14. Живое и мёртвое

Кто из нас не хотел бы, чтобы его желания исполнялись словно по воле богов? Кто из нас не мечтал, чтобы только по одному его слову перед ним предстали бы въяве все мыслимые и немыслимые богатства мира? Кто из нас не отдал бы самое дорогое из того, что имел, чтобы хоть на миг обрести это удивительное свойство? Но совсем немногие из нас, предложи им такую возможность случай, задумались бы, а что именно они отдадут и что обретут взамен на самом деле.

На земле Гейры люди поклонялись разным богам и многие превыше всего ценили тех, кто давал им шанс обрести жизнь вечную, и лишь те из живущих, кто предпочитал не откладывать на далекое и непонятное «потом» неведомое при жизни блаженство, и жаждали получить его непременно сейчас, оставались поклонниками земных божеств. Такие люди приписывали своим богам совсем иные качества, присущие скорее демонам, иссушавшим людей своей непомерной «заботой», а существам, истинно ведущим в мир вечный, зачастую давали совершенно приземленные прозвища. Вот и одна из них – богиня Х'Та, всем известная и всеми любимая богиня мечты, приводящая людей в мир духовный, почиталась большинством как исполнительница земных желаний людей и хранительница домашнего очага, хотя на самом деле была скорее привратницей или ключницей у ворот совсем иного дома.

В народе богиня Х'Та считалась молочницей, удивляющей людей своим умением добывания целебного молока у диких животных. Непростое это было дело – получить молоко у молодой самки горного тарха, которым она кормит своих драгоценных детенышей, или испросить молоко у свирепой волчицы ночных стран Дальнего моря. Это, действительно, было по силам лишь богам или их преданным слугам, наделенным особым благоволением своих владык. А потому удивительное искусство общения с дикими животными было природным даром лишь тех, кто служил этой вечно юной богине истины и простоты, которую в народе чаще всего именовали коровой1.
Богиня властвовала не только над животными, которыми щедра была земля Гейры, вольные птицы и жители морских просторов находились под ее покровительством и опекой.  Простые люди почитали ее также защитницей от диких зверей, но лишь немногие из них знали, что ее основной заботой было как раз обратное – уберечь невинных животных от людской жадности и непомерного гнева. А потому многие охотники, знахари и травники были ее преданными служителями и защитниками наших младших братьев.

Именно так, даже самые свирепые дикие звери на деле оставались для людей меньшими братьями, но понимали это только те из людского рода, кто и в диком звере видел человечность, а в тех людях, которые, казалось, давно уже потеряли людской облик, но на самом деле оставались обычными напуганными детьми, которым жестокое желание властвовать над живыми затмило разум, различал людей. Худшими из таких представителей рода людского были жестокие охотники племени кхаллов – жителей равнинных степей Вольного края. Немногим лучше их были гоны – бесстрашные воины Заречного края, а самыми добрыми оставались шоты – добрые пастыри диких кочевых племен Края заплутавшей ночи2. Но были на земле Гейры и те, кто не нуждался в орудиях принуждения и лова, а добывал драгоценные лекарственные средства всего лишь относясь к зверям по-доброму, как к людям, с уважением их прав и привычного образа жизни. И хотя чаще всего занимались этим делом мужчины, но подлинных высот в нем достигали лишь женщины, которые относились к животным, словно к своим детям. Может, потому им и не было равных в этом деле? Вот об одной из таких удивительных умелиц и пойдет речь в этой сказке.

Таша была простой служанкой в Доме творчества богини Х'Та. Ее основной заботой было выполнение мелких просьб пришедших для отдохновения посетителей и иногда еще – посильная помощь умелым мастерицам самого известного в Хараме дома чудес. Среди прочего богиня Х’Та покровительствовала певцам, и усердные слушатели ее сокровенных напевов были самыми преданными ее почитателями. Богиня пела неслышно, но некоторые люди, обладающие даром ощущать незримое, утверждали, что могли слышать, как тонкий голос божественной музыки открывался им изнутри. Такие люди не просто обладали даром воспринимать сокровенное, но более того, они могли истинно являть его на свет, не убавляя и не прибавляя ни единого звука. Таких умельцев еще называли слугами Мене – неведомого божества дальнего Зарра, а в просторечии звали менешелями – носителями священного звука Ме, с помощью которого, как они полагали, и был создан весь Предвечный мир.

Юноши и девушки, с самого раннего детства открывшие в себе способность к чудесному звуку, отдавались ему и становились проводниками божественного света и чистоты, который являлся в мир через каждого преданного хранителя. Носителями Ме становились не сразу. Бывало так, что ребенок долгие годы носил этот звук в себе и, чтобы не отвлекаться на грубые звуки земного мира, оставался глухим к его разнообразным проявлениям. Зачастую такие дети теряли и речь, или оставались простыми молчальниками, обретая во внутренней тишине гармонию и покой, отдавая себя во власть Единого и слушая только Его голос. Такие люди пребывали в непрестанном внутреннем диалоге с тем, кого почитали себе настоящим Отцом, и никакие богатства земного мира не могли бы заставить их отказаться от общения с тем, кто был для них всем. Никакие иные заботы не отвлекали их внутренний взор и не мешали видеть главное – то, что и было единственно подлинным в этом притворном мире. Дети, правда, не могли удержать этот волшебный звук внутри и зачастую открывались, испуская его наружу единым целым. В такие дни многие счастливцы стремились приблизиться к ним и старались, чтобы мелодия божественного звука коснулась их ушей хотя бы краешком, неслышным дуновением божественного дыхания и света.

Ладья Ме или мелодия, как ее называли люди, незримым образом приходила в людскую гавань и оставалась в сердцах людей надолго, а у тех, кто мог хранить ее в себе вечно – навсегда. Такие люди и становились проводниками божественной благодати и долгое время несли ее с собой, пока, наконец, не наступал тот миг, в котором человек умирал и на свет рождалось иное существо, названия которому не было на языке людей. Впрочем, мудрецы называли таких проснувшихся «анну» и говорили, что в них теперь навсегда открылся свет Творца и они никогда более не умрут, даже если покинут свое земное тело. Так анну становились преданными служителями Единого бога, над которыми покровительствовала Его духовная суть, которую люди называли богиней Х’Анну или Х’Анной3. Познавшие суть люди говорили, что в ней проявляет себя Дух Единого и что она остается лишь той, кто несет в себе его дуновение – Ах, частью которого является дух всех людей, живущих на земле Гейры. О тех, в ком дух Творца пробился на свет, еще говорили, что они живут «с ахом» и называли божественным именем Сах, а тех, в ком дух еще не раскрылся, называли «ахальниками» или попросту «спящими». И такими были большинство из людей, кто жил на земле этого мира, и лишь те, кто проснулся, могли помочь народам выйти на свет из пелены разума, затмившей им дух.

