах раздробили куски удивительного камня--асбеста, который не разбивается на осколки, а распадается на волокна, как прогнившая древесина. Эти волокна добавляли в глину, чтобы горшок после обжига сделался прочным и не растрескивался на огне. В глину налили воды, и три девушки, разувшись, принялись медленно вымешивать ногами вязкую массу. Вскоре их шутки и смех поумолкли, пот начал катиться по лицам. Месить глину для сосудов--тяжелое и утомительное занятие.
 Вдруг Лунка обрадованно закричала:
--Смотрите, какого помощника нам ведут! Уж мы заставим его поработать!
Все оглянулись, и дружный смех зазвенел над рекой. К ним приближалась немолодая уже женщина. Она пинками подгоняла упиравшегося, багрового от смущения подростка. Это мать, стыдясь всех встречных, вела незадачливого сына Мана, которому Камень в наказание приказал лепить наравне с женщинами горшки до тех пор, пока он не станет настоящим мужчиной, стойко переносящим боль. Девушки охотно предоставили тяжелую работу опозорившемуся юноше.  Не смея поднять глаз, Ман угрюмо топтал глиняное тесто. А женщины, стараясь перещеголять друг друга, осыпали его насмешками.
--Ман у нас оборотень,--сказала одна,--недавно как будто был мужчина, а сегодня превратился в женщину.
--Где твои дети, Ман?--подхватила вторая.--Не забыл ли ты покормить их грудью?
Ман только сопел, едва удерживаясь от слез.  Женщины не унимались.
--Если когда-нибудь станешь охотником,--смеялась Ясная Зорька,--и увидишь в лесу страшного рогатого оленя, кричи погромче, я приду тебе на помощь.
Смешивая глину с песком, Ман мысленно проклинал насмешниц и в сотый раз давал себе слово, что теперь он вытерпит какое угодно испытание, хоть режь его Камень на куски, он не проронит и звука. Смех и шутки женщин, словно ножом, резали сердце матери Мана. Четырех сыновей вырастила она. Один погиб в неравной борьбе с медведем, два и сейчас ходят за добычей с охотниками, а вот этот, младший, таким стыдом покрыл ее седую голову. Со злостью отщипнула она кусок глины, размяла в пальцах и швырнула в сына.
--Меси получше, жалкий ублюдок,--прикрикнула она,-- если ничего другого не умеешь!
Наконец глина, размятая ногами Мана, заблестела на солнце, будто ее смазали китовым жиром.
--Можно начинать,--сказала Лунка.
 Женщины уселись полукругом. Каждая насыпала перед собой кучку песка и положила рядом большой кусок глиняного теста. Началась лепка сосудов, только Ман остался без дела. Но уйти без разрешения самой старшей женщины, которой подчинялась молодежь, он не осмеливался. Стараясь не обращать на себя ничьего внимания, он присел на корточки за спиной матери и через ее плечо стал наблюдать, как делают горшки.
 Женщина отделила от куска глины небольшой комок, скатала его шаром и, то нажимая на глину большими пальцами, то оглаживая снаружи ладонями, вылепила остроконечное дно сосуда. Чтобы глина не приставала к пальцам и поверхность горшка была гладкой, она то и дело обмакивала руки в сосуд с водой. Донышко получилось похожим на острый конец яйца. Женщина поставила его в кучу мелкого песка и принялась наращивать стенки. Раскатав длинную глиняную полоску, мать Мана стала налеплять ее ребром на край донышка. Глиняной полосы хватило на полтора круга. Новая полоса была крепко слеплена с кончиком старой. Еще один оборот, потом еще-- стенки сосуда медленно росли, сначала расширяясь, потом чуть суживаясь. Мокрой ладонью мать Мана беспрерывно проводила по сосуду снаружи и изнутри, сглаживая места соединения глиняных полос.
 Юноша, забыв об обидах, с любопытством следил за работой. Прежде он думал, что горшок лепят сразу из целого куска. Ведь детей, чтобы они не мешали матери, прогоняли подальше от места работы. Когда мать Мана решила, что стенки достаточно высоки, она слегка отогнула и примяла бортик. Затем взяла острую костяную палочку и начала покрывать горшок узором. Она делала в мягкой глине три ямочки, потом проводила зубчатую полоску, потом опять три ямочки, потом опять полоску. Ман насмешливо фыркнул.
--Я бы лучше сделал,--сказал он хвастливо.
 Мать стремительно обернулась:
--Ты здесь еще, несчастный ублюдок!
Женщины обрадовались поводу, чтобы немного передохнуть. Снова раздались насмешки, а Ясная Зорька швырнула в Мана комком глины. Комок расплющился и прилип к его лбу. Сорока не отстала от подружки, и метко пущенный ею глиняный шарик попал в переносицу юноши.
--Что тебе приказал Главный охотник?--строго спросила мать.
--Он сказал,--невнятно пролепетал Ман,--лепи горшки.
--Вот и лепи!
Пришлось и Ману взяться за лепку горшка. Пока он смотрел на работу женщин, это дело казалось ему пустяковым. Но теперь глина почему-то расползалась под его неумелыми пальцами в разные стороны, полосы не хотели скрепляться, выскальзывали из рук. В конце концов он все-таки слепил горшок, но это был такой кривобокий урод, что женщины хохотали до слез, а Лунка схватила это убогое изделие Ману и нахлобучила ему на голову. Скверное дело, если глина облепит волосы. Ману поплелся к реке и долго отмывал голову, присев на прибрежный камень.
Когда он, едва не плача, вернулся к месту работы, чуть подсушенные ветром горшки уже стояли на раскаленных углях. За кострами внимательно следили--огонь вначале не должен быть слишком сильным, иначе глина оплывет. Хворост подбрасывали постепенно, стараясь, чтобы огонь был ровным и сосуды прокаливались одинаково со всех сторон. После равномерного крепкого обжига сосуд не треснет на огне очага и не пропустит воду. Это важное дело поручали только пожилым и опытным женщинам. Молодежь притихла, внимательно слушая пояснения старшей--придет время и кому-нибудь из них придется учить этому мастерству своих внучек и молодых племянниц…
До самого вечера пылали огни над рекой. Слышалось тихое пение--это старшая из женщин заклинала новые сосуды, чтобы они не были хрупкими, не бились и, главное, чтобы вкусная еда всегда наполняла их до краев. О Ману все забыли. Он потихоньку отошел в сторону и, забившись в расщелину скалы, изо всех сил щипал себе грудь, ноги, руки. До нового посвящения юношей в охотники оставался почти целый год. Ману твердо решил, что за это время он приучит себя безмолвно переносить любую боль. Он будет смел и вынослив и выдержит самое страшное испытание.











               





                Г Л А В А  12
 
Вскоре после посвящения юношей в охотники мужчины начали готовиться к морским промыслам на белуху или хотя бы на тюленя. Заветной мечтой было добыть кита, но такая большая удача выпадала, может быть, раз в десять лет. Охотники сами мастерили снасти и промысловую одежду--рука женщины не должна была прикасаться ни к одному предмету, нужному во время лова. С утра охотники отправились на берег моря, где у высохшего еще в древности рукава реки хранились промысловые лодки стойбища. Еще рано было выходить на промысел, и мужчины занялись трудным и кропотливым делом--изготовлением новой лодки. Три года тому назад они выбрали большой дуб с прямым, толстым стволом. Каменными долотами стесали кору широким кольцом у корней. Не получая из земли питательных соков, дерево засохло. Листва уже не покрывала его ветви, летний зной и зимние морозы иссушили древесину дуба. Теперь она стала звонкой, как бубен колдуна. Значит, настало время валить дуб.
 Для этого очистили от земли корни и развели под ними костер. Огонь медленно лизал узловатые, еще влажные от почвы корни, обугливая и словно обгладывая их. Наконец, ломая сучья, дерево с треском повалилось на землю. Прошло много дней, пока люди пережгли его надвое, отделив гладкий ствол от верхней, переходящей в ветви, части. Охотники терпеливо обтесали концы толстого, в три обхвата, обрубка и принялись выжигать сердцевину. Калили камни на большом, разведенном поблизости костре и раскладывали их по стволу. Где каменными топорами, где теслами охотники отбивали обуглившийся слой еще несожженной древесины и затем снова раскладывали раскаленные камни вдоль обрубка. Долго трудились люди, пока огромный чурбан не превратился в неуклюжую ладью, тяжелую, но устойчивую на морской волне.
 Остальные лодки надо было только починить. Сосновой смолой, растертой с мелким песком, замазывали трещины; вырыв под днищем глубокие ямы, разводили небольшие костры, сложенные из смолистых пней, чтобы прокоптить ладьи дымом,--жирная копоть, покрывающая борта и днища, не пропускала воды. Охотники, оставшиеся в лагере, тоже не сидели сложа руки. До лютой боли в ладонях они мяли ремни, шили из кож морских животный непромокаемую обувь. Сейчас всем находилось дело. Работу начинали с восходом солнца и трудились дотемна.
 Только Камень почти не показывался на берегу. Он приходил изредка, чтобы посмотреть, все ли в порядке, коротко отдавал распоряжения и уходил снова. Он готовил орудия к промыслу--гарпуны, наконечники для копий, топоры. По стародавнему обычаю рода выделывать промысловые орудия мог только Главный охотник. Чтобы копье не отклонялось, летело в намеченную цель, нужен ровный, хорошо отделанный каменный наконечник. Костяной гарпун должен быть прямым и острым, зазубрины с обеих сторон одинаковыми… У Камня же кисть правой руки еще в молодости была изувечена медведем, сила в ней сохранилась большая, а ловкости не было. Пальцы его огрубели от старости, плохо гнулись, и сделанные им орудия с каждым годом становились все хуже и хуже.
Когда охотники получали от Главного, взамен сломанных или потерянных, новые орудия, они лишь сокрушенно покачивали головой, но роптать не решались. Однако на этот раз молодой охотник Бан, взяв из рук Камня новый костяной гарпун, долго рассматривал его со всех сторон, потом протянул обратно Главному охотнику и сказал:
--Разве таким гарпуном попадешь в зверя? Дай мне другой.
--Для тебя и этот хорош,--рассердился Камень.--Бери, другого ты не получишь.
Делать было нечего, пришлось взять кривой гарпун. Между тем именно в этот лов решалась судьба Бана--каждый молодой охотник через пять лет после посвящения впервые получал право метать гарпун в морского зверя. Если испытуемого два раза постигала неудача, он был обречен всю жизнь оставаться простым гребцом и кому-то другому, более счастливому и ловкому, доставалась честь бить белух и тюленей.  Бан пошел к болоту и принялся метать гарпун в поросшую мхом кочку. «Если рука приловчится, может, и этой кривой палкой удастся попасть в зверя»,--утешал он себя.
 Но напрасно он старался--из пяти раз гарпун попадал в цель не больше одного. И все-таки молодой охотник метал снова и снова, пока злость не охватила его. Он швырнул гарпун себе под ноги и присел в отчаянии на камень. Так его и застал Сьюк, возвращавшийся с дальнего лесного ручья, куда он ходил, чтобы пополнить запас охры. Увидев друга, Сьюк сразу понял, что с ним случилось что-то неладное. Бан ничего не ответил на расспросы Сьюка, только поднял валявшийся гарпун и показал молодому колдуну. Хотя Сьюк и не был охотником, но отличить хорошее оружие от плохого сумел бы в стойбище даже малый ребенок.
--Подожди меня тут,--сказал он и бегом бросился к своей землянке.
 Кто-то из колдунов--предшественников Сьюка--любил коротать время над изготовлением орудий из кости. Еще в первые дни своего нового житья Сьюк нашел в берестяном коробе под колодой нож из ребра лося, несколько наконечников для стрел и большой, с острыми ровными зазубринами гарпун. Он никому не рассказал о своей находке, втайне он все еще надеялся, что когда-нибудь сам станет охотником. Но для такого друга, как Бан, ему ничего не было жаль: ведь это он предупредил его, когда Заячья Губа хотела подсунуть околдованный кусок мяса!
Сьюк схватил гарпун и побежал обратно. Бан не мог оторвать глаз от прекрасного оружия, такого он еще никогда не видел. Нерешительно, словно не веря своему счастью, он взял его, размахнулся и пустил в ближайшую кочку. Гарпун вонзился в самую ее середину. Бан метнул в другую кочку, подальше, и острие снова мягко вошло в то место, куда он метил.
--Ты великий друг… ты великий друг!--повторял сияющий Бан, но тут же лицо его омрачилось.
 Он протянул гарпун Сьюку и сказал:
--Возьми назад. Камень все равно отберет его. Обычай велит получать оружие только из рук Главного охотника.
Но Сьюк и об этом уже подумал. Он наклонился к самому уху Бана и тихо, чтобы не услышали ни зверь, ни птица, ни даже комар, что-то ему зашептал. Понемногу лицо молодого охотника прояснилось, под конец он радостно засмеялся.
--Так и сделаем,--уже громко сказал Сьюк, засовывая гарпун за ворот своей малицы.
Все было готово для выхода в море. Оставалось только выбрать благоприятное время. Морской промысел--самый опасный. На суше охотники чувствовали себя надежно, иное дело на море, где неуклюжая, неповоротливая ладья то взлетает на высокий гребень, то проваливается между двумя валами. Раненый разъяренный морж или белуха могут опрокинуть лодку, поднявшаяся буря может унести ее так далеко от берега, что людям никогда уже больше не вернуться к родному селению. Пока нога охотника не ступит на твердую землю, он не бывает спокоен за свою жизнь.
Поэтому, прежде чем пускаться в открытое море, надо было все предусмотреть. Из поколения в поколение в стойбище копились приметы. Старые охотники могли угадать, в нужную ли сторону подует завтра ветер, не таится ли в маленькой тучке на краю неба страшная буря. Такие приметы много раз спасали охотников от большой беды. Но были и другие приметы. Если когда-нибудь в новолуние охотников постигала неудача, то старики передавали детям и внукам, что в пору, когда месяц похож на изогнувшуюся для прыжка семгу, нельзя выходить на промысел. Надо было прислушиваться и к велениям духов, которые передавали свою волю через колдуна.
Сородичи ждали от Сьюка решительного слова. Молодой колдун растерялся. Он попробовал колдовать у себя в землянке и вызывать духов, но никто ему не показывался, никто не отвечал. Тогда Сьюк прибег к своему испытанному средству. Он выбил изображение белухи и кита, чтобы охотники сперва попытали удачи у Священной скалы. Но прежде чем назначить день, он подстерег на тропе у лагеря старого Нака, который прожил очень много зим и много раз ходил на промысел. Он завел с ним разговор о погоде, о морской охоте и, выпытав у простодушного старика все, что ему было нужно, пошел к лагерю охотников. Вызвав Камня, он сказал:
--Идите все к Священной скале колдовать на морского зверя!
 Подчиняясь зову колдуна, охотники собрались у порога реки, с любопытством рассматривая новые изображения. Сьюк в своем колдовском наряде вышел вперед и заговорил нараспев:
--Духи велели выбить на скале тех, кого охотники увидят на море. Они сказали, что завтра пора выходить на промысел.
 Все пошло по установленному Сьюком обычаю. И белухи и кит на скале были большими, попадать в них было легко, и ни разу брошенная дубинка не пролетела мимо.
--Верно, будет богатая добыча!--радовались охотники.
 После окончания колдовской церемонии Сьюк, подняв руки, громко сказал:
--Слушайте, охотники! Вчера ко мне приходил горбатый Таро и принес подарок. Он велел его отдать тому, кто в эту весну впервые будет метать гарпун. Скажи, Главный охотник, как его имя?
 Камень нахмурился, он почуял что-то недоброе. Но как было разгадать хитрость молодого колдуна?
--Бан,--пробормотал он нехотя.
--Подойди сюда, Бан!--торжественно произнес Сьюк.-- Стань рядом со мной и протяни руку к покровителю и другу охотников Таро.
Бан приблизился, и колдун положил ему гарпун на ладонь.
--Бери дар Друга охотников!--сказал он.
Охотники, позабыв, что они на священном островке, толпились вокруг Бана, шумя, как малолетки, и отталкивая друг друга, чтобы получше  рассмотреть дар духов. Камень побагровел от злости. Он сразу узнал этот  гарпун. Когда-то, в дни юности, у него был друг, ставший потом колдуном. Он-то и выточил из твердого бивня моржа это орудие и собирался отдать его Камню, но они поссорились, и гарпун, видно, остался лежать в землянке колдуна. Кремень уже давно забыл о нем, а теперь хитрый мальчишка уверил  охотников, что это подарок Таро, и отдает его желторотому, который еще ни  разу в жизни не метнул гарпуна.
--Никто не смеет нарушать обычай!--загремел голос Главного охотника.--Оружие получают только из моих рук.
Не помня себя от гнева, старик потянулся к гарпуну.
--Брось его в порог!--приказал он Бану.
Тот судорожно прижал оружие к груди. По толпе охотников пробежал ропот. Как можно загубить такой замечательный гарпун!
--Это же дар духов!--крикнул Сьюк.--Неужели ты хочешь навлечь на охотников их гнев?
  Охотники одобрительно закивали головами. А старый Нак шагнул к Камню.
-- Разве можно идущим в море противиться велению духов? Тебе ли, Главный охотник, менять их милость на гнев?
Камень промолчал, ему пришлось уступить. Скоро охотники разошлись. У скалы остались только Камень и молодой колдун, как тогда, когда охотники впервые метали священную дубинку в изображение гуся. Старик спросил:
--Это ты послал Таро в ночь посвящения молодых охотников?
--Я просил его,--ответил Сьюк.
--Почему он тогда не дал гарпун? Ты же говорил, это его подарок.
 Не по-старчески живые глаза словно впились в лицо Сьюка. «О чем он догадывается и чего не знает?--подумал юноша.--В то, что приходил Таро, он верит, о гарпуне же лучше с ним совсем не говорить». Вместо ответа Сьюк спросил:
--Не говорил ли тебе Таро, что меня следует посвятить в охотники? Все колдуны у нас были старые, я один молодой, ноги у меня быстрые, руки сильные.
--Нет,--ответил Камень.--Охотником ты быть не можешь, тебе нельзя знать наших тайн. Умрешь--все расскажешь зверям.
Старик бросил на юношу такой недобрый взгляд, что Сьюку стало страшно.


                Г Л А В А  13 

 Ночь перед выходом охотников в море прошла по-разному в стойбище и в лагере. Едва закатилось солнце, Камень велел всем охотникам лечь спать--зоркий глаз и меткая рука бывают только у хорошо отдохнувшего человека. Зато женщины даже не ложились. Не слышно было ни обычной болтовни, ни криков детей, и все-таки в стойбище была напряженная суета. В пузырях, сделанных из желудка лося, дети таскали воду с реки, старухи, хозяйки стойбища, ведавшие припасами, раздавали женщинам сушеную рыбу и вяленые гусиные грудки. Надо было запасти побольше питья и еды. Кто знает, сколько пробудут охотники в море? А ведь все это время женщины и дети должны неподвижно и тихо пролежать в землянке, чтобы морские звери были тоже тихи и неподвижны и подпустили охотников на расстояние удара гарпуна. С первыми лучами солнца женщины, закончив свои приготовления, залезли в спальные мешки, крепко прижимая к себе ребятишек.
Тихий шепот слышался в землянках за опущенными на входное отверстие пологами--это матери перечисляли детям запреты, нарушить которые значило навлечь беду на охотников. Стойбище словно вымерло. А в лагере начались сборы. Охотники сняли с себя всю одежду, затем тайком, будто прячась от врага, один за другим выскользнули за ограду. Поеживаясь от утренней прохлады, они шли по лесу совсем обнаженные, не смея даже отмахнуться от налетевшей на них тучи комаров. По знаку Камня, Вол отделился от вереницы охотников и быстро побежал к землянке колдуна. Издали он бросил несколько камешков в опущенный полог. Сьюк тотчас же вышел. Увидев, что на Воле нет одежды, Сьюк начал торопливо стаскивать с себя кухлянку. Но Вол замахал на него руками--колдуну не полагалось особой одежды на морских промыслах. Сьюк кивнул головой, что понял. Говорить было нельзя--птицы и животные, насекомые и рыбы узнают о замысле людей, услышав человеческую речь. Пока не раздастся сказанное человеком слово, можно не бояться, что морские звери догадаются о готовящемся на них нападении.
Вол привел брата на полянку, где их поджидали охотники. Все тронулись в путь. Хорошо было идти бором в тихое утро! Пахло хвоей, багульником, множеством расцветающих в эту пору трав. Уже высоко поднявшееся солнце щедро заливало лес такими жаркими лучами, что смола таяла, как на огне, и текла по стволам золотистой, долго не мутнеющей струйкой. Впервые видел Сьюк на теле бывалых охотников белеющие рубцы от медвежьих когтей и темные следы от удара лосиного рога или укуса хищного зверя. Особенно много рубцов было на теле Камня--видно, старик за свою долгую жизнь не раз схватывался один на один со зверем.
Сьюку о многом хотелось спросить у Вола или Бана, но, пока охотники не наденут промысловые одежды, нельзя проронить ни единого слова. Бесшумно, будто их подстерегал враг, крались они между кустами и деревьями, стараясь, чтобы под ногою не хрустнул сучок, не сдвинулся камешек. Но вот дошли до отвесной стены гранитных скал. В одном месте скалы чуть расступились, и Камень, велев Сьюку подождать их, исчез в этой узкой расщелине. За ним проскользнули охотники. Сначала Сьюк присел под деревом, потом не утерпел и тихонько подполз к щели. Осторожно раздвинув кусты, прикрывавшие проход между скалами, он увидел небольшую поляну и на ней почерневшие от старости ели. На мохнатых ветвях висели берестяные короба. Под одной из елей, стоявшей немного в стороне, желтело могучее тело Камня.
Это дерево легко запоминалось по раздвоенной вершине--других таких здесь не было. Зажмуривши глаза, старик натягивал на себя охотничью одежду. Под другими деревьями одевались остальные охотники. Глаза их тоже были закрыты, губы шевелились,--видно, они шептали заклинания. Те, кто уже успел одеться, разрисовывали себе лица краской из глиняных горшков. С завистью глядел Сьюк на своих сверстников, которые проделывали весь этот охотничий обряд наравне со старыми, испытанными охотниками. Если бы он не стал колдуном, он был бы вместе с ними, а сейчас ему только и остается, что украдкой подсматривать, да и то под угрозой страшного наказания.
Сьюк пополз обратно и грустный уселся под деревом. Вскоре один за другим стали возвращаться охотники в непромокаемой промысловой одежде из рыбьей кожи. Лица их были размалеваны охрой до неузнаваемости. Это была хитрая уловка, после промысла духи убитых животных начнут искать тех, кто пролил их кровь, но охотники смоют с лица краску, и духи не сумеют их признать.  Снова тронулись в путь. Теперь разрешалось перешептываться, и Сьюк услышал много незнакомых слов. Дернув Вола за рукав, он отвел его в сторону и начал расспрашивать. Вол объяснил, что «горой жира и мяса» охотники называют кита, «усатым стариком»--моржа, «пестрой мышью»--тюленя, а «белым червем»--белуху.
--Иначе нельзя!--важно сказал молодой охотник.--Услышав свое настоящее имя, звери поймут, что мы идем охотиться за ними, и уплывут далеко в море или опустятся на дно, где их не достанет никакой гарпун.
Скоро вышли к покрытой валунами старице, древнему руслу реки. Между стволами сосен видно было, как совсем близко искрилась на солнце морская рябь. Тяжелые лодки стояли у старицы наготове. Охотники поволокли их к морю, подкладывая под днища заранее приготовленные катки из тонких стволов. Молодые охотники быстро притащили припрятанные в потайных местах вставные мачты, весла и паруса, сшитые из кусков кожи. Радостное оживление сверстников передалось и Сьюку, ему также захотелось вместе с ними сталкивать лодки в воду, ставить мачты. Он уже ухватился за борт ближайшей лодки, но Камень грозным окриком остановил его.
--Не забывай, что ты колдун, а не охотник!
Сьюк с досадой отошел в сторону. Когда лодки наконец закачались у берега на легкой волне, охотники начали рассаживаться. Сьюк направился к лодке в которую прыгнул Бан, но тут снова раздался голос Главного охотника:
--Колдун поедет со мной!
Сьюку пришлось сесть в ладью Камня.
Бормоча заклинания об удаче, Камень привязал на мачту поперечную жердь с прикрепленным к ней парусом. Парус надулся, ладья, как живая, вздрогнула и рванулась в море. Дул попутный ветер, и четырем гребцам, сидевшим на дне лодки, нечего было делать. Лишь один из них держал шест с прикрепленным к нему нижним краем паруса и, отклоняя его то в одну, то в другую сторону, направлял ладью туда, куда знаками показывал Камень. Старик сидел на носу лодки, прижимаясь грудью к борту. Приставив ко лбу ладонь и жмурясь от мерцающей ряби, он зорко смотрел вдаль. Рядом, прикрытые куском оленьей шкуры, лежали метательный гарпун с кособоким, хотя и старательно отточенным наконечником, свернутый в большое кольцо длинный, тонкий ремень и привязанный к нему туго надутый воздухом пузырь из цельной шкуры тюленя.
Ладьи шли широким полукругом. Посредине плыла лодка Камня, рядом, держась чуть позади, двигалась ладья, на носу которой сидел Бан. Сьюк еще никогда не был в открытом море и не переставал радоваться, что попал вместе со всеми на промысел. Он сидел вблизи Камня, прижимаясь спиною к мачте и любуясь то полоской видневшегося слева лесистого берега, то морем, красивым и тихим.  Изредка с криком проносились большие чайки, широко раскинув изогнутые крылья. Люди провожали их недовольным взглядом: чайка--этот непрошенный соглядатай--может все высмотреть и рассказать морским животным. Потому-то охотники так заботливо прикрывали промысловую снасть. Маленькое облачко набежало на солнце, и слепившая глаза рябь потускнела. Вдруг Камень весь напрягся и быстро сунул руку под оленью шкуру. Сьюк посмотрел туда, куда не отрываясь глядел Главный охотник, и увидел, как невдалеке блеснуло что-то ярко-белое, перекатилось по воде и исчезло в брызгах.
--Белый червь,--шептал Камень,--белый червь!
Вскоре белое пятно снова мелькнуло на воде. Животное приближалось к ним.
--Счастливы твои духи,--сказал Сьюку один из гребцов.--Как скоро показалась нам добыча!
Лицо Камня, искаженное гневом, круто повернулось к говорящему. Старик молча потряс кулаком-- преждевременная похвальба могла отпугнуть добычу.  Началась утомительная охота. Надо было, не напугав белуху, подобраться к ней так близко, чтобы гарпун вонзился в ее упругое, налитое жиром тело. Зверь резвился, не замечая людей. Изогнувшись дугой, животное кувыркалось и перекатывалось на мелкой волне. Прячась за бортами, гребцы осторожно подгребали к белухе. Несколько раз белый бок животного мелькал совсем близко, но, вдруг нырнув, белуха показалась из воды уже далеко от лодки. Снова терпеливо подбирались охотники к беспечно игравшему зверю. Наконец лоснящееся на солнце длинное туловище появилось у борта лодки. Со свистом рассекая воздух, гарпун Камня врезался в бок животного.
Белуха бешено закрутилась на месте, пытаясь освободиться от засевшего в тело острия. Наступил самый напряженный и опасный момент охоты. Обезумевшее от боли животное билось с такой силой, что могло опрокинуть неповоротливую ладью. К счастью для промышленников, белуха то ныряла, то выпрыгивала на поверхность в стороне от лодки. Не отрываясь, следили охотники за метавшимся животным.
 «Выбросится на берег или уйдет в море?»--думал каждый.
--В море,--со стоном выдохнул Камень,--в море!
 Нырнув в последний раз, белуха стремительно удалялась от берега. Все дальше и дальше мелькали среди волн ее порозовевшие от крови бока. Промысел начался неудачей. Тут все вспомнили не вовремя сказанные слова гребца--похвастался добычей заранее, вот она и ускользнула! Рассвирепевший Камень выпрямился во весь рост. Перешагнув через Сьюка, он с размаху ударил провинившегося гребца по голове с такой силой, что у того хлынула из носу кровь. Могла ли случиться беда, худшая, чем эта! Сразу опомнившийся Камень ссутулился и тяжело опустился на свое место. Провинившийся тщетно зажимал нос обеими ладонями. Кровь заливала его подбородок и грудь. С соседних лодок с ужасом смотрели на происшедшее. Не дожидаясь приказания Камня, гребцы повернули лодку и направили ее к берегу. Пошли к берегу и остальные ладьи.
 Камень так и сидел, опустив голову и закрыв лицо волосатыми руками. Он не шевельнулся, пока дно лодки не заскрежетало о прибрежную гальку. В первый же день промысла случилась такая большая беда! По вине одного из сородичей солнце увидело кровь другого сородича. На Камня было жалко смотреть. Чувствуя, что его вине нет оправдания, Главный охотник потерял всю суровость и важность. Все сторонились и его и гребца--до свершения очистительного обряда оба считались нечистыми, никто не должен был к ним прикасаться.
Старый Нак, который сейчас распоряжался вместо Камня, велел Сьюку отправиться на ночь подальше в лес и не возвращаться раньше рассвета. Непосвященный не должен быть свидетелем охотничьего обряда. Сьюку стало обидно. Весь этот день он чувствовал себя таким же охотником, как другие,--так же нетерпеливо ждал, появится ли зверь, так же горевал, когда белуха ушла в море…
С большой неохотой он углубился в лес. Ночь он провел у старицы, под сгнившей лодкой, которую уже невозможно было починить. Когда утром Сьюк вернулся к охотникам, весь обряд очищения давно уже был закончен. Только от пяти дотлевающих костров, расположенных кругом, еще тянулась вдоль берега полоса дыма.  Охотники готовились к выезду. Кремень, хмурый и сосредоточенный, опять распоряжался, как всегда.
--Ты хорошо сделал, что пришел пораньше,--сказал он Сьюку.--Не будем терять времени.
 Вышли в море. Ветра не было, паруса обвисли, пришлось идти на веслах. Вначале гребла одна пара гребцов, затем, пока одна отдыхала, гребла другая. Камень опять сидел на носу, зорко вглядываясь в даль. Хмурое утро перешло в такой же хмурый тихий день. Камень неподвижно сидел на своем месте и с надеждой смотрел вперед. Но, сколько ни бороздили лодки гладкую поверхность залива, зверь не попадался навстречу. Лишь раз издали блеснула бьющая вверх струя воды--там плыл кит. Камень и гребцы встрепенулись и повернули было лодку в ту сторону, но кит был слишком далеко, и вскоре совсем ушел из залива в море.
 Уже к вечеру с трудом догребли усталые охотники до берега. Развели костры, на этот раз не пять, а только четыре, и не кругом, а вдоль берега, один подле другого. Охотники нехотя пожевали сушеной гусятины и тотчас повалились спать поближе к дымившим кострам, чтобы не так мучили комары.
Третий день охоты был не лучше первых двух. Бан так и не пришлось взяться за свой гарпун. Охотники искоса поглядывали на Камня. Видно, очистительный обряд не помог: слишком тяжкий проступок пролить кровь сородича! Зверь, должно быть, потому и ушел из бухты. На совете охотников было решено всем вернуться в лагерь и через день выйти на промысел снова. Не жалея сил, поволокли тяжелые лодки к старице, как будто промысел был уже окончен. Пусть звери думают, что охотники ушли совсем, чтобы больше не возвращаться. В хранилище между скалами сняли промысловые одежды, глиной и водой смыли охру с лица и сумрачные вернулись в свой охотничий лагерь.
Едва начали укладываться спать, как за оградой послышался пронзительный старушечий голос, звавший Камня. Главный охотник вышел и увидел, что это была новая Главная колдунья.
--Видно, на море удачи вам не было?--спросила старуха.
Камень рассердился--и тут ему не дают покоя! Он зло махнул рукой, повернувшись, чтобы идти назад.
--Постой, Главный охотник,--зашептала колдунья,--если и вправду не добыли зверя, я скажу тебе, кто виноват. В стойбище нарушен обычай…
И она рассказала, что два дня назад мальчонка, сын Лунки, молодой женщины, в землянке которой живет Бан, когда кончаются Месяцы охоты, выбежал за полог. Не слушая испуганного зова матери, не смевшей двинуться с места, он все утро на зависть другим ребятишкам носился по стойбищу, забавляясь тем, что никто его не ловит.  Велев старухе созвать женщин с детьми к Священной скале, Камень вернулся в лагерь.
--Идемте все к порогу на реке,--пряча в бороду торжествующую усмешку, сказал он охотникам.--Вы узнаете, кто виновен, что зверь ушел из залива.
Скоро все собрались на двух островках у скалы. В светлом сумраке северной летней ночи лица и мужчин и женщин казались совсем белыми, а вода порога черной. Было очень тихо, никто не смел сказать ни слова. Тягостное предчувствие беды нависло над людьми.  Камень знаком подозвал к себе Тыба и вполголоса что-то ему приказал. Посланный перешел на островок, где стояли женщины, и тотчас вернулся, ведя за руку Нао. Мальчик с любопытством озирался кругом. Сьюк, стоявший на скале, заметил, как заволновался Бан, когда Тыб подвел ребенка к Главному охотнику. Бан метнулся было к скале, видно, хотел искать защиты у своего друга, колдуна, потом подбежал к старому Наку и что-то горячо зашептал ему, но тот только покачал головой.
Из толпы женщин раздались рыдания Лунки. Камень поднял с земли и поднес к порогу Нао, очень довольного, что его взял на руки сам Главный охотник. Бан бросился навстречу, пытаясь преградить дорогу Камню. Но старик, высоко подняв ребенка над головой, громко сказал:
--Он виноват и будет наказан. Как ты смеешь восставать против обычаев рода?!
Вол схватил Бана за плечи и оттащил друга в сторону,-- тому за ослушание на священном месте грозила такая же страшная кара. Камень спокойно подошел к самому краю скалы, держа в вытянутых руках испуганного мальчика. Все замерли. Даже рыдания Лунки на миг прервались. Стараясь перекричать рев воды, старик воскликнул:
--Возьми, Хозяин порога, ослушника, а нам пошли счастье на промысле!
Расправа с виновным была окончена. Молча потянулись охотники к своему лагерю. Позади всех брел Бан, пошатываясь от горя. Двинулись к стойбищу и женщины, крепко прижимая к себе испуганных ребятишек. Старухи силой увели молодую мать.



