Никогда не кончатся полеты!

РЕПОРТЕРСКИЕ ВОСПОМИНАНИЯ О КОМАНДИРОВКЕ НА БАЙКОНУР

Сегодня, возможно, даже не все из моих пишущих-снимающих коллег помнят о таком эпизоде в российской истории освоения космоса, но факт был: однажды официально сообщили, что кто-то из российских журналистов полетит на орбиту. Объявили конкурс, посыпались заявки. Я тоже не удержался. Подумалось: в газете я уже давно, в молодости немного летал на истребителях, здоровье позволяет – почему нет?

И тут выясняется, что в числе претендентов оказался Ярослав Голованов – журналист «Комсомольской правды», прочно и много лет «сидевший» на теме космоса. А я тогда активно сотрудничал с «Комсомолкой», меня вот-вот должны были взять в штат. Показалось неловко – «перебегать» дорогу старшему товарищу. Вот я и отказался в пользу Ярослава. Он искренне поблагодарил, а все окончилось «как всегда»: никто из российских журналистов никуда не полетел, а первым «космическим туристом» стал некий японский миллионер. «Билетик» в космос обошелся ему, если не ошибаюсь, в миллион долларов.

Однако через несколько лет мне все же удалось «прикоснуться» к моей космической мечте. Перед историческим стартом – когда впервые на станцию «Мир» полетел российско-американский экипаж, я, как журналист, пять суток провел вместе с космонавтами на Байконуре.

Напомню: 14 марта 1995 года стартовал корабль «Союз ТМ-21». Экипаж: командир – подполковник Владимир Николаевич Дежуров (первый полет в космос), бортинженер – Геннадий Михайлович Стрекалов (пятый полет) и космонавт-исследователь, представитель США Норман Тагард  (Norman Earl Thagard, пятый полет). Экипаж вернулся на Землю на шаттле «Атлантис».

Сегодня хочу  не просто вспомнить об этом, а рассказать кое-какие подробности, которые в то время разглашать было не желательно, но теперь, по прошествии лет, думаю, уже можно.

КАК ЭТО ВСЕ СЛУЧИЛОСЬ
Сегодня меня многие спрашивают: как, дескать, тебе удалось «присоединиться» к экипажу? Ведь чем ближе момент старта космического корабля, тем строже становятся требования изоляции улетающих на орбиту. Туда должны лететь абсолютно здоровые люди. Длительное пребывание в космосе очень ослабляет иммунную систему человека, поэтому любой, даже вполне безобидный для нас вирус, «доставленный» на станцию, может наделать бед. Тем более что тогда космическую вахту завершала 17-я основная экспедиция (ОЭ), в состав которой входил Валерий Поляков, проживший на орбитальном комплексе «Мир» более года – абсолютный рекорд.

Вот почему готовящихся к старту космонавтов заранее перевозят на Байконур и поселяют на «площадке-17» – в специальной гостинице, где могут постоянно находиться очень немногие: та команда, что проводит последнюю предполетную подготовку экипажа. Здесь начинает действовать так называемый обсервационный режим – режим полной изоляции. Прежде он длился 21 день, потом 15, ко времени моей командировки туда медики пришли к выводу, что достаточно пяти суток. Это тот самый инкубационный период, когда может дать о себе знать какой-нибудь «поселившийся» в организме космонавта вирус.

Вот эти-то пять суток до старта я и прожил в команде, на «площадке-17». И как ни странно мне самому это слышать, но все, кого бы я ни спрашивал, говорят одно: до сих пор никому из журналистов не удавалось остаться до дня старта в зоне действия обсервационного режима. Правда, там еще работали американские кинодокументалисты, но им разрешалось лишь ненадолго посещать «площадку».

А попал я «в обойму» благодаря счастливой случайности. Есть у меня в Липецке один знакомый, в прошлом прапорщик Советской армии, звать Володей, а фамилию он мне строго-настрого запретил называть. Так вот, у него своя строительная фирма, и каким-то образом он начал в те годы получать заявки от руководства Центра подготовки космонавтов (ЦПК) на возведение личных гаражей. Причем, как я понимаю, цены у Володи были значительно ниже московских. Офицеры его чуть не на руках носили. С подачи этого бывшего прапорщика и вышло распоряжение взять меня на Байконур.

На практике это выглядело так. Центр подготовки космонавтов «Звездный» (я оттуда делал серию репортажей). Приезжает Володя. Останавливает прямо в городке, на аллее, какого-то полковника (позже выяснилось – это был заместитель начальника ЦПК по тылу полковник Василий Симахин):

– Слышь, Михалыч, у вас скоро старт с американцами, организуй этому человеку командировочку на Байконур. Я его знаю – толковый журналюга, нормально напишет.

