Тиерра-дель-Фуэго

 Посвящается  соотечественникам,  волею судеб
 оказавшихся на чужбине, но сумевших
сохранить  веру в Бога и любовь к жизни.
            

               
               Глава 1.   Встреч солнцу. Петербург-Владивосток

      Утро 10 ноября 1910 года было, как обычно для этого времени, холодным и дождливым. Из-за усиливающихся заморозков навигация на Неве завершалась раньше времени. Последние пароходы спешили загрузиться и отплыть побыстрей  от неумолимо надвигающегося ледяного плена.  Наконец-то, дождавшись  рассвета,  Иван выбежал на палубу.
     Ночью торговое судно «Надежда» пришвартовалось к причалу на Николаевской набережной. Пассажиры, закрывая лица от порывов ледяного дождя, спешно прощались с родственниками. Капитан в рупор вежливо и настойчиво их поторапливал, в то же время и в тот же рупор грубо кричал на матросов, на его взгляд медленно осуществляющих погрузку привезенного на подводах продовольствия. Иван ходил возле борта и всматривался в серую толпу на берегу. Прощаясь вчера, он  просил ее не приезжать, но в душе  знал, что она не сможет высидеть  дома.
  - Олёнка! – закричал он,  увидев среди морских черных бушлатов, брезентовых  плащей, суконных серых пальто, фуражек с кокардами, шляп – котелков и дамских  кружевных шапочек до боли знакомую бордовую шаль.
  -   Ваня! – девушка махнула рукой и стала пробираться поближе. Надо было отдать должное толпе: видя, что девушка беременная, ее смущённо пропускали.
  -   Господи, царица небесная, зачем же я это делаю? –  взмолился Иван, непроизвольно переведя взгляд на свежевыстроенный Храм  успения Богородицы. Холодок тревоги в очередной раз засвербил душу.
  -   Ванечка, милай! Мы тебя дождемся! - Алёнка   разрыдалась.
Иван тоже не выдержал. Стыдясь своих  слез, он отвернулся, мысленно говоря: «Дорогая моя, ты в первый раз сказала «мы», чувствуешь,  что скоро уж распростаешься. Ничего, все хорошо будет!»  Иван, словно оправдываясь перед  Богородицей, которая невидимым взглядом просвечивала его из нависшего над Невой храма, продолжал  мысленно объяснять, ради чего он на два года расстается с женой.
     К сожалению, а может быть и нет, жизнь  тогда, впрочем как и сейчас,  сводилась к одному смыслу,   к  зарабатыванию  ненавистных и в то же время таких любимых нами денег. Иван Маркин не был исключением. Как и все, он мечтал разбогатеть. И ему в этом помогал Бог.
 
   Крестьянский парень из села Ужово Нижегородской губернии, из глубоко верующей староверческой семьи он  к своим двадцати годам   сделал невероятную карьеру. Обладая полученными с детства от отца  навыками, Иван с пятнадцати лет начал сам выкладывать по заказу печки и строить каменные амбары. Судьба была благосклонна к открывшемуся у него таланту, уже в семнадцать его взяли родственники в Городец, откуда он в составе артели  каменщиков  уехал в столицу на заработки. Петербург времен Витте и Столыпина был охвачен строительным бумом.  Дисциплинированную и самое главное непьющую староверческую   артель  приметило военное ведомство и  наняло   возводить  новые  морские  форты в знаменитом Кронштадте.
    Руководили строительством лучшие военные инженеры-фортификаторы.  Работа была нелегкой, но  Ивану она  нравилась, ведь вокруг было столько всего нового, интересного. Больше всего его привлекали новехонькие заграничные машины, работающие от электричества. Природное чутье и любознательность помогли Ивану после первого же показа уверенно обращаться с бетономешалкой, работающей от электромотора, чего нельзя было сказать об остальных артельщиках, которые ко всем техническим новшествам относились настороженно. Даже важные, смотрящие свысока на простых строителей, командированные механики с питерских заводов  отзывались о нем  очень  лестно.
    Отзывы не прошли мимо ушей начальства и вот уже через год молодому каменщику была доверена работа, которая впоследствии  стала  основной причиной, отправившей его в роковое путешествие.  Он теперь  отвечал за  пневматические отбойные молотки и электрические бетономешалки. Главной его задачей было не допустить, чтобы кто-нибудь из рабочих по своей темноте и неопытности вывел бы из строя  столь дорогостоящий  инструмент. 
     Нагревшаяся от тела медная иконка сладко напомнила о последней ночи, проведенной с любимой женушкой. Прощаясь утром, они надели на шею друг другу иконки и поклялись не снимать их,  пока вновь не встретятся. Ивану сразу вспомнились деревянная единоверческая церковь святого Николая Чудотворца  в  родном   Ужове, убеленный сединой старенький священник, полный таинства и радости обряд венчания,  проведенный им по древним канонам.
    - Как же тогда было хорошо! – Иван вспоминал, как на Крещение приехал в отпуск к родителям. За три года его стало не узнать: с гордым взглядом,  в фабричном бушлате и новых хромовых сапогах.   Вместе с сияющим отцом и немного завидующим братом они на санях прикатили к родителям Алены свататься. Времени было мало, поэтому те, долго не раздумывая,  согласились.

    С Маркиными они знались хорошо, но главное ведь и Аленке больно люб был такой красивый и деловой парень. Иван приехал с годовым жалованьем, свадьбу провел большую и за свой счет, что в глазах родных и знакомых  было очень похвально.
      Отдавая должное приходской школе, которая научила  его  грамоте,  Иван внес тайный вклад в храм. Настоятель отец Михаил, напутствуя молодых, подарил им две совершенно одинаковые старинные старообрядческие иконки. Они, видно, долго лежали без дела и поэтому сильно потускнели. В дороге, чтобы занять себя, Иван решил их почистить. Через несколько часов натертые суконным лоскутом иконки горели огнем, словно только что отлитые.
      В Питер добирались поездом через Арзамас и Москву. Алена на все смотрела с открытым ртом и временами от страха крепко прижималась к мужу.   Ее мир, ограниченный Починками, Болдиным и  Лукояновым,  вдруг неожиданно раздвинулся  и наполнился  шипящими паровозами,  лабиринтами каменных улиц, красотой величественных дворцов и храмов, сосущим глаза морем и мачтами гордых кораблей. Казалось, что у этого мира нет конца и края, как нет предела  их любви и счастья.
     Повышение на работе позволило Ивану снять в Кронштадте жилье – небольшую комнату в доходном доме. До этого он жил с артельщиками  в  казармах на объектах.  На   удивление соседям  Алена быстро освоилась на новом месте. Ей  нравилась кипящая жизнь морской цитадели. Народ был радушный,  денег хватало. По воскресеньям ходили в старообрядческую  церковь во имя Казанской иконы Божией Матери, устроенную в квартире зажиточной женщины-купчихи. Раз в месяц выезжали в Петербург, любовались его красотой и в тайне от своих посещали главные храмы столицы.
       В сентябре работы, на которые подрядилась артель, были закончены и земляки разъехались по домам.  Иван и еще трое строителей из бригады остались.  Как наиболее смышленым им предложили заключить новые контракты. Отказаться было немыслимо. От обещанных денег кружилась голова. Подумать только, восемьдесят рублей в месяц. За два года почти две тысячи. На эти деньги можно было не только купить дом и всякую живность, но и открыть собственное дело.
      Работать предстояло на Дальнем Востоке. Там разворачивался очередной, самый грандиозный этап постройки Владивостокской крепости.  Получив горький урок Порт-Артура, империя нацелила огромные силы для укрепления восточного форпоста.  Царь Николай  лично курировал строительство, на которое из казны выделялись колоссальные деньги. Лучшие инженерные и технические умы  страны отправились к берегам Японского моря. Важность задачи не обсуждалась даже  социалистами-нелегалами, ведь главным девизом стройки были слова: « Русские останутся здесь навсегда!»   
       К набережной подъехал казенный автомобиль. Провожающие немедленно расступились, в то время передвигаться на машинах могли только очень высокие чины. Ивану автомобиль был знаком. На нем ездил генерал Александров - начальник Главного инженерного управления. Он часто посещал Кронштадт, строго отчитывая руководство стройки. С Александровым приехал полковник Федоров.   Месяц назад он прибыл из Владивостока, где исполнял обязанности помощника строителя крепости. Федорова назначили начальником торговой экспедиции для закупки  новейшего оборудования за границей. Из-за ограниченных сроков задача была не из легких.  В Золотой Рог «Надежда»  должна была прибыть к началу навигации, то есть к марту 1911 года.  Машины и оборудование как воздух были необходимы для открытия следующего сезона полевых работ. Полковник  лично отбирал специалистов из числа военных инженеров, имеющих опыт работы с импортными машинами.  Иван, по просьбе зачисленных в команду офицеров, после непродолжительного экзамена, устроенного хмурым полковником, тоже попал в список убывающих на Дальний Восток морем, в отличие от остальных законтрактованных артельщиков, которые  отправились  на новую работу поездом.
      Прозвучала команда всем построиться на палубе. Иван занял свое место в ряду штатских торговых агентов, переводчиков и специалистов-технарей. После проверки людей  капитан доложил инженер-генералу о готовности. Как требовала субординация, генерал представил полковника Федорова, еще раз объявил, что экспедиция имеет статус особой государственной важности, и напомнил о персональной ответственности каждого присутствующего. После чего, быстро попрощавшись с полковником, в сопровождении своих офицеров покинул судно. 
     «Надежда» медленно отходила от причала. Аленка махала на прощанье платком.
     - Все будет хорошо, любимая! – успокаивал себя Иван, уверенный, что выданное за четыре месяца вперед жалованье позволит жене нормально жить и родить ребенка. 
     Набережная давно скрылась из виду, судно входило в Финский залив.  Иван все продолжал смотреть в сторону города, пытаясь сохранить в памяти бордовую шаль и  зеленые  глаза  Алены.
     -  Я буду плыть встреч солнцу,  я увижу заморские страны! Там, во Владивостоке, на краю света, я заработаю много денег и куплю тебе, милая, самые лучшие наряды на свете -  Иван, гордясь собой, рисовал радужные картины недалекого будущего. Но даже в страшном сне он не мог  предположить,  какое испытание готовит ему судьба. Да, она исполнит его желание,  край света он увидит.  Только им окажется отнюдь не Владивосток.   Это будет  другая земля  - холодная и чужая.   