               

               







                Г Л А В А  14

  Снова у старого русла реки молча суетились люди. Одни волокли к морскому берегу тяжелые ладьи, подкатывая под них катки. Другие тащили из потайных мест мачты, весла и паруса, сшитые из нескольких кож. Со стороны казалось, будто охотники за этот год впервые выходили в море. Какой бы морской зверь догадался, что это те самые люди, которые всего день назад бороздили морские воды! Тогда лица охотников были размалеваны совсем по-другому.
 В это утро свежий ветер дул с юго-запада. На ладьях подняли паруса, и выйдя из губы, поплыли вдоль морского берега на север. Лодки опять разошлись большим полукругом, вперед вырвались легкие челны, шедшие по бокам, в середине плыла ладья Главного охотника, позади-- ладья Бана. Хотя Камень казался, как всегда, невозмутимым, но от зоркого глаза Сьюка не укрылось, что старик сильно обеспокоен.
Пора морского промысла коротка. Если сейчас не запастись мясом и жиром морского зверя, еще задолго до весны стойбище начнет голодать. Старика тяготило также опасение, что его слава, слава не знающего неудач охотника, теперь поколеблена среди сородичей. В неудаче промысла первых дней он не виноват, но, чтобы вернуть былое доверие, ему следовало самому добыть крупного зверя.  В полдень ветер улегся, и поневоле гребцы взялись за тяжелые весла.  Медленно двигались лодки по стихающим волнам. Уже в четвертый раз сменились гребцы у весел, когда вдалеке на востоке среди волн вдруг забелели спины трех белух. Камень даже прижался грудью к носу ладьи, словно этим можно было ускорить ее ход, а гребцы налегли, не щадя своих сил, на весла.
 Ладья Главного охотника отделилась от полукруга лодок и стала приближаться к стаду спокойно игравших животных. Вырвалась вперед и вторая лодка. Старшим на ней был Бан. Напрягая все мышцы, словно готовясь к прыжку, он поднял свой гарпун.  Белухи по-прежнему перекатывались среди волн. Обе лодки понеслись рядом, потом лодка Бана чуть выдвинулась вперед. Камень заскрежетал зубами от ярости. О меткой руке и верном глазе молодого охотника уже давно говорили в стойбище, а теперь в руках у него такое замечательное оружие! Если он, Камень, из-за кривобокого наконечника промахнется, а молодой попадет в зверя, позор ляжет на его старую голову.
Вот лодка Бана опередила ладью Главного охотника. Упираясь правым коленом в борт и слегка наклонившись вперед, Бан занес руку с гарпуном, готовясь послать его в налитую салом белую спину животного. Не говоря ни слова, Камень торопливо сделал знак гребцам своей лодки. Гребцы послушно задержали правые весла в воде и сильно загребли левыми. Лодка круто повернула, нос ее устремился наперерез ладье Бана. Гребцы той ладьи, увидев грозящую беду, попытались изменить ход лодки. Но было поздно, и лодки столкнулись. От неожиданного удара Бан пошатнулся, Камень в это время быстро метнул свой гарпун. Однако сильный толчок лодки о лодку лишил его руку верности. Гарпун не вонзился в спину белухи, а только царапнул ее. Белуха нырнула в воду. Почуяв неладное, остальные белухи тоже стремительно скрылись под волнами.
 Напрасно продолжали бороздить воду ладьи охотников. Море оставалось пустынным. В этот день больше не встретился ни один зверь. Перед вечером задул ветер. Срывая пену с гребней волн, налетел порыв, за ним другой, третий. Темная синева быстро наползла с моря. Начинался шторм. Ладьи охотников подхватило ветром и понесло к берегу. По счастью, ветер пригнал лодки в бухточку, где за мысом волны не так свирепо бились о камни.  Когда промокшие и усталые охотники сели вокруг разведенного костра, старый Нак сказал:
--Гневаются на нас духи.
--Гневаются!--сказал гребец с лодки Главного охотника и искоса глянул на Камня.
И другие охотники в упор посмотрели на старика, ожидая, что он скажет в свое оправдание. Но Камень молчал. Что было ответить тому, кто дважды за этот промысел провинился перед сородичами?   Буря не утихала. Настала ночь, такая же ненастная, как вечер. Охотники помоложе стали укладываться спать. Двое из них, подогадливее, раньше других растянулись на земле, головами друг к другу. Остальные легли поперек, положив на этих хитрецов свои головы. Кому-кому, а тем стало тепло. Сьюк с завистью смотрел на молодых охотников. По обычаю колдуну полагалось спать отдельно от всех. Он отошел в сторону, подрыл вылезавшие из песка корни старой ели, натаскал в эту нору мха и залег туда, точно медведь в берлогу.
Старики остались сидеть у костра, подбрасывая хворост в огонь и то и дело уклоняясь от жалящих искр и клубов едкого дыма, мечущихся под порывами ветра. Они долго что-то обсуждали вполголоса и задремали только перед рассветом.  К утру ветер утих, и вздыбленные волны начали успокаиваться. Разбудили спящих. По обычаю засыпали чуть тлеющий костер прибрежным песком. Неизвестно, где застанет охотников будущая ночь, поэтому нельзя оставить в пепле ни одной искры. Вдруг явится какой-нибудь чужеродный и заставит огонь их рода служить себе. Когда Сьюк вылез из-под корней ели и, щурясь от солнца, подошел к охотникам, Камень громко выкрикнул:
--Слушайте, сородичи!--потом, повернувшись в Сьюку, спросил.--Скажи, колдун, велят ли твои духи дать морю сладкого мяса? Верно, без этого не будет нам удачи.
 Сьюк не понял, о чем говорит Камень.  «Сладкого мяса… Что же это такое? Может, и вправду, если дать морю сладкого мяса, оно пошлет добычу?»-- раздумывал он. Сьюк хотел было раскрыть рот и ответить: «Да, велят», но, увидев тревогу на лицах своих братьев и Бана, понял, что ему грозит какая-то беда.
--Так что же говорят твои духи?--нетерпеливо спросил старик у молодого колдуна.--Почему бы не дать морю сладкого мяса?
--Подожди, духи еще не ответили мне,--сказал Сьюк.
 И тут ему вспомнился давний рассказ матери о страшном духе, который живьем глотал людей и называл их «сладким мясом». Так вот что задумал старик!
--Нет!--медленно и громко сказал Сьюк.--Мои духи не велят давать морю сладкого мяса!
 У Камня перекосилось от злости лицо. Разгадав его замысел, Сьюк решил отомстить старику. Он поднял руку и заговорил снова:
--Мои духи сказали другое: «Мы сердиты на Камня. Он любит себя больше, чем свой род. Мы не будем помогать ему. Пусть он уйдет! Пусть Главным охотником на море будет Бан. Ему мы пошлем большую добычу!».
--Меня ли ты смеешь изгонять?!--загремел Камень, наступая на юношу.
Но старший брат Сьюка заслонил его собой.
--Разве ты можешь отменять волю духов?--крикнул он Главному охотнику.--Не от них ли зависит наша удача?
--Уж не забыл ли ты, Главный охотник, древний обычай?--с гневом заговорил старый Нак.--Провинившийся перед родом должен отойти в сторону, пока духи не перестанут сердиться. Иди в селение и жди конца промысла! Так ли сказал я, сородичи?
--Да будет так!--разом ответили охотники.
Камень опустил голову. Слова, повторенные всеми охотниками, становились приговором. Главный охотник подошел к гарпунам, сложенным на берегу, и взял свой гарпун. Полагалось отдать его тому, кто оставался главным на промысле. Но Камень не смог сдержать себя, он не протянул Бану гарпун, а с такой силой бросил его о камень, что не только костяной наконечник разлетелся на куски, но переломилось пополам и крепкое древко. Потом, не глядя ни на кого, Камень, сгорбленный и словно одряхлевший, нетвердой поступью медленно направился к лесу. Очень долгой была жизнь старика, но на его памяти никогда еще не изгоняли Главного охотника с промысла… Даже для самого младшего, только что посвященного, не было большего позора, как уход в дни промысла домой.
Охотники начали готовиться к выходу в море. Пока гребцы сталкивали тяжелые лодки в воду, Сьюк, заметив, что лицо Бана помрачнело, подошел к нему и тихонько спросил:
--Разве ты не рад, что стал Главным на промысле?
--Камень никогда не забудет этого, он сумеет погубить меня.
--Скажи, Бан,--спросил Сьюк,--а меня он хотел сегодня погубить?
--Духи спасли тебя,--чуть слышным шепотом ответил Бан.--Прошлым летом так погиб старый колдун. Он долго боролся с волнами, наши лодки ушли далеко, а мы все еще слышали его крики. Но духи послали нам в тот день двух тюленей,--старики говорили, что их приманило «сладкое мясо»… А я думаю, мы и так бы убили этих тюленей.
Пора было садиться в ладьи. Бан, а вслед за ним и Сьюк прыгнули в лодку Главного охотника. Буря нагнала к берегу множество мелкой рыбы, лакомой пищи китов. Едва только охотники выбрались из бухточки в море, они заметили вдали четыре серебристые струи, нет-нет да взлетавшие над поверхностью воды. Это были киты! Охотники не осмеливались даже мечтать о такой добыче. Их неуклюжим ладьям и при попутном ветре не догнать быстро плывущего кита. Но на этот раз счастье улыбнулось охотникам. Киты плыли к ладьям. Четыре горы жира и мяса приближались. Подойдут ли киты так близко, чтобы брошенный гарпун не пролетел мимо? Не скроются ли под водой, когда поравняются с ладьями? Каждый охотник молил духов подогнать китов поближе, и каждый страшился этого. Одно движение хвоста могучего зверя могло потопить их ладью, волна, поднятая огромным телом, могла перевернуть ее.
Сьюк увидел, что справа неслось что-то огромное, черное, взметнулся громадный хвост, подняв целый столб пены и брызг, потом волна завилась широкой и глубокой воронкой--кит ушел под воду.
 «Мимо!»--едва не выкрикнул Сьюк. «Мимо, мимо! --думали охотники.--Такая добыча потеряна! А сколько ям можно было бы набить жиром и мясом этого кита!»
Но люди ошиблись. Вблизи ладьи Бана опять забурлила вода, и среди кипящей пены и волн всплыла иссиня-черная, блестевшая на солнце спина морского великана. Бан метнул гарпун как раз в тот миг, когда это надо было сделать,--орудие не скользнуло по гладкой коже, а врезалось в спину кита с такой силой, что древко выскочило из втулки.  Привязанный к гарпуну длинный ремень, свернутый кольцами на дне лодки, повинуясь точному движению трех гребцов, вывалился за борт вместе с мешком из тюленьей кожи, туго надутым воздухом. Счастье продолжало сопутствовать людям. Раненый кит с разгона пронесся мимо их ладьи. Он бил хвостом, вздымая высокие волны. Следуя за мечущимся зверем, далеко в стороне плясала по гребням надутая пузырем шкура.
 Куда он понесется? Если в море, то прощай удача! Если на берег, то все люди стойбища будут сыты много-много десятков дней! Другим ладьям не повезло, киты пронеслись на расстоянии, недосягаемом для удара гарпуна. Все глядели туда, где бурлила и вспенивалась вода и перепрыгивал с волны на волну, то исчезая, то появляясь, заветный поплавок. Сперва кит шел большими кругами, и у людей захватывало дыхание всякий раз, когда он поворачивал в море. Но вдруг гора жира и мяса еще раз ударила хвостом, и чудовище понеслось прямиком к прибрежной отмели. Все лодки повернули за ним, люди, взмахивая веслами, кричали до хрипоты, не помня себя от радости. Радовались они не напрасно. Гора жира и мяса с размаху выбросилась на сушу.
 Вскоре люди на четвереньках карабкались на гору жира и мяса, плясали на огромной спине кита, скользя на мокрой, гладкой коже, скатывались в мелкую воду и снова забирались наверх. Много прошло времени, прежде чем охотники опомнились и со смехом стали оглядывать друг друга--одни были так мокры, что вода бежала с них ручьями, у других на лице и руках были царапины и синяки, третьи сорвали голос, докричавшись до хрипоты.  Не часто выпадает такое счастье! Теперь в стойбище долго будут помнить об этом событии и обо всем, что случилось в этом году, станут говорить: «Это было в тот год, когда Бан убил кита».
Люди стойбища считали себя сыновьями кита и в знак этого всегда нашивали на одежду кусочек китовой кожи. Они не смели притронуться к добытому с таким трудом вкусному жиру и мясу, пока не получат прощения у своего предка за то, что убили его.  С нетерпением ждали охотники наступления вечера, когда можно будет совершить обряд примирения с китом.  Едва солнце скрылось за лесом, охотники торопливо развели большой костер. Потом все улеглись на землю и, притворившись спящими, громко захрапели. От костра к неподвижной громаде кита поползло что-то черное. Это был молодой Зима, совсем недавно посвященный в охотники. Спину его прикрывал кусок старой китовой кожи, который запасливые старики предусмотрительно захватили с собой на промысел. Зима изображал кита. Навстречу ему выскочил Вол с разрисованным, словно для охоты, лицом. Приплясывая, он стал колоть копьем плывущего по песку «кита». Острие копья оцарапало «киту» руку, и капли крови пролились на песок. «Кит» громко закричал. Тут спящие вскочили и набросились с кулаками на разрисованного охотника.
--Мы не дадим тебе обижать нашего друга кита!-- кричали они изо всех сил, чтобы настоящий мертвый кит слышал их получше.--Вот тебе, вот тебе за обиду!
Сородичи так увлеклись, их кулаки работали так усердно, что Вол поспешил упасть на землю, будто его уже забили до смерти. Тогда охотники ухватили Вола за руки и ноги, поднесли к самой пасти кита и, раскачивая взад и вперед, громко закричали:
--Вот кто убил тебя. Съешь его за это! Нам не жаль!
 Злоключения Вола на этом не кончились. Раскачав его еще сильнее, охотники бросили «мертвеца» в море. Хорошо, что в этом месте дно было песчаное, и Вол не ушибся. Смыв с лица краску, он вылез на берег и побежал к костру сушиться. Тем временем сородичи принялись за раненного Волом «кита»--Зиму. Они также подхватили его за руки и ноги, втащили на гору жира и мяса, и, обмазав его китовым салом, положили на то место, куда вонзился гарпун Бана.
--Дух кита, входи скорее в свое живое тело!-- уговаривал Нак духа предка.--Выходи из этой мертвой горы жира и мяса! Мы спустим тебя в море! Мы пустим тебя в море!-- подхватили охотники и швырнули Зиу прямо со спины кита подальше в волны.
 Бедный Зима барахтался на глубоком месте, а сородичи кричали:
--Мы твои друзья, не бойся нас, приходи к нам еще!
 Теперь, когда дух предка, помирившись со своими детьми, вернулся в море, можно было приняться за разделку туши. Охотники засуетились вокруг горы жира и мяса, не заботясь о Зиме. Юноша, которому мешала плыть раненная копьем Вола рука, еле выбрался на отмель.
Целую неделю убирали охотники мясо и жир кита в большие, глубокие ямы, стенки которых укрепили жердями, чтобы они не осыпались. Плотно уложенные куски мяса перекладывали пластами жира. Набив ямы доверху, их покрывали берестой, затем плоскими камнями и сверху засыпали землей. Так мясо скисало, но сгнить не могло. Оно делалось вонючим и горьким, но не было ядовитым. Зимой, в голодное время, люди будут есть остро пахнущие жирные волокна.
 Вот наконец из-под толстого слоя жира и мяса показались громадные ребра кита. Они тоже нужны были в хозяйстве--не найти лучших, чем они, подпорок для землянки. Ребра были полукруглые и ровные; их тонкие загнутые концы скрепляли вместе, а толстые вкапывали в землю, они не прогнивали, как жерди, которые часто приходилось менять. В таком прочном жилище могло прожить несколько поколений.
Охотники были довольны. Десять ям--целых две руки пальцев!--глубиной в человеческий рост и шириной в человеческий рост были набиты пищей доверху. Зачем же еще бороздить море? Все были до тошноты сыты. Хотелось поскорее вернуться в селение, чтобы порадовать женщин счастливой вестью и добраться до землянки, где не мешают спать ветер и дождь, где не мучают комары, выгнанные дымом.
 Вблизи от старательно заваленных ям охотники сложили столб из плоских камней, чтобы сразу найти это место зимой, когда все кругом заметет снегом. Потом сели в ладьи и пустились в обратный путь на юг, все время держась у берега. Иногда останавливаясь, складывали на мысках приметные знаки из камней и плыли дальше. На следующий день показались знакомые с детства скалы, и ладьи вошли в родную бухту.
               



               









                Г Л А В А  15
 
Радостные, с ликующими криками подходили охотники к поляне перед стойбищем. Услышав их голоса, из землянок выбежали женщины и дети. Измученные долгим лежанием в темных жилищах ребятишки до одури носились на просторе, а женщины обступили охотников тесным кругом. Старухи, одобрительно кивая головами, слушали рассказ Нака о десяти ямах, доверху набитых вкусным мясом. Молодые женщины и подростки засыпали охотников вопросами. Тыб, гордый тем, что в первый же его выход в море случилось такое важное событие, лег на землю и показывал ахавшим женщинам, как бил хвостом кит, чуть не потопивший лодку, в которой он сидел. Ман жадно слушал, прячась за спинами женщин, чтобы охотники не заметили его и не подняли на смех. Девушки не сводили глаз с Бана, оказавшегося великим охотником, и сам Бан с гордостью поглядывал кругом. Но больше всех радовалась за молодого охотника Лунка, сейчас она даже забыла о своем горе. Бан нашел ее глазами в толпе женщин и ласково улыбнулся.
На поляне не было только Камня. До него, конечно, доносились радостные крики у стойбища, но старику, лучшему охотнику рода, было стыдно наравне с женщинами слушать похвальбу других охотников. Он сидел в самой большой землянке охотничьего лагеря, дожидаясь, когда вернутся мужчины. Много, много лет прошло с тех пор, как Камень стал Главным охотником. Он привык, чтобы его слушались с первого слова, привык, что любая удача на промысле считалась его удачей. И теперь невыносимо обидно было гордому старику узнать о том, какое счастье выпало молодому охотнику Бану в первый же день, как тот сел вместо него в ладью Главного. Пока Бан рассказывал, старик, сдвинув седые брови, обдумывал, как заставить охотников снова поверить в его силу, как уничтожить мальчишку, чтобы он не становился на его дороге. Молча выслушав рассказ до конца, он приказал молодому охотнику:
--Принеси гарпун. Ты свое дело сделал, он тебе больше не нужен.
 В приказании Камня как будто не было ничего удивительного. Так бывало и раньше: если кому-нибудь на охоте или морском промысле приходилось на время заменять Главного охотника, ему передавалось оружие Главного, и потом он должен был возвратить это оружие назад. Но Камень разбил свой гарпун о камень, и Бан растерялся. Потом он вспомнил о том кривобоком изделии, которым старик наделил его перед выходом в море, и принес его Главному охотнику.
--Не тот,--еле глянув на оружие, сказал Камень. – Принеси гарпун, поразивший кита.
Бан побледнел, как белеет зимой земля.
--Тот гарпун подарили мне духи,--прошептал он осекшимся голосом,--как я отдам его?
--Я еще Главный охотник!--напомнил Камень.--Ты не смеешь ослушаться меня.
--А может, ты разобьешь его, как разбил свой гарпун?-- твердо ответил Бан.--Кто знает, какие мысли в твоей голове?
--Тебе нет до этого дела, ты должен слушаться!--угрожающе повторил старик.
--Нет,--решительно сказал Бан.--Какой охотник отдаст на гибель такое оружие?
На Камня неодобрительно и настороженно смотрели десятки глаз. И ответ Бана всем был по душе--в самом деле, какой охотник отдаст на гибель такое превосходное оружие!  Наступило долгое молчание. Камень как будто ждал, что юноша одумается. Но Бан не пошевельнулся, и старик заговорил:
--Обычай велит подчиняться Главному охотнику. Ты сидел один день на моем месте в ладье и думаешь, что теперь можешь не подчиняться? Но двух Главных не должно быть в стойбище. Это принесет несчастье роду. Пусть завтра у порога умершие предки--наши ушедшие старики--решат, кто из нас двоих Главный охотник!
 Безопаснее попасть в лапы к медведю, чем пойти на единоборство с Камнем. От медведя иногда можно уйти живым, а вырваться из крепких рук Главного охотника не удавалось еще никому. Но у молодого Бана не было выбора. Если он откажется прийти завтра к порогу, его назовут трусом и навсегда изгонят из стойбища. Да если б его и не ждало такое позорное наказание, он все равно принял бы вызов Камня.
--Пусть будет, как ты говоришь,--глядя в глаза старику, хрипло проговорил Ау.
 Едва замерло последнее слово молодого охотника, Вол, сидевший недалеко от выхода, бесшумно поднял тяжелый полог и выскользнул из землянки.
Сьюк снова сидел в уединенном жилище колдуна. Вот и кончились радостные, хотя и тревожные дни, когда он был почти совсем как охотник. Теперь ему стало еще тяжелее жить в стороне от всех. Пусть хоть веселый огонь будет ему товарищем! Сьюк нетерпеливо тер палкой о зажигательную доску, но дерево отсырело, крошилось, и дымок долго не появлялся из-под острия палочки.  За пологом вдруг раздался зов Вола.
--Подожди,--крикнул Сьюк.--Сейчас разожгу очаг.
--Потом разожжешь, выходи скорее!
 Голос брата был так тревожен, что Сьюк сейчас же выбежал к нему.
--Большая беда случилась!.. Что делать?..--срывающимся голосом начал Вол и рассказал обо всем, что произошло в лагере. Сью испугался не меньше брата.
--Что делать?!--повторил он.--Старик задавит Бана.
--Но Бан не может отказаться!--крикнул Вол в отчаянии и вдруг схватил Сьюка за руку.--Послушай, брат, ведь гарпун--дар Таро. Верно, Друг охотников не знает, что замыслил Камень. Ты расскажи ему, он тогда вступится за Бана…
Сьюк задумчиво покачал головой:
--Не знаю, может ли Таро или… Но ты хорошо сделал, что сейчас же прибежал ко мне. А теперь иди назад, пока не заметили твоей отлучки. Я подумаю.
--Ты хитроумный, ты придумаешь!--воскликнул Вол и, повеселев, пошел к лагерю.
Сьюк долго просидел на камне перед землянкой, пока придумал, что делать. Но для его замысла прежде всего нужна была свежая, не свернувшаяся кровь. Где достать ее? Идти в лес и выследить оленя? Долго, да и найдешь ли его? Порезать себе руку? Для друга не жаль, но крови надо много. И вдруг Льок вскочил с камня--хорошая мысль пришла ему в голову. Почти бегом добрался он до неглубокого озерка, спрятавшегося в густых зарослях колючего кустарника. В этом озере матери не позволяли детям купаться, но Сьюк когда-то мальчишкой все-таки попробовал поплескаться в нагретой солнцем воде у берега и навек закаялся. С тех пор он и близко не подходил к озеру, а если вспоминал, то холодные мурашки кололи ему спину. Но сейчас Сьюк снял липты и решительно вошел по колени в мутную воду. Что-то холодное прикоснулось к одной ноге, потом защекотало другую ногу, затем еще и еще.
Сьюк морщился, но терпел. И, только когда почувствовал, что кожу на ногах покалывает во многих местах, он осторожно вышел на берег. От ступней до самых колен чернели присосавшиеся пиявки. Сьюк отодрал от ближайшего дерева кусок бересты, смастерил что-то вроде кузовка и стал терпеливо дожидаться, пока холодные, скользкие твари насосутся его крови и отвалятся. Раздувшиеся, теперь уже не черные, а темно-багровые, сытые пиявки одна за другой падали в подставленный кузовок. У молодого колдуна слегка кружилась голова, хотелось прилечь, словно после утомительной работы, но время не терпело. Ночь уже надвигалась на лес. Быстрыми шагами направился Сьюк к знакомому месту, где между скалами хранились промысловые одежды охотников. Проскользнув в расщелину, он вышел на полянку и сразу нашел приметную ель с раздвоенной вершиной. Не знал Главный охотник, что наступает час его гибели…
На рассвете в одной из землянок на краю селения проснулся подросток от странных, тревожных звуков, разносившихся по стойбищу. Он выглянул за полог и, отпрянув назад, стал расталкивать мать. Та выбежала из землянки и увидела, что вблизи сидит колдун, раскачивается, разводит руками и заунывным голосом сзывает сородичей. Женщина сбегала к соседке, ребятишки подняли других женщин, и скоро позади колдуна собралась целая толпа. Заглянуть в лицо колдуну никто не решался, все понимали, что он говорит с духами, а кто же посмеет стать между колдуном и теми, с кем он беседует?
Сьюк долго бормотал что-то непонятное, потом, обернувшись с закрытыми глазами к женщинам, сказал:
--Скорее зовите охотников! Беда близко.
Перепуганные женщины послали в лагерь подростков. Когда все собрались, колдун, по-прежнему не открывая глаз, быстро заговорил:
--Вижу много зверя в лесу, много птицы на скалах, много рыбы в реке… Духи сулят удачу роду, но рядом стоит беда!
Сьюк опять забормотал что-то непонятное, потом вскочил, широко открыл глаза, словно увидел что-то ужасное, и обеими руками стал от кого-то отмахиваться.
--Кровавый Недруг? Ты пришел к нам?
 Люди отпрянули от колдуна--страшнее Кровавого Недруга не было никого на свете! Когда он приходил, вымирали целые селения. Кожа покрывалась черными пятнами, и люди гибли, как мухи осенью. Из всех духов один Недруг являлся к людям в человеческом образе и в человеческой одежде. Иногда он даже подолгу жил в каком-нибудь стойбище, и никто не догадывался, что это не человек, а злой дух, пока кровь загубленных им жертв не выступала пятнами на его одежде.
--Вижу, вижу страшного Недруга!--опять заголосил колдун.--Он хочет пожрать всех мужчин, всех женщин, всех детей! Но Друг охотников сильнее его, помоги нам, Таро! Скажи, что делать!
 Сьюк замолчал, словно к чему-то прислушиваясь, потом поднял обе руки, как делают колдуны, передавая сородичам волю духов.
--Таро сейчас сказал мне: «Пусть охотники наденут промысловые одежды, и я покажу им Кровавого Недруга».
 Не заходя в лагерь, прямо с поляны у стойбища, охотники пошли к хранилищу между скал. Камень, угрюмый еще более обычного, тяжело ступал впереди, сейчас воля колдуна была сильнее его. У хранилища Сьюка оставили одного, а сами гуськом вошли в расщелину, чтобы надеть охотничью одежду. Томительно долго тянулось для Сьюка время. Законы рода священны, никто не смеет их нарушать. Не посвященный в охотники не должен входить в хранилище промысловых одежд--ослушнику грозит смерть. Какую же лютую казнь заслуживает тот, кто осквернит охотничью одежду, кто решится на обман сородичей?! А он, Сьюк, это сделал…
Сначала в хранилище было тихо, потом кто-то вскрикнул, и крик этот подхватили многие голоса. Вскоре мимо Сьюка, не замечая его, пробежали охотники. Руки у многих были окровавлены. Среди бежавших не было одного Камня. Бан был спасен!
 Вскоре все стойбище узнало о случившемся. Охотники, по обычаю зажмурив глаза и шепча положенные заклинания, переодевались в охотничьи одежды. Проворный Тыб оделся раньше других, он открыл глаза и увидел стоявшего под елью с раздвоенной вершиной Кровавого Недруга. Недруг был совсем как Камень, но одежда его была покрыта кровавыми пятнами. Тыб закричал…
 Теперь охотники наперебой хвастались перед женщинами, как они расправились с Кровавым Недругом и спасли стойбище от страшной беды. Одного не могли понять ни охотники, ни женщины--куда делся старый Камень и почему Кровавый Недруг был так похож на Главного охотника? К толпе подошел молодой колдун, и когда его спросили об этом, он ответил:
--Духи сказали мне: «Кровавый Недруг похитил Камня. Он принял его образ и стал жить среди нас».
Сородичи поверил молодому колдуну. Начались толки о том, с какого же времени страшный Недруг мог поселиться в стойбище. Пролил кровь сородича в ладье на промысле, конечно, не Камень, а Кровавый Недруг, он хотел разгневать духов моря и обречь людей на голод. Кто-то из женщин сказал, что никогда человек не бросил бы ребенка в поток, это мог сделать только злой дух! Старухи говорили: «Недруг принял образ Главного охотника очень давно, вот они постарели и потеряли силу, а Камень совсем не дряхлел, значит, он не был человеком!».
Охотники наперебой вспоминали, как Камень, не жалея их, посылал на промысел в мороз и бурю, как за малейшее ослушание грозил раздавить непокорного своими страшными руками. Не может быть такой силы у человека! «Конечно, это Кровавый Недруг--враг всех людей--принял облик Главного охотника»,--уверяли друг друга жители стойбища. Все были рады, что так счастливо избавились от заклятого врага. Хотя тяжелый камень лежал на сердце Сьюка, радовался и он. Все-таки ему удалось спасти своего друга от неминуемой гибели.


               




               








                Г Л А В А  16
 
Очень тревожной была эта ночь для людей селения. Охотники убили старого Камня, в которого вселился Кровавый Недруг, но кто может погубить злого духа? Недруг и теперь, верно, бродит где-то совсем близко около стойбища. Чтобы помешать страшному духу проникнуть в селение, колдуньи от заката до восхода солнца жгли костры из можжевельника. Языки пламени, бледные в полусумраке белой ночи, опоясывали поляну, где темнели бугры жилищ. Прижатый к земле ночной сыростью, дым синеватой пеленой стлался над землянками, разнося по лесу отгоняющий злых духов сладковатый запах горящих можжевеловых веток.
 Старухи колдуньи с размалеванными лицами сами были похожи на духов. Они без устали расхаживали от костра к костру, ударяя костяной колотушкой по коже, натянутой на рябиновый обруч. От гулкой дроби бубнов жителям стойбища становилось еще страшней.
--Бе-да! Бе-да! Бе-да!--слышалось всем в этих тревожных звуках.--Беда близко… Бойтесь беды!
Никто не решался заснуть в эту ночь. Злому духу легче погубить спящего, и потому матери безжалостно тормошили детей, не давая им задремать. Дети терли слипавшиеся глаза и громко плакали. Из-за высокой ограды охотничьего лагеря до стойбища через лес неслись раскаты боевых песен. Нестройный гул бубнов, детского плача, заклинаний старух, низких басистых голосов охотников поднимался над окутанным дымом селением.
 Камень столько лет ревниво оберегал свою власть и так жестоко расправлялся с непокорными, что после гибели старика никто не помышлял о том, чтобы стать на его место. Многих удерживал страх перед Кровавым Недругом. Месть злого духа прежде всего обратится на того, кто заменит Камня. Но стойбищу нужен был вожак, и охотники решили на совете: пусть духи колдуна укажут, кому быть Главным. К восходу солнца Сьюк должен был передать их веление.
Из стойбища до уединенной землянки колдуна долетали тревожная дробь бубнов и завывание колдуний, а из охотничьего лагеря доносились обрывки боевых песен.  Для такого важного события колдуну нужно было облачиться в полный колдовской наряд--малицу, покрытую мехом рыси, квадратную шапку и нагрудник из китовой кожи. Чтобы надеть этот нагрудник, Сьюку пришлось снять с шеи семь ремешков, на концах которых висели вырезанные из дерева и кости изображения животных и человека. Тут он заметил, что не хватает самого важного амулета--оберега, фигурки человечка. Льок переворошил всю землянку, но так и не нашел его. Где он мог потеряться? Ремешки были длинные, и фигурки-покровители, брякая одна о другую, мешали Сьюку, а снимать их не полагалось ни днем, ни ночью. Вот почему, когда никого не было поблизости, Сьюк беспечно закидывал их за спину. Видно, пробираясь по лесной чаще, он зацепился за сучок и оборвал ремешок с человечком.
Яркое зарево--предвестник скорого появления солнца– все шире разливалось над лесом. Сьюк налил в глиняную плошку воды и, склонившись над ней, начал раскрашивать себе лицо. Растерев красную охру, зеленую глину и сажу с жиром, Сьюк обвел красными кругами глаза и рот, намалевал на щеках зеленые прямые полосы, а рядом с ними черные волнистые. С каждым мазком лицо его становилось все страшнее, а когда он нарочно скривил рот и сморщил нос, то увидел на гладкой поверхности воды такое чудовище, что его самого взяла оторопь. Сьюк провел еще две зеленые черты на лбу, раскрасил руки и вышел наконец в полном уборе из землянки. Над лесом уже поднялся огненный шар солнца.
 Увидев издали молодого колдуна, старухи еще сильнее забили своими колотушками по коже бубнов.
--Идет! Идет!--завопили они на разные голоса.--Он идет!
Женщины и дети сбежались к тропе, по которой колдун должен был пройти в охотничий лагерь. Всем не терпелось поскорее узнать, кого же избрали духи.
Сьюк шел, наклонив голову и прикрыв лицо ладонями. Когда он приблизился, колдуньи закричали хором:
--Кому быть? Кому быть? Кому быть?
Сьюку по-мальчишески захотелось пугнуть любопытных. Он отнял ладони от размалеванного лица и, скорчив страшную гримасу, подступил к ним. Женщины и ребятишки с визгом разбежались. Колдуньи шарахнулись в стороны, бормоча заклинания и отмахиваясь бубнами. Очень довольный, что напугал мудрых, Сьюк пошел дальше. Перед высокой оградой охотничьего лагеря он остановился, еще раз проверяя свое решение.
--Да, так будет лучше всего,--сказал он себе и шагнул за ворота.
Охотничий лагерь состоял из трех больших землянок. Одна, стоявшая посередине, называлась жилищем «усатого старика», в ней и жили самые старые охотники, испытанные в трудном промысле на моржа. Другая была предназначена для молодежи, недавно посвященной в охотники, и носила название «блестящей стрелы», что на охотничьем языке означало семгу. В третьей жили охотники постарше, уже набравшиеся опыта. Это были самые сильные охотники рода, не боявшиеся ходить в одиночку на медведя. Их землянка так и называлась жилищем «лесного человека». Охотники стояли у входов своих землянок, ожидая, кого из них избрали духи колдуна.
Сьюк прошел мимо землянки «блестящей стрелы», даже не взглянув на безусых юношей, которые еще совсем недавно помогали женщинам месить глину и таскали им корзины с семгой. Старые охотники закивали головами: так и должен был поступить колдун. Но Сьюк прошел и мимо их жилища, лишь немного, будто в раздумье, замедлив шаг.
Старики нахмурились--неужели Главным охотником станет кто-нибудь не из их землянки? Колдун и в самом деле подошел к жилищу «лесного человека». Знаком он велел отойти в сторону первому охотнику, второму, третьему, и, только когда очередь дошла до Ау, колдун торжественно сказал:
--Вот кого мои духи избрали Главным охотником!







               



                Г Л А В А  17
   
Дни становились короче, а ночи длиннее. По вечерам в темнеющем небе стали появляться крупные звезды. Поспевали ягоды. Учившиеся летать птенцы с каждым днем поднимались все выше и выше. Исчезли оводы, и олени, освободившись от своих маленьких лютых мучителей, спокойно бродили по лесу, поедая грибы. Грибов было такое множество, что олени, исхудавшие за лето, быстро жирели.  Пора позднего лета--веселая и хлопотливая, каждый--от муравья до человека--торопился сейчас запастись едой на долгую зиму. В стойбище все были заняты делом. Даже дряхлые старухи и те разбрелись по лесу, по болотам, собирая только им известные травы и коренья, которыми можно и вылечить и околдовать человека. Взрослым помогали малые ребята--они старательно разыскивали остро пахнущий дикий лук, выкапывали его из земли и несли в селение. В дни предвесеннего голода, когда у людей стойбища начинали пухнуть ноги и кровоточить десны, лук был лучшим лекарством.
 Больше всего радостных хлопот было у молодежи. Юноши, еще не посвященные в охотники, и девушки, не переселившиеся в отдельные землянки, вместе с подростками не выходили из лесу. Они забирались в самую глушь, к озеркам среди топких болот. К середине лета болота немного подсыхали, и, перепрыгивая с кочки на кочку, можно было добраться до густых зарослей осоки. Там укрывались линяющие гуси.
Тыб, недавно посвященный в охотники, считался наравне с Сьюом лучшим ловцом линяющих гусей. Только Сьюк любил выслеживать птицу в одиночку, а Тыб всегда подбирал себе целую ватагу сверстников. Охотникам не полагалось заниматься этим промыслом. У них было сейчас другое дело--мять ремни и готовить охотничьи снасти. Но Тыб так любил охоту на гусей, что стал просить Бана отпустить его в последний раз за «линьками».
Бан задумался--это было не в обычае стойбища. Но ведь юноша может принести большую пользу селению, распоряжаясь молодежью на охоте за дичью. А чтобы мять ремни, хватит и пожилых охотников. Поразмыслив, Бан согласился. Обрадованный юноша сейчас же побежал догонять друзей, уже ушедших в лес.
Старый Нак имел привычку обходить по вечерам лагерь, чтобы посмотреть, все ли в порядке. Заглянув в землянку «блестящей стрелы» и сразу приметив, что Тыба нет на обычном месте, он сказал об этом Главному охотнику. Бан объяснил, что отпустил юношу на промысел за линяющими гусями.
--Зачем нарушаешь порядок?--начал выговаривать старик.--Разве Главный охотник не должен следить, чтобы все было, как велит обычай?
Старого Нака поддержали не только пожилые охотники, а и те, кто был помоложе,--кому не надоест изо дня в день мять до боли в ладонях мокрую кожу? Разве не веселее разыскивать притаившуюся в чаще приозерной осоки птицу?
 Если бы на месте Бана был Камень, он бы одним взглядом из-под нахмуренных бровей заставил бы умолкнуть недовольных. Но Бану приходилось трудно. Старики не упускали случая напомнить ему, что он еще молод и потому многого не знает, а молодежь слишком привыкла считать его простым охотником, как и они сами.
 Чтобы не рассориться со всеми, раздосадованный Бан ушел из лагеря в лес, захватив с собой копье.
Пора светлых северных ночей была на исходе. Еще не потускнела на небе багровая полоса заката, а в лесу уже начало быстро темнеть. Птицы немного повозились на ветках, устраиваясь на ночлег, и притихли, звери помельче забились в норы, зато ночные хищники вышли на охоту. В озерах по самому дну бесшумно двигались щуки, над ними темной тенью скользили выдры. На толстом суку притаилась рысь, поджидая добычу. Бесшумно рыскали волки, где-то ревела медведица, сзывая разбежавшихся медвежат. Ей самой некого было опасаться, но глупые детеныши могли погибнуть и от когтей рыси, и от клыков волка.
 Обида на сородичей душила Бана, и он, сам не зная зачем, шел все дальше и дальше по притихшему ночному лесу. Не глядя под ноги, он по привычке опытного охотника ставил ступню так, что не слышалось ни треска сломанного сучка, ни хруста валежника. В другое время зоркий охотник рассмотрел бы распластавшуюся на суку рысь, но сейчас даже вспыхнувшие зеленым огнем глаза хищника не привлекли его внимания.
Долго бродил Бан по лесу, не замечая, как идет время. Обычно чуткий к каждому шороху леса, он не слышал и не видел ничего, пока чуть не наступил на молодого дрозда. Птенец махал уже оперенными крыльями, подпрыгивал в траве и, открывая во всю ширь клюв, пищал что было мочи. Он не мог взлететь. Бан наклонился над птицей. Уже начинало светлеть, и зоркий глаз охотника разглядел, что лапа птенца запуталась в травинке, и у него не хватало сил освободиться. Бан осторожно протянул руку, чтобы распутать стебли. Птенец умолк и вдруг, свирепо зашипев и натопорщив перышки, клюнул палец охотника. Верно, увидев перед собой страшного врага, он решил продать свою жизнь подороже.
Бан засмеялся--вот какая храбрая пичуга! Он освободил продолжавшего клевать его руку птенца и посадил на ладонь. Тот нахохлился, но не шевелился--выжидал, что будет дальше, но когда Бан чуть двинул пальцем, птенец быстро клюнул его еще раз и вспорхнул. Это смешное приключение прогнало всю злость Бана на сородичей, и он уже спокойно повернул назад к лагерю, но по пути сказал себе:
--Если нужно будет, я все-таки стану делать по-своему.
В глуши болот и на озерках в лесной чаше гусыни и утки растили птенцов. Заботливо оберегая потомство от многочисленных врагов, матери со своими выводками уходили на островки посреди озер, куда не могли добраться ни хищные звери, ни люди. По берегам, в зарослях осоки, укрывались ослабевшие, больные самцы. Вместо сильных крыльев с толстыми и длинными маховыми перьями у них в ту пору торчали лишь жалкие отростки. Сейчас птицы не могли подняться в воздух и только бегали по земле, беспомощно растопырив лишенные оперения крылья. Но на воде они чувствовали себя по-прежнему хорошо. Почуяв врага, они, ныряя, отплывали подальше от берега и там пережидали опасность.
Молодежь охотилась на «линьков» ватагами. Кто-нибудь выслеживал птицу и, вспугнув, гнал ее в ту сторону, где поджидала засада. Вот тогда-то и начиналась веселая потеха! Гусь в страхе громко гоготал, преследовавшие его девчонки визжали, мальчишки радостно горланили. Самцы были хитрые, они норовили забраться в заросли осоки, до крови резавшей голые ноги охотников. Но охотничья страсть так сильна, что и юноши и девушки бесстрашно лезли в гущу осоки, не боялись самых топких мест, а если птице удавалось добежать до воды, пускались вплавь за ускользающей добычей. В этом году Тыб решил отправиться на дальнее озеро, которое пользовалось дурной славой. Его окружали топкие болота, а берега густо заросли камышом и осокой. Топи не подпускали к озеру ни людей, ни лесных хищников, и птицам здесь было раздолье.
Два поселившихся в этом потаенном уголке коршуна ревниво оберегали свои владения от соперников. Иногда сюда залетал их сородич. Тотчас же возникала схватка, в воздухе клубком кружились сцепившиеся в смертельной борьбе хищники, и перья их разлетались во все стороны.

   Сюда-то и привел Тыб свою ватагу, подобранную из самых смелых сверстников. В их числе была Ясная Зорька, внучка колдуньи, умершей от голода весной. Тыб охотно взял ее с собой на промысел. Она считалась самой ловкой среди всех девушек стойбища, и не случайно ожерелье из клювов добытых ею гусей было у нее длиннее, чем у сверстниц. Тыб удивлялся ее удальству, а девушке льстило, что настоящий, уже прошедший обряд посвящения охотник хочет дружить с нею. Как-то всегда получалось так, что они оказывались рядом.
 Выбрав пригорок для стоянки, Тыб назначил, кому с кем идти, указав места, удобные для ловли. Потом все по двое, по трое разошлись в разные стороны. Ясная Зорька опять оказалась в паре с Тыбом. Они направились к одному из заливчиков озера, заросшему особенно густым и высоким тростником. Берега тут были такие болотистые, что не подсыхали даже в это жаркое время года. Зорьке и Тыбу приходилось брести по воде, перепрыгивая с кочки на кочку, зато они знали, что это добычливое место. Ведь ни лисе, ни рыси, боявшимся воды, сюда не пробраться, значит, птицы здесь будет вдоволь.
 Когда молодые охотники приблизились к зарослям, оттуда, и справа и слева, послышались звуки, напоминавшие покашливание, которое издают гуси в эту мучительную для них пору. Хотя ни девушка, ни юноша не сказали друг другу ни слова, но оба думали об одном и том же: как добыть сегодня побольше гусей? На этот раз их манила не богатая добыча, которой можно было бы похвастаться перед сверстниками, а только гусиные клювы. Среди молодежи издавна велся обычай дарить эти клювы украдкой от всех избраннику своего сердца. Ясной Зорьке в этом году предстояло обзавестись своей землянкой. Тыб тоже еще жил в землянке матери. Поднести ожерелье из клювов--значило посвататься, а принять дар--означало дать согласие. Дарили клювы не только юноши. И для девушки не считалось постыдным повесить на шею юноши такое же украшение. Тыб и Зорька, втайне друг от друга, решили обменяться такими ожерельями.
 Гуси очень чутки, а подкрадываться к ним приходилось по шуршащей осоке. Правда, сегодня помогал ветерок. Нужно было дождаться, пока он зашумит жесткой травой, и в это время продвинуться на несколько шагов, а потом опять замереть на месте, терпеливо ожидая нового порыва ветра. В густых зарослях охотиться вдвоем за одним гусем было неудобно, поэтому Зорька и Тыб разошлись в разные стороны. Зорьке попался хитрый гусь, но, как он ни таился, девушка добралась до него. Чтобы спастись от нее на воде, гусь метнулся к озеру. Позволить гусю нырнуть--значит потерять его. Вытянув руку, девушка прыгнула за птицей и провалилась в вязкую, холодную, как лед, трясину. К счастью, в топь ушли только ноги, а тело легло плашмя на зыбко колышущуюся сеть из густо переплетенных между собой корней болотных растений. Если бы Зорька не успела распластаться на осоке, ее тотчас затянуло бы под заросли. Сейчас она на время спасла себя, но это была лишь отсрочка смерти. Под тяжестью ее тела переплетенные под водой корни медленно расходились…
Ясная Зорька принялась кричать, зовя на помощь Тыба. Над ее головой однообразно шелестела осока и, казалось, крики запутывались в зеленых стеблях. Девушка чувствовала, как под ней подается зыбкая опора. Услышит ли ее Тыб? Поймет ли, откуда раздаются крики? Успеет ли добраться до нее? Снова и снова звала девушка своего друга. Вода начинала заливать ее, ноги стыли в ледяном холоде непрогретой топи. Охотнице удалось осторожно перевалиться на спину, и тело ее легло на новое место, где сеть корней была еще прочной. Но скоро вокруг нее опять стала скапливаться вода. Девушка еще немного передвинулась в сторону… Неужели не придет спасение?!
Ясную Зорьку охватило отчаяние, и она даже перестала кричать. Будь что будет! Но, когда болотная вода подступила к груди, ей стало так страшно, что тело ее само невольно сделало судорожное усилие, и она передвинулась на новое место… Тыб услышал ее крики, но добраться до девушки по трясине удалось не сразу. Все же он подоспел вовремя. Он приволок три длинные жерди, которые догадался подобрать по пути. Положив жерди поперек, он лег на них и схватил Зорьку за руки. Осторожно, стараясь не делать резких движений, он медленно подтягивал девушку к себе, перехватывая ее руки все выше и выше. Он не знал, сколько прошло времени в этой борьбе с трясиной. Наконец топь выпустила закоченевшие ноги девушки. Упираясь коленками, Зорька выползла на жерди. Потом, немного отдышавшись, спасенная и спаситель выбрались на твердую землю. Девушка принялась сушить набухшую в воде одежду. Горячее солнце быстро согрело Зорьку и уняло дрожь. Когда вечером Тыб и Зорька вернулись к месту общего сбора на пригорке, и им, и сверстникам было понятно, что, после того как Ясной Зорьке сделают землянку, не кто иной, как Тыб, поселится в ней. Старательно подражая женщинам, девушки хлопотливо хозяйничали у огня. Надо было ощипать перья, выпотрошить птицу, отделить грудку и коптить тушки в дыму-- словом, сделать все так, как делали их матери на стойбище во время весенней охоты на гусей.
Бан не зря отпустил Тыба из охотничьего лагеря-- пожалуй, никогда еще добыча «линьков» не была такой обильной, как в этом году.