Люди не могли себе даже представить, что они теряли, оставаясь рабами этого мира и его хозяев, которых ошибочно полагали подателями благ. Боги были милостивы – это было верно, но чем именно платил человек, разменивая последние мгновения «жизни» на подлинную вечность, люди не знали. Немногие, обладавшие истинными знаниями, полагали весь этот мир искусной иллюзией, мороком, застилавшим чередой нескончаемых желаний путь людям к настоящей свободе. Что с того тебе, странник, что ты скопил все богатства мира, но не обрел главное – не спас свою бессмертную душу? Разве заберешь ты с собой в мир иной свои богатства? Разве там, за чертой, где нет ничего живого, они станут тебе служить? Нет. Люди не знали главного, полагая его всего лишь домыслом недалеких умов, которые отказывались от земного блага в пользу не ведомого никому на земле блаженства. И они были правы, отчасти, потому что все, что мог понять в этом мире человек – так это лишь то, что этот мир ему был чужим.

Разве люди были его исконными жителями? Разве были они приспособлены для него лучше прочих? Нет. Они не умели летать как птицы, плавать как рыбы, жить в иных сферах подобно богам. Люди были слабы, но все же обладали тем, чего не было ни у одного из существ, населявших Гейру. Они обладали душой – частичкой Единого Бога, который и был для них всем. И незнание этой простой истины делало их участь печальной. Кем ты почитаешь себя, человек? Разве ты – это только тело, которое нужно кормить, одевать и ублажать до потери разума? Разве ты – то, чем ты стал при жизни, чего добился в этом материальном мире? Разве ты – каменщик, плотник или горшечник? Нет. Ты – раб своих желаний и раб того, кому служишь, чьи желания выполняешь, даже не осознавая того. Ты – тот, кто сам строит свою судьбу, отдавая на долю своего выбора волю того, кому принял решение служить, нести долг истины или неправого дела. Или – или. Третьего не дано.
Только так – служителем Ясного Ме, Предвечного Х’Аллы или Праведного Х’Аммы4 является каждый истинный Сын своего Отца, и служителями демонов были все остальные люди. Конечно, каждый из них, озвучь ему эту мысль прохожий, стал бы бить себя в грудь и кричать, что служит он пресветлому богу или богине и набросился бы со сжатыми кулаками на святотатца, отстаивая свои убеждения, но только сути это не меняло. То, чем являл себя человек при жизни и кому он выбирал служить – определяло его посмертную судьбу. Люди полагали, что Единый Пре делил5 их на тех, кому стоило жить, а кому нет, но на самом деле они сами выбирали, кем им становиться в пределах жизни. Всем или ничем. Прахом или духом. Живым или мертвым. Какие бы песни ни пели жрецы разных божеств своим слушателям, суть была проста: человек при жизни мог стать или бессмертным духом – анну – и обрести вечность, или остаться лишь воспоминанием, чаще всего своим собственным. Впрочем, по прошествии времени люди забывали и самих себя, что уж говорить о других. Воспоминания о былом не сделают тебя настоящим. Разговоры о вечном не подвигнут тебя на пути. Мысли о земном не дадут тебе жить. Опутанный в океан страстей и забот земного мира человек так и не начнет жить и не достигнет своей цели, ради которой он пришел в этот мир. Мы пришли для того чтобы уйти, так говорили служители Ме. Вопрос был лишь в том – кем?

Кем оставался человек, окруживший своей заботой близких, и кем оставался человек, окруживший своими заботами их же – зависело только от него самого. Ни злая воля богов, ни доля несчастливой судьбы не могли быть им незаслуженными. Все, что получал при жизни каждый, было справедливо и заслужено, а вернее, являлось следствием его собственного выбора. Да только понимали это немногие люди. Ну, казалось бы, какая связь между сказанными вчера вслед незнакомому человеку грязными словами и сегодняшним опухшим ртом? Или вот какая связь между засохшей на окошке росницей6 и недобрым взглядом на играющих во дворе детей? Люди полагали произошедшие с ними события делом случая, но истина была в ином. Ни одно событие в этом мире не происходило без воли Единого, и это было так, но, оказывается, люди могли выбирать между тем, что им очень хотелось и тем, что делать было надо. Невовремя политые всходы не могли дать обильный урожай, а поле, оставленное без ухода, и вовсе не могло его обрести. Лишь жалкие остатки былого доставались тем, кто лишал его своей заботы. Но разве лишь поле земное было предметом жизни человека? Разве то существо, кем был человек, требовало меньше внимания? Разве дух человека – не был он сам? И да, и нет. Выбор всегда оставался за людьми. Впрочем, до таких высот познания, а вернее сказать, истинной простоты жизни, доходили немногие – те, кто искал в ней прежде всего самого себя. Искал и находил.

Кто я? Этим вопросом долгие годы задавались люди, искавшие истину. Кто кроме самого себя дал бы вернее ответ, что тебе надо? Никто из живущих на земле Гейры людей не знал правдивого ответа на этот вопрос, потому что узнать себя люди могли лишь сами, а теми, кем их считало привычное окружение, они никогда не были. «Как ты можешь познать другого, если ты не познал самого себя?» – таким вопросом отваживали от ворот Храма Радости подошедшего к ним путника привратники. «Кто ты, зверь или человек?» – так вопрошали каждого вошедшего в чертоги Х’Анну его служители. «Кто я?» – ответ на этот вопрос давал право каждому постигшему жить по его собственному разумению, а вернее, служить тому, кого человек почитал достойным своей службы.

Мало чести человеку в том, что он растратил бесценное время на пустые удовольствия и мечты. Первейшей заботой любого живущего было познать себя, а священным долгом – служба Единому. Так почитали своего бога преданные служители дела Х’Та, и Таша была самой искренней из них. Многие служители храма предпочитали раскладывать свой день на части: в одной его половине они выполняли богоугодные дела – пели, молились, разучивали и сочиняли гимны и разы7, чинили музыкальные инструменты, в другой – занимались обыденными заботами, но всегда при этом сохраняя неувядаемую улыбку на лице и внутри себя.

