Служить бы рад

Гл.1 Повестка
   Как-то совсем неожиданно для меня пришла повестка из военкомата. Повертел в руках желтоватый листок, прочитал написанную ровным, красивым почерком фамилию – Киншин Иван Владимирович, приглашаем вас явиться…  Прочитал по слогам еще раз. Да ошибки нет действительно  моя фамилия, мало того имя и отчество тоже.
         Неужели я уже вырос?! Поглядел на себя в зеркало: худое лицо, тонкий нос, оттопыренные уши,  длинные до плеч волосы, ленивый взгляд зеленых глаз  и темные вы-разительные брови. Осмотрел внимательно длинные, худющие руки и ноги, втянул в себя и без того плоский живот, проехал руками по выпирающим  с двух сторон ребрам.  Я – солдат?!
Потоптался на месте, кривляя очень ровные ноги,  и представил, как буду маршировать.  Ну,  никак ни тяну на бойца.
        Растянулся на диване, прикрыл мечтательно глаза, а как было хорошо жить. В школе  «валял дурака», любил доводить учителей, дрался с пацанами. За дерзость и непослушание поставили на учет в инспекции по делам несовершеннолетних.  Рано начал встречаться с девочками, с друзьями проблем не было. Мать,  правда,  доставала за то, что приходил очень поздно, иногда даже под утро. Только состояние  было такое пофиго-вое, что ни уговоры, ни угрозы,  ни инспекторы ИДН на меня не действовали. Увлекся Эмо  и вместе со своей девочкой, прокололи уши, а после даже язык.  Уши терпимо, а вот язык даже вспоминать до сих пор неприятно – больно было даже говорить, а есть просто невозможно.  Теперь все эти глупости давно позади.  После школы три года жил отдельно от матери. Только любимые занятия: гитара, компьютер, игры, любовь – жизнь в кайф.  В техническом колледже учиться не захотел, было совсем не интересно – технарь из меня никакой.  Окончил  курсы парикмахеров, но не работал, а больше занимался своей прической. Волосы у меня волнистые, а хотелось, чтобы были прямые. Вот и сегодня все утро выпрямлял  свои длинные и непослушные волосы. Неужели придется с ними расстаться? Приподнял волосы и забрал их назад  - ну и рожа!
      Притянул поближе к глазам повестку – явиться в  военкомат. Точно меня, но есть еще маленькая надежда на то, что я длинный, худой и может быть недовес, а может быть вообще какой-нибудь больной. Для убедительности покашлял, потрогал горло, живот, но ничего подозрительного не нашел. Повернул на бок и мирно засопел в добром, богатырском сне.
     Телефонный звонок, сосем некстати, перебил мой крепкий сон. Звонила мама:  - Ну как сынок? Какова твоя реакция на повестку? Гордо и чуть надменно заявляю, что все замечательно, не волнуйся. Про себя думаю: «Вот хотела себе сына – героя, получай  «готовенького».
  - Может мне поехать с тобой в военкомат?
-  Нет, ни в коем случае? Мне  восемнадцать лет, я взрослый, поеду с братом.
-  Как  считаешь  сам, ты на самом деле уже взрослый. Я горжусь твоим решением.
    Я и сам собой гордился ужасно, но червь сомнения огромной величины, вдалбливал в мою лохматую голову одну и ту же мысль – не возьмут и не должны, и будь спокоен. Старших братьев не призвали в Армию по разным причинам, а я самый младший – как-то несправедливо с одной стороны, а с другой, неужели пройду службу и вернусь настоящим мужиком.


Гл.2  В  военкомате
       Договорился со старшим братом ехать на комиссию. Я уже проходил подобное меро-приятие, а тут врачей еще больше.  На себя как-то внимания не обращал,  интереснее было наблюдать за «колхозом». Смешные, грубоватые и неуклюжие в неизменных спортивных костюмах фирмы «Адидас» китайского производства и вытянутых футболках. После того, как снимали свой «прикид», выглядели пугливыми, неоперившимися птенца-ми. Неловко двигалась эта  раздетая толпа от одного специалиста к другому. Пыхтели, усиленно потея, над предложенными тестами, заикаясь от волнения едва читали предложенный текст. Стыдливо  сутулились под пристальными взглядами  членов комиссии.
     Из всей толпы был только один  знакомый – мой одноклассник, старались держаться с ним всюду рядом. Наконец на руках призывной листок. Читаю: «Годен с незначительным ограничением». Не понравился хирургу мой позвоночник, отправил меня на рентген.  Он мне и самому не очень нравился. С первого класса установили сколиоз, и сейчас затеплилась надежда – вдруг окажусь непригодным к службе.  В назначенный срок привез в военкомат огромный рентгеновский снимок, но он им не понравился, сделали у себя повторно, а заодно и позвоночник на нем выправили. Вердикт вынесли быстро – годен по всем статьям. Вручили повестку – восемнадцатого мая быть в шесть утра без кудрей и без вещей. Еще дали две симкарты , чтобы в будущем общаться с родителями.