– Да не вопрос, Володя!

Словом, я очень благодарен бывшему прапорщику Володе, руководству Центра подготовки космонавтов и врачам – благодарен за доверие. За то, что тогда, в 1995-м, получил поистине уникальную возможность увидеть изнутри пусть небольшую часть большой «космической кухни», но все же вполне реальную и очень значимую.
 
ДО СВИДАНИЯ, ЗВЕЗДНЫЙ!
Российские космонавты попрощались со своими родными и друзьями еще в Звездном городке за час до отлета на Байконур. Так же, как и члены дублирующего экипажа Анатолий Соловьев и Николай Бударин. На космодром семьи, за редким исключением, не летят. Так заведено.

Забегая вперед, скажу: близкие американского астронавта Нормана Тагарда прилетели на космодром за день до старта. А Бонни Данбар из дублирующего экипажа и вовсе жила на «площадке» со своим мужем. Он у нее, кстати, тоже астронавт, не раз летал на «Шаттле». Потому, видно, и не было проблем с его допуском к экипажам накануне старта.

В Звездном все фотографировались, снимались на видео. При посадке в автобус ветеран космонавтики Алексей Леонов – как его называют здесь Архипыч – добросовестно исполнил одну из традиций ЦПК: стоя у открытой двери «Икаруса», генерал-майор брал за плечи каждого из шестерых отъезжающих космонавтов и легонько поддавал сзади коленкой пониже пояса.

–  Рашен традишен, – с улыбкой извинялся он перед американкой, которой, естественно, тоже досталось Архипычевой коленкой.

Дочь Геннадия Стрекалова так и проплакала до самой отправки автобуса на аэродром, не помогали ни шутки («Ты, Геннадий Михайлович, летай спокойно, а мы тут дочку твою замуж выдадим за хорошего парня»), ни ласковые уговоры отца («Не волнуйся, все будет нормально»). Потому что, уже знала дочь: не всегда все бывает нормально, один из предыдущих стартов отца в космос был аварийным. Тогда ракета загорелась прямо на стартовой площадке. Экипаж отстрелился в спасательной капсуле и благополучно приземлился с парашютом. С тех пор Стрекалов на вопрос о том, сколько раз он летал в космос, отвечал так: «Четыре с половиной».

На аэродроме Чкаловский нас ожидали два «борта» ТУ-134 с номерами «01» и «02». Почему основной и дублирующий экипажи и автобусами, и самолетами перевозятся отдельно? Ответ прост: если с первой командой, не дай Бог, что-то случится, дублеры все равно полетят в космос.

Тьфу-тьфу-тьфу!..

Мне довелось лететь с первым экипажем. Позже выяснилось, по чьему-то недосмотру: на борту «01» должны быть только «свои».

ЗДРАВСТВУЙ, БАЙКОНУР!
Три часа полета – и мы приземляемся на аэродроме Крайний, неподалеку от города Ленинска. Здесь нас встречают автобусы. Сразу обращают на себя внимание два из них. Вместо обычных госномеров те же красноречивые цифры: «01» – это для первого экипажа, на боку крупно выведено «Звездный», «02», с надписью «Байконур» – для дублеров.

Здесь уж мне твердо указали мое место – в автобусе «02». Сижу рядом с Виталием Севастьяновым, и вдруг он чихает. Сразу мысль: «Хорошо, что мы едем не с основным экипажем…»

Разумеется, мое здоровье не оставалось на Байконуре без внимания медиков. Но, надо думать, никаких противопоказаний они не обнаружили. Хотя, помнится, в первый день пребывания на «площадке» доктор Сергей Савин строго предупредил: «Увижу тебя на расстоянии ближе пяти метров от экипажа – выселю». Однако позже (видимо, оценив мою дисциплинированность и неназойливость) медики стали относиться ко мне лояльнее, и о пяти метрах разговор уже не заходил. Да и как бы я общался с экипажем с такого расстояния?