Когда повседневные дела заканчивались и наступал поздний вечер, ученики и послушники направлялись в свои комнаты, чтобы в тишине внутри себя прикоснуться к миру безграничному и обрести покой. Именно в тишине и безмолвии и рождался звук Ме. Когда ничего не отвлекало человека от мира внутреннего, он с удивлением вслушивался в себя и находил внутри тихий безмолвный звук, который посвященные в тайну Ме называли мольбой духа. Кто был этот неведомый дух, что молил в тишине о несбыточном, дети не знали, но каждый из них старался просто вслушиваться в это неповторимое звучание и открывать в нем себя. Трудно простыми словами описать то, что чувствовали они в миг соприкосновения с вечным: тихая радость, что заполняла их изнутри, дарила им счастье и покой. Простое вглядывание в себя позволяло им прикоснуться к неназываемому и ощутить невыразимое, сокровенное присутствие, которое было в каждом. Тонкое ощущение жизни наполняло человека, и он исчезал в самом себе, в глубине того, что было всем. Так молчаливый слушатель становился слышащим и по прошествии некоторого времени, при должном усердии и благоволении Единого, познавал скрытое, которое не оставалось для него тайной, а становилось родным и знакомым, известным и понятым.

Такие дети через некоторое время открывали в себе неумолчный беззвучный крик, который пробивал в них дорогу наружу разными способами. Одни из них раскрывались в творческом танце, дивными преломлениями тел стирая иллюзорную картину мира теней, и становились огненными лепестками вихря Единого и привносили в мир его свет. Другие стирали грани этого мира, превращая самих себя в единый звук, который исходил из них и становился частью окружающего пространства, а иные раскрывали себя в лепке и рисовании. Много видов творчества рождалось на свет в этом дивном Храме, но все они как один были проявлением той единой воли, что связывала всех в единую нить жизни. Они были живыми и это было главным. Крохотными бусинками живой влаги на серебряной нити жизни являли себя в мир такие дети, и сотворчество и было смыслом их жизни.

«Жить для того, чтобы творить прекрасное – вот задача для каждого достойного человека!» – так учили их многомудрые наставники, и среди множества детей лишь одна Таша не нашла себе занятия по душе. Она с удовольствием рисовала картины, пачкала руки в дорогой лазоревой глине и частенько просиживала дни напролет в главном храмовом зале, напрасно пытаясь услышать ушами тот волшебный звук, что рождал в человеке бога. Не сам человек, а проявление в нем высшей, единой воли приводило к тому, что его творения обретали жизнь и простые поделки превращались в необычные чудесные вещи. Впрочем, сколько бы ни хвастались дети своими летающими, ползающими игрушками, мудрые наставники говорили им всегда, что они просто по неумению пролили часть волшебного дара жизни в земной предмет, который и обретал ее подобие. Главное же было в том, чтобы каждый ученик Храма мудрости, как еще иначе называли Дом Х’Та, открыл в себе самом источник неиссякаемого света и стал его частью, явив его в мир, а если малые капли при этом случайно проливались на земные творения – что ж, значит, и на это была воля Единого, главное, чтобы сами ученики не тратили понапрасну святую воду жизни на мертвый камень. «Не Бог, но божественность проявлялись в каждом творении, – с улыбкой говорили наставники, – Бог всегда в нем есть!» И малые дети, раз за разом открывая в себе исконный свет, учились хранить его, и все то, что выходило из их рук, несло в себе его отпечаток. «А уж что делают руки, – смеялись мастера, – просто не имеет значения».

Так вода бесконечного истока омывала чистые души, и дети обретали искомое: знание, понимание и самое настоящее счастье. И лишь одна Таша до сих пор была несчастна. Девочка впустую искала в себе то, чего в ней не было, напрасно пытаясь походить на иных и становиться как все – умелыми резчиками, скульпторами, певцами, танцорами и поэтами. Ее дар был в ином –  в умении говорить без помощи губ, готовить без помощи рук, идти без помощи ног и летать без крыльев. Многие часы, проведенные ей в «напрасном» сне, на самом деле были истинным погружением в мир иной, в котором ничто человеческое не имело значения, а нужным было только умение находиться в любви и свете. Раз за разом погружаясь в эту удивительную глубину, она уходила так далеко, что, казалось, безвозвратно теряла саму себя, а находила каждый раз какую-то новую девочку, лишь отдаленно напоминавшую ей себя прежнюю. Впрочем, прежней она оставалась лишь на недолгий миг нахождения в земном мире, и погружаясь вновь в мир бескрайний заново теряла и обретала себя. Может быть, именно поэтому она так и не нашла себе до сих пор настоящего дела, а потому лишь помогала другим в том, что получалось у них хуже прочего. Девочка радостно возилась с оставленной без присмотра одеждой, и удивленные гости храма не раз находили свои старые вещи искусно залатанными, а маленькая искусница с восторгом и робостью принимала их теплые слова благодарности, улыбаясь в ответ неумелой улыбкой. Она вообще была неулыбчивым ребенком. Старшие дети шутили, что, наверное, Таша знает какую-то страшную тайну, а потому разучилась смеяться. Эх, они не представляли себе, насколько были недалеки от истины. Таша попала в храм совсем маленькой девочкой, память которой сохранила, однако, в точности картину разрушения ее родного и привычного мира, и прожитые годы не помогли стереть из памяти маленькой молчальницы жуткие воспоминания.

Набег диких степных кланов унес жизни всех ее родных и лишил ее крова, рода и родного края. Дальнее Заречье не было действительно дальним, но для маленькой девочки те долгие четыре седмицы, что она проехала с караваном случайных попутчиков в Благословенный Харам, были поистине долгими и тяжкими годами, за которые она изменилась до неузнаваемости. Обычно бойкая и ловкая, малышка превратилась в слабую тень самой себя, и лишь добрые руки и щедрые сердца сестер Храма Мудрости смогли стереть тень прошлых несчастий с ее лица, но не из памяти. Как ни старались сестры отвлечь внимание неуступчивого ребенка, но Таша, которая от несчастья и горя замкнулась в себе, так и оставалась диким цветком, который не прижился в роскошном розарии Храма. Девочка даже по прошествии семи лет оставалась совершенной дикаркой и предпочитала проводить все свободное время на заднем дворе обители, среди густого и, казалось, запущенного сада. Но пристальный взгляд сестер видел, что сад, в котором проводила большую часть жизни маленькая молчунья, оживал и становился чем-то поистине удивительным.

