Дежавю. Часть 5. Последняя

Сборы прошли как во сне. Почти не разговаривали. Краткие комманды от Бабушки или Иды: подай, принеси, помоги - вот и все общение.
Ночью спали только близнецы. Бабушка молилась. Ида с Иденом ушли в сарай. Это была их вторая и последняя ночь вместе, наполненная слезами и страстными ласками.
- Найди меня, когда все кончиться, - с мольбой шептала она.
- Я найду, я найду тебя, - точно клятву, твердил Иден.
- Найди меня! - слышал он крик с уезжающего грузовика, крик летящий, казалось, в самое небо и сердце его.
- Я найду, я найду, - повторял он, свернувшись комочком от разъедающей душу непрекращающейся боли, лежа на матрасе, который еще два дня назад они набивали сеном вместе, и сжимая в руке тонкий, нежно пахнущий батистовый платок с его именем, подаренный Идой  на прощание. И опять жутко, невыносимо жутко ломило голову.

Копенгаген, 2015 год

- Я найду, я найду, - метался в бреду Иден на диване в своей разгромленной после вчерашней вечеринки квартире.
- Иден, Иден, - звал чей-то знакомый голос, и он ощутил запах духов, оставленных Бабушкой.
- Ида! - вскрикнул он и очнулся. Перед ним стояла Анита.
- А Ида, где Ида? – он вскинулся на диване, тревожно оглядываясь вокруг.
- Какая Ида, Иден? Здесь никого больше нет. Тебе снилось что-то?
- Снилось? – дернулся Иден. – Сколько времени сейчас?
- Десятъ вечера, а что?
Иден ничего не понимал. Как он очутился у себя в квартире? Когда ушел из домика из подвала? Когда переплывал Волгу? Переправился в Данию?
- А год, какой сейчас год?
- Да, ты здорово перебрал, - посочувствовала Анита, - 2015-ый, а ты думал какой?
- 1941. – Иден откинулся на диван в полном недоумении. Целый кусок жизни длиной в месяц-полтора развернулся перед его глазами пока он спал... час? И чья это была жизнь? Его? Его предка? Его предыдущая жизнь? Чья? – Целый поток вопросов всплыл в голове, но у кого было спрашивать?
Тонкий запах, исходящий от Аниты, насторожил его.
-Запах! Что это за запах? – вскинулся он снова.
Анита открыла сумочку и достала знакомый флакончик.
- Мои духи, - сказала она, - они привели тебя в чувство. Они достались мне от моей мамы, а ей – от ее, и кажется дальше по женской линии от моей пра-пра-пра-пра-бабушки, она была баронессой. Сейчас таких не производят.
Ошеломленный Иден замер.
– Ты знаешь историю своей семьи? Что-нибудь? Начиная со Второй мировой, скажем? Могла бы рассказать мне?

- Надо же, - среагировала Анита, ирония и обида прозвучали в голосе. - Вот когда ты захотел узнать обо мне! Через 20 лет! А ты знаешь, что никогда не интересовался подробностями моей жизни, когда мы были вместе? Хотя и сейчас ты интересуешься не мной, - заключила она горько. Ну, да ладно. Итак, что я знаю.
Глядя задумчиво на огонь свечи, Анита начала свой рассказ.

Я знаю, что моя прабабушка, поволжская немка, была депортирована в начале Второй мировой в Российскую республику, называемую Казахстан. Тогда всех российских немцев вывозили из прифронтовых территорий по подозрению в нелояльности к Советскому режиму. Везли, в основном, в Сибирь. Сам понимаешь, что это такое. Люди умирали, как мухи. Моим еще повезло, что они попали в Казахстан. Хотя и жара неимоверная, но больше шансов выжить. С прабабушкой были трое ее внуков, причем старшая, моя бабушка, была беременна тогда моим отцом, кстати, Иден тоже. При родах она умерла.

