Рассказы егеря. Рассказ второй

                Рассказ второй.

                Своё слово я сдержал. Ровно через две недели, в пятницу ближе к вечеру мой мотоцикл и я стояли у кордона, встречаемые радушным хозяином.
                -- А я с обеда все глаза проглядел – радостно сообщил он – намедни знакомые с ночёвкой напрашивались, да я их дальше спровадил, и сёдни троих в другу сторону отправил. Заходи, чайник ужо напрел с травами.
                -- Нет, я пойду, ещё до темноты часика четыре побродить успею, на завтра дождь обещали. А ты картошечки сделай как в прошлый раз и из этого что-нибудь сообрази. Я выложил на стол булку хлеба, колбасу, консервы, какие-то свёртки, бутылку водки. Нятянул рюкзак, и двинулся вниз вдоль  течения ручья.
                Рассказывать обо всём не буду, но вернулся я довольный, когда совсем стемнело. Окна и дверь кордона были открыты настежь, в одном окне тускло мерцал свет керосиновой лампы. Шарик приветливо тявкнул. У стола под навесом горел огонёк папиросы.
                -- Я не понял! Чего-то всё настежь, а ты во дворе сидишь? С чего разжарило?
                -- Дак, чугунок ты просил картошки сделать. А разве её на керосинке напаришь. Вот я и растопил русскую печь. Накочегарил, и чугунок в чело, а заодним и сковородку с грибами, да и закрыл заслонкой. Сейчас в доме жарища, вот и проветриваю. А всё уже готово. Рассказывай, как сходил-то.
                -- Прекрасно, такое удовольствие получил!
                -- Вот и ладненько! А я с утра сбегал и знаешь…
                -- Знаю, знаю – перебил я его – сейчас начнутся  охотничьи рассказы, да байки, и опять я так и не услышу, о чём ты мне хотел целый год рассказать. Где умыться можно.
                -- Рукомойник за сараем, сейчас посвечу – поджав губы обидчиво выдавил егерь, но сразу рассмеялся – а ведь ты прав, однако. Да и то подумать, с кем мне тута-ка разговаривать. Шарик только слушает, да хвостом виляет, а ентот обормот сразу хвост трубой и уходит.
                Зашли в дом. Не так уж было и жарко. На потолке висит семилинейная лампа. Накрытый белой скатертью стол. На нём стояла алюминиевая чашка, с толсто нарезанным хлебом, две таких же пустых, две трёхлитровые банки с разноцветными (жёлтой и розовой) жидкостями, две кружки и… всё. 
                -- А я проголодался, думал, приду, поем – хитро начал я – а на столе пусто…
                - Щас, будет густо! – егерь взял стоявший у печи ухват, отодвинул заслонку и этим ухватом вынул из печи чугун, крупнее, чем в первый раз – положи-ка на стол вон ту досочку – и поставив чугун на досочку, открыл крышку. Опять по дому разлился бесподобный аромат, но опять же не такой , как полмесяца назад – я, значитца, решил так, все твои припасы –прибамбасы я опустил в холодный погреб,  акромя хлеба. Нужны будут – достану.  А водка нам без надобностей, когда на столе вот энтот продукт.
                Он щелкнул пальцем по жёлтой банке. Медовуха собственного приготовления. Водку ты мне подари, я настои целебные сделаю. С этими словами он поставил на стол деревянный кружок, а из печки вынул большую чугунную сковороду. В ней шкворчали рыжики в сале. Достал с полки деревянное блюдо и большой деревянной ложкой  вытащил на него из чугуна большую птичью тушку, а затем маленькую.
                -- Энто с утра крякаша с чиром заполевал, да ты слушать не стал…
                -- И сейчас не буду – вновь прервал я – где вилки?
                -- Ишь ты – снова обиделся хозяин – горожанин, культурный, дичь руками едят, а на остальное ложка перед тобой.  Налил по четверти кружки.
                Не понял. Что-то сладкое, на вино не похожее, но густо пахнет цветочным мёдом. Принялись руками за уток, заедая картошкой. Мясо пропарилось, от костей легко отделяется, запах специфический. Но вкуснятина!!  А рыжики-то в сале! Никогда таких не ел. Налил по второй.
                -- Энту выпьем, и покудова всё. Ты не смотри, что слабая, она догонит и не заметишь как за столом заснёшь. У меня всего пять ульев, а мёду накачиваю, дай Бог! Давно бы бросил кордон, в городе и дом есть, и сад при нём и огород. Последний сын зимой уедет, тогда и я перееду. Старушка моя энтой весной не поехала. Сказала  - хватит. Одни пчёлы токмо и держат. Через год на пенсию, дак в городе доработаю. А пчёлы, ты знаешь…
                -- Так, хватит, начнёшь сейчас про пчёл рассказывать, про технологию добычи мёда. Так я твоих повестей и не услышу.
                -- Да, да, ты прав. Давай ещё по одной, и вперёд!
-- он выпил, крякнул и вытер жиденькие усы. На чём мы в прошлый раз остановились?
                -- На том как вы с Василием гулеванов разогнали.
                -- Ага, помню, тогда слушай дальше про пруд. Уже через три года после постройки дамбы береговая кромка пруда стала зарастать ивовыми кустами, появилась осока, тростник. С каждым годом густота энтих зарослей увеличивалась, появилась ряска. Появились караси. Вот я обрадовался! Нам с бабкой подспорье. Наплёл из тальника морды и стал понемногу карасиков вылавливать. Сначала они годились только коту, да на уху для навару, а с четвёртого года начали жарить. Правда, до сих пор туто-ка поболе ладошки не вырастают, уж не знамо почё.