Все началось с того, что однажды в нем поселилась семья диковинных певчих птиц, вида которых не признал никто из мастеров равновесия. Сам Варунга, мастер поющего сердца, не знал им названия и не мог понять, откуда в его удивительном саду появились новые питомцы, которые исчезали бесследно при малейшей попытке приблизиться к ним. А вот с рук Таши птицы ели, совершенно не боясь, и даже самые неловкие движения малышки не могли их отпугнуть, и со стороны казалось, что они взяли ребенка под неусыпную опеку. Мастер частенько замечал, как в беззвучной тишине раздавался внезапный свист и шелест крыльев, и вот уже на плече маленькой девчушки сидит необыкновенная птица с радужным оперением крыл и зеленым головным хохолком. Годы шли быстро. Птицы выросли и превратились в ярких, крупных и поразительно стремительных созданий, которые наполнили тишину заброшенного сада трелью живых переливов, слушая которые исцелялись даже самые безнадежные больные. А потом в саду появилась пара невысоких степных волков, за ними – стадо маленьких лесных оленей, и наконец, грозный лесной тарх прогрыз себе нору в чащобе старых катанов8.

Удивительно, но маленькая Таша совершенно безбоязненно лазила в неприступное логово суровых повелителей леса и частенько пропадала там на несколько дней. Тархи приняли ее в свою стаю и стали заботиться о ней, как о собственном детеныше, а все прочие звери, так внезапно появившиеся в саду, и вовсе относились к ней, как к неведомому лесному божеству. Стоило девочке присесть на лесной полянке, как она вмиг окружалась дикими зверями и птицами, которые смотрели на нее безотрывно. Через некоторое время служители Х’Та заметили, что звери стали оставлять девочку на попечение одного из них. То суровый двухлетка тарх замирал возле ее ног несокрушимой преградой любому, кто осмелился бы потревожить ее покой, то маленькая лесная пичуга садилась ей на плечо, а то и ленивый лесной барсук семенил за ней послушной тенью. Звери никогда не оставляли свою питомицу без присмотра, и даже бесстрастные ползучие гады не разлучались с ней, когда она уходила из сада домой, кольцом опоясывая ей шею. Они любили ее – это было несомненно, а маленькая простушка наивно думала, что никому не была нужна. Так за неустанной заботой лесных друзей минуло ее горе, и Таша постепенно раскрылась, и милая улыбка все чаще стала появляться у нее на лице. И сад ее души расцвел невиданными цветами, земное отражение которых накрыло землю храмового сада ковром праздничного разнотравья. Восхищенный взгляд гостей, увидевших на заднем дворе неописуемо прекрасный, волшебный мир породил миф о самом главном богатстве храма. Знатоки с удивлением обменивались рассказами о том, что в этом дивном саду растут такие растения, которых нет более ни в одном другом месте, а мирному соседству столь разных животных и вовсе не находили никакого объяснения. А еще Таша так и не узнала, что многие из гостей храма почитали главным его достоянием вовсе не уникальный сад, а одну маленькую девочку-садовницу, в которой видели земное отражение своей любимой богини.
Время шло, и к своему семнадцатилетию Таша превратилась в прекрасную, сильную и светлую девушку, в которую была безнадежно влюблена добрая половина воспитанников Храма, впрочем, другая его половина, которую никто не считал слабейшей, любила ее не меньше. И только несколько неисправимых эгоисток не могли побороть в себе те звериные качества, что есть в людях, но начисто отсутствуют у диких зверей, и приписывали их Таше, считая ее невежественной дикаркой лишь потому, что никогда не слышали от нее речи. Но все остальные жители храма любили ее искренне, отдавая дань уважения маленькой молчунье, сумевшей даже диких зверей превратить в ласковые и заботливые создания, а ее сад – в место излюбленного отдыха горожан. И однажды в этом саду появился юноша, лицо которого было белее снега самых чистых горных вершин. Его принесли слуги и положили в укромном уголке сада на длинную скамью, которая опоясывала внутренние стены храма. Пятерка воинов Х’Анны осталась оберегать его покой, а многочисленная свита скромно рассеялась в тени близлежащих деревьев, готовая по первому взмаху руки распорядителя прийти на помощь к тому, кого по праву считали первым наследником правителя Хора.

Любимый сын правителя, велеречивый Риор вот уже девять седмиц страдал от неизвестной хвори, лекарства от которой не знали и самые опытные целители Горного края. Жизнь утекала от него по капле, и ни искусство многомудрых вендийцев, ни тысячелетний опыт целителей народа Хин не мог помочь тому, кто, казалось, просто не мог жить. Что за напасть одолела храброго и чистого юношу не было ясно никому из многоопытных лекарей города Трех дорог, но его мать – светлоокая Дана, – соправительница великого города, подозревала, за что неизлечимый недуг поразил ее старшего сына. Почти три луны минуло с тех пор, как ее сын расстался с девушкой, которая поразила его в самое сердце. Юная Кара, единственная дочь вендийского хана Хамала, один раз бывшая проездом в Великом Хараме, всего за пару дней смогла пробудить в юноше чувство пылкой любви лишь для того, чтобы на третий день кинуть его в бездну страданий. Юная ветреница была довольна своей властью и, вскружив голову пораженному ее красотой Риору, всего через миг окатила его ледяным презрением и ненавистью лишь за то, что он отказался выполнить ее «мимолетную» прихоть. Кара «всего лишь» попросила юношу, чтобы он встал перед ней на колени и поцеловал ей правую ступню, а когда счастливец пал перед ней ниц – вытерла об него ноги, сказав, что такое ничтожество не способно заслужить любовь и уважение дочери знатного рода, если не бросит к ее ногам голову самой прекрасной девушки, что живет в этом городе. От этих слов пунцовый как карр9 Риор стал белее мела и через мгновение оказался на ногах, которые почему-то перестали дрожать, и смог сказать несколько слов, о которых впоследствии не пожалел.

– Та, что гордится своей красотой заслуженно, не стала бы требовать и волоса с головы последней дурнушки, – гордо ответил юноша и, глядя прямо в сверкнувшие ненавистью прекрасные глаза добавил, – а та, что стоит передо мной, не заслуживает и маски кхайла10, ведь ее собственная – немногим милее.