      Я долго был под впечатлением. Не понимал, откуда взялись  лишние килограммы, как так быстро выпрямился позвоночник,  и куда исчезла аллергия. Трое старших братьев  даже растерялись.  До них с трудом доходило, что их худосочный братишка годен к строевой. Зато мама – патриот России всегда хотела, чтобы ее сыновья честно служили Отчизне.
Раз такое дело, постановили:  неделю гуляю с друзьями, а семнадцатого мая проводины и именно так как я хочу. Пусть придут все  друзья, знакомые, учителя. Хочу, чтобы все это проходило в родной школе. Пусть мама разворачивается по полной программе, коль хо-тела сына – героя. Жалко, что батя не дожил до такого дня, вот бы радовался за  такого сына. Сам он тоже в Армии не служил. И чего я такой «счастливый» оказался. Наверное маму мало слушался.
Гл.3 Проводины
    Погулял я две недели на славу, никто ни в чем меня не ограничивал. Наоборот все со-чувствовали и подкидывали  «баборисов», чтобы я подольше помнил свою вольную жизнь. В день проводин погода выдалась как на заказ, словно не май,  а середина лета. Народ к вечеру подсобирывался дружно. Сначала родственники, затем мы с друзьями подвалили, а затем все, кто хотел побыть со мной рядом накануне отправки. Маманя постаралась с тетками, поляну накрыли что надо. Взрослые пили водку, давали наставления.  Директор школы вручил комочек родной земли, наказал, чтобы я охранял ее с честью и вернулся домой живым и здоровым. В другой час мне бы это все показалось смешным, а сейчас было какое-то смешанное чувство гордости за себя и растерянности. Старая учительница читала стихи – посвящение для новобранца. Друзья старались быть серьезными и тоже советовали как себя вести, что делать, чтобы не осложнять себе жизнь.
       Самому же хотелось то плакать, то смеяться. Хотелось  прижаться к маме и обнять всех друзей. Старался не выдавать своих эмоций и держаться спокойно и уверенно. Только слезы предательски наворачивались на глаза.
       Выручило общее дело – футбол. В перерыве между тостами и напутствиями,  парни разделились на две команды и устроили дружеские матчи. Игра отвлекала от грустных дум. Не обошлось без происшествия.  Мой тяжеленький старший брат повредил коленный сустав. Его подсек юркий пацан, а он грохнулся от всей правды на свой более центнера вес. В последствии не мог проводить меня до военкомата. «Старички» веселились в актовом зале, пели, танцевали, старались развеселить и подбодрить меня. Я с удивлением и недоверием смотрел на это разнообразие людей и действий. Неужели все это для меня?! От любви ко мне они собрались сюда или хотят поскорее от меня избавиться? Ведь на этом празднике один я был абсолютно трезвым и был на другой стороне «баррикад».
       Под утро, уставшие от бессонной ночи, выпитого спиртного,  начали фотографиро-ваться под российским флагом и прощаться со всеми.  В четыре часа утра  погрузились, сколько вошло в машину скорой помощи, водрузили флаг  и поехали в военкомат.  Боль-ше всего меня удивляло, что после всего выпитого и съеденного  все бодро держались на ногах. Шутили смеялись, учили куда надо прятать деньги и телефон. Смотрел на все это и до моего мутного  сознания не доходило, что все это происходит со мной. Неоднократно бывал на проводинах друзей. Было балдежно, весело, а сейчас то и дело наворачивались слезы на глазах. Украдкой их вытираю, а рот кривлю в вынужденной улыбке.
     Приехали рано, военкомат закрыт, десять амбалов в омоновской форме у ворот. Начинают со всех сторон съезжаться веселые компании. Все бухие, с покрасневшими от бессонницы и выпивки глазами,  с бутылками недопитого пива. Началось братание. Подходят незнакомые подвыпившие  провожающие, начинают знакомиться. Оно ясно простые деревенские ребята жаждут нового общения. Один бывший служащий всем давал бесплатные советы, хвалил новобранцев, благодарил матерей за воспитание настоящих мужиков.