- Ида умерла, - прошептал Иден. Он не мог понять, что с ним происходит. Молча подошел к буфету, достал небольшой ларчик, где от деда его со времен войны сохранились две вещицы, к которым он, по рассказам отца, относился как к святыням: небольшой флакончик духов и нежный батистовый платок с вышитым именем, Иден.

Анита молча достала свои духи, потрясенная не менее Идена. Две идентичные бутылочки, пахнущие одинаково, стояли на их ладонях.
- Что это такое, Иден, ты можешь объянить?


1942 - 1952 годы


- Ида умерла, - шептал Иден, переплыв Волгу и сидя в мокрой одежде на горячем сухом Волжском берегу. На июльской жаре его трясло, как в мороз.
- Ида умерла, - разъедало душу отчаяние, и он как в бреду вспоминал вопросы немецкого офицера, как в бреду помнил тряску в машине, перелет в Германию, а потом в Данию.
Он не мог объяснить себе, откуда пришло к нему это веяние смерти, горестное знание о ЕЕ смерти.
- Ида умерла, - постоянная эта боль не отпускала, сидел ли он в своем оффисе за написанием очередной статьи или на пирушке с друзьями, раздевая очередную девчонку. Женщины превратились в безымянный поток лиц и тел. С трудом отличал он одну от другой, находясь в постоянном подпитии. "Не все равно", мелькало в голове. Иды не было среди них.
Он приходил в себя только когда доставал из буфета маленький ларчик, вдыхал, не открывая, запах флакончика, чуть касался пальцем легкого батистового платка.  Слезы текли по глазам., он не замечал их. Стоять так он мог часами, точно общаясь с кем-то невидимым. Только в такие минуты он превращался сам в себя,только в такие минуты он становился прежним Иденом.
Семейная жизнь не привлекала. Он не видел Женщину, видел лишь машину, исполняющую его нужду, и только. И кого мог привечь он, вечно полупьяный, грубый и угрюмый мужлан.
Но одна неожиданно привлеклась и осталась, хотя он и не звал. Но и не возражал: в конце концов, нужен был кто-то и еду сготовить, и прибрать, и за ним присмотреть. Тело разваливалось, но ему было все равно. Мама прожила недолго, видя его таким. Сначала инсульт, а потом смерть забрали ее. Он осознавал свою вину перед матерью, но сил остановиться не было.
Жена, как он называл ту, что осталась в его доме, неожиданно родила ему сына. Это известие отрезвило его ненадолго, после чего он впал в еще большую депрессию, и запои уже не прекращались.
В тот день, последний в его жизни, он долго стоял перед открытым ларцом, плача и шевеля губами, точно молясь. Потом упал. Прибежавшая на шум из кухни жена, нашла его умирающим, лежащим рядом с буфетом.. "Я найду тебя", - было последнее, что расслышала женщна, родившая ему сына.

2015 год

- Я найду тебя, - прошептал Иден, держа на ладони маленький флакончик с духами.
- Что ты шепчешь, Иден? - переспресила стоящая напротив с таким же флакончиком, Анита. - Что ты увидел?
Он многое мог бы рассказать ей теперь. Он мог бы рассказать, как будучи ребенком, часами простаивал у флакончика с духами, вдыхая странный его аромат, как слегка касался пальцами нежного платка, где, он знал, было вышито его имя.
Мог бы рассказать, как летел над линией фронта и был ранен. Мог бы рассказать, как  худенькая девушка, почти подросток, тащила его в сарай и лечила рану на голове.
Мог бы даже описать легкими штрихами две единственные их ночи. Он многое мог бы рассказать и объяснить ждущей его ответа Аните. Только одного не мог понять и объяснить он: его дед, умерший задолго до его рождения и он сам - одно и то же лицо? Или у него совсем поехала крыша?

- Так бывает, Анита? - спросил он, закончив рассказ, - или я полнейший идиот?