                Глава 2.   Безвинный убийца. Буэнос-Айрес


   Рождество встретили в Саутгемптоне. Через два дня судно, выбрав курс на юг, убыло из порта. Настроение у полковника Федорова было отличное. Еще бы, ведь согласно заявочным спискам все необходимые материалы и оборудование были закуплены в срок и по весьма  выгодным ценам. Теперь до прихода во Владивосток оставалось выполнить второе задание, которое для большинства  находящихся на «Надежде» людей являлось тайным. И только после того, как корабль, пройдя вдоль португальского берега, не повернул к Гибралтару, карты были раскрыты. «Надежда» направлялась к берегам Южной Америки. Предстояло зайти в  Буэнос-Айрес и чилийский  Вальпараисо,  после чего пересечь Тихий океан и прибыть в Золотой Рог. Этот маршрут был гораздо длиннее и сложнее, чем через Суэцкий канал, но он был выбран неспроста. В Чили нужно было загрузиться селитрой. Задача была секретной. Делалось это во избежание провокаций со стороны Японии. Ведь сотня тонн аммиачной селитры закупалась не для удобрения дальневосточной земли. Она нужна была для производства взрывчатки, необходимой для строительства фортов. Чилийская селитра была дешевым и качественным сырьем. Недавно изобретенный способ ее переработки позволял получать взрывчатое вещество невероятной силы, которое в дальнейшем после незначительного усовершенствования  будет называться  аммоналом. 
    Тридцатого января 1911 года «Надежда» пришвартовалась в порту Буэнос-Айреса,  столицы Аргентины, уже тогда прозванного южноамериканским Парижем. После изнурительного перехода через Атлантический океан все с нетерпением ждали  поскорее почувствовать под ногами твердую землю. Перед походом через бушующий мыс Горн было решено устроить пятидневную стоянку. За это время необходимо было пополнить запасы угля, воды и свежих продуктов.  Уставшей команде дали немного отдохнуть. Это же коснулось и пассажиров. После серьезного таможенного досмотра людей по очереди стали выпускать в город. Первыми убыли министерские дельцы. Они не могли упустить подвернувшуюся выгоду. С позволения полковника было решено попутно закупить  местный товар для последующей перепродажи во Владивостоке. Здешние цены на  кожу и шерсть  были копеечными и сулили большую прибыль.
      Ивану разрешили выйти в город только на третьи сутки и под присмотром военного инженера Касаткина. С ними попробовать местного мяса и вина отправились еще два офицера.
     Компания была одета в одинаковую штатскую одежду, которую для конспирации выдали еще в Кронштадте: суконные брюки, белые рубашки, черные сюртуки и фетровые шляпы.
     В ней Ивана было не узнать, он выглядел очень модно. Тем более, чтобы меньше выделяться, еще в Англии  Федоров приказал ему сбрить бороду, но усы разрешил оставить.
     Столица встречала шумом, разгульем и грязью. Вернее, таким оказалась  Ля-Бока – портовый район города,  где наши герои решили отобедать. Иван всему дивился, но, прежде всего, не мог понять, как это в России сейчас стоят трескучие морозы, а здесь жарища.
      Офицеры  решили не утруждать себя поиском солидного места отдыха, так как времени было мало, да и запах жареного мяса из ближайшей таверны больно уж заманчиво манил истосковавшихся по суше людей.  Таверна  уютно располагалась под сенью деревьев, усеянных красивыми розовыми цветками. Вплотную с деревьями тесно лепились  сооруженные из всякого хлама дома жителей порта, причудливо раскрашенные яркими красками.
     Хозяин таверны - итальянец  любезно указал  место, где можно отобедать. Он немного понимал  по-немецки, что оказалось очень кстати, так как Касаткин также мог разговаривать на языке будущих врагов России. На беду Ивана оказалось, что его товарищи охочие до вина. За первым графином последовал второй, после съеденной запеченной на углях бараньей ноги появились и третий, и четвертый. Иван,  только разок  пригубивший вино с ужасом смотрел,  как вырвавшиеся  из под строгого корабельного присмотра товарищи, изрядно опьянев,  стали вести себя  разнузданно и непредсказуемо.  Тревогу добавлял и тот факт, что в таверне стали собираться довольно мрачные люди, внимательно изучающие компанию с русского корабля.
    -   Der Wirt! Wo zind die frauen? Wenn auch f;r uns tanzen werden! F;r alles werden wir bezahlen! Хозяин! Где женщины? Пусть станцуют для нас! За все заплатим! – Касаткин с налившимися кровью глазами стал приставать к итальянцу на немецком.
    Иван понял, чего он хочет, когда  сослуживцы,  поддерживая старшего, загорланили: «Да, да! Фрау давай! Давай баб!»
    - Jetzt wird alles, amigos!  Сейчас все будет, друзья! – притворно улыбаясь, ответил хозяин и что-то шепнул стоящему рядом мальчишке. Тот сразу куда-то сорвался. Буквально через десять минут в таверну зашли три красивые,  одетые в яркие платья девицы. Они очень смахивали на цыганок, танцующих на питерских базарах. По их виду было понятно, что они после танцев развлекают заезжих моряков, ну, естественно, не бесплатно. Следом за девчатами зашли два музыканта с гитарами.
     -  Che Carlotta! Muestralo a esos russos, como tu puedes!  Карлотта, покажи  этим русским как ты можешь! – крикнул из еще больше увеличившейся толпы местных один наглого вида парень.
    Иван его давно приметил и без перевода понял, что фраза касалась русских посетителей. Этот парень был примерно тех же лет, хорошо сложен и красиво одет.  Он, как оказалось потом, тоже был итальянцем и приходился каким-то дальним родственником хозяину таверны.
    Красивая  девушка по имени  Карлотта под аккомпанемент гитаристов закружилась в танце, выписывая невероятные па, после чего схватила за руку Касаткина и увлекла за собой. Тот, ошалев от неожиданности, пытался повторять в такт движения незнакомого танца. Но у него это не получалось, что вызвало дружный смех у местных. Наглый парень подошел к танцующим и с презрением оттолкнув инженера, стал изящно танцевать с девушкой.
    Это уже был вызов. Касаткин побагровел, офицеры сжали кулаки. Иван, оценивая обстановку, понимал, что драться здесь неуместно, умолял быстрее покинуть сомнительное заведение. Но русская честь была задета. Касаткин потребовал еще вина.   Хозяин попросил сначала рассчитаться за уже выпитое  и съеденное, заломив при этом цену в два раза больше озвученной  ранее.  Такое гостеприимство вывело офицеров из себя. После длительной перепалки все же пришлось рассчитаться. Иван, переводя дух, как самый трезвый, поспешно уводил друзей. Но это было еще не все. Недалеко от выхода, скрывшись за деревьями, русских поджидал тот самый парень, толкнувший Касаткина в таверне.    Он резко преградил друзьям путь. Следом на дорожку вышли еще два негодяя в коричневых кожаных безрукавках с угрожающими взглядами.
     - Plata! Por la danza se deve pagar! Деньги! За танец нужно платить! – выпалил итальянец.
    От такой наглости русские опешили, моментально трезвея.
      - Money for dance! Деньги за танец! – для доходчивости уже на английском повторил итальянец, при этом  резким движением выхватил из-за пояса нож с широким лезвием и приставил его к горлу Касаткина.
     Все кончилось в считанные секунды. Спасая товарища, Иван ловко перехватил  правой рукой запястье итальянца и не раздумывая,  ударил ему левой рукой в нос. Иван  с детства был приучен к дракам. Способность к сильному удару ему добавлял природный дар левши, всю мощь которого ощутил на себе не ожидавший такого расклада молодчик-итальянец. Нож упал в траву. Закрывая ладонью хлынувшую кровь, итальянец склонился в надежде его поднять. Его разъяренные товарищи, тоже достав ножи, бросились на помощь. Русские машинально отступили, только бежать было некуда, за спинами находилась глухая стена дома, вдоль которой обрастала  травой куча мусора. Быстрее всех сообразил Касаткин, он схватил, валявшийся в траве увесистый ржавый обрывок корабельной цепи                и, размахнувшись, ударил им по голове поднявшегося с ножом итальянца.
     Друзья его оцепенели, не решаясь нападать. Тяжелые звенья метровой цепи еще раз опустились на голову молодчика. Тот без сознания упал, кровь хлынула из ушей, но рассвирепевший инженер продолжал бить его цепью по голове. От увиденного  грабителей  охватил ужас, они стремглав побежали в таверну, из которой, услышав  крики,  выбегали посетители.
      - Здорово ты его уделал! - сказал один из офицеров, пытаясь скрыть от товарищей  дрожащие кисти рук. Надо было срочно уносить ноги. Иван схватил обезумевшего Касаткина за руку и потащил за собой. Страх заставил русских забыть о приличиях и бегом поспешить к спасительному кораблю.
      Мрачное известие повергло руководителя экспедиции в шок. Касаткин и остальные офицеры были на хорошем счету, не говоря уж о смышленом механике. Полковник не верил, чтобы русские офицеры позволили себе  нападать на местных. Наверняка их на это вынудили сами аргентинцы.  Федоров лихорадочно думал о том, как вызволить из полиции своих людей.  Полиция задержала их прямо у трапа корабля. Ночью он поехал в полицейское управление. Его туда не пустили, сославшись на то, что начальник полиции уже убыл домой, а без его личного разрешения вход иностранцам туда запрещен.  Российский консул  в то время находился в Бразилии. Полковнику ничего не оставалось, как ехать за помощью к отцу Константину – настоятелю православного прихода в Буэнос-Айресе, по совместительству занимавшего пост секретаря дипломатического отдела русской миссии в Аргентине.
      Отца  Константина ночной визит Федорова ошарашил, ведь он только накануне был на российском  корабле и уже попрощался с ним и с капитаном, пожелав  удачного выполнения миссии.
    - Ох, как некстати это проишествие, уважаемый Александр Федорович. А я ведь Вас предупреждал, что народец здесь далеко не ангельский. Тем более в Ля-бока. Неужели  ваши офицеры не нашли  себе более подходящего места?
    - Знали бы, соломки подстелили! Я виноват, бдительность потерял, расслабился. Жалко офицеров, я уверен, что они ни в чем не виноваты. Но времени  разбираться  у нас нет. Послезавтра мы должны покинуть Буэнос-Айрес.
    -  Ладно, попробуем завтра навестить начальника полиции. А пока ступайте, Вы должны быть в эту ночь на корабле. Мало ли что еще может случиться.
      Отец Константин не стал говорить полковнику о своих нехороших догадках. Впоследствии они подтвердились. Иван не знал, ожидая спасительное утро в тесной камере, что участь его уже предрешена. На его беду Марио Тровато, так звали  итальянца, через несколько часов после драки скончался,  не приходя в сознание.
      На следующий день газеты Буэнос-Айреса взорвались заголовками:
«Аsesinato en La Boka. Мarineros russos matan a un hombrе.  El joven por defender una ni;a pierde la vida. Russos matar nuevamente. Убийство в Ля-бока. Русские моряки убили человека. Юноша, защищая девушку, лишился жизни. Русские опять убивают».
      Отец  Константин не ожидал такого резонанса. Невероятная  быстрота, с которой разлетелась новость  подтвердила его опасения.  Начальник полиции утром принял русского полковника и священнослужителя, официально сообщил им о совершенном русскими преступлении, при этом был  сух и краток.  Федоров, спокойно выслушав, настойчиво потребовал немедленно допустить его к своим подчиненным.  Начальник полиции после долгих уговоров дал  разрешение на встречу, но только с одним Касаткиным.
       Военный инженер  представлял жалкое зрелище. Как провинившийся школьник, он торопливо рассказал о случившемся и подтвердил, что, защищаясь, ударил итальянца цепью по голове. Не забыл он сказать, что механик Маркин тоже ударил итальянца.
      Увы, показания свидетелей и подобранная злополучная цепь, говорили не в пользу русских.  Полковник понял, чтобы быстрее уладить  проблему,  нужен хороший адвокат. На его удивление  вскоре такой нашелся.
      Господин Иосиф Висерман был одним из преуспевающих юристов Буэнос-Айреса. Уроженец города Николаева, он в 1903 году эмигрировал из России и через несколько лет, в совершенстве овладев испанским языком, открыл адвокатскую контору, которая с успехом обслуживала к тому времени уже немалую русскоязычную общину города. Узнав из утренних газет про новость, он лично поспешил встретиться с бывшими соотечественниками. Отец Константин был не в восторге от такого сотрудничества, но предложить что либо для противостояния с коррумпированной и бюрократичной фемидой он не мог. Здесь нужны были  способы и средства, которые  любезно предложил предприимчивый  Висерман.  Вскользь вникнув в дело и наведя справки об убиенном, он сразу понял, что здесь  не обошлось без подвоха. Марио Тровато был отъявленным негодяем, промышлявшим грабежами подвыпивших моряков. Он не раз задерживался полицией, но не без помощи  родственников каждый раз выходил сухим из воды.  Его убийство осталось бы незамеченным, как десятки  аналогичных преступлений, ежемесячно совершаемых в трущобах Ля-Бока. Но тут газеты,  лицемеря без зазрения совести, представили его героем-мучеником, погибшим защищая честь женщины от кровожадных русских.
       Все было не так просто. Явно прослеживался политический заказ. Иосиф   так же,  как и отец Константин понимал, что властям на руку раздувание очередного русофобского скандала. Аргентина после неудачной революции 1905 года  стала убежищем  для сотен бежавших из России  революционеров, в первую очередь анархистов.
    В основном это были евреи с южных губерний, но тогда в Аргентине, впрочем, как и в другой загранице, выходцев из Российской империи редко делили по национальному признаку. Все они воспринимались как russos.
     Эти russos принимали активное участие в череде непрекращающихся волнений рабочих и, более того, стали непосредственными исполнителями  знаменитых терактов,  потрясших столицу Аргентины. За год до описываемых событий украинский еврей, анархист Симон Радовицкий,  убил  начальника полиции Буэнос-Айреса господина Рамона Фальконе, за что был приговорен к пожизненному  заключению.  Вслед за ним еще один  анархист  Иван Романов взорвал бомбу в знаменитом театре Колон и ожидал приговора суда в одиночной камере Национальной тюрьмы.
      Реакция властей была незамедлительной. Против анархистов были приняты драконовские меры. В обществе нагнеталась антирусская истерия. Выходцев из России перестали принимать на работу, многих, совершенно невинных, арестовывали и выселяли за пределы республики. 
     В такой обстановке вызволить русских офицеров было крайне сложно.  Но Иосиф, прекрасно зная  специфику местной полиции, нашел компромисс. Правда Федорову и команде он вылился  в круглую сумму, зато главное было достигнуто. «Надежда» на следующий день покинула негостеприимный город. Еще не отошедшие от аргентинской каталажки офицеры провожали его злыми и виноватыми  взглядами. Еще бы, ведь ради  свободы им пришлось пожертвовать товарищем, который с надеждой молился  в смрадной камере и  еще не знал, что брошен на произвол судьбы.
       Федоров с тяжелым сердцем пошел на этот шаг.  Висерман  смог договориться  об освобождении троих человек, но на решение вопроса  о вызволении  всех русских полиция не соглашалась ни за какие деньги. Слишком много шумихи было поднято, да еще чья-то невидимая рука сверху потребовала, чтобы убийца не смог избежать наказания. Касаткина полковник знал давно, был знаком и с его семьей. Никак не мог он его оставить. Выбор пал на механика Маркина, тем более свидетели  указали, что он также непосредственно причастен к убийству.
     «Ничего, молодой, сильный – справится! Висерман помочь обещал, да отец Константин, надеюсь, что-нибудь придумает», - успокаивал себя полковник, подписывая письмо-ходатайство российскому консулу. На вызволение Ивана были оставлены деньги, собранные всей командой. Часть из них отдали адвокату, часть, после долгих уговоров, оставили настоятелю.
     «Я выполняю свой долг перед Отчизной.  Корабль  придет во Владивосток в назначенный срок!» - полковник отдал честь удаляющемуся берегу, оправдываясь перед  своей совестью за то, что  в чужих застенках остался томиться  невинный человек, которому судьба уготовит  долгие годы ходить с  клеймом «Аsesino!».


    
 
                Глава 3.   Тюрьма. Усуая


      «Toma, canalla! Toma, asesino! Получай, негодяй! Получай,  убийца!» - Иван еще не знал, что означают эти слова, но запомнил их на всю жизнь, когда  смуглый злой полисмен  со всей силы огрел его деревянной палкой по спине. Убедившись, что russo ни слова не понимает по-испански, его закрыли в сырой и душной камере, убранство которой состояло из топчана, сколоченного из некрашеных, пропитанных грязью и потом досок,  и вонючего ведра, предназначенного  для естественных надобностей.
     Через два дня Ивана перевезли в главную тюрьму столицы. По дороге он отчаянно пытался выспросить у сопровождавших надзирателей, что происходит, где его товарищи, где корабль.  Вместо  ответа последовал звучный удар ладонью  по шее.  Отчаяние и бесконечная обида охватили душу несчастного механика.   Находиться в чужой стране одному, без языка было воистину ужасно.
      В тюрьме Ивана опять ждала одиночная камера, размером два на четыре метра, с железной кроватью, столом, стулом и умывальником. Еду: вареные бобы и кусок пшеничного хлеба принесли только на следующий день утром. Позже принесли две серые простыни и набитые ватой  матрац  и подушку.   Началось страшное время томительного ожидания  и неизвестности.
     На допрос вызвали только через неделю. Офицеру, проводящему расследование, помогал поляк-переводчик, который сам-то с трудом изъяснялся с Иваном. Но страшное известие, что русский корабль убыл из Аргентины без него, было понятно и без перевода. Еще больнее ударило по Ивану предательство. Следователь положил на стол лист с показаниями Касаткина, где черным по белому было написано, что Маркин Иван в порыве гнева размозжил голову железной цепью итальянскому эмигранту.  Этот факт подтверждали объяснительные других офицеров, а также посетителей таверны и танцовщицы Карлотты, которая еще обвиняла молодого механика в домогательстве. Иван был потрясен.  Никогда еще ему не было так плохо. Поляк, почувствовав его состояние, подал Ивану воды.
      Следователь, считавший, что в данном деле все ясно, разыгрывал сочувствие и предложил Ивану, чтобы смягчить наказание,  покаяться и во всем признаться. На что Иван, собравшись с духом, ответил: « На мне греха нет! Я никого не убивал!».
     По интонации русского аргентинец понял, что тот признаваться не будет и, не дожидаясь, когда поляк подберет нужные слова, приказал Ивана увести. Больше на допросы его не вызывали.
     А за высокими стенами тюрьмы отец Константин обивал пороги государственных учреждений, пытаясь вызволить попавшего в беду русского. Все было тщетно. Консул  письмо от Федорова получил, но помогать не стал, видимо посчитав недостойным заступаться за какого-то простолюдина, хоть и невиновного.  Его участие в судьбе Ивана ограничилось лишь сухой телеграммой, в которой он просил суд своевременно уведомить его о вынесенном приговоре.  Висерман в начале так бодро взявшийся за дело, вскоре вернул деньги отцу Константину, деликатно объяснив, что вытащить механика из тюрьмы не в его силах. В разговоре он не стал говорить, что стало причиной отказа.  Было и так  понятно, что Висерман не захотел связываться с делом, получившим политическую окраску.
    У священника опустились руки. Подконтрольные властям газеты, с удовольствием выполняя заказ, выставили  Ивана   тайным агентом, посланным террористами в Аргентину  мстить за своих соратников. Впрочем, в откровенные глупости никто не поверил. Но Ивану от этого легче не стало. В  конце марта состоялся суд. На удивление прошел он быстро и буднично. Успокоившаяся к тому времени пресса короткими заметками дала знать, что русский убийца получил по заслугам. Видно, даже продажных газетчиков поразила суровость наказания.  Иван получил четырнадцать лет неволи.  Своим за убийство в драке столько не давали никогда.
    Отец Константин на суде не присутствовал: его внезапно свалил недуг. Из-за него он так и не увидел  Ивана. Мучаясь от угрызений совести,  священник попросил Висермана помочь бедному парню в тюрьме. Тот  согласился все уладить за деньги, которые  до этого вернул. Помощь Висермана была очень своевременна. Без нее Ивана вряд ли оставили в покое находящиеся в тюрьме  друзья Марио.  Те потирали руки, ожидая, когда Ивана переведут из одиночки в общую камеру. Им хотелось  по-своему наказать этого «gringo de mierda» - дерьмового иностранца. Каково же было их разочарование, когда Ивана определили в камеру к суровому украинскому рецидивисту Хуану Дрону, который по просьбе земляка еврея стал его покровителем.
     В преступном мире Буэнос-Айреса Иван Дрон пользовался  непререкаемым авторитетом.  Удивительная воровская судьба сначала  занесла его из родного Мариуполя на каторжный Сахалин, где он за грабеж и убийство  семь лет валил лес. Воспользовавшись неразберихой во время японской войны,  Иван с товарищами по несчастью  бежал с острова  на захваченной рыболовецкой шхуне, которая вскоре потерпела крушение вблизи  Хоккайдо.  И если бы не оказавшееся рядом японское судно, кормил бы Дрон собой рыб. Подобравшие их японцы следовали в Корею и не стали из-за четырех спасенных каторжников менять свой маршрут. Ивана это спасло, так как если бы он попал в Японию, то неминуемо оказался  бы в лагере для русских военнопленных. А так, его выпустили на произвол судьбы в порту корейского города Пусан.
     В отличие от товарищей домой Иван Дрон спешить не стал. Недюжая физическая сила, бесстрашие и авантюрная наглость помогли ему погулять по всей юго-восточной Азии и через год очутиться среди украинских соплеменников в далекой Аргентине. Побатрачив несколько месяцев на белоснежных хлопковых полях в Чако, принадлежащих русскому немцу из Поволжья,  Иван решил, что такая жизнь не для него.  Заработанных денег хватало только на билет до Буэнос-Айреса. Восстанавливая, якобы, справедливость,  он угнал любимого коня прижимистого немца вместе с его  быстроходной сулкой. Удачно продав их чехам в соседней провинции  Кориентес, Дрон благополучно вернулся в Буэнос-Айрес.   Вскоре он  сколотил интернациональную банду,  промышлявшую воровством в порту. После нескольких кровавых стычек итальянцы смирились с появлением новоиспеченного бандита и даже заключили с ним воровской паритет.
    Сколько бы еще продолжалась воровская сага Ивана Дрона,  неизвестно, но из-за вышеописанных событий он тоже попал под раздачу.  Ему приписали связь с террористами, хотя прямых улик у следствия не было. Тем не менее  Дрон незадолго до случая с нашим Иваном был осужден на три года каторжных работ.
     - Як тебе звати, синок? – с отцовским тоном спросил Дрон у совсем потерявшегося Ивана, хотя разница между ними была всего лишь лет двенадцать.
     - Иван я!  Маркин Иван! – в словах механика чувствовалась нескрываемая радость от  возможности говорить на родном языке.   
     - Це добре, я тоже Иван! Но тут ти будешь Хуан! 
      Дрон,  с удовольствием почесал густые потные волосы на могучей груди  и,  нарочито смешно выговаривая  русскую фамилию, переспросил:
     - Як ти сказав, Маркинь?
     - Да, да, Маркины мы! – волнуясь, подтвердил Иван, не понимая, куда клонит его новый товарищ.
     -  Забудь! Тепер ти Хуан Маркес! – довольный от пришедшего на ум созвучия Дрон хлопнул по плечу опешившего Ивана своей ладонью-лопатой.
    -  Сядь! Попей зи мною чайку мисцевого, мате називается.
      Серые тюремные дни незаметно сменяли друг друга. Благодаря авторитету рецидивиста Ивана никто не трогал.  Висерман на передаваемые отцом Константином деньги засылал в камеру вещи и еду, которыми распоряжался Дрон.  Ивану с этого тоже кое-что перепадало. Но главное было не  это.   Знакомство с Дроном помогло Ивану быстрее адаптироваться к совершенно новой враждебной среде.  Появилась цель, а вместе с ней и желание жить. Иван твердо решил, чтобы  не случилось, не опускать руки.
    «Я не виновен! Слышишь, я не виновен! … А ты меня не понимаешь?  Ничего, я скоро выучу твой проклятый язык! Я докажу тебе, злая страна, что я не убийца! Господи, помоги мне, не оставляй меня!», - шептали  губы Ивана, когда он проваливался в  сон  после очередных занятий языку, которые ради забавы проводил с ним Дрон,  сам через пень колоду изъясняющийся на испанском.
   « Воздух – Aire, Вода – Agua, Земля – Tierra, Еда – Сomida, Тюрьма –С;rcel,   Ненавижу –Odio, Люблю –Amo, Бог – Dios», - цепкая память Ивана, словно губка впитывала в себя незнакомые слова, вызывая восхищение у сокамерников.   
   « Yo no mate! Yo no soy culpable! Я не убивал! Я не виновен!», - продолжали по ночам шептать губы! Но злая страна была неумолима! Открывая Ивану свой мир, она готовила ему новое страшное испытание.
      В июле по тюрьме разнеслась новость: по решению правительства все убийцы и террористы должны быть этапированы в тюрьму города Усуая на Огненную Землю. Иван понял, что он в их числе, когда его  сфотографировали со всех сторон  и сняли мерки с тела и ног. За день до отправки будущих узников Тиерра-дель-Фуэго переодели в новую теплую одежду: шерстяные рубахи и штаны, зимние куртки из грубого разворсованного сукна и  береты с ватной подкладкой.  Короткие сапоги  «botas cortas» из яловой кожи  с толстой гвоздевой подошвой были добротные, но очень тяжелые. Одежда оказалась справной, но было одно но;  все предметы, кроме берета, были полосатыми. Толстые черно-синие горизонтальные полосы на светло-коричневом фоне издалека предупреждали людей о том, что перед ними убийца.
    Прощаясь,  Дрон подбадривал Ивана и давал советы: «Ти Иван, не бийся! Там хочь и холодно,  все одно теплее чим в России! У остальом  розберешься. Ти ж тепер не нима скотина. Головне, не бийся!».  Он уже знал, что скоро выйдет на свободу, но Ивану про это не сказал.  Висерман  решил вопрос о досрочном  освобождении Дрона, который взамен должен был покинуть Аргентину навсегда.  Через два года бывший вор-рецидивист вернется в Россию под другой фамилией, где станет настоящим анархистом-революционером и вскоре навечно сгинет в горниле надвигающихся войн и революций.
     После недельной адской качки в трюме грузового судна, предназначенного для перевозки скота, четыре сотни закованных в кандалы преступников сошли на угрюмый берег земли со зловещим названием «Фуэго - Огненная!». «Почему она огненная?»,  -  ежась от холода, удивлялся Иван и ладонью закрыл лицо от бьющего ледяной крошкой ветра. « Здесь  как в аду мрачно. Солнца совсем не видно, хотя полдень уже. Никакого огня нет, разве что геенна огненная  здесь живет и грешников дожидается.
     Но меня-то за что? Какой на мне грех, господи?», - Иван, словно оправдываясь перед богом, повернул голову назад и посмотрел на разрывающуюся сквернословием и проклятьями растянувшуюся толпу арестантов,  большинство из которых  действительно заслуживало сурового наказания.
     Директор тюрьмы лично принимал новый этап. Ивану было тяжко, ведь он почти ничего не понял из его дежурных вопросов. Он лишь попытался правильно произнести свое имя и фамилию, после того как услышал, что в сопроводительных документах он значился как Хуан Маркес. Слова Дрона стали пророческими. Тюремные клерки не стали ломать голову над русской транскрипцией  и просто записали Ивана по-испански, благо, что его фамилия и имя  этому позволяли.
    - Olvidate tu nombre! Ahora el n;mero trescientos veinticinco! Забудьте свое имя! Теперь Вы номер триста двадцать пять! –  металлический   голос директора прервал тщетные попытки Ивана разобраться со своей фамилией.
     - Trescientos veinticinco! Триста двадцать пять! –  механически повторил Иван свой номер, который на долгие годы должен был заменить ему имя. 
    -  Bienvenido, a nuestra famosa carcel «Fin del Mundo»! Добро пожаловать в нашу знаменитую тюрьму с названием «Конец Света»! – изображая  торжественность,  ответил начальник.
 
