Обрывки памяти

Смех

Был один из тех редких октябрьских дней, когда Природа отдаёт из рук своих всё тепло, скопившееся за долгие жаркие дни, в знак своей признательности за понимание того, что скоро мы вынуждены будем расстаться. Но разлука эта продлится недолго. Ровно до тех пор, пока не закончится другой её роман. И мы встретимся снова. И всё то лучшее, что много раз соединяло нас под долгими днями солнца, повторится вновь. Так, как и должно быть.

Я вижу картинку, раскрашенную золотым и багряным, и голубым под стать пронзительному октябрьскому небу, что висит над острой крышей старого дачного домика, зацепившегося за задворки маленького посёлка под Казанью. Когда-то здесь всем нашим людям давали такие дома. Этот выкрашен зелёной краской. Кисточкой водила рука её деда, и у неё даже сохранилась где-то карточка старика, завёрнутого в серый плащ. Она показывала мне, когда души наши ещё были способны сиять.

Дом полон людей. Они выпивают и о чём-то шумно разговаривают. Я бы рад сделать звук чуть громче, но тогда, боюсь, что не будет слышно моего голоса, а он гораздо важнее всех этих разговоров на веранде. Хотя бы потому, что имена, и даже тени этих людей давно ушли и погасли вслед за солнцем в знойном октябре, а моё имя живо и проживёт ещё столетия. И будет жить потом ещё много, и много, и много лет.
Я пытаюсь найти её. Очень легко узнать – волосы сплетены в такую простенькую косичку – она говорила мне название, но я не помню. И ещё взгляд. Такое кокетство и иронию ни с чем нельзя спутать. Она беседует с молодым человеком. Берёт его за руку. А он смотрит на неё так, словно бы они вместе ложатся в одну постель каждую ночь после расставания. Я знаю, что он безумно хочет этого, но… Это друг. Она говорила мне. Со смехом называла имя, но оно ушло. Растворилось в чёрном октябре. И я могу воспроизвести лишь образ. Могу даже попытаться узнать о чём (о ком?) они говорят, а после так увлечённо смеются. Вам интересно? Тогда прибавьте звук чуть громче и слушайте меня очень внимательно.

Свечение

Мне было 28 лет, когда она впервые перешагнула порог нашего маленького офиса. Мы сидели под крышей четырёхэтажного здания и писали тексты для сайтов. Я писал свои тексты, слушал музыку, выходил курить и радовался сгущавшимся сумеркам каждого дня, который обещал мне вновь подарить её улыбку, скользящую по губам столь же незаметно, как незаметно и еле слышно проникали в мою голову её желания, её мысли. И так легко и свободно становилось дышать мне в те минуты, когда она переступала порог нашего офиса. «Эй, я уже здесь… Ты не занят? Это не страшно, ведь я могу прийти к тебе даже ночью. Или на рассвете, после того, как ты завершишь все свои дела…»
Жизнью, с которой меня вновь столкнула сама судьба, я обязан ей, однажды переступившей порог нашего офиса под крышей четырёхэтажного здания, и с тех пор завладевшей мной до самого дна. Она нашла его и осветила огнём, рождённом где-то в глубинах своего маленького сердца. И в этом глупом, розовом свечении мы зажили своей глупой маленькой жизнью.
Каждый вечер она встречала меня после работы, и после мы вместе шли к её дому, взявшись за руки, или сидели на скамейках, окружённые чёрным квадратом многоэтажек и говорили, говорили, говорили, болтали, не умолкая, до самого рассвета. До самой ночи. На ней было белоснежное платье. На мне – джинсы и клетчатая рубашка. Она обнимала и целовала меня, а я улыбался, подставив своё лицо под льющийся свет Луны. А после провожал её домой к сыну и вечно спящему мужу, и возвращался к себе, думая… Да, я всегда думал о ней, возвращаясь к себе.

Углы

Сейчас Весна? Или осень? Небо постоянно посыпает мою голову пепельным своим дождём, и я иду, сопротивляясь холодному ветру. А за мною тянутся воспоминания последних дней. Вот теплиться в них жизнь. А через секунду они уже мертвы. И с ними умирает нежное октябрьское солнце. Видите? Оно застынет, а после распадётся. На множество осколков. Всё точно, как на этой фотографии. Видите? Я не понимаю, как и почему она оказалась в моих руках. Частичка чьей-то жизни. Длинные тени, нарисованные силуэтами чьих-то людей. Чужие улыбки и сиянье застывающего солнца, чьей-то чужою, холодною рукой небрежно сдвинутое в сторону, как это бывает на детских рисунках. Видите? Вот и нас сдвинули так. Хотя нет, не сдвинули – развели. По разные углы, как напроказивших детей. Меня в один угол. Её – в другой. И сейчас она рыдает там. А я, я даже головы повернуть не могу, чтобы посмотреть в её сторону. Молчу, сжав зубы. Сердце молит прыгнуть из груди и раствориться в ближайшей подворотне. Но куда там. Я не в силах даже посмотреть в её сторону, туда, через всю комнату направить взгляд к тому углу, где должна стоять она и плакать. И вместо этого шепчу, глотая свои слёзы: «Боже мой, Боже мой, почему ты меня не оставил…»