После этих слов юноша удалился, а мать девушки – владычица вендийского клана Яха пристально посмотрела ему вслед. А через три дня после отъезда каравана вендийцев за ужином Риору внезапно стало плохо, его желудок начисто отказался принимать любую пищу, и через пару лун парень превратился в бледную тень самого себя. Целители говорили, что скорее всего он был отравлен соком неизвестного растения или животного, которое выжгло ему пищевод, попав туда с экзотическим блюдом, что он отведал на званом вечере. Стражи истины провели расследование и установили, что наследник съел несколько диковинных морских тварей, которыми его угощали вендийцы, причем съел он их до того, как поговорил с Карой, значит, намеренно его отравить не могли. Впрочем, сам Риор, запомнивший взгляд своей несостоявшейся тещи, думал по-иному. Вечером того дня, после неприятного разговора с вендийкой, к нему в окно комнаты залетела маленькая муха и ужалила в шею, вызвав кратковременное помутнение сознания. Через пару мгновений он пришел в себя на полу и впоследствии начисто забыл об этом досадном происшествии. Но сейчас, когда все его тело представляло собой ходячий скелет, точно знал, что его нынешнее состояние – расчетливая месть женщины, которую он сам прежде ужалил в самое больное место.

И вот теперь ему приходилось нести ответ за свои слова и, хотя он ни капли не пожалел о том, что они были высказаны, понимал, что все же не стоило дергать за усы кхайса11, даже если они росли на таком прекрасном лице. Всего пару дней назад он получил от своей несостоявшейся возлюбленной уничижительное письмо, в котором она описывала его дальнейшую незавидную участь. Муха, что ужалила его в шею, оказалась выпущенной из тонкой духовой трубки ловким слугой вендийки, а внутри ее была тонкая иголка, конец которой был смазан растительным ядом редкого растения, от которого было только одно спасение. Несчастливец, которого поражал данный яд, мог рассчитывать на одно единственное лекарство – молоко самки горного тарха12, которым она выкармливала своих детенышей. Впрочем, добыть его было едва ли проще, чем найти мифическую живую воду.

Горные тархи были прародителями всех тархов, существовавших на Гейре. С незапамятных времен они жили в пещерах Горного края и впоследствии расселились в лесах предгорий, а потом и на равнинах Великой степи. Степные тархи были самыми малыми из них, но все же достигали в холке половины роста человека, лесные тархи были значительно крупнее – они были вровень самому высокому из людей, а горные гиганты превосходили их размерами вдвое. С размерами зверя росли его свирепость и ум. Степные тархи были простыми животными и, казалось, ничем не отличались от иных хищников вольных степей, но равных им на степных просторах не было. Лесные тархи были совершенно иными созданиями: умными, хитрыми и невероятно свирепыми хищниками, разумом своим походившими на людей. Они имели свою, непонятную людям речь, и никто из лесных охотников Вольного края не пожелал бы встретить их на своем пути. «Тарха тебе навстречу!» – эти слова были самым страшным проклятием и на степных равнинах, и в дремучих лесах, потому что выживших от встречи с «проклятием лесов и равнин», обычно не оставалось. О горных же тархах достоверно не было известно ничего, кроме того, что они жили где-то в глубине пещер великой гряды, опоясывающей земли Горного края. Люди и вовсе забыли бы об этих страшных созданиях, если бы не одно «но»: целебнее молока самки горного тарха не существовало на земле Гейры лекарства от ядов и болезней. Даже самая страшная «черная немочь» отступала, если больному давали выпить всего три капли этого удивительного снадобья.

Однажды путники вендийского каравана нашли в горах засыпанное камнями тело молодой самки горного тарха и напоили ее молоком своего умиравшего от укуса горной медянки предводителя. К удивлению людей, почитавших своего родственника «уже умершим», он за три дня совершенно оправился от своей напасти и прожил впоследствии еще долгую сотню лет, став самым старым долгожителем, известным со времен, когда люди еще помнили свет иного солнца. С тех пор прошло без малого три круга лет, но память об удивительном лекарстве сохранилась, да только его самого никто добыть не мог с тех самых пор. Никогда более людям не попадались попавшие под обвал горные тархи. Это и вовсе было делом невиданным, но люди говорили, что частым обвалам в горах они обязаны гневу горных властелинов, закрывающих людям проход в места, доступные только им одним. Охотников же добровольно встречаться с тархами давно не находилось, а многочисленные караваны рабов, отправляемых в горы на ловлю неуловимых хищников, пропадали бесследно. И вот пару лет назад один из таких бедолаг чудом спасся и принес хану вендийцев весть, что в горах удаленного края он видел молодую самку горного тарха, которая впервые вывела на свет своих детенышей. Хищница, потревоженная неосторожными ловчими, не оставила в живых никого из них, а он сам уцелел лишь потому, что спрятался в узкой расщелине, в которую она не смогла добраться. Долгих три дня она караулила свою добычу, но потом оставила ее, и раб, не верящий своему счастью, смог вернуться назад к людям и принести им весть о месте, в котором жили легендарные звери. Трижды владыка вендийцев посылал вооруженные отряды на поиск знатной добычи, но ни один из тех, кто ушел в горы, так и не вернулся назад, и существенная потеря в опытных людях остановила поиски.

А теперь гордая Кара, дочь вендийского хана Хамала, предлагала Риору отправиться к месту обитания страшного зверя и добыть себе жизнь и заслужить небывалым подвигом прощение, а может быть обрести большее – шанс получить в жены дочь самого знатного вендийского рода. Гонец, передавший послание, был тем самым рабом, оставленным в живых неутомимой хищницей, и готов был показать дорогу к ее логову. От юноши требовалось лишь сделать свой выбор: согласиться на неизбежную смерть от неизлечимой болезни или попытаться добыть себе жизнь в неистовой схватке с чудовищем, равного которому не было среди всех зверей Гейры. При этом Кара ставила ему условие, что кроме раба он мог взять с собой в горы лишь одного человека, и тот не должен быть мужчиной. Слуги, охранники и придворные должны были оставить сына владыки у подножия гор, и лишь один человек мог сопровождать Риора в поход, скорее всего для того, чтобы передать весть о его смерти родственникам. Если это условие будет нарушено, раб умрет, но не покажет дорогу к заветному месту.