               



               







                Г Л А В А  18
   
Сельдь давно уже отошла от берегов моря, вслед за ней покинули прибрежные места и морские животные--белухи, моржи и тюлени. В поисках пищи они передвинулись к Куче островов--так охотники называли большой и два маленьких острова, поднимавшиеся из моря на расстоянии дня пути от берега. Тут, в глубоком проливе, образуемом островами, скапливались мелкая рыба и те, кто кормились ею. С какой бы стороны не налетал ветер, рыба и морской зверь всегда находили хорошее убежище от бури в узких проливах и в извилинах бухт.
Каждую осень промышленники отправлялись к Куче островов добывать белух и тюленей. Это был опасный и скучный промысел. Осенью ветры капризны и море коварно. Сутками лениво плещутся свинцовые волны о низкий борт ладьи, и вдруг откуда-то налетит ветер, и тотчас начнут вздыматься огромные валы с шапками белой кипящей пены. Горе тогда вышедшим в море промышленникам! Стоит закоченевшим под ледяным ветром людям хоть немного промедлить, не успеть вовремя повернуть ладью поперек волны, и тяжелый вал мигом опрокинет ее. Много, очень много ловцов погибало на этом добычливом промысле у островов. Приходилось промышлять только в тихую погоду и подолгу укрываться в проливах, где буря не так страшна. Молодежь не любила промысла у Кучи островов, в эту пору ее манила охота на оленей, где можно было показать свою удаль и ловкость. Вот почему старики с Главным охотником уходили к островам, а молодежь в это время выслеживала в лесу оленей.
Два раза уже проносились на море короткие бури, предвестники осени. Охотники стали готовиться к отъезду: опять смолили ладьи, оттачивали костяные гарпуны, резали ремни из мятых шкур. Охотничьей снасти требовалось много. Морской промысел не похож на сухопутный. В лесу нетрудно отыскать раненое животное, а на море подкараулить и попасть в зверя--только начало удачи. Сколько раненых белух, моржей и тюленей исчезало в морских глубинах, унося с собой промысловую снасть. Молодой колдун тоже по-своему готовился к промыслу. Он отправился на Священную скалу и принялся высекать на камне то, что каждый охотник хотел увидеть на промысле. На этот раз он задумал выбить большой гарпун, который пронзал и моржа и белуху. Сьюк так увлекся своим делом, что не заметил, как подошел Бан.
--Не хочу ехать на Кучу островов,--словно оправдываясь перед кем-то, сердито заговорил молодой охотник.--Это стариковское дело--сутками лежать в ладье и поджидать, когда из-под борта вынырнет глупый тюлень. Хочу, как прежде, выслеживать оленей и гнаться за ними по лесу, быстрее, чем они сами. Я уже говорил кое с кем из стариков, но они твердят свое: «Главному охотнику место на островах!». Камень-то был стар, он не мог охотиться на оленей, а я не старик…
Сьюк задумался. Бан верно говорит--лучшего охотника, чем он, не найти. Что ему делать со стариками? Но старики не отступятся от того, что положено по обычаю…
--Я тебе помогу,--сказал он другу.--Приходи сюда вечером.
Когда Бан снова пришел на островок, Сьюк вытащил из-за пазухи два бурых корешка.
--Съешь их, Бан,--сказал он,--ты заболеешь, и старики сами побоятся взять тебя на промысел, чтобы дух болезни не перешел на них.
Бан взял корешки, повертел их и покачал головой.
--Не хочу петлять, как заяц!--запальчиво проговорил он, швырнув корешки в воду.--Как обману своих?!
--Но если старики не согласятся оставить тебя здесь? Ты все-таки поедешь?
--Нет, не поеду. Я Главный охотник, и они не могут мне приказывать.--Глаза Бана сердито заблестели.--Я уже дал стойбищу кита и на охоте убью много оленей. Помнишь, сколько рогов добыл я прошлой осенью?
Уже настала пора пускаться в дальний путь. Но охотники не назначили дня отъезда--все не сходились приметы: то солнце садилось в тучу, то луна была слишком красной. Наконец месяц засеребрился на ясном небе и спокойный полет чаек указывал, что бури не будет. Решено было завтра идти к островам. В тот же вечер Бан пришел в большую землянку «усатого старика» и объявил старым охотникам, что остается промышлять оленей.
--Зачем ты, Главный охотник, нарушаешь обычай?-- заспорили с ним старики.--Разве Камень когда-нибудь оставлял нас одних?
--Он был старик,--возразил Бан.--Ему было не угнаться за легким, как ветер, оленем. А мне зачем лежать на брюхе в лодке, если мои ноги умеют быстро бегать?
Молодые охотники, пришедшие вместе с Ау, дружно поддержали его. Но старики не соглашались. Особенно упрямо спорил Нак.
--Вы старые, испытанные в морском промысле охотники,--попытался задобрить стариков Бан,--а я еще никогда не бывал на островах. Разве не лучше вам будет слушаться Нака, который убил своего первого «белого червя», когда я еще не родился? Его, наверное, очень любят морские духи, а на меня они сердиты за то, что я убил кита.
С этим старики не могли не согласиться. Нак на самом деле отлично знал повадки морского зверя, он ведь столько лет ходил на этот промысел. Обряд последних сборов был несложен. Каждый из отъезжающих повесил на шею мешочек с пеплом из очага своей землянки и щепоть земли, взятой с места, где была погребена мать. В ладью Нака поставили большой глиняный сосуд с горящими углями и захватили запас хвойных шишек, чтобы во время переезда не дать углям потухнуть. Очаг в землянках на островах надо было разжечь огнем родного селения.
 Садясь в ладьи, охотники запели священную песню, зовя с собой духов, покровителей рода, и бросили в воду вялые гусиные грудки и куски копченой оленины по числу отправившихся на промысел охотников. Люди стойбища верили, что морские духи, получив в дар мясо животных, которые не водятся в море, отблагодарят промышленников обильной добычей.





               




                Г Л А В А  19
 
Вскоре после отъезда стариков молодежь отправилась на охоту за оленями. Отошло время, когда олени, спасаясь от оводов, забирались в озера и от восхода до заката солнца простаивали в воде, выставив наружу только ноздри. К осени оводы исчезли, и олени чувствовали себя привольно. Много было сейчас грибов, их любимой пищи. Вскоре шерсть оленей стала лосниться, они жирели, теряя быстроту и неутомимость в беге. Сначала они ходили по двое, по трое, но потом разбредались поодиночке. Собрав молодых охотников, Бан рассказал им, где лучше искать зверя, одним велел идти в одну сторону, другим в другую, чтобы в погоне за оленями пути их не скрещивались.
 Бан взял себе в помощники Вола. День для охоты он выбрал серенький, пасмурный. На отсыревшей земле под ногой не так трещат сучки, ветер шевелит листья, наполняя лес неумолчным шуршанием, заглушающим шаги охотника. В такой день олень теряет свою зоркость и не так чуток, как всегда. Дротик был любимым оружием молодых охотников. С короткого расстояния он валил зверя насмерть, надо только иметь сильную руку. Старики больше любили лук--стрела летела во много раз дальше, чем дротик, и попасть в зверя можно было издали. Спор о том, какое оружие лучше, шел из поколения в поколение. Бану и Волу незачем было спорить. Оба были молоды, и дротик был их лучшим другом.
Собирая на ходу съедобные грибы, они шли рядом, не отрывая взгляда от земли там, где почва была мягкой и зверь мог оставить след. На каменистых местах они зорко смотрели в просветы между стволами--Бан в одну сторону, Вол в другую. Во время поисков добычи в лесу нельзя разговаривать даже шепотом. Но как не поделиться со спутником мыслями, когда одолевают разные думы?
 Волу захотелось сказать, что они идут уже долго, а никаких следов зверя нет. Он пожал плечами и поднял брови. Бан сразу понял его и, низко пригнувшись, стал озираться по сторонам, не поворачивая шеи. Вол догадался: Бан говорит, что, наверное, волки вспугнули оленей. «А может, медведь?»--подумал Вол и показал другу ладонь с согнутыми пальцами. Но Бан согнул свои пальцы еще больше и ударил ими по другой ладони,--так бьет лапой рысь, нападая на зверя.
 Вдруг Бан остановился. Замер на месте и Вол, хотя не приметил сначала ничего, заслуживающего внимания. Потом, поглядев туда, куда смотрел друг, сразу оживился. На земле лежал олений помет. Оба охотника опустились на корточки. Их зоркие глаза рассмотрели слабые следы раздвоенного оленьего копыта. Крупный, немолодой самец прошел сегодня утром в этом направлении. Ранней осенью эти животные становятся ленивыми и не делают больших переходов. Значит, искать его надо где-то поблизости. Хороший охотник, найдя след, никогда не теряет его. Бан был хорошим охотником.
 Началось преследование. Медленно, осторожно продвигаясь вперед, нет-нет да останавливаясь, они попеременно хватали друг друга за руку, указывая на какую-нибудь отметину, оставленную животным. Видно, ничто не тревожило оленя, он шел не спеша, спокойно переходя от одного грибного места к другому и объедая шляпки. Торчавшие белые ножки грибов указывали его путь. Солнце склонялось к закату, когда охотники увидели за деревьями неторопливо бродившего по лужайке оленя.  От охотничьего волнения у Вола по спине пробежала дрожь. Он умоляюще взглянул на Бана. «Позволь метнуть первому?»--попросили его глаза.
Бан не пожалел бы для друга даже жизни, но был не в силах отказаться от своего права первым нанести удар. Припав на одно колено и сжав в руке дротик, он дождался, пока олень, не отрывая головы от земли--видно, в этом месте грибы росли целым гнездом,--повернулся к нему боком. Сейчас же просвистел дротик и впился в брюхо животного. Олень покачнулся и взметнулся на дыбы.
--Бросай!--крикнул Бан Волу.
Дротик Вола, направленный в шею, ударился о ветвистые рога и застрял в них. Олень упал на колени, но тотчас вскочил и помчался вперед. Он бежал, казалось, не разбирая дороги, вытянув морду и положив рога на спину. Дротик Вола выпал из развилки рога. Бан на бегу поднял его и осмотрел--кремневый наконечник от удара о рог переломился пополам, не причинив оленю вреда. Скоро выпал и дротик Бана, ранивший оленя. Вол хотел было метнуть его вдогонку зверю, но Бан выхватил дротик у него из рук. Отдать свое оружие кому-нибудь во время промысла-- значит отдать свое охотничье счастье.
Лес расступился, открылось большое полувысохшее болото, поросшее ржаво-красным мхом. Старый, опытный олень хорошо знал, что нельзя приближаться к этому месту: острые копыта увязнут в мягком, пропитанном водою мху, и тогда ему не уйти от погони. Он круто повернул и побежал по закраине болота, покрытой огромными валунами. Охотники рванулись за ним, нельзя было терять ни одного мгновения-- в этом нагромождении каменных глыб раненый зверь мог легко скрыться от преследователей. Олень тоже напряг последние силы, сделал несколько отчаянных прыжков и пропал за большим валунном.
Вол и Бан обогнули камень--оленя там уже не было. Охотники растерянно огляделись, но вокруг были только камни и скалы. На каменистой почве не оставалось следов, не видно было почему-то и пятен крови. В какую же сторону направиться, где искать зверя? Бан велел Волу бежать прямо, а сам побежал налево. Долго петлял он между валунами, пока не послышалось где-то тяжелое дыхание. Держа наготове дротик, охотник стал бесшумно красться вперед, чтобы не вспугнуть оленя. Но эта предосторожность была излишней. Обессилевший от потери крови олень умирал.
Бан громко позвал Вола, и, когда тот прибежал, зверь уже был мертв. По охотничьему обычаю, загнанный зверь считался добычей всех, кто его преследовал, но только тому, кто нанес смертельный удар, доставалась полоска шкуры с шеи самца, поросшая длинным, будто седым волосом. Это было лучшим украшением праздничной одежды женщин, и поэтому, чем удачливее был охотник, тем наряднее была одежда женщины, в землянке которой он жил. Помогая Бану свежевать тушу, Вол с завистью смотрел, как его друг осторожно вырезал полоску шкуры с подшейным волосом. Бан перехватил этот взгляд и уже хотел было разрезать полоску надвое, но подумал, что украшение будет испорчено и не принесет радости ни ему, ни Волу.
Тогда он снял с шеи ожерелье из волчьих клыков и протянул другу. Вол просиял. Это был самый лучший подарок! Вместе с ожерельем из клыков волков, убитых охотником, частица его сил и охотничьего счастья переходила к получившему дар. Промысел на оленей начался удачей. Загнали четырех оленей и олененка. Молодые охотники, усталые, но довольные, сгибаясь под тяжелой ношей, перетаскивали к стойбищу освежеванные туши.
--Верно, покровитель охотников--Таро очень любит Бана,--весело переговариваясь они, радуясь, что Главный охотник остался с ними.
Зато сородичи, ушедшие в море, поминали Главного охотника недобрым словом. Обычай был нарушен, и старикам казалось, что промысел будет хуже, чем в прошлые годы.  Словно наперекор их воркотне, всю дорогу дул попутный ветер, и ладьи быстро дошли до места. Вокруг островов и в проливах между ними, выставляя из воды белые бока, перекатывались между волнами белухи, то там, то тут чернели круглые головы тюленей. Старики приободрились--значит, удача не покинула их! В первый день никогда не начинали промышлять. Нужно было собрать валежник и выброшенный бурями плавник, сложить костры вокруг землянки и зажечь их огнем, привезенным из родного стойбища. Это был повторяющийся из года в год обряд очищения промысловой стоянки от злых духов, которые могли за время отсутствия охотников поселиться в заброшенном жилье. Собирая на каменистом берегу плавник, Нак нашел обломок весла, покрытый затейливой резьбой. Он долго разглядывал ее старческими глазами, хорошо видевшими вдаль и плохо вблизи, и одобрительно кивал головой--умелые руки ее делали.
И вдруг вспомнил, что много-много лет тому назад он сам вырезал и этот круг, чтобы солнце не сходило с неба на все время промысла, и белух, чтобы они приманивали настоящих белух, и ладью с людьми на спокойных волнах. Потом Нак подарил это весло своему другу, но оно не принесло ему счастья. Кажется, в эту же весну, а может, в следующую раненная белуха опрокинула  ладью друга, и друг Нака утонул. Весь вечер Нак вспоминал старые времена и своего друга. Не мудрено после этого, что он привиделся ему во сне. Он ничего не сказал Наку, только постоял, опираясь на весло, и пропал. Утром, когда охотники ели у костра вяленую семгу, перед тем как выйти на промысел, Нак рассказал свой сон промышленникам.
--Он что-то хотел, да, видно, не посмел мне сказать!-- тревожился старик.--Это плохо, очень плохо. Не собирался ли он предостеречь нас от беды на море?
  Тревога старика передалась и другим охотникам, они долго обсуждали, стоит ли выходить сегодня в море, и решили лучше обождать денек. Белухи кувыркались в волнах, словно дразнили их, но охотники сидели на берегу и рассказывали друг другу страшные истории. Многие из тех, кто был постарше, хорошо помнили друга Нака. Один из них даже тонул вместе с ним, но вовремя ухватился за перевернутую лодку, а того волна отбросила в сторону, и он, не умея, как и все сородичи, плавать, пошел ко дну. За день, проведенный без дела, охотники вспомнили много событий, одно страшнее другого.
Следующей ночью друг Нака  Тарга приснился уже троим промышленникам. Одного он звал бить моржей, но эти моржи почему-то не плавали в воде, а бегали по лесу, другой увидел, как он едет с Таргой в ладье, и вдруг ладья среди тихого моря перевернулась вверх дном. Но больше всего напугал охотников сон третьего--Тарга сказал ему, чтобы промышленники поскорее уходили с островов, потому что духи сердятся на них и решили всех потопить.
 Утром стали обсуждать: почему могут сердиться на них духи? Не потому ли, что Главный охотник нарушил обычай? Тут же решили: пока не случилось беды, надо добираться до стойбища. Тотчас загасили огонь, сели в лодки и уехали, так и не убив ни одного зверя.






                Г Л А В А  20
 
 Еще много дней оставалось до того времени, как охотники после окончания промыслов перейдут на зиму в землянки стойбища. Однако женщины уже собирали валежник, меняли жердняк, подпиравший стенки, и подравнивали пол в жилье. Кое-кто нашивал кусочки пестрого меха на свою одежду, чтобы выглядеть понаряднее.  К возвращению охотников в стойбище три девушки должны были перейти из жилища матери в свое собственное жилье. Переход в свою землянку был для девушки таким же заветным днем в жизни, как для юноши посвящение в охотники.
 После полнолуния, в первый же солнечный день у землянки, где жила Красная Белка, мать Ясной Зорьки, столпились шумливые подростки. Ясная Зорька была внучкой умершей колдуньи, и мудрые старухи решили, что в эту осень первую землянку надо сделать для нее. Вскоре явилась Главная колдунья со своими помощницами. Она приподняла плотно опушенный полог и вошла в землянку, где у очага сидела Ясная Зорька со своей матерью. Старуха взяла девушку за руку и вывела к нетерпеливо ожидавшим у входа подросткам. По обычаю мать осталась сидеть у очага. Когда-то за девушками приходили молодые охотники из других селений и навсегда уводили их в свое стойбище. Но с тех пор как от страшного мора вымерли все жители соседних селений, торжественные проводы девушек из родного края заменились обрядом выбора ими места для своего жилья.
Сопровождаемая мудрыми и друзьями детства девушка шла по окраине стойбища, пока не спотыкалась о попавшийся на пути камень или нога ее не попадала в какую-нибудь выбоину. На этом месте и устраивали землянку. Медленно шла по селению Ясная Зорька: внимательно глядя ей под ноги, шествовали за ней старухи колдуньи, а за старухами тянулась толпа ее сверстников. Приподнимая полог, женщины высовывали головы и кричали ей вслед добрые пожелания: чтобы охотник, который поселится у ее очага, был сильный и смелый, чтобы на ее очаге было всегда вдоволь пищи, чтобы детский крик, радующий сердце матери, поскорее раздался в новом жилье, и хворь не нашла бы входа в ее землянку.
 Ясная Зорька недолго бродила по стойбищу. Она давно уже облюбовала себе место на краю селения, у четырех березок, росших в ряд. Тайком она принесла сюда небольшой камень и теперь, обойдя вокруг селения, нарочно споткнулась о него.  Главная колдунья тотчас крикнула:

   --Здесь!
Сверстники Ясной Зорьки побежали к заранее приготовленным кучам хвороста и, набирая большие охапки, тащили сучья и ветки к избранному месту. Вскоре возле четырех березок, шелестевших ярко-желтыми листьями, выросла горка валежника. Ясная Зорька принесла из очага своей землянки огонь и сама зажгла костер, чтобы очистить площадку, на которой предстояло рыть новое жилье.
 Пока, потрескивая сучьями, ярко пылало пламя, молодежь обсуждала все подробности предстоящей работы-- ведь землянка строилась на много лет. Больше всего было споров, с какой стороны сделать вход. Чтобы обитатели землянки не задыхались в клубах дыма, обычно его рыли со стороны соседних жилищ. Но на этот раз никаких споров не было. Ясная Зорька не случайно выбрала именно это место. Толстые и гладкие, будто обшитые белой кожей, стволы берез, их густая листва помешают ветру врываться в землянку. Девушка сама показала, откуда делать вход, а Главная колдунья одобрительно кивнула головой.
 Большой костер догорал, когда в стойбище, запыхавшись, прибежал Тыб. Все давно уже догадывались, что Тыб, а не кто иной, поселится в землянке Ясной Зорьки, и Бан отпустил его на постройку жилища. По-хозяйски взглянув на березки, Тыб принялся деловито распоряжаться дружной ватагой сверстников. Прежде всего он велел двум самым высоким юношам лечь на землю головами друг к другу и острым камнем сделал две отметины--у пяток каждого. Такой длины должна быть будущая землянка. Потом Тыб, согнав длинноногих подростков, сам разлегся посредине выжженной площадки и, вытянув руки, пальцами рук и ног выскреб ямки--это была ширина жилища. По этим отметинам он обвел черту кругом, стараясь, чтобы она была поровней. Теперь можно было начинать рыть яму.
 Молодежь привыкла слушаться Тыба на промыслах за линяющими гусями и сейчас охотно подчинялась каждому его слову. Все дружно взялись за работу. Юноши толстыми палками с крепким сучком на конце разрыхляли землю, а девушки берестяными совками выгребали ее за черту, проведенную Тыбом. Быстро углублялась яма, и так же быстро вырастал земляной вал по ее краям. Тибу веселыми окриками подбадривал подростков, ему хотелось, чтобы яма была поглубже. В низкой землянке и дым от очага будет низко стлаться, заставляя плакать хозяев, даже если им весело. Все же когда Ясная Зорька, встав посредине ямы, уже не смогла коснуться поднятыми руками жерди, положенной на земляную стенку. Главная колдунья остановила не в меру старательного будущего хозяина.
Теперь девушки стали утаптывать пол, полого спускавшийся от входа внутрь ямы. Они засыпали каждую выбоинку, разравнивали каждый бугорок и, приплясывая, уминали рыхлую землю. Посреди землянки вырыли углубление для очага, а близ входа, стараясь не обвалить земляную стенку, в обгоревшем дерне выкопали еще две ямки для глиняных горшков, в которых держали воду. Юноши в это время подравнивали отвесные стены ямы и земляного вала и обкладывали их жердняком. Пазы между жердями замазывали глиной, замешанной на песке. Чтобы стенки вместе с жердняком не завалились внутрь, Тыб закрепил их вверху и внизу хорошо просушенными и просмоленными жердями, связанными четырехугольником.
 Усердно работая, Тыб поторапливал и помощников. Ясная Зорька то и дело поглядывала на небо--по обычаю на постройку землянки отпускалось время между восходом и закатом. Если солнце сядет раньше, чем в готовом жилище впервые запылает очаг, эту землянку бросали незаконченной, а новую позволялось строить только через год. Вот почему так тревожились ее будущие хозяева.
 Нелегким делом было устройство кровли. Она должна была быть прочной, не обваливаться, не пропускать дождевой воды и выдержать толстый покров снега зимой. На земляной вал наложили тесным рядом жерди, на этот потолочный накат расстелили в несколько пластов бересту, на бересту насыпали слой песку, а сверху глину. Затем односкатную крышу выложили заранее принесенными кусками дерна. Весной кровля зазеленеет, как пригорок в лесу.  Сверстники не ленились, и землянка была готова задолго до заката. Тыбу и Ясной Зорьке казалось, что лучшей землянки нет во всем стойбище, хотя она, конечно, ничем не отличалась от прочих жилищ селения. Как и другие землянки, она была небольшой, но у очага, прижимаясь к стенке, могло сидеть несколько человек, а в глубине оставалось достаточно места для спанья четырех--пяти обитателей.
 Колдуньи отогнали заглядывавшую через вход молодежь. Пришел черед мудрых приниматься за работу. Прежде всего нужно было соорудить очаг. Шепча заклинания, старухи обмазали очажную яму глиной, насыпали песок и в давно заведенном порядке разложили большие камни. Главная колдунья с помощницей навесили перед входом полог, сшитый из двух оленьих шкур, кожей внутрь. В стойбище верили, что болезнь и смерть проникают в землянку, подобно людям, через вход. Поэтому, вынув из мешочка когти рыси, завернутые в бересту, Главная колдунья, не переставая бормотать заклинания, закопала их на пороге. В земляную насыпь над входом она закопала наговоренные корешки. Теперь ни один злой дух не сможет войти в землянку.
 Пора было разжигать очаг. Послали за матерью Зорьки. Красная Белка принесла в глиняном горшке горящие угли из своего очага. При свете огня, впервые запылавшего в землянке, старухи проговорили над молодой хозяйкой положенные заклинания, потом все женщины одна за другой ушли. Ясная Зорька осталась одна в новом жилище. Оно еще не было обжито, на спальном месте не лежала лосиная шкура, служившая подстилкой, не было и оленьей шкуры, под которой было так тепло спать. И лосиные, и оленьи шкуры должен принести тот охотник, который поселится у ее очага. Но охотники еще жили в охотничьем лагере, и Тыб не смел появляться со свадебным даром. Ясной Зорьке пришлось лечь на голую землю, поближе к раскаленным камням очага.


                Г Л А В А  21
   
Ясная Зорька недолго скучала одна в новой землянке. Скоро полили осенние дожди, и охотники, покинув лагерь, перешли жить в стойбище. Очаг, казалось, запылал жарче, сухие сучья затрещали веселее в землянке Ясной Зорьки, когда Тыб с огромным ворохом оленьих и лосиных шкур, согнувшись, вошел через входное отверстие и присел рядом с ней у очага. Веселее стало и в других землянках. Женщины целыми днями варили мясо и рыбу, чтобы досыта, повкуснее накормить охотников. За лето и осень скопили немалые запасы, и теперь пищи было вдоволь. Охотники не выходили за стойбище. Наконец настало время отдыха, они лежали на мягких шкурах, грелись у очагов, ели, спали. Скучно и одиноко было только колдуну. Чтобы как-нибудь скоротать сумрачные осенние дни, он стал вырезать из кости амулет взамен потерянного. Сухая кость плохо поддавалась кремневому резцу. Сьюк положил ее в горшок с водой и через два дня принялсяза работу. Теперь резец мягко врезался в кость, не крошил и не расщеплял ее. Человечек получился даже лучше, чем прежний. У того голова была круглая и гладкая, как лесной орешек, а руки были намечены просто двумя ровными бороздками. А у человечка, которого сделал Сьюк, на голове была колдовская шапка, прижатые к груди руки держали большой круглый бубен.
Но вот и амулет был готов, а дожди все еще не прекращались. Тогда Сьюк вспомнил, как Бан однажды пожаловался ему, что не умеет делать орудия. Сьюк решил помочь другу. Среди вещей старого колдуна он нашел ровный красивый наконечник для стрелы. Сьюк внимательно разглядел его со всех сторон и взялся за отбойник. Времени было много, терпения у него хватало. Постепенно отбойник в его руках стал послушнее, и дело пошло на лад.
 Пока охотники отдыхали, молодой колдун сделал пяток наконечников для стрел и столько же для копий и дротиков. За этим занятием он и не заметил, как прошла пора дождей и закружился первый снег. Но земля еще не промерзла, и снег быстро таял. Холодные дожди постепенно сменялись заморозками, осенние ветры сбросили поблекшие листья с деревьев. Все реже и реже трещал валежник под тяжелой пятой медведя,-- чуя близкие снегопады, медведи залегли на долгую зиму в берлогу. Надвинулись тесные ряды по зимнему низких туч, и вихри закрутили колючий снег, забивая им каждую впадину. Потом ветры улеглись, начался тихий снегопад, и тяжелые белые шапки, покачиваясь, повисли на поникших ветвях елей. Гибкие вершинки березок и осин пригнулись, и их завалило пухлыми сугробами. Настала северная зима, морозная, с частыми метелями и лютой пургой--для всех голодная пора…
Зимний промысел начинался охотой на лосей. Как только снег лег ровной пеленой, Бан и Вол на лыжах пошли в лес. Поиски не были напрасными. К полудню они наконец напали на тропу, протоптанную к водопою лосями. Бан  нашел удобное для засады место, где вдоль тропы тянулся ряд приземистых сосен. Сюда-то он и привел на следующий день охотников. Охотники выбрали деревья с толстыми, крепкими сучьями и устроили на них небольшие помосты из жердей. На каждом таком помосте залегло по два охотника. Густые ветки хорошо укрывали их, а чтобы сохатый не учуял человека по запаху, охотники обсыпали свою одежду растертой между ладонями хвоей.
В лесу было так тихо, как только может быть зимой в безветренный день, когда не шелохнет ни одна веточка. Лишь изредка, с глухим шумом то там, то тут обрушивались с елей слежалые шапки снега. Сорвавшийся с вершины ком сбивал снеговые пласты с нижних ветвей. Все дерево приходило в движение – широкие ветки, освобожденные от тяжести, как живые, поднимались кверху. Выросший по пути ком грузно падал, вдавливаясь в пуховую пелену и вздымая вокруг дерева серебристое облачко снежной пыли. Сьюк лежал на помосте рядом с Баном. Когда поблизости с одной из чернеющих елей обрушилась лавина снега, Бан радостно шепнул ему на ухо:
--Это Таро дает нам знать, что посылает лосей.
Но прошло еще немало времени, пока недалеко от них качнулись ветки приземистых сосен и на тропе показалось лосиное стадо. Впереди шел старый самец. За ним осторожно выступала крупная лосиха, и около нее, то отставая, то забегая вперед, трусил лосенок. Несколько поодаль шли еще две лосихи с лосятами. Сьюку приходилось видеть лосей только издали—у лосей хорошее чутье, они не подпускают близко человека. Но сейчас старый самец шел ровным шагом, устало мотая головой, отягченной громадными, широкими рогами. Не доходя до сосен, где залегли охотники, он вдруг остановился и, шумно втягивая в себя воздух, стал медленно водить по сторонам горбатой мордой. Кроме острого запаха растертой хвои, он ничего не учуял.
Некоторое время лось стоял в нерешительности, настороженно озираясь. Лосихи послушно замерли на месте. Наконец вожак, опустив чуткие уши, медленно двинулся вперед. Когда он поравнялся с сосной, где лежали на помосте Бан и Сьюк, Главный охотник с силой метнул копье. Лось, всхрапнув, отпрянул в сторону--копье глубоко вошло ему в бок. Тотчас на стадо посыпались копья. Лосенок шедшей позади всех лосихи с жалобным мычаньем повалился ей под ноги. Лосиха неуклюже метнулась назад, и копье, которое Тыб как раз нацелил на нее, лишь скользнуло по ее гладкой шерсти. Испуганно мыча, лосята поскакали вслед за матками, забавно вскидывая задние ноги.
 Уже давно стадо скрылось в лесу, но вожак, сделав два-три шага, остановился, копье, раскачиваясь от его движений, причиняло невыносимую боль; смертельно раненный самец, дрожа всем телом, с грозным фырканьем медленно поднял кверху морду. Небольшие глаза, злобно сверкая, отыскивали невидимого врага… Но кругом по-прежнему было тихо, охотники притаились на помостах. Из широкой раны лося сочилась, поблескивая на солнце, струйка крови, пятная чистый снег. Как ни вынослив был старый лось, но вскоре от потери крови он стал заметно слабеть. Отягощенная широкими лопастями рогов голова нет-нет да и клонилась к снегу. С усилием поднимая ее, он пошатнулся и, чтобы не упасть, шире расставил передние ноги. Но колени дрожали все сильнее и сильнее, и вот наконец голова бессильно уткнулась в снег и больше уже не поднялась…
С радостными криками охотники соскочили с помостов. Завидев людей, лось приподнял куст громадных рогов, но сил уже не хватало--ноги подломились, и с коротким мычанием, полным боли и гнева, он тяжело рухнул на землю. Теплая кровь только что убитой добычи--любимое лакомство охотников. На шее у лося прокололи жилу, и охотники постарше поочередно припадали к ней ртом. Молодежи оставалось подбирать ладонями алый, солоноватый снег. Сьюк тоже стал глотать ярко-красные комки.
--Уходи,--сердито сказал Нак колдуну.--Нам надо мириться с лосем. Непосвященному нельзя на это смотреть.
Сьюк грустно побрел из лесу. Дойдя до Священной скалы, он вытащил припрятанный в расщелине отбойник. Постепенно, точка за точкой, на гладком красном граните появились очертания лося с громадными, широкими лопастями рогов, с торчащим в боку обломком копья.

               









               




                Г Л А В А  22

 Старики испугались снов и пропустили осенний промысел на морских зверей у Кучи островов. Стойбище осталось без толстых и крепких шкур, из которых шили непромокаемую обувь и одежду, без жира, которым смазывали лицо и руки, чтобы кожа не трескалась на ветру и морозе. Теперь надо было наверстать упущенное--набить побольше моржей за время зимней охоты. Как только ударили крепкие морозы и вдоль берегов залива протянулась полоса льда, охотники вышли на трудный и опасный моржовый промысел. Шкура у моржа такая толстая, что ее не пробивает ни каменный, ни костяной наконечник. Лишь на загривке, под толстыми складками, кожа у него потоньше, но складки разглаживаются, когда морж скачками передвигается по льду, опираясь на короткие ласты. В уязвимое место и должен ударить охотник копьем или гарпуном, а для этого ему нужно подобраться к зверю вплотную.
 На моржовый промысел выходили на ладьях, чтобы с моря подойти к береговому припаю и отрезать отдыхающему на льду «усатому старику» путь к открытой воде. Зимнее море и сильный зверь с мощными клыками были опасными противниками. Нередко случалось, что раненый морж в ярости бросался на ладью и опрокидывал ее своими бивнями. Бывало и так, что льдины, сдвинувшись под натиском ветра, сдавливали и крошили в щепы ладью. На этот опасный промысел колдуна брали с собой, надеясь, что его духи охранят и пошлют удачу.
Снова шел Сьюк с охотниками по знакомым местам к хранилищу промысловых одежд. Он не был здесь с того страшного утра, когда, спасая друга, решился на обман рода. Охотники тоже не заглядывали на эту поляну меж скалами, боясь Кровавого Недруга. Но на охоту за моржами не пойдешь без зимней промысловой одежды.
От хранилища двинулись к морю. На берегу среди скал чернели полузанесенные недавней пургой ладьи. Охотники налегли на вмерзшие лодки и с трудом сдвинули их с места. Дальше пошло легче; ладьи, взвизгивая, заскользили по припорошенному льду.  Охотники старались не загреметь днищем, не стукнуть веслами--звук по воде разносится очень далеко. Наконец лодки дотащили до чистой воды, и они, обламывая еще не окрепший у самого края лед, скользнули на невысокую волну.
 Было пасмурное, почти безветренное утро. Небо было серым, и только на востоке, там, где оно сходилось с морем, зеленела полоска чистого неба. Медленно перекатывались тяжелые валы, они тоже были темно-серые, и лишь их гребни, вздымаясь, отсвечивали зеленым.  Ладьи разделились. Сидя на корме лодки, шедшей вдоль береговых льдов, Сьюк смотрел, как медленно удаляются в противоположную сторону две другие ладьи. В лодке, где был Сьюк, сидели Вол, старый Нак и Тыб. Тыб тоже был впервые на моржовом промысле и, подобно Сьюку, озирался по сторонам. Долго плыли вдоль ледяной кромки. В белесой полутьме над морем чуть виднелось мутное пятно солнца. Охотники, не отрываясь, глядели на прибрежный лед: не лежит ли между торосами «усатый старик»? Льоку очень хотелось первому заметить зверя, и он, напрягая зрение, не отводил взгляда от ледяных глыб. Но ему не повезло. Именно в тот миг, когда он прикрыл усталые глаза ладонью, охотники увидели за нагромождением смерзшихся льдин туловище моржа.
Вол и Тыб еще несколько раз осторожно взмахнули веслами и круто повернули ко льду. За торосом раздался короткий низкий рев, похожий на медвежий. Нак подал знак, и Вол ловко подвел ладью к кромке. Тотчас же старик бесшумно вылез на лед, держа в правой руке копье с длинным наконечником. К копью был привязан тонкий, но крепкий ремень, другой конец этого ремня, свернутого на корме кольцами, был прикреплен к деревянному чурбану, лежавшему на дне лодки. Нак пополз к торосу, прикрываясь широкой обледеневшей доской. Вол, следивший за каждым его движением, понемногу отпускал ремень, а Тыб, опираясь веслом о льдину, удерживал ладью на месте.
За торосом послышался шумный вздох, и кто-то тяжело заворочался. Нак пополз быстрее и скоро исчез за гребнем наломанных морем льдин. Вновь раздался рев «усатого старика», но не короткий и сонный, как раньше, а протяжный и грозный.  Из-за тороса показалась круглая голова с большими клыками, белевшими из-под усов. Громко шлепая ластами, громадный зверь неуклюжими прыжками пробирался к воде. Ослепленный болью, он направился прямо на лодку. Вол успел оттолкнуть ладью в сторону, и огромная туша с громким всплеском тяжело плюхнулась в море, вздымая тучу брызг. В тот же миг Вол выбросил свернутый кругами ремень и деревянный чурбан-поплавок. Подбежал к краю льда старый Нак, но в ладью не сел.
Приставив к глазам ладонь, он так же, как другие, смотрел на воду. Ни моржа, ни поплавка не было видно в волнах. Не забился ли зверь под лед, тогда прощай и добыча, и гарпун с ремнем! Облегченно вздохнули охотники, когда из воды наконец выпрыгнул деревянный чурбан, а за ним, чуть поодаль, высунулась усатая голова. Зверь был тяжело ранен. Вода вокруг него потемнела от крови. С шумом выпустив и вновь набрав в себя воздух, зверь опять нырнул. Он показывался еще не раз и все чаще и чаще--видно, быстро слабел от потери крови. Вол и Тыб, налегая на весла, подвели ладью к качавшемуся на волнах и уже не уходящему под воду чурбану. Обрубок подняли в лодку, добрались до ледяной кромки и перекинули его Наку. Откатив чурбан подальше от воды, старик несколько раз обмотал ремень вокруг ледяного выступа. Теперь и Вол выпрыгнул из ладьи и вдвоем с Наком стал осторожно выбирать ремень. Они подтягивали его до тех пор, пока у берегового припая не показалась туша уже совсем обессилевшего, но, на счастье охотников, еще живого моржа.
Нак быстро сделал из ремня петлю и ловким движением накинул ее на животное. Медлить было нельзя-- у мертвого моржа легкие тотчас наполняются водой, и он камнем уходит на дно. Вол зацепил веслом проплывавшую мимо большую плоскую льдину, прыгнул на нее и подогнал к зверю. Накинув вторую петлю на передние ласты моржа и упираясь ногами в край льдины, он подвел ее под тушу. Судорожным предсмертным движением морж сам налег на опустившийся под его тяжестью край льдины. Она так сильно накренилась, что Вол едва удержался на ногах; потом медленно выпрямилась, подняв уже мертвое животное.
 «Усатому старику» распороли брюхо. Смрадом пахнуло от дымящихся окровавленных внутренностей. Даже привычные охотники отвернули лица. Сьюк обрадовался, когда Нак велел ему идти на берег и разжечь костер, чтобы остальные охотники, завидев дым, пришли на помощь. Он торопливо собрал выброшенный осенними бурями плавник и развел огонь. Охотники с других лодок приметили условный знак, и скоро две ладьи подошли к месту, где лежал уже выпотрошенный морж. Сьюк издали увидел, что Нак, вытащив из-под своей малицы шкуру неродившегося оленёнка и держа ее перед собой, кланялся то убитому моржу, то морю--так охотники совершали обряд примирения. Потом Нак подошел к краю ледяного припая и бросил шкуру в волны.
За Наком каждый из охотников бросил хозяину моря свой дар--заранее припасенные гусиные грудки. На этом обряд примирения с морем был окончен. Тяжелые снежные тучи заволакивали небо, стало темнеть раньше, чем надвинулся вечер. Охотники поторопились перетащить тушу моржа на самый берег, лодки тоже нельзя было оставлять на льду. Береговой припай ненадежен--налетит шторм, вздыбит лед, переломает его, искрошит в куски и унесет в море. Обмотав тушу ремнями, охотники потянули ее к берегу. Морж попался очень крупный, не раз пришлось останавливаться и отдыхать, пока не выбрались с добычей на твердую землю. Потом вернулись за лодками, их тащили уже в густых сумерках под хлопьями снега.

