Джин из-за бутылки

I

Есть у нас в городе, вернее на улице, одна «достопримечательность» - юродивая алкоголичка по имени Танюша. Танюша выглядит ужасно: редкие волосы, глаза, всё больше стекающие вниз, дряхлая кожа на ещё не старом лице. Периодически Танюша устраивает «концерты»: бегает по улице, размахивает руками, что-то кричит, пристаёт к людям. Иногда она усаживается на ступеньки магазина и поёт песни, а иногда даже читает стихи, причём, хорошие. Так, однажды, проходя по улице, я услышал, как Танюша протяжно выкрикивала:

Есть в напе-э-э-вах тв-а-а-их сакравенных
Ракав-а-а-я о гибели весть.
Есть пракля-а-а-тье заветав свище-э-э-нных,
Паруга-а-а-ние щастия есть.

Эти слова проникли мне в душу, зацепили. В тот день, поднимаясь на лифте, сидя за письменным столом или занимаясь другими своими обычными делами, я невольно вспоминал строки, которые декламировала пьяная Танюша: «Роковая о гибели весть», «Поругание счастия есть», «…проклятье заветов священных», - вертелось в моей голове. Наконец, я включил компьютер и набрал в поисковике «Поругание счастия есть», чтобы увидеть стихотворение целиком и узнать, кто его автор. Оказалось, это написал Александр Блок: стихотворение называется «К музе» и входит в книгу «Страшный мир». Я удивился познаниям Танюши, очевидно, у неё было какое-то, в хорошем смысле, непростое прошлое. Вообще, в адекватном состоянии Танюша мало чем отличается от «обычных» людей. Правда, лицо её выдаёт.

Разумеется, песнями и стихами юродство Танюши не ограничивается. Она клянчит у людей деньги, причём, зачастую в очень надрывной форме. Мама мне рассказывала, как Танюша, опять-таки сидя на ступеньках магазина, громко обращалась к прохожим:

- Да-а-а-йте десять рублей! Десять, всего де-е-е-сять рублей! У вас же полно их, а я прошу всего де-е-е-сять! Ну что же вы! Жалко вам что ли?... Никто не даёт… Суки…

Я и сам был свидетелем подобных сцен. А бывало, что и непросто свидетелем. Один раз даже не на шутку испугался. 

II

«Благословен еси, Господи, научи мя оправданием Твоим…» - обожаю, когда с клироса доносятся эти слова. Эта молитва звучит спокойно, размеренно и мощно. Всё естество моё будто уплотняется, тяжелеет и прорывается к свободе, когда я её слышу. В тот рождественский вечер я тоже  слышал любимую молитву. Храм был наполнен прихожанами. Священников тоже было необычно много - они стояли перед алтарём и чего-то ждали. Редко, когда я видел такой храм, как тогда: казалось, будто сам воздух сделан из стекла и источает сияние. Прозрачность и удивительная глянцевая чистота царили в храме во время той службы. Слушая певцов и священников, я любовался всем, что было вокруг: смотрел на спокойное лицо Христа, распятого на кресте, на фрагменты неоконченных фресок на потолке, свет внутри красных лампад… Над аркой в виде дуги была надпись: «Вера без дел мертва есть». Я прочёл эту надпись не в первый и даже не в десятый раз, но задумался над ней только тогда. Потом наступил момент, когда священники оживились и начали торопливо двигаться в сторону алтаря.

- Братья и сестры, православные, пропустите, - говорил один батюшка, пробираясь сквозь людскую толщу.

 Через дверь с изображением Михаила Архангела священники вошли в алтарную часть. Но служба продолжилась: пели певцы и дьяконы, батюшки, сменяя друг друга, читали молитвы. Потом священники начали возвращаться из алтаря. Я по-доброму заволновался, когда увидел на амвоне дьякона с елейным маслом: оно, как обычно, было налито в позолоченный сосуд с крестом. Люблю службы, когда мажут елеем, и на Рождество без этого, конечно, не обходится. После чтения Евангелия начали мазать священников и певцов, затем - всех остальных. В свою очередь я поцеловал золотую обложку Евангелия, икону и тоже ощутил у себя на лбу кисточку с маслом. Поцеловав священнику руку, я вернулся туда, где стоял. Обычно после этого я ухожу домой, но тогда задержался: в храме было слишком хорошо.