   
                Глава 4.   На свободу. Лаго Фагнано


   Свобода пришла неожиданно. После скудного тюремного завтрака, состоящего из кружки низкосортного кофе,  кукурузной горбушки  и маленького куска кислого овечьего сыра, Ивана повели к директору тюрьмы.
  « К кому на этот раз отправит?» – размышлял он по дороге. Иван знал практически все семейства Усуаи, за долгие годы неволи он работал у многих из них. Взамен тюремное начальство получало неплохие дивиденды.
  « Ну вот, опять у этого угрюмого хорвата работать!», – с досадой подумал он, увидев в кабинете начальника одного из самых богатых людей города Фортунато Бебана.
  -  Buen D;a,  russo  Juan! – директор тюрьмы был подозрительно улыбчив. Иван опешил, ведь впервые за много лет начальник назвал его по имени.  Бебан сидел за большим дубовым столом, искусно сделанным заключенными.  На столе стоял красивый стеклянный графин, наполовину наполненный красным вином. Рядом стояли два бокала. По лицам было видно, что они только что  их осушили. Директор достал из шкафа третий бокал и налил в него вина.
  - Не смотри на меня так, я не сошел с ума.  На вот, русо, выпей! Почувствуй вкус солнечной Мендосы!
   « Наверное, какую-то гадость мне приготовили», - Иван  несмело взял бокал и, сделав маленький глоток, поставил обратно на стол. Хотя вино было приятного кисло-сладкого вкуса, несравнимое с тем, которое удавалось иногда попробовать в городе.
     Шестидесятилетний  Бебан развернулся на стуле и расплылся в кислой улыбке, обнажая свои коричневые щербатые зубы. У директора, напротив, веселость резко улетучилась.  Он торжественно взял листок со стола и громко зачитал:
    - По ходатайству губернатора, а также уважаемых жителей  Уcуаи:  Бебана,  Лоуренса и других, учитывая примерность поведения, судья провинции  Тиерра-дель-Фуэго  постановляет освободить сеньора Хуана  Маркеса, 1890 года рождения, от отбывания наказания досрочно. Решение вступает в силу с 25 января 1923 года.
     Кабинет поплыл перед глазами. Иван был ошеломлен. Его освободили на два года раньше. От нахлынувшей неожиданной  радости затряслись колени.
    - Хуан, но ты же понимаешь, что мы не можем тебя просто так отпустить, - продолжал все таким же тоном директор - Ведь ты подданный несуществующего государства и что с тобой делать мы не знаем. Я посылал запрос по тебе в департамент. Там лишь развели руками. У Аргентины с Советской Россией дипломатических отношений нет, посольство давно закрыто.
   Тебе не повезло со старой Родиной, зато повезло с новой. Ты можешь и должен принять аргентинское гражданство. Это  твой единственный  шанс уехать отсюда. 
     Ивана как будто окатили ледяной водой, он понял, что директор куда-то клонит и Бебан тут не просто так.
    - Что я должен делать?
    -  Не спеши, Хуан, давайте лучше выпьем за первый день твоей свободы! – директор вновь наполнил бокалы.
     Иван теперь уже залпом осушил бокал. Вино приятным теплом прошлось по нутру.
     - Ты должен написать прошение на гражданство и заполнить анкету. К прошению мы приложим свое ходатайство. Я думаю, через полгода ты уже станешь настоящим подданным  бело-голубого флага, ведь ты столько лет отдал нашей прекрасной стране. А  с паспортом ты сможешь ехать,  куда тебе вздумается, любой корабль  возьмет тебя на борт, плати только деньги.
    Начальник тюрьмы лукавил. Никаких запросов он не отправлял. И никакого прошения на гражданство  подавать было не надо.  По тюремным документам Иван проходил как  аргентинец Juan Nicolas Marquez, ранее проживавший в городе Буэнос-Айрес. Было ли это ошибкой клерков, или специально подстроено, чтобы лишний раз не ангажировать тот неприятный случай с русскими моряками устанавливать никто не хотел.
     - Спасибо, чем я буду обязан за это? – не в силах скрыть волнение спросил Иван.
     - Молодец, я рад за твой деловой подход. Ты знаешь, что у нашего молодого губернатора имеются прекрасные планы, которые он с нетерпением хочет реализовать. Уважаемый  сеньор  Бебан  оказывает ему помощь.   Губернатор  решил вопрос по освоению земли на восточном берегу озера Фагнано. Там сеньор  Бебан будет строить эстансию и лесопилку. И ты ему в этом окажешь помощь. За работу будешь получать хорошее жалованье, а деньги тебе скоро очень будут нужны. У нас бесплатно можно только приехать сюда, а обратно, извини!
    Директор тюрьмы и старый Фортунато вновь расхохотались. За окном беспрерывно лил дождь, но настроение у всех было хорошее. Графин допили до дна. Уже через час, ошалевший от счастья Иван, следовал со своей нехитрой котомкой тюремных пожитков за молчаливым хорватом.
    Ночь он провел в темном и теплом хозяйском чулане, на матрасе, набитом душистой травой. Спать не хотелось совсем. Отданные каторге двенадцать лет давили тяжестью воспоминаний, но теперь казалось, что это происходило не с ним. И не было неимоверного унижения, голодного существования, ледяного, пронизывающего до костей ветра и тысяч, тысяч серых холодных камней, которые аккуратно укладывали его натруженные руки   в мостовые и стены самого южного города Земли. Хотелось больше не думать о том отчаянии, которое порой охватывало его израненную душу.
   Перед глазами, озаренные небесным светом, стояли любимая Алена с сыном. Он не знал, кто у него родился, но всегда представлял, что это был мальчишка. Веселый и озорной. Иван даже имя ему дал: Михаил-Миша. Тысячи  раз он представлял, как вернется домой, и они пойдут все вместе через благоухающее разнотравьем  поле, вдоль леса с пахнущей медом липой к маленькой речке  с чистой водой, будут ловить руками пескарей и нежиться на теплом песочке.
   Мечты – несбывшиеся мечты,  но именно они, хранимые глубоко в сердце,  помогали выжить в самых тяжелых условиях  и оставаться  Человеком.
  « Надо снова писать, – размышлял Иван, вспоминая  десятки, отправленных с моряками  писем. Те скептически относились к этой затее, объясняя, что в России война, хаос, но жалели русского арестанта и за пару песо обещали передать письма на какой-нибудь русский корабль.
    Не знал Иван, что с началом мировой войны суда под российским флагом были большой редкостью в этой части света, а те немногие, которые появлялись, предпочитали швартоваться в чилийском   Пунта-Аренасе, чем в богом забытой каторжной Усуае.  Безответным осталось и письмо, отправленное консулу в Буэнос-Айрес.   Ему было не до Ивана. Консул сам был отвергнут разразившейся в России революцией.  А грянувшая затем гражданская война и приезд первых белогвардейцев в Аргентину, превратили эту страну во врага Советского Союза, который на долгие годы захлопнул дверь. Ни одно письмо Ивана так и не дошло до своего адресата.
     Не хотелось думать о плохом, но воспоминания  не давали покоя, напомнив про недавнюю неожиданную встречу. Перед глазами стояла она -  та самая красавица Карлотта, которая оклеветала его на суде.  Год назад Иван случайно встретил ее в Усуае и узнал. Хотя это было сделать сложно. Карлотта представляла собой больную, опустившуюся состарившуюся проститутку, обслуживающую за стакан вина  в смрадной, дешевой таверне залетных моряков и расконвоированных заключенных.  Иван остановил ее, с силой сдавив костлявое плечо женщины. Как же тогда хотелось выплеснуть ей в лицо всю злость, всю боль, накопившиеся за годы страданий. Но рука непроизвольно опустилась, после того как он взглянул в  пустые, несчастные, не узнавшие его глаза.
   - Сеньор хочет меня?! – спросила Карлотта, пытаясь скрыть натянутой улыбкой  наполовину беззубый рот,  -   Всего лишь 10 песо! – в надежде не упустить подвернувшийся шанс теперь уже она вцепилась в руку Ивана. В ответ он с отвращением   оттолкнул ее и поспешил быстрее удалиться.
   - Эй, красавчик! Ну давай хотя бы за пять! Всего лишь 5 песо!  – кричала безумная женщина вслед. Она так и не узнала его. 
    Через несколько недель окоченевший труп Карлотты нашли  на окраине города. Признаков убийства не было, поэтому расследование никто не проводил. Бывшую танцовщицу, звезду Ля-Бока похоронили на тюремном кладбище Усуаи.
    Карлотта приехала сюда вслед за молодым красивым супругом, попавшим сюда за убийство.  Но накануне встречи тот  погиб на лесоповале, угодив под колеса узкоколейного паровозика, перевозившего бревна. Разное говорили о нем в тюрьме. Одни говорили, что ему помогли, другие что-то про божью кару. В результате Карлотта тронулась умом.   Тиерра-дель-Фуэго в короткое время расправилась со столичной красоткой. Бордель с неизбежными сифилисом и алкоголизмом  привели ее к бесславной смерти.
    - Господи, почему ты послал эту несчастную сюда и оставил сиротами троих детей? – размышлял лежа в чулане Иван.
      Несмотря на бессонницу, утро для Ивана было бодрое и прекрасное!   Мягкая сухая трава с горного пастбища, которой был набит матрас, источала забытый и от этого еще более прекрасный воздух свободы. Начиналась новая жизнь!   
     Уже через несколько недель караван навьюченных инструментом и пожитками лошадей медленно продвигался по горной тропе.
    Губернатор был очень деятельным человеком и много делал для  развития самой южной провинции страны.  В его далеко идущие планы входило продолжение строительства шоссе от Виа-Монте дальше на юг острова до самой Усуаи.  Промежуточным пунктом на этом пути  должен был стать посёлок на берегу Фагнано.  Необходимо было как-то обживать данную территорию.
     Старый  Бебан, давно присматривался к этим местам и поддержал губернатора в его начинаниях. Тем более к нему недавно приехал из Европы племянник, который горел желанием скорее заняться делом, чтобы не сидеть просто так на шее у своего богатого дяди.
    У губернатора было ещё две причины,  говорящие о важности принимаемого дела.
    В первом случае его настораживала бурная деятельность семьи немецких колонистов, начатая на Чилийском западном берегу Фагнано.  А так как аргентинских подданных, за исключением сотни индейцев onas и нескольких служащих Салезианской миссии, на озере больше  не было,   контролировать пограничную землю  было фактически невозможно.
    Второй причиной были сами индейцы.  Конечно, они уже не были такими дикими как раньше и серьезной угрозы для овцеводов не представляли.  Деятельность салезианской миссии в Рио-Гранде, которая их опекала, приносила свои плоды. Оnas уже сносно говорили на испанском и частенько наведывались на эстансии Огненной Земли выпрашивать или выменивать различные блага белой цивилизации  у поселенцев.
    Правительство Аргентины взяло индейцев под защиту,  и это вменялось в одну из обязанностей губернатора. Он несколько раз в год совместно с салезианцами организовывал сбор и отправку им  продовольствия, старой одежды  и прочей бытовой мелочи, давая знать, что они  являются гражданами республики.
   Лишенные традиционных источников пропитания и загнанные в глухие дебри индейцы крайне нуждались в такой помощи. Но, несмотря на старание властей и миссионеров, племя  постепенно вымирало.
      В течение последних лет оnas особых беспокойств не приносили. Но в последнее время владельцы северных эстансий стали жаловаться губернатору, что среди них появился негодяй по имени Нана, который с дружками угоняет их скот в Порвенир и там продаёт его чилийцам. В жалобе говорилось, что если губернатор его не арестует, то овцеводы сами поймают и убьют Нану как во времена Поппера, не посмотрев на защищающий индейцев закон.
    Губернатор задержал индейца, но так как прямых улик не было, вынужден был отпустить. Угоны скота возобновились, но Нана был очень хитрым и неуловимым, поэтому оставалось предполагать, что это его рук дело.
 « Несмотря на все наши старания, дикарей трудно перевоспитать, и поэтому их надо держать под постоянным контролем», - размышлял губернатор. В связи с этим место будущего поселения было выбрано в непосредственной близости от стойбища onas.
  Вместе с Иваном на будущую эстансию ехал бывший каторжанин Фуко, француз, родившийся в Аргентине. Он практически не говорил на французском, но, несмотря на это, очень гордился своим происхождением. Фуко так же, как и Ивана, освободили досрочно, с условием поработать на Бебана. С ними ехал молодой племянник Бебана Грегор. У бывалых сидельцев Ивана и Фуко его надменные мальчишеские окрики вызывали лишь усмешки, которые ещё больше раздражали спесивого хорвата. Третьим работником был нанятый чилиец, который, не вынимая трубку изо рта, мурлыкал нечленораздельные куплеты пошлых моряцких песенок и, казалось, не обращал на остальных никакого внимания. Были ещё двое рабочих Бебана, которые должны были угнать лошадей назад.
Прибыв на место, Грегор в течение двух дней деловито забивал колышки и ставил Ивану фантастические задачи. Пообещав через месяц вернуться, он при всех ехидно напутствовал чилийца:
- Хорошенько присматривай за этими тюремщиками, если что, то сразу спеши в Усуаю. А вы не смейтесь. Плохо будете работать, пойдёте обратно в тюрьму, это я вам обещаю.
Теперь его слова звучали совсем не смешно. Глаза Фуко налились кровью. Они явно выдавали желание вонзить в живот хорвату нож, как когда-то он это сделал, поквитавшись с полисменом, застуканным с его женой. Полицейский тогда выжил, в отличие от жены, которую Фуко задушил собственным галстуком.
   Ивану тоже не понравилось, с каким настроем приступали они к делу. После отъезда хорвата чилиец возомнил, что он приехал сюда не работать, а командовать бывшими арестантами. К тому же он ещё был ленив и глуп.    Недолго ему удалось испытывать терпение Ивана и Фуко, через несколько дней выбитый зуб и сломанный нос вернули его к объективной реальности.
  Теперь этот «hijo de puta» - сын шлюхи, как побитая собака,  прятал глаза и молча выполнял указания Ивана. Фуко предупредил, что если он сбежит к Бебану и они опять попадут в тюрьму, то его непременно прирежут в Усуае, и в очередной раз рассказал ему историю про своих товарищей - головорезов. 
  Ставшие друзьями бывшие каторжники на всякий случай следили за чилийцем, чтобы тот  не сбежал от них на единственной лошади, оставленной хорватом. И всё же через пару недель чилиец пропал. Ивану и Фуко пришлось ещё больше работать и уповать на снисходительность хозяев. Результаты их героического труда радовали глаз. Дикий сумрачный лес отступал перед волей людей, жадно вдыхающих сладкий воздух свободы. 
  К удивлению друзей ни через неделю,  ни через две из Усуаи никто не приехал. И только на третьей неделе  берег озера огласило ржание лошадей, ведомых хорватом. Грегор  не ожидал, что эти отъявленные негодяи смогут так много сделать: площадка под ранчо была расчищена, кустарник сожжён, лес распилен и аккуратно сложен, вместо колышков красовался сложенный из валунов фундамент будущего дома.
  Но больше всего хорвата поразила срубленная почти на берегу озера хижина, накрытая ворохом веток с уже засыхающими листьями. Иван, набрав обнаруженную рядом тёмную местную глину, выкладывал в хижине массивную печь из дикого камня. Ещё больше удивило хорвата известие, что чилиец сбежал с его конём. В Усуае он, оказывается, не появлялся.  Позже выяснилось, что он убежал в Порвенир, там продал лошадь и на пароме перебрался в Пунта-Аренас, где впоследствии нашёл свой конец.  Слова Фуко, произнесённые для запугивания, оказались пророческими. Чилиец умер от ножа, вспоровшего ему живот в пьяной потасовке.
   Кроме очередной партии материала и инструментов хорват привёз ещё троих работников. Теперь на месте было всё необходимое, чтобы построить ранчо до наступления зимы. Работа закипела с новой силой. Грегор ходил, отдавал указания, которые тактично корректировались Иваном.
Уже через несколько дней, как Иван с Фуко оказались на озере, их посетили индейцы из селения onas. Намерения их были мирные, тем более что хорват  пригрозил вождю тюрьмой, если тот будет мешать его людям, но при этом одарил его жестянкой со спиртом и мешком муки. Жизнь на берегу холодного Фагнано налаживалась.