На «площадку-17» вся кавалькада в окружении машин сопровождения с мигалками прибыла в четвертом часу дня. По Москве. Здесь перевели стрелки на два часа вперед. После того, как устроились, доктор Савин вывесил целый набор плакатов. На входе строгое предупреждение: «Обсервационный режим, посторонним не входить!» Тут же таз с дезинфицирующим раствором и плавающими в нем марлевыми салфетками. Над тазом надпись: «Обработайте руки». Это для тех, кто в команду не входит, но по делам службы посещает «площадку». Или для нас, проживающих здесь, но по какой-то надобности отлучившихся за пределы территории. Что, впрочем, весьма нежелательно, предупредили медики. У меня за пять суток был лишь один выход в город: надо было позвонить в редакцию. Вернувшись, прошел через КПП (после того, как солдат уточнил по телефону мое «место в команде») и добросовестно обработал руки.

КАК "ЛЕТАЮТ" НА ЗЕМЛЕ
Чем меньше времени оставалось до старта, тем сдержанней в общении становились космонавты. Внешне это почти незаметно: задаешь человеку вопросы, он отвечает, и вдруг в какой-то момент ловишь себя на странной мысли – вроде бы и рядом собеседник, на расстоянии протянутой руки, и в то же время словно беседуешь сам с собой.

– Они уже «надели скафандры», уже «летают», – объясняли медики. – Так со всеми бывает

– Боятся?

– Не боятся только дураки, – был ответ. – Конечно, напряжение велико. Но у всех по-разному это происходит. Для Викторенко, например, полететь в космос было, кажется, то же самое, что на машине из Звездного в Москву съездить. А вот другой космонавт (врач называет имя, но я опущу его — И.Ч.) четвертый раз стартовал, а психовал страшно.

Я представил себя на месте психовавшего и, мне показалось, понял его.

Как-то с разрешения врача первого экипажа я присоединился к космонавтам на прогулке. Есть во дворе «Площадки-17» тихая аллея, где растут деревья и возле каждого – табличка с именем космонавта, посадившего его. Не знаю, как сегодня, но тогда мне стало не по себе, когда увидел несколько табличек в траурной рамке. Подумалось: каково это видеть улетающим в неведомое буквально через несколько часов?..

Подхожу на прогулке к Геннадию Михаловичу Стрекалову.

– Помните все даты ваших стартов?

Тот, не заглядывая ни в какие шпаргалки, называет все четыре. Подробней рассказал только об аварийном.

– Это произошло 26 сентября 1983 года, – рассказывал ветеран. – Мы с Володей Титовым уже готовились стартовать, когда загорелась ракета. Сработал спасательный автомат, мы «отстрелились» и благополучно приземлились с парашютом.

– И как ощущения?

– Да как... Обидно. Столько готовились, уже уселись, «ехать» собрались — и на тебе.

– Без жертв тогда обошлось?

– Тогда да. А бывало и иначе. Один из стартов, помнится, унес более восьмидесяти жизней...

К слову, о приземлении в спускаемой капсуле. Весит этот «шарик» без малого три тонны, и как бы специалисты не пытались, каким бы огромным ни был парашют, удар о землю получается таким, что потом у космонавтов полдня в ушах звон стоит.

У Нормана Тагарда этот полет тоже пятый. Прежде было четыре выхода на орбиту в «Шаттле».

– Но наши полеты короткие, – как бы извиняется американец. – Мой налет в космосе – всего 25 суток.

– А кем вы были в экипаже?

– Последний раз летал командиром полезного груза – есть у нас такая должность.

– Вы сказали «последний»? – переспрашиваю с удивлением.

– О, нет – крайний!

В российской космонавтике – как и в авиации – очень не любят слова «последний» и уже много десятилетий традиционно заменяют его другим  – «крайний». Не всегда получается благозвучно, но уж лучше так, чем, скажем: «У него это был последний полет». Чувствуете, чем веет от слова «последний»?..

НА ОРБИТУ - С КОНЬЯЧКОМ
Многих почему-то очень интересует вопрос – пьют ли космонавты? Хорошо, если я отвечу так: нет, не пьют, на хлеб мажут? Или по-другому: хлещут ее, окаянную, почем зря, и даже в ракету их совсем «тепленькими» укладывают – опять ведь явный перегиб, верно?

Если серьезно, то ответ таков: космонавты – обычные живые люди, и ничто человеческое им не чуждо. Тут важно понять другое. «Съездить» туда, на орбиту, – это не за пивком к соседнему ларьку смотаться. Это риск, и риск немалый. А космолетчики не камикадзе, они рассчитывают не только выжить, но и работу сделать как надо. К тому же дома у них дети, жены.

Словом, ну никакого резона нет у людей для злоупотребления спиртным. С другой стороны, и абсолютных трезвенников среди них, боюсь, немного найдется. А ежели в меру – сами знаете, все всегда на пользу идет.