Риор знал, что ему скорее всего просто не удалось бы добраться до Сизых гор живым, и потому внутри себя горько посмеялся над таким предложением помощи, но неожиданные слухи об удивительной воспитаннице Храма мудрости заронили в его сердце надежду. История о девушке, которая безбоязненно заходила в логово лесных тархов, покорила его сердце, и он упросил отца оправить его, уже почти переставшего вставать с постели, в чудесный сад, в котором, как говорили люди, обретали исцеление многие страждущие от телесных немочей. А когда он увидел маленькую хранительницу сада земного наяву, то понял, что пропал окончательно и бесповоротно. Девушка, ставшая своей среди страшных хищников, оказалась совсем тоненькой и хрупкой, а ее яркие лучистые глаза сияли синевой закатного неба. Он только раз взглянул ей в лицо и сразу пал на скамейку без памяти, а потому не почувствовал маленькую и прохладную ладошку на своем лбу и не увидел ее упрямо сощурившихся глаз и сжавшихся в тонкую линию прекрасных губ. А Таша хмурилась понапрасну, ведь тот, кому было суждено умереть – умер бы, но тот, кто хотел жить теперь больше всего, непременно остался бы жив, несмотря ни на какие болезни или превратности судьбы.

Когда Риор очнулся от внезапного приступа, он понял, что мир даровал ему еще один день и вознес хвалу Единому. Он удивительно быстро научился проживать каждый день как последний и не просил для себя ничего иного. И теперь, глядя в глаза сидевшей напротив него девушки, наполненные бездонной, лазоревой синевой, понял, что теперь ему надо благодарить Его за то, что перед смертью он смог увидеть ту, которую смог бы назвать его именем. Но не успел он раскрыть и рта, как его жалкие попытки заговорить были пресечены самым решительным образом.
– Несите его за мной, – раздался тихий, но уверенный голос девушки, и Риора подхватили на руки охранники, а за ними мигом выстроилась в цепочку вся его свита.

Он напрасно пытался заговорить с девушкой, которая повела маленький караван вглубь сада. К его удивлению они шли довольно долго и по его расчетам сейчас никак не могли находиться в саду, в черте города. Как бы то ни было, через две четверти круга девушка привела своих гостей на лесную лужайку, в центре которой застыл настоящий хозяин этого места. Вернее, хозяйка, а возле ее передних лап весело резвились двое забавных пушистых малышей. Громадная кошка с бело-желтым отливом глаз и иссиня-черной полосатой шкурой глядела на них совершенно бесстрастно, а люди уставились на нее в изумлении. Еще никому из них не довелось встретиться вживую с великим властелином лесных угодий – тархом. Через мгновение кошка повела длинными ушами и люди застыли без движения, понимая, что сейчас между ними и громадным зверем пролегла тоненькая грань понимания, переходить которую не следовало. Затем кошка громко призывно рыкнула, и два маленьких пушистых котенка мигом исчезли из вида людей, а на их месте очутилась пятерка взрослых и суровых зверей, самый малый из которых был на голову выше человека.
– Положите его на землю и уходите, как пришли, – сказала Таша и ее слова не остались неуслышанными. Только личная охрана Риора несколько мгновений колебалась, но поняв, что их подопечному ничего не грозит, беззвучно растворилась в лесу.

Три дня и три ночи провел сын владыки на лесной лужайке, но, если его кто-нибудь попросил бы рассказать о том, что там было, он не смог бы ответить. Он спал и ел, как младенец, среди своих новых родственников – вот и все, что он мог бы сказать, а вот то, почему свирепые звери приняли его в свой круг, не понял и сам. Он помнил единственное – что в свете заходящего солнца в глазах подходящего к нему зверя увидел надежду, которую нельзя было высказать словами. Дикая лесная кошка, размером превосходившая его вчетверо, с заботой настоящей матери вылизывала иссушенное болезнью тело юноши и поила его молоком. Два маленьких брата посвятили его в свой звериный круг и он стал участником их забавных игр, оставаясь большей частью в роли препятствия, которое нужно было обойти, или подстилки, на которой было удобно и тепло лежать. А на четвертое утро он с удивлением ощутил в себе силы и впервые за последние дни встал самостоятельно и добрался до края поляны, за которой нашел озеро с прохладной и чистой водой. Риор с удовольствием выкупался и снова заснул до полуденного солнца, которое разбудило его ласковыми и теплыми лучами. А через пару мгновений после его пробуждения он увидел подле себя сидящую на траве девушку, которая смотрела на него с улыбкой и еле заметной тенью тревоги на лице.

Таша поглядела на него еще миг и сказала:
– Ты почти здоров, но яд в тебе все еще остался. Молоко Марры не вывело его полностью и болезнь скоро вернется.
– А сколько у меня есть времени? – спросил Риор.
– У тебя есть время до третьей луны Ины, а значит, через три десятка дней ты снова упадешь без памяти и спасти тебя уже не сможет никто. Если только, – Таша на мгновение замолчала и продолжила, – если только тебя не спасет прародительница.
– Кто это? – уточнил юноша.
– Мать тархов, – просто ответила Таша, – первая самка, та, что видела свет нерожденной звезды. Но я не знаю, где ее искать. Это знают только горные тархи.
– Тогда я знаю у кого можно спросить, – улыбнулся Риор.
– Тогда не будем терять времени, – ответила девушка, и через три дня караван с сыном правителя, Ташей и беглым рабом Вастом отправился в странствие к горам Сизого края.

Когда через три седмицы они достигли подножия далекой гряды, Риор совершенно обессилел. Неприветливая местность и тяжелое путешествие по горным тропам измучило его тело и подточило дух. К нему снова вернулось его унылое настроение, и теперь он стал обузой не только себе, но и своим спутникам. Впрочем, раба такое состояние занедужившего господина не удивляло. Если б Риор знал, какие прихоти развращенных и изнеженных роскошной жизнью вендийцев ему приходилось терпеть, он бы смотрел на свои собственные обстоятельства, как на мелкие досадные хлопоты. Но Васт был вымуштрован испытаниями жизни до состояния полированной зеркальной пластины и не позволил себе обременить господина тенью собственных бед, давно минувших. Превратности судьбы научили его смотреть на вещи по-иному и теперь он ценил в мире лишь то, что имел, и большего ему не требовалось. Именно Васт смог заразить Риора своим неиссякаемым оптимизмом и пробудил в нем чувство надежды, которое словно свет далекой звезды освещало ему путь в потемках безлунной ночи.