                -- Опять в сторону повело?
                -- Ни в коем разе. Всё путём. Однова ночью, в конце мая, уж тепло было, жена в бок толкает. Иди, говорит, посмотри, Шарик чёй-то дурует. Я спросонья ничё не пойму, как был в кальсонах, так и выскочил во двор, только ружьё из-за двери прихватил. А ночь тихая и лунная. Шарик стоит на столе и через забор в сторону пруда смотрит, только не лает ужо.  Прислушался. Слышу:  плеск на воде, хлопапье крыльев, утка по-дурному заорала  и всё стихло. Шарик зевнул, спрыгнул со стола и залез в будку. И я досыпать отправился - он покряхтел и разлил ещё по чуть-чуть.
                -- А из другой банки что же не угощаешь?
                -- Так то ж клюквенный морс! Свеженький. Вчера набрал корзинку и надавил. Наливай сколь хошь, а то прям из банки. Ты ещё не дремлешь? Вот и ладно. Слушай дале. Через день пошёл морды проверять. Одну старенькую на берег потащил, да зацепил за сучок. Дёрнул, она тресь, и развалилась! Ладно на берегу ужо, карасей не растерял. Чинить, смысла не было, а место хорошее, уловистое. И решил я новую мордушку сплести, да на энто место и поставить. Отнёс, значитца, рыбу, взял топорик, веревку, да мешок и пошёл лозы нарезать. Лазаю по тальнику и вырезаю подходящие лозины. Залез в один куст, смотрю, батюшки, пуха да перьев утиных на полподушки надрано. Видать, словил кто утицу. Да чуть на энту утицу и не вступил. Лежит она сердешная на гнезде (энто я сразу понял), крыло вывернуто, и не шевелится. Отложил я топорик на мешок, наклонился и поднял её. А она даже не бьётся, обессилила так. Лево крыло здорово повреждено и левая лапка вся в засохшей крови. В гнезде восемь зеленоватых тёплых яиц. А само гнездо толстый бортик из пуха имеет. Значитца, давно уже парит.
                Он достал папироску, чиркнул спичкой, затянулся и какое-то время молчал, собираясь с мыслями.
                -- Раздумывать я не стал, отнёс утку на кордон, поместил в курином вольере и огородил угол сеткой. Взял лопатку и плоскую корзинку и пошёл к гнезду.    Где лопаткой, где топориком, осторожно вырезал гнездо прямо с землей и уложил в корзинку. Получилось вровень с бортиком, как я и хотел. Дома поставил корзинку в опрокинутый набок ящик и посадил на нездо утку. Она не сопротивлялась. Вернулся на прудик, забрал оставленное, и принёс пол ведёрка ряски, которую вылил в долблёное корытце. Бабуля моя молодец, уже накрошила варёных яиц, картошки, хлеба   и замочила энту мешанину.  Насильно утку я кормить не стал, она могла энто не понять. Еду и воду пододвинул к самому ящику и оставил утку в покое. Когда утром я заглянул в куриный вольер, утка сидела на гнезде с закрытыми глазами, но было видно, что количество ряски уменьшилось и еды тоже. Долил воды в корытце, утка даже не шевельнулась. Через три дня, рано утром жена позвала меня к окошку. Утка, сильно припадая на левую лапку, ходила по огороженному углу. Вывернутое крыло волочилось по земле.   
                Вечером к кордону подъехала машина. Из неё вышел знакомый охотник, большо-о-ой любитель охоты на уток с подсадной. Сели на лавочку  у ворот, закурили. А он и говорит, мол слышал, что у меня дикая кряква высиживает утят. Леспромхозовские брехуны успели везде растрясти об энтом. Они, когда мимо едут, всегда останавливаются и шофёр заходит узнать, не надо ли чё. Видно, без меня бабуля моя и разболтала. Так вот, говорит, не продам ли я ему утят вместе с уткой. Я и подумал, а отчего ж не продать? Мне они совсем ни к чему, я с подсадными не охотничаю, а хорошему человеку добро сделаю. Ладно, говорю, по рукам. Как вылупятся, сразу сообщу. Только и ты не тяни, забирай сразу. А через неделю вылупились семь утят. Крохотульки, жёлтенькие с коричневыми пятнами. Я вечером с шофёром сообчил, а охотник утром приехал с клетками специальными. Заплатил хорошо. А восьмое яйцо, значитца, я разбил, а в нём утёнок, совсем нормальный, только мокрый и дохлый. Чегой-то ему не хватило. Да-а… Ну што? Дале будешь слушать, али как?
                -- А что там слушать, и так понятно! Пристроил утят и ладно. Другой бы кто рассказал – не поверил!
                -- Э, дак об энтом всё. Я совсем другую историю доложить собираюсь.
                -- Тогда давай так договоримся, сейчас спать, а то я уже дремать начал, а завтра эту историю и расскажешь.
                -- Ладно – зевая ответил егерь – хозяин-барин. Спать, так спать…   Пойду Шарика покормлю, картошка осталась, да и косточки он страсть как уважает…. А энтот варнак, котяра-то, даже спать в дом не пришёл… Дальше его бормотания я уже не слышал, в сон провалился.