Вскоре после того, как всех прихожан помазали елеем, прекратили петь певцы. Из алтаря на амвон вышел архиепископ и обратился к нам со своим словом:

- Братья и сестры! Сегодня для всех нас великий и священный день - Рождество Господа нашего Иисуса Христа, - вслед за архиепископом все верующие в храме перекрестились. - Бытует расхожее мнение, будто мы, православные христиане, приверженцы восточной традиции больше чтим Пасху, чем Рождество, в то время, как католики наоборот - больше чтят Рождество. Не хочу говорить о католиках, протестантах или ком-то другом. Скажу о нас: мы в равной степени чтим и Рождество и Пасху, ибо эти события неразрывно связаны. И в этот великий день мы с особенной силой чувствуем, что не одиноки в этом мире. Больше двух тысяч лет назад Господь даровал нам смысл, даровал нам утешение и защиту. С рождением Христа Бог воплотился, стал един с человеком. С этого момента все мы, все до одного породнились с небесами. Мы стали не просто творением Божиим, мы стали его сыновьями и дочерями. И поэтому сегодня мы молимся за всех: и за тех, кто сейчас за пределами церкви, и даже за тех, кто враги церкви…

Когда архиепископ закончил проповедь, рядом с ним появился мэр города. Он обратился к священнослужителям и прихожанам с поздравлениями, упомянул о важной роли церкви в жизни общества и, троекратно обнявшись с архиепископом, вернулся на своё место. Потом слово взял какой-то священник. Мне запомнилось, как он, глядя на архиепископа, стоящего на амвоне, говорил:

- … И, несмотря на то, что наши родители согрешили, мы всё равно живём под Господней любовью и можем служить Ему, хотя и недостойны этого…

Архиепископ явно был чем-то недоволен: он слушал речь священника с раздражённым лицом.

Честно признаться, я уже хотел домой и иногда посматривал в сторону высокого дугообразного окна. На улице, проезжая по мосту, сияли фарами машины, голые деревья неподвижно стояли в свете фонарей. Между тем, в храме началась процедура, свидетелем которой я был впервые - награждение священников.

- Господин и отец наш святейший патриарх московский и всея Руси Кирилл к празднику Рождества Христова по моему представлению за долговременное и плодотворное служение церкви Христовой награждает протоирея Вячеслава Нежина митрой. Аксиос! - воскликнул архиепископ.
 
- Аксиос! Аксиос! Аксиос! - раздалось с клироса.

Затем священник с поклонами и поцелуями принял свою награду.

Я посмотрел, как ещё двух пресвитеров наградили крестами с украшениями, и направился к выходу. Служба явно подходила к концу, и я счёл возможным покинуть храм. К тому времени я уже думал о приземлённых вещах: хорошем ужине, бутылке вина, фильме с компьютера. После службы я надеялся отлично отдохнуть.

И вот, закрыв вторую дверь храма, я оказался на улице, в простом суетном мире. Было холодно, с дороги доносилось гудение машин. Зажжённые свечи, дым церковных благовоний, едва уловимое пение певцов - теперь всё это было там, за дверными стёклами храма. Перекрестившись, я уверенно направился домой.   


III

Хотелось вина, надо было его купить. Помимо этого, мать просила принести питьевой воды. Сначала я хотел зайти в один супермаркет, но в последний момент выбрал небольшой магазинчик неподалёку от нашего дома. Там была большая очередь: видно, не только я хотел праздника. Рассмотрев полку с алкоголем, я решил купить бутылку сухого каберне. В зимней куртке было душно, я чувствовал, как тело покрывается потом и хотел быстрее разделаться с покупками. Очередь двигалась медленно, заунывное пищание кассового аппарата раздражало всё сильнее. И вот, когда впереди оставался только один человек, ко мне подошла Танюша:

- Уважаемый! Помогите, пожалуйста. Я вчера перепила с дуру, теперь с самого утра сердце колотится, и болит, и печёт. Плохо мне: тошнит, дрожу вся… Голова вот-вот лопнет… Купи бутылку «Пикура» - оно всего тридцать стоит. Пожалуйста, - тихим, умоляющим голосом сказала Танюша.

Выглядела она, действительно, ужасающе: сухие потрескавшиеся губы, белое, как снег, лицо, пустота в глазах… «Обмануть хочет, издевается», - подумал я.

- Это не ко мне. Туда обращайтесь с этими вопросами, - сказал я, указывая на женщин-продавщиц.

Танюша не ответила, но продолжила стоять рядом. Она подождала, пока я расплатился, а потом вновь попросила о своём:

- Ну дай, пожалуйста!

- Ещё раз говорю, с этими вопросами не ко мне.