 

                Глава 5.   И снова любовь.  Лаго Эскондидо



     Иван работал не покладая рук. Обещанное хорватом щедрое вознаграждение и вместе с ним теперь уже не призрачная  перспектива  долгожданного возвращения удваивали силы.
    Индейцы частенько наведывались на эстансию, клянчили какую-нибудь мелочевку и незаметно прибирали к рукам все, что плохо лежало. Для них мелкое воровство стало своеобразной игрой, развлечением. Ивана с товарищами это сильно раздражало, особенно когда пропадал рабочий инструмент. От зреющего конфликта спасало только то, что после очередных разборок с вождем, индейцы как провинившиеся дети отдавали все назад.
 -  Ну я понимаю еще топор или пила, но уровень то им на кой черт сдался? – негодовал Иван, пробираясь сквозь заросли в поселок onas, с целью отыскать там пропавший ватерпас.
 – Все, мое терпение кончилось, сейчас в последний раз предупрежу этого хитреца Пачека, что если еще кого-нибудь поймаем на воровстве, побьем так, что мало не покажется, -  наполненный злостью и решимостью Иван подошел к хижине вождя.
    У входа сидела и плела из тоненьких прутьев корзинку молоденькая девушка – дочь вождя. Иван видел ее раньше, но не знал, как зовут. Он вообще старался без надобности не обращать внимания на индейцев и тем более на их женщин. Ему казалось, что они все на одно лицо: грязные и страшные.
   - Отца нет! – словно читая его мысли, улыбаясь, ответила девушка.
   И тут взгляд Ивана упал на метровый ватерпас, который спокойненько лежал рядом с ней.
   - Слава богу, нашелся! – выдохнул Иван и наклонился за ним. Но не тут-то было. Индеанка, как кошка вцепилась в инструмент двумя руками и попыталась лечь на него сверху.
   - Это мое, мне брат подарил!
   - Отдай, глупышка! У меня работа без уровня стоит, - Иван  схватил ватерпас двумя руками и, пытаясь  вырвать его из рук девушки, поднял ее вместе с ним. Укрывавшее ее одеяло упало. Она осталась в одной старой сатиновой  юбке, сквозь дыры которого просвечивались длинные точеные ноги  индеанки.
   - Ну скажи, зачем, зачем он тебе? – уже улыбаясь и чувствуя комичность ситуации, спросил он, глядя ей прямо в лицо, и почти вплотную прижал ее к себе.

   Почувстовав  на себе  силу Ивановых натруженных рук и бесполезность сопротивляться, Умаль разжала ладони и опустила голову.
    - Я смотрю через глазок! - как ребенок, у которого отняли любимую игрушку,  с обидой  ответила она, пытаясь показать, как это у нее получается.
    От такой  наивности, вся злость мгновенно улетучилась.
   - Как тебя зовут?
  - Умаль, - ответила она и, почувствовав на себе пристальный мужской взгляд, быстро накинула на себя одеяло.
  - Это уровень, Умаль, чтобы стены и крыша были прямые и ровные, - он повернул уровень и показал, как воздушный шарик бегает в стеклянном глазке.
 -  Не бери больше ворованные вещи, - сказал напоследок Иван и зашагал домой. 
    Умаль, как завороженная, еще долго стояла и смотрела вслед.  Она так и не поняла, зачем нужна эта странная палка с глазком. Интерес к ней совершенно пропал. Улыбающееся бородатое лицо странного белого, его прозрачные, как воды Фангано серые глаза, сильные жилистые руки нарушили покой девушки.
      Иван был рад, что все так благополучно разрешилось и не пришлось скандалить со старым вождем.
      «Надо лучше смотреть за инструментом и не давать им повода к воровству. Их не переделать и лучше с ними дружить. Ведь драка может плохо закончиться,  они же очень обидчивые и мстительные. Все могут сделать: поджечь дом или лошадей отравить», - рассуждал Иван по дороге домой.
      « Я  буду с ними дружить. Я хочу им  помогать », - давал себе установку Иван, ловя себя на мысли, что причиной такого порыва стало желание вновь увидеться с молодой красивой индеанкой.
    « Какие же они разные!», - Иван сравнивал высоких рослых onas  с  низенькими кривоногими индейцами yamana - другого  племени Огненной Земли, которые жили на острове Наварино, и изредка на утлых лодчонках приплывали в Усуаю.
    « Почему же я ее раньше не замечал? Какая же она все-таки красивая!»
   Перед глазами как наваждение стояла  по пояс обнаженная Умаль. Стройная  гибкая фигура, упругие груди, коричневатая, отливавшаяся красной медью кожа.  Расчесанные на пробор длинные вороненые волосы мягко спадали на плечи. Густые черные брови, прямой долгий нос, немного раскосые карие глаза, широкие скулы и слегка припухлые губы. Казалось, что ее родная Тиерра постаралась в облике девушки  выразить себя, свою особенную, дикую красоту. И даже запах, который исходил от индеанки, передававший различные, порой несочетаемые оттенки, был запахом этой  земли.

     От  Умаль одновременно  пахло костром и прогорклым жиром, мокрой листвой и кислыми шкурами гуанако, озерной водой и дрожащими на ветру полевыми цветами. Ивану он не был не приятен, это был  живой, естественный запах Тиерры.
    - Хуан, смотри-ка, у нас гости! – посмеиваясь сказал Фуко, показывая на сидящую на бревне девушку.
    Иван, увидев Умаль, от неожиданности чуть не выронил молоток из руки. Индеанка молча смотрела на него и немножко улыбалась
     - Все из-за твоего дурацкого ватерпаса, - Фуко не без удовольствия напомнил ему, как половина индейского поселка наблюдала за тем, как здоровый мужик отобрал  палку у молоденькой девушки и прижал ее к себе.
     - Умаль, ты зачем пришла? – крикнул Иван, чувствуя, что сердце его начало учащенно биться.
      В ответ индеанка только улыбнулась и так же неожиданно, как пришла, скрылась среди ветвей.
      - Девчонка-то по ходу влюбилась в тебя, смотри-ка, даже сама пришла!  – продолжал Фуко.
    В ответ Иван смущенно опустил глаза. Сердце его потеряло покой. Через несколько дней Умаль опять пришла и также молча смотрела зачарованными глазами на стучавшего топором бывшего каторжника. Так продолжалось несколько недель. Для рабочих молчаливые посещения ранчо индеанкой, стали своеобразным развлечением. Они подтрунивали над Иваном, наставляя его ответить взаимностью к влюбившейся в него девушке.
    И вот наконец наступил тот день, когда после очередной бессонной ночи Иван решился идти в поселок к вождю просить руки его дочери.       
    -  Хуан, я знаю, что ты ее любишь! – тихо произнес Пачек, внимательно наблюдая за реакцией опешившего Ивана, который  даже не успел сказать, зачем пришел.   
   « Как же у них все просто и открыто?» – мелькнуло внутри у Ивана.
   -  Приходи за ней завтра! – пронизывающим взглядом вождь продолжал сверлить Ивана. От этого взгляда невозможно было ничего скрыть, все тайное угадывалось старым индейцем по малейшему  шевелению губ, по дрожащим пальцам, по морганию ресниц и самое главное по глазам, которые как  двери, открывали доступ к самым сокровенным уголкам души.
     Умаль  нигде не было видно. Иван развернулся и поспешно  зашагал из поселка. Когда он был уже далеко, его остановил окрик. Это был Тулук, младший брат Умаль. Он бежал следом по тропе.
     - Хуан, забери ее! Она хочет  к тебе.  Нана скоро вернется и возьмет Умаль.  Отец  тогда будет бессильный.  Отец любит тебя, он не хочет отдавать Умаль Нане, – Тулук говорил больше жестами, чем словами, но Иван понял все с первого раза.
    - Что мне принести? –  Иван прекрасно знал, что за невесту надо отдавать выкуп, но спросить сразу об этом  Пачека не решился.
    Тулук, быстро сообразив, что от него хотят, начал с помощью рук и звуков  с необычайной точностью изображать желаемые дары.
    - Хватит, все понятно, чем больше, тем лучше, - раздраженно прервал его Иван, видя,  что разыгравшийся индеец стал перечислять вообще все, что он видел у белых. Впрочем, Тулук на это не обиделся.  Прощаясь, он указал на висящий за спиной Ивана винчестер и замотал головой, показывая, что брать его завтра с собой нельзя.
    На ранчо Иван не находил себе места.
  -  Может быть, просто пожить с молодой дикаркой, а потом уйти, как это с легкостью делают другие?  Нет, я так никогда не сделаю! Взять ее в жены навсегда? Как отнесутся к этому люди? Да что мне люди? Господи, я ведь опять совершаю большой грех. Как же мне быть, идти или нет?
    Перед глазами всплыла Алена, и, о боже, ее облик расстворялся, превращаясь в Умаль. Казалось, что она слилась с индеанкой и в ее образе пришла к Ивану.
    Фуко видел, как мучается товарищ и с присущей ему наигранной серьезностью попытался  успокоить:
  -  А я ведь говорил, что твоя  дружба с этими оnаs плохо кончится. Теперь нас  сожгут.  Или пристрелят. Надо определяться, Хуан! - француз никогда не терял чувства юмора, даже в самых безнадежных ситуациях. Еле сдерживая смех, он продолжал:
  - Если ты завтра не пойдешь за ней,  оскорбишь  Пачека. Он  обиду не простит. И нас точно сожгут.  А если заберешь ее, тебе отомстит Нана.
   Он еще тот мерзавец, будет  тайно выслеживать  тебя,  пока  не  пристрелит  где-нибудь в лесу, а потом быстренько объявится  в Порвенире  и  со взглядом наивного мальчишки будет всем рассказывать, что уже несколько месяцев не был в родных краях.
     - Слушай, Хуан, а давай я вместо тебя пойду! - Фуко не в силах больше сдерживаться, весело загоготал.
    - А что, Умаль мне тоже нравится, она у них самая хорошенькая, я ее отмою  и будет полный порядок.
  - Дурак  ты! – Иван, еще больше нахмурившись, ушел в дом. Но  шутка друга  все-таки помогла ему настроиться.
  - Умаль мне очень нравится и я хочу, чтобы она стала моей женой! А там как бог даст, - решительно сказал он Фуко, собирая подарки.
  - Молодец, только теперь будешь мне платить.
  - Это за что же?
  - За то, что мне придется караулить тебя и твою индеанку от негодяя Наны.
    Теперь уже не выдержал Иван, друзья похлопывали друг друга по плечам и хохотали навзрыд. Страх перед смертью, так же как и  надежда на счастье давно уже были им неведомы.  Ведь они же считались  самыми жестокими душегубами страны. Отсидевшие  треть своей жизни в тюрьме, они с удивлением смеялись над собой, над своим мимолетным страхом перед несчастным  индейцем-конокрадом.
     Но этот страх звучал как  сигнал, как первый сигнал возвращения к нормальной жизни. Воздух свободы, даже в этой  богом забытой глуши  лечил их огрубевшие души.
    Утром, нагруженный подарками, Иван зашел в поселок оnas. Все индейцы от мала до велика собрались вокруг него. По их улыбающимся лицам было видно, что его ждали. Пачек вышел из хижины.  Вместо обычных куртки и штанов, на нем был только длинный плащ, сшитый из нескольких шкур гуанако, голову украшала треугольная лисья шапочка, подвязанная кожаным ремешком на затылке, на ногах были огромные меховые  мокасины. В руках он держал охотничий лук, связанные в пучок стрелы и такой же, как у себя, головной убор. Его торжественный вид дополняли зигзаги и полоски древнего орнамента, нанесенные  белой краской на лицо и грудь.
       Иван подошел к вождю и не проронив ни слова  вытащил из мешка  и положил перед ним до блеска начищенный песком старый металлический  чайник, маленький плотницкий топорик, самодельный нож с деревянной ручкой, точильный брусок, десятка три  гвоздей, моток стальной тонкой проволоки,  две фанерные коробки – одна с фунтом пороха, другая с дробью, светлокоричневую отполированную курительную трубку, искусно сделанную знакомым  сидельцем  из  корня   местного кустарника,    похожего на  русскую  лещину, только  не дающего орехи. По глазам Пачека было видно, что он доволен подарками, но они еще больше заискрились, когда  Иван достал кисет с табаком и фляжку с огненной водой. В мешке оставалось еще что-то, но это уже были подарки для невесты.
  - Хуан, ты хороший! Ты будешь охотником! – с этими словами вождь повязал на голову Ивана  рыжеватый меховой треугольник и вручил лук и стрелы. После чего предложил опробовать лук, показывая рукой на  поваленное дерево, находившееся от них  в нескольких десятках метров. Лук был из бука,  ровная,  отшлифованная древесина которого   говорила о незаурядных способностях и таланте человека, его изготовившего.   Стрел  было семь, все разной длины и толщины, оперением служили две половины гусиного пера.  Наконечники были непохожими по форме и изготовлены из различных материалов: кремня, кварца, кости и даже из зеленого бутылочного стекла. Они искусно крепились к  древкам тонкими белыми сухожилиями животных.  Позже Умаль рассказала, что у каждой стрелы есть свое предназначение.  Одни для гуанако и лис, другие для гусей и остальных пернатых.  Самая короткая стрела с зазубренным костяным наконечником для заходящей на нерест в маленькие речушки озерной форели.  Но последняя, седьмая,  была самая интересная, выкрашенная в черный цвет, почти метровой длины она резко отличалась от остальных, ее листовидный наконечник  из  прозрачного темного обсидиана с острейшими краями  как масло разрезал плоть и оставался там навсегда,  причиняя жертве невыносимую боль.  Черная стрела была символом войны, она предназначалась для человека.
     Иван без всяких мыслей взял именно ее. Индейцы разом умолкли. Лук оказался очень тугим. Неумело натянув тетиву, сделанную из ножного сухожилия гуанако, Иван выстрелил. Стрела не пролетела и половины расстояния до цели. Раздался дружный смех. Но тут подошел Тулук и, словно извиняясь, попросил лук.
  - Надо вот как! – три стрелы друг за другом воткнулись в мокрую кору практически в одно место. Показательный урок говорил о высоком мастерстве юноши. Только это мастерство  применялось  все реже и реже. Охотничье ружье  уже давно потеснило буковый лук. Но все же  каждый мужчина оnas бережно хранил  у себя это древнее оружие, ставшее бесценной реликвией умирающего народа.
   Стрелы собрали и принесли Пачеку. Протягивая  их обратно Ивану, он произнес:
   -  Хочу, чтобы тебе больше не пригодилась черная стрела, но и бросать ее нельзя, храни  на всякий случай.
     После чего вождь наконец-то сделал то, ради чего пришел к ним Иван. Он позвал дочь. 
    Иван оторопел, увидев Умаль. Она была неузнаваема: на ней был такой же как у отца длинный меховой плащ, огромные мокасины, на волосы был повязан кожаный ремешок, к которому крепились белые шарики птичьего пуха.  Черными, красными, белыми полосками и точками было раскрашено лицо.
  - Господи, - Иван перекрестился, - Зачем же она себя так обезобразила? – недоумевал он, - Зачем я это делаю, на кой мне это бесовство? Может, развернуться и уйти?
    Пачек, словно чувствуя внутреннюю борьбу в душе Ивана, выжидающе молчал. Умаль, опустив голову, стояла в десяти шагах от них, в руках у нее был  узел с вещами.
   - Нет, я не уйду! Я не могу их обидеть. Они мне верят. Ведь я один из немногих белых, который смог искренне их полюбить, - Иван подошел к невесте и стал доставать из мешка подарки. Умаль  покачала головой, давая понять, что сейчас ей ничего не нужно. Взяв как ребенка за руку, она повела Ивана из селения.
   - Иди за ней! – с улыбкой произнес Пачек.
   - Иди, не бойся! – радостно вторил ему Тулук.
    Иван безропотно  повиновался. Им овладело какое-то юношеское любопытство. Они спустились к озеру и направились в противоположную сторону  от ранчо. Иван  пытался узнать, куда же она его ведет.
    -  Mistero, - ужасно искажая слово,  ответила она и загадочно улыбнулась. 
    - Что еще за тайна? – недоумевал он.
    Когда они вышли на тропу, идущую вдоль южного берега,  Иван решил прекратить эту тайную прогулку и возвращаться домой.
    - Нас Фуко ждет! – пытался объяснить Иван, представляя, как его друг  нервно ходит вокруг зажаренного на вертеле ягненка и  ругает молодых, ради которых он так старался.
   -  Иди за мной, так надо! – махнула рукой Умаль и настырно двинулась вперед. Убедившись, что бороться с индейским упрямством бесполезно, Иван с грустью вздохнул.  Дымящийся обед во французском стиле накрылся белой пеленой, также как и берег Фагнано,  растворился в спустившемся с гор плотном тумане.   Оставалось лишь обреченно следовать за быстрой  индеанкой,  в надежде, что тайна скоро откроется.
     Однако дорога оказалась очень долгой. Через несколько часов тропа закончилась  у  очередной речки, впадающей в озеро.
    « Ну все, наконец то», - с облегчением подумал изрядно подуставший Иван. Но не тут – то было. Неутомимая девушка повернула и пошла вдоль речки, удаляясь от озера. Вскоре путь преградило топкое непроходимое болото. Умаль сняла мешающие идти мокасины и, уверенно пошла через него,  каким-то невероятным образом находя  только ей видимый проход. Иван, проваливаясь по колено в холодную черную воду, еле успевал за ней. Выбравшись из болота, они пошли быстро вдоль горного хребта по хорошей тропе, натоптанной то ли людьми, то ли животными. После полудня остановились передохнуть. Умаль нашла дерево, облепленное оранжевыми шаровидными грибами, собрала их и предложила  подкрепиться. Иван эти грибы знал, они с Фуко иногда их варили и ели. Но есть их сырыми, он еще не пробовал. Под ложечкой сосало. 
   Умаль, как ни в чем не бывало, уплетала грибы и улыбалась. Глядя на нее, Иван несмело положил гриб в рот. Противная водянистая сладковатая масса не лезла в горло. Выплюнув все изо рта и напившись воды из речки, он предпочел остаться голодным. Путешествие к тайне продолжилось.
    - Какой же я глупец! Как же сразу не догадался?  Она же меня ведет к тайному озеру индейцев – когда поднявшись в гору они увидели вдалеке синюю гладь неизвестного ему озера. От волнения у  Ивана открылось второе дыхание. 
     Миссионер из Рио-Гранде рассказывал им с Фуко, что к югу от Фагнано есть какое-то тайное озеро, где индейцы когда-то проводили языческие обряды.
   Фуко несколько раз пытался  добраться до него. Но из-за непроходимого леса и болота все его попытки не увенчались успехом. Индейцы же, ни за какие обещания не выдавали тайну о существующем  туда проходе. 
     - Вот оно, Лаго Эскондидо – скрытое озеро! –  выдохнул с гордостью первооткрывателя Иван, невольно любуясь открывшимся чудесным видом.      
   Умаль обернулась и, улыбаясь, произнесла:
   -   Это здесь!
   -  Милая ты моя, дикарка! Ты мне на самом деле открыла очень интересную тайну.    
   -  Mistero,  Mistero, - радостно повторяла она в ответ, услышав знакомое слово.
    Иван от души рассмеялся, но в то же время он понимал, какое доверие и уважение оказывают ему индейцы, ведь  пройденный с Умаль долгий путь по секретной тропе к  священному озеру был не просто прогулкой влюбленной пары. Это был ритуал посвящения в члены племени. Теперь Иван был для оnas своим.  Мудрый Пачек возлагал на него особую надежду на спасение своего умирающего племени, ведь он давно разглядел  в этом непохожем на других белом добрую и честную душу, которая  за долгие тюремные  годы не зачерствела и сохранила свою чистоту.  И поэтому он  предпочел отдать свою любимую дочь в жены Ивану, а  не  Нане, который по своей сути ничем не отличался от жестоких и алчных белых бандитов, которые во времена Поппера уничтожали как диких зверей его соплеменников.
   Зрение было обманчиво, до озера пришлось идти еще очень долго.  И вот наконец-то, торопливо перескакивая через базальтовые валуны и поваленные деревья по еле заметной тропинке  Иван и Умаль  вышли на берег, где на сильно выступающем в озеро каменистому мысу находилась крохотная ровная полянка. На ее краю, спрятавшись под  деревья, стоял покрытый ветками конусообразный вигвам. Пожухлые листья на нем говорили о том, что человек сюда давно не наведывался.  Перед вигвамом находилось огромное кострище с размытой дождями золой и кучей неиспользованных дров.
    Умаль, словно не замечая усталости от долгой дороги, стала ломать свежие ветки и настилать их на вигвам. Иван присоединился к работе. Внутрь занесли ворох  травы и тростника. Через полчаса нехитрое жилище приобрело более-менее уютный вид.  После чего, еще раз удивляя  своими способностями, индеанка  за несколько минут без спичек развела костер. В ее пожитках лежали два камня: один черный как уголь, другой железисто-золотистый, по-видимому, кремень и пирит. От высеченных камнями искр комочек принесенного с собой птичьего пуха вскоре задымился. Ловко подкладывая в крохотный огонек сухие травинки и расщепленный тростник, Умаль  с гордостью произнесла:
   - Это наш новый огонь! Мы должны его хранить!
    Убедившись, что новый огонь, жадно пожирающий сухие сучья, не погаснет, она стала готовить еду.  Иван еще в пути догадался, что на ужин будет дикий гусь.
    В котомке Умаль, кроме волшебных камней и неощипанной птицы, были еще выпуклая витая раковина,  индейцы раньше  использовали такие вместо посуды, и обсидиановый скребок, один край которого был аккуратно отшлифован и удобно сидел в руке, а другой был как бритва острый. Завершала список первобытных предметов странная маленькая сумочка – кошель. Она была сплетена из какой-то прочной травы и завязывалась тонкой полоской кожи.
     Помогая зубами, Умаль  развязала  узел.  Иван с нескрываемым любопытством  смотрел, что же она  достанет из сумочки. Каково же было его изумление, когда он вновь увидел грибы, только другие, несъедобные, дурные. В отличие от вышеупомянутых оранжевых шариков, эти встречались редко и предназначены были совершенно не для еды. В тюрьме он частенько видел, как с лесоповала притаскивали впавших в безумие заключенных. Говорили, что они попробовали индейских грибов. Маленькие с тонкими ножками, серые, непривлекательные поганки действовали так, что человек словно проваливался в пропасть, не понимая и не чувствуя, что вокруг происходит. Начальство жестко  пресекало  такие забавы: отведавших грибочков на месяц сажали в карцер на хлеб и воду. Но это мало помогало. Отрадным для надзирателей было лишь то, что из-за сплошной вырубки леса  дурные грибы встречались все реже и реже.
    Тем временем  Умаль  высыпала черные сухие поганки в раковину, туда же отправились какие-то листья, собранные по дороге и немного свежего белесого пепла. Набрав в раковину воды из весело журчащего невдалеке ручейка, она поставила ее в песок рядом с костром. Теперь очередь дошла до гуся. С помощью обсидианового скребка она разрезала и выпотрошила брюшко, после чего отнесла  птицу на берег, где промыла в воде и обмазала перья  липкой  грязью, которую тут же набрала из-под камней.
   Увиденный рецепт Ивану был знаком. В родном Ужове во время охотничьих ночевок так готовили подстреленных уток, только их обмазывали глиной, а не вонючей грязью.  Впрочем, на вкусе,  как  потом выяснилось,  это не отразилось.
   Солнце скрылось за горизонтом. Холодный ночной туман окутал притихший лес и черную гладь тайного озера. Тиерра Дель Фиего заметила людей,  пожелавших соединиться в ее суровом лоне, и, словно извиняясь за свою негостеприимность,  поставила стену из тумана, скрывающую влюбленных от глаз вездесущих злых духов.
    Костер прогорел, от раскаленных углей шел приятный жар. Готовившийся на ужин   гусь  напоминал о себе запахом жженых перьев.  Умаль выгребла из золы несколько мелких камней и стала варить свои адские грибы. Иван с ужасом наблюдал, как она брала камни  двумя ловко зажатыми в руке палочками и по очереди опускала  их  в наполненную водой раковину.  Раскрашенная, одетая в шкуру  индеанка,  шипящие камни на фоне ночного костра напоминали  детскую  сказку о  колдунье  и  волшебном  зелье.
  - Нет, даже не уговаривай, я к этой гадости не притронусь, - твердо настроил себя Иван.
    Тем временем гусь поспел.  У Ивана уже сводило живот от голода, да и Умаль не на шутку проголодалась.  Гусь был больше жестким, чем вкусным. Но,  несмотря на это обстоятельство,  вскоре он превратился в кучку обглоданных  костей.
- Это тайное место нашего народа! Когда-то здесь жил бог Кенос. Ему было скучно и он вылепил из глины его и её, - Умаль, нисколько не стесняясь, показала по очереди на интимное место Ивана и на своё.
- Наутро Кенос проснулся и увидел, что ночью они соединились и получился человек – мужчина. Он снова вылепил их из глины. На следующее утро получилась женщина. Кенос ушел охотиться и оставил их одних.
Ивану было смешно. Особенно когда Умаль с полной серьёзностью жестикулировала, пытаясь объяснить предание своего племени.
- Как же у них всё просто, вылепил и оставил.
- Глиняный мужчина не знал, что делать. Он подошёл к женщине и стал прижиматься им в разные места, - Умаль прервалась, не зная, почему её спутник стал закатываться смехом.
- Нельзя, не смейся! Кенос услышит и сделает нам плохо!
Иван взглянул в её округлившиеся глаза. От гипнотического взгляда пришлось замолчать: « Какие же они дикари, ведь она во всё это искренне верит».
- Мужчина ткнул им сюда – появились глаза, сюда – появился рот, сюда – появились уши. - Умаль воодушевлённо показывала свои части тела, которые появились после столь необычного контакта.
- Но ему всё не нравилось, и тогда он попробовал сюда. - Индеанка медленно провела рукой по шкуре  между ног.
Ивану вдруг стало не до смеха, его как-будто ударила молния.
- Мужчина понял, что он хочет. Здесь ему стало хорошо, - молодая девушка вошла в транс, казалось, что её возбуждённое тело моментально вспыхнет, только стоит дотронуться до неё. Иван, не выдержав, вскочил и крепко обнял Умаль, пытаясь поцеловать. Девушка  неожиданно  резко ударила по рукам и выскользнула. Отбежав на несколько метров, она продолжила открывать свою тайну.
- Вот так было и тогда. Мужчина поспешил и вошёл в неё. Теперь уже Умаль громко рассмеялась.
- Хуан не спеши, а то у тебя будет как у него.
- Что у него? – Возбуждённый Иван попытался опять её схватить.
-  Он у него отвалился и остался в женщине! – Умаль как ребёнок убегала и продолжала смеяться. – Он же ведь был из глины, ты же не хочешь, чтобы он у тебя оторвался!
- Вот дура! Дикарка глупая! – Иван представил сцену из сказки, и ему стало не по себе. Он обиженно отвернулся от неё, сел на землю и уставился на догорающий костёр.
- Мужчина очень печалился, ведь он лишился самого дорогого, что у него было. Бог Кенос сжалился над ним, он вытащил его из женщины и пришил мужчине на место нитями из древесного луба. С тех пор все мужчины ходят с обрывками этих нитей, и если их убрать, то он может отпасть.
- Вот же дикарка! Это же надо такое выдумать! И чтобы про это рассказать, она целый день вела меня по лесам и болотам.
- Хуан, ты хороший! - Умаль подошла сзади и провела рукой по его  волосам. - Мы не такие, как вы, нас осталось мало. Но мы сильные!  Наши мужчины всегда гордились ими, раньше они никогда их не закрывали, а вы их прячете. Зачем? Ведь это ваша гордость, ваша сила! Хуан, я хочу, чтобы ты сильнее полюбил меня! Выпей! - Умаль настойчиво протянула ему раковину с остывшим отваром.
- Эх, была, не была! Иван залпом выпил половину раковины. Вкус на удивление оказался сладковато-кислым, не дурным. Умаль обрадовалась и тоже сделала пару глотков. Несколько минут сидели молча, наблюдая, как огонь пожирает новую порцию дров. Девушка тихонько приподнялась и пошла к оставшемуся хворосту.
« Зачем она хочет их сжечь? И так жарко, ведь это последние сухие дрова», - мелькнуло в голове. Дрова лежали на противоположной стороне костра. Но Умаль не стала их трогать. Она стояла, отсвечиваясь в ярких языках огня, дикая и по-своему красивая. Лицо её было спокойное, хотя глаза светились искрами и не отрываясь наблюдали за Иваном.
- Что опять она задумала?
Вдруг индеанка стала расплываться перед глазами. Иван почувствовал прилив тепла. Умаль медленно развязала кожаный пояс и шнурок, держащий меховой плащ на плечах. Вся её одежда сползла вниз и упала на землю. Ивану казалось, что это происходило очень медленно.
- Господи, как же она прекрасна! - Первобытная красота  раскрашенного белыми полосками бронзового стройного тела затмила окончательно сдавшееся сознание. Его истерзанная голодом плоть растворилась в жгучем потоке нахлынувшей волны, которую с любовью и яростью выплеснул из тайных недр Эскондидо неутомимый Кенос.
- Я тебя люблю! - По-русски шептал Иван, снова и снова погружаясь в бушующий огонь индейской страсти.
- Тольху, Умаль!
- Тольху, Хуан! Сбивая бешеный ритм, выкрикивала она, пытаясь ответить на понятные без перевода слова.
- Моё сердце принадлежит тебе….
Иван очнулся в вигваме, утренний свет вместе с каплями моросящего дождя пробивался сквозь листву. Он лежал на ворохе травы, заботливо укрытый меховым плащом Умаль. Её рядом не было. Пытаясь восстановить ночные события, Иван поднялся. Кровь больно ударила в виски. Язык намертво присох к небу. Иван вышел из хижины и стал искать глазами любимую.
- Умаль, ты где?
- Иди ко мне! - радостно кричала индеанка. От увиденного по телу поползли мурашки. Умаль, голая по пояс, стояла в воде и смывала подаренным мылом краску. После чего забралась на скользкую глыбу и нырнула с головой. У Ивана хватило сил только умыть лицо и сделать несколько жадных глотков. Вода была такая холодная, что сводила зубы.
Обряд племени селькнам был соблюден. Счастливые молодожены спешили домой.
 Пройдет еще четверть века, когда мечта губернатора осуществится и по тайной индейской тропе через проход в неприступных скалах, показанный индейцем  Луисом Гарибальди пройдет шоссе, которое свяжет Усуаю и Рио-Гранде.

