Надя-Надежда

Не помню, когда впервые услышала о ней, наверное, давно, а, впрочем, это не важно. Так или иначе, я всегда чувствовала ее присутствие. Иногда мне казалось, что она совсем близко, иногда – неимоверно далеко. Сначала я очень уважала ее. Надежда… Да, да, именно так, с большой буквы и дрожью в голосе, никак иначе. Я так гордилась тем, что она у меня есть, старалась ни с кем о ней не говорить, боялась – отнимут. Часто, слушая истории о том, как у других людей она пропадает, теряется, умирает, я не могла понять, как такое возможно. Вот же она тут, рядом со мной. Такая большая, светлая, с ясными глазами. Нет, не может этого быть. Не может этого быть никогда, чтобы она вдруг исчезла.
Через некоторое время я настолько привыкла к ней, что стала называть Надей. Если что-то не ладилось, я журила ее. Дальше – больше. Я начала кричать на нее, говорить, что она глупая, стесняться. «Ну, ты же есть у меня! Зачем-то же ты есть! Ты должна что-то сделать!». Мне казалось, что она ограничивает меня. Крылья, которыми она была для меня раньше, превратились в огромные ходули, мешавшие ходить, вызывавшие смех окружающих. Надька…
Я растеряла ее в смраде клубов, суете баров, толкотне квартир, пустых разговоров с чужими людьми. Последний раз я видела ее пьяной, она лежала и бормотала что-то неразборчивое. На ее когда-то ясных глазах была пелена бессмысленности. Она похудела, высохла, выцвела, поблекла, обмелела.
А потом она ушла, совсем, и я придумала свой вариант поговорки: «Надежда умирает. Точка». Ощущения от случившегося были странными. До этого момента мне казалось, что от нее тесно и душно. Стоит избавиться от нее и все вокруг, прекрасное и удивительное, заиграет новыми красками. Откроются новые горизонты, расширятся пределы. Но после того, как она исчезла, я вдруг с удивлением обнаружила, что кроме нее ничего и нет, пустота, вакуум. Что все те слова, которые я воспринимала столь серьезно, которые проговаривала много-много раз вслух, будто хотела оживить, без нее стали пылью, заполнявшей комнату, бессмысленной, глупо брошенной, мешавшей дышать. Она не была моей клеткой, клеткой оказалась жизнь без нее. Она не закрывала собой и мешала увидеть все, она и была этим всем.
После этого было долго. Бесконечное долго. Оно начиналось утром, продолжалось днем, перетекало в вечер, ночь, потом дни стали путаться, и разница между ними исчезла. Это было каким-то тоскливым марафоном одинаковых картинок, среди которых был дом. Большой и темный, в нем было много людей, все сидели молча и чего-то ждали. Почему-то я была уверена, что найду ее там, но они сидели поодиночке, надежды ни с кем не было. Я заговорила с женщиной, потом с мужчиной, снова с женщиной и так дальше. Меня интересовало только одно. Где она? У кого-то ее забрал умерший муж, у кого-то – больной ребенок, у кого-то – родители, у кого-то – отчаяние. У всех них ее забирали. И только я своевольно прогнала ее. В это мгновение мне стало так стыдно, что это чувство сначала парализовало, а потом, словно ударом тока, вывело меня из долгого сна. Я проснулась с твердым желанием найти и вернуть ее.
…
Она стояла под дождем на мокром тротуаре, в каких-то непостижимых лохмотьях и просила милостыню. Но кружка была пуста. Люди спешили по своим делам, им не было дела до надежды, они забыли о ней.
Я взяла ее за руку и повела домой, постепенно дождь перестал. Когда мы подходили к подъезду, солнце уже бойко пробивалось сквозь тучи, разбрасывая по земле причудливые блики. Входя, я пропустила ее вперед, захлопывая дверь, я заметила, как за нами прошмыгнул еще кто-то. Это была вера.