- Не дашь! - Танюша обречённо крикнула и закрыла лицо ладонями.

Я поторопился уйти, чтобы избавиться от смущения, скрыться с глаз продавцов, покупателей и Танюши. Но уже с первых шагов на улице я ощутил внутри себя внезапную несвободу и тяготу. Держа в руках две бутыли воды и пакет с бутылкой вина, я свернул за угол. Там, в этом тёмном дворе я испытал порыв вернуться назад и купить этой несчастной алкоголичке её «Пикур». Но неспособность изменить решение одержала верх.

IV

Дома я пытался держать себя так, будто ничего не произошло, в соответствии с планом, намеченным до похода в церковь. Мы с матерью тепло общались, она приготовила вкусный ужин. Мысли о Танюше подавлялись, я был уверен, что смогу вернуться в нормальный ритм. Особая надежда была на вино. Вино я пил, просматривая с матерью фильм «Поп». И вот тут началось. С каждым глотком беспокойство усиливалось, вместо героев фильма перед моими глазами было бледное лицо Танюши. Я всё чаще и чаще прокручивал в голове недавний случай в магазине, упрекал себя сначала за жадность, потом - за нерешительность. «Ладно, кто-нибудь другой обязательно купил», - успокаивал я себя. Два первых бокала вина были выпиты быстро, почти залпом, но желанного опьянения не наступало. Провал праздника становился налицо. А когда в фильме «Поп» показали сцену повешения, где немецкий офицер говорит: «Ну подтолкните же кто-нибудь этот чёртов автомобиль», а потом сам толкает колесо грузовика ногой, началась кондрашка. Тревога и стыд прорвали все внутренние преграды. Сильно застучало сердце, стало не хватать воздуха, затряслись руки. Вскоре мать это заметила и сказала:

- Ты что, плохо себя чувствуешь что ли?

- Да нет. С чего ты взяла?

- Дышишь как-то странно, ёрзаешь.

Какое-то время я ещё надеялся, что всё пройдёт, но нет. Истерика нарастала, как снежный ком. Необходимость выговориться была неотвратимой. Я решил всё рассказать матери - тяжесть в этот момент усилилась до предела. Пришлось это преодолеть:

- А если честно, кое-что случилось.

- И что? - спросила мать, сев на диван. Раньше она лежала.

- В магазине ко мне подошла одна баба, алкоголичка в общем…

- Так, - мать выключила у телевизора звук.

- Выглядела она ужасно: бледная, губы трясутся. И попросила, значит, купить ей бутылку «Пикура». Похмелиться чтобы. Сказала, что у неё сердце из груди выскакивает, голова раскалывается…

- Дальше.

- А я взял и не купил. Сказал, чтобы к продавцам обращалась.

- Ну, молодец, дорогой. Пятидесяти рублей пожалел, православный ты наш! Вот мне интересно: почему же ты так поступил?

- Думал, она хочет меня обмануть.

- Видел, что ей плохо, и всё равно думал, что она хочет обмануть. Сколько лет этой женщине?

- Где-то тридцать пять… Слушай, мне действительно стыдно за это.
- Ладно, чего уже там говорить.

Мы продолжили смотреть фильм. Мне стало легче, но не намного. Истерика перешла в фазу домысливания и фантазирования, прокрутки вариантов. Я упорно старался остановиться на самом благоприятном из них - Танюша попросила другого, и он сделал. Я уверял себя, что иначе и быть не может, но успокоиться не получалось.

- Тяжело тебе? - спросила однажды мать.

- Да.

- Ладно, наверняка кто-нибудь менее божественный или вообще безбожник, вроде папаши нашего или деда, купит. Не переживай.

Но переживать было о чём. К тому времени я уже давно знал, что, если алкоголику вовремя не дать выпить, он может умереть. В деревне был не один и не два таких случая. Однажды к нам, выбиваясь из последних сил, пришёл сосед. Он упал на веранде на пол и обратился к деду:

- Дай, погибаю! Концы отдаю, Иваныч!

Дед налил этому бедолаге стакан самогона. Тот выпил, и дед сказал:

- Что же вы с собой делаете? Ещё дать?

- Нет, всё. Спасибо, Иваныч.

- Может, блином закусишь?

- Не надо. Только встать помоги.

Потом, года через два этот мужик всё-таки умер. Видно, наступил момент, когда «Иваныча» рядом не оказалось.