Мгновения жизни летели быстрее вдоха и время неминуемо подходило к концу. Кто знает, сколько еще дней пришлось бы им плутать, если бы Таша в один прекрасный миг не остановилась на ничем не примечательном повороте горной тропы и не застыла в молчании. Васт положил господина, которого он тащил на своих плечах, примостился рядом с ним на куске старого потрепанного плаща, который стал им единственным покрывалом, и мгновенно заснул. Три дня назад они попали под горный обвал и теперь у них из всех пожитков остались лишь носильные вещи да пара стеклянных бутылей, в котором Таша хранила целебную воду для больного.

– Дальше нам хода нет. Там чувствую я только смерть. Тебе надо идти самому. – сказала она Риору.
– Как же я пойду, если не могу пошевелить даже пальцем? – улыбнулся юноша, которого последние два дня раб нес на себе.
– Если хочешь жить – ты пройдешь, если нет, то можешь оставаться там, где ты есть, и ждать смерти. Это все, чем я могу тебе помочь. – просто сказала девушка.
– Разве ты не можешь попросить для меня помощи? – удивился он.
– Я уже попросила, – ответила Таша, – и получила ответ, что на тебя хотят посмотреть своими глазами. Идем, – разбудила она Васта, – нам пора.

Когда юноша увидел, что его спутники скрылись за поворотом, на него навалилось безразличие и какая-то странная тоска, которой он не изведывал прежде. Вроде бы он достиг желанной цели и сейчас перед ним раскрылась возможность обрести ответ на главный вопрос – жить ему или нет? И вдруг пелена безразличия, долгие годы застилавшая ему разум, пропала, и он отчетливо понял, что все в это жизни зависит только от него, а желание жить – в первую очередь. Ведь это только он сам сейчас должен решить: хочет ли остаться в живых или нет, и никто ему в этом не может помешать. Он каким-то внутренним наитием почувствовал, что там, за поворотом, лежит не груда камней, преградившая им путь, а древний, неизмеримо могучий разумный зверь, которого людям не дано было представить. Сама смерть рядом с ним казалась бы сущей мелочью. Неизмеримо древнее дыхание жизни коснулось его и оставило в нем свой след, и в глубине себя он разом почувствовал невысказанный вслух вопрос, ответ на который так же безмолвно ощутил в себе. И это оказалось удивительным, не он сам, тот, кто жил в нем как Риор, а лучшая и единственная его часть, которая и была только им, властно и без колебаний заявила о себе.

– Я хочу жить! – прошептали его губы, а он сам в этот миг был лишь сторонним наблюдателем этого удивительного действа. Риор только на мгновение приоткрыл глаза, как ощутил, что внутрь него пролился неземной свет и рядом с ним оказалась та, для которой он был единственным и неповторимым ребенком. Ощущение яркого блаженства и ясной неги заполонили его, и он ощутил, что больная кровь, которая текла у него в венах, вдруг заискрилась ярким бело-голубым светом, в котором растворился разрушающий ее яд. И сок сокровенной жизни пробудился в нем и открыл себе дорогу. Внутри него пробился наружу родник, который стал наполнять его изнутри и вымывать не принадлежащие ему образы, мысли и планы, которые кто-то чужой поместил в него за все время его недолгой жизни. И так он стал собой и открыв глаза увидел невыразимо прекрасный образ женского божества, совершенно недостойного низкого имени зверя. Глаз Х’Та горел у нее на челе и полумесяц рогов венчал голову. Божество это ничем не походило на известный ему по россказням вид грубого и страшного хищника. Это создание было прекрасным и по определению не могло принадлежать этому миру. Его прозрачно-воздушные формы казались сотканными из чистого света, а небесной синевы крылья окутывали его радужным ореолом.

– Кто ты? – беззвучно спросил юноша. И существо в ответ потянулось к нему всей своей сутью и раскрылось перед ним во вспышке понимания.
– Я – жизнь, – услышал он ясный ответ и в тот же миг понял, что на миг прикоснулся к настоящему волшебству, которое и было сутью жизни. – Я – свет, – услышал он продолжение беззвучной речи, – я – та, что живет среди звезд и есть его суть. Я – Х’Та Ра и я дочь матери звезд, окружающих эту землю. Имя мне – Аммат и я рада помочь тебе ощутить себя.

О чем дальше говорили между собой эти двое нам неведомо, но, когда Таша почувствовала, что ей пришла пора вернуться, она неслышно подошла к краю тропинки и на миг смогла окунуться в тот мир, в котором пребывало это древнее существо. Оно исчезало, но, задержавшись, послало ей последний взгляд – луч истины, и растворилось в окружающем пространстве.
– Кто это был? – спросила она Риора.
– Я знаю, но не могу сказать тебе ее имени, – ответил юноша, – но тебе она известна как Х’Та.
– Но она совершенно не похожа на корову, – улыбнулась Таша.
– И не говори, чего только не выдумают на свете люди, – ответил ей Риор.

И на этих словах можно было бы закончить данную сказку, но то, что случилось потом, когда Риор со своими спутниками вернулся в Харам, невозможно оставить без внимания.

Долгий поход увенчался успехом, и когда новая кровь забурлила в его жилах, юноша, без устали отмеривавший шаг за шагом новый путь жизни, бросился в водоворот событий, и они захлестнули его с головой и вынесли к берегам, которые он не мог представить. Потрясенный известием о чудесном исцелении сына наместник немедля отправил во все концы мира гонцов и созвал на великий праздник возвращения к жизни всех своих друзей и недругов. И через два месяца многочисленные гости наводнили прекрасный город и принесли в дар его владыке самые драгоценные дары, которые только сумели разыскать. Риор теперь подолгу пропадал в Храме жизни Х’Та и стал самым преданным ее почитателем. Все дни он проводил в чаще волшебного сада и был там самым желанным и единственным, кроме Таши, другом и поверенным тайн живущих в нем удивительных созданий. К моменту их возвращения жизнь, наводнившая это чудесное место, вновь расцвела, и сад пополнился новыми жителями, появившимися в нем неизвестно откуда. Степные харанги и горные охи, травяные кархи и степенные шаны13 стали привычными обитателями в нем, а горные тархи, которых прежде никто не видывал, проявились в нем совершенно неожиданно.