               





               




                Г Л А ВА А  23

  У соседней бухты, на опушке леса, с давних пор стояла землянка, вырытая для тех, кого ночь застигла у моря. В ней собрались заночевать охотники, чтобы с утра приняться за разделку моржовой туши. Моржа подтащили к костру и наготовили целую гору валежника, на всю долгую ночь. Охранять тушу остался Нак. Кряхтя, он опустился на вязанку хвороста у самого огня.
Бан шел впереди. Перед тем, как завернуть за выступ скалы, он оглянулся. Ярко светил костер, очерчивая красно-желтый круг на снегу, и в этом светлом круге, скорчившись, сидел старый Нак. Бан знал, что значит пробыть морозную ночь у костра: подсядешь поближе к огню--он обожжет лицо и опалит одежду, отодвинешься--холод доберется до костей. А в тесной землянке охотники лягут вповалку, каждый прижмется грудью к спине соседа, и скоро всем станет тепло, как под шкурами в своем жилище. Бан пожалел старика. Нак уже давно без ошибки угадывал непогоду за два дня вперед--так болели и ныли стариковские кости перед дождем или бурей, и Бан подумал: плохо же будет старику в долгую холодную ночь без сна. Он приостановился, пропуская мимо себя охотников, и, когда последний скрылся за поворотом, вернулся к костру.
--Иди в землянку,--сказал он Наку,--я останусь тут.
 У старика так ломило все тело, и мысль о теплой землянке была так заманчива, что он молча встал и, захватив копье, пошел к лесу. У туши остался Бан.   Летом всегда можно узнать по краснеющему на краю неба зареву, скоро ли начнется восход. Зимой ночь кажется бесконечной. Слишком длинной казалась она и молодому охотнику. Скупо подкидывая топливо в костер, Бан с досадой думал:
 «Верно, духи, надвинувшие на землю шапку, крепко заснули и позабыли ее снять!»
Клубы едкого дыма резали ему глаза, одежда отсырела и словно давила плечи. Бан попробовал вытянуться на туше моржа, но зубы у него застучали от озноба. Он снова подсел поближе к костру, но тогда искры стали злобно жалить лицо.  Не один Бан маялся в эту студеную ночь. Неподалеку на берег бухточки выбрался скрытый темнотой старый медведь. Его родичи уже давно залегли по берлогам и теперь безмятежно дремали в тепле. Он тоже вовремя залег на зимовку, но медведь помоложе выгнал одряхлевшего старика из его убежища и занял берлогу по праву сильного.
Старик уступил не сразу и жестоко пострадал в схватке. Клочьями повисла шерсть, не прикрывая ран, и мороз усиливал боль. Неудачник был обречен на голодную смерть, но медведи очень выносливы и живучи. Он не ел уже много дней и все-таки бродил по снегу, ослабевший, но лютый от голода. И вот наконец его чуткий нос уловил запах моржового мяса. Голод повел его прямо к тому месту, где лежала пища.
Хищные звери всегда боятся огня. Но сейчас даже дымное пятно костра не испугало медведя--вместе с дымом до него доходил запах моржатины. Ничто не могло теперь удержать одичалого зверя. Он перестал шататься от слабости, забыл о боли в ранах и собрал остатки былой силы, которой хватило бы еще на несколько недель вялого шатания по лесу, чтобы истратить ее в короткой борьбе за кусок мяса. Встреться ему в этот миг недавний враг, выгнавший его из теплого логова, молодому медведю, пожалуй, пришлось бы отступить.
Но перед зверем был человек, вооруженный копьем. Медведю не удалось незаметно подкрасться к Бану. На охотника пахнуло зловонием гниющих ран и медвежьей шкуры. Бан зашел за костер и, уперев конец древка в ногу, выставил острие копья вперед. Огромная туша перемахнула прямо через огонь. Наконечник копья, пропоров медвежье брюхо, врезался в кишки и вышел наружу. Но древко не выдержало и переломилось, как сучок, и страшная тяжесть обрушилась на Бана и придавила его. Теперь некому было подкладывать хворост в костер, и он понемногу начал гаснуть.
Старые люди спят меньше молодых. В середине ночи Нак проснулся и больше не мог заснуть. Мысль, что не он остался охранять добычу, мучила охотника. Как ни хотелось еще полежать в тепле, как ни страшил холод, Нак все же заставил себя подняться. В землянке было тесно, некуда даже ногу поставить, и старик пополз по телам спящих к выходу. Колючий холод и мрак зимней ночи охватили Нака. Опираясь на древко копья, он пошел к берегу, стараясь не сходить с свежепротоптанной охотниками тропинки. Дойдя до поворота, из-за которого открывался берег, старик остановился--зарева костра не было видно.
--Бан заснул, и огонь потух!--ужаснулся Нак.--Как простить Главному охотнику такой проступок? Теперь злой дух принесет нам беду! Нак вспомнил, что Бан раз уже нарушил обычай--не поехал на Кучу островов, и потому важный промысел был упущен. А сейчас, пожалуй, не удастся набить и моржей.
 По законам стойбища заснувшего у охранного костра ждала строгая кара. Старый Нак топтался в нерешительности. Ведь это он, а не Бан должен был всю ночь бодрствовать подле мертвого зверя. Молодой охотник хотел ему добра. Но благодарность к пожалевшему его Бану не смогла перебороть гнева Нака--слишком велика была вина Главного охотника, из-за него всему стойбищу грозит несчастье!  Нак вернулся в землянку и разбудил спящих. Он сказал, что Бан, видно, заснул и упустил огонь. Может быть, ветер уже размел пепел, и костер придется разжигать заново. На ветру огонь добыть труднее, чем в землянке, проще здесь зажечь смолистые сучья и с ними идти к берегу. Пламя металось на ветру, от этого мрак впереди казался еще чернее, и охотники поняли, что случилось, только подойдя вплотную к погасшему костру.
 Медведь был еще жив, но так ослабел, что даже не сделал попытки подняться, он лишь приподнял голову и, почуяв людей, с коротким ревом бессильно уткнулся мордой в распоротое брюхо моржа. Бана охотники нашли не сразу. Огромная туша медведя совсем накрыла его, только нога в меховой липте высовывалась наружу. Копья со всех сторон впились в зверя. Он опять заревел, хотел подняться на передние лапы, но они подогнулись, и, ломая хрупкие наконечники копий, медведь рухнул, опрокинувшись на спину. Теперь все увидели голову Бана, его уродливо вывернутую руку. Вол и Сьюк бросились к другу. Но разве может остаться человек живым под страшной тяжестью навалившегося медведя?
Долго длилось молчание, еще более тягостное, чем плач и крики. Нак, который остался в живых благодаря тому, что Бан решил вместо него всю ночь просидеть у костра на морозе, Вол, для которого Бан был и учителем, и лучшим другом, Сьюк, возлагавший на него столько надежд, и другие охотники, не проронив ни слова, стояли, опираясь на копья, и не могли отвести взгляда от мертвого товарища. Наконец, еле выговаривая слова, Нак сказал:
--Зажгите костер!
Когда ярко заполыхало пламя, медведя оттащили в сторону. Зверь не изуродовал Бана, ни клыки, ни когти не коснулись молодого охотника. Медведь, придавивший его, сам истекал кровью. Но все-таки он дотянулся до туши моржа и изгрыз ему брюхо. В боку зверя еще торчало копье Бана, древко его сломалось, но наконечник, который прошел насквозь, не задев кости, был цел.  Старик Нак выдернул наконечник из раны и сказал:
--Он мой!
Взять оружие умершего Главного охотника означало занять его место.  Никто не возразил Наку. Охотники были согласны.  Охотника полагалось хоронить там, где он умер. Тут же закапывали и зверя, виновника его смерти. Земля так промерзла, что решили, не закапывая, насыпать над телом молодого охотника холм из камней. У медведя отрубили голову и лапы. Мертвого Бана положили на тушу зверя, прикрыли обоих валежником, потом стали сносить камни, выкапывая из-под снега. Медленно росла каменная насыпь. Теперь Бан, которого погубил «лесной человек», сам превратится в медведя, будет бродить в этих местах, помогать сородичам в охоте, выгонять к ним зверя. «Лесному человеку» нужны крепкие, длинные когти, и потому отрубленные медвежьи лапы зарыли вместе с ним.
 Когда насыпь была готова, рядом вбили высокий кол и насадили на него голову медведя. Пусть ее клюют птицы и поливают дожди, пусть она мерзнет зимой, а летом мучится от жары под солнцем. Такие же мучения будут терпеть и другие медведи, живущие в этом лесу, за то, что их родич убил человека. Во время обряда похорон все распоряжения отдавал старый Нак. Старик хорошо знал стародавние законы рода, и умершим предкам не за что было сердиться на него--он не нарушил и не забыл ни одного обычая. Охотники беспрекословно исполняли его приказания, они верили, что Бану будет хорошо, если при погребении они сделают все, что положено. Закончив обряд, пошли спускать лодки на воду, чтобы продолжать промысел. Теперь в ладье на место Главного охотника сел старый Нак.


                Г Л А В А  24

  Люди стойбища еще с детства приучались следить за солнцем; по тому, где оно стояло на небе, угадывали время дня, находили дорогу в лесу. Даже ребятишки знали: когда солнце выходит из-за ствола сосны с расщепленной верхушкой и заходит за громадную косматую ель на косогоре, то наступают самые короткие дни в году. Пройдут три-четыре ночи, и солнце начнет появляться левее сосны, а заходить, все больше и больше отклоняясь, правее древней ели.  С незапамятной поры эти короткие дни считались самым опасным временем года. Колдуньи рассказывали, что в детстве им довелось самим слышать от старух, будто бы в это время злые духи борются с добрыми, а солнце воюет со мглой. Кто не знает, что солнце дает тепло и посылает много-много пищи? Кто не знает, что мгла рождает двух близнецов--холод и голод? Чтобы солнце победило темноту, люди помогали ему, зажигая ночью костры, дающие, подобно солнцу, свет и тепло, и подобно ему, отгоняющие злых духов.
Вот почему и дети, и взрослые задолго до этого времени уже начинали собирать в лесу хворост и валежник, ломать еловые ветви и складывать в большие кучи вокруг селения. Еще осенью, не жалея сил, вытащили на берег подмытые рекой деревья, теперь их тоже приволокли к стойбищу. Наконец все было готово. Сложенные костры, которые оставалось только поджечь, опоясывали селение. Ждали лишь слова Главной колдуньи, чтобы начать празднество «помощи солнцу».
 Вновь выбранная Главная колдунья не была такой мудрой, как Заячья Губа. Та знала все приметы не хуже опытного охотника. Каждый год, когда наступали короткие дни, Заячья Губа в звездные ночи приходила к сосне с расщепленной верхушкой и, стоя на одном и том же месте, у самого толстого корня, подолгу смотрела в небо. Старуха тут же у сосны делала зачем-то зарубки и выцарапывала какие-то значки на своем рябиновом батоге. Многое знала Заячья Губа. Подобно охотникам, по стуку дятла о сухостой она могла угадать, какая завтра будет погода. Нередко, присев на корточки, она рассматривала, по-весеннему ли плотно слежался снег или он еще по-зимнему рыхл и пушист. Ее сгорбленная фигура встречалась охотникам и на морском берегу, и в лесной чаще. Вещая колдунья медленно бродила повсюду, опираясь на батог, и зорко приглядывалась и прислушивалась ко всему, что делалось в лесу и на море. Сам Главный охотник, старый Камень, советовался с ней, с какого времени и с какого места начинать охоту. Накануне празднества «помощи солнцу» охотники всегда собирались у землянки Заячьей Губы, и она предсказывала им, какой промысел в этом году будет удачным, каких снастей побольше готовить зимой к весне и каких бед следует опасаться.
Заячьей Губы не стало, одна за другой заменявшие ее старухи не знали ее мудрых примет. Когда охотники их о чем-нибудь спрашивали, они вместо ответа принимались жаловаться, что Сьюк отнял у них Священную скалу и им негде гадать. Что они могут теперь знать, раз им негде советоваться со своими духами? Вот почему, когда Главная колдунья наконец объявила, что сегодня настала пора зажечь костры, старый Нак пришел к Сьюку и сказал:
--Вещая говорит, если ты хозяин Священной скалы, то и должен узнать, что ждет нас в этом году. Спроси твоих духов и к вечеру передай их ответ.
Пока Бан был Главным охотником, Сьюка никто не заставлял беседовать с духами и ему не приходилось хитрить и изворачиваться. Он вспомнил, как Бан выбросил в воду корешки, насылающие болезнь, и крикнул: «Не могу петлять, как заяц!». Сьюку сейчас тоже хотелось крикнуть Наку, что никаких духов он никогда не видел и не слышал, что они не приходят к нему, сколько бы он их ни звал, и ничего ему не говорят. Хотелось крикнуть, что ему надоело быть колдуном и обманывать сородичей. Но Сьюк промолчал. Как мог он признаться?! За обман сородичей покарают смертью не только его, но Вола и других братьев.
Молодой колдун ушел в землянку, бросился на шкуру и долго-долго лежал без движения, невольно прислушиваясь к веселым голосам подростков,  накладывающих еловые ветки поверх хвороста, чтобы, когда зажгут костры,
огонь давал искры. Значит, опять Сьюку надо было что-то придумывать и говорить за духов, никогда им не виденных и никогда не слышанных. Опять надо всех обманывать,
даже тех, кого он горячо любил. Ведь Вол верил, что он передает волю  духов! Где же они, эти духи? Ни во сне, ни наяву не показывался ни один из  них.
Сьюку хотелось убежать подальше от стойбища, от братьев, от охотников. Но куда уйдешь с дротиком в руках? Разве человек, как сыч, может жить совсем один? Сьюку припомнилось, как лет пять назад, во время промысла за гусями, заблудился его сверстник. Когда его нашли поздней осенью, он не узнавал никого из сородичей, бросался на них, пытаясь, как зверь, искусать людей. Ему связали руки и ноги, закопали в яму и завалили ее камнями. Такая же участь ждет и того, кто посмеет обмануть сородичей. Чувствуя, как озноб леденит спину и теснит грудь, Сьюк забрался под оленьи шкуры и, пригревшись, незаметно заснул. Страшные сны мучили его, он стонал, метался в узкой колоде, молил кого-то о пощаде.
Под вечер Сьюка разбудили голоса, кто-то настойчиво звал его выйти наружу.  В темноте, пошатываясь после тяжелого сна, Сьюк добрался до выхода. Откинув полог, он долго жмурился, пока не рассмотрел, что сумрачный и тихий день был уже на исходе. Мутные тучи затягивали небо, и в воздухе бесшумно падали редкие снежинки. Перед землянкой сидели на корточках охотники, впереди стоял Нак.
--Что тебе сказали духи?--спросил Главный охотник, озабоченно глядя на колдуна.--Каков будет год?
Сьюка охватила оторопь--он проспал то время, что ему дали для беседы с духами, и он ничего не успел придумать! Но охотники ждали ответа, надо было говорить.
--Они сказали многое,--начал Сьюк и, чувствуя, что от страха подгибаются ноги, присел на пороге землянки.--Они велели тебе задавать вопросы.
--Какой промысел будет удачлив?--тотчас спросил старик.
 «Ты-то сам любишь больше всего покачиваться на лодке в безопасном проливе у Кучи островов»,--подумал Сьюк и потому ответил:
--В этом году охотники убьют много «пестрых мышей».
 По довольному лицу старого Нака было видно, что ответ ему понравился.
--Удастся ли добыть новую гору жира и мяса? – нетерпеливо выкрикнул Тибу.
Сьюк посмотрел на старчески сгорбленную спину Нака.  «Где такому метнуть гарпун в стремительного кита!» – решил он.
--Нет, в этом году не надо ее даже искать.
--Это правда, никогда гора жира и мяса не попадается два лета подряд,--одобрительно кивнув головой, подтвердил Нак.
Один за другим задавали охотники вопросы, и колдун старался каждому дать ответ. Выходило, что предстоящий год не многим будет отличаться от прошедшего. Но это не показалось никому странным--жизнь людей стойбища и на самом деле была однообразной. Сьюк уже радовался, что тягостное испытание кончилось, как вдруг Вол спросил его:
--Не придется ли кому-нибудь из охотников схватиться с медведем?
Лгать и горячо любимому брату Сьюк не хотел.
--Надо остерегаться,--сказал он уклончиво.
Но Вол стал расспрашивать: не сердятся ли на них «лесные люди» и где они собираются подстеречь охотников?
--Духи не велят больше говорить. Уходите,--крикнул Сьюк и ушел в землянку. «Сегодня я спасся от беды,-- порадовался он,--но когда-нибудь ложь меня погубит!».
 Пробиваясь сквозь меховой полог, до Сьюка стали доноситься странные звуки: это колдуньи ударяли колотушками по гулко звучащей коже нагретого у огня бубна. В нетопленную землянку колдуна прополз сладковатый запах дыма, издали слышались веселые голоса. В стойбище началось празднество. Размахивая пылающими сосновыми сучьями, люди разом со всех сторон подожгли заготовленный хворост. Огненное кольцо охватило селение.  Взрослые и дети прыгали через дымящиеся костры--считалось, что дым очищает человека от всего злого. Все, у кого в сырую погоду ломило кости, ныла натруженная спина или мучили другие недуги, надев вывороченную наизнанку одежду, становились в клубы дыма, чтобы он выгнал злых духов, притаившихся в складках.
Самая долгая ночь в году для людей стойбища проходила незаметно. Белесой пеленой дыма затянуло селение. Чтобы дым стал еще гуще, дети бросали в огонь пригоршни снега и пучки смоченных водою веток. Все забыли свои горести, плясали и пели, кричали на разные голоса, подражая то реву зверей, то крику птиц, перебегали от костра к костру. Землянки стояли пустые, даже самые маленькие дети не спали и веселились со старшими. Только в одной землянке теплился огонь очага, и подле него одиноко сидела женщина.
Это была Лунка. Она прислушивалась к шумному веселью, но ей самой не было весело. Уж очень тяжелым был для нее прошедший год--еще не забылся ни Бан, ни ребенок, брошенный в кипящий поток реки. Празднество кончилось только с наступлением утра. Весь день и следующую ночь люди отсыпались, а потом взялись за обычные дела. Женщины скребли и мяли добытые за год шкуры, выделывали из жил крепкие нити, чтобы к новым промыслам нашить достаточно одежды. Мужчины готовили охотничьи снасти, вытачивали костяные крючки для подледного лова. Хотя зима еще лютовала над стойбищем, но солнце уже звало весну и потому все дольше и дольше оставалось каждый день на небе.

               





                Г Л А В А  25

  Вскоре после празднества «помощи солнцу» Главный охотник вместе с двумя старухами--хозяйками стойбища--проверил запасы пищи. Ее оставалось уже немного, как это бывало каждый год к этому времени. Но голод все же не грозил селению--на берегу моря в десяти больших ямах хранились мясо и жир кита, которого убил великий охотник Бан.
Нак велел готовиться к дальнему пути за китовым мясом. Два дня охотники чинили лыжи, распаривая их и вставляя в правилку. Те, у кого лыжи были ненадежными, делали новые. Женщины плели большие кошели из бересты, привязывали к ним широкие ремни, чтобы ношу было удобно нести на спине. Всем предстояло немало дней утомительного труда. Китового мяса зарыто в ямах столько, что перенести его сразу было невозможно. Но женщины не могли идти с мужчинами до самых ям. Ночь застала бы их в дороге, а женщинам полагалось ночевать в своих землянках, чтобы хозяйки лесов, болот и гор, ревниво охраняющие свои владения, не смогли их обидеть. Нюк, вспомнив, как делали в таких случаях раньше, решил, что охотники будут сбрасывать ношу в условленном месте на расстоянии полудня ходьбы от стойбища и возвращаться назад к ямам за новым грузом. До условного места женщины успеют дойти и еще засветло вернуться назад. На третий день утром охотники на лыжах двинулись в дальнюю дорогу. Льок отправился с ними. Шли один в затылок другому. Лыжи идущих позади легко скользили по накатанному следу, зато переднему приходилось трудно – он прокладывал лыжню по снежной целине. Поэтому время от времени передний круто сворачивал в сторону, пропуская мимо себя всех лыжников, и последним бежал за ними.
 На другой день к вечеру охотники увидели на скале столб, сложенный из камней. Охотники приостановились. Старый Нак вышел вперед, чтобы принести благодарность киту--предку рода, который милостиво накормит своих потомков мясом. Потом двинулись дальше, уже не смея проронить ни слова. Медленно приближались охотники к месту хранения запасов. Вдруг по цепи лыжников прошел повторяемый шепотом приказ Главного охотника:
--Стой!
  Те, кто был впереди, увидели, что снежная пелена испещрена следами и камни над одной ямой разворочены. В страхе и гневе охотники застыли на месте. Из-за камней на краю ямы поднялся высокий, широкоплечий человек в изодранной одежде. Хотя человек стоял спиной, все тотчас узнали его. Это был Камень! В одной руке он держал кусок мяса, а вторую приставил ко лбу. Должно быть, он расслышал хруст снега под лыжами, но не понял, откуда шел звук, и смотрел в другую сторону. Тихий вздох ужаса пронесся по толпе охотников. Камень обернулся.
--Смерть Кровавому Недругу!--закричал Нак.--Смерть ему!
--Смерть ему! Смерть!--подхватили охотники и, наталкиваясь друг на друга концами лыж, бросились на врага.
Старик сорвал что-то с шеи и, подняв руку, закричал:
--Я Камень! Я не Недруг! Сьюк обманул вас! Ему, а не мне смерть!..
Но было поздно. Передние охотники добежали до старика, сшибли его с ног. Вмиг подоспели и другие. Все сбились в кучу и, когда потом разом расступились, то на снегу неподвижно осталось лежать изуродованное тело старика. Гул встревоженных голосов вдруг прорезал звонкий крик Тыба:
--У него нет зубов! Это не Недруг!
Старики всегда говорили, что у Кровавого Недруга острые, словно у щуки, зубы, от их прикосновения человек покрывается черными пятнами и умирает. Старый Нак наклонился над телом и увидел, что Тыб сказал правду.
--Это не Кровавый,--подтвердил он, рассматривая мертвеца.--Это беззубый старик. Значит, это настоящий Камень.
 Потом Главный охотник наклонился еще ниже и разжал мертвую руку. На снег упал вырезанный из кости человечек, которого в стойбище называли отцом колдунов. Голова у него была круглая, как лесной орешек, туловище напоминало короткую палочку, руки были намечены черточками. Нак, переживший трех колдунов, много раз видел такую фигурку. Она была четвертым, самым главным из семи амулетов в колдовском ожерелье, ей полагалось всегда висеть на груди колдуна. Как могла попасть фигурка в руку Камня?
--Где твой отец колдунов?--быстро обернувшись к Сьюку, спросил Главный охотник.
Сьюк побелел--значит, он обронил его в хранилище промысловых одежд, когда, спасая друга, готовил гибель Камню.
--Покажи его!--повторил старый Нак.
Сьюку перехватило горло, он рванул ворот, и пальцы его нащупали новый амулет, который он сам вырезал из кости в пору дождей. Юноша вздохнул свободнее. Он снял ремешок с шеи и протянул его Главному охотнику.
--Вот, смотри,--сказал он.
--Это не тот!--покачал головой Нак.--Ни один колдун не носил такого! Вот настоящий. Скажи, как мог он попасть к Камню? Скажи, почему Камень назвал твое имя?
Сьюк ничего не ответил.
--Я спрашиваю тебя, колдун!--грозно крикнул Нак.
 Сьюк молчал.
--Пусть он спросит своих духов!--пришел на помощь брату Вол.--Какой человек что-нибудь понимает во всем этом? И ты, Нак, ничего не понимаешь.
--Я не понимаю,--согласился старик.--Но мы должны понять! Спроси, колдун, своих духов.
 Растерянно смотрел Сьюк на лежавшего на снегу мертвеца. Что сказать сородичам? Как объяснить, что у Кровавого Недруга нет зубов? Как объяснить, что амулет оказался в руке старика? Почему у него, Сьюка, на ремешке новый человечек? Что кричал про него Камень?
 Охотники в угрюмом молчании ждали его объяснения. В этой напряженной тишине Сьюк почувствовал, что смерть совсем близка. Не увидеть ему восхода медленно уходящего за море солнца.  Но тут он вдруг понял, что закат солнца--это отсрочка гибели.
--Пока земля не покроет мертвого, духи не придут на беседу со мной,--проговорил он, сообразив, что хоронить покойника можно лишь до заката солнца.
Смерть отодвинулась от него, но так много было истрачено сил за это короткое время, что Сьюк зашатался и, теряя сознание, упал на снег. Очнулся Сьюк в стороне от ям, за скалой, защищавшей от ветра. Когда он открыл глаза, первое, что он увидел, было склоненное над ним лицо брата.
--Ты жив!--обрадованно проговорил Вол.--Ты был белый как снег.
 Уже совсем стемнело, и семь костров ярко полыхали на поляне в прибрежном лесу. Охотники разожгли их, чтобы дух непогребенного Камня не мог приблизиться к ним. Пока солнце не разгонит ночную тьму, никто из них не осмелится выйти за круг огня.  «Пройдет длинная зимняя ночь, настанет утро, что я скажу тогда сородичам?» –-с тоской подумал Сьюк.
--Вол,--прошептал он.--Моя голова не находит ответа, посоветуй--как быть?
--Что я могу сказать,--проговорил Вол.--Я ничего не понимаю. Кто же лежит там у ям--Кровавый Недруг или Камень?
--Это Камень,--тихо ответил Сьюк.
--Как же попал к нему твой амулет?
--Я потерял его в хранилище промысловых одежд.
 Вол схватил Сьюка за руку.
--Ты был в хранилище?!
--Был…
 И Сьюк рассказал всю правду. Вол в ужасе отодвигался все дальше и дальше от брата. Сьюку показалось, что Вол хочет уйти совсем, и он торопливо заговорил:
--Вспомни, что тысказал, когда надо было спасти Бана от верной смерти:
 «Ты хитрый, ты придумаешь!». Я придумал, а ты теперь отворачиваешь свое лицо. Разве Бан не был твоим другом? Разве лучше было, чтобы погиб Бан, а не Камень
Волу нечего было возразить на это. Он подвинулся к Сьюку и медленно, едва выговаривая слова, взволнованно прошептал:
--Завтра тебя задушат! Убьют и меня, и наших братьев. Тебя за обман, нас за то, что мы дети женщины, давшей жизнь обманщику рода. Оба долго молчали.   Когда затихли голоса охотников у костров, Сьюк проговорил:
--Давай убежим.
Вол задумался.
--Убежим,--наконец повторил он.--Тебя не будет,--кто поймет, как все произошло? Наши братья останутся живы.
Лыжи обоих лежали рядом. С дротиком Вол никогда не расставался.  Братья подвязали лыжи и стали на лыжню. Взглянув в последний раз на костры, на сородичей, среди которых им больше никогда не жить, они бесшумно заскользили по накатанному следу. Зимняя ночь длинна, и к утру беглецы успели пройти немалый путь. Уже рассвело, когда братья остановились у каменной гряды, с которой ветер сдул снег. Здесь они свернули с лыжни, сняли лыжи и пошли, не оставляя на голом камне следов, в глубь леса. Потом беглецы опять надели лыжи и побежали дальше.









               






                Г Л А В А  26

   Братья не побежали на восток--там простиралось море. Не пошли они и на запад--там, по рассказам стариков, жили «лесные люди»--медведи, зорко следившие, чтобы нога человека не ступала в их владения. Беглецы не повернули свои лыжи и на север. Зачем идти на север, где стоит вечная ночь? Они направились на юг, откуда летят весною лебеди, гуси, утки. Вол бежал впереди. Он был сильнее и прокладывал лыжню. Путь был нелегким. Приходилось то пробираться сквозь чащу молодняка, то перелезать через огромные стволы рухнувших от старости сосен, то подниматься на крутые холмы, то спускаться с откосов.
Когда смерклось, они забрались на дерево, и пристроившись, как птицы, спали до рассвета в развилке толстых сучьев. Потом снова двинулись на юг. Днем братья увидели лыжню. Значит, близко какое-то стойбище. Идти ли туда или пробираться дальше? Они хорошо знали-- незваных пришельцев встречают, как врагов, и потому решили идти вперед, пока хватит сил. Еще дважды попадались беглецам следы чужих лыж, однако, ни разу не встретились люди.
Со вчерашнего дня они ничего не ели, но Сьюк напрасно уговаривал брата подстеречь олененка, когда им случилось набрести на изрытую оленьим стадом лужайку. Вол не соглашался. Он боялся волков, всегда круживших зимой вблизи облюбованного ими стада. Дротик--не защита от волчьей стаи, и Вол круто свернул в сторону.  Выйдя на большое, поросшее редкими сосенками болото, Вол заметил, что ветер начинает по-особому, с тихим посвистом, нести поземку. Над дальним лесом быстро вырастала темная полоса. Сьюк не понимал грозившей беды, но для Вола год жизни среди охотников не прошел бесследно, он знал по опыту, что означает этот посвист и почерневший небосклон. Будет пурга! Спастись от нее можно, построив укрытие из снега, чтобы отлежаться в нем до конца вьюги. Но времени было совсем мало, пурга близка, и Вол повернул назад в лес.
  На счастье братьев, это был ягодник, и кроме сосен, здесь было много поваленных бурей елей: под корнями одной из них оказалась берлога, покинутая медведем. Это было лучшим убежищем от пурги. Братья успели наломать ельника, завалили ветками вход в берлогу и улеглись на груде мха, заботливо натасканного прежним хозяином этого жилья. Налетела вьюга и плотно занесла снегом вход. Ветер в лесу буйствовал, стучал ветками о стволы, но чем больше заметало берлогу, тем слабее доносился туда вой пурги. Братьям казалось, будто снаружи кто-то выводил тоненьким и очень злым голоском: «у-ую-ю… у-ую-ю…». Пригревшись на мягком мху, беглецы заснули.
 Когда Сьюк проснулся, буря продолжала бушевать. Он прислушался. Сквозь толстый слой снега над ними слабо слышался свист мечущейся бури. А в берлоге было, как в землянке,--совсем темно, тихо и даже тепло. Плохо верилось, что снаружи, в лесу, неистовствует буря, замораживая все живое, что попадет ей на пути. Вол не просыпался. Сьюк, радуясь, что не надо двигаться и можно еще спать, снова задремал. Ему приснилась мать. Она гладила его по голове, что-то говорила, но что--Сьюк не мог понять. От огорчения он даже проснулся и почувствовал, что щеки его мокры от слез. Сьюк закрыл глаза, стараясь вновь заснуть--может, мать придет еще раз, тогда он разберет, что она хочет ему сказать.
 Сколько времени провели братья в медвежьем логове, они не знали--может, день, два.  Когда они выбрались из берлоги, их поразила тишина залитого солнцем леса. Не было слышно ни монотонного стука дятла о промерзший ствол, ни крика ворона, даже ветки не шуршали густой хвоей. Лес будто устал и теперь отдыхал от борьбы с непогодой. Братьям казалось, что они совсем одни в этом огромном пустом бору и никого, кроме них, не осталось в живых после губительной пурги. Беглецы ослабели от голода, с трудом переставляли недавно еще легкие, а теперь казавшиеся такими тяжелыми лыжи.
 Они набрели на место, где под снегом лежали тетерева. Как ни быстро взлетает испуганный тетерев, Вол успел подбить дротиком крупную птицу. На четвертый день их путь снова пересекла лыжня. Братья долго рассматривали ее: в их стойбище лыжи были короткими и широкими, а люди этого края, судя по бороздам, делали совсем узкие лыжи. Братья остановились в раздумье. Уйти ли от следа или добраться по нему до неведомого стойбища? Сколько же еще времени блуждать им так? Чем эти люди опаснее тех, что живут еще южнее? Сьюк предложил попытать счастья. Вол согласился с ним, молодого охотника мучил стыд--словно волки, опасаясь встречи с людьми, бродят они по лесу. Они двинулись по лыжне, слишком узкой для их лыж. Вскоре им попалась удивительная находка--на снегу лежал большой глухарь, шея которого была зажата двумя палками.
--Это сделано человеком,--сказал Вол, наклонившись над мертвой птицей.--Наше племя не знает таких хитростей.
--Съедим?--предложил Сьюк и потянулся к глухарю
Вол ударил брата по протянутой руке.
-- Разве ты забыл, что стало с чужаком, забравшимся две зимы назад к Главной колдунье?--сказал он и, потянув Сьюка за собой, побежал вперед.
Вдруг из гущи ельника показался лыжник. На плечах его, спереди и сзади, висело по большому глухарю. Человек остановился, выставив вперед копье, но Вол с криком «ей-ей!» отшвырнул в сторону дротик и, подняв руки, пошел навстречу незнакомцу. Тогда тот, воткнув в снег копье, сделал несколько шагов вперед.  Это был крепкий старик. Одет он был почти так же, как братья. Его короткий олений балахон, шерстью внутрь, был подпоясан ремнем, на котором висели какие-то мешочки, сбоку виднелся топор с засунутым за пояс топорищем. Он пытливо осмотрел пришельцев с ног до головы. Увидав на их груди нашитые кусочки китовой кожи, он закивал головой, словно поняв, откуда они пришли.
Несколько минут молча стояли они друг против друга --Вол с поднятыми вверх руками, старик с вытянутыми вперед. Затем лыжник сложил руки на груди, и тогда Вол сделал тоже самое. С трудом подбирая слова, старик спросил, зачем они пришли сюда? Вол рассказал все, что они придумали с Сьюком,--о нападении чужеземцев, о разоренном стойбище. Старик, как видно, поверил рассказу. Он закивал, потом с уважением потрогал ожерелье из волчьих клыков, висевшее на груди Вола и, сойдя с лыжни, повел рукой вдоль нее. Вол понял, что старик велит им идти вперед, подобрал брошенный дротик и, подтолкнув брата, двинулся по узкому следу лыж. Старик шел позади.
Когда пахнуло сладковатым дымком жилья, лица беглецов побледнели. Что ждет их? Сьюк испуганно посмотрел на хмурого, сосредоточенного Вола.
--Не будь трусом!--шепнул ему брат.
 «Эти слова сказала мне мать, когда я поселился в землянке колдунов,--вспомнил Сьюк.--Не погубила бы Заячья Губа нашу мать, все было бы по-иному!».
Между просветами сосен показалось селение. Навстречу со свирепым рычанием выскочила стая зверей, очень похожих на волков. Сьюк окаменел от ужаса. Вол поднял дротик, но старик что-то крикнул и, глухо ворча, звери остановились. Тут Сьюк заметил, что хвосты у зверей не поджаты, как у волков, а загибаются крючком.
--Это не волки,--сказал он брату.--Они слушаются людей, значит, живут с ними.
Приход двух незнакомцев вызвал переполох в стойбище. Из землянок, держа копья наперевес, выскакивали мужчины, со всех сторон сбегались женщины и дети. Вол торопливо спросил брата:
--Сказать им, что ты колдун?
--Ой, не говори! Все духи давно ушли от меня!-- зашептал Сьюк.--Не говори. Нет во мне никаких духов… От них и пошли все несчастья!
Мужчины и женщины тесным кольцом окружили пришельцев. Жители этого стойбища мало чем отличались от сородичей братьев, только одежда женщин, разукрашенная кусочками меха, пестрела более сложными узорами. Все что-то кричали, перебивая друг друга. Вол и Сьюк напряженно вслушивались: многие слова казались знакомыми, и все-таки речь людей этого стойбища была непонятной. Вдруг толпа затихла и расступилась. К ним неторопливо подходил широкоплечий, высокий человек. Полы его одежды из белой лосины были обшиты, как бахромой, прядями седой шерсти, срезанной с шеи самца-оленя, рукоятка топора за поясом была украшена резьбой. Он молча остановился перед братьями.
 «Верно, это Главный охотник»,--догадался Сьюк. Старик, который привел их сюда--все называли его Глаз, – стал что-то быстро объяснять, показывая то на пришельцев, то на себя. Когда Глаз кончил свой рассказ, широкоплечий и пожилой мужчины начали о чем-то переговариваться, молодежь почтительно прислушивалась к их словам. Братья удивились: у них на родине любой безусый охотник мог говорить наравне со старшими. Наконец старик повернулся к братьям.
--Наши мужчины не хотят вам вреда,--сказал он,--они говорят: «Пусть бегут от нас прочь».
 «Опять блуждать по лесу»,--уныло подумал Сьюк.
Но Вол сказал старику:
--Передай им--пусть они лучше убьют нас. Разве мы олени, чтобы бегать от охотников?
 Старик перевел ответ Вола мужчинам, и те одобрительно зашумели. Толпа опять раздвинулась, мужчины с копьями стали пятиться назад. Братья остались в середине широкого круга.
--Они нас приколют, как лосят,--прошептал Сьюк.
--Твоя голова не лучше головы грудного ребенка,– весело ответил Вол.--Разве ты не понимаешь: нас хотят испытать. Будем трусами--нас убьют, будем смелыми--нас полюбят и оставят жить в стойбище.
Охотники с дружным криком устремились на братьев. Копья прикоснулись к их телам, а одно из них, которое держал молодой охотник, слегка кольнуло Сьюка. Нападающие отступили назад и снова начали переговариваться.
--Мы остаемся у них!--тихо сказал Вол.--Они примут нас в свое племя!
Встретивший братьев старик сделал им знак идти за ним. Вскоре они вошли в землянку раза в три более вместительную, чем на родине. Братья с удивлением осмотрелись вокруг. У них в стойбище жилища были глубоко вырыты в земле, и полукруглые стены землянки подпирались поставленными стоймя жердями, здесь стены были прямые, сложенные из лежащих друг на друге бревен, поднимавшихся срубом над землей. В каждой стене было прорублено отверстие, через которое выходил дым очага. Когда с севера поднялся ветер, старик задвинул с этой стороны отверстие толстой палкой.
--Этого у вас нет,--указал он на отверстия и задвигавшие их планки.--У нас дым не выедает глаза.
 В землянке Глаза, приютившего братьев, жили еще невестка с мальчиком--вдова умершего сына--и дочь старика. Женщины, с любопытством поглядывая на пришельцев, засуетились, стали кормить их мороженой рыбой. Когда братья утолили голод, Вол спросил старика, откуда он знает язык северных людей. Глаз рассказал, что давно-давно, когда он был молодым, как Вол, он с сородичами ходил к морю на промысел за моржовыми клыками. Однажды ветром оторвало от берега и унесло в море льдину, на которую он втащил только что убитого зверя. Много дней прожил он на этой льдине, питаясь моржовым мясом, пока его не подобрали северные охотники. У них в стойбище он прожил до следующей зимы, вот тогда-то и научился их языку.
--Но он все-таки говорит не совсем по-нашему,-- шепнул Сьюк брату.
--Верно, он попал к нашим южным соседям, которых съел потом Кровавый Недруг,--ответил Вол.
 Вскоре в землянке собрались женщины и молодежь. Они рассматривали братьев, шептались, посмеивались, но, как только один за другим вошли три старика, все примолкли и освободили им место у очага. Сидя у огня, старики неторопливо переговаривались с хозяином землянки, посматривая на пришельцев.
--Они говорят, что тебя можно взять в сыновья,-- наконец сказал Глаз  Волу,--ты сильный, будешь хорошим охотником.
«Как же? Неужели меня собираются прогнать?»--испугался Сьюк.
 – А мой брат?--тотчас спросил Вол.--В нем и во мне одна кровь.
--У нас хватит пищи и для твоего брата,-- согласился старик.
-- Придет время, и он будет такой же сильный, как я, – поспешил сказать Вол,--мы оба хотим быть вашими сыновьями.
Глаз передал ответ своим сородичам. Один из них что-то сказал, и тогда все разом засмеялись. Братья растерялись, догадываясь, что смеются над ними. Когда смех затих, Вол спросил, обиженно глядя на хозяина землянки, утиравшего кулаком выступившие слезы, что нашли люди смешного в его словах.
--Чтобы быть нашими сыновьями,--ответил старик, – тебе и брату надо снова родиться. Мы согласны на это!
--А как это сделать?--пробормотал Вол.--Ты понимаешь? –спросил он брата.
Сьюку тоже было непонятно, как можно вновь родиться взрослому человеку? Несколько дней спустя братья поняли, почему так смешно было людям приютившего их селения.  В первую же ночь полнолуния молодежь засуетилась вокруг стойбища.  Собирали хворост, ломали еловые ветви и относили на полянку за селением. Вскоре там выросла большая куча валежника и хвойных веток, у которой собрались все жители стойбища. Старый Глаз привел сюда братьев.
--Похоже на то, что будут жечь костры?--с недоумением сказал Вол, следя за приготовлениями.
Появились две женщины, одетые в широкие, длинные рубахи. Обе они, крича и охая, словно от боли, влезли на кучу ветвей. С громким смехом присутствующие сели вокруг. Четыре старухи подошли к Сьюку и Волу, показывая руками, что надо раздеться.
--Злые духи съели их разум, что ли?--удивился Сьюк. –Разве…
 Но закончить ему не пришлось, женщины повалили его на снег и быстро раздели. Вол поспешил раздеться сам. Потом старухи поползли на четвереньках к куче хвороста, поясняя знаками, что братьям надо сделать то же самое.
--Делай, как они показывают,--поеживаясь от холода, пробормотал Сьюк,--значит, это нужно!
Так братья вслед за старухами добрались до двух лежащих на хвое женщин. Глаз издали крикнул им, что надо вползти в широкий ворот рубах женщин и головой вперед вылезти из-под одежды «рожениц». Под оглушительный хохот всего стойбища нырнули Сьюк и Вол под одежду женщин и выползли наружу. Старухи тотчас подхватили братьев, положили на оленьи шкуры, завернули их и плотно обвязали ремнями.
--Вот мы и новорожденные!--крикнул Сьюк брату.-- Теперь, чего доброго, нас станут кормить материнским молоком.
Так и случилось. «Младенцев»с пением и веселыми криками понесли в стойбище. Потом толпа ушла, оставив Сьюка и Вола на попечение их «матерей», которые принялись кормить «новорожденных» грудью.
--Неужели мы долго будем младенцами?--спросил брата Вол. –Пропадем с голода.
 К счастью, «младенчество» продолжалось только до утра. Утром Глаз пришел за братьями, развязал ремни, стягивавшие их, и сказал:
--Теперь вы сыновья нашего рода. Когда научитесь нашему языку, мы посвятим вас в охотники.