Память об этом случае подлила масла в огонь, беспокойство окрепло. Уже после фильма, поздно вечером я отвёл мать к себе в комнату и снова обратился к ней со своей проблемой:

- Послушай, а она точно не умрёт?

- Нет, что ты! Даже не думай. Наверняка, там найдётся какой-нибудь обалдуй и купит ей похмелиться…

- А продавцы могут?

- Не, вот продавцы как раз не могут. Если они будут всем алкашам пиво покупать, то прогорят через неделю… Ты просто в следующий раз знай, что, если речь идёт о мелочи, то лучше пожертвовать и жить дальше спокойно. Вообще, у нас в России не принято было жадничать: люди всегда принимали путешественников, оставляли дома нищим продукты. Другое дело, что нас обманывали часто. Огрубели мы.

После разговора с матерью я, допивая вино, слушал по компьютеру радио, смотрел «Семнадцать мгновений весны», пытался что-то читать, но сосредоточится не получалось: до сознания доходили только крупицы, обрывки. Всё остальное занимала Танюша. Наконец, я решил лечь спать.   



V

Это было не вполне верное решение. Заснуть не получалось, и теперь от мыслей о Танюше уже совсем ничто не отвлекало. В тёмной комнате она полностью овладела мной. Можно было включить свет, подняться с кровати и продолжить сидеть за компьютером, либо как-то ещё занять себя, но я этого не делал, по привычке боролся за сон. Лёжа с закрытыми глазами, я видел перед собой соблазнительное коричневое стекло бутылок из-под «Пикура»: «Всего одно нехитрое действие, всего один протянутый продавцу полтинник ; и чего бы удалось избежать!». Я постоянно вспоминал Танюшу, то и дело прокручивал нашу встречу в магазине. «Да нет: она молодая ещё, продержится». Потом я вспомнил детство. Раньше на соседней улице примерно раз в полгода проходили пышные похоронные процессии. Будучи ребёнком, когда я слышал звуки похоронного марша, то подбегал к окну и наблюдал, как вереница людей медленно бредёт за открытым гробом. Каждый нёс в руках цветы, музыканты дули в свои огромные трубы, били в барабаны. Я вспомнил те похоронные процессии и испугался, что скоро увижу, как в последний путь провожают Танюшу. Это было глупо: таких действ у нас уже никто не устраивает, да и Танюша слабо подходит для них. И всё же мысль о её возможной смерти из-за бутылки пива усилилась: «Господи, моей жизни конец, если она умерла! Я не смогу с этим жить!». Переворачиваясь с боку на бок, я думал, что больше никогда не появлюсь на той улице, не зайду в тот магазин - лишь бы ничего не узнать о судьбе Танюши, не услышать разговор вроде:

- Знаешь, та сумасшедшая алкоголичка, которая здесь орала постоянно, умерла.

- Да ты что! Из-за чего?

- Что-то с сердцем. Не похмелилась, видать, вовремя.

Потом с большим трудом удалось уснуть. Но лучше бы не удавалось: сон был прерывистый и представлял собой череду кошмаров. Сначала мне приснилось, как весь город встал на уши, все перепугались - на наших улицах появился комодский варан. Я видел, как огромный варан бежит по тротуарам и площадям, размахивает своим огромным языком, а люди вокруг кричат и разбегаются в разные стороны. «Зря они так. С ним можно договориться», - подумал я. Почему-то я был уверен, что смогу успокоить и обезвредить варана. Затем был сон про оккупацию, про то, как какие-то  люди сумели захватить нашу землю. Причём, сделали они это без танков, пушек и пулемётов - секрет их успеха был в чём-то другом. Захватчики ходили среди нас, как хозяева (хотя во сне они и были хозяевами), что-то лопотали на своём языке. Мужчин я не видел, видел только женщин, одетых в яркие шёлковые наряды. Чувствовалось, что они очень привязаны друг к другу. Вдруг я заметил, как две чужих женщины медленно бредут в сторону одного очень опасного места: кажется, будто оно ничем не выделяется, но на самом деле это пропасть. Разглядеть её край невозможно. Туда ещё никто не провалился. Мы, настоящие хозяева своей земли знали про коварную пропасть, но захватчикам условились о ней не рассказывать. И чужие шли прямиком на смерть. Я напряжённо наблюдал за ними и думал: «Давайте, суки, вперёд!». В результате одна женщина упала, а другая в испуге остановилась. Поняв, что случилось, она что-то сказала и закрыла лицо ладонями. И тут я сильно испугался, в один миг пожалел о своём молчании: «Господи, что же теперь будет! Что же они с нами сделают!». Но самым страшным был сон о собаке - шавке, похожей, скорее, на карликовую лису. Во сне я находился в деревне и хотел через огородную межу выйти в сад. Но в потускневшей августовской траве была та рыжая собака: больная, вся в язвах, с участками оголённой кожи. Едва я хотел сделать шаг, как тут же двигалась и она. Собака умоляюще смотрела мне в глаза. Можно было бы подумать, что она просит еды или помощи, но за её жалобностью я видел желание причинить вред. Можно было не идти дальше, вернуться домой, но отступать перед собакой не хотелось. Это казалось уже через чур, такой шаг вселял ещё больший страх, чем сама собака. Немного постояв на меже, я собрался с силами и твёрдо пошёл вперёд… Но быстро остановился - рыжая шавка с лаем бросилась наперерез. Рядом лежали какие-то палки. Я взял одну из них и несколько раз робко ударил собаку - она заскулила, но с места не тронулась. Уже едва ли не плача, я попытался оттолкнуть собаку палкой. Чувствовать сопротивление собачьей плоти было невыносимо тяжело, и я сквозь сон ударил кулаком в стену.