Разговор затянулся до утра. Казалось, что канувшее прошлое, обжегшее их предков (или их самих?) более, чем 70 лет назад, вернулось, чтобы безжалостно обжечь их души снова.
- Но так не бывает! - время от времени вскрикивал Иден.
- Бывает, - успокаивала его Анита, слегка касаясь рукой его руки.
- Ты знаешь, почему я здесь, в Копенгагене, сегодня? Моя Прабабушка София (мы называли ее Пра) прожила долгую, насыщенную жизнь. Она умерла в возрасте 100 лет, в совершенном уме и здравой памяти. И умерла-то просто от усталости, сказав: Я все сделала для вас, мои хорошие, пора мне на покой. Сказала и умерла на следующий день. Так бывает, Иден!
Когда я родила моего (нашего!) сына, я могла продолжать учиться только потому, что в Йену приехали мама и Пра. Они помогали мне с малышом. Поэтому я могла закончить университет с отличием. У нас с Питером своя клиника в Берлине.
- Ты сказала раньше, что ты медсестра, - удивился Иден.
- Для тебя это было важно в тот момент или сейчас? - сыронизировала Анита и продолжала. - Ты знаешь, что у меня есть младшая сестра? Ее назвали Ида по просьбе Пра. Перед своей смертью, Пра подозвала меня к себе и сказала: "Аниточка, я очень прошу тебя, когда Иде исполнится 17 лет, познакомь ее с твоим Иденом. Пожалуйста, ради меня!"
- Я не познакомила вас, как ты понимаешь. Я была еще зла на тебя и не хотела, чтобы моя сестричка - с таким подлецом... Извини, - вскинула она глаза на Идена. - Так вот, месяц назад Питер попал в автомобильную катастрофу. Нет, не волнуйся, он выжил, и уже поправляется, - быстро добавила она, увидев встревоженное лицо Идена. - В общем, я подумала, что жизнь так коротка, и никогда не знаешь, где тебя подкараулит твой конец. Это только Пра знала. - Она отвернулась и несколько мгновений смотрела за окно, наблюдая первые проблески рассвета.
- У меня есть фотография Иды с собой, хочешь взглянуть? Отзовется ли что-то в душе твоей... Но имей ввиду: она замужем, и счастлива. У них трое детей.
- Дай фото, - голос прозвучал хрипло, и к концу короткой этой фразы сорвался совсем.
На фотографии была Ида! ЕГО Ида, только старше. Улыбающаяся и счастливая она прижимала к себе двух близнецов, а девочка постарше, тоже улыбающаяся, стояла рядом.
- Я должен видеть ее! - вскричал он, прижимая к себе фото. - Я должен видеть ее! Должен! - он пронзительно смотрел на Аниту, словно стараясь загипнотизировать ее. - Должен! - вся боль двух его так странно сложившихся жизней била по сердцу. - Я дожен ее видеть! - он рухнул на стул, голова упала на руки.
- Прости меня, - прозвучал кротко голос Аниты. Я тоже не знала, что так бывает. - Она вряд ли что-то вспомнит, даже увидев тебя. Это очень редко, когда человек вспоминает свою прошлую жизнь, ты же понимаешь...
Иден не поднимал головы. Он нашел ее! С помощью Бабушки Софии, но нашел!
И потерял.
- Я уведу ее! Разобью брак и уведу! - бил он по столу кулаком.
Анита молчала.
- Она не вспомнит, Иден! И она совершенно счастлива в браке, - добавила тихо.
Двое сидели у стола. Разговор смял и потряс их обоих. Их семьи, жизни их самих, предков ли, так странно переплетенные... Ночь размазалась по стенам и утекала в рассвет, забирая с собой промелькнувшие тени прошлого. Время теряло свои вехи, расплываясь вместе с этой странной ночью, оставляя лишь слабый контур событий и фактов, как волна отлива оставлаяет за собой тонкую линию на песке, тающую на глазах. А рассвет вовсю разливался по улицам города, наполняя комнату новым светом, новым и вечным, как вечна музыка, как вечна сама жизнь.