                Г Л А В А  27

  Трое суток приемышей не выпускали за пределы стойбища, но они могли ходить от землянки к землянке и заглядывать в любую из них. Стойбище было спрятано глубоко в лесу, вдали от озера, такого большого, что противоположного берега его не было видно. Старики рассказывали, что когда-то давно по озеру на больших лодках, неизвестно откуда, приплыли чужие люди. Враги разорили селение, стоявшее в те времена у самого озера. Тогда род переселился в лес, подальше от большой воды. По краям круглой поляны, вплотную прижимаясь к стене леса, невысоко поднимались над землей бревенчатые срубы с односкатной крышей, занесенные снегом. Из боковых отверстий вился синеватый дымок и таял, не доходя до верхушек деревьев.
 Меж землянок бродили тощие собаки, похожие на волков. Сначала Сьюка и Вола брала оторопь, когда эти незнакомые звери, скаля клыки, угрожающе рычали на них, но заботливый Глаз приставил к братьям внучонка, и мальчик храбро покрикивал на собак, отгоняя их прочь. Собаки, недовольно ворча, отходили.
--Зачем они им нужны?--спросил Вол Сьюка.
--Верно, чтобы отпугивать злых духов,--по привычке свалить на духов все непонятное тотчас ответил Сьюк. Потом он спохватился и сердито закричал на брата.– Зачем спрашиваешь меня? Откуда я знаю? Я ведь сказал, что я теперь не колдун.
На третий день маленький проводник повел братьев к самой дальней землянке. Он приподнял полог у входа, пропустил вперед Сьюка и Вола, а сам ушел. Из темного угла навстречу им поднялся хозяин землянки. Не произнеся ни слова, он подошел к яме, вырытой у стены, и вытащил большой горшок. «Наверное, сейчас будут угощать!»--подумали братья. Их не раз уже зазывали то в одну, то в другую землянку и потчевали свежей лесной дичью или маслянистой квашеной рыбой, очень напоминавшей розовую семгу, которую так любили у них на родине. Но хозяин зачерпнул берестяным ковшом из горшка какую-то жидкость, опустил туда руку, затем брызнул на резной деревянный столб, стоящий у входа в жилище, и стал что-то бормотать.
--Смотри, человек сделан из дерева,--удивился Сьюк.
--А на стене шапка, как у наших Главных колдуний, – сказал Вол,--это колдун!
Колдун?! Тут только братья заметили, что волосы хозяина заплетены в девять косичек и на каждой висят деревянные фигурки человечков и животных. У них в стойбище такие косички носили только колдуньи. Сьюк с интересом принялся рассматривать землянку. На восточной стене висели одна на другой, шерстью наружу, шкуры разных животных. На шкуре рыси, висевшей поверх других, кожа была порвана во многих местах, и мех висел клочьями.
--Знаешь, почему шкура порвана?--торжествующе спросил Сьюк брата.
--Не знаю.
--А я знаю… У них такое же колдовство, как и у нас!
 В это время колдун кончил бормотать. Еще раз, опустив бурую от грязи руку в жидкость, он окропил деревянный столб, похожий на человека, затем пригубил сам и протянул ковш Волу. Тот сделал несколько глотков, от удивления прищелкнул языком и передал ковш Сьюку. Такой жидкости братья никогда не пили--она была сладкой и в то же время почему-то обжигающей рот.
Колдун налил из горшка еще жидкости, и братья опять выпили ее. Теперь она казалась еще вкусней, чем раньше. Хозяин землянки был щедрым, он снова налил полный ковш, на этот раз даже не щипало язык и губы. Колдун постучал по опустевшему ковшу, потом коснулся своей головы и начал описывать пальцем круги в воздухе. Братья не поняли, зачем он так делает, но это им казалось очень смешным, и они рассмеялись. Сьюку хотелось похвастать, что он знает колдовские тайны. Показав Волу пальцем на рысью шкуру, он сделал движение, словно бросал в нее копье.
--Если повернуть шкуру, то на коже будет нарисована рысь,--торопливо объяснил он брату,--хочешь покажу.
--Подожди,--сказал Вол,--у меня голова закружилась. Весь день едим, а она кружится, как у голодного.
В это время полог у входа приподнялся, и в землянку вошла женщина с ребенком на руках: цепляясь за ее малицу, бежал второй ребенок, немного постарше. Женщина прошла в дальний угол, уселась и стала кормить малыша грудью.  Сьюк очень удивился--в землянке колдуна живут женщина и дети. У колдуна была семья! Все порядки в этом стойбище не такие, как у них! Юноше казалось, что под ним земля колышется, словно лодка на реке. Придерживаясь рукой за стену, он подошел к шкуре и быстро перевернул ее. На обратной стороне ее была нарисована рысь.
Хозяин землянки рассердился, схватил Сьюка за руку и оттолкнул от шкуры. Сьюк покачнулся и упал на пол. Стены землянки будто ожили, зашевелились, потом все закружилось и куда-то понеслось. Что было дальше, он не знал.
 Очнулся Сьюк раньше брата. Он и Вол, раздетые, лежали на лосиной шкуре. Все тело у них было разрисовано пестрыми узорами. Вокруг них с бубном в руках кружился колдун в длинной одежде, на которой бренчали и стучали болтающиеся на ремешках костяшки и камушки. У самой стенки сидели на корточках трое стариков. Сьюку стало страшно--кругом чужие и, может быть, враждебные люди, зачем-то нагнавшие на них сон и раздевшие их донага. Сьюк вскочил на ноги. Но ничего страшного не случилось. Колдун перестал кружиться, положил бубен и колотушку, подошел к юноше, вырвал из головы Сьюка несколько волосков и бросил их в огонь. Старики хором выкрикнули какое-то слово. Один из этих голосов Сьюк уже слышал, он пригляделся и узнал Глаза, потом узнал и второго--это был Главный охотник стойбища. Незнакомым был только третий старик, сгорбленный и заросший бородой почти до самых глаз.
Юноша понял, что над ним с Волом совершают какой-то обряд. Глаз велел Сьюку перепрыгнуть через горящий очаг. Костер был большой, и языки пламени вздымались высоко. Чуть поколебавшись, Сьюк прыгнул вкось, через край очага, где жар был слабее. Старик с бородой почти до самых глаз наклонился и что-то сказал Глазу. Тот довольно улыбнулся.
--Мастер говорит,--пояснил он Сьюку,--у тебя очень хитрая голова!
Колдун, снова невнятно забормотав, протянул через костер новые, еще не ношенные набедренники из оленьей замши.
--Надень,--велел Глаз.
Сьюк торопливо надел и облегченно вздохнул. На его родине считалось позорным, если с мужчины снимали набедренники. Это делали только тогда, когда присуждали к смерти. Потом колдун также над огнем передал Сьюку малицу, шерсть на которой была коротко острижена, меховые чулки--липты и, наконец, пимы--такие же чулки, но шерстью наружу.
 Когда Сьюк совсем оделся, колдун опять взял свой бубен и закружился вокруг все еще спящего Вола. Он изо всей силы бил колотушкой по натянутой коже над самым его ухом и даже, как будто нечаянно, задевал ногами, но Вол все не просыпался. Колдуну надоело кружиться в тяжелом убранстве, он еще раз громко стукнул колотушкой и что-то сердито сказал старикам.
--Разбуди брата,--велел Глаз Сьюку,--тебе это можно, колдун разрешает. Сьюк едва растолкал Вола.
 Когда пришел черед прыгать через огонь старшему брату, он, не раздумывая, перемахнул через самую середину очага и довольно сильно обжегся, но виду не подал, что ему больно. Старики опять зашептались, потом Глаз объяснил:
--Старшие говорят--ты не хитер, зато будешь храбрым и выносливым охотником!
Надевая новую одежду, Вол вспомнил об ожерелье из волчьих клыков и стал просить Глаза отдать его.
--Нет,--ответил старик,--ведь ты хочешь быть нашим. Нельзя носить вещи людей чужого рода. Завтра вы оба пойдете со мной на промысел, я научу вас всему, что должны знать наши охотники. Забудь все, что было раньше в твоей жизни.



               





                Г Л А В А  28

  На следующее утро братья проснулись поздно. Подняв тяжелую, должно быть, после вчерашнего колдовского напитка голову, Сьюк осмотрел землянку. Глаза дома не было. Дочка его, Шуга, и молодая вдова сидели в углу и оленьими жилами нашивали кусочки меха на новую девичью малицу. И руки и языки у них были заняты, они болтали без умолку, в то же время ловко втыкая и вытаскивая костяные иглы. Заметив, что братья проснулись, вдова встала и вышла из землянки. Братья сели, поджав под себя ноги, и стали ждать, когда молодая вдова принесет мелко накрошенную мороженую рыбу, обычную утреннюю еду. Сьюк перебирал подаренную вчера одежду, грудой лежавшую рядом с ними.
--Хорошая одежда,--сказал он.
--И наша была хорошая,--недовольно проворчал Вол. – А они забрали и ее, и подарок Бана. Он сказал мне, когда дарил: «Будь всегда смелым. Волчьи клыки помогут тебе.
--Глаз велел: «Забудь все, что было раньше в твоей жизни». – напомнил Сьюк.
Вол сердито взглянул на брата.
--Здесь нам будет хорошо,--пытался успокоить его Сьюк.-- Нас с тобой взяли в сыновья стойбища.
--Все равно у нас не их кровь, мы из чужого рода.
--Она тоже из чужого рода,--кивнул Сьюк на вошедшую в это время с берестяным коробом, полным наструганной мерзлой рыбы, молодую вдову.--А смотри, как ей хорошо. Она все время смеется.
 Женщина, и вправду, громко засмеялась и, проходя мимо, будто нечаянно уронила холодный кусочек рыбы на голое колено Вола. Ее недаром прозвали «Смеющейся», она всех передразнивала и первая же смеялась. И сейчас, разложив на широком чурбане рыбу, она, громко причмокивая, отправляла в рот кусочек за кусочком и лукаво посматривала на братьев, но не звала их.
Все еще хмурясь, Вол протянул руку за рыбой, но в это время вошел Глаз в охотничьем коротком балахоне и велел братьям одеваться. Выйдя из землянки и подвязав лыжи, все трое двинулись по хорошо накатанной лыжне. Вол нарочно сошел с наката, и лыжи его глубоко провалились в снег.
--Вот видишь,--сказал он Сьюку,--наши лыжи лучше, чем эти.
--Зачем так говоришь? Разве теперь это не твои лыжи? – обернулся шедший впереди Глаз. – Разве ты теперь не сын нашего рода?
Вскоре лыжня привела их в еловую поросль, за которой полукругом высились старые ели. Глаз остановился, остановились и братья. Среди елей стоял резной столб, высотой почти в два человеческих роста. Снег местами густо облепил резьбу, но все же можно было понять, что на столбе вырезаны одно под другим семь человеческих лиц. Перед столбом был сложен из плоских каменных плит невысокий помост. Поодаль, с той стороны, где заходит солнце, виднелся ряд резных невысоких чурбанов. К одному из них шли свежепротоптанные следы, и пелена снега перед ним была изрыта. Глаз снял лыжи, братья сделали то же.
 Взяв Сьюка и Вола за руки, старик провел их к столбику, перед которым был взрыт снег.
-- Здесь лежит мой отец,--сказал он,--тут лежат все отцы и деды нашего рода.
Потом, положив ладони на головы братьев, старик заставил их склониться перед чурбаном.
--Отец, всегда оберегающий меня,--взволнованно заговорил Глаз,--прими их во внуки, как я беру их в сыновья! Я забуду, что погиб мой сын, они мне заменят его.
Ладони старика сделались еще тяжелее, и братья наклонились еще ниже.
--Отец, береги внуков своих,--продолжал Глаз,--на тебя они надеются, нет у них защитника более заботливого, чем ты! Береги их жизнь, как бережешь мою! Дай им оружие и дай им огня.
 Старик сжал братьям руки у кисти и потянул их к разрыхленному снегу.  Под пальцы Сьюка попал костяной нож, а Вол нащупал топор. Еще дважды нагибались старик и братья. Во второй раз они достали из-под снега по мешочку, куда было сложено все, чтобы разжечь костер, в третий раз--нож для Вола и топор для Сьюка. Хмурое с утра лицо Вола просветлело: ему очень понравился топор и костяной нож. Такого хорошего оружия на его родине не умели делать. Но еще радостней было Сьюку--наконец-то он стал настоящим охотником! Старик обнял братьев и прижал к себе.
--Теперь у вас есть все, что нужно охотнику, лук и копье вам тоже дадут. Сын мой умер. Сейчас вы--мои сыновья. Будете ходить со мной на охоту и осматривать ловушки.  Последнее слово братья не поняли, Глаз сказал его на своем языке.
--Что такое «ловушка»?--спросил Вол Сьюка.
Тот немного подумал и ответил:
--Верно, это те хитрые палочки, что поймали в лесу глухаря.
Не снимая рук с плеч братьев, старик повел их к высокому резному столбу. Он снял с пояса прозрачный пузырь, развязал его и вынул маленький берестяной коробок с застывшим салом. Положив сало на помост, сложенный перед идолом, он разрезал его на четыре части.  Одну часть он отдал духу, изображенному на столбе, и громко пообещал, что новые сыновья скоро принесут ему еще сала и вкусного мяса, если он будет им покровительствовать и помогать в промысле. Две части отдал братьям, а четвертую разделил надвое: половину съел сам, а другую закопал перед столбиком, где был похоронен его отец.
 В селении, приютившем беглецов, жил человек, по имени Кабан, считавшийся лучшим мастером по выделке орудий. Его изделия высоко ценили соседи севера и юга.  Когда-то Кабан был одним из лучших охотников в стойбище. Однажды он пошел по следу раненого им оленя. Голодная рысь опередила его. Оба столкнулись у истекавшего кровью животного. Запах крови сделал рысь храброй. Ни хищник, ни человек не хотели уступить добычу. Рысь бросилась на Кабана. Они долго боролись. Человек задушил рысь, но она успела когтями и клыками так изранить охотника, что тот едва дополз до селения. Кабан пролежал три месяца, и когда поднялся, то его спина оказалась согнутой, как дуга лука, а правая нога словно одеревенела и не сгибалась. Только руки по-прежнему оставались ловкими и сильными, и Кабан нашел им дело. Он научился так искусно выделывать из камня разнообразные орудия, что ни в этом стойбище, ни в соседних не было ему равных. К нему-то и привел Глаз своих новых сыновей.
 Кабан сидел у входа в землянку. Это был тот самый, заросший волосами старик, которого они видели вчера у колдуна. Перед ним на двух камнях лежала большая плоская плита. Склонив над ней кудлатую голову, старик затачивал сланцевый топор, осторожно водя им взад и вперед по шлифовальной плите. Глаз с братьями остановился перед ним, не говоря ни слова. Кабан даже не поднял головы. Сьюк с интересом следил за каждым его движением, а Волу скоро надоело стоять, и он нарочно шагнул немного в сторону, чтобы тень его упала на плиту. Но и это не помогло--старый мастер продолжал медленно водить острием по плите, пока не решил, что топор достаточно заточен.
--Пришли?--спросил он, по-прежнему не поднимая головы.
--Пришли,--подтвердил Глаз,--сыновьям нечем метать.
Кабан неуклюже поднялся с мягкого, чем-то набитого мешка, сделанного из целой шкуры олененка. Волоча больную ногу, старик сделал два шага, пригибаясь при этом так низко, что мог бы рукой коснуться земли. Чтобы рассмотреть братьев, мастеру пришлось сильно откинуть к спине голову. Пристально разглядывая Сьюка, старик улыбнулся, и курчавые пучки волос зашевелились на его заросшем лице.
--Ему не надо тяжелого копья, ему надо легкий дротик,--совсем молодым, как у юноши, голосом проговорил он, взяв руку Сьюка в свою. Она ему чем-то понравилась, и старик стал ощупывать ее, то сгибая пальцы юноши, то отгибая их в сторону.
--Такой рукой хорошо делать топоры и наконечники для стрел,--наконец сказал он Глазу,--отдай мне его на выучку.
Глаз помолчал, Сьюк и Вол должны быть его верными помощниками, сильными и ловкими охотниками. Не для того он привел их из лесу и взял в сыновья, чтобы отдавать старому Кабану, хотя он и хороший мастер. Теперь Кабан подошел к Волу, постучал его по груди, ощупал мышцы и сказал:
--Вот этому дадим копье, этот справится и с медведем.
Копье называлось одинаково на языке обоих селений, и братья поняли, о чем говорит бородатый. Сьюку стало обидно. Он, правда, много слабее брата, зато ловкостью поспорит с ним, да и хитростью тоже. Сьюк сердито, исподлобья взглянул на Кабана, но мастер опять улыбнулся юноше и, поманив его за собой, вошел в землянку.
Жилище Кабана было не похоже на все другие землянки в этом стойбище. О том, что здесь живут, напоминал лишь очаг и груда спальных шкур. Каждый уголок был приспособлен для выделки наконечников и топоров. У очага на четырех камнях лежала такая же, как у входа, гладкая плита с насыпанной у одного края кучкой мелкого песка. Тут же стоял горшок с водой. Немного подальше, но так, чтобы можно было дотянуться, не отрываясь от работы, на берестяной плетенке были разложены кремневые желваки--большие и маленькие, круглые и продолговатые. Вдоль одной стены ровными рядами тянулись топоры, тесла, долота, кирки. У другой– наконечники копий, дротиков и стрел. Отдельно лежало все, что нужно женщинам в хозяйстве,–скребки для выделки кож, ножи, проколки.
 Кабан с гордостью повел рукой, показывая на орудия, потом ударил себя в грудь, как бы говоря, что все это сделал он сам. Наклонившись, он поднял топорик и маленький наконечник стрелы, поднес к самым глазам Сьюка и причмокнул, будто ел что-то очень вкусное. Наконечник был так ровно обит по краям, а топор так гладко отшлифован и остро заточен, что Сьюк залюбовался. Он вспомнил грубые и кривые орудия, выходившие из рук Камня, и уже с невольным уважением посмотрел на старого мастера. Все-таки хорошо уметь делать такие вещи!
В одном углу прислоненные к стене стояли древки– длинные для копий, покороче для дротиков. Тут же кучкой лежали совсем тоненькие стрелы, еще без наконечников. Кабан велел Сьюку взять древки копий и вынести из землянки. Глаз вытянул одно древко из охапки и воткнул его в снег шагах в пятидесяти от входа. Волу не нужно было ничего объяснять. Он брал из рук Сьюка одно древко за другим и, размахнувшись, сильным и точным движением бросал его вперед. А вокруг уже толкались откуда-то взявшиеся мальчишки, выражая свой восторг громкими криками, когда древко вонзалось в снег за чертой, отмеченной воткнутой палкой.
То древко, которое упало дальше всех и легло точнее других, Глаз поднял сам и принес к землянке Кабана. Остальные с визгом кинулись подбирать мальчишки. Теперь на древко нужно было насадить наконечник. Это была трудная и кропотливая работа. Кабан повел Глаза и его сыновей в землянку. Усадив их, он принялся за дело. Прежде всего мастер поставил на огонь горшок с чем-то темным и твердым, налил в долбленую колоду воды и опустил в нее лосиный сыромятный ремешок. Потом, выбрав из нескольких наконечников тот, что показался ему получше, Кабан приставил его черешком к концу древка, посмотрел, подумал и положил рядом.
Древко он зажал между камнями и принялся вырезать выемку для черешка и обтесывать края. К тому времени, когда Кабан покончил с этой частью работы, состав в горшке стал мягким, тягучим. Мастер вынул из колоды сыромятный ремешок, отжал его и чуть подсушил. Потом обмакнул в смолистую жидкость черешок наконечника и конец древка и, не давая смоле застыть, наложил на край выемки кончик ремня, наставил сверху черешок и быстрым движением вогнал его в узкое отверстие. Наконечник и ремешок крепко сели в выемку. Свободный конец размоченного, теперь податливого ремня Кабан обмотал вокруг заостренного древка, стараясь, чтобы он охватывал дерево как можно плотнее и ложился ровно, ряд за рядом.
Сьюк, не открывая глаз, следил за ловкими и уверенными пальцами мастера. Но вот Кабан отрезал кусочек ремешка, смазал обмотку смолой лиственницы и с гордостью осмотрел готовое копье. Теперь черешок точно врос в древко. Сам наконечник мог сломаться от удара о что-нибудь твердое, но вытащить его из выемки было невозможно.
Вол нетерпеливо потянулся за копьем, но Кабан отвел его руку и приставил древко наконечником вверх к стене, чуть поодаль от очага. Пусть смола застынет получше, так будет верней. Потом мастер принялся за дротик. И вся работа пошла тем же порядком. Подавая Сьюку готовый дротик, Кабан что-то сказал, и Глаз, улыбаясь, перевел:
--Голова у тебя хитрая! Вчера ты сразу догадался, как прыгнуть через очаг, не опалив себя. Я говорю, ты перехитришь всякого зверя, а он говорит--ты перехитришь всякий камень, будешь хорошим мастером.
Но Сьюк крепко схватил дротик--свое первое оружие– и крикнул:
--Нет, нет! Я--охотник!
Кабан рассмеялся, поняв, без объяснения Глаза, слова юноши. Волу тоже понравилось копье. Он привычно примерил его к руке, попробовал пальцем остроту наконечника и одобрительно кивнул головой:
--Знаешь, брат, копья здесь делают лучше, чем у нас.
Глаз отвернулся, чтобы скрыть довольную усмешку,– если приемышу пришлось по руке оружия рода--значит, ему придутся по сердцу и обычаи рода! Чужое стойбище станет своим для него…






                Г Л А В А  29

  Много-много зим прошло с тех пор, как старый Глаз наладил свой первый самолов. Верно, у всех людей стойбища не насчитать столько пальцев, сколько переловил он за эти годы зверей и птиц. Теперь старый Глаз начал уставать. Все труднее становилось ему обходить ловушки, разбросанные в потаенных уголках огромного леса. Из рук словно ушла еще недавняя ловкость и гибкость, ноги потеряли неутомимость, а когда он все-таки заставлял их бежать, удушье хватало его за горло. Каждый раз, собираясь в дальний обход, старик вздыхал, что рядом с ним нет сына. Но в это утро сборы были для него праздником--он шел не один.
 Братьям надолго запомнился их первый выход в лес, тесно обступивший стойбище. Впереди, словно помолодевший, шел Глаз, за ним по лыжне, запушенной свежевыпавшим снежком, бежали Вол и Сьюк. Сьюк весело поглядывал по сторонам. Он видел кое-где изрытый снег, цепочки следов, в одном месте--перышки на снегу, но, не задумываясь, пробегал мимо. Лес не говорил с ним. А Вол и старый Глаз сразу понимали, кто здесь был и зачем и что случилось тут утром или ночью. Голодный песец набежал перед рассветом на тетерева, закопавшегося в снег, но тот взметнулся в воздух, песец раздосадованно потоптался и побежал дальше--в этом месте снег был разрыхлен, а к нему и от него тянулась цепочка следов. Глазастая сова схватила ночью спавшую на ветке птицу и унесла--снег осыпался с ветки, и два перышка лежали под деревом.
Вдруг старик остановился и сокрушенно покачал головой, сердито тыча палкой в заячий след. Вол не понял, отчего он сердится, однако сказал Сьюку:
--У зайца нет одной лапы. Он бежал на трех.
Вскоре лыжня привела их к осине, снег под которой был измят, будто перекопан. Из невысокого бугорка торчали две тесно сдвинутые палки, и между ними белело несколько коротких волосков.
--Глупые палки! Упустили добычу!--сердито пробормотал Глаз.
--Это шерсть того трехногого зайца,--сказал Вол.
  Старик надел оленьи рукавицы, раскопал вокруг палок снег и, кряхтя, вытащил тяжелую деревянную плаху, в которую накрепко была всажена одна из палок. Узел из сухожилий притягивал к ней другую палку, покороче. Быстро вращая ее, Глаз раскрутил узел. Братья следили за его руками. Старик опять стал вертеть палку, уже в другую сторону, теперь веревка из жил скручивалась все туже, но Глаз растягивал ее, не давая собираться в узлы. Короткую палку он вставил в желобок, выдолбленный внизу большой палки, притянутые друг к другу мгновенно скрутившимся сухожилием палки с треском захлопнулись, крепко зажав копье. Братья обрадовались и громко засмеялись.
--Вот почему заяц бежал на трех ногах!--закричал Сьюк.--Ему придавило лапу. Но он высоко прыгал, палки прищемили ему только палец. Он вырвался и ускакал.
Глаз повеселел. Теперь он даже не жалел об упущенной добыче. Вот какой умный у него младший сын! Хороший будет ловец. Старик протянул оленьи рукавицы Сьюку и велел ему наставить самолов. Юноша присел на снег, положил на колени плаху и, стараясь точно повторять все движения старого ловца, начал вращать палку сначала в одну сторону, потом в другую. Время от времени он поднимал голову и поглядывал на Глаза. Тот одобрительно кивал ему. Сперва неумелые пальцы не слушались, и только что туго закрученное сухожилие упорно свивалось в узлы, но потом дело пошло лучше. Наконец Сьюк насторожил капкан. Старый охотник засыпал самолов снегом так, чтобы из-под него торчали только концы палок.
Двинулись дальше. Они пробежали полянку, поднялись на холм, спустились с него, и тут старик, круто повернув лыжи, остановился. Вол замер на месте, а Сьюк, не удержавшись, пробежал еще несколько шагов. Самолов был совсем незаметен под выпавшим недавно снегом. Глаз молча показал братьям две вешки из еловых ветвей, отмечавшие маленький бугорок, махнул рукой и побежал дальше. Ловушка была пуста. Не было добычи и в третьем капкане. Снег вокруг был ровный, нетронутый. Глаз нахмурился еще больше--день начался неудачно. Но вот лыжню пересек след зайца и исчез за деревьями. Потом он снова пересек путь охотников, еще и еще раз.
Старик повеселел,--петляя и делая скидки, заяц все-таки шел в ту сторону, где его подстерегал четвертый капкан. А за зайцем шла лиса. Рыжая, видно, была опытной охотницей. След ее был прямее и перехватывал путаные заячьи петли наперерез. Местами лапы ее глубоко вдавливались в снег--это она, помедлив, разгадывала заячьи хитрости. Охотники, волнуясь, ждали, что выкинет косой. А вдруг совсем свернет в чащу? Тогда и лиса минует западню! Наконец заяц, видимо, убедился, что никакие уловки ему не помогут. Надеясь на быстроту своих ног, он помчался, уже никуда не сворачивая, прямо по лыжне, где снег был тверже. Лиса, наседая на зайца, неслась за ним по пятам. Теперь и люди рванулись вперед…
 В узком проходе между двумя валунами был насторожен большой капкан. Заяц, разогнавшись, перепрыгнул ловушку, зато лиса сделалась ее жертвой. Издали охотники еще видели, как стиснутый поперек туловища зверь бился и грыз острыми зубами край плахи. Когда они подбежали, задушенная лиса уже бессильно висела, уткнув острую мордочку в снег. Старик подмигнул приемышам. День не прошел даром. Сбросив лыжи, он присел на корточки и стал рукавицей разгребать снег. Этот капкан не был похож на первый: палки его были больше, толще и круто изогнуты. Когда сухожилия скручивались, концы палок заходили друг за друга и охватывали добычу словно кольцом. Такая западня ставилась на волка или рысь.
Из прямого капкана сильный хищник мог вырвать свое поджарое тело, оставив ловцу лишь клочья шерсти. Но в мощных тисках этого самолова он оставался беспомощным. И настораживать такой капкан приходилось вдвоем, одному человеку было не справиться. Натужась, старик оттянул кривой рычаг капкана и вынул лису. Потом он выпрямился и достал из висевшего на поясе мешочка сушеную головку сига. Что-то бормоча и кланяясь, он бросил ее через плечо. Это была жертва хозяину леса за богатый дар.
Лиса была огненно-красная с белоснежной грудью. Вол не отрывал от нее глаз. Ему доводилось убивать лисиц, но сколько он тратил на это сил, времени, терпения и хитрости. А здесь рыжая красавица сама прибежала в ловушку старика. Хотя перемет--рыболовная снасть на треску--тоже вроде самолова, но люди из становища братьев никогда не догадывались, что так можно промышлять зверя на суше.
 Первый самолов настораживал Сьюк, а теперь старик взял в помощники сильного Вола. Как бы в награду, он дал нести ему богатую добычу. Вол даже покраснел от оказанной чести и бережно перекинул лису через плечо. Зато лицо Сьюка огорченно вытянулось. И это тоже понравилось старику. Значит, будет охотником, если руки скучают по добыче.
--Тот заяц, что убежал,--сказал Глаз, утешая Сьюка, как маленького,--верно, ждет нас впереди.
 Так и вышло. Ошалевший от погони заяц, никуда не сворачивая, добежал до следующего капкана и здесь нашел свой конец. Этот подарок лесного хозяина, хоть и не такой завидный, старик доверил Сьюку. Охотники обошли за короткий зимний день три десятка ловушек. Кроме лисы и двух зайцев, им достались еще четыре птицы, запутавшиеся в силках: три тетерева и глухарь. День был удачен.
Хотя они вернулись поздно и очень усталые, старик освежевал лису и зайцев и отнес шкурки вместе с двумя тетеревами Главному охотнику стойбища. Лисью тушку бросили собакам, а мясо зайца, тетерева и глухаря осталось в хозяйстве Глаза.
  Как всегда болтая и поддразнивая братьев, Смеющаяся живо ощипала птиц, обмазала их толстым слоем глины и засыпала горящими углями. Радостно было этим вечером в жилище старого Глаза. Доволен был старик своими нареченными сыновьями, и сами сыновья были горды и счастливы удачей, довольна была Шуга--она дошила свою свадебную малицу. А Смеющаяся--та всегда была весела. Спать не ложились долго. Глаз старательно учил приемышей языку своего селения. Один лишь внук старика, набегавшись за день, сладко посапывал на шкурах.






                Г Л А В А  30

  Каждый зверь боится человека и без крайней нужды не нападет на него. Но старые охотники рассказывают, что им случалось набредать на свирепого медведя, который и в сытое время бросается на людей. Огромный, с всклокоченной шерстью, истерзанный своими же сородичами, этот страшный зверь таится в лесной глуши, обезумевая от ярости, если повстречает кого-нибудь на своем пути. Даже в пору медвежьих «свадеб», когда медведи собираются на какой-нибудь полянке, одичавший отшельник уходит подальше. Он хорошо знает, что, попадись он своим же собратьям, те разорвут его в клочки, зато и он не даст пощады, завидев одиночного медведя. Страшна встреча с таким медведем-отшельником!
Но еще страшнее волк-одиночка. Кто знает, стая ли изгнала его или сам он отбился от своих, но, враждуя со всем живым, он рыщет отщепенцем, пока его не выследит волчья стая и, настигнув, растерзает. Вот такой-то волк вдруг появился днем в стойбище, пробежал между землянками, напугав детей и женщин, схватил трехлетнего ребенка, перекинул на спину и исчез в лесу. Напрасно до ночи бродили охотники в поисках хищника. Они нашли лишь клочья оленьей шерсти--остатки малицы да просверленный черный камешек, что повесила мать на шею мальчугану, чтобы уберечь его от злых духов.
 Дней через пять волк снова появился и уволок собаку. Видно, страшный зверь облюбовал стойбище. Еще через три дня он ворвался в круг играющих детей и унес маленькую девочку. Люди поняли, что, пока хищника не убьют, стойбище не будет знать покоя. Охотники сделали облаву и опять не нашли зверя.
Не было помощи и от колдуна. Напрасно тот, бережно срезав снег со следами огромной лапы, бросал его в костер. На волка не действовало даже это, казалось бы верное, колдовство. Матери стали бояться выпускать детей из землянок, да и сами дрожали от страха, пока ходили за водой к речке. Теперь в селении только и было разговоров, что о свирепом хищнике. Между землянками по очереди расхаживал кто-нибудь из охотников, вооруженный копьем и луком со стрелами. Но на третью ночь волк напал на такого сторожа и перегрыз ему горло.
 Охотника отнесли к святилищу и, в знак укоризны стоявшему там деревянному идолу, прислонили труп к каменному помосту, воздвигнутому перед истуканом,-- пусть постыдится, что так плохо охраняет стойбище. Наутро, когда сородичи пришли хоронить охотника, они увидели, что волк изгрыз труп. «Покровитель» стойбища не смог помешать даже этому злодеянию!
 Тогда колдун сказал:
--Наши люди чем-то провинились перед духами леса, и они послали на нас зверя.
Кто-то высказал догадку--не наказывает ли волк стойбище за усыновление пришельцев? Вспомнили, что на Воле было ожерелье из волчьих клыков, сожженное вместе со всей одеждой. Прошел слух, будто Вол убил отца этого волка, и теперь волк-сын мстит за него. Начались разговоры, что, пока братья живут здесь, никто не будет в безопасности. Братьям ничего не говорили, они узнали об этом от Смеющейся. Она рассказала все, что слышала, стараясь не глядеть на Вола, и глаза у нее были заплаканные.
Глаз целый день где-то проходил, а вечером вернулся хмурый и озабоченный. Без привычных веселых разговоров, молча, поели у очага и раньше обычного улеглись спать. Но никто не мог уснуть. Из угла, где спали женщины, чуть слышно доносилось перешептывание Смеющейся с Шугой. До самого света ворочались на ворохе шкур трое охотников. Утром перед землянкой Главного охотника собрались все люди селения. Тут же шныряли подростки и, не понимая, чем озабочены взрослые, играли маленькие дети. Стали толковать о беде, свалившейся на стойбище. Почему раньше не приходил волк и не уносил детей? Как «Покровитель» позволил осквернить тело мертвого охотника, отданное под его защиту? За что гневается на них Хозяин леса, наславший зверя?
Поглядывая на братьев, стоящих подле Глаза, люди сперва тихо, потом все громче заговорили: уж не пришельцы ли, неведомо откуда взявшиеся, виноваты в такой напасти? Ведь пока их не было, не было и волка.  Глаз хмурился все больше. Он хорошо знал, что такие разговоры опасны для Вола и Сьюка. Еще не сказано решительное слово, еще молчит Главный охотник, но если и он поверит толкам, у старого Глаза опять не станет сыновей, а он уже успел полюбить их. Что же сказать в их защиту, как отвести от них гнев рода?
Вдруг Вол вышел на середину круга.
--Люди, мы пришли к вам, потому что человек не должен жить, как ворон, в одиночестве,--сказал он громко, старательно подбирая слова еще малознакомого ему языка.--Вы взяли нас к себе. Вы не должны жалеть об этом. Я пойду и убью этого волка, и дети посмеются над ним, когда мы с братом положим его голову на том месте, где он загрыз охотника. Пусть мне не будет покоя, пока я не выполню своего слова.
 Больше не о чем было говорить. Молча, кивнув головой, ушел в свою землянку Главный охотник. Потихоньку разошлись и все остальные. Теперь надо ждать, чтобы пришелец выполнил то, что обещал. Но горе ему, если он не выполнит своего обета. Люди стойбища станут его судить, как презренного хвастуна, которому нет места среди них.
 Снова было тихо в землянке Глаза. Старик, грустный и молчаливый, один пошел на обход своих самоловов, братьев он не взял с собой. Кто дал слово роду, должен только о том и думать, как бы его сдержать. Шуге надо было идти за водой, а она боялась волка. Сьюк мог бы пойти вместо нее, но охотнику не пристало делать женскую работу. Он взял дротик и отправился ее провожать. За ними увязался и малыш. Как только в землянке никого не осталось, кроме Вола, Смеющаяся торопливо сунула ему что-то в руку. Это был обгоревший просверленный волчий клык.
--Я сегодня разгребла место, где старики сожгли вашу одежду. Может быть, вещь принесенная тобой с родины, поможет тебе,--сказала она и потом тихо добавила.--Я ведь тоже тайком храню раковину с берега родной реки.
И она показала ему маленькую, блестевшую перламутром раковину, которую прятала во мху, заполнявшем щели между бревнами стены. Вол очень обрадовался--ведь это клык из ожерелья, которое подарил Бан. Подарок--это частица того, кто дарит, и теперь Бан, лучший из лучших охотников, будет вместе с ним! Волу казалось, что он стал вдвое сильней.
--Ты самая хорошая из всех женщин,--смущенно сказал он.--Когда убью волка, примешь ли от меня его шкуру?
Смеющаяся покраснела, но кивнула головой и без всякого дела выбежала из землянки. Принять от охотника шкуру--значило согласиться стать его женой.  Вол был прирожденный охотник,--он умел думать так, как думают те, на кого он охотился. Когда вернулся с реки Сьюк, брат сказал ему:
--Всякий раз, когда волк насытится, он приходит не раньше, чем на третий день. Последний раз он приходил в прошлую ночь. Значит, ждать его надо не сегодня, а завтра. А пока надо много спать, чтобы быть сильным.
 Вол лег и действительно тотчас уснул. Сьюк тоже попробовал спать, но ему все мешало: потрескивание сучьев в очаге, тихий шепот женщин и даже скрип снега под ногами тех, кто проходил мимо землянки. Вечером полусонный Вол, все время позевывая, лениво поел со всеми и снова повалился на шкуру.  Проснувшись ночью, он увидел, что Смеющаяся сидит у очага и понемногу подкладывает хворост. Ночь выдалась очень морозная, и холод, пробиваясь сквозь все щели, стлался по полу землянки. Заботясь о спящем Воле, Смеющаяся не ложилась и поддерживала огонь, чтобы юноше было тепло. На другой день Вол, выспавшийся и бодрый, вместе с Сьюком пошел к святилищу.
 Он рассуждал так: голодный зверь не забудет место, где лежал мертвый охотник. Прежде всего он придет туда, к недоеденной добыче. Значит, там и следует ожидать его. Волк, с которым Волу предстояло вступить в бой, был страшным противником. По отпечаткам лап на снегу было видно, какой это огромный зверь. Должно быть, он очень сильный, а яростью не уступит рыси. Надо хорошо подготовиться к борьбе, в которой кто-то из двух--охотник или хищник--должен был неминуемо погибнуть.
Волчьи следы шли широким кругом по краю поляны и обрывались, глубоко вдавившись в снег, против помоста. Отсюда зверь прыгнул на мертвого охотника. Волу очень хотелось пройти по следу, чтобы понять, почему волк прыгнул именно с этого, а не с другого места. Но охотнику нельзя выдавать себя. Если зверь узнает, что человек разгадал его повадки, он не поддастся на уловки.
Юноша прикинул на глаз длину волчьего прыжка и посмотрел на копье. Древко копья было слишком коротким. Удлинить его? Нет, это не годилось, очень длинное древко может помешать. Значит, надо самому броситься навстречу зверю.
--Понял?--спросил Вол брата, указав на нетронутый снег между четырьмя глубоко вдавленными следами и помостом.
--Я раньше не был охотником,--виновато улыбнулся Сьюк.--Но, кажется, я понимаю. Здесь он прыгнул тогда, прыгнет и теперь. Ты хочешь…
Но Вол быстро закрыл ему рот ладонью. Нельзя рассказывать, о чем думаешь. Ветер может донести до волка неосторожные слова охотника, пролетевшая птица услышит и прокричит ему с высоты… Вол наломал еловых веток, сложил кучей у помоста и сел на них лицом в сторону, откуда ждал волка. Копье он положил рядом, справа от себя.
--Я останусь тут на ночь,--сказал он Сьюку,--а ты иди в землянку. Уже темнеет.
Сьюк покраснел от обиды.
--Ты дал слово за нас обоих. Если я тебе мешаю, я пойду караулить волка в селении, но укрываться в землянке, когда тебе грозит опасность, не буду.
Вол уступил. Он усадил брата за каменным помостом. Вдвоем лучше: если зверь не испустит дух от первого удара, Сьюк нанесет второй. Было полнолуние, но луну затягивали тонкие облака, и в глазах рябило от лунных бликов. Не свистел в деревьях ветер, и в полной тишине был хорошо слышен каждый звук. Пока все складывалось удачно. Теперь оставалось только ждать.  Как долго в ожидании тянется время! Какая-то ночная птица села поблизости на ель и, невидимая, раза три крикнула, не то предупреждая, не то напоминая о чем-то.  Сьюк вспомнил о вороне, который так напугал мать. «Она говорила, что его посылают духи,--вспомнил он,--а где эти духи?..»
 Юноша покосился на деревянного истукана. Но ничего страшного в нем не было, просто чурбан с вырезанными лицами. Что такой может сделать? Прислоняясь головой к выступу плиты, Вол прислушивался и досадливо морщился всякий раз, когда вскрикивала птица, словно боялся не расслышать того, что было нужно. Но вот надоедливая птица улетела, и стало совсем тихо. Братья ждали еще долго. Наконец где-то в чаще треснула сухая ветка, потом еще раз, поближе, и Вол услышал хриплое дыхание зверя.
 Волк пришел. Он неторопливой рысцой бежал по старым следам, царапая когтями твердый наст. Вол бесшумно привстал на одно колено и крепко сжал копье правой рукой. Зверь остановился на том самом месте, откуда прыгнул в первый раз. Он поставил лапы так, чтобы задними оттолкнуться от земли, а передними загрести под себя побольше пространства. В этот миг Вол бросился на него. Копье охотника, всем телом метнувщегося вперед, вошло в пасть, пробило и отделило друг от друга шейные позвонки. Хищник свалился боком, подбирая лапы, как будто все еще хотел прыгнуть. И сейчас же на его голову с хрустом опустился топор выскочившего из-за помоста Сьюка. Волк даже не дрогнул, он был уже мертв. Оба брата стояли над ним, боясь поверить удаче. Потом Вол выдернул копье, по охотничьей привычке взглянул, не сломан ли наконечник, и помог брату вытащить засевший в черепе топор. Помня обычай своего становища, Вол отправил Сьюка звать охотников. Но Сьюк вернулся один.
--Они не идут,--еще издали крикнул он,--они придут на рассвете.
Теперь, когда дело было сделано, время летело быстро. Охотники пришли к святилищу только на заре. С ними были и женщины, но они остановились поодаль: приближаться к святыням рода им не разрешалось. Связав три лыжи, охотники потащили к стойбищу огромного волка. Его волокли до того места, где пришелец дал обещание. Вол ловко снял с волка шкуру и высоко поднял ее. Шкура оказалась почти в человеческий рост. Протяжный гул пробежал по толпе.
--Отцы,--громко сказал Вол,--я прошу награды!
--Проси,--ответил за всех Главный охотник стойбища.
 Наступила тишина. Все замерли: чего потребует смелый охотник?
--Хочу подарить шкуру Смеющейся.
--Он этого достоин!--громко сказал Глаз.
--Он этого достоин!--подтвердил Главный охотник стойбища.
 Кто-то вытолкнул навстречу Волу вдову, хотя она и не думала убегать. Она смело подошла к нему, и тяжелая шкура, мягко обвисая и стелясь лапами по снегу, легла на ее протянутые руки.