   


 
         
                Глава 6.   Цвет жизни.  Прощай Тиерра!
   
   
 
    Ночь была промозглая, ветер яростно завывал, желая всеми силами прорваться в дом через печную трубу. Маленький Мигель кричал, не переставая, видно что-то сильно его беспокоило. Умаль в очередной раз взяла жестяную банку и пошла к ручью за свежей водой. Ивана сон не брал.  Было жалко и  обидно  после стольких страданий  потерять  сыночка, который, как редкий и желанный  луч   солнца, в  дождливой и холодной чужой земле озарял обветренное сумрачное лицо счастливым светом надежды. Иван видел, как у индейцев умирали дети, до трех лет доживал только один ребенок из пяти.  На удивление, они относились к этому очень спокойно, впрочем,  так же спокойно, как и к своей смерти.  Умаль, смирившись с неизбежностью, без эмоций машинально ходила к ручью и, принеся очередную порцию ледяной воды, разбрызгивала  ее ртом  над младенцем. Это должно было отогнать злого духа, который невидимым множеством рук пытался вырвать душу из тела ребенка. Но индейские заговоры не помогали. Не выдержав, Иван взял Мигеля на руки и прижав к груди стал качать. В племени так делать было нельзя, отец не должен был ухаживать за ребенком, пока он кормится материнским молоком, это считалось дурной приметой. Но Иван в этот раз наплевал на дикарские предрассудки. Маленькое тельце сына было очень горячим. Мигель продолжал орать.
   - Господи, помоги, возьми мою жизнь, только оставь в живых ни в чем не повинную душу! – неумело прижимая ребенка, Иван ходил по маленькой комнате, отражаясь призрачной тенью в тусклом свете жировой лампы. И тут из каких-то глубин сознания, из потаенных уголков души ему донесся голос из далекого детства, до боли знакомый голос, который, словно журчащий  лесной ручеек, тихонечко напевал песенку:
   Ай туни, туни мочало
   Куда Маркиных помчало
   На Старцевы горы,
   Там живут воры.
   Воры-то починовски,
   Девки-то кручинисты
   Соломенны глазки
   Купили салазки,
   Сели да поехали,
   К дедушке заехали,
   Меду покушали,
   Сказочку прослушали.
  Иван,  словно откликаясь, начал подпевать, повторяя давно забытые слова. И вдруг он увидел маму, совсем молодую, она сидела в горнице, спиной к окну, из которого лился свет, радостно играя в пурпурных цветочках ее любимой герани. Мама качала люльку и, не прерываясь,  продолжала петь.
  - Мамуля, забери меня! Пожалуйста! Я не могу больше здесь жить!             Не могу! - Иван попытался, собрав последние силы, добежать до светлой горницы, но корявые   буки хватали его своими ветвями, мешая двигаться.
  - Мама, спаси! – отчаянно кричал Иван, но ноги его уже засасывало темное торфяное болото. 
  - Мама!
  Она, как будто услышав, посмотрела на него, улыбнулась и, взяв из люльки девочку,  на  мгновенье  показала Ивану ее лицо. Это была Умаль, только маленькая, крохотная, она весело заливалась  детским ангельским смехом. 
  - Мама! – еще раз вскрикнул Иван.  Ничего не ответив, держа в руках ребенка, она отвернулась и пошла к окну, растворяясь в свете. И только лишь песенка продолжала убаюкивающе журчать:
    - Ай  туни, туни….
    Умаль  вернулась и обомлела, она еще таким мужа не видела. Иван  ходил взад-вперед по хижине и что-то произносил. Прижатый к груди сынишка давно уже спал, а он все ходил и пел. Умаль не знала, как ей быть, муж  ее не замечал. Осторожно пробравшись в угол, она села на шкуру дикой ламы  и обхватив руками колени, испуганно продолжала смотреть. Она  вспомнила  старого шамана Тескана, умершего во время  праздника Клоктен, и очень боялась, что если потревожит Ивана, то душа его как у того колдуна не успеет вернуться в тело и он умрет.
   Иван все ходил и продолжал напевать  полную  бессмыслицы детскую колыбельную, сочиненную когда то его мамой.  Повторенная вновь и вновь, она звучала для него как реквием по потерянной родине и в то же время как молитва грела измученную  душу и подавала  надежду на возвращение:
     - Ай туни, туни мочало
        Куда Маркиных помчало?