Еще по дороге домой Таша со спутниками заметили, что с некоторых пор их стала сопровождать тень грозного защитника, которого не видели людские глаза, но присутствие которого ощущалось явно. Все жившие по пути странствия дикие звери старались не попадаться им на глаза и стороной обходили маленький караван, а в лесах и степи свирепые тархи стали им почетной свитой. Но все эти животные скрывали за собой присутствие настоящего вожака, которому и была доверена забота об их благополучии неведомым покровителем. Таша дважды в дороге видела быструю тень, мелькнувшую у нее перед глазами, но ничего определенного так и не смогла разглядеть, а когда вернулась домой – в том уже не было необходимости. Ее лесные друзья подхватили эстафету свирепых тархов и вновь окружили ее своей заботой, в которой, как оказалось, более не было нужды.

На третий день празднества в город вошла большая группа вендийцев, с ходу оглушившая горожан ревом труб и фейерверками. В пышном паланкине на спине огромного полосатого мума14 сидел сам хан Хамал, а за ним на двенадцати чуть менее крупных зверях ехали его многочисленные жены и дочери. Зверь, на котором ехал хан, был настоящим чудовищем. Его толстые ноги не могли охватить и десяток человек, а могучий хвост и длинная шея отстояли друг от друга на сотню шагов и были покрыты крупными наростами с острыми костяными шипами. В высоту зверь был вровень с самыми высокими городскими башнями. Немногим уступали ему в размерах его сородичи, на которых ехали жены и свита хана. Тринадцать страшных созданий прошли по главной улице города и встали прямо перед стеной внутренней цитадели наместника.

– Я привез жену твоему сыну, – закричал хан Хамал, как только увидел на стене наместника и его сына.
– Я еще не слышал от него слов, что он нашел себе подругу жизни, – ответил ему наместник Кван.
– Разве не твой сын пал к ногам моей младшей дочери? – удивился хан. – Как видишь, я готов отдать ее в жены тому, кто остался цел после укуса Кары, и добыл себе жизнь там, где другие теряют ее.
– Это слишком большая честь для меня, – крикнул со стены Риор. – Пусть эта роза колет другого своими шипами, с меня достаточно и одного раза.
– Ты пожалеешь о своих словах, юноша, – ответил Хамал. – Стоит мне только приказать, и мои мумы не оставят камня на камне от города твоего рода. Покорись мне и стань вровень со мной истинным сыном моего народа.
– У всех нас есть свой народ и другого мне не нужно, – ответил Риор.
– Кто? Эти жалкие люди способны лишь оставаться грязью под ногами зверей моего рода! Разве ты не видишь, как они боятся? – и хан показал на застывших в страхе горожан, не ожидавших такого поворота событий. О коварстве вендийцев давно было известно, но никто из жителей Харама не полагал, что свадебный караван гостей может вмиг превратиться в отряд врагов, готовых пройти по их головам для достижения своей непонятной цели.
– Ты очень дорог мне, Риор! – крикнул ему хан. – И станешь любимым сыном, если войдешь в мой дом.
– Ты уже вошел в мой дом, – отвечал ему юноша, – и если не будешь уважать его хозяев, то лишишься права на их гостеприимство.
– Да что ты сделаешь мне? – рассмеялся хан. – Спрячешься в своем волшебном саду или выгонишь из него себе на защиту тархов? Одумайся, мальчик, ты жив лишь потому, что мне нужен от тебя наследник, с которым наш род обретет мудрость и долголетие! Покорись мне, и тогда я помилую всех твоих подданных! А если нет – я скормлю их зверям! Вперед! – дал он команду и громкий рев мума прервал его речь.
Когда погонщик мума, повинуясь знаку руки хана, направил его вперед, на стены, вожак вдруг неожиданно вместо этого сдал назад и сел на хвост, а затем принялся настороженно водить головой по сторонам.
– Что это с ним? – рассвирепел хан. – Пусть разнесет эти стены!

Но погонщик лишь удивленно тряс головой, не понимая, что происходит с его могучим и послушным воспитанником. Тот словно вмиг лишился храбрости и стал подобен тупым, но своевольным лесным быкам, на которых никто не мог найти управу.  Впрочем, если бы он знал, что звери просто стали подчиняться не ему, а инстинкту, который был заложен в них с самых древних времен, то в этот миг бросил бы поводья и кинулся бежать куда глаза глядят. А дальше с ними и впрямь стало происходить что-то непостижимое. Прямо перед вожаком на стене цитадели вдруг выросла тень, которой там не было прежде, и стала ползти по направлению к мумам. Вожак тут же сделал два шага назад, а затем жалобно и пронзительно заверещал, и его крик ничем не напоминал уже грозный рык могучего животного. Он словно увидел перед собой то, что не видели другие, и узнал его, и это знание неизбежного конца сделало его совершенно неуправляемым. По знаку вожака все двенадцать его сородичей мгновенно развернулись и бросились бежать назад, прочь из города, стряхивая со своих спин людей с их пожитками. Напрасно пытались слуги управлять обезумевшими животными. Они неслись, не разбирая дороги, но по счастливой случайности не нанесли городу большого ущерба, и промчались по главной улице до центральных ворот вслед друг за другом, а когда вырвались за городские стены, набрали такой ход, что угнаться за ними не смог бы и самый быстроногий скакун. И старый вожак мум не стал отставать от них и бросился вдогонку за своими сородичами с потрясающей прытью. Кто или что так напугало грозных зверей, так и осталось неведомым, но горожане, провожая дрожащих от страха вендийцев за ворота, заметили, что вслед за ними неотступно следует тень огромного зверя, в которой лишь отдаленно можно было узнать грозного тарха.

1 – Х'та или Хата – так на большинстве языков народов Гейры именуют корову.
2 – Край заплутавшей ночи – равнинная область на самом севере горного края у берегов Ледяного моря, на которой обитают народы Х'Алла, в просторечии именуемые халлийцами.
3 – Х'Анна – у народов Вольного края – богиня жизни (справедливости и меры), а у народов Великой степи – богиня смерти.
4 – Эти имена – эпитеты Единого.
5 – О, Пре, дели людей! – слова из известного гимна Единому.
6 – Росница – цветок из семейства многоцветных розуарий.
7 – Раз – хвала Единому.
8 – Катаны – деревья с листьями, разрезающими любую сталь.
9 – Карр – птица, похожая на земного попугая.
10 – Кхайл – степной волк, страшной мордой которого степняки пугают детей.
11 – Кхайс – камышовый кот.
12 – Тархи – самые крупные хищники семейства кошачьих на Гейре.
13 – Шаны – редкие животные Гейры, живущие только на свободных просторах.
14 – Мум – одна из древних рептилий, населяющих Гейру.