Это позволило проснуться. За окном была всё та же непролазная темень, но разглядеть время на часах было возможно - семь утра. «Студенты уже, наверное, собираются на занятия», - подумал я, забыв, что в институтах идут каникулы. Память о студенчестве немного успокоила, ото всего отвлекла: именно она, а не сон, подарила мне подлинный отдых.

VI

Следующий день я провёл в попытках забыть Танюшу и не думать о её судьбе. Не получалось: весь день всё валилось из рук, плохо работала голова. В конце концов, вечером я решил бродить по городу. Прогулка - лучшее средство забыть себя. «Примерно в это время случилась история с пивом», - подумал я, когда закрыл дверь подъезда. На тёмной улице я ощутил порыв ещё раз сходить в тот магазин, побродить по окрестностям: «Может, я увижу её и успокоюсь?». Но это показалось уже слишком. Вдобавок, ничего уже нельзя было изменить. Я ходил по заснеженной улице, смотрел, что происходит за окнами квартир и магазинов. Повсюду были самые обычные люди, но почему-то я всем им завидовал.
Дней через пять наступила оттепель: подтаял снег, воздух уплотнился и наполнился какой-то непонятной вонью. На поверхности снега чернели обрывки коры, высохшие плоды рябины, ещё что-то. Во время оттепели всегда обнажается много мусора. Дни после случая с Танюшей выдавались тяжёлыми. И дело было уже не столько в ней. Я почувствовал внутри себя какую-то несвободу, что-то плохое и сдерживающее. Эту занозу хотелось вытащить и выбросить, никогда раньше она не была столь ощутимой. Я не мог понять, что это и, честно говоря, не хотел понимать: правда могла быть убийственной.

Наступил момент, когда тоска заела окончательно. Все возможные праздники к тому времени уже закончились. Даже Старый Новый Год прошёл. Чего-то более противного, чем первые дни после праздников, сложно придумать: на помойках уныло валяются отслужившие ёлки, повсюду мёртвый блеском блестят обрывки мишуры и хлопушек. Город всегда возвращается в будничную колею тяжело и угрюмо. А в деревне не так: там никакие праздники не могут нарушить нормальное течение времени. В деревню я поехать не мог, поэтому оставалось только одно - сходить в церковь. Я шёл в церковь в сыром, грязном полумраке. На небе каркали вороны. Они устроили себе «штаб» на липах возле поликлиники - сидели на их ветках чёрными кричащими гроздьями. Вороны больше не улетают на юг: зимы стали омерзительно тёплыми и грязными - живём в вечном ноябре.

И вот, я открываю двери храма: там темно и малолюдно. Лампочки горят только в алтаре и церковной лавке, остальной свет источают лампады и свечи. «Вхожу я в тёмные храмы», - вспомнилась мне строчка из Блока. Пение священника перемежалось с невнятным женским бормотанием. Хор на клиросе состоял в основном из старушек. Я купил свечку и поставил её перед распятием. На лице Христа дрожали отсветы пламени. Я просил Его за Танюшу, за семью и за себя. Я просил у Бога внутренней ясности и свободы, хотел быть, как все. Очевидно, плохо просил, очевидно, плохо хотел… Служба была короткой. Вскоре алтарь закрыли красной занавеской, и священник пожелал нам «ангела хранителя на дорожку».