    - Хуан - шаман, - как завороженная смотрела на него Умаль, боясь шелохнуться.
      - На Старцевы горы,
      Там живут воры…   
      Мигель тихо посапывал.  Медная иконка, прилепившись с одной стороны к широкой груди отца, с другой к маленькому животику сына, словно чудодейственное средство забирала жар у ребенка и, превратив  в  неосязаемое душевное тепло, отдавала его  Ивану.
    Наконец - то пришла долгожданная  весна. Для индейцев эта зима стала еще одним шагом к крайнему рубежу. От занесенной со старой одеждой кори умерла почти половина населения индейского поселка. Болезнь косила не только детей. Могучий Пачек также ушел к богу Кеносу, став последним вождем когда-то могучего племени.
    Грозивший  Ивану головорез Нана так и не появился в поселке.   После очередного воровства лошадей, не дожидаясь расправы, он  бежал в центральное Чили. Несколько молодых индейцев, включая брата Умаль Тулука, последовав примеру соплеменника, покинули племя в поисках лучшей жизни. 
     Иван с горечью наблюдал, как умирали индейцы, но не в силах был этому противостоять. В голове не укладывалось, как удается детской болезни убивать этих, неимоверно выносливых людей, способных плавать в ледяной воде и ходить голышом по снегу.    Ответ был прост – иммунитет. Оnas его не имели.  От полной гибели племя спасли лекарства, которые привезли из Рио-Гранде священник-салезианец и молодой фельдшер.
      В этот раз смерть обошла дом Ивана стороной. Заболевшая в след за сыном Умаль горячими молитвами Ивана и стараниями приехавшего фельдшера была спасена.
     Заканчивался срок договора с Бебаном. Иван фактически руководил эстансией и лесопилкой, заменив Грегора, которому быстро наскучила жизнь в глуши, и он, бросив эту тяжелую для него затею, сбежал назад в Европу.  По приглашению Бебана на озере поселились еще три семьи.  Впоследствии на этом месте вырастет поселок  Тольхуин от индейского «Тольху» - сердце.
    Жизнь вновь била ключом.  Суровая Тиерра-дель-Фуэго,  словно извиняясь за страдания, выпавшие на долю Ивана, спешила отдать ему должное, подарив  любовь и долгожданное счастье. Смилостивилась она и над  Фуко. Он также обрел семью, взяв в жены вдову с детьми одного из поселенцев, к несчастью утонувшего в свинцовых водах Фагнано.
      Бебан  уговаривал Ивана продолжать работать на эстансии.  Но тот наотрез отказался, несмотря на то, что жизнь на озере была неплохой. Желание уехать с Тиерры не давало покоя. В отместку старый хорват не заплатил ему и песо. Иван с женой и сыном вернулся в Усуаю, передав хозяйство Фуко. Нужно было  зарабатывать деньги на дорогу. Бывшему каторжнику с женой-индеанкой сделать это было совсем непросто. Пришлось вновь ворочать за гроши камни, строя новый причал в порту.
    Утешало лишь то, что в маленькой съемной каморке его ждали любимые жена и сын. Ради них Иван  работал буквально  днем и ночью. Но судьба ему не долго улыбалась. Обидевшись за то, что Иван решил покинуть ее, проклятая Тиерра решила забрать назад подаренное ему счастье.
   Умаль так и не смогла приспособиться к новой жизни в городе. Ни теплый дом, ни новая одежда, ни удобная посуда не давали той радости, которую когда-то дарили ей вольный ветер и шумящий корявыми ветвями лес, стаи стройных гуанако и горбатые спины греющейся на мелководье форели, жаркий костер на берегу озера и предания племени, льющиеся из уст старого шамана.  Умаль стала молчаливой и перестала смеяться. Ее ничего не интересовало. Она угасала на глазах.   Иван не знал, что делать. Однажды, возвратившись домой, он застал только  плачущего Мигеля.   Умаль пропала.
   Всю ночь под дождем вместе с соседями он искал ее. Утром пастухи сказали, что видели Умаль  на краю леса у подножия горы Оливия. Иван нашел ее, сидящей там на пеньке посреди вырубленного леса.  Она промокла насквозь,  лицо было бледное,  тусклые глаза смотрели   на пролив отрешенным  взглядом.
   - Умаль, что же ты делаешь? Зачем ты убиваешь себя  и меня? – рыдал Иван, обнимая жену и пытаясь хоть как-то ее согреть.
   - Прости! Я должна уйти к своим!
   - К кому, Умаль? Твои родители, твои сестры и братья мертвы!
   - Бог Кенос позвал меня.
 У Ивана прошел холодок по спине:
   - Какой еще Кенос, ты бредишь!  Потерпи, мы скоро покинем эту проклятую землю.
    В тот же день Умаль свалил недуг. Тело охватил сильнейший жар. Пять дней она пролежала  без сознания прежде чем  болезнь окончательно сломила ее молодой организм.
   - Деревья срублены, гуанако ушли, селькнамы тоже должны уйти… - еле слышно в бреду прошептали перед смертью ее губы.
     Летом Иван с сыном часто приходил к холмику с простеньким  деревянным крестом. Они подолгу любовались цветущими сиреневыми люпинами, которые сами разрослись на могиле и напоминали Ивану родные места, где росли целыми полями, радуя глаза  сельчан своим сказочным небесным цветом.
   - Нет, это не просто цветы, это мама передает нам свою  любовь,- сказал отец сыну и бережно провел рукой по соцветиям.
     В ответ маленький  Мигель, не понимая о чем говорит отец, сорвал цветок и стал бегать вокруг холмика, оглашая кладбище веселым детским смехом.
     Неожиданно из-за туч выглянуло солнышко, столь редкое для этих сумрачных мест.  Приятное, ласковое тепло накрыло отца и сына. Казалось, что  Тиерра-дель-Фуэго передавала им нежное послание от своей дочери, гуляющей по безбрежным люпиновым полям.   
    Старый пароход «Рио-Негро», уже много лет  курсирующий между Буэнос-Айресом и Усуаей, загрузился лесом и готовился к выходу из гавани. Ивана пришли проводить самые близкие для него люди.
    - Господи, почему так? – в мгновение перед глазами пронеслись все проведенные здесь годы. - Я столько ждал, столько шел к этой минуте, а мне   грустно. Сколько раз я проклинал эти хмурые горы, этот темный непроходимый лес, этот  ветер и вечный дождь, это холодное, бурное море.   А теперь мне все кажется таким  родным и уютным: и эта живописная бухта, и  одетый  в снежную шапку остроконечный пик Оливии, и разлившееся за горами бесконечно длинное Фагнано, и спрятанное рядом милое Эскондидо, и эти игрушечные домики, многие из которых я строил своими руками, и даже эти серые бетонные тюремные стены.
   Господи! Неужели это все происходит со мной? Нет, это не сон, не какой-то страшный сон, от которого просыпаешься в поту и с облегчением вздыхаешь. Это жизнь - нелегкая, но все-таки моя, данная богом жизнь. Жаль, что половину из нее забрал ты - ненавистный  Фин-дель-Мундо.  Но половина  души  останется навечно с  тобой,  печальная  и любимая Тиерра-  дель-Фуэго.   
      Пароход медленно отшвартовывался. Друзья стояли на пирсе и махали на прощание руками.  Сердце невыносимо защемило. Иван никогда  еще так не осознавал, что эти люди стали для него по-настоящему родными.  Как и у  него, у каждого из них была тяжелая  судьба.   
  -  Как же мне вас будет не хватать! - Иван всматривался в их обветренные лица, желая глазами как фотокамерой оставить навсегда в своей памяти их образы:    
      Диего - отставной надзиратель, который по гнусному  доносу сослуживцев был уволен без пенсии, что вызвало возмущение даже в среде осужденных. Видно было, что он волнуется. Пытаясь как-то скрыть свою неловкость, он   приглаживал всклокоченные вихры своих неугомонных ребятишек.   
      Паула,  его жена, смахивала слезы платком и  смотрела на Мигеля, ведь после смерти Умаль  она фактически заменила ему мать. Все время, пока Иван  зарабатывал деньги, мальчик жил у нее, встречаясь с отцом только в редкие праздники. Мигель был главной причиной, по которой Ивану пришлось задержаться  в Усуае еще на три года. Он не мог рисковать самым дорогим, что у него сейчас было, взяв в дальнюю дорогу еще неокрепшего малыша.
     Дон Фернандо –  одинокий старичок, работавший тюремным фотографом, он был одним из тех,  кто прибыл вместе  с Иваном в Усуаю 18 лет назад. Иван был  несказанно благодарен ему за преподнесенный им бесценный подарок.  Это была фотография Умаль.
    Еще когда они жили на озере, он слышал от индейцев о хорошем белом докторе, который незадолго до приезда Ивана несколько месяцев жил в племени. Он оставил им очень много полезных вещей. Взамен лишь просил их одеваться по-старому и все ходил около них с черной коробочкой, имеющей большой глаз. Мартин Гузинде - так звали этого замечательного человека.  Часть негативов он проявил в мастерской дона Фернандо, который в свою очередь не смог удержаться от соблазна и в тайне от доктора напечатал несколько снимков.  Иван не поверил своим глазам, когда после смерти жены дон Фернандо пришел и молча отдал ему конверт с фотографией. На него снова смотрела его Умаль.   Она стояла с сестрой в длинной меховой накидке из шкур гуанако. В той самой, которая была на ней в походе на Эскондидо.
      «Рио-Негро», скрипя и раскачиваясь на свинцовых волнах, медленно удалялось по каналу Бигль. Когда город скрылся за дымкой тумана, Иван вынул из кармана парусиновый сверток с дорогими для него вещами и бережно раскрыл его, Слезы одна за другой потекли по обветренным загорелым щекам и падали крупными каплями на фото в деревянной рамочке, откуда улыбались ему две стройные, красивые, оставшиеся вечно  молодыми девушки-индеанки. Начищенная до блеска иконка отливалась красным огнем. Засушенный цветок люпина продолжал хранить свой  небесный  цвет.