Впрочем, заявляю честно: я лично непосредственно с космонавтами не пил. Мне по секрету рассказали, что один из любителей коньяка, отправляясь на полгода на орбиту, взял с собой четыре бутылки этого напитка. «Всего четыре?» – удивился я. «Так в невесомости мозжечок-то по-другому работает, – пояснили мне. – Там двадцати капель хватает за глаза».

Правда ли это, выдумка ли - судите сами. За что купил...

Получилось так, что и американские киношники, и я – правда, в разные дни, не сговариваясь, задали командиру первого экипажа один вопрос:

– Прежде любой побывавший в космосе был для русских чуть ли не божеством. Сегодня же мало кто знает, кто стартовал, на сколько полетел. Не обидно?

– Да нет, нормально, наверное, – пожал плечами Владимир Дежуров. – Когда-то рукоплескали Нестерову за его первую «мертвую петлю». Чкалов тоже удивлял. Потом все это стало привычной нормой. Так и полеты в космос.
   
ПРЕСС-КОНФЕРЕНЦИЯ ПО-АМЕРИКАНСКИ
Пишущей и снимающей братии понаехало на Байконур накануне старта – море. На пресс-конференции чуть ли не на головах друг у друга стояли. Общение космонавтов с прессой – как обычно, через стекло.

Я, признаться, не собирался в тот день брать микрофон, чтобы задавать вопросы: у меня были другие возможности для этого. Но чем дольше длилось сие действо, тем больше становилось мое удивление.

– Вопрос задает представитель «Ассошиэйтед пресс», – объявляет ведущий.

Следует вопрос на английском, затем перевод на русский. Потом микрофон передается журналисту из «Time», потом из «US Today», потом из CNN, «Reuters»...

А где же ИТАР-ТАСС, думал я, где наши телевизионщики, радио, пишущая пресса? Накануне я видел лишь коллегу из «Красной звезды», наскоро общавшегося с первым экипажем, да ребят из «Воен-ТВ».

Словом, пришлось-таки браться за микрофон. Из чувства патриотизма.

– Вопрос Стрекалову. Геннадий Михайлович, это ваш пятый полет, вам есть, с чем сравнивать. С учетом того, что мой вопрос первый сегодня на русском языке, у вас нет ощущения, что вы в Америке и вообще летите на американской ракете?

Потом, позже Николай Бударин из дублирующего экипажа, а за ним и какой-то наш большой чин в гражданском подходили ко мне, жали руку: «Молодец, хороший вопрос!» Значит, не только мне было обидно.

Михалыч же, отвечая, оказался весьма тактичным политиком. Российско-американское сотрудничество, сказал он, имеет далекие перспективы, это хорошо, что мы вместе и т. д.. В общем, «не заметил» подвоха в моем вопросе. А через минуту вызвал общее оживление и смех.

Еще я спросил Бонни Данбар (дублер): когда она полетит, будет ли ее муж-астронавт волноваться за нее больше, чем родные других членов экипажа – не имеющие отношения к космосу?

– Думаю, он не будет волноваться, – ответила американка. – Он профессионал и знает что к чему,

Стрекалов тут же берет свой микрофон:

– А моя, например, в этом совсем ничего не понимает, поэтому волноваться точно не будет.

Народ засмеялся. А я вспомнил аварийный старт Михалыча и заплаканное лицо его дочери на проводах в Звездном...

ОТСЧЕТ ВРЕМЕНИ
День старта,14 марта, четыре утра по-местному. Когда дежурный по «площадке» подходит будить меня, оказывается, что я уже не сплю, Позже выясняю: первый экипаж провел ночь перед стартом спокойно, но несколько раз космонавты просыпались. Я, признаться, тоже трижды за ночь вскакивал и смотрел на часы.

Экипажи проходят медосмотр, все быстро завтракают и усаживаются в автобусы. Обслуга «площадки» –  повара, официантки, горничные – провожает уезжающих. В динамиках гремит: «И снится нам не рокот космодрома...» Темно. Холодно. Тревожно…

Космонавтов привозят на «площадку-02» – это МИК (монтажно-испытательный корпус). Здесь их облачают в скафандры. Оцепление очень строгое. Пресса толпится на специально отведенном месте и отчаянно мерзнет: минус 12 с ветром. Я радуюсь своей догадливости: одолжил у солдатика ушанку. Вижу какую-то американку в таком же экзотическом уборе.

Приезжает представитель российского правительства, местное руководство.

