В чужих краях

Я унес Россию
Роман Гуль
(Мемуары в 3-х книгах)

Он с обреченными связал свою судьбу
 (Цетлин «Цицерон»)

Германия

Первый том воспоминаний « Я унес Россию». Понятна особенность позиции Гуля: после знаменитого «Ледяного похода» он не хотел участвовать в Гражданской войне, не верил в победу Белого дела и перспективы движения. Провидец или предатель – не нам решать. Германия была транзитной территорией для эмигрантов. Кто-то вернулся (Ходасевич, к примеру, собирался), кто-то сгинул, кто-то побежал дальше и подальше от Родины.
Интересен, как всегда, рассказ об эмигрантских  организациях, журналах и деятелях. Вот портрет соратника Столыпина генерала Герасимова («На лезвии с террористами»). Азефа они защищали, но предлагали легализовать в России все партии, кроме террористических. Разумный ход, но помешала «камарилья», которая ответственна за катастрофу в РИ ничуть не меньше, чем подпольщики. Не хватило времени для Здоровых сил.
А Русский Берлин – феномен, конечно, очень интересный. Сорок издательств! Тысячи названий книг, ценнейшие воспоминания и истории, лучшее из советских авторов. (Однако снижение культуры было налицо, например, описывается эпизод, в котором  Есенин по пьянке подрался с Никитиным и прокусил ему бицепс. Дикость прогрессировала!). Сколько же Россия всего потеряла. А театры, а Русский научный институт! Эмигранты надеялись на «перемолку» большевиков и НЭП питал такие надежды. Но все пошло, как поехало. Гуль осуждает сменовеховство, возращенчество и т.д. Многие погибли из-за своей наивности, процветали только люди безнравственные типа Лехи Толстого, Федина, супер-подлеца Эренбурга и т.д. Яркие критические наброски «серапионов», разномастных социалистов, советских симпатизантов и пр.
Ну, и нашим у бывших врагов долго гостить не пришлось. Нацистская диктатура как реакция на большевизм. («клин клином»? – напрасные надежды). Яркий эпизод с сожжением книг. Почему-то гитлеровцы особенно ненавидели еврея Ремарка. А из русских авторов жгли Сологуба (?) и Зощенко (потом этому критику нэпманов и от жданова влетело). Гуля арестовали и заключили в концлагерь, откуда он вырвался во Францию, а потом уже переехал в США (следующие тома)

Франция
  Сам я начал читать мемуары Гуля с серединного, «французского» тома. Все же, «русский Париж» несравненно более известен, нежели «русский Берлин» или, тем более,  «русский Харбин». Наибольший объем спасшихся от большевиков русских культурных сил был сосредоточен именно во Франции. Потом некоторые перебрались в Америку, как сам Роман Гуль, связанный там со знаменитым «Новым журналом».
Перо у Гуля легкое и читать интересно. Несмотря на его романы и даже пьесу, не могу все же воспринимать как «писателя». Но журналистика, мемуаристика – это у автора выходило хорошо. Во втором томе воспоминаний, как и в других, отсутствует общее стилистическое единство. Это повествование с разноплановыми «вставными новеллами». Тут и живой рассказ о приезде в Париж (после нацистского концлагеря), и выпуклые портреты эмигрантов, и передача услышанных рассказов о прошлой России и «унесших её», и общий обзор организаций, учебных заведений, журналов, издательств, писателей и поэтов, философов, музыкантов, художников и прочая, и прочая, и – все это замечательно интересно.
Всего, конечно, не охватишь (а мемуарист вот упомнил!). Резанул рассказ о группе офицеров, которым поручили освободить государя, а они пропили деньги  - разложение страны и общества было страшным! (Гуль приводит косвенные доказательства достоверности этой истории). Или, вокал: русская опера в сезоне 1929 года на Елисейских полях, гастроли хоров и вокалистов, «красные подштанники» Вертинского и «грязная стукачка» Плевицкая. У Гуля острый взгляд, «жадность до людей» и умение дружить с самыми разными типами. (Возможно, такая легкость характера и позволяла ему прожить так долго!) Но оценивает он собеседников вовсе не благодушно. Например, не смеется, когда Керенский рассказывает ему, что не помнил речи, которую произнес в суде. Если он не понимал, что говорил, то понимал ли он – что делал! Самого Гуля я уважаю, но не люблю – «герой не моего романа», так сказать. В частности, я не могу понять и принять суровость его оценок в отношении проф. Ивана Александровича Ильина. Он не может простить ему «слова» (пусть ошибочные, но исторически ведь так понятные и обусловленные), а «александре федоровне» и прочим «соплям», предавшим и погубившим историческую Россию своей глупостью и амбициями, он вполне прощает ДЕЛА, и не без удовольствия с ними хороводится. Не нам, конечно, судить этих людей и прапорщика Гуля, в их числе – испытания и заслуги здесь не по нашей мерке, но все-таки вопросы о таких противоречиях остаются. Или Гуль хорошо представлял «с чьей руки кормился» и был очень осторожен и адаптивен, что и позволило ему выжить и сделать массу полезного?
Надо читать больше мемуаров, чтобы лучше знать свою историю. Такая вот несомненная банальность приходит в голову – и разыскиваешь очередную книжку о прошлом…