Когда мы вышли, стало уже совсем темно. И эта тьма была приятной: она скрывала грязь и унылость городских улиц. Возле поликлиники по-прежнему орали вороны. Только сейчас я заметил, как они изгадили тротуар. По дороге домой я заглянул в супермаркет: проще говоря, сходил за водкой. В тот день я не планировал выпивать, но не всё бывает по плану. Мне это было по-настоящему нужно.

Дома я снял шапку и увидел на ней птичье дерьмо. К сожалению, подобные вещи меня уже давно не расстраивают. После церкви стало легче, вдобавок, воодушевляла перспектива выпивки. Я дождался одиннадцати вечера, а потом, медленно потягивая водку, начал смотреть «Матрицу». Всегда любил этот фильм. В очередной раз меня удивили слова автономного модуля, который допрашивал Морфиуса. Там агент Смит говорит о том, что сначала для людей была создана идеальная матрица: мир без страданий, мир, где все счастливы. Но люди такую программу не приняли: «Вот идиоты! Болваны несчастные!» - подумал я. Это был отличный вечер, такие вечера спасают жизнь: никакой боли, никаких мыслей - полное «увязание в матрице». 

VII

В тот день уезжать из деревни не хотелось, не хотелось так сильно, как никогда раньше. Но я, сидя в автобусе, видел, как приближается город с его тоской, с его унылой каменно-машинной серостью. И вот автобус остановился - конечная. Из «Газели» я вышел последним, захлопнул за всеми её жёлтую дверь. Рядом шумела дорога, возле тротуара бабульки торговали первой зеленью и соленьями. Из общей массы людей я выбивался, потому что после деревни был одет в старую «рабоче-крестьянскую» одежду и обувь, нёс в руках тяжёлые сумки - тоже старые и донельзя простые. А остальные ходили в костюмах, чистых хорошо поглаженных рубашках или молодёжных толстовках. Разумеется, особенно красиво выглядели девушки со своими оголёнными пупками и джинсами в обтяжку. Хотя были и те, кто оделся в лёгкие, но всёзакрывающие платья. Попадались даже дамы и девушки в костюмах с галстуками или каменными украшениями на воротниках. Все эти люди были своими в этом мире, сливались с ним, в отличие от меня - «возвращенца» из деревни. История той необычной поездки была такой.
Майское утро. День победы позади. Это было уже в двадцатых числах. Утром на постели я почувствовал себя плохо: сильно стучало сердце, не хватало воздуха. Лёжа на кровати, я упорно отгонял от себя мысли о недомогании - оно могло помешать уехать в деревню, а этой поездки я сильно хотел, долго её ждал. Чтобы не зацикливаться на своём состоянии я попытался сочинить стихотворение. Почему-то тогда, искусственно продлевая сон, я думал об одном месте в городе: небольшом парке под мостом. Я подумал, что если уж так неожиданно вспомнил это место, то почему бы не написать стихотворение именно о нём. Вскоре замысел стал отчётливее: лирический герой (можно сказать, я) стоял под мостом и видел, как по нему идут люди, едут машины, как на нём блестят своими окнами трамваи. Он начал искать лестницу, всё обошёл, но добраться до заветных каменных ступенек не мог. «Тот мост был прямо надо мной. // Да только выход где и вход?..», «Тот мост был прямо надо мной. // Да только выход где и вход?..» - вертелось у меня в голове. Самочувствие было до того паршивым, что дальше терпеть было невозможно. Начались позывы на рвоту. В конце концов, я вышел из своей тёмной спальни и обратился к матери:

- Ма, привет! Мне плохо: тошнит сильно, голова кружится.

Мать положила меня на свой диван, начала искать аппарат для измерения давления.

- Да, я вижу: красный весь, дрожишь. Сейчас решим, что делать, - сказала она.
 
Мать измерила мне давление и опешила от результата:

- Батюшки! Сто пятьдесят на сто! Это, кажется, действительно, серьёзно. У тебя даже брови надбровные набухли! Сейчас лекарство какое-нибудь найду.

Но к тому времени я уже начал чувствовать себя лучше. Возможно, помогло обилие света в большой комнате. А когда мать дала мне какую-то «сосульку» от давления, то всё окончательно наладилось.

- Ну ты в деревню, наверное, не поедешь? - спросила мать.

Я с тревогой ожидал этого вопроса, поэтому быстро ответил:

- Да нет, что ты! Обязательно поеду! Это у меня всё от застоя, наверное, случилось. Сейчас лучшего лекарства, чем деревня не найти.