               






                Г Л А В А 31

  Скоро женился и Сьюк. Он не сам выбрал себе жену, просто старики привели его к маленькой землянке, где жила молодая вдова с двумя мальчишками-близнецами. Каждому охотнику нужна жена, чтобы готовить ему пищу, шить одежду, поддерживать огонь в очаге, когда он вернется усталый, продрогший с охоты. И женщине плохо оставаться одной, надо, чтобы кто-то заботился о ней, приносил бы пищу и шкуры для одежды, особенно если у нее есть дети. Жена Сьюка звалась Трусиха. Никто не слышал ее смеха. Даже если она чему-нибудь радовалась, то и тогда лишь застенчиво улыбалась. Точно так она улыбнулась, когда ушли старики и Сьюк впервые присел к ее очагу. Сьюк вспомнил, как одиноко ему было в родном стойбище в землянке колдуна, где не с кем было обменяться словом в долгие зимние вечера. А когда женился Вол, Сьюк в землянке Глаза почувствовал себя лишним.
Теперь у него была своя семья. Мальчики, сыновья Трусихи, быстро к нему привыкли и, когда он приходил из лесу, они теребили его за полы охотничьего балахона и требовали, чтобы он показал им, какого зверя или птицу принес сегодня с охоты. Они давно росли без отца и сейчас не могли нарадоваться, что у них в землянке, как у соседских ребят, живет настоящий охотник. Мальчики гордились им и считали, что новый отец самый лучший ловец в стойбище--это он убил страшного волка.
Сьюк искренне привязался к этим малышам. И с Трусихой ему было хорошо--еда всегда была готова к его приходу, одежда вовремя просушена и починена. Сьюк чувствовал себя так, будто снова живет в землянке матери. Но мать знала много интересных преданий и мудрых поверий и рассказывала их сыну вечерами, когда они оба сидели у очага, а Трусиха говорила совсем мало.
Когда Сьюку хотелось о чем-нибудь поговорить, он шел к своему соседу Кабану. Старый мастер редко выходил из своей землянки, но знал все, что делается в стойбище, кто отличился на охоте, у кого следует Сьюку поучиться. Сам он давно не охотился, но рассказывал про звериные повадки, про хитрости птиц так, будто никогда не выпускал из рук копья. Но лучше всего были его рассказы о разных камнях, о том, какие чудесные изделия могут сделать ловкие руки из куска кремня или сланца. Он показывал Сьюку некрасивый серый камешек и говорил наперед, как отколется от него пластинка, если ударить вкось. Сьюк подолгу следил, как в ловких руках мастера камень превращался то в узенький наконечник для стрелы, то в скребок, то в острый нож.
Как-то Сьюк сам попробовал взять в руки отбойник. Первый наконечник вышел кривобокий, и Сьюку захотелось непременно сделать второй, не такой уродливый. Второй вышел получше, но Сьюку и этот не понравился, а старый Кабан все похваливал и подзадоривал его. Он знал, чем удержать возле своей рабочей плиты самолюбивого юношу, который так приглянулся ему с первого раза. Незаметно для себя Сьюк привязался и к самому старику и к его любимому делу.
Новые сородичи скоро увидели, что изделия пришельца немногим хуже орудий старого мастера, и стали называть юношу Мон-Кабан, что означало молодой мастер. Так шла счастливая и спокойная жизнь Сьюка: по утрам он обходил самоловы, днем работал у старого мастера, а вечером его тешила звонкая болтовня ребятишек и радовала робкая улыбка ласковой, хоть и молчаливой жены.

                Г Л А В А  32

  Миновала пора предвесенней поземки, когда даже легкий ветер взметает пушистый снег и он дымится над сугробами серебристыми на солнце струйками. Теперь снега лежали таким плотным слоем, что ни заяц, ни лиса не оставляли следов.  Солнце начало пригревать, и на снегу появились какие-то крылатые насекомые, они еще не взлетали, только вяло ползали. Сухостой под носом дятла не звенел, как зимой, а бесшумно крошился отсыревшей трухой. Иногда откуда-то слышался глухой рев медведя, вылезшего раньше времени из берлоги и олютевшего от голода. Все предвещало близкую весну. Днем под ярким солнцем снег подтаивал, а ночью подмерзал, одеваясь твердой коркой, выдерживавшей на себе даже волка. Настало короткое время охоты за лосем по насту.
Братья давно с нетерпением ожидали этой поры. На капюшоне каждого охотника стойбища торчало лосиное ухо--знак, что охотник принят в братство Лося, покровителя и, по поверью, предка рода. Вол и Сьюк еще не были приняты в братство, потому что для обряда посвящения нужна была свежая кровь сохатого. Хотя никто не корил братьев за то, что на их голове не красовалось лосиное ухо, но Вол считал это постыдным для себя. Вот почему он от зари дотемна бродил в эти дни по лесу, выискивая следы лосей. Он даже забывал осматривать самоловы, и Глазу с Сьюом доставалось работы вдвойне. А когда и дряхлеющий Глаз начал прихварывать и все чаще и чаще оставался дома, Сьюк отправлялся обходом в одиночку. Впрочем, у него теперь был верный товарищ--веселый рыжий пес, похожий на лису.
Сначала Сьюк с опаской поглядывал на этих лохматых незнакомых зверей, потом попривык и перестал обращать на них внимание. Но однажды, увидев, как целая свора набросилась на пса поменьше и послабее других, он разогнал палкой рычавших собак, а рыжему бедняге кинул кусок оленины. Наутро пес ждал у землянки, и Сьюк опять покормил его. Так началась дружба. Пес жался к его ногам, неотступно ходил за ним по стойбищу, а как-то увязался за ним и в лес. Сьюку понравилось это: вдвоем бродить по лесу всегда лучше, чем в одиночку.
 Один раз, когда юноша осматривал самые дальние самоловы, Рыжий убежал от него, и скоро издалека послышался его лай. Сьюк продолжал настораживать капкан--пес нередко лаял на птицу или белку, а то и просто на куст, показавшийся ему живым и страшным. Но сейчас лай Рыжего был необычный--частый, отрывистый и настойчивый. Быстро переставляя лыжи, Сьюк побежал в ту сторону. Пес, опустив нос, делал короткие перебежки, останавливался и лаем звал своего хозяина. Сьюк подошел поближе и увидел на снегу свежие следы лося.
«Вот удача!--подумал юноша.--Вол очень обрадуется». На следующий же день братья выследили целую семью-- старого самца и двух лосих с лосятами. А еще через день Вол, Сьюк и несколько самых выносливых охотников вышли рано утром из стойбища на долгожданную облаву. Им удалось бесшумно подобраться почти вплотную к прогалине, облюбованной лосями. Но сохатый, почуяв недоброе, поднял голову с тяжелыми ветвями рогов, глубоко втянул ноздрями воздух. Самки тотчас кинулись в разные стороны и, ломая кусты, бросились в чащу. Вожак широким, размашистым шагом стал уходить от людей.
Теперь для охотников началось самое трудное. Человек должен быть сильнее и выносливее могучего зверя в долгом и утомительном беге. Вначале лось оставил врагов далеко позади себя, люди даже не слышали треска валежника под его ногами, а шли только по следу. Подаваясь вперед всем телом, они легко скользили лыжами по твердому насту, зорко смотря перед собой, чтобы не зацепить концом лыжи за елочку, занесенную снегом по самую вершину.
Солнце уже передвинулось за западную половину неба, а охотники все бежали, подбадривая друг друга криками.  Зверь начал заметно уставать. Следы его становились глубже--значит, он ступал медленнее и тяжелее. Твердый наст ломался под его копытами, и уже давно острая ледяная корка в кровь изрезала ему ноги. Заметив красные пятна на снегу, охотники гикнули и понеслись быстрей. Теперь зверю долго не выдержать. И в самом деле, скоро измученное животное подпустило их почти на бросок копья. Охотники уже видели его мокрые, тяжело ходившие бока. Но еще рано было радоваться. За деревьями показался длинный скалистый кряж. Сохатый, собрав последние силы, взбежал на него и помчался вдоль края. Охотники решили перехитрить зверя. Не сговариваясь, они разделились и побежали, огибая кряж с двух сторон. Только Вол, разгоряченный погоней, ничего не видя перед собой, кроме лося, взлетел за ним по крутому подъему.
 Зверь и человек неслись вперед, как только позволяли их силы. Расстояние между ними не увеличивалось и не уменьшалось. Вдруг кряж словно вздыбился и затем оборвался. Лось с размаху прыгнул вниз. Вол, пружиня ноги, успел резко оттолкнуться, и лыжи вынесли его за край скалы. К счастью, под обрывом была ровная поляна. Описав в воздухе огромную дугу, охотник, ломая лыжами ледяную корку, все же удержался на ногах. Лось, ошеломленный падением, совсем обессилел. Он стоял пошатываясь, опустив рога до самой земли. Вытянув застрявшие под настом концы лыж, Вол подбежал к нему и обухом топора оглушил загнанного зверя. Лось тяжело рухнул на снег.  Вскоре подоспели охотники и прирезали его. Дымящуюся кровь они собрали в пузырь из высушенного оленьего желудка. Сьюк с гордостью посматривал то на убитого лося, то на брата, стоявшего впереди всех.  Вол наклонился к нему и сказал:
--Теперь и мы будем носить лосиное ухо!
Двое из охотников помоложе отправились в стойбище сзывать людей, а остальные, с трудом ворочая тяжелую тушу, принялись укладывать лося так, как требовал обряд примирения. Вскоре лось лежал на брюхе, положив рогатую голову между вытянутыми передними ногами.  К вечеру из стойбища пришли охотники. Впереди шел Главный охотник, рядом колдун, а позади всех усталый, но счастливый Глаз. Они остановились невдалеке от лося. Колдун лег позади лосиной туши и закричал:
--Здравствуйте, мои дети! Я давно вас жду!
Охотники хором отвечали:
--Здравствуй, наш отец! Мы пришли на твой зов.
--Знаете ли, кто меня убил?--спросил колдун.--Я не приметил.
Глаз сказал за всех:
--Убили тебя медведи, «лесные люди». Это они гнались за тобой. Когда мы поедим вкусного мяса, то пойдем и убьем их.
--Приходите и ешьте мясо,--произнес нараспев колдун.--Сытые люди сильнее голодных!
Потом он вылез из-за туши и сказал обыкновенным голосом:
--Ну, вот и помирились! Теперь усыновленным пришельцам лось будет добрым отцом, он на них не в обиде.
 Развели огонь. Пока старшие охотники свежевали лося, Главный охотник велел Волу и Сьюку снять одежду. Раздетых догола юношей натерли лосиным жиром: в грудь втирали жир, взятый с груди лося, чтобы она была могучей, как у него, в бедра--жир с бедер, чтобы ноги были выносливы и быстры. Когда все тело у них залоснилось, Глаз с колдуном подвели братьев к ярко пылавшему костру, перед которым полукругом сидели охотники. Глаз чуть слышно шептал сыновьям слова, а они громко повторяли их, обещая быть смелыми и помогать новым сородичам во всякой беде. После того как посвященные произнесли последние слова клятвы, колдун вырвал у них из головы и груди по нескольку волосков и бросил в огонь.
--Если вы не выполните, что обещали, пусть огонь сожжет вас, как сжег ваши волосы!--проговорил он и протянул братьям на кончике копья по кусочку лосиного сердца.
Настал самый торжественный момент посвящения. Глаз подвел сыновей к Главному охотнику, уже облаченному в диковинный наряд. На лбу у старика был обруч с небольшими рогами, выпиленный из головы молодого лося. На шее блестело ожерелье из лосиных зубов, с плеч спускалась, как плащ, шкура лося.  Главный охотник сложил ладони вместе, и колдун бережно налил ему в пригоршню уже успевшую сгуститься кровь. Охотники окружили тесным кольцом посвящаемых в охотничье братство.
--Выпейте крови лося, братья,--торжественно проговорил Главный охотник,--густой крови лося!
 Осторожно, чтобы не пролить ни одной капли, Вол и Сьюк выпили кровь из ладоней вождя. Вот когда они стали настоящими сыновьями лося! Нарушая тишину, по-старчески хрипло запел Главный охотник:
--Мясо лося, кровь лосиная-- основа дружбы и родства!  Обет на помощь! И на мщение!
Далеко по лесу разнеслось пение:
-- Мясо лося, кровь лосиная--обет на помощь! И на мщение!
Три дня тянулся пир. Слегка запеченное в огне мясо разрывали руками и зубами, а кости осторожно обгладывали и бережно откладывали в сторону. Перед возвращением в стойбище все кости, даже самые мелкие, сложили кучкой в расщелину скалы и завалили камнями. Охотники верили, что наступит время, когда лось вновь оживет. Но этого не будет, если не хватит хотя бы одной косточки или если она будет поломана.








               






                Г Л А В А 33

  Новое стойбище стало для братьев родным. Они научились правильно выговаривать еще недавно непонятные и так трудно произносимые слова, и уже никто не смеялся, когда они что-нибудь рассказывали. Оба считались ловкими охотниками. Сьюку нравились обычаи и порядки в этом стойбище, а еще больше нравилось, что он такой же, как все, и ему не надо призывать духов и притворяться, что он видел их и беседовал с ними. Он крепко дружил со старым мастером и очень гордился, что носит прозвище Мон-Кабан. С каждым днем точнее становилась его рука, красивее и острее наконечники копий и стрел, которые он выделывал из кремневых желваков.
Начиналась весна. Снег повсюду стаял, и только посиневшие остатки сугробов еще лежали в глубоких ложбинах. На ветках набухли почки, на ивах уже распустились белые шарики, пушистые, как птенцы куропатки. Куда только ни падал горячий луч солнца, всюду начинало копошиться что-то живое. Муравьи дружно тащили сухие травинки и опавшую хвою, чтобы подновить пострадавший за зимнюю непогоду муравейник. Оживали мухи, взлетали, блестя на солнце ярко-зеленым брюшком, и, застыв в еще холодном воздухе, обессиленные, падали. На озерах лед взбух, посинел, местами его заливали талые воды. В узких бухтах озера уже играла рябь волны. Сюда, в черные проталины, стая за стаей опускалась перелетная птица. Озеро богато рыбой, а птицы проголодались после долгого пути. Крик и гомон стоял здесь от зари до зари. Только когда густые сумерки окутывали берег, на заре затихала суетня. Но тишина и спокойствие были обманчивы. Черной тенью скользили под водой выдры, из леса к берегу, боязливо обходя лужи, подбирались за лакомой гусятиной лисы.
Сьюк, как все, радовался весне. Но вместе с радостью пришла и тоска. Так же пахла пригретая солнцем земля на его родине, к морю так же прилетали птицы и повсюду шла веселая, деловитая суетня, но у моря это весеннее изобилие люди ценили больше, чем здесь,-- там оно приходило как избавление от долгих мучений голода. «Может, кто из бывших сородичей не дожил до этой весны,--думал Сьюк,--а ведь они могли бы не голодать, если бы копья и стрелы у них были лучше, а капканы бы ловили зверя и птицу. Теперь я умею делать ловушки и мог бы их научить».
Тоска по родному стойбищу была так сильна, что Сьюку не хотелось слышать веселого смеха и криков подростков в селении, и он, прихватив с собой Рыжего, уходил подальше на озеро.  Однажды он набрел на место, совсем похожее на святилище у порога. Это был узкий залив  озера, над которым поднималась гранитная скала, такая же гладкая и красная, как Священная скала у родного стойбища. Будто нарочно, чтобы юноше еще яснее вспомнилась родина, шурша крыльями, взлетел огромный лебедь.
Сьюк долго смотрел ему вслед, вспоминая лебедя, которого он убил в ночь, когда стал колдуном. Ему захотелось выбить что-нибудь на скале, как он это делал дома. Острый отбойник для выделки орудий он всегда носил с собой, в мешочке, привешенном к поясу, а увесистый камень, чтоб ударить по отбойнику, нетрудно было найти поблизости. Столько событий произошло за последнее время в жизни братьев! Надо, чтобы о них осталась какая-то память. Дробно застучал по граниту отбойник. Точка за точкой стали намечаться очертания лося, его вытянутые в беге ноги и огромные рога. Потом на скале появился рисунок человека с копьем--это был, конечно, Вол. Немного пониже Сьюк выбил зверя, похожего на лису, только хвост у него был не такой длинный и пушистый, а загибался крючком. За любимым занятием Сьюк не замечал, как идет время. Голодный Рыжий недовольно повизгивал, зовя хозяина назад в стойбище. Солнце уже зашло, но Сьюку не хотелось уходить. Он присел под скалой передохнуть и едва успел хорошенько обдумать, что бы еще выбить на камне, как солнце опять показалось над озером. Хотя руки ныли от усталости, юноша снова принялся за работу. Теперь он выбил охотника, вонзающего копье в разинутую волчью пасть. Волк, защищаясь, протягивал вперед лапу. Осталось только наметить горбатый хребет зверя, осевшего на задние ноги, но тут кто-то окликнул Сьюка.
Это был сынишка Трусливой, жены Сьюка. Прождав в тревоге целую ночь, она утром послала сына на поиски.
--Мать велела мне…--начал мальчик и вдруг, взглянув на скалу, пронзительно закричал.
Напрасно пытался Сьюк его успокоить--мальчик, громко плача, улепетывал так, будто и лось, и волк, и зверь с хвостом-закорючкой, и охотник с копьем слезли со скалы и гнались за ним. Рыжий, обрадовавшись развлечению, заливисто лаял ему вслед.  Только сейчас вспомнив, что он забыл осмотреть самоловы, Сьюк отправился в лес.
К полудню, нагруженный тремя глухарями, Сьюк медленно возвращался в селение. От голода слегка кружилась голова, юноша не ел целые сутки. Навстречу ему выбежал испуганный, озабоченный Вол.
--Что ты наделал? Зачем принялся за старое? Старики уже побывали у скалы и теперь кричат, что враги по твоим рисункам узнают, где селение, придут и убьют всех… Неужели нам опять скитаться!
Сьюк растерянно остановился. Он не хотел причинить зла своим новым сородичам. Чем же исправить неосторожный поступок?
-- Не будь пугливым, как заяц!--немного подумав, сказал он, повторяя слова, когда-то сказанные ему Волом.--Все будет хорошо, наши останутся довольны.
Вол недоверчиво покачал головой, но Сьюк смело пошел к встревоженно гудящему стойбищу.  Заметив его, ребятишки подняли крик, а толпа угрожающе смолкла. Сьюк смело вошел в круг охотников. Первым с гневной укоризной заговорил Глаз. Он напомнил о том, как привел братьев в стойбище и как доверчиво их приняли сородичи. Чем же отблагодарил Мон-Кабан за все это добро? Не тем ли, что показал врагу знаками на скале путь к селению?
--Может, их подослали враги!--крикнул кто-то, и толпа негодующе зашумела.
Но Сьюк поднял руку и спокойно сказал:
--Выслушайте меня, сородичи. Вспомните, как вы радовались, когда мы убили волка… Разве наши враги не такие же волки? С ними и поступать надо, как со зверем. От скалы, где я выбил рисунки, мы проложим узкие тропы, наставим на них самоловы, и если враги подкрадутся к стойбищу, они попадут в ловушки. Только теперь мы сможем спокойно спать. Самоловы будут стеречь наше селение!
Сьюк умолк, молчали и удивленные сородичи.
--Ух-ух!--шумно вздохнул наконец один из стариков.-- Ты, наверное, самый хитрый из всех людей!
В этот вечер охотники, женщины и даже дети на все лады повторяли слова Сьюка:
--Враги, что волки, и ловить их надо, как волков!
 В землянках не утихали ожесточенные споры--в каких местах протоптать тропы, где и как поставить ловушки. Утром веселой толпой все отправились к берегу озера. От скалы, на которой бежал лось и издыхал волк с протянутой лапой, далеко в обход стойбища проложили тропинку с крутыми поворотами. На конце тропы устроили непроходимые завалы из камней и деревьев, а в оставленных узких проходах насторожили сильные, как на крупного зверя, капканы. Сьюк взял полусгнивший ствол березы и, выставив его перед собой, на корточках подобрался к самолову. Как только ствол березы прикоснулся к ловушке, она захлопнулась, и полусгнившая древесина рассыпалась в тисках. Дружный хохот раздался кругом.
Великой мудростью наградили духи нашего «молодого мастера»,--гордясь названным сыном, сказал Главному охотнику старик Глаз.--Вот мы с тобой старые охотники, а кто из нас мог бы придумать такую хитрость?
--Хорошая у него голова,--важно согласился Главный охотник.--Может, когда я умру, он заменит меня. Сейчас-то он молод, да и я еще поживу…
Сьюк снова сунул обрубок дерева в капкан, а люди опять зашумели, радуясь этому зрелищу. Им очень хотелось поверить, что ловушки избавят их от вечного страха, терзавшего одно поколение за другим, перед возможным нападением врага.
--Враги будут думать, что застанут нас врасплох,-- радуясь, твердили они друг другу,--а сами попадутся в капканы, как глупые зайцы и жадные волки! Великий ум у нашего Мон-Кабана!
               



                Г Л А В А  34

   Дважды в год по гальке мелководной, но широкой реки звонко стучат сотни твердых копыт--это с берега на берег переходит брод большое оленье стадо. Осенью оно направляется на юг в густые леса, а в разгаре весны возвращается обратно на север.  Зимою олени кормятся ягелем --белым мхом, который выкапывают из-под снега. На болотах и в редколесье севера ветер делает снег плотным и твердым, как лед,--у оленя не хватает силы пробить его копытами. Южнее, в густых лесах, где ветер застревает в чаще ветвей, снег лежит толстой, но рыхлой пеленой. Тут оленю легче докопаться до седых прядей мха. Вот почему еще и осенью олени перекочевывают из  севера в леса юга.
Но поздней весной тучей вылетает из осиновых и ольховых рощ овод, страшный бич оленей. Оводы прокусывают шкуру животных и откладывают в ранки яички. Вскоре там выводятся белые червячки--личинки оводов, которые въедаются под кожу несчастного оленя. Животное не знает ни минуты покоя от нестерпимого зуда. Спасаясь от укусов маленьких крылатых врагов, олени, собравшись большими стадами, возвращаются из лесов в тундры. Впереди вожак, позади самки с детенышами, по бокам самцы, чтобы защищать более слабых от недобрых спутников стада, голодных волков,--так идут олени, пробиваясь сквозь чащу лесов, переплывая широко разлившиеся весной реки. Время перекочевки оленей сулит людям богатую добычу. Беспомощные в воде, сгрудившиеся на узкой полосе мелководья, олени десятками падают под ударами копий и дротиков охотников. А это значит, что в селении будет много мяса, мягких шкур для одежды и постелей, сухожилий для самоловов и луков, жил для шитья.
К этим дням начинали готовиться заранее. Кабана и Сьюка завалили работой. Надо было подновить запасы оружия, заострить притупившиеся наконечники, ножи для разделки туш и скребки для выделки шкур. И старый Кабан и Сьюк еле успевали вздремнуть в короткую весеннюю ночь, а весь долгий день не разгибали спины над своей кропотливой работой. Главный охотник стойбища велел сделать наконечник для копья. Он хотел, чтобы наконечник был не из кварца или роговика, крошившихся при сильном ударе, а из твердого и прочного кремня. У старого Кабана запасы кремня подошли к концу. Это был редкий материал, его нельзя было найти поблизости от стойбища.
Лишь в одном месте на реке он выходил грядой из-под песка. Но там были владения другого рода, и соседи отдавали небольшие куски кремня только в обмен на готовые орудия в дни, когда женихи стойбища ходили в то селение выбирать невест. Кабан вытащил из потаенного места последний кремневый желвак и, подумав, протянул его Сьюку. Он ничего не сказал, но юноша понял, какое важное дело доверил ему старый мастер.
 Сьюк завернул кремень в мокрую шкуру и так оставил его на ночь. Утром он принялся за работу. Обив шершавую, твердую корку, наросшую за долгие века на желваке, и обровняв острые углы, Сьюк долго всматривался в камень, угадывая, как идут жилки и слои. Потом резкими точными ударами он стал скалывать одну за другой тонкие пластинки, до тех пор пока не получил такую пластину, которая ему была нужна,--большую и ровную.
Кабан заглянул через его плечо и молча кивнул головой. Все шло хорошо. Теперь кремневую пластинку предстояло превратить в наконечник--работа трудная и кропотливая, одно неверное движение руки могло погубить многодневный труд. Немало времени просидел над ней Мон-Кабан. Тоненькие плоские кусочки, похожие на рыбью чешую, отлетали от пластинки под его ловкими руками. Выпуклая посредине пластинка становилась все тоньше к краям, концы ее вытягивались и заострялись, пока она не стала похожа на упавший с дерева лист с коротким черешком для насадки на древко.
 Кабан взял в руки готовый наконечник, осмотрел со всех сторон и сказал, что давно не видел такого хорошего изделия. Но Сьюк все еще не был доволен. Ему показалось, что в одном месте возвышается лишний бугорок, и он решил стесать его. И тут случилась непоправимая беда. Раздался треск, и наконечник переломился. Столько труда пропало даром. А самое страшное, что в стойбище не осталось кремня, чтобы сделать новый наконечник. Кабан даже не пытался утешать Сьюка, он хорошо знал, что значит для мастера такая неудача.
Как только Сьюк вернулся к себе в землянку, Трусливая сразу увидела, что с мужем случилось неладное. Сьюк даже не притронулся к пище. Когда близнецы с криком прибежали домой, Трусливая вытолкала их прочь, а сама, присев на корточки рядом с мужем, пыталась расспросить его о том, что произошло, но Сьюк упорно отмалчивался.
--Говорят, стойбище, из которого тебя взяли, богато кремнем,--сказал он.--Знаешь, где его там находят?
--Девушка, становясь женой охотника из чужого рода, должна забыть тайны своего рода,--тихо ответила Трусливая.--Я не знаю, где добывают кремень.
--Ты плохая жена,--сказал Сьюк.--Смеющаяся вспомнила бы, если б понадобилось Волу.
--Нет, я хорошая жена!--вскрикнула женщина.--Я покажу тебе, где найти кремень.
Сьюк хотел взять с собой брата и послал за ним Трусливую, велев ей ни о чем не рассказывать ни старику Глазу, ни болтливой жене Вола. Трусливая скоро вернулась одна. Вол и Глаз уехали на лодке вниз по течению лучить рыбу. Смеющаяся сказала, что они вернутся только дня через три.
--Что ж, пойдем одни,--вздохнул Сьюк.
  Решили выйти на рассвете. Сборы были недолгими. Сьюк захватил мешок из оленьей шкуры, за пояс засунул топор. Жена заботливо припасла еды на дорогу.
 Рыжий увязался было за ними, но Сьюк, пригрозив палкой, прогнал его прочь--такой спутник мог легко выдать их лаем.
Тихонько прокравшись по стойбищу, они вышли к берегу. Проще было бы подняться вверх по реке на лодке, отталкиваясь шестом. Но между двумя селениями, стоявшими в полудне пути друг от друга, давно существовал уговор--не ездить по этому отрезку реки ни одному, ни другому роду. Медленно продвигались путники вдоль изгибов неширокой, но полноводной в это весеннее время реки. Сьюк досадовал на каждую помеху в их трудном пути, ему хотелось скорее добраться до цели и еще засветло вернуться в стойбище. Он представлял себе, как разложит перед изумленным Кабаном куски драгоценного камня. Вместо одного испорченного наконечника он, Сьюк, сделает много новых, еще лучших.
Он станет трудиться без отдыха, чтобы успеть сделать побольше--ведь дней до прихода оленей осталось совсем мало. Охотники будут довольны, и никто не посмеет сказать, что у Мон-Кабана неловкие руки.
 А Трусливая, казалось, была рада всякому обросшему мхом валуну, выраставшему перед ними, всякому поваленному дереву, преграждавшему дорогу. С каждым шагом вперед ей становилось все страшнее. Что будет, если бывшие сородичи увидят ее на своем берегу? Она знала: когда девушка, став женой, уходит в чужое стойбище, она уходит навсегда. Путь обратно ей закрыт. Только ради мужа она посмела нарушить вековечный запрет. И теперь она шла, повторяя тихонько все заклятия, какие могла вспомнить, чтобы отвести беду, грозившую им обоим.
Сьюк остановился, поджидая отставшую жену. Заметив тревогу на ее обожженном весенним загаром лице, он взял ее за руку и ласково спросил:
--Боишься?
--Боюсь,--призналась она,--о-ох, как боюсь!
--Ничего, я не дам тебя в обиду…
--Я и за тебя боюсь! Что скажут старшие?
 Только тут Сьюку пришло в голову, что следовало спроситься у Главного охотника. Он понял, что нарушает закон не только чужого, но и своего стойбища.
--Вернемся?--словно угадав, о чем он подумал, тихо спросила Трусиха.
--Но разве стойбищу не нужен кремень?--отвечая и жене и самому себе, сказал Сьюк.--Пойдем!--И он, решительно повернувшись, двинулся вперед.
--Мое сердце чует беду,--вздохнула за его спиной Трусливая.
--Твое сердце всегда чует одни только беды!-- досадливо отозвался Сьюк, не оборачиваясь. Трусиха умолкла.
Они шли еще долго, и только когда перевалило за полдень, Трусиха, тронув мужа за плечо, сказала:
--Вот здесь.
Сьюк остановился. Прямо против них, на том берегу, невысокой грядой темнели скалы, а посредине реки течение намыло две большие песчаные отмели, одну ближе к этому берегу, другую к тому. Сьюк прикинул на глаз расстояние до первой отмели, подумал, потом отыскал длинную, крепкую жердь и, упершись ее концом в дно, легко перескочил на островок.
--Прыгай за мной!--крикнул он Трусливой.
--Разве я смею покинуть землю моего мужа?--с испугом прошептала она.
--Зачем кричишь, тебя могут услышать.
На первой отмели в чистом песке не было даже речной гальки, и Сьюк с помощью того же шеста перебрался на второй островок. У его края, ближе к кремневым скалам на том берегу, выходил, пройдя под водой, отрог каменной гряды и зеленел невысокий кустарник. Сьюк бросился вперед и вспугнул гревшуюся на солнце гадюку. Оставляя на влажном песке чуть заметную волнистую полоску, она исчезла в зелени кустов. Следя за змеей, Сьюк увидел две чуть торчавшие из кустов палки с поперечиной между ними. «Капкан!-- догадался он.--Значит, не я первый придумал такую хитрую защиту от врагов!»
 Подойдя к ловушке, он ударил палкой по поперечнику. Ловушка с треском захлопнулась, крепко зажав конец палки. Под самой скалой Сьюк увидел полузанесенный песком кусок кремня. Вода и мороз откололи его от скалы. «Из него выйдет отличный наконечник»,--порадовался Сьюк этой находке. Раскапывая песок концом палки, он вытаскивал один за другим куски кремня. Скоро мешок наполнился до половины. Сьюк приподнял его и встряхнул. «Много будет наконечников!--чувствуя тяжесть мешка, подумал он.--А можно набрать еще и в тот, что у Трусливой».
На первую отмель Сьюк со своим тяжелым грузом кое-как перепрыгнул, а на берег выбраться было труднее, поток тут был шире и глубже. Трусиха перебросила несколько жердей, и Сьюк перешел по этим шатким мосткам.
--Дай мне твой мешок,--попросил он.--Пойду собирать на том берегу, там кремень, должно быть, еще лучше.
Но женщина торопливо сбросила жерди в воду.
--Нельзя сыновьям Лося ступать на тот берег!--с удивившей Сьюка решимостью сказала она.--Война будет, смерть будет!
Сьюк понял, что она права. Кремня и так было собрано немало. Закинув увесистый мешок за плечи, он с Трусливой двинулся в обратный путь. Чем ближе он подходил к стойбищу, тем сильнее охватывала его тревога. Хорошо ли он сделал, нарушив запрет? Но, чувствуя тяжесть мешка за спиной, он успокаивался. Кремень так нужен стойбищу! Кабан обрадуется.
Но Кабан не обрадовался. Когда Сьюк высыпал перед ним из мешка камни и быстро стал подсчитывать, сколько и чего выйдет из такой большой кучи кремня, старик сразу понял, где Сьюк пропадал весь день и откуда такое богатство.
--Стрелы и копья из этого кремня принесут стойбищу не удачу, а беду!--сурово сказал он.--Сложи все обратно в мешок и пойдем к Главному охотнику.
Главный охотник велел сейчас же созвать стариков. Скоро старые охотники стали входить в землянку. Неизвестно, как и от кого они успели узнать о беде, которую снова накликал на стойбище их приемный сын. Они входили с нахмуренными, озабоченными лицами и садились на шкуры.
--Верно, соседи будут воевать с нами!--сказал Главный охотник.--Они не потерпят, чтоб сын Лося в неурочное время вступил на их берег.
--Я же не вступал на их берег!--закричал Сьюк.--Я собрал кремень на отмели посреди реки, а река ничья!
Старики облегченно вздохнули и стали переговариваться между собой. На душе у Сьюка тоже стало легче--значит, не так уж он виноват, а теперь он сделает такое оружие из принесенного кремня, что его еще похвалят. Похвалили же за выдумку с капканами. Но тут встал Глаз и сказал:
--Чужое надо скорее бросить в воду!
Все старики согласились с ним. Поднимаясь с места и выходя из землянки, они старались не прикоснуться к мешку, лежавшему посреди жилья. Сьюк сидел ошеломленный--чего-чего, а этого он не ждал. Заметив его растерянность, Главный охотник велел ему взять мешок и нести к реке. Стыдно и больно было Сьюку идти с мешком за плечами впереди охотников, женщин и детей, поглядывавших на него кто с жалостью, кто с укором. У излучины, где женщины набирали воду, толпа остановилась.
--Бросай,--хмуро сказал Главный,--бросай чужое!
Мешок, тяжело расплеснув прозрачную воду, ушел на дно. Вздох пронесся по толпе охотников. Такое богатство было в руках, и вот его уже нет!
--Иди в свою землянку,--велел Главный охотник Сьюку.--Жди, пока старшие решат, что с тобой делать.
Сьюк был рад поскорее уйти от всех и спрятаться хоть на время в своем жилье. Но и там он не нашел утешения. Огонь в очаге не горел. Трусливая сидела скорчившись в углу, и, когда она подняла навстречу мужу лицо, Сьюк увидел кровоподтек под глазом и большую царапину на щеке. Женщины побили Трусливую за то, что она навлекла опасность войны на стойбище. Они побили ее и за то, что она нарушила запрет стойбища отцов,--ведь все они были взяты сюда из селения на том берегу реки.
 Сьюк сел рядом. Трусиха по-детски прижалась к нему. В нетопленную землянку забрались комары. Назойливо кружась над головой, они нагоняли заунывным пением еще большую тоску. Близнецы вернулись поздно. В теплое время дети, как и в родном стойбище Сьюка, сами добывали себе пищу--дикий лук и какие-то болотные коренья, от которых щипало язык, мелкую рыбешку, птичьи яйца. Увидя, что матери не до них, они забились, как маленькие зверьки, под шкуры в глубине землянки и тотчас уснули.
Сьюк и Трусиха еще долго сидели в темноте у холодного очага, стараясь угадать, что решат старики, что ожидает их завтра. Потом они незаметно задремали.  Рано утром их разбудил старый мастер.
--Вставай, Мон-Кабан,--сказал он,--надо работать. Олени скоро придут. Вчера твои руки спасли твою голову.
 Трусиха бросилась разжигать очаг. Клубы дыма быстро выжили комаров и мух. Скоро запахло печеным мясом. В землянке сразу стало тепло и радостно, и Сьюку и Трусливой показалось, что беда миновала бесследно.