                Глава 7.   Танго тоски.  Росарио

   
      Поезд вез отца и сына в новую жизнь. Они как завороженные смотрели в окно на раскинувшийся до горизонта зеленый ковер пампы. Мимо пролетали прячущиеся под тенью кипарисов уютные домики потомков гаучо и приехавших со всего мира переселенцев. Благодаря их нелегкому труду со временем пустынные степи превратились в мировую житницу,  на тучных лугах которой паслось  многомиллионное стадо животных и сотни тысяч тонн кукурузы и пшеницы ежегодно собиралось с ее бескрайних полей.
    « Да, как же отличается эта часть Аргентины от промозглой, дикой Огненной Земли!» - дивился Иван, разглядывая красующиеся под нежным  солнечным светом  многочисленные апельсиновые  сады.
     Пятилетний Мигель сидел у отца на коленях и мучил его бесконечными детскими вопросами. Но стоило кому-либо из пассажиров попытаться с ним поговорить, он тут же замолкал и, как маленький волчонок, прижимался к отцу, сверкая коричневыми глазками, доставшимися ему от матери.
    Наконец-то, устав от дороги, сынок заснул на руках отца. Иван, прильнув к окну, невольно погрузился в воспоминания, ведь прошел ровно год, как он покинул Усуаю.
     Встреча с Буэнос-Айресом  была нерадостной. Страну охватил мировой кризис, названный впоследствии Великой Депрессией. Десятки тысяч безработных, обездоленных людей наводнили столицу в надежде получить хоть какую-нибудь работу.
    Вернуться в Советский Союз было физически невозможно. От русских эмигрантов узнал Иван, какой кошмар пережила и продолжает переживать их родина. Узнал он, как безбожная, дьявольская власть загоняет народ в колхозы и каторжные лагеря,  взрывает и разрушает храмы, уничтожая веками складывающиеся устои Святой Руси.
    Сразу же после приезда  Иван пришел в русскую церковь в Сан-Тельмо и попросил настоятеля исповедовать его. И хотя службы в храме не было, отец Константин, к тому времени заметно поседевший, решил принять необычного русского, который судя по акценту очень долго не общался на родном языке. Холодный пот прошиб священника, когда он понял, что перед ним стоял тот самый механик, которому много лет назад он не смог помочь.
    - Бог дал тебе тяжкие испытания, но он же дал тебе силы их преодолеть,- утешал его священник.
   -  Как же мне быть? Я столько лет мечтал только об одном, вернуться домой.  Помогите мне, прошу Вас!
   - Послушай меня, ты должен смириться! Если ты будешь пытаться вернуться, ты обречешь своих родных на неимоверные страдания. Моли бога, что они не знают, что ты жив. Комиссары не будут разбираться.
   Одно лишь известие про родственника в Аргентине станет для них поводом отправить всех твоих родных на каторгу. Не делай этого, не желай им повторить свою судьбу. Смирись, Иван! Твой дом здесь. Прошлого уже не вернуть, - с облегчением завершил отец Константин церковный обряд, отпуская грехи человеку со столь необычной судьбой.
    Священник был прав, дороги назад не было. После долгожданного общения с соотечественниками  Иван стал понимать, какая глубокая пропасть пролегла между ними. Он не мог  участвовать  в горячих дискуссиях о революции и расстрелянной царской семье, о гражданской войне и причинах поражения белой гвардии. Все это было для него непонятно и чуждо.
   Вспомнился  Симон  Радовицкий, который  также сидел в Усуае и находился там до сих пор. Иван с недоверием и опаской наблюдал тогда за этим безумным бунтарем, попортившим столько крови тюремному начальству.  И хотя тот был чуть ли не единственным обитателем тюрьмы, с кем можно было говорить на родном языке, Иван сторонился его. К сожалению,  дурные предчувствия сбылись. Иван с горечью понимал, что из-за таких, как Радовицкий,  ему суждено было  навсегда остаться на чужбине.
   В столице все больше приходило осознание того,  что жители далекой Усуаи были для него гораздо ближе и роднее, чем русские Буэнос-Айреса. Впрочем, и последние  особо не стремились принимать в свой круг бывшего каторжника, который и по-русски-то говорил с трудом.
    Шли месяцы, подходящую работу найти не удавалось, привезенные с Огненной Земли деньги заканчивались. От отчаяния у Ивана все больше и больше возникало желание вернуться назад в Усуаю.  Но тут неожиданно помог случай. Просматривая газеты в надежде найти работу, Иван остановил взгляд на случайном объявлении:
     - Компания «Рагуза» 14 декабря 1929 года  проводит аукцион по продаже доходного дома в районе Монсеррат …
     Ragusa, Ragusa - сколько же раз он слушал по вечерам ностальгические рассказы про этот маленький городок на юге Сицилии?
   Рагуза была родиной  Родольфо Амброси,  преступника, с которым Ивану пришлось прожить пять лет в одной камере.
     Хитрый и образованный сеньор  Амброси  был крупным мошенником, связанным с нашумевшими банковскими аферами. В Усуае он не столько отбывал наказание, сколько скрывался от мести обманутых компаньенов. Тюремное начальство наоборот ему благоволило. Этому в первую очередь способствовали регулярные денежные  переводы, приходящие на нужды заведения с тайных счетов  Амброси.
   Заботясь о  безопасности, начальство подбирало для него примерных сокамерников. В их число  попал и трудяга Иван.  Поначалу отношения с ним  не складывались.  Но потом, когда Родольфо уверовал в то, что Иван чист как слеза, все изменилось в противоположную сторону.    
      Они сдружились, да так, что сеньор Амброси бескорыстно писал от имени  Ивана письма на испанском языке. 
    Чутье не подвело Ивана. Владельцем компании, продававшей многоэтажный дом в самом центре города, был Родольфо Амброси.
    Иван решил не упускать шанс. За несколько дней до рождества он с замиранием сердца нажал кнопку электрического звонка роскошного особняка, уютно расположившегося среди десятков таких же вилл в  Реколете, одном из самых богатых районов города.
     - Как Вас представить? – спросил любезный женский голос.
     - Сеньор Хуан Маркес! Скажите, что я приехал с юга.
    На удивление, всего лишь через несколько минут дверь открылась и галантный молодой человек в белоснежной рубашке с черной бабочкой пригласил Ивана проследовать за ним в недра дома, который внутри оказался еще прекраснее, чем снаружи.
    У входа в зал Ивана поприветствовала редкостной красоты девушка, одетая в черное с сиреневым кружевом платье и старомодный белый чепчик.
    - Сеньор Маркес, Вас ждут! – пропел  ангельский голос, который до этого ответил ему на звонок. Служанка, почувствовав неловкость гостя, сама открыла ему  широкую, украшенную вставками из цветного стекла  дверь.
   Иван, все еще не осознавая куда попал, на ватных ногах прошел в каминный зал, мраморный пол которого был застелен толстым бордовым ковром. Перед занимавшим почти всю стену окном на массивном кожаном кресле сидел хозяин дома и курил сигару. Не вставая и не поворачивая в сторону Ивана голову, он произнес:
     - А я тебя ждал! Мои люди доложили, что какой-то странный тип очень интересуется мной.
    Родольфо с трудом поднялся с кресла и опираясь на трость сделал несколько маленьких шажков в сторону Ивана. Покрасневшие глаза внимательно осмотрели Ивана с ног до головы. Они не виделись десять лет.
    - Ну, здравствуй, бедолага Хуан!  Хотя это, наверное, я бедолага! Ты вон какой свежий и бодрый, совсем не изменился. А я вот болею! Проклятые ноги совсем не слушаются!
     Иван сочувственно молчал. Тяжело было осознавать, что стоящий перед ним больной, осунувшийся старик тот самый заражавший всех своей неутомимой знергией  красавчик Родольфо. Почему-то вспомнилось, как он в камере восторженно рассказывал о своих победах над богатыми красотками и при этом с остервенением давил огромных черных тараканов.
    - Ну как там Усуая? Стоит? Будь она трижды проклята!
    - Стоит, куда она денется! Сейчас лучше стало. Много новых хороших людей  приехало. Губернатор молодец, много делает …
   - Ну и оставался бы там, если все так хорошо! Зачем приехал? – грубо прервал его хозяин дома, - а здесь ничего хорошего, кризис!  - Родольфо щелкнул диковинной серебристой зажигалкой и вновь раскурил почти потухшую дорогую сигару.
     Иван, склонив голову, смиренно молчал.
   - Я знаю, что ты без работы маешься, знаю, где комнату снимаешь, знаю про мальчишку твоего! Я все про тебя знаю! – злорадно  ухмыльнулся он, пуская ароматный дым. - Но денег тебе не дам! Извини!
     Родольфо отвернулся и медленно подошел к окну.
     У Ивана внутри все оборвалось, ведь в душе он очень надеялся на помощь. Жалко было не себя, жалко было Мигеля, ведь он больше не мог его содержать, а мысль, что придется сдать ребенка в приют, была хуже смерти. В этом красивом замке с мрачным хозяином больше делать было нечего. Иван молча направился к выходу, но тут неожиданно Родольфо остановил его.
     - Я помню, что ты хороший мастер. Я помогу тебе. Но с одним условием. Ты должен про меня забыть и больше не тревожить. Я не хочу, чтобы мне что-то напоминало про вычеркнутые тюрьмой восемь лет моей жизни. А сейчас иди, мне надо принимать лекарства.
      Иван заметил, что глаза бывшего сокамерника наполнились слезами. Они как ничто другое говорили о внутреннем состоянии одинокого больного человека, которому богатство не принесло счастья. Иван впервые за много лет  почувствовал  нелепую зависть  к себе – нищему бывшему каторжнику, но в то же время крепкому с отменным здоровьем свободному мужчине в самом расцвете сил.   
      Через два дня курьер вручил ошеломленному Ивану рекомендательное письмо, адресованное управляющему английской строительной компании, занимавшейся строительством крупного завода в Росарио – втором по значимости городе Аргентины.
       Наконец-то поезд остановился. Отец и сын, закрывая глаза от яркого солнца,  вышли на пыльный перрон города, подававшего им надежду на новую счастливую жизнь. 
    Помощь сеньора Амброси оказалась неоценимой. Управляющий, внимательно прочитав письмо, произнес:
   - Рекомендация Родольфо Амброси многого стоит, он слов на ветер не бросает. Мы ему очень обязаны, поэтому  возьмем Вас к себе. Я надеюсь, что Вы его не подведете. Сейчас Вас примет главный инженер и решит, на какой участок Вас можно поставить.
     Главный инженер компании оказался приятным молодым человеком. Он очень долго беседовал с Иваном и был поражен его судьбой, но особенно ему понравился восторженный рассказ бывшего каторжника про знакомство с его родиной, в то время, когда «Надежда» два месяца швартовалась в Саутгемптоне.
      Уже на следующий день Иван вышел на работу. Несмотря на кризис стройка была грандиозной.  Жизнь у Ивана вновь закипела, он с головой окунулся в работу, порой по несколько дней не появляясь дома. За Мигелем присматривала хозяйка, у которой он снимал комнату.
     Год прошел как один день. В Росарио в то время жило много выходцев из Российской Империи. Костяк составляла еврейская община. Кроме них было много украинцев. В основном это были разорившиеся крестьяне, приехавшие из   Мисьонеса и Чако. Чтобы заработать на хлеб, они вынуждены были от рассвета до заката гнуть спины в порту, разгружая и загружая океанские пароходы, которые свободно заходили в город по полноводной Паране.
      К тому времени Иван зарекомендовал себя честным и добросовестным работником.  Ему стали поручать ответственные задания по разгрузке и приему стройматериалов, прибывающих в порт Росарио. Там он и познакомился с одним из бывших фермеров – украинцем Иваном, который вынужден был продать свой хлопковый надел в Чако, чтобы рассчитаться с кредиторами. С сочуствием слушал он рассказ о тяжелой судьбе, выпавшей на долю  крестьянина, который  оказался ему ровесником и тезкой. Семь лет тот, не разгибая спины, трудился на своем поле, превращая дикие джунгли в оазис. И вот, когда казалось, что все трудности уже позади, когда природа стала отдавать должное, рассчитываясь за вложенный труд, и начала греть крестьянскую душу щедрыми урожаями, все в один момент рухнуло. Цена на хлопок упала в несколько раз, сведя на нет весь многолетний труд.
    Сердобольный Иван не смог пройти мимо, вспоминая, как и сам недавно стоял на пороге нищеты.  С большим трудом, уговорив строительное начальство, он взял второго Ивана к себе помощником, фактически возвратив его к жизни.
    Но не только работа накрепко связала двух эмигрантов. Так получилось, что вскоре они еще и породнились.
    Иван стал частенько захаживать к своему новому помощнику в дом, где согревался гостеприимством хозяев. И все же не эта положительная черта новых друзей была главной причиной. Красавица Гануся – старшая дочь хозяина, вот кто не давал ему покоя. Он влюбился в нее с первого взгляда. Веселая, бойкая девушка, про каких говорят «кровь с молоком» завораживала своим кокетливым взглядом. Ганне только исполнилось восемнадцать и казалось, что ничего не может быть между ними, ведь Иван был на двадцать три года старше. Но истосковавшемуся по любви сердцу приказать было нельзя.
     Через полгода они обвенчались в православной часовне Росарио. На работе у Ивана все ладилось. Денег было достаточно, чтобы снять уютную небольшую квартиру в многоэтажном доходном доме с водопроводом и канализацией. Так что Ганне было с чем сравнивать, если учесть что родительская семья ютилась в тесной хибаре из старого листового железа.  Она быстро освоилась и, нисколько не смущаясь соседей-интеллигентов, вскоре как заправская хозяйка стала успешно  руководить домашним бытом.   
     И вроде бы вот оно долгожданное счастье! На зависть всем красивая молодая жена, сынок-умница, любимая работа, прекрасный климат, добрые отзывчивые люди вокруг. Казалось, что бог посылает Ивану благодать за все его страдания! И она действительно шла. Ганна ждала ребенка.
    Вскоре румяная малышка Машенька качалась в русской люльке, заставляя Ивана пускать слезы радости из окруженных морщинками голубых глаз.
      Но опять, по злой иронии судьбы, крылья, с которыми на радостях летал Иван, были незаметно подрезаны.
      На этот раз удар был тяжелее, чем тюрьма, потому что исходил он от любимой жены. Впрочем, любовь эта оказалась однобокой.
     Ганна проклинала отца за то, что послушалась и фактически  силком пошла  замуж.  Нет, не слюбилось, не получилось!  Ни деньги, ни подарки, ни даже дочка  не заставили ее сердце полюбить нелюбимого Ивана.
     Она старалась быть покладистой женой. Старалась  играть свою театральную роль. Но когда занавес опускался,  в подушку лились горькие слезы.
    А очарованный Иван продолжал мириться с безстонными минутами близости, не желая видеть в открытых глазах Ганны отрешение и  безразличие. Он махнул рукой на непонятные денежные траты супруги, заставив себя верить в ее откровенное вранье.
    Ганна с первых же дней не смогла найти язык с подрастающим Мигелем, который чувствуя на себе нелюбовь молодой мачехи, становился все более непослушным и неуправляемым. Видя все это и желая угодить любимой,  Иван пошел на крайний шаг. За хорошую плату Мигель был отправлен  в дом к людям, у которых отец с сыном жили первые два года в Росарио. Там под надежным присмотром он вместе с хозяйскими детьми, наконец - то, начал ходить в школу.
   Между тем страна потихоньку выходила из кризиса. Неожиданно Ивану поступило предложение возглавить строительство фабрики в Сан-Николасе – небольшом городке недалеко от Росарио. От такого головокружительного предложения отказаться было невозможно. Ответственность, взвалившаяся на плечи бывшего арестанта, обязывала забросить все, в том числе и семью. Иван неделями жил в Сан-Николасе и мог лишь изредка,  на день, другой, приезжать к семье. Ганну это ничуть не расстраивало. Она жила в комфорте,  ни в чем не нуждаясь, и поэтому  переезжать в грязный рабочий городок к нелюбимому мужу не спешила.
    А у Ивана появилась мечта: иметь собственный дом с садом вблизи реки. Он очень надеялся, что тогда все образумится и счастливая семейная жизнь потечет, как могучая Парана. В течение года он усердно откладывал деньги и подыскивал достойный вариант. И когда этой мечте вот-вот суждено было сбыться, случилось непоправимое.
    Ганна его предала.  Причиной стал ее несостоявшийся жених, который приехал к ней из Чако и  жил в  Росарио фактически за ее счет. Тайная любовь  неизбежно должна была разоблачиться. Не дожидаясь этого, они решили сбежать.  Накануне радостной сделки Ганна,  забрав все ценное и самое главное  деньги, приготовленные на покупку дома, уехала с четырехлетней Машенькой в приграничный Посадос, где ее любимый уже решал вопрос по въезду в Парагвай.
    Переплывая на пароме великую реку, Ганна навсегда прощалась с городом и родными.  Она хорошо понимала, что они никогда не простят ей такого позора.  Угрызения совести не долго мучили ее самолюбие, их быстро заглушили  шевеления носимого под сердцем ребенка, отцом которого был не Иван. Это она точно знала.
     Отец Ганны просил Ивана написать заявление в полицию, разыскать и наказать  блудную дочь. 
    - Насильно мил не будешь и прошлого уже не вернуть! – с грустью ответил он ему, -   А деньги? Да пусть пропадут они пропадом!  Машеньку только жалко. Увижу ли я ее когда-нибудь?
     Иван не стал заявлять в полицию, решив не травить душу ни себе, ни людям. Он замкнулся в себе. Обида сильно подкосила его несгибаемую волю. И лишь любимая работа и любящий его сын давали  ему силы жить.
    Ганна дала знать о себе только через три года. Из Бразилии, где она с новым мужем с помощью ивановых денег успешно обосновались, родителям пришло письмо с фотографией, на которой она была запечатлена обнимающей своих  дочек. В письме Ганна писала, что у нее все хорошо и просила у всех прощение.
    Через некоторое время Иван все же осуществил мечту, купив уютный дом с небольшим красивым садом в предместьях Росарио. К сожалению,  счастьем и весельем этот долгожданный выстраданный приют  наполнялся  только в дни праздников и каникул, на которые к отцу приезжал Мигель, зачастую вместе со школьными друзьями.  Сын был очень благодарен отцу за то, что тот устроил его в престижную частную школу с полным пансионом, где ему очень нравилось.  В остальное время дом все больше и больше походил на обитель одиночества и тоски.   
      - Молодец,  Родольфо! Ты хотя и мертвым, но все же вернулся на свою родину! – с чувством гордости за друга-спасителя, отреагировал Иван на известия о кончине сеньера Амброси, который несмотря на  смертельную болезнь все-таки решился уехать в Италию, но по дороге скончался и был похоронен в Рагузе на родовом кладбище.
     – А мне даже мертвым не суждено вернуться! – сокрушался Иван.
   От съедающей душу ностальгии по родине Иван все чаще и чаще впадал в глубокую депрессию. Единственной отдушиной для Ивана был открытый российскими  евреями ресторан в Росарио, который являлся неформальным центром притяжения измученных чужбиной соотечественников.
     Бальзамом для всех была звучащая по вечерам русская музыка. Ивану особенно нравилось  слушать городские романсы в блестящем исполнении одного офицера-белогвардейца. Позже этот офицер, откликнувшись на  пламенный призыв белого генерала Беляева, уехал на войну защищать Парагвай.
    Но так полюбившиеся всем романсы продолжали звучать и без него. И даже когда сменились хозяева заведения и русские эмигранты практически перестали посещать ресторан, местные музыканты наигрывали понравившиеся русские мелодии, виртуозно вставляя в них латиноамериканские нотки.
     Иван один сидел за столиком и медленными глотками потягивал терпкое красное вино.  Красивая пара  исполняла танго под переделанный, но до боли знакомый русский романс
     В эту минуту душа его улетела в прошлое, на север в далекий и прекрасный Петербург, на воскресный базар, где девочка-сиротка под гитарный аккомпанемент уличного пьяницы-музыканта жалобным голосочком напевала:
   - В лунном сиянье снег серебрится,
     Вдоль по дорожке троечка мчится.
    Аленка тогда разрыдалась и положила в жестяную банку, стоящую перед девочкой два медных пятачка.
    - Динь-динь-динь! Динь-динь-динь!
       Колокольчик звенит!
    Из закоулков души доносились слова, от которых у Ивана катились слезы и капали в стакан с густым как кровь вином.
     Молодые аргентинцы продолжали вдохновенно танцевать. Они  не знали откуда эта музыка. Не знали они, что у этой музыки есть русские слова. Да и зачем им было  знать?   Ведь чувства и переживания, наполнявшие  души людей,  в этой эмигрантской стране  были для всех едины и понятны без слов. 
      Танго закончилось. Молодая пара сделала поклон под восторженные аплодисменты посетителей. А в поплывшей  голове Ивана все еще звучал детский ангельский голос:
   - Этот звон, этот звон о любви говорит!