- Хорошо, тогда иди за продуктами. Уже скоро на автобус пора.

В магазине я увидел одного своего одноклассника и подумал: «Поговорить с ним что ли?». Но времени было мало, поэтому от разговора пришлось отказаться.

- На пикник что ли собрался? - спросил меня продавец, отпуская товар. Раньше с продавцом Серёжей мы были в полуприятельских отношениях и иногда вели краткие беседы у кассы.

- Почти, - ответил я с усмешкой.

- Ширинку застегни.

С чувством ядовитого стыда я исправил оплошность, на которую указал Серёжа. 

Потом был автобус. Я покидал город с таким чувством, будто обретаю свободу, удаляюсь от вражеских полчищ. Но в городе было тогда не так уж плохо: светило мягкое утреннее солнце, деревья отбрасывали на тротуары и дороги красивую рваную тень. Я всегда любил это время, время, когда всё уже отцвело, и листья набрали силу, избавились от нежности ранней весны.

На своей остановке я вышел в одиночестве. После автобуса было приятно почувствовать дуновение ветра, вдохнуть запах дубовой посадки, в тени которой я некоторое время шёл. А потом эта тень закончилась, началось яркое солнце. Я решил оглянуться назад, но быстро повернул голову в сторону пути: взгляд назад напоминал о городе. Несмотря на ослепительное солнце, спускаясь с горы, я хорошо видел окрестности, вплоть до горизонтов: они поблёскивали так, будто были усеяны алмазами. Я наступал на жёлтую пыль дороги и с каждым шагом чувствовал себя лучше и свободнее. С разбитой полуразрушенной фермы началась деревня. Вокруг фермы были целые заросли молодого, но уже высокого борщевика. Там я вспомнил, как точно в такое же время приезжал в деревню на летние каникулы, играл с ребятами в карты в овраге, с другом Андреем лазал по коровникам - тогда ещё было, где лазать, сейчас от коровников остались лишь остовы. Память о детстве наполнила меня сдержанным восторгом. Дул ветерок, жара не ощущалась. Зато я явственно почувствовал свою молодость и свежесть.

Проходя мимо соседских дворов, я никого не увидел. Только собаки, заметив человека, издавали истошный лай, передавали свою злобную эстафету от двора двору. И как они только могут жить в такой неистребимой, каждодневной ненависти? Вот и дом. Я скрипнул калиткой, пересёк двор и открыл дверь веранды: всё те же запахи, всё та же тишина. Впрочем, когда был жив дед, а бабушка сама поднималась с постели, тихо здесь бывало нечасто. Унылая тишина в деревенском доме воцарилась позже. Но в тот день уныние не ощущалось. Разобравшись со светом и продуктами, я начал застилать постель в большой комнате. Здесь уже больше двадцати лет стоит один и тот же диван - на нём отдыхала вся наша семья. Не перечесть фильмов, которые мы с дедом посмотрели, лёжа на этом диване. Сейчас я вновь собирался лечь на него - раннее утро было тяжёлым, хотелось отдохнуть. Перед очередным погружением в сон я выпил рюмку коньяку и немного посмотрел телевизор. Ничего интересного не показывали, но это было мирное время: в новостях ещё не передавали сводки с фронтов Сирии и Украины, в передачах ещё не изливали друг на друга потоки ненависти и не доказывали с пеной у рта свою правоту. Это был последний мирный год: как для меня, так и для всех остальных.

Проснулся я где-то за полдень. На улице стих ветер, пекло жаркое солнце. Поев и вдоволь напившись чаем, я отправился гулять. Я долго шёл вдоль реки, наблюдал, как в чистой воде, повинуясь течению, раскачиваются водоросли, как над каменным дном дёргается уклейка. Хорошо, наверное, в этой холодной прозрачной глубине, жить бы там. В тени крутой горы, заросшей кустами и деревьями, я снова вспомнил детство ; раньше мы с друзьями часто там играли. Мир с тех пор опустел, лишился какого-то стержня. И в деревне всё вроде бы то же, но душу не покидает чувство пустынности и одиночества. Потом я напился в роднике водой и перешёл реку вброд. Мы с дедом любили раньше проснуться и выйти на огород, чтобы посмотреть рассвет - оттуда его хорошо видно. Мы стояли и наблюдали, как ярко-красное, будто сделанное из стекла солнце встаёт из-за горы в соседней деревне Гашкино. Эта деревня находится на другом берегу, я шёл туда, чтобы осуществить давнюю мечту - побывать за горизонтом, который столько раз видел с огорода. Я хотел туда, где солнце прячется до восхода. Удивительно, почему я этого не сделал раньше, но, видимо, всему своё время.