В пелене дождя промчался свадебный кортеж. А нас с нею в загс отвёз старик-узбек на стареньком седане холодным январским утром. Всю дорогу он болтал что-то о своём сыне, мешая узбекские слова с русскими, а я, обернувшись через сидение, смотрел на неё, надевшую своё дивное кремовое платье. Затем нас сочетали, попросив обменяться кольцами и забрать своё свидетельство о браке. А после я отбыл с ней обратно, и, оставив дома одну, кинулся бродить по вымороженным улицам, заглядывая в окна, - где-то теплилась, согреваемая огнями телевизора, чужая жизнь, казавшаяся мне теперь почти такой, какая должна быть и у нас. Потом, когда я вернулся, уже и в нашей комнате горел свет, и люди поднимали бокалы, и говорили нам весёлые речи, и улыбались. И она улыбалась мне. И я улыбался ей в ответ.
- Как вы теперь?
- Знаете, сейчас вроде тьфу-тьфу-тьфу – полегче, полегче. Да, явно что-то поменялось. Ну и работа конечно же… Да, куча планов. Приедем, расскажем. Да, и вам спасибо, помогали. Хорошо… Спасибо… Скоро к вам приедем…»
Уффф…

Сумерки

Мне приснился сон. Вымокший от дождя двор, стиснутый с четырёх сторон панельными многоэтажками, над которыми нависли чернильные сумерки. Я пересекаю его, ибо стремлюсь сейчас к тому месту, где чернота обволакивает жирное пятно жёлтого света, что роняет на асфальт уличный фонарь. Вот-вот начнётся самое интересное. Смотрите же, на мгновение в этом пятне у подъездной двери покажется она.
Я выучил наизусть все движения. Она сложит зонтик, затем мягко достанет ключи, поскрипит ими в замке, затем поднимется наверх, к себе, на четвёртый этаж, к ещё одной железной двери, выкрашенной в какой-то нелепый бурый цвет. Ещё один поворот ключа, и она окажется на пороге теперь уже давно ушедшей жизни. Казалось бы, всё так просто, но это не так. «Всё время не так, а ведь как хочется, чтобы хоть раз, всего лишь раз один, и два, и три и десять, а может быть и тысяча, и сто тысяч вариантов пусть на секунду – я буду помнить о ней до гробовой доски – мне предложили что-то новое. Пусть ложь, пусть надо будет притворяться, играть, проигрывая вновь и вновь – о, мы умеем делать это во сто крат лучше самых лучших игроков! – но дайте мне свет и море лиц. Я увижу. Я распознаю его. Я откликнусь на его улыбку, дай мне только волю, ты… только дай мне волю…»
Жирное пятно света. Зонтик. Мягкий звон ключей. Стук каблучков по лестнице. Стальная дверь. Распахивается, выпустив в подъезд сноп жёлтого света, который освещает её лицо. И капли на щеках. И осторожную улыбку, вздрогнувшую при виде мужа. И эту боязливую радость в глазах. «Можно к вам?» Глупый и сальный смех. Дверь захлопывается. Темнота.
Что ты видел? Залитую солнцем улицу? Расплывшиеся тени на асфальте, приподнятые и сворачивающиеся словно края горящей бумаги? Оставленные силуэтами чужих людей? Другую жизнь? Ты наблюдал? Сквозь серые сумерки вашей комнаты? И голова теперь? Кружится? И болит? Будто вцепились в неё чёрные птицы? И рвут теперь твои волосы? И поддаются они? И лопаются, словно старые нитки, которыми скрепляла она заплаты на твоей одежде все годы вашей с ней нелепой жизни? Ведь прошло? Уже так много лет? Десятки? Сотни? И имена? Сотни имён? Исчезли? И даже тени? Этих людей? Давно ушли? И погасли вслед за солнцем в знойном октябре? А что же осталось?
Картинки прошлого?
Обрывки памяти?

Эпилог

Каждую ночь я включал для себя это кино. Вначале для того, чтобы уснуть. А потом мне стало нравится не спать. В изодранном моём сознании рождались и потухали один за другим все эти сцены, а с ними угасали дни и месяцы, и годы, и мгновения, и целые события из нашей жизни, и разлетались в моей голове подобно страницам, вырванным из краткой моей биографии. А с ним разносились словно искры и потухали во тьме скандалы, примирения, обиды, ссоры, крики, неверно оставленные взгляды и принятые смыслы, как потухла однажды люстра под нашим потолком, как погас однажды последний осенний день, и наступила зима. Я лежал, наблюдая за этим сквозь серый мрак нашей комнаты. И пустая, как бы выскобленная изнутри неведомой рукою радость от осознания того, что ночью всё остаётся на своих местах делала меня счастливым.
Я улыбаюсь, когда вижу картинку, раскрашенную золотым и багряным, и голубым под стать пронзительному октябрьскому небу, что висит над острой крышей старого дачного домика, зацепившегося за задворки маленького посёлка под Казанью. Когда-то здесь всем нашим людям давали такие дома. Этот выкрашен зелёной краской. Кисточкой водила рука её деда, и у неё даже сохранилась где-то карточка старика, завёрнутого в серый плащ. Она показывала мне, когда души наши ещё были способны сиять…

Весна 2013