               








                Г Л А В А  35

  Когда солнце ярко светит целый день, плохо сидеть в темной землянке.Сырость идет от земляных стен и пола и влагой пропитывает меха постели,  даже сушеное мясо покрывается плесенью. Воздух нетопленного жилья становится совсем промозглым и затхлым.  У старого Кабана весной всегда ломило суставы на руках и ногах, ныли все кости. Стоило ему немного посидеть в землянке, как его одолевал  удушливый кашель, ноющие пальцы начинали дрожать и удары отбойника  делались неточными.  Вот почему с наступлением тепла старый мастер выносил свою шлифовальную плиту и работал на солнышке, сидя у входа в землянку. Так и в это утро, особенно ясное и жаркое, усердно трудились Кабан и Сьюк, склонившись над рабочей плитой.
Старый мастер шлифовал топор, а Сьюк заканчивал скребок для очистки кожи от волоса, который он сделал из половинки сломанного им наконечника. Это был не только скребок: сторону разлома Мон-Кабан заострил так, что она стала ножом для раскройки кож. Никто раньше не додумался до того, чтобы из одной кремневой пластинки делать два орудия! Теперь оставалось только закрепить скребок-нож в деревянной рукоятке. Она уже лежала рядом на плите, Сьюк протянул за ней руку и вдруг увидел, что Рыжий, спокойно дремавший до сих пор у его ног, проснулся и, задрав голову, забавно водит носом по воздуху. Крупное крылатое насекомое кружило над головой пса.
--Овод!--крикнул старый Глаз, оторвавшийся от работы.--Овод! Значит, скоро придут олени.
 И тут с другого конца стойбища донеслись звонкие голоса подростков:
--Оводы! Оводы прилетели!
 На крики мальчишек из землянок выбегали охотники. Вышел и Главный охотник стойбища. Поднялась суета сборов. Главный неторопливо отдавал распоряжения. Молодые охотники и подростки, с нетерпением ожидавшие этого дня, должны были сейчас же отправиться в лес по ту сторону реки, чтобы подстеречь и выследить ход оленьего стада. Только Сьюк не поднялся с места. Работы у мастеров было много, нечего было и думать, что старый Кабан отпустит его с молодыми охотниками. Сьюк тяжело вздохнул, и его отбойник застучал еще быстрее по кремневой пластинке.
Шумной гурьбой прошли мимо молодые охотники. Вол отделился от них и подошел к мастерам.
--Идешь?--спросил он брата.--Разве ты старик, чтобы отказываться от радостей охотников?
Сьюк глазами показал на старика, медленно водившего почти законченным топором из сланца по шлифовальной плите.
--Отпусти брата,--сказал Вол.--Ты сам был молодой. Как ему сидеть, когда мы все идем?
 Кабан поднял голову, лукаво взглянул на грустное лицо Сьюка, потом перевел взгляд на Вола и, что-то вспомнив, ласково усмехнулся.
--Вот и за меня когда-то просил брат… Да только меня не отпустили.
  Сьюк помрачнел.
--Отпусти,--упрямо повторил Вол.--Как можно не пустить охотника?
 Старик опять усмехнулся:
--Ну уж иди. Доделаю сам.
Олени не всегда выходили к реке в одном и том же месте. И время их появления угадать было трудно. Иной раз они пускались в дальний путь из глубины лесов тотчас после вылета первых оводов, а иногда почему-то задерживались. Поэтому засаду на них приходилось устраивать заранее, в полудне ходьбы к югу от стойбища. Дойдя до обычного места, разведчики разошлись по одному, растянувшись длинной цепью на восток и на запад. Каждый облюбовал себе дерево и, забравшись на сук, принялся устраивать из сосновых или еловых веток укрытие. Вскоре на деревьях, на расстоянии птичьего голоса друг от друга, появились огромные, круглые, но совсем не птичьи гнезда. Сьюк и Вол выбрали сторожевые посты по соседству, чтобы можно было, сойдясь, шепотом поговорить на родном языке и подменять друг друга на время сна.
 Спать приходилось по очереди--один дозорный следил за двумя участками. Но ни в первую, ни во вторую ночь олени не показывались. Недолгий, урывками, сон помогал кое-как коротать ночь, зато дни, наполненные тишиной и ожиданием, казались нетерпеливой молодежи томительно длинными.  Особенно трудно было Волу. На родине братьев не знали такого промысла. Их стойбище лежало у самого устья широкой и глубокой реки, и оленьи стада, должно быть, проходили далеко стороной. За оленем охотились по двое, по трое, а иногда и в одиночку, удача зависела от быстроты и выносливости ног, от зоркости глаза и меткости руки охотника.
А здесь все было по-другому--надо было сидеть, притаившись, на дереве и терпеливо ждать, когда придет стадо. Волу было скучно, и он сердился.
--Разве наши охотники стали бы прятаться и упускать из-под носа одну добычу ради другой, которая, может, и не появится,--возмущенно шептал он брату.
--Старики говорят, что, если загнать стадо в реку, много можно набить оленей, получить много мяса…
--А разве мало мяса было в том глухаре, что сейчас улетел от меня!--не мог успокоиться Вол.--Если бы старики не отобрали у нас копья, я никого бы не стал слушаться. Мне стыдно перед глухарем. А сейчас он, должно быть, сидит где-то на ветке и смеется: глупый этот охотник, верно, вовсе не охотник.
 Еще через день заскучали и другие. Стали поговаривать: может, стадо выбрало новые броды, где-нибудь восточнее, и они зря сидят на деревьях, словно совы, что ночью не спят, а днем боятся покинуть ветку и только таращат глаза, ничего не видя. Но на следующее утро братья чутким ухом охотников уловили далекое потрескивание сухого валежника. Конечно, и другие дозорные услышали, как из глубины леса движется стадо, потому что сейчас же от одного сторожевого поста к другому прокатился, постепенно замирая, крик чайки-- условный знак: «Идут олени!».
 Горе охотникам, если хоть один олень почует человека. В страхе все стадо помчится за метнувшимся прочь животным, и тогда прощай богатая добыча!  Сквозь сеть хвойных ветвей, укрывавших его, Вол пристально смотрел вперед. Мерная поступь многих копыт слышалась все ближе. В просветах между стволами показался вожак. Высоко подняв рога и насторожив уши, он приостановился, медленно водя мордой и шумно втягивая в ноздри воздух. Но лес казался безмолвным, запах человека заглушался густым смолистым ароматом хвои. Ничто не вызывало тревоги у чуткого вожака. Он спокойно шел вперед, а за ним, беззаботно пощипывая мох, послушно следовало стадо. Еще немного, и олени поравнялись с линией засады. Вол увидел внизу, прямо под собой, толчею спин, путаницу рогов, услышал шумное дыхание. Никогда в жизни он не думал, что бывает столько оленей сразу. Стадо, медленно колыхаясь, будто проплыло вперед. И когда последние олени пропали за деревьями, снова прокатился птичий крик. От дозора к дозору неслось на этот раз кукушечье кукование:
-- «Ку-ку! Ку-ку! Ку-ку!»
Бесшумно соскользнув с деревьев, дозорные двинулись за стадом. Они крались широким полукольцом, все время держась поодаль, чтобы животные не приметили их. Самые крайние побежали стороной к стойбищу--известить, что олени близко. В селении все только и ждали радостной вести. Когда олени  приблизились к реке, на берегу со стороны стойбища из-за вороха наломанных  елей за ними уже следили десятки глаз. Но вожак и тут ничего не почуял.  Насыщенный хвойным запахом воздух не выдавал людей.
Олени начали спускаться к воде. Вожак вел их по склону не прямо, а наискось--к островку, почти перегораживающему течение. Этого нельзя было допустить--кругом островка были отмели, и олени, почуяв недоброе, могли почти посуху в несколько прыжков пересечь реку и вихрем пронестись мимо  засады. Оленей надо было во что бы то ни стало направить на глубокое  место.
Люди хитрее зверя. Один из дозорных уже, крадучись, забежал сбоку. Он  быстро развернул и встряхнул по ветру мокрую волчью шкуру, и густая струя  страшного запаха ударила в ноздри вожаку.  Он коротко замычал, и тотчас все стадо беспокойно затопталось на

   месте. Но охотник снова туго скатал шкуру шерстью внутрь, и когда вожак  еще раз втянул в себя воздух, волчий запах исчез. Все-таки встревоженный  старый самец решил держаться подальше от подозрительного места. Он повернул в сторону от островка и повел стадо через реку прямиком.
Осторожно ступая в холодную воду, вздрагивая и поводя ушами, олени  медленно погружались все глубже, пока наконец не поплыли, пересекая  течение. Когда передние достигли середины реки, из засады на  противоположном берегу выскочили женщины и дети. Они бегали взад и вперед, кричали, стуча палкой о палку, и размахивали руками. Испуганные животные попытались было повернуть назад, но и на том берегу раздались вопли и улюлюканье дозорных. Олени сбились в кучу и поплыли по течению. Люди бежали вдоль воды, не давая стаду пристать к берегу. А на воде их настигали в легких челноках охотники с копьями, с дротиками, с двузубцами из оленьих рогов. Животные заметались. Обезумев, они бросались из стороны в сторону, налезая грудью на передних, те шарахались, тесня и давя соседей. Охотники не подпускали оленей к местам, где они могли коснуться копытами дна. Быстрая река несла сгрудившееся стадо к озеру, а люди с челнов били оленей топорами и кололи копьями, стараясь не ударять в хребет, чтобы не сломался хрупкий наконечник. Вода окрасилась кровью раненых. Погибла чуть не половина стада, пока передним все же удалось добраться до спасительной мели.
Огромными прыжками, вздымая тучи брызг, выскочили олени на берег и скрылись в лесу.  Охота выдалась удачная. И хоть много убитых и раненых животных течением унесло в озеро, люди не горевали об этом. У них осталась большая добыча, которую они стали вытаскивать на берег свежевать. Лакомые части внутренностей складывали в содранные еще теплые шкуры, а тушу рассекали надвое.
 Пригибаясь под тяжестью ноши, один за другим уходили в стойбище женщины и те подростки, что были посильнее. Никто не замечал ни оводов, круживших над ними, ни комаров, облеплявших лица--все спешили скорее добраться до селения и начать пиршество.



                Г Л А В А 36

  Пять дымков сизыми струями поднимались на поляне--это пылали костры, зажженные в честь удачного промысла. Колдун уже совершил обряд примирения с душами животных, молодые охотники проплясали олений танец, женщины разложили на бересте еще теплые потроха. Их не заготовляли, как мясо, впрок, не коптили, не сушили, а торопились съесть. Пиршество было в разгаре. Руки и губы людей стойбища лоснились от жира. Даже вечно голодные псы были так сыты, что уже не дрались из-за костей. Солоноватая кровь вызывает жажду, но отяжелевшим от еды охотникам лень было подняться с места и пойти к реке напиться. Две женщины с неохотой встали и, захватив большие берестяные ведра, отправились к реке.
Скоро они прибежали обратно, с распущенными по плечам в знак беды волосами, и, задыхаясь, остановились перед Главным охотником. Веселый шум пиршества прервался. Все повернули к ним головы и ждали, что они скажут.
--Там на реке лодка…--вымолвила наконец одна из женщин.
--Соседи прислали красного, с красной стрелой,-- подхватила другая.
 Все вскочили со своих мест, матери громко звали ребятишек, молодые охотники бросились к месту, где грудой лежали их копья. Главный охотник поднялся на ноги и, подав знак старикам, торопливо пошел к реке. Старики двинулись за ним. Только Глаз и Кабан нарочно замешкались. Они незаметно подозвали Сьюка.
--Теперь, должно быть, тебя не спасут ни твои умные руки, ни твоя хитрая голова. Уходи в лес на три дня и три ночи.
Сьюк, не понимая, что случилось, но чуя недоброе, обогнул стороной костры и, хоронясь за деревьями, пошел прочь от стойбища. Когда юноша скрылся из виду, Глаз и Кабан поспешили вдогонку за Главным охотником. Перед тем как выйти к реке, Главный охотник зашел в свою землянку и вынул из берестяного колчана три стрелы. Одну он оставил себе, две отдал Глазу  и Кабану. Все три старика оправили на себе одежду, приосанились и медлительной, мерной поступью, держа стрелы острием вниз, спустились к берегу. Охотники, подростки и тихо причитающие женщины с ребятишками на руках, не смея приблизиться, толпились поодаль.
Посредине реки покачивалась большая, выдолбленная из осины лодка. Два гребца, уперев шесты в дно, удерживали ее на месте. Между ними стоял старик в одежде, выкрашенной ярко-красной охрой. В протянутой руке он держал окровавленную стрелу, острием направленную на стойбище,--знак, что этому селению объявляется война.
Главный охотник, Глаз и Кабан, подойдя к самой воде, протянули «красному» свои стрелы, по-прежнему, в знак миролюбия, повернутые к земле. Лодка приблизилась к берегу, и одетый в красное взял протянутые стрелы. Принятие дара означало, что приехавшие согласны на мирное разрешение спора.
--Вашего стойбища человек нарушил обычай предков и взял наше добро,--сказал одетый в красное и показал лежавший на окрашенной охрой ладони кусок кремня.
--Нашего стойбища человек не вступал на ваш берег,--с достоинством ответил Главный охотник стойбища.
--Но он взял то, что принадлежит нам.
--Пусть твои храбрые гребцы опустят руку в воду. Там, на дне, вы найдете ваше добро.--Главный охотник показал место, куда был сброшен мешок.
 Когда один из гребцов вытащил мешок из воды и высыпал кремень на дно лодки, посланец, опять направив стрелу на стойбище обидчиков, спросил:
--Разве это не наше добро?
--Разве олень, перебежавший с вашего берега на наш, не делается нашей добычей?--ответил Кабан. Одетый в красное молчал.
--Разве эти камни не сами ушли с вашей земли?-- добавил Кабан.--Наш человек не коснулся вашей скалы.
--Он подобрал их в песке островка, что лежит у нашей земли, а нам оставил в насмешку свои следы и палку в охранной ловушке…
--Разве можно по воде провести рубеж?--опять спросил Кабан.--Разве песок не принадлежит воде? Она его приносит, она его уносит. Разве вода ваша или наша?
 Старик опять замолчал, но острие окровавленной стрелы в его руке не опустилось книзу--спор был еще не кончен.
--Вы говорите, что ваш человек не нарушил обычай,-- сказал наконец одетый в красное,--но он приходил не один. Рядом с его большим следом был меньший, женский. Сына Лося привела дочь нашего рода! Вы наказали ее?
Теперь молчали старики стойбища.
--Выдайте нашу дочь, мы сами накажем ее.
Окровавленная стрела в руках посланца немного опустилась к земле.
--Но у нее двое сыновей,--проговорил хмурясь Кабан,-- кто заменит им мать?
--Если мы забираем назад нашу провинившуюся дочь, мы забираем и ее детей.
Старики не отвечали, и конец стрелы снова поднялся. Главный охотник стойбища переглянулся с Глазом, а добрый Кабан печально опустил голову.
--Пусть будет как вы требуете,--проговорил Главный охотник и, не оборачиваясь назад, крикнул.--Приведите женщину и детей!
Сыновья Трусливой оказались тут же на берегу, их взяли на руки и передали в лодку. Не понимая, в чем дело, мальчики радовались, что их покатают, и весело смеялись. Оставшиеся на берегу сверстники завидовали им. Вскоре притащили рыдающую женщину. Гребец бросил на берег сыромятный ремень. Им связали руки и ноги несчастной жены Сьюка. Один из охотников поднял ее и перенес в лодку.
 Тогда одетый в красное протянул Главному охотнику окровавленную стрелу. Это был знак, что переговоры закончились миром. Лодка, постепенно удаляясь от берега, пошла вверх по течению. Пока она не исчезла за поворотом и не заглохли крики женщины, никто, даже маленькие дети, не тронулись с места.
 Так откупилось стойбище от угрозы войны и неминуемого разорения. Селение северных соседей было многолюднее. К тому же нападать выгоднее, чем обороняться. Нападающие сами выбирают время, чтобы нагрянуть врасплох.
Сьюк вернулся в стойбище той же ночью. Старики велели ему не показываться трое суток, но как мог он укрываться от опасности, если стойбищу грозила какая-то беда, притом из-за него. Весь долгий день он бродил по лесу, пытаясь уснуть на мягком мху, вставал и вновь без цели блуждал по чаще. Поздним вечером он не выдержал и решил узнать, что делается в селении.
 Крадучись, словно рысь, пробрался он к поляне, где темнели в сумраке ночи невысокие бугры земляных крыш. Он подполз к одной из них и услышал доносившееся из-за полога сонное бормотание старухи. Подкрался к другой--там громко храпел охотник. Тогда Сьюк направился к своей землянке. Рыжий, повизгивая, ткнулся влажным носом в его руки. Хорошо вернуться к своему очагу! Сьюк тихо приподнял полог, но на него пахнуло холодом нетопленного жилья. В землянке на разные лады звенели комары. Протянув руки, Сьюк шагнул к стене, к спальному месту, и в темноте стал ощупывать шкуры. Ни жены, ни детей в землянке не было.
Сьюк понял, что с Трусливой случилась беда. Ведь женщина должна спать только у своего очага. Если Трусливой не оказалось в землянке, значит, ее нет и в селении. Неужели ее увез посланец соседей, одетый в красное и державший окровавленную стрелу? Но, если женщину увозили в родительское селение, значит, ее обрекали на смерть! То, что не было и сыновей Боязливой, подтверждало страшную догадку--вина родителей падала также на головы детей…
 Сьюк бросился к землянке Кабана.  Старые люди спят мало, и сон их очень чуток. Едва Сьюк успел войти и осторожно, чтобы не задеть в полумраке ногой священных углей очага, сделал два шага, как старик проговорил:
--Утром пойди к Главному охотнику. Он все скажет.
 Напрасно Сьюк задавал один вопрос за другим. Старик больше не промолвил ни слова.  Сьюк опустился на свое привычное место, и первое, что увидел, было новое орудие--скребок-нож, который он собрался подарить Трусливой. Оно было сделано из половины того сломанного наконечника, из-за которого Сьюк пошел к соседям добывать кремень. Сьюк долго держал на ладони старательно заостренную с двух сторон пластину.
Кабан тоже не мог спать. Он вышел из землянки, и вскоре послышалось шуршание сланца о поверхность шлифовальной доски. Ш-ш-ш, ш-ш-ш,--доносилось до Сьюка, сидевшего в полумраке у почти погасшего очага. «Старик не говорит ни слова--значит, беду ничем не поправишь,--думал Сьюк, прислушиваясь к однообразным звукам.--Можно было бы поправить--старик научил бы меня». Ночь казалась бесконечно долгой. Невыносимо было ждать рассвета, и Сьюк побежал к приемному отцу. Там все спали.
--Где Трусиха?--крикнул он.
--Пойди к Главному охотнику,--сразу отозвался старик, повторив слова Кабана.--Он скажет.
--Ты скажи!--забывая, что перед ним старший, настаивал Сьюк.
--Трусливую отдали северным соседям,--медленно ответил Глаз.--Она нарушила обычай отцов, ее закопают в землю.
--Это я виноват, меня надо наказать!--крикнул юноша.
--Соседи не могут тебя наказать, ты нашего рода. Они собирались идти на нас войной, но не захотели лить кровь многих. Мы отдали им нарушившую запрет.
--А ее дети?--прошептал Сьюк, прислушиваясь к спокойному дыханию спящего в изголовье Вола мальчугана.
Смеющаяся зашевелилась и тихонько вздохнула. Но ни она, ни старик не ответили на вопрос.  Сьюк стоял, прислонившись к стене, пока не раздались голоса девушек, шедших мимо землянки за водой. Глаз разбудил Шугу. Сонно потягиваясь, она взяла берестяные ведра и пошла догонять подруг.
 День в стойбище начался как обычно. В жилищах просыпались люди, весело перекликались мальчишки, отправляясь в лес за топливом. У Сьюка, словно у старика, подгибались колени, когда он вышел из землянки Глаза и побрел к Главному охотнику стойбища.
--Это я нарушил обычай!--с трудом проговорил он.-- Трусливая не виновата! Она не могла ослушаться мужа. Я пойду к ним, пусть они лучше меня накажут…
--Как ты можешь уйти, если мы не отпустим тебя?-- удивился Главный охотник.--Неужели на твоей родине каждый делал, что хотел? Ее уже нет в живых. А ты нужный нам человек. Ты хороший мастер.--И, желая утешить Сьюа, добавил.--Осенью отправим тебя вместе с женихами за новой невестой.
 Охотнику не подобает плакать. Глотая слезы, Сьюк ушел от Главного. У входа в свою землянку он остановился, тяжело было войти в это опустевшее жилище. Тут кто-то взял его руку и повел, как маленького ребенка. Это был Кабан.
--Здесь тебе будет лучше!--сказал старый мастер, вводя Сьюка к себе в землянку.






               





                Г Л А В А  37

  Едва не нарушенная кровавой схваткой жизнь селения шла своим чередом. Никто не упрекал Сьюка, хотя самовольный поступок молодого мастера чуть не навлек беду на сородичей. Все понимали, что он не желал зла стойбищу. Молодые охотники часто заговаривали с Сьюком о том, как они вместе пойдут осенью к северным соседям выбирать жен. Сьюк отмалчивался--он не мог забыть Трусливую. Ему было горько, что в селении уже не помнят о ней. Но это было не так. Женщины, когда поблизости не было мужчин и даже детей, часто говорили о Трусливой. Соблюдая черед, каждую ночь до наступления полнолуния женщины приносили в опустевшую землянку Трусливой еду и питье, чтобы насытить души погибшей и ее детей.
Сьюк совсем переселился к старому Кабану. Они вместе варили себе еду и спали рядом. Но теперь около землянки мастера редко слышался перестук двух отбойников. Сьюку опротивела любимая раньше работа. Все чаще он стал уходить из стойбища, стараясь быть вместе с Волом, Кабан укоризненно качал головой, но все же отпускал его. С берега озера вдалеке виднелось несколько островков. Охотники стойбища зимой добирались иногда до них по льду в поисках забредающих туда с материка рысей. Охота на рысь трудна и опасна. Обычно этот зверь труслив, но, раненный, он приходит в такую ярость, что бесстрашно бросается на человека. Нарядный мех рыси очень ценился, в ее шкуру женихи заворачивали дар своей будущей жене--разукрашенное брачное ожерелье. Из-за красивого меха рыси и ходили сюда молодые охотники, когда замерзало озеро.
 Но летом к островам никто не ездил. Люди стойбища боялись глубокого огромного озера, где неожиданно налетали бури, как на море. Богатый зверем лес и река, изобилующая рыбой, кормили всех досыта круглый год. Зато братьям тем и полюбилось озеро, что напоминало море. Здесь, на островах, они были только вдвоем и могли спокойно говорить друг с другом на родном языке. Вот почему они часто уезжали в долбленом челноке к островам лучить рыбу.
 Белые ночи уже заметно потемнели, стояла самая удобная пора для этого промысла. Братья зажигали на носу лодки толстые смолистые сучья, свет которых вырывал из темноты кусок озерного дна. Сьюк, чуть шевеля веслом, медленно вел лодку вдоль отмели, а Вол, перевесившись через борт, с острогой наготове, всматривался в светлый круг, перемещавшийся по дну…
В этом круге, на освещенном песке, четко виднелись темные спины рыб. Иногда это бывали лобастые налимы, иногда длинномордые, большие щуки. Меткая рука Вола не знала промаха. От удара острогой в голову сейчас же всплывал белым брюхом вверх оглушенный налим. Больше возни было со щукой. Даже пригвожденная ко дну острогой, живучая хищница била хвостом и разевала огромную, зубастую пасть до тех пор, пока удар копья не перебивал ей позвоночник. Лодка постепенно наполнялась крупной добычей, но Вол все еще был недоволен.
--Болтаемся по воде, как щепки,--ворчал он, втаскивая в лодку большого скользкого налима.--Что это за промысел? Вот на море есть где показать и силу и смелость! А какая здесь жизнь: добудешь--ладно, не добудешь--тоже не беда! Живем, прячась в лесу, как кроты…
--Зато если Хозяин моря не посылает добычу,-- сказал Сьюк,--голодает все стойбище…
--Если бы сородичей научить ставить капканы, у них бы не было весной голода,--задумчиво ответил Вол.--Я теперь умею делать ловушки на каждого зверя.
--А я из черного камня научился делать хорошие орудия…
Они помолчали. Потом Вол взглянул на брата и сказал:
--А что если?..--начал он.
--Я сам об этом думаю. Мне все снится, что мы вернулись назад.
--И я все об этом думаю. Начну есть и думаю: «А как наши? Как у них промысел в это лето?»
На светлом дне зачернела мясистая спина громадного налима. Вол, словно нехотя, проткнул ему острогой голову и, прижимая рыбу к песку, добавил:
--Но что сказать сородичам? Почему мы убежали, почему вернулись назад? Как объяснить, что у Камня оказался человечек с твоего ожерелья? Сразу всего не придумаешь.
 Сьюк кивнул головой:
--Надо долго думать.
Причалив к берегу, рыболовы развели костер, развесили рыбу коптиться в дыму и улеглись у огня. Засыпая, Вол сказал брату, как когда-то уже говорил:
--Я все думаю и думаю, а придумать ничего не могу. Ты хитроумный, ты, верно, придумаешь.
Под утро Сьюк разбудил Вола.
--До чего же ты долго спишь!--недовольно заговорил он.--Я давно придумал, а ты все спишь и спишь.
С Вола сразу слетел сон.
--Говори скорей,--заторопил он брата.
--Надо так сказать сородичам…--начал Сьюк.--Когда охотники в хранилище промысловых одежд накинулись на Кровавого Недруга, он побоялся показываться нам и выпустил Камня, в образе которого жил. Значит, у ям был настоящий Камень. Он не смел вернуться в стойбище,-- ведь мы бы подумали, что это опять пришел Недруг,--а есть ему хотелось, он и стал разрывать ямы…
Вол слушал, кивая головой.
--А твой человечек? Как он попал к Камню?--спросил он.
--Человечек? Его сдернул с моей шеи лесной дух и подарил Кровавому Недругу, вот он и оказался у Камня. А мы ушли с тобой на юг, потому что так велели мои духи. Они сказали, что там мы научимся делать ловушки и хорошие орудия, чтобы сородичи никогда не голодали весной. Мы научились, как надо их мастерить, и вернулись на родину.
Вол восхищенно смотрел на брата.
--Как все складно у тебя получилось… Вот удивится старый Нак, когда палки сами наловят тетеревов! – И Вол громко засмеялся, представляя изумление сородичей.-- Давай уйдем сегодня,--сказал он и стал торопливо снимать с жердей коптившуюся рыбу.
  Братьям следовало бы остаться на рыбалке еще дня два. Стояла тихая погода, и после недавних бурь на отмелях у островов скопилось много рыбы. Но Сьюку и Волу не терпелось осуществить задуманное. До сегодняшней ночи им самим казалось, что они совсем привыкли к стойбищу потомков Лося. Они обходили ловушки и лучили рыбу в тихой реке и на озере. Сьюк целыми днями просиживал со старым мастером, склонившись над каменной рабочей плитой, а Вол стал одним из лучших охотников селения. Жизнь текла спокойно, по заведенному порядку, и братьям думалось, что так и будет всегда. Но стоило сказать вслух то, что каждый из них таил от другого, как они снова почувствовали себя сыновьями Кита.
Жизнь далекого родного стойбища была тревожной, голод почти каждую весну угрожал смертью жителям морского побережья. А в лесном селении у огромного озера было всегда сытно и спокойно. Все же тоска по родным местам и по родным людям с такой непреоборимой силой охватила братьев, что они больше не хотели медлить даже дня.
Сьюк бросился помогать Волу складывать еще не докоптившуюся рыбу в лодку.
--Значит, ты опять будешь колдуном?--спросил Вол, передавая Сьюку еще теплую от дыма щуку.
--Ой, нет, нет!--Тяжелая рыбина даже выскользнула из рук юноши и шлепнулась за борт.--Я хочу быть как все! Я скажу, что духи наказали меня за то, что я потерял их дар--фигурку человечка, и они отступились от меня. Я хочу быть как все! Да я никогда и не был колдуном и никаких духов никогда не видел…
--Как--не видел?! Ты же всегда говорил: «Мои духи велели мне сказать так или этак». Значит, ты обманывал нас?

   – Я не хотел… Но это всегда само получалось… Разве ты не помнишь, как Камень приказал добыть для селения пищу? С лебедя и началось…
Вол все еще не мог поверить.
--Как же ты говоришь, что не видел духов, когда даже мы, простые охотники, видели Таро. Он показался нам в ночь посвящения.
Сьюк тихонько засмеялся, вспомнив, как он погрозил кулаком охотникам и те отступили.
--Это был не Таро, это был я…
От изумления и гнева Вол не мог вымолвить ни слова, он повернулся и ушел в глубь островка.
Сьюк постоял на берегу, но брат не возвращался. Тогда он пошел искать его. Вол лежал на земле, уткнув лицо в мягкий мох. Сьюк тихонько тронул его за плечо.
--Уйди!--крикнул Вол, не поднимая головы.--Как я вернусь к сородичам с таким обманщиком?!
Сьюк сел рядом с братом. Терпеливо дождался, пока тот немного успокоился, потом заговорил. Он рассказал, как старалась погубить его Заячья Губа, как Камень хотел бросить его в порог, как горевал Бан, когда Главный охотник дал ему плохой гарпун, как он, Сьюк, помог ему, подарив гарпун прежнего колдуна. Как какой-то голос внушал ему, что верить духам не следует, как этот же голос сообщал ему, что помог.
Долго говорили братья на пустынном островке и вернулись в селение только под вечер. Вол хотел, чтобы Смеющаяся ушла с ними, и очень обрадовался, когда, вернувшись с рыбной ловли, застал ее одну в землянке. Он присел к очагу и рассказал, что задумали они с братом.
--Ты пойдешь с нами?--спросил он.
--Я не умею говорить по-вашему,--испуганно ответила она.--Ваши женщины не примут меня…
--Ты быстро научишься,--успокоил ее Вол.--Ведь мы тоже не знали вашей речи.
--У меня здесь и сестра и все мои сверстницы,-- сказала Смеющаяся.--А там все чужие. Как они отнесутся ко мне?
Этого Вол опасался и сам, но все же уговаривал жену:
--Ты ведь придешь с нами…
 Смеющаяся не знала, на что решиться, ей было страшно идти к чужим людям и не хотелось расставаться с Волом.
--Вчера мой сын ушел с другими детьми на птичий промысел,--в конце концов сказала она.--Как я могу оставить его одного? Вот он вернется, тогда дам ответ.
--Хорошо. Буду ждать,--согласился Вол.
 Птичий промысел продолжался долго. Начинался он в полнолуние, а заканчивался следующим полнолунием. Когда наутро братья пошли осматривать ловушки, Вол сказал Сьюку:
--Сейчас уходить нельзя. В лесу еще голодно. Надо подождать, пока появятся грибы, ягоды и подрастут птенцы. Сейчас в пути нечего будет есть. И Смеющаяся ждет с птичьего промысла сына.
 Сьюк ничего не ответил, он сразу понял, почему Вол, так торопивший его, теперь откладывает задуманное.






               