Я поднимался вверх по горе в Гашкино, прошёл места, где мы с ребятами любили собирать землянику, сосновый перелесок. А дальше было голое поле. Услышав приближение человека, с места сорвались зайцы. Я шёл и слышал шёпот травы. Потом я оглянулся и увидел свою деревню и бескрайние пространства за ней - всё было, как на ладони. Вскоре перед моими глазами появилось и то, что так долго скрывалось за вершиной «рассветной» горы: большой берёзовый лес, песчаный карьер, огромные, насекомоподобные башни ЛЭП на горизонте… Тайна была развенчана.

Но домой я не торопился, ещё долго бродил по своему берегу. Уже наступал вечер, солнце стало ярче, спала жара, снова поднялся ветерок. Прогулка вывела меня туда, где деревенские жители раньше запасались сеном. Сейчас мало кто держит коров, поэтому косить здесь перестали. Правда, я всё же увидел два больших выкошенных круга: примерно такие круги вытаптывают люди на полях, чтобы «доказать» существование инопланетян. Я стоял в тени, вокруг было много ромашек: они раскачивались от ветра, вразнобой кивали своими бело-жёлтыми головами. В детстве я был здесь несколько раз - помогал соседям заготавливать сено. А однажды мы с соседской девчонкой приехали сюда на велосипедах одни. Потом оба получили взбучку от стариков. Теперь луг походил на брошенный дом: такой же унылый и неполноценный. Я увидел одно чашеобразное углубление и решил лечь в него. Земля источала приятную прохладу, запахло свежей зеленью. Над моими глазами дёргались мохнатые верхушки трав. Я смотрел на небо и маленькое облако, которое растворялось в его голубизне. Небо показалось мне близким и плотным. Я почувствовал себя так, будто небо выдавливает из меня гной, а земля вытягивает его, высасывает. В эту траву хотелось впечататься, хотелось жить в ней вечно. Но волшебство скоро закончилось: небо стало просто небом, а земля ; прежней землёй. На лугу стало скучно, и я отправился к себе.
Через день я приехал в город и, едва выйдя из автобуса, ответил на звонок матери - она просила купить молока. К тому времени история с Танюшей как-то подзабылась, и я решил сходить в магазин, где отказался купить ей пива. Магазин этот изменился, стал меньше: теперь он делит площадь с дешёвой закусочной, получившей популярность у пьяниц и любителей шаурмы. Едва я ступил на порог магазина, как почувствовал толчок в плечо и увидел перед собой чью-то спину: кто-то ворвался внутрь и, открыв дверь закусочной, закричал:

- Даже если я больная, это не значит, что меня можно бить ногами!

«Танюша, - понял я. - Жива ещё, значит». Я купил пакет молока и уже собрался уходить, но тут ко мне снова обратилась Танюша:

- Послушай, молодой человек, купи буханку хлеба. Все деньги истратила, дома есть нечего.

Отказаться я не мог и пообещал Танюше, что выполню её просьбу. Продавщица куда-то отлучилась. Пока её не было Танюша без конца сыпала благодарностями и лезла обниматься:

- Спасибо тебе, парень! Ты не подумай, что я алкоголик. Я не алкоголик, не алкоголик, просто видишь как…

- Ладно, ладно, - говорил я, уклоняясь от Танюшиных объятий.

- Вам чего, молодой человек? Забыли что-то? - спросила меня продавщица, когда вернулась к прилавку.

- Да, дайте буханку хлеба.

- Это ты ей что ли берёшь? - изумлённо спросила продавщица, указывая лицом на Танюшу.

- В последний раз, - сказал я.

- Одумайся, парень… Может, ты и мне чего-нибудь купишь?

- В следующий раз, может быть.

- Ну вот как тебе не стыдно, Тань? Сколько можно уже у людей деньги клянчить?


С тех пор я часто видел Танюшу: она всё так же юродствует, ходит по улице, размахивая руками и распевая песни своим надрывным голосом, пристаёт к продавцам и прохожим. При этом она ещё никого ни разу не ударила и не оскорбила. Однако люди побаиваются Танюшу, обходят её стороной. Однажды я видел, как маленькая девочка, увидев один из Танюшиных «концертов», сказала своей маме: «Ма, как страшно!». Мне тоже страшно. Отчего же всем нам так страшно?