       Больше всего привлекал непонятного образа паренек. Сутулый, с длинными до плеч волосами, беспокойно бегающими глазками и слюнявым красным ртом. Мать сразу нарекла его горбуном и  начала следит за его поведением, чтобы кто-нибудь из нашей компании не повелся на его зацепки.  Из-за малого роста и сутулой спины он смешно вздергивал свой подбородок и лез буквально ко всем. То ругался, то хватался за палки, лежащие в кустах. Однако за его жалкий вид ни кому не хотелось с ним связываться, зато время  прошло совсем незаметно, и мы не успели продрогнуть  в утренней прохладе. Вышли военные из дверей военкомата с рупором и пригласили призывников в здание.
     И снова начался ход по кругу.  Осмотрели с ног до головы, удостоверились в личности и наличности по документам, явно удовлетворились увиденным.  Все пацаны были трезвыми, сонными, в нормальном состоянии. Выпустили всех к родителям на пять минут. Я прижался к матери, которая старалась держаться хорошо, чтобы не спровоцировать меня на слезы. Оба переживали за то, что в этот момент нет рядом отца. Минуты эти показались бесконечными. Хотелось уйти поскорее, но друзья плотно окружили меня, сфотографировались на память и в плотном кольце провели до самых ворот. Я шел до дверей, ни разу не обернувшись. Остальные новобранцы также старались поскорее зайти в помещение.
     Нас быстро посадили в «Газель» и перед ней открылись широкие  железные ворота. Через темные тонированные окна вижу, что все мои друзья на месте, машут руками и пытаются разглядеть меня понапрасну. Я отвернулся от окна, закрыл глаза и поехал в со-вершенно новую жизнь.



гл. 4 Егоршино
         Уставшим после бессонной ночи и пережитого  волнения, всем новобранцам в «Га-зели» не было ни до кого и ни до чего дела. Через некоторое время все спали. Водитель поглядывал в зеркало на  сопящих юнцов и усмехался. Мало мы были похожи на бойцов и защитников.  Я тоже повертелся, выбрал себе удобное положение и погрузился в бес-покойное полусонное состояние. Через несколько часов доставили нас в населенный пункт, который называется Егоршино. Я уже слышал, что это начало всех начал – сюда свозят новобранцев со всей области. Снова  медицинский осмотр и снова признают годным по всем статьям. Выдают военную одежду не по размеру. Даже майки болтаются на худосочных телах. По размеру только кепка. И на кого только эту форму шьют?!
      Все ребята взволнованные,  настороженные, стараются найти знакомых, чтобы как-то обеспечить себе тыл. Мне повезло, встретил хорошо знакомого парня из Тюмени. К нам присоединились  еще двое крепких ребят. Стало веселее и надежнее. Поместили нас в казармы, где все было образцово – показательны. Чистота и порядок, телефон и даже компьютер. Все так,  как показывают по телевизору. Но только неспокойно на душе.  Ка-жется, что это западня или мышеловка с кусочком бесплатного сыра. Чувствую, что хотят усыпить нашу бдительность, а что будет потом  неизвестно. Пока ничего не делаем в пе-рерывах между завтраком, обедом и ужином. Кормят очень хорошо. На раздаче салаты, выбор блюд.  Едим, спим,  ждем, когда нас отправят в часть.
    Прошло три дня ожидания и нам сообщили, что всех отправляют скопом в Забайкальский край 21 мая. Успеваю сообщить своим родным, что буду в Тюмени проездом.  Хоть в этом немного повезло. К поезду пришли братья и сестры, принесли продукты в дорогу. Даже успел выйти из вагона и сфотографироваться с родными. Снова возникло ощущение, что все это происходит не со мной. Сейчас сяду в машину и поеду домой, но оглянувшись назад,  вижу на ступеньках вагона таких же остриженных, в зеленых майках, с настороженными глазами ребят и понимаю, что я должен быть с ними. Неохотно поднимаюсь в вагон, чтобы не заметили мою слабость. Ведь на меня смотрит удивленно  четырехлетний племянник, а я для него солдат,  почти что герой.
     Поезд трогается и вместе с перроном, знакомыми домами уходит в прошлое  мое без-заботное вчера, а надвигается неизведанное завтра.
      

Гл. 5 «В теплушке»
       В поезде началось  первое испытание. Я слышал, что на фронт во время ВОВ отправ-ляли в теплушках, но мало представлял что это такое. И вот прочувствовал на себе только в утрированной форме. За окном вагона  жара под сорок градусов, внутри на порядок выше. Сидим как в парной, даже открытое окно совсем не спасает. Особенно невыносмо жарко и душно, когда стоим в тупиках. Наш  «паровоз» идет вне расписания, поэтому  часто стоит по несколько часов, пропуская другие поезда. Не могу созвониться с родственниками, потому что села батарейка, а подзарядить практически невозможно.  Кормят сухим пайком. Кажется сносно т.к. из-за жары нет никакого аппетита. Зато с водой большие проблемы.  Чувство жажды мучает постоянно. Теплая вода уже стала противной и вызывает  повышенную потливость. Запахи в вагоне  «сносят» голову.