«Родина без свободы для меня не родина, а свобода без  родины, хотя и очень тяжела, но всё-таки остается свободой».

ВСТАВКА:
Когда первый том моей трилогии давно уже печатался, я наткнулся в “Вестнике РХД” на опубликование неизвестных стихотворных черновиков Влад. Ходасевича. Среди них: “А я с собой мою Россию/ В дорожном уношу мешке”. Прочтя, я ощутил совпадение чувств. Стало быть, у Ходасевича тоже было ощущение “уноса” подлинной России, навсегда и необратимо канувшей в Лету, как былая Эллада. Ведь в СССР у большинства населения разрушена память о прошлой России, отняты ее традиции, отнята мысль, слово и духовно советское население омертвело: “мертвые молчат и живые молчат как мертвые”. Все вышло по “Бесам” Достоевского: “... все к одному знаменателю... полное послушание, полная безличность!”, — говорит Верховенский. И Бердяев в “Новом средневековье” правильно подтверждает: “Советское строительство ужаснее и кошмарнее советского разрушения. Это система Шигалева, система скотоводства, примененная к людям”.


Америка

Третий том воспоминаний Гуля посвящен США, но значительная его часть остается французской. Гуль описывает поражение французов и их нежелание воевать, их неблагодарность маршалу Петену, жизнь на ферме на юге Франции, угрозы и опасности, что пришлось пережить, произвол чекистов в Париже, заманивание эмигрантов в Каноссу, симпатии к Гитлеру Н.Берберовой, участие автора в масонской ложе (похоже на анекдот), возобновление литературной и прочей эмигрантской жизни, перенос центра эмиграции за океан. Встреча со второй волной эмиграции (ди-пи)
Правда, в Европе автор и другие эмигранты после войны успели еще поучаствовать в сопротивлении коммунизму. Любопытны воспоминания о Мельгунове (сам себя назвал сумасшедшим), Николаевском, Валентинове и прочих социалистах-идеалистах. Драматична судьба Кравченко («Я выбираю свободу»), с его знаменитым процессом и самоубийством.
Много сведений о пропагандистской работы в годы Холодной войны. Деваться политизированным эмигрантам было некуда, а Родину свою они проболтали и проиграли, хотя были и без вины виноватые. Рассказывается о скандалах среди эмигрантов – у многих были расстроены нервы.
Видно, что мемуары Гуль закончить не успел. Хотя в сети можно посмотреть видеоинтервью с ним 80-х годов – выглядел бодро. Какая жизнь – сразу несколько эпох уместилось.
Дается много переписки, в т.ч. с Георгием Ивановым (вышла отд. книга «Тройственый союз».  Рассказывается о поездке по кибуцам. Приводится переписка со сталинским отродьем, тоже сбежавшим на Запад. Она утверждала, что многие партайгеноссе, в т.ч. и главный тиран откинули копыта в силу естественных причин, а слухи об устранении сталиных, горьких, ждановых недостоверны.
Но главное детище Гуля – это, конечно, «Новый журнал». Ему удалось слепить из жалких остатков уничтоженной культуры нечто приличное и интересное. Так что памятник он себе возник именно этим изданием.