         Глава 8.  Образок с Фин-дель-Мундо. Воскресшая память

 
    Мне до сих пор не верится, что все, что происходит со мной, не сон. Так бывает, когда очень долго ждешь.
    Я лечу в Аргентину. Я на борту лайнера  авиакомпании Иберия -  третьего по счету самолета в моем путешествии по маршруту Екатеринбург – Буэнос-Айрес.
    Последний решающий бросок к исполнению заветной мечты. Всего     несколько часов и  наконец-то меня встретит страна, столько  лет  волновавшая душу. 
     Навалившийся сон сладко погрузил в детство, давая воспоминаниям тридцатилетней давности еще раз напомнить об удивительной связи с далекой Аргентиной.
     Крохотный поселок Осиновка вблизи станции Ужовка на трассе  Нижний Новгород - Саранск был для нашей семьи отдушиной от суеты городской жизни.  Каждое лето мы с братом подолгу гостили у бабушки, наслаждаясь природой и свободой. Ягодно-грибной лес, множество маленьких прудиков с кишащими в них серебристыми карасями, река Алатырь с песчаными берегами  и дремлющими на отмелях зелеными щуками. Невероятно, но именно здесь, среди обычных красот центральной России, я впервые услышал о крае света, о печальной судьбе бабушкиного дяди, который пропал в стране с чарующим детское воображение названием:
   - Аргентум - серебро - серебряная страна. Какая же она?  Там,  наверное, такая же вкусная и чистая вода,  как у нас. В  нашей  ведь тоже есть серебро, - размышлял я тогда, вспоминая слова отца. Он все время с гордостью говорил о целебности воды из бабушкиного колодца- журавля, которая могла стоять месяцами и оставаться такой же вкусной. Самое удивительное, что спустя годы предположение отца о наличии в воде серебра подтвердилось химическим анализом. Один предприниматель из Саранска даже хотел цех открыть в Осиновке по разливу воды. Кризис, слава богу, помешал. Зато благодаря этому колодцу стоит до сих пор на песчаном холмике уютный бабушкин домик в окружении старых акаций и тополей. Воду берут не только несколько оставшихся в Осиновке семей. За ней приезжают из соседних  Байкова и Ужовки, а иногда, даже из районных  Починок. Соседи жалуются, что в выходные и праздничные дни очередь выстраивается. А мы и рады этому, ведь чем чаще берут, тем лучше вода. Жила в колодце сильная, быстро восполняется. Но главное дом всегда на виду, никто его не трогает. Колодец  надежной охраной служит. Летом мои родители иногда приезжают, а раз в год и я наведываюсь. Попью водички и вспомню былое. До чего же быстро  летит время!
    - Баб, а что это за иконка? А она из чего сделана? Леш, смотри, здесь внизу черти с рогами, - я и мой брат Алексей выхватывали друг у друга из рук случайно обнаруженную в старинном комоде забавную вещицу.
   - Озорники, и сюда уже добрались, - бабушка, сетуя на наше неуемное любопытство, забрала ее у нас и, вздохнув, поставила рядом к стоящим на угловой полке старинным иконам. После чего, как будто вспомнив что-то, достала самодельную восковую свечку и зажгла ее. Маленький огонек озарил темные с красноватым оттенком деревянные лики святых и маленькое изображение медного бога.
    - Будете себя хорошо вести, расскажу вам про нее. А сейчас подите соберите жуков. Опять их полно.
    Уничтожение колорадских жуков являлось одной из немногих  обязанностей во время деревенских каникул. Спустя пару часов результат нашей работы, состоящей из двух  полторалитровых  банок  шевелящейся красной массы, был облит бензином из маленькой канистры и торжественно предан огню.
    - Баб, ну расскажи, - просили мы с чувством выполненного долга.
    - История эта давняя. Мне тогда лет  четырнадцать или пятнадцать было, не помню уже, - бабушка посмотрела на меня,  будто бы сравнивая, - наверное, немного постарше тебя была, - продолжала она.
   - И вот в один день новость в селе: из Ленинграда приехала навестить родных Олена - жена пропавшего дяди Ивана, старшего брата моего отца. Приехала не одна, с двумя ребятишками. По их одежке хорошей и лицам румяным было видно, что в достатке живут. 
    Деревенский люд выговаривал, мол, смотри, какие у нее дети большие, видно недолго она по вашему Ваньке тосковала.
    Олена не сразу, но все же пришла к нам. Мы все вместе жили: дед с баушкой, отец, мать и я с братьями и сестрами, детей тогда по многу рожали, у нас семь было. Жили безбедно, постоялый двор держали, крыша железна была, потом, когда  колхоз стал, сняли это железо и клуб им покрыли.
     Так вот пришла эта Олена, детям всем конфет и жамков принесла и каяться стала. Я хорошо помню, как все заплакали. Ее осуждать не стали, ведь Иван-то с концами сгинул. Она сказывала, что только через год, как он уехал,  вызвали  в Питер в контору и известили, что муж ее смертоубийство совершил на чужбине и за это его на каторгу отправили на край света. Страна эта Гентиной зовется, а где она, одному богу известно.
    В географии я с детства силен был, мысли лихорадочно перебирали карту мира с возможными краями света.
   - Баб, не Гентина, а Аргентина наверное, страна это такая в Южной Америке. А как же он туда попал?
   - Не гоже стариков одергивать. Это сейчас все умные, а разве нам темным тогда ведомо было, где этот край света? – бабуля, бережно взяв в руки иконку, не спеша продолжала.
   - Иван уплыл на корабле на заработки, мастер, говорят, больно хорош был. Олена вскоре  девчонку родила, Настю, она мне одногодка была.
   - А где она сейчас, эта Настя?
   - Нет ее, умерла от тифа в войну.  Олена  тогда тоже много горя хлебнула. Деньги, которые Иван оставил, кончились. Ей с ребенком пришлось в Питер перебраться. Там у каких-то бар кухаркой устроилась. Жила в труде, дочь подымала. А тут мужик подвернулся - матрос с корабля списанный. Куда деваться, вышла за него замуж. Троих деток народила. Все бы хорошо, но время тяжелое настало: германская война, потом царя убрали.
   Муж ее комиссаром стал, только и его убили в гражданскую. Голодно было тогда, и болезни людей косили. Настенька эта и младший сынок умерли. И сама она уже преставиться готовилась, но вдруг вспомнили про нее  мужнины сослуживцы, жилье дали на каком-то Васильевом острове и работать при военной школе устроили…
    Позже, спустя годы, во время учебы в военной академии в Питере, я часто вспоминал  бабушкин рассказ.  Детали истории, услышанной ею в детстве, в свои семьдесят она описала с поразительными подробностями.
    Судьба очень интересно подводила меня к давно минувшим событиям. Я тоже жил на Васильевском острове, любовался огромными белоснежными лайнерами, которые катали немецких и прочих шведских пенсионеров по самым далеким уголкам планеты.
    - Олена красива была, стройна. Вскоре снова замуж вышла. За охвицера. Ребенка народили, только из-за малости с собой не привезла. Глянула она тогда на меня и спросила, как звать. Потом достала из узелка вот этот образок и отдала мне, сказав:
   - Настенька моя  твоих годков была, Пашенька.  Возьми вот на память, у Ивана такая же была.
   Отец тогда больно хмуро посмотрел, не понравилось видно, что  венчальный подарок отдала. А она в ответ баит:
  - Настрадалась я вдоволь, хочу забыть про все. Простите ради бога!
     Больше Олена в Ужове не появлялась. Отец  так ее и не простил, говорил всегда:
    - Могла бы хоть весточку за столько-то лет дать, а то стыдно ведь, от чужих  людей про Ивана узнали.
     До последних дней своих ждали родители любимого сына. Свечки за его здравие ставили и не верили, что он мог убийцей стать.
     В завороженной  детской памяти на всю жизнь остался этот рассказ.
   - Бабушка, спасибо тебе! Ты научила нас слушать соловья, рвать душицу и зверобой, собирать землянику и калину, ломать грузди и маслята. В твоей Осиновке мы лазили на берёзы за чагой, приносили в дом из леса ежей, доставали из нерётов карасей. Но самое главное, благодаря тебе  я влюбился в далёкую сказочную страну Аргентину, где на краю земли жили суровые люди, и гремел кандалами наш родственник - дядя Иван.
    Самолёт наконец-то пошел на снижении. После почти суточного перелета пришло осознание того в какую  же даль я забрался. Под облаками открылась бурая гладь Ля-Платы, на берегах которой раскинулся огромный город.
     Буэнос-Айрес встречал нас приятным  январским теплом. 
     Когда вышли из аэропорта, было  уже  за полночь.  Нас встретил русский гид Сергей. Группа была небольшой, всего одиннадцать человек –   москвичи и представители доблестного ХМАО. Да и не удивительно, кто еще в нашей стране может выложить за десятидневный тур на край света цену месячного проживания  в пятизвездах на вьетнамском Винперле.  Впрочем, люди оказались доброжелательные и общительные. В свою очередь я со своей необычной историей очень органично вписался в этот туристический коллектив.      
    По дороге я засыпал Сергея вопросами, глубиной которых он был сражен наповал, но надо отдать ему должное, что он с интересом включился в полемику, понимая, что далеко не каждый турист бывает так подкован в знании страны, где он живет уже много лет. 
    Впрочем, рассказывать про Аргентину – неблагодарная затея. Ее надо видеть и почувствовать. Не знаю как других,  но меня эта страна очаровала. Есть в ней что-то необъяснимое, влюбляющее в себя. Неповторимая гармоничная архитектура старого Капитоля местного названия Буэнос-Айреса, сочная зелень прекрасных парков, уличные мелодии танго в изящном исполнении красивых и стройных мужчин и женщин,  дразнящий запах, готовившегося на гриле мяса и, конечно же, футбол, футбол как вторая религия пронзивший до мозга костей всех жителей этой удивительной страны. И этот список можно продолжать до бесконечности.
     Возможно мне кто - то возразит, напомнив про проблемы современной Аргентины. Да, есть и обратная сторона медали, и я ее видел:  бездомные на улицах, особенно поразили спящие прямо на тротуаре на грязных  матрацах дети, бесконечные кварталы вижж – самостроенных трущоб, практически не контролируемых государством и как следствие являющихся главными рассадниками преступности в стране и так далее и так далее. Минусов тоже много, но, на мой взгляд, они как болезни, которые можно и нужно лечить, благо, что они не смертельны.
      Я верю, что все эти проблемы разрешаться. Оптимизм  особенно прибавляется, когда отъезжаешь подальше от Капитоля и видишь  прекрасные возделанные  поля  бескрайней Пампы, которые сами за себя говорят о том, что эта страна никогда не умрет с голоду.
    Наш тур был очень насыщенным и все-таки стоил потраченных денег. Два дня мы провели в Буэнос-Айресе, на третий выезжали на ранчо к гаучо. Все это время нас сопровождал Сергей, с которым я очень подружился и рассказал историю про своего пропавшего родственника, в надежде хоть что-нибудь разузнать про него. Он охотно согласился и созвонился с семейной парой русскоязычных гидов, которые должны были нас встретить в Усуае с просьбой, оказать содействие в поиске.
    В ответ на необычную просьбу они пообещали организовать мне встречу с директором музея, расположенном в бывшей каторжной тюрьме в Усуае, правда не безвозмездно.
    Отблагодарив Сергея за помощь символической суммой в американской валюте, я вместе с группой вылетел в Игуасу, созерцать красоту самых величественных водопадов в мире. От полученных там впечатлений зашкаливало сознание. Было ощущение, что я попал на планету Пандора из кэмероновского Аватара. 
     Далее по плану тура был перелет из Игуасу через Буэнос-Айрес на Огненную Землю в Усуаю. И вот наконец-то я прибыл в то место, которое во всем мире считается краем света, в надежде найти ответ на мучившую с детства загадку. Несмотря на разгар лета, край света встретил нас ужасной погодой. Было очень необычно и неприятно после тропической жары в джунглях Игуасу ежиться от пронизывающего ледяного антарктического ветра.   Данный контраст еще раз подтверждал – какая все-таки Аргентина большая страна.
    Супруги Ольга и Николай местные гиды встретили нас очень приветливо, довезли и разместили в небольшом уютном отеле. Несмотря на непогоду Усуая приятно удивила.  Чистые ухоженные улицы, симпатичные домики,  дорогие машины. Казалось, что мы не  на краю Латинской Америки, а где то в норвежском портовом городке. После сытного ланча вместе с гидами мы отправились на экскурсию в Музей Конца Света.  Обаятельная  Ольга, помня о предварительной договоренности,  сказала мне, что директора сегодня не будет, но там сейчас находится его помощник, который с удовольствием ответит на мои вопросы.
    Музей, расположенный в старой тюрьме был не большим, но очень ухоженным и интересным. После небольшой экскурсии Николай повел группу прокатиться в маленьком, почти игрушечном поезде по самой южной в мире железной дороге – бывшей каторжной узкоколейке.  А я в это время с Ольгой зашел в служебный кабинет, где нас любезно принял седовласый дядечка – помощник директора.
    На мою просьбу он ответил, что я не первый такой посетитель, который интересуется судьбой людей, побывавших в стенах данного заведения.
    Не скрывая гордости, он сказал, что на этот случай у них есть своеобразная база данных, содержащая несколько сотен имен бывших арестантов. Несколько утомительных минут, пока служитель музея бегал пальцами по клавиатуре, показались мне вечностью.
   - К сожалению, а может быть к счастью, вашего русского в базе нет! – утвердительно ответил он.
   Ольга с облегчением вздохнула после того как перевела последнюю фразу.
  -  Но вы не забывайте, что у нас в базе только несколько сотен имен, а через Усуаю прошли  тысячи, обратитесь в министерский архив, может быть там, что-нибудь сохранилось.
     По его неуверенной интонации и по Ольгиному выражению лица, мне стало очевидно, что предложенное обращение, скорее всего, будет пустой тратой времени и денег.
     Попрощавшись с улыбающимся приятным служителем, мы пошли дожидаться группу, которая возвращалась  из поездки по живописной горной долине на самом южном поезде на Земле.
   Ольга с интересом рассказывала, что они с мужем живут в Усуае уже три года и, что, несмотря на ужасный климат, ей здесь очень нравится. Только посетовала, что из-за кризиса поток русскоязычных туристов значительно сократился. Я слушал, как она с восхищением говорила про  удивительную природу Огненной Земли, про  опасный для кораблей, знаменитый мыс Горн, про морские круизы до завораживающей своей пустотой и философским величием  Антарктиды. 
    Я слушал ее и смотрел вдаль на горы и море. Мне стало спокойно и радостно. Ведь я выполнил свою миссию, я приехал сюда на Край Земли. И пусть я не нашел здесь следов бабушкиного дяди.  Главное, я попытался это сделать, прекрасно осознавая, что искать человека, жившего 100 лет назад без каких-либо документов и свидетельств, только лишь на услышанных в детстве рассказах, это то же самое, что искать иголку в стоге сена.
     Вечером был общий ужин в ресторане. Всем очень понравились местные морепродукты. Даже искушенные едой москвичи, признались, что таких огромных и вкусных мидий не пробовали нигде в мире.
   Утром погода испортилась окончательно, дул сильный ветер со снегом и дождем. На море разыгрался нешуточный шторм и, намеченную поездку на катере к острову пингвинов, пришлось отложить на следующий день. Вместо пингвинов мы поехали вглубь острова в городок Тольхуин смотреть знаменитые озера Огненной Земли.
       По хорошему шоссе мы поднялись в горы на перевал Гарибальди и сделали остановку. С оборудованной здесь смотровой площадки открывался
захватывающий вид на зажатое горами прекрасное озеро.
   -  Лаго Эскондидо! Спрятанное, тайное озеро! – восторженно пояснила туристам суть перевода Ольга.
     Снег, дождь и ветер остались позади. На перевале было солнечно и тепло. Покрытые густым девственным лесом горы отражались в синеве водной глади.
   Казалось, что озеро  манит  в свои объятья, словно желая поведать о тайнах, которые надежно хранит в своем глубоком лоне. Вдали от Эскондидо виднелось разлившееся по линии горизонта величественное Лаго Фагнано.
   Что-то екнуло внутри и каким-то необъяснимым образом дало почувствовать, что эта дикая, безмолвная, холодная земля дарит мне свою огненную любовь.
   Смахнув украдкой, выступившие на глазах, слезы я вернулся в автобус. Сосед сургутянин предложил для поддержания тонуса глоток виски из купленной на ранчо якобы серебряной фляжки. Я вежливо отказался.
    Ведь я и так был пьян. Пьян от поглотившей меня любви. Все эти безмолвные горы, леса и озера  казались родными и своими. Казалось, что я где-то все это уже видел.  И теперь уж точно знал, что Тиерра-дель-Фиэго   навсегда пленила мое сердце.
    Прошло полгода. В житейская суматохе и добывании насущного хлеба  полученные от поездки бурные впечатления потихоньку улеглись в укромные  уголки памяти. И все как бы успокоилось, но вдруг на страницу в   одноклассниках пришло письмо от гида Сергея из Буэнос-Айреса:
    « Здравствуй, Александр! Ты не поверишь, но мы кое-что раскопали. Я рассказал про твоего Ивана Маркина одному человеку. Ее зовут Лидия, она удивительный человек, сама с очень интересной эмигрантской судьбой. Я высылаю адрес ее скайпа, свяжись с ней, тебе будет очень интересно».
     Я не верил своим глазам, неужели нашли?    
    В этот же день я связался по скайпу с Аргентиной. Лидия оказалась очень добродушной и общительной женщиной.  Складывалось впечатление, что мы с ней были давно знакомы.  Услышав  про  историю моего родственника, она искренне решила помочь, потому сама прошла через  невероятные трудности и невзгоды.
     Лидия родилась в Аргентине в пятидесятых годах в семье украинских крестьян-колонистов из провинции Мисьонес.  Еще в младенчестве  родители увезли ее в СССР, воспользовавшись программой репатриации бывших соотечественников. Но в родную Украину им не суждено было попасть. Их поселили в Узбекистане, где она прожила до сорока двух лет. После развала союза она, как и несколько миллионов русских, украинцев, белорусов, немцев, евреев и  других народов вынуждена была уехать из Средней Азии. Выбор ее пал на страну, где она родилась. Жизнь пришлось начинать буквально с нуля: без денег, без языка, с двумя детьми на руках. Супруг  приехал только через год. Он целый год работал, чтобы скопить деньги на билет. Но счастливая семейная жизнь на новом месте не наступила. Вскоре муж Лидии умер, так и не сумев адаптироваться к новой стране. Нескончаемая депрессия, а с ней и внезапно всплывшие болезни убили крепкого мужчину в самом расцвете сил.
     «Господи! За что такие страдания? Молю тебя, дай мне силы жить! Не за себя прошу, а за детей! Помоги мне их поставить на ноги!» - обращалась она к Богу  по ночам, вытирая слезы о подушку. И Бог давал ей силы. Силы, чтобы работать днем, а ночью учить язык, чтобы не пойти на вижжу, а снимать  жилье в хорошем районе, чтобы закончить курсы медсестер с отличием и  работать в знаменитой на весь мир клинике, а самое главное, устроить детей в престижную частную школу и дать им прекрасное образование.
   - Александр, ты не подумай, я ни в коем случае не героиня. В Аргентине таких как я тысячи и у каждого своя  нелегкая эмигрантская судьба. Но что-то мы ушли от главного, - словно извиняясь, за столь эмоциональный рассказ о себе, Лидия продолжила говорить о проведенных поисках. Кстати, хочется отметить, что у нее это был не первый опыт. Она помогла разыскать несколько человек, с которыми родственники  потеряли связь. В шутку, она говорила, что ей пора уже вести передачу «Жди меня».
    -  История твоего дяди не совсем обычная. Ведь он попал в Аргентину не по своей воле. Я пыталась найти информацию через министерские архивы и через эмигрантские базы данных, которых сейчас достаточно много и они доступны, но все это оказалось безрезультатно. Был один Иван Маркин, но он не подходил по годам. Я в принципе уже и не рассчитывала на успех, поэтому и не выходила на тебя. И тут недавно Бог меня осенил, а почему бы мне не поискать в церковных архивах. А вдруг в метрических книгах или журналах что-то найдется, ведь раньше люди были очень верующие  и церковь  всегда притягивала к себе и объединяла русских эмигрантов. Но здесь возникла одна проблема – дело в том, что в Аргентине русская православие находится в расколе. В Буэнос-Айресе три главных православных  храма и все они разного подчинения. Я обратилась ко всем. И вот недавно настоятель Благовещенского собора в Палермо позвонил мне и сказал, что пролистал весь архив, ничего про  Ивана Маркина не нашел,  но зато нашел запись, датированную 1949 годом, что житель Росарио Хуан Николас Маркес жертвовал приходу пять тысяч песо, там же был указан и его адрес. Что это? Просто совпадение или разгадка, нам еще предстоит узнать, - Лидия прервалась.       
    -   Так Вы хотите сказать, что Иван Маркин и Хуан Маркес – это один и тот же человек? -  с трудом спросил я, от нахлынувших новостей, язык пересох и губы еле шевелились.
    - Не могу пока ничего сказать, не знаю. Я  нашла потомков этого Хуана Маркеса в Росарио, они достаточно обеспеченные люди, но почему-то ничего не смогли мне прояснить про своего прадеда. Сказали, что мне сможет помочь их сестра Даниэла, которая у них лучше знает семейную родословную, но она сейчас в Канаде и прилетит только через неделю, - так что будем надеется и ждать эту Даниэлу.
     Неделя казалась вечностью. И вот наконец-то запиликал скайп.
   - Ало, Александр! Все хорошо! Даниэла звонила мне. Да, она сказала, что ее прадед Хуан Николас Маркес был родом из России и умер очень давно – в 1950 году. В выходные она приедет в Капитоль и мы встретимся. Жди звонка. Удачи!
    Напряжение росло. Вопрос  «Он или не он?»  не давал покоя. Поздно вечером в субботу на экране монитора я увидел лицо невероятно красивой смуглой женщины с роскошными вьющимися черными волосами и орлиным индейским носом. Ее облик так сильно отличался от нас, что в голове возникло глубокое сомнение о возможности нашего родства.
    Это была та самая Даниэла. Она широко улыбалась, показывая красивые ровные зубы, но было заметно, что она сильно волнуется. Одна Лидия сохраняла спокойствие, примеряясь к роли переводчика.
   -  Buenas tardes, Александр!  Для меня и моих родных было очень неожиданно получить известие, что кто-то из России интересуется моим прадедом.  Дело в том, что мы сами, очень мало знаем про него и про его сына, то есть моего дедушку, которого звали Мигель – к сожалению, он ненамного пережил своего отца, он погиб еще молодым от несчастного случая в  пятидесятых годах. Когда это случилось, моему папе Матиасу было всего десять лет, но он хорошо помнил отца. Мой отец рассказывал, что Хуан Маркес вместе с сыном Мигелем приехали в Росарио из Южной Патагонии, но родиной прадеда точно была Россия. Как он оказался в Патагонии мы не знаем. Он был  одинок, в Аргентине у него не было родственников. Но мы знаем, что, несмотря на это, он был очень добрым и трудолюбивым человеком. Прадедушка наверное предвидел, что его будут искать и поэтому еще при  жизни сам заплатил за свое место на кладбище на сто лет вперед. Могила его в порядке, мы навещаем ее в дни поминовения. К сожалению, у нас не сохранилось ни одной фотографии прадеда, но от него осталась одна вещь, которую мы бережно храним. Мой отец говорил, что Хуан Маркес привез ее из России, - Даниэла достала из дамской сумочки черную бархатную коробочку, аккуратно открыла ее и показала старинную медную иконку.
      Я как ошпаренный метнулся и принес подаренную бабушкой свою иконку. Они были похожи один в один. На мгновение мне показалось, что представший передо мной лик Спасителя из далекой Аргентины  заискрился радостным  светом. Возникло чувство, что это душа Ивана спустилась с небес и с благодарностью дарила нам свою любовь.
     Слова и перевод были уже не нужны. На клавиатуры по обе стороны экранов капали слезы.    
   
.   
                Эпилог


     Шла вторая половина сентября.  Ночью пошел мелкий дождь – обычный осенний  дождь. Кирпичная печь приятно отдавала накопленное с вечера тепло. Мне никак не спалось. Я накинул  зимнюю военную куртку и вышел на веранду .
  - Как же хорошо! Может, это и есть счастье? – спрашивал я себя. Наслаждаясь  запахом ночной свежести, я провел ладонью по влажному брусу нового соснового дома на даче. Взгляд любовно перешел на мою гордость  баньку-теремок, срубленную из уральской пихты.
    Ночь для этого времени года была необычно  теплой. Присев на скамейку, я стал слушать звуки погруженного в глубокий сон дачного поселка. Стоящие  за забором сосны и березы загадочно шумели своими кронами, словно пытаясь спеть мне колыбельную уральского леса и вернуть меня в прерванный сон.
       Неожиданно налетевший порыв ветра хлестнул меня по лицу брызгами и вернул в реальность, я вернулся в дом. Жена с дочкой и сыном теплыми калачиками спали на надувных матрасах из Ашана.
    - Первая ночь в собственном доме. До чего же хорошо! - я нырнул к ним под одеяло…
     - Хорошо когда есть мечта! – моя душа опять летела на противоположную часть земного шара, - И даже если ей не суждено сбыться, то все равно хорошо! Потому что порой стремление ее исполнить приносит не меньше радости и удовлетворения, чем  она сама.   
     Над  промокшей, насквозь  Усуаей  неожиданно  появилось  солнце. Первое долгожданное солнце после сумрачных зимних месяцев. Шедший целый день  дождь ушел на юго-запад и затерялся среди диких скал острова Осте. Заснеженные горы искрились под яркими солнечными лучами. Еще совсем недавно бурлящие свинцовые воды канала Бигль были теперь спокойны и отливались невероятно красивым  сине-зеленым цветом.  Над ними раскинулась огромная  радуга, которая как сказочный мост, соединила аргентинский Исла-Гранде с чилийским  Наварино…
    Величественная Тиерра-дель-Фуэго радостно встречала свою очередную весну.


                Александр  Зайцев

                Екатеринбург  2015 год