      Трудно  в таких условиях оставаться нормальным человеком. Начали объединяться по интересам и знакомствам. Мы с Коляном  чувствовали себя уверенно. К нам присоединились еще двое парней. Только мне пришлось поработать по своей профессии. По вагонам бегал офицер и кричал: «Кто из вас парикмахер?» Я старался не выдавать себя, мало ли чего надо ему, но меня быстро «вычислили» и заставили старой, тупой машинкой  стричь обросших парней. Они ухитрились пройти через военкомат с длинными волосами. Я привык работать универсальной, новенькой, а тут такой допотопный аппарат. Парни терпеливо переносили "«экзекуцию». Остальные наблюдали  с нескрываемым удовольствием.  Все хоть ненадолго отвлеклись от нудного времяпрепровождения, а я почувствовал себя на высоте – не зря ходил на курсы и стриг там бесплатно пенсионеров.
     Семь жарких, томительных дней в «паровозе» наконец-то закончились. На какой-то станции нас высадили, посадили в военные крытые грузовики и повезли в часть. 


Гл. 6 Учебка
       Через несколько часов прибыли на новое место. Оно напоминало очень Егоршино. Такие же однообразные строения с облупленными стенами, построенные еще в годы  советской власти. Показалось, что мы по кругу вернулись обратно. Первым делом нас от-правили мыться,  а затем накормили настоящим горячим обедом.  Потом началось что-то…
       Находившиеся там «старослужащие» набросились на новеньких  и буквально срывали  с них одежду и забирали все, что попадало  под руку.
Мы со своей группой встали крепко в оборону и не дали  отобрать у нас вещи. Тем самым сразу дали понять, что мы не дадим себя в обиду. Почему они так себя вели,  стало понятно позднее. Парни приезжали с полигона все оборванные, в изношенной одежде, но не получали новой, а ходить в части в рванье им не хотелось. Ухо надо было держать востро по каждому поводу.
Воровали все, что лежит плохо и даже хорошо.  Воровали все, что «не прибито гвоздями, даже прикрученное на болтах». Особенно тапочки, а не найдешь свои, будешь бегать в «скафандре». Телефоны вообще разменная монета. За пачку сигарет можно купить любой телефон. Отдали прапору под роспись телефоны, а когда пришел забирать его не оказалось. Хорошо еще симкарту себе оставил. Зато купить тот же телефон и все, что пожелаешь можно в любой момент, лишь бы деньги были. Доходило до того, чтобы не украли вещи, некоторые парни одевали на себя полную амуницию, лишь бы не наказали за потерянные или сворованные. Над ними все  потешались, но это было легче терпеть. Только это не главное. Главное – началась школа молодого солдата.  Нас распределили по группам. Мне опять «повезло», как высокого поставили первым – всегда на виду.  И началось.
Ранний подъем, пять минут на сборы и побежали… Три километра в быстром темпе в тяжеленных берцах. Носков нет, а портянки я так и не научился наматывать. Ноги все в кровь. Когда бежишь не чувствуешь, а вот когда только начинаешь  бег, боль невыноси-мая.  Затем снова завтрак, но уже не такой как в Егоршино. Нет выбора блюд, да и каче-ство совсем другое. И снова бегать и отжиматься. Пятьдесят минут  тренировка, десять минут отдых и снова бег, обед, отдых и снова до  ужина. И все это  под палящим солн-цем. К вечеру «без рук, без ног» падаем спать, несмотря на боль в ногах.  Перед сном проводят  досмотр тела, чтобы, якобы предотвратить «дедовщину». Зато сами офицеры могут поиздеваться над нами всласть. За любую оплошность падай навзничь и отжимайся. Мать собралась приехать ко мне на присягу, но я наотрез отказался, не хотел, чтобы она проделала тот же путь на поезде. К тому же нас предупредили  об ускоренном курсе молодого бойца – всего двадцать дней.  И каждый день двойник предыдущего. Разнообразят жизнь какие-нибудь случайные события или выходки молодых солдат.  Каждое утро начинается с подъема  флага, а вечером его спускают. Видимо считают, что таким образом воспитают в нас повышенный  патриотизм.  Сегодня все было как всегда, измотанных и уставших от непосильной физической нагрузки, нас выстроили перед флагштоком. Доверили спустить флаг самому отличившемуся за день. Стоим по стойке «смирно!» и наблюдаем,  как паренек борется с запутавшейся веревкой. Я едва сдерживал смех, но когда он