                Г Л А В А  38

  Однажды утром Сьюк встал, приготовил еду для себя и Кабана, поел и, как всегда в последнее время, направился к выходу. Он уже приподнял полог, но тут его окликнул старый мастер.
--Подожди,--сказал он.--Разве ты уже не Мон-Кабан? Смотри, как бы камень не перестал тебя слушаться. Уже лето в разгаре, скоро у нас будет большое празднество. Молодые охотники из соседнего стойбища придут сватать невест, а старые--обменивать свои орудия на наши. Чем сможет похвалиться наш род? Я уже стар, много не работаю. Садись, Мон-Кабан, рядом со мной.
Сьюк помедлил немного и присел у рабочей плиты рядом со старым мастером. И вот в землянке раздался давно не слышавшийся двойной перестук отбойников. Но дело у Сьюка сначала не спорилось. Он торопился, будто хотел наверстать упущенное время, и камень выскальзывал из его пальцев, отбойник ударял не по тому месту, которое намечал глаз. Сьюк искоса взглядывал на старого мастера--не смеется ли тот над ним, но Кабан низко опустил голову, казалось, он весь ушел в работу. Юноша успокоился, и теперь каменные чешуйки стали падать из-под отбойника на рабочую плиту ровные и тонкие. Рука приобрела прежнюю уверенность, и Сьюк вдруг удивился, что его совсем не тянет ни к озеру, ни в лес и, как прежде, ему хорошо со старым мастером.
 Так прошло несколько дней. Сьюк старательно шлифовал сланцевый топор, когда в землянку вошел Главный охотник стойбища. Он окинул одобрительным взглядом почти законченное орудие и спросил старика:
--Хватит ли нам изделий?
Кабан молча откинул оленью шкуру, покрывавшую уложенные рядом кирки, топоры, тесла и долота, изготовленные из сланца, в котором так нуждались соседи.
--У соседей будет меньше,--уверенно сказал Главный охотник,--ты не терял зря времени.
--Пришлось нам посидеть с Мон-Кабаном, – озабоченно ответил старый мастер, стараясь не показать, что доволен похвалой,--орудия из желтого камня, что наменяли прошлым летом, почти все поломались…
--Желтые наконечники хуже красных,--согласился Главный.--Когда наши мужчины пойдут звать гостей, они скажут им, чтобы несли красные, а желтые пусть оставят себе.
--Но, может, они мало принесут?
--Тогда осенью мы отнесем свои изделия к северным друзьям. Их работа не хуже, чем у южных!
 Когда Главный охотник ушел, Сьюк спросил:
--Северные--это те, у кого наши берут жен?
--Да. Туда наши охотники пойдут потом, незадолго до того, как олени начнут перекочевывать через реку на зимовье в лес. Верно, и ты возьмешь себе жену?
--Нет,--угрюмо сказал Сьюк,--я в то селение не пойду. Не надо мне жены.
--Ну, там видно будет,--успокаивающе ответил Кабан.– Об этом рано еще говорить. Сначала девушек будем выдавать. Они сейчас только об этом и думают.
 В эти дни девушки не знали покоя. Их матери озабоченно перебегали из землянки в землянку посоветоваться друг с другом, а заодно и поглядеть, хороши ли наряды у соседних невест, не красивей ли, чем у дочери. Кое-кто, прибежав назад, торопливо начинал подшивать к свадебной малице новые кусочки разноцветных мехов--чем лучше наряд у невесты, тем больше будут смотреть на нее женихи.
У Шуги не было матери, но она подготовилась не хуже других. Старый Глаз напромышлял немало зверей, целый ворох самых лучших шкур припас он для дочери. Да и Вол с Сьюком не забыли названную сестру. А Смеющаяся помогала ей шить, на это она была мастерица.  Наконец все было готово у невест стойбища. И вот как-то под вечер, разодетые в брачные наряды, девушки вышли из землянок. Трижды обошли они с песнями вокруг стойбища. Это был знак, что они велят охотникам звать женихов.
На следующее же утро отрядили трех посланцев– приглашать соседей южного стойбища на празднество.
 В селении поднялась суматоха--шли последние приготовления к встрече гостей.  Гости прибыли сутки спустя. Шли чинно. Впереди--Главный охотник соседнего стойбища. Он нес на спине красиво расшитый мешок с товаром, за ним шествовали пожилые охотники, и позади всех шли долгожданные женихи, бережно держа перед собой завернутые в мех брачные ожерелья. Гостей усадили на поляне посреди стойбища, против входа в землянку Главного. Старики, присев на корточки, неторопливо разложили перед собой принесенные для обмена изделия: кремневые наконечники для копий и дротиков, разные стрелы, острые--на птицу, тупые и короткие--на мелкого пушного зверя.
Охотники помоложе сели по правую сторону. По левую в ряд разместились женихи, важные и неподвижные, как резной столб в землянке колдуна. Каждый из них держал на коленях сверток с ожерельем. Много труда вложили сами женихи и их матери, чтобы соорудить это пышное украшение, которое предстояло надеть на шею невесте. Оно собиралось долго, частями; в нем были разноцветные перья и хитроумные плетенья из тонких ремешков, были резцы бобров, лисьи лапки и непременно челюсти щук, потому что щука считалась священной рыбой южного селения.
Мимо женихов прохаживались молодые охотники стойбища, отпуская веселые шутки. Женихи оставались невозмутимыми. Может быть, они были бы не прочь переброситься словом со сверстниками, но нельзя уронить свое достоинство, и они продолжали молча ждать, когда начнется пиршество и им покажут невест.
 Старики не теряли времени даром. Главный охотник, Кабан, Глаз и еще четверо старых охотников деловито осматривали выставленные гостями изделия. Хитрые соседи разложили орудия из желтого кремня, но зоркие глаза Главного охотника стойбища и старого мастера приметили, что к поясу одного из старших гостей был привешен туго набитый тяжелый мешочек. Видно, сначала хотели сбыть, что похуже, а что поценнее припрятывали на крайний случай.
--Видишь?--тихонько подтолкнул Главный охотник старого Глаза, неприметно кивая на мешочек.
--Вижу,--ответил тот, глядя совсем в другую сторону, туда, где сидели женихи.
--А что ты видишь?--с усмешкой спросил Кабан.
Тут Глаз понял, что ответил невпопад, и рассердился:
--Зачем спрашиваешь? Разве мои старые глаза ничего уже не могут разглядеть?
--Твои старые глаза уже, верно, высмотрели хорошего жениха для дочери,--сказал Главный охотник.– Пусть теперь твои глаза посмотрят на орудия соседей. Пора начинать обмен.
Глаз шагнул к принесенным орудиям, посмотрел, подумал, потом, быстро нагнувшись, повернул острием назад в одном ряду--три, в другом--два наконечника, это значило: «Таких не берем, несите обратно». Кабан одобрительно гудел за его спиной--правильно делает старый охотник, эти наконечники никуда не годятся. Пока Глаз продолжал свой придирчивый осмотр и гости забирали отвергнутые им изделия, Сьюк, по знаку Кабана вынес из землянки свои изделия и разложил их против принесенных.
У гостей заблестели глаза, но никто даже не пошевельнул рукой. У разложенных гостями орудий старый мастер провел черту--это был знак того, что хозяева требуют прибавки. Гости пошептались, и из заветного мешка достали десяток красных кремневых орудий. Торг длился долго. Когда хозяева решили, что изделий с обеих сторон выставлено достаточно и никому не будет обидно, они прибегли к давно испытанному средству--Главный охотник стойбища велел нести угощения.
У женщин все было готово еще с утра. Они быстро и ловко расставили перед гостями рыбу, дичь, вяленую оленину, съедобные коренья и ягоды, юноши важно вынесли три больших сосуда с веселящим напитком и поставили самый большой перед стариками, другой, немного поменьше,--перед охотниками, третий поднесли женихам.  Проголодавшиеся гости жадно накинулись на еду. Они усердно работали челюстями, а берестяные ковши с напитком переходили из рук в руки. Только женихи по-прежнему сидели, как врытые в землю, им не полагалось ни пить, ни есть. Жених будет пировать потом, в землянке невесты. И хозяева не притрагивались к еде, надо было сначала закончить обмен.
Томиться пришлось недолго. Напиток закружил голову соседям, и они перестали дорожиться. Потомки Щуки взяли изделия потомков Лося, потомки Лося забрали орудия потомков Щуки.  Теперь уселись пировать и хозяева, сосуды пошли по кругу. А когда оба сосуда опустели, то хозяева и гости без стеснения распили и жениховский напиток.
Одно дело было кончено, следовало начинать другое. Старухи вывели разукрашенных меховыми одеждами смущенных невест и усадили их в ряд перед женихами. Нелегко выбрать себе жену среди девушек, которых видишь в первый раз. Юноши разглядывали невест--какая из них красивей, старались угадать, кто будет ловчее работать. Осмелев, девушки подняли глаза на женихов.  Разряженная Шуга еще раньше, сквозь опущенные ресницы, приметила, что на нее, не отрываясь, глядят двое. У обоих были широкие плечи, крепкая шея, большие, сильные руки, оба, должно быть, хорошие охотники. Но, когда девушка пристально взглянула на них, ей показалось, что один из них, сидевший с краю, чем-то похож на Вола, у него было такое же доброе, смелое лицо. Шуга только успела подумать про это, как к ней тихонько подкралась Смеющаяся и зашептала в самое ухо:
--Выбирай крайнего. С ним тебе будет хорошо, как мне с Волом.
 И Шуга больше не отводила глаз от этого молодого охотника. Его сосед подождал немного, но увидя, что понравившаяся ему девушка не обращает на него внимания, тихонько вздохнул и занялся другими невестами. В этом году выбор у женихов был богатый--их было девять, а невест--тринадцать. Когда старухи решили, что молодежь достаточно нагляделась друг на друга, они позволили наконец женихам встать. Некоторые из молодых охотников нерешительно топтались на месте, они еще не выбрали сами или не были уверены в согласии невесты. Девушка могла ведь и не принять подарка, а быть отвергнутым не пристало молодому охотнику…
Но юноша, похожий на Вола, не колебался, он шагнул к Шуге и протянул ей завернутое в мех рыси свадебное ожерелье. Взяв сверток, Шуга дрожащими руками отогнула край пушистой шкуры. Это значило, что она дала согласие. Жених дернул за другой край шкуры, и Шуга счастливо улыбнулась. Такого пышного ожерелья, пожалуй, ни у кого не было! Зеленые, белые и желтые перья торчали из него в разные стороны. В ожерелье были вплетены беличьи хвосты, а посредине красовалась зубастая челюсть огромной щуки, окруженная бобровыми резцами. На длинном ремешке к ожерелью были привязаны волчий клык и коготь медведя. Девушка не ошиблась в выборе; жених--совсем молодой охотник, а уже добыл и медведя, и волка, и рысь.
 Юноша, гордый тем, что его подарок понравился, надел ожерелье на шею невесты. Шуга взяла жениха за руку и повела в отцовскую землянку. За ними пошли родичи--довольный Глаз, Смеющаяся с Волом и сыном и грустно улыбающийся Сьюк.  Гости пробыли в стойбище три дня. Это было веселое время. Старики пировали на опушке под тенью деревьев. Молодые охотники мерились силой и ловкостью--метали копья, пускали стрелы из луков или попросту, взявшись в обхватку, старались повалить друг друга на землю. Особенно усердствовали женихи, чтобы не ударить лицом в грязь перед невестами. Самым ловким и сильным оказался жених Шуги. Он победил подряд пятерых сыновей Лося на глазах у невесты, и Шуга сияла от гордости.
Вол, сперва тоже улыбавшийся, с каждой новой победой молодого охотника хмурился все больше. Наконец он не выдержал и вступился за честь стойбища. Копье его воткнулось в землю на четыре шага дальше копья жениха, зато стрела жениха взвилась выше и пала на два шага дальше. Теперь спор должно было решить единоборство. Тут и старики забыли свое стариковское веселье--сосуд с напитком--и подошли поближе. Шуга и Смеющаяся, крепко держась за руки, не сводили глаз с состязавшихся, и каждая желала победы своему. Схватка длилась долго, иногда казалось, что верх одерживает жених, иногда--Вол. И все-таки победил Вол. Огорченная Шуга отпустила руку Смеющейся, а Глаз, увидев, что дочка готова заплакать, примирительно сказал:
--Как же ты хочешь, чтобы годовалый олень победил двухгодовалого! Подожди, настанет время и твой годовалый олень превратится в силача.
Состязание Вола с женихом Шуги напомнило старикам давние времена их юности--они, как юнцы, тянулись на палках, боролись, стреляли в цель из луков. В сумерки разложили костры, прыгали через них, плясали, пели. Наконец подошло время расставаться. В эту ночь также никто не спал. Только вместо веселого смеха по стойбищу разносилось заунывное пение--это причитали матери над дочерьми, которых они никогда больше не увидят. Четыре девушки, оставшиеся невестами еще на год и потому проплакавшие три дня пиршества, теперь радовались: им не надо было покидать родное стойбище.
Невест страшила предстоявшая новая жизнь в незнакомом селении и в то же время радовало, что у них скоро будет свой очаг и что священный обряд приобщения к духам этого очага совершат не чужие, незнакомые женщины, а свои--старшие сестры и тетки, тоже дочери Лося, которых сыновья Щуки взяли в жены год, десять или двадцать лет назад. Когда солнце поднялось над лесом, люди стойбища и соседи двинулись к берегам озера. В узком заливе между двумя мысами покачивались лодки. Но гости даже не взглянули на них. Они пришли пешком, пешком должны были и уйти. Лодки были приготовлены для невест. Обычай велел, чтобы из родного стойбища до места новой жизни их в последний раз провожали свои. И теперь девушки-невесты, окруженные родными, стояли у залива, глядя вслед уходящим.
Те цепочкой растянулись по берегу. Впереди шел Главный охотник, за ним--старики и охотники, и позади женихи. Женихи то и дело оборачивались.  Только молодой охотник, взявший в жены Шугу, долго крепился и не оглядывался, храня степенное достоинство. Все же у крутого поворота не выдержал и он. Но вместо милого, опечаленного лица девушки он увидел чудовище с огромной головой и длинным хвостом. Выворачивая руки и ноги, чудовище плясало, прыгало и рычало на голоса разных зверей. Молодой охотник сначала испугался, потом понял--это колдун покидаемого ими стойбища отгоняет от своей земли чужих духов, которые могли проникнуть в селение вместе с гостями.
 Когда последний из гостей скрылся за мысом, начались проводы невест. Под плач матерей и младших сестер они по двое усаживались в лодки. С ними уселись старухи, чтобы из рук в руки передать невест старухам южного селения, которые сами были из рода Лося.   В строгой тайне от мужчин старухи совершат обряд приобщения невест к очагу мужа. Это таинство навсегда закроет им обратный путь в селение, где прошло их детство и юность.
Как же могли не плакать матери, расставаясь с дочерьми, ведь они их никогда больше не увидят! Каждая вспоминала, как когда-то сама покидала родной очаг, а кому же девичья пора не кажется лучшим временем жизни? Но вот гребцы взмахнули веслами, и лодки стали медленно удаляться. Голоса девушек, посылавших последние приветствия, постепенно замирали над тихой водой. Пожелания родных, несшиеся им вслед, скоро перестали долетать до уезжающих.
 Оставшиеся женщины еще долго не уходили с берега. Они плакали, громко приговаривая, и из плача и жалобных слов сама по себе складывалась грустная песня. Пройдет год, и на этом же месте ее опять запоют при новом расставании. Одни слова забудутся, другие прибавятся, но по-прежнему песня будет щемяще печальной.
В этом году при расставании с невестами горестней всех плакала и причитала Смеющаяся. Женщины думали, что она оплакивает разлуку с Шугой, дочерью старого Глаза. Никто не знал, что ей предстоит разлука еще более горькая. Вол и Сьюк решили оставить селение на следующий после проводов день. Они сказали Смеющейся, что это самое удобное время--все будут отсыпаться после долгого пиршества и пролитых слез, никто не заметит их ухода. Вол снова уговаривал Смеющуюся идти с ними. Но она сказала:
--Шугу увезут, ты с Сьюком уйдешь, как я покину Глаза? Разве старик всех нас не любит, разве о всех не заботится? Что будет с ним, когда он останется совсем один? Я не брошу его.
 Вот почему, расставаясь с Шугой, она так горько плакала и громко причитала. Женщина прощалась с девушкой, заменявшей младшую сестру, и с пришельцем, который стал ей другом и мужем, а теперь уходил навсегда.










                Г Л А В А  39

   На следующий день после проводов девушек селение казалось вымершим: никто не шел за водой, которую приходилось таскать издалека, никто не тащил на спине валежника. Дети и подростки с утра разбрелись в поисках ягод, а взрослые все еще спали. В это жаркое, безветренное утро крепким сном были охвачены не только люди; даже собаки, непривычно сытые объедками трехдневного пиршества, спали в тени землянок.
Тихо было и в жилище старого Глаза. Сам хозяин и его внук безмятежно похрапывали на мягких шкурах. Вол молча сидел рядом с женой. С тех пор как он вернулся с рыбной ловли у острова, он много раз пытался убедить Смеющуюся идти с ними.
--Как уйду?--повторяла она.--Как оставлю старика?
Вол напрасно надеялся, что, когда придет время расставания, она передумает. Они долго сидели, опустив голову и не глядя друг на друга. Наконец Вол медленно поднялся, погладил по курчавым волосам спящего мальчугана, в знак прощания осторожно прикоснулся к седой голове Глаза и еще раз, теперь уже последний, взглянул на Смеющуюся. Она поняла молчаливый вопрос и также молча указала на спящих.  Последняя надежда Вола не оправдалась. Он повернулся, порывисто вышел из землянки и направился в жилище старого мастера. Кабан, большой любитель «веселого напитка», крепко спал. Спал и Сьюк.
Тронув брата за плечо, Вол разбудил его. У Сьюка тоже все было готово: в кожаном заплечном мешке лежали два полюбившихся ему отбойника и запас вяленого мяса на время пути. Юноша не решился взглянуть на спящего старика. Ему было жаль навсегда оставить и его и эту землянку, и в то же время было радостно--он возвращался к своим!
Вол решил, что разумнее всего сначала идти по мелкой воде, вдоль самого берега озера, чтобы собаки в случае погони за ними не учуяли их следа.  Вышли к озеру. Сьюку захотелось в последний раз взглянуть на рисунки, выбитые им на скале. Когда он вернулся назад, то увидел, что Вол, приставив ладонь ко лбу, всматривается в ту сторону, куда утром ушли лодки с невестами.  В глубокой дали озера виднелись какие-то черные точки. Сперва они казались неподвижными, чуть заметными, потом, понемногу увеличиваясь, превратились в пятнышки.
--Уже возвращаются?--удивился Сьюк.--Но ведь их ждут только завтра.
--Это не они,--отрывисто проговорил Вол.--Это чужие лодки!
--Может враги?--тревожно сказал Сьюк.
--Да, это враги,--отозвался Вол.--Вот мы с тобой и не убежали. Люди сделали нас своими сыновьями. Как покинуть их в беде? Пойди разбуди Главного охотника. Я подожду здесь.
Младший брат бросился к селению, а старший спрятался в кустарнике, чтобы следить за лодками. Трудно было добудиться Главного охотника, но как только тот услышал слово «враги», сон мигом слетел с него. Быстро поднял он все селение на ноги.  Старики торопливо повели женщин и детей с ценным скарбом в убежище, надежно запрятанное среди топких болот, а охотники, вооруженные копьями, топорами и луками, направились к озеру. Они подоспели вовремя. Пришельцы уже вытащили на прибрежную гальку две длинные лодки с высоко вздыбленным носом, украшенным рогатым черепом дикого быка. Разминая ноги, чужаки бродили по берегу. Все они были рослые, с длинными, светлыми волосами, одеты в одинаковые короткие куртки из кожи моржа, подпоясаны широкими поясами. На боку у каждого висела непонятная для охотников длинная и узкая полоса, ослепительно блестевшая на солнце. Из одной лодки светловолосые с громким смехом выволокли на прибрежную гальку связанную женщину. Ей развязали ноги и пинками заставили встать. Ее нарядная одежда была разодрана, а лицо было окровавлено и покрыто синяками. Это была Шуга!
Ропот гнева поднялся в прибрежных кустах, где скрывались сородичи, но Главный охотник криком чайки заставил их умолкнуть. Затаив дыхание, охотники продолжали наблюдать за пришельцами.  Люди стойбища поняли, что враги напали или на селение соседей или на лодки, увозившие невест, и почему-то пощадили одну Шугу. Один из светловолосых, держа конец ремня, связывавшего руки девушки, стал подталкивать ее вперед ударами в спину.
  Девушка повернула измученное лицо в ту сторону, где в густом лесу было укрыто стойбище, потом пошла по тропинке, уводящей прочь от селения. Светловолосые взяли в правую руку блестящие, как солнце, палки и гуськом, один взатылок другому, пошли следом за ней. Четыре раза согнул каждый охотник пальцы своих рук, пока пересчитал всех пришельцев. Почти столько же было и охотников. Неразумно выскочить сейчас на открытый берег. Лучше заманить врагов в лес, а там, скрываясь за кустарникам и стволами деревьев, напасть на них. Быть может, Шуга заведет своих мучителей в завал с наставленными капканами?..
 Охотники не ошиблись. Шуга не пропустила поворота тропы и повела за собой незваных чужеземцев.  Как обманчиво было спокойствие леса! По узкой тропе бесшумно, волчьей поступью шли рослые воины, которых, пошатываясь, вела измученная девушка. Рядом, укрываясь за деревьями, невидимые для врагов, пробирались ее сородичи. Одни крались позади пришельцев и по сторонам тропинки, другие торопились добраться до завалов, чтобы там встретить светловолосых лицом к лицу.
 Шуга остановилась у последнего крутого поворота тропы, где громоздились наваленные друг на друга толстые стволы, между которыми были насторожены капканы. Девушка не хотела погибнуть, как зверь в ловушке, да и что пользы! Она только выдаст этим хитрость сородичей. Шуга упала на землю и, хотя град жестоких ударов обрушился на нее, она не поднималась. Глаз с названными сыновьями бросился на помощь к дочери, и два желтоволосых упали, пораженные топором Глаза и копьем Вола. Остальные пришельцы стали защищаться, размахивая блестящими полосами. Это было страшное оружие--с одного удара оно перерубало, как щепку, самое крепкое дерево! В руках Вола вместо копья оказалась срезанная наискось палка.
Но люди стойбища все ближе подступали к незваным пришельцам. Укрываясь за деревьями, они кололи длинными копьями и теснили их за поворот тропы в глубь леса. Желтоволосым ничего не оставалось, как пятиться к тупику, где их поджидали настороженные ловушки. Раздался крик--один из врагов попал в тиски капкана. Второй в испуге отпрыгнул в сторону и тоже закричал– другой капкан сдавил ему грудь. А из-за стволов в светловолосых полетели короткие дротики. Зажатые в тесном проходе между высокими завалами, пришельцы с трудом отбивались от хозяев леса. Проход был узок, и, сгрудившись, пришельцы мешали друг другу. Тогда седой широкоплечий бородач что-то крикнул им, и светловолосые бросились бежать, стараясь пробиться к озеру.
Глаз, подняв Шугу на руки, хотел отнести ее в сторону, но в этот миг бородач, расчищавший путь своим воинам, рассек голову старика и смертельно ранил девушку в грудь. Подоспевший Вол ударил седого обломком древка в висок с такой силой, что тот замертво повалился на землю рядом с Глазом и Шугой.
Вол выхватил из его руки блестящую полосу, размахнулся и ударил по шее бежавшего вслед за бородачом воина. Голова врага скатилась к ногам Вола. Такого чуда он еще не видал. В испуге молодой охотник отпрянул в сторону. Это спасло его от меча другого пришельца. Как ни извилиста была длинная тропа, но бегущие не сходили с нее, боясь заблудиться в незнакомом лесу. Еще много людей стойбища и незваных гостей рассталось с жизнью, пока пришельцы добрались до берега. Они столкнули одну ладью на воду и прыгнули в нее. Четыре десятка чужеземцев сошло на берег, а сейчас они не насчитывали и десятка. Напрасно сзывали своих светловолосые, отирая руками кровь, лившуюся из глубоких царапин от кремневых наконечников. Никто больше не выбежал на берег. Три десятка незваных гостей, убитые или оглушенные, остались лежать на тропе в лесу.
 Но сыновья Лося тоже потеряли немало людей. Блестящие палки  пришельцев губили каждого, к кому прикасались.  Главный охотник не велел охотникам выходить из-за прибрежных  деревьев, чтобы не показать, как мало их осталось. Четверо желтоволосых сели на весла, и ладья медленно тронулась.  Еще легко можно было догнать их ладью на быстрой осиновой лодке.
--Нельзя упускать врагов, они наведут на нас новых!– кричал сородичам разгоряченный схваткой Вол.--Наши копья длиннее их блестящих палок…
--Их палки секут наши копья,--угрюмо возразил Главный охотник стойбища, глядя на обрубок своего древка.--Мы и так потеряли много наших братьев…
--Трусишь, старик!--обозлился Вол.--У нас на родине люди храбрее, они не упустили бы врага.
Охотники нахмурились. Не отрывая глаз, Вол смотрел, как медленно удаляется тяжелая ладья.
--Мы можем догнать их!--размахивая мечом, опять закричал он.--Кто не побоится идти со мной?
--Брось оружие врагов!--приказал Главный.--Оно принесет несчастье…
--Им я рассек четверых,--гневно ответил Вол,--им я убью и других!
Он бросился к прибрежным кустам, где была спрятана лодка. Но Главный охотник преградил ему путь.
--Кто смеет пойти против старшего в стойбище?!– крикнул он.
--Я смею!--ответил Вол.--Недобитые враги приведут своих сородичей, тогда все мы погибнем! И, обернувшись к брату, он крикнул на языке родного селения:
--Беги за мной!
 Вдвоем братья принесли и опустили в воду длинную, но совсем легкую лодку.
--Кто еще не боится врагов?!--позвал Вол.
Трое охотников присоединились к братьям.  Пять против десяти--на каждого приходилось по два врага! К счастью, храбрые сыновья Лося владели могучей силой, о которой даже не подозревали. В руках у Вола был бронзовый меч. Точно такие же мечи были у тех, кто спасался сейчас бегством. Но как охотнику нельзя на промысле пролить кровь другого охотника, так нельзя было и пришельцам ударить своим мечом о меч, который достался Волу. Светловолосые были между собой побратимы, и потому мечи их тоже считались побратимами. Проклятие падет на святотатца, меч которого зазвенит о меч содружинника!
 Легкая лодка быстро догоняла тяжелую ладью. Вол понял, что биться борт о борт им нельзя--ударом толстого, длинного весла пришельцы могут опрокинуть их лодку.
--Я перескочу в ладью и буду драться блестящей палкой,--сказал он сородичам,--а вы колите врагов в спину копьями.
Как только нос осиновой лодки подошел под корму вражеской ладьи, молодой охотник перепрыгнул в нее. Бэй так никогда и не понял, почему светловолосые не подняли на него блестящие палки, а старались голыми руками отнять доставшееся ему оружие. Вол отчаянно отбивался, и один за другим под его ударами трое пришельцев повалились на дно лодки. А копья друзей Вола жалили врагов в спину. Еще один желтоволосый упал, бессильно перевесившись через борт. Пришельцы стали отбиваться от копий, а Вол тем временем уложил еще двоих.
С берега была хорошо видна схватка смельчаков с врагами. Две лодки заскользили по воде на помощь сородичам. Но свершилось почти чудо--меч и четыре копья одолели десять мечей! На долю подоспевших осталось немного--добить двух раненых и перевезти тела врагов на берег!  Сыновья Лося стали подсчитывать потери. Они были велики. Оружие желтоволосых наносило раны, которые нельзя было залечить. На тропе, где недавно кипела битва, лежали изрубленные тела сородичей. Двадцать храбрых охотников никогда уже не возьмут в руки копья.
  Зато и врагов уложили немало. Четыре десятка убитых или оглушенных желтоволосых сволокли на лесную полянку. Враг даже мертвый опасен. Охотники верили, что человек после смерти продолжает делать то, что делал при жизни. Надо было обезвредить мертвых врагов, переломать им руки и ноги, выколоть глаза и, искалечив тела, упрятать понадежнее, чтобы они не могли мстить победителям.  Неподалеку от этой поляны ярко зеленело болотце. Люди стойбища хорошо знали, как обманчива его нарядная зелень. Совсем недавно на это место забежал лось. Он попал в капкан и, волоча его за собой, пытался уйти от людей. Охотники видели, как трясина поглотила зверя. Пусть она поглотит и тех, кто покинул свою землянку, чтобы грабить и убивать мирных людей!
Мертвым связали перебитые руки и ноги и на шестах, как носят убитых зверей, отнесли к болоту. Чтобы подойти к трясине, на зыбкие берега положили шесты, на которых притащили врагов, а сверху навалили еловые ветки. Осторожно ступая, охотники попарно подносили тяжелую ношу и, раскачав, бросали в болото. Когда последний враг исчез в трясине, к болоту подошел колдун.
-- Пусть ваши души,--крикнул он,--никогда не отходят от тел!
Охотники трижды повторили его возглас и пошли обратно к берегу озера. Тем временем на поляне женщины, вернувшиеся из своего убежища, палками разворошили окровавленный мох, натаскали сухого валежника и зажгли его. Огонь оберегает людей от всего страшного и опасного, а кровь врага была так же опасна, как живой враг.
Охотники верили, что опасность таилась и в оружии убитых пришельцев. Главный велел утопить оставшуюся лодку и блестящие полосы. В лодке пробили дно и оттолкнули ее от берега. Опасливо берясь за рукоятку, забрасывали оружие подальше в озеро. При каждом всплеске воды люди стойбища издавали радостный крик, и никто из них не догадался, что острые мечи светловолосых служили бы им так же верно, как служили пришельцам. Но Вол побелел до синевы губ, когда Главный охотник, хмурясь, протянул руку к его мечу.
--Нет!--крикнул он, прижимая к груди меч.--Я убил этим оружием много врагов. Теперь оно мое, и я его не отдам.
--Почему ты, безродный,--впервые Главный назвал так приемыша,--смеешь не подчиняться решению старших? Или наши обычаи ты не хочешь считать своими?
 Вол не знал, что ответить Главному охотнику, и молча прижимал к груди полюбившееся ему оружие.
--Ты назвал его безродным, а он мой брат. Значит, и я безродный. Но позволь мне ответить тебе,--выступил на помощь брату Сьюк.
--Пусть скажет,--проговорил подошедший Кабан.– Напрасно ты, Главный, унизил тех, кто предупредил нас о нападении и спас от гибели. Одобрительный гул пробежал по толпе охотников.
--Пусть Мон-Кабан скажет!.. Пусть скажет…– послышалось отовсюду.
Сьюк заговорил:
--Ваш обычай--наш обычай. Разве брат не свершил сегодня великих дел храбрости? Ты, Главный, велишь эту палку, которой Вол убил столько врагов, бросить в воду. Неужели ты хочешь, чтобы она, как рыба, отправилась по воде к себе домой? Ты хочешь, чтобы она привела сюда новых врагов?
Теперь побледнел Главный. Охотники громко зароптали, поверив, что брошенные в воду мечи вернутся к себе на родину.
--Палку, что досталась Волу, надо закопать в песке на берегу озера. Так говорят мои духи,--забывшись, торжественно проговорил Сьюк, как когда-то в родном стойбище у Священной скалы.
--Твои духи? Разве ты беседуешь с духами?– удивленно и встревоженно спросил колдун.--Ведь духи объявляют свою волю только через колдунов.
Сьюк еле нашелся, что ответить.
--Когда я не знаю, что делать, кто-то говорит мне в ухо,--сказал он--.Вот и сейчас я слышу этот голос: «Блестящую палку надо закопать там, где стоит твой брат».
Главный охотник вопросительно взглянул на колдуна селения.
--А что говорят твои духи?
--Они подтверждают то, что сказал Мон-Кабан,– поспешно ответил колдун.
Сьюк подошел к Волу и, шепнув на родном языке:
--Не будь глупым,--взял из его рук меч, выкопал им неглубокую ямку между корнями сосны, положил туда оружие и закопал его ладонями.
Это было надежное место. В любую темную ночь Вол сумеет найти эту сосну.










                Г Л А В А  40

  Теперь пора было проводить в последний путь своих покойников. Люди верили--будет время, и те, что сейчас остались в живых, встретятся с навсегда покинувшими стойбище сородичами. Потому и проводы ушедших не должны быть печальными. Их надо получше накормить и непременно напоить «веселым напитком».  Только два дня назад пировали, провожая невест, а теперь привелось опять прощаться. Мертвых перенесли на полянку, где высился истукан и где лежали засыпанные землею ушедшие раньше родичи. Вбили два кола, привязали к ним жердь и, прислонив к ней спинами, усадили мертвых, уже переодетых в наряды, в которых они в свое время ходили свататься в северное селение. В этой праздничной одежде их полагалось уложить в могилу.
Странное зрелище представляли собой обряженные для погребения покойники. Голова почти у каждого была туго обмотана полосками бересты, и только бороды виднелись из-под ее рядов. Враги, нанося удары страшными мечами, обрекали свои жертвы на том свете оставаться с рассеченным черепом. Но женщины помогли беде «ушедших», обернув головы убитых берестой и проделав в ней отверстия для глаз. Охотники положили на колени мертвецам луки и стрелы, а в правую руку каждого дали копье. Рядом с Глазом Вол поставил капкан, чтобы старик мог продолжать заниматься своим любимым дело.
 Охотники сели по сторонам и напротив, образуя вместе с мертвыми замкнутый круг, означавший, что сейчас нет различия между живыми и ушедшими из жизни. Женщины в праздничных нарядах сели отдельным кругом. Растерзанную брачную одежду Шуги заботливо прикрыли шкурой рыси, и каждая из женщин и девушек подарила ей какое-нибудь украшение: красиво сплетенный ремешок, сшитые вместе разноцветные кусочки меха или блестящие камешки. Девушки сплели из цветов венок и, подвесив к нему пестрые перья, надели на голову Шуги, чтобы скрыть на ее лице следы жестоких побоев.
Мертвые скоро встретятся с ранее ушедшими, и живые спешили передать свои просьбы, наказы и последние новости. Сын поручал рассказать умершему много зим назад отцу, что теперь у того есть два внука, и просил послать им здоровья. Охотники извещали об удачах и неудачах на промысле, напоминали, чтобы ушедшие старики позаботились послать побольше добычи. Всякий раз просьб и поручений набиралось очень много. Но сегодня, когда чуть не половина охотников навсегда покинула землянки, было не до этого. Горе было таким тяжелым, что забылись каждодневные заботы.
Угрюмые и молчаливые сидели охотники в одном кругу с мертвыми, а женщины с трудом удерживали слезы--многие из них потеряли кто мужа, кто сына. Когда на днях отдавали невест южным соседям, выпили весь запас «веселого напитка». Теперь пришлось занять его в долг у Большого предка. Долбленую березовую колоду, доверху наполненную напитком, выкопали из земли у подножия деревянного истукана, пообещав к следующему празднику вернуть взятое. Колдун смочил напитком губы изображений, вырезанных одно под другим на столбе.
--Отец наш, самый старый и самый лучший,-- торжественно провозгласил он,--прими дар своих детей.
 Потом колдун неторопливо обошел ряды невысоких столбиков, которыми отмечались места, где были зарыты покойники, скупо обрызгивая около них землю.
--Ушедшие от нас старики,--хором повторяли охотники,--возьмите наш дар и примите к себе своих детей.
Напоив «стариков», колдун пригубил сам и передал сосуд Волу. Тот сидел рядом с Глазом, и на его обязанности было смочить губы мертвеца «веселым напитком», после чего он сам сделал один большой глоток и передал сосуд соседу.  Когда сосуд обошел круг, колдун опять наполнил его обжигающей рот жидкостью и снова подошел к Большому предку. Теперь он заговорил с ним уже не так почтительно.
--Зачем, самый старший отец, ты допустил врагов напасть на своих детей?--сердито закричал он, опять смачивая губы истуканов.--Ты должен был послать бурю и затопить их ладьи.
 Повторяя те же укоры, колдун скупо, по нескольку капель еще раз полил столбики, под которыми лежали захороненные сородичи. Напиток был крепок, и вскоре провожающие вначале тихо, а затем все громче стали переговариваться друг с другом. Сьюк видел, как багровело лицо упорно молчавшего Вола, настороженно прислушивавшегося к выкрикам других охотников. У самого Сьюка на этот раз сильнее, чем двое суток тому назад, кружилась голова. Третий раз подошел колдун к деревянному столбу.
--Зачем ты позволил погубить столько своих детей?!--уже с яростью кричал он.--Разве мы не заботились о тебе? Когда приходили южные соседи, разве я не поил тебя «веселым напитком»? А ты, неблагодарный, допустил, чтобы столько наших братьев погибло от рук врагов?
Пошатываясь, колдун отнес сосуд к резным столбикам, вернулся к истукану, сел на корточки и по-собачьи начал рыть землю перед каменным помостом.
 «Зачем он это делает?»--подумал Сьюк, наблюдая за колдуном. К его большому удивлению, колдун вытащил толстую суковатую палку.
--Вот тебе за то, что погубил столько наших братьев! Вот тебе за твою вину!
И с этими словами он стал колотить палкой Большого предка.
--Бей его сильнее! Бей!--послышались пьяные крики охотников.--Какой он отец, если не уберег своих детей!
 К яростным выкрикам охотников стали примешиваться вопли и плач женщин. Сначала они только перебирали пальцами распущенные вдоль плеч волосы, затем начали дергать и вырывать целые пряди. Громче всех звучал звонкий голос Смеющейся.
--Зачем, Шуга, ты ушла такой молодой и не успела порадоваться жизни?--обливаясь слезами, кричала женщина.--Вот у других есть дети, а кто тебя станет веселить? Скучно тебе будет, Шуга!
Продолжая громко рыдать, Смеющаяся выбежала из круга женщин, вбежала в круг охотников и бросилась на землю перед телом своего названного отца.
--Разве ты не был лучшим ловцом, старый Глаз?– стала причитать она.--Разве мы не любили тебя? Ты жалел меня, когда твой сын ушел к старикам!!--Смеющаяся билась головой о землю.--Бывало, я ночью плачу, и ты тихонько плачешь… А как ты радовался, когда Вол стал моим мужем, ты полюбил его, как родного сына…
 Скоро за Смеющейся и другие женщины перешли в круг охотников--кто плакал по мужу, кто причитал у ног сына. Охотникам тоже было чем вспомнить убитых. Они громко перечисляли, сколько оленьих шкур, медвежьих когтей и волчьих клыков добывали те, что сейчас неподвижно сидели перед ними. Долго разносились по лесу выкрики, причитания и плач.
Только когда заходящие лучи солнца начали окрашивать верхушки сосен и елей, люди стойбища, поддерживая друг друга, побрели к своим землянкам. Мертвые остались сидеть на поляне под защитой Большого предка. Завтра вернутся сородичи и закопают их в землю.
 Почти в каждой землянке на том месте, где раньше спал убитый, лежал вынутый из очага камень. Люди верили, что умерший, пока не зарыто его тело, по привычке может вернуться к себе в землянку. Положенный на спальное место камень помешает ему, и он уйдет обратно на кладбище. У входа в жилище не позабыли воткнуть палку из осины. Если мертвый придет, она преградит ему путь, а когда он в ярости станет грызть палку, горький вкус осиновой коры отпугнет его.
 Не было осиновой палки перед землянкой Кабана, и очажный камень не лежал на спальном месте. Смерть не коснулась жилища мастеров. Утром, когда Сьюк проснулся, Кабан уже сидел за своей излюбленной шлифовальной плитой. Услышав за спиной шорох, он повернул заросшее волосами лицо к юноше.
--Наше селение потеряло половину охотников,-- сказал он с укоризной,--а ты все по-прежнему думаешь уйти с Волом к себе на родину.
Сьюк так растерялся, что не мог вымолвить слова. Ему сразу стало холодно, словно он выскочил из теплой землянки на сильный ветер.
--Кто сказал тебе?--прошептал он, с ужасом думая о том, что же теперь будет.
--Ты сам,--с той же укоризной ответил старик.
--Я никогда никому не говорил об этом.
--Ночью во сне ты часто рассказываешь мне обо всем, что думал и что делал за день… Куда унес ты вчера утром два своих отбойника?
Льок промолчал.
--Скажи, Мон-Кабан, ведь тебя спрашивает старший.
Сьюк рассказал, как вчера они с братом совсем собрались уходить и как остались, увидев чужие лодки.
--Я так и подумал, когда ты прибежал с известием, что идут враги,--подтвердил старик.--Твой брат великий воин. Он спас наших людей от гибели…
Медленно водя взад-вперед по мокрой плите, обсыпанной мельчайшим белым песком, тонкий сланцевый нож, старик задумался, нет-нет да и поглядывая на помощника.
--Пойди скажи Волу, чтобы он пока не собирался уходить. Охотники недовольны Главным. Сегодня будем держать совет.
Сьюк пошел в землянку Глазу. Когда он увидел почерневшие от копоти камни очага, лежавшие там, где совсем недавно спали Глаз и Шуга, в глазах его сверкнули слезы. Он утер их кулаком и повернулся к Волу и Смеющейся.
--У маленького зайца большие уши,--сказал он Смеющейся, показав на ее сына, сидящего у очага.
 Женщина тотчас послала мальчугана за хворостом, и Сьюк, смущаясь, рассказал, как Кабан узнал их тайну.
--Старый мастер сказал, чтобы мы пока не уходили,– закончил он свой рассказ.
--Неужели он думает, что мы можем уйти, когда тело отца еще не покрыли землей?!--рассердился Вол.
Смеющаяся встревожилась.
--Плохо, что старик узнал,--проговорила она,– страшная кара ждет вас, если он расскажет об этом на совете.
--Он не расскажет,--тихо ответил Сьюк.--Он не хочет нам зла.
Сьюк еще долго сидел с братом и Смеющейся у очага, и к полудню вместе с другими они пошли к мертвым.  Суковатыми, толстыми палками мужчины взрыхляли землю на полосе шириной в человеческий рост и длиной, достаточной, чтобы уложить в ряд всех убитых. Женщины сгребали землю берестяными корзинами и выносили ее на край могилы. Когда яма была вырыта на полроста взрослого человека, на дне ее расстелили оленьи шкуры и стали укладывать погибших охотников, одного подле другого.
У тела Глаза положили капкан и копье, на грудь--лук и две стрелы. Тем, кто любил рыбачить, не пожалели отдать навсегда хорошую острогу, а птицеловам клали под пальцы пучок волосяных петель. Долго длился обряд погребения. Погибших было много, и казалось, не будет конца наставлениям, просьбам и наказам. У сородичей не было тайн друг от друга, и каждый по очереди высказывал все, что думал и что хотел передать с «уходящими» тем, кто умер уже давно.
 Тело Шуги хоронили ее сверстники. Девушку положили в могилу, вырытую в ногах ее матери. С ней долго разговаривали и те, кому предстояло в ближайший год уйти в замужество на юг, и те, кто собирался привести с севера жену. Молодежь поручала Шуге побывать у соседей, разведать, какие женихи и невесты в южном и северном селении и кого из них лучше выбрать в дни сватовства. Пусть Шуга все узнает, а потом придет к каждому из сверстников и расскажет ему во сне, как поступить. Когда все поручения были переданы усопшим, тела их обсыпали красной охрой. Люди верили, что окрашенные в цвет крови тела умерших будут защищены от дряхлости, болезней и непонятного вечного сна.
 Вечером на той же полянке, где зимой обсуждали, что делать, чтобы избавиться от страшного волка, опять собрались люди стойбища. Сейчас было особенно видно, как много убыло охотников. С тревогой глядели женщины на горстку мужчин. Нападут новые враги – немного найдется у селения защитников. В стороне от всех, окруженный лишь братьями, угрюмо стоял Главный. Охотники громко хвалили Вола, не давшего врагам уйти от расправы, вспоминали, как отважно прыгнул он в ладью врагов. Если бы Вол послушался Главного охотника, светловолосые добрались бы до своих, и тогда новые ладьи с воинами приплыли бы мстить за убитых.
Все громче и громче говорили о том, что для стойбища будет лучше сменить Главного охотника, и смотрели при этом в сторону Вола.
--Ты хочешь быть Главным охотником?--тихо на родном языке спросил Сьюк брата.
--Я хочу уйти на родину,--едва шевеля губами, ответил Вол.--Ты такой хитроумный, придумай, что сказать.
--Что я придумаю?--беспомощно развел руками Сьюк.
 Чем чаще произносилось имя Вола, тем больше хмурился Главный охотник и тем теснее окружали его братья.  Запрокинув голову, чтобы видеть всех, старый Кабану зорко следил за лицами говорящих и прислушивался к каждому слову. Старик понимал, что раздоры в стойбище могут плохо кончиться. Вдруг Главный вздумает выселиться вместе со своими братьями в глубь леса на речку? Тогда селение на долгое время станет совсем малолюдным. Слабых не уважают, и соседи перестанут считаться с ними. Что будет с родом?! Вот почему, когда один из охотников выкрикнул, что Главным охотником надо выбрать Вола, Кабан поднялся со своего места и, с трудом волоча больную ногу, торопливо вышел на середину круга.
--Хорошие слова сказал ты,--обратился старик к крикнувшему.--Вол великой храбрости охотник! Но нам надо позаботиться, чтобы среди нас было побольше воинов. Пока наши мальчики станут охотниками, пройдет много лет, а ведь враги могут напасть куда раньше. Пошлем Вола и Мон-Кабана на их родину. Может быть, не всех в их селении перебили враги? Пусть братья скажут своим родичам, чтобы они переселились к нам? Пищи у нас хватит вдоволь на всех!
Как и ждал мудрый старик, Главный охотник и его братья дружно одобрили совет мастера. Обрадованный Вол тотчас же согласился пойти на север звать родичей. И хотя многие озабоченно хмурились, никто не стал спорить. Что делать, когда за одно утро защитников селения стало вдвое меньше?
--Пустите со мной Смеющуюся,--опять заговорил Вол.--Женщины больше поверят женщине.
Все посмотрели на Смеющуюся, по ее просиявшему лицу было понятно, что она согласна.
--Сын ее пусть останется у нас,--сказал один из стариков.--Сердце матери будет стремиться к своему ребенку. Смеющаяся приведет к нам Вола, и Сьюка, и тех, с кем они провели детство…
 Радость сбежала с лица Смеющейся и тогда старый Кабан подошел к ней и тихонько шепнул:
-- Не горюй, я позабочусь о мальчике. Даже если ты не вернешься, сын вырастет храбрым охотником…
 И вот опять, как полгода назад, перед братьями с утра до вечера мелькали деревья. Но тогда перед глазами беглецов были толстые сучья, а теперь братья и Смеющаяся видели перед собой тонкие, заросшие длинными прядями лишайника ветви--сейчас они шли с юга на север. Нелегко брести по топким болотам, пробираться сквозь чащу молодого ельника, карабкаться по каменистым кручам, огибать извилистые берега бесчисленных озер. Но если знаешь, что приближаешься к родному селению, если веришь, что твой приход принесет пользу сородичам, то разве ноги будут чувствовать усталость?
 Родное стойбище становилось все ближе и ближе…