Наконец, выходят. Владимир Дежуров рапортует председателю госкомиссии о готовности к старту, я щелкаю затвором редакционного «Зенита» и еще не знаю, что пленку давно заело (такой уж, извините, я фотограф). А ведь мне еще предстояло снимать самое главное  – сам старт. О, судьба...               

Пока экипажи везут к ракете (в разных автобусах и все в «полной боевой»), пока «номер один» усаживается в ракету, всем нам остается только ждать. И мерзнуть.

Чтобы совсем не застыть, травим журналистские байки. Сергей Анохин из «Центрнаучфильма» рассказывает об аварийном старте (когда загорелась ракета) и показывает, откуда, с какого, расстояния он снимал его.

– С ума сошел? — искренне удивляюсь я,

– Небось, руками и зубами землю рыл, когда закапывался, – смеется кто-то из режимников.

– А я тогда и не понял ничего, – улыбается в ответ Сергей. – Первый раз ночной старт снимал, думал – так и должно быть: грохот, много огня.

Оператор-ветеран Игорь Крылов вспоминает другой эпизод: один солдатик срочной службы, впервые наблюдавший старт с близкого расстояния, «с катушек съехал».

"ГАГАРИНСКАЯ ГОРКА"
А еще, пока ждем приезда экипажей, коллеги-ветераны успевают просветить меня о том, что такое «Гагаринская горка». Боюсь, «на все сто» проверить достоверность такого рассказа уже едва ли возможно, но звучит красиво.

Говорят, когда Юрия Гагарина везли с той же «Площадки-02» к ракете, он вдруг взмолился:

– Ой, братцы, извините, но мне надо… Понимаете, как-то забыл про это, пока в скафандр обряжали.

Делать нечего, автобус останавливается. Первого космонавта Земли подводят к заднему колесу, скафандровщики, торопясь, «колдуют» над шнурками-застежками его космического костюма – и, ура, дело сделано, можно лететь!

И прозвали место этой незапланированной остановки «Гагаринской горкой». С тех пор появилась традиция: все делать в точности, как Юрий Алексеевич.

А уж как удается выполнить традицию космонавтам-женщинам – об этом, извините, воздержусь. Могу только рассказать про Светлану Савицкую – даму веселую и боевую.

В свой первый полет она летела с мужиками, и когда доехали до «горки», все растерялись: ей-то как быть? А она озорно улыбнулась, достала из одного кармашка на скафандре заранее заготовленную пробирочку, подошла с ней к колесу автобуса – и, пожалуйста, традиция оказалась соблюдена.

СТАРТ
…Объявляется получасовая готовность. Меня по-прежнему не прогоняют, хотя вся пресса на НП – наблюдательной площадке. А это далеко, за километр от ракеты. Я вместе с немногочисленными коллегами – в каких-то метрах двухстах-трехстах от нее (и то не факт – возможно, и подальше, но тогда, поверьте, мне казалось, было очень близко).
Какой-то капитан поясняет:

– Ближе на открытом месте уже никого нет.

И после паузы:

– Здесь самое опасное место.

Слышу чей-то голос:                                                

– Если что, рви когти вон туда, подальше от ракеты, понял?    

– Понять-то понял, да только там, видишь, колючая проволока – на ней и повисну...

В общем, те еще разговорчики…

А уж как мне удалось пробраться туда – профессиональная тайна. Да и подводить никого не хочу. Эх, если бы еще и пленку в «Зените» не заело…

Если верить моим стареньким часам, то ракета уже должна была стартовать. Давно уже отошли фермы обслуживания, отвалила кабель-мачта. Давно посинели у всех стоящих на ветру руки и лица.

И вот – пошла!..

Ощущения? Вы когда-нибудь стояли близко к работающему на взлетном режиме двигателю реактивного самолета? Так вот, представьте, вокруг вас десять, двадцать таких ревунов.

Да нет, и это, пожалуй, не то. Все затряслось: земля, воздух, фотоаппарат в моих руках. Все у меня внутри. Нет, не от страха. От той огромной, никому не подвластной силы, что рванула ввысь.

Несколько секунд – и лишь белый след в синем небе да все удаляющийся рев.                                                

Перевожу дух. Делаю поправку на своих часах – впервые в жизни сверяю время по старту ракеты. Мысленно желаю экипажу штатного полета и вдруг вспоминаю недавний эпизод в местном, байконурском, музее.

Есть там место на стенке, где расписываются все улетающие космонавты. Просто ставят автограф и дату. Геннадий Стрекалов соригинальничал: взял, да и добавил текст. Вот что там было: «Никогда не кончатся полеты!»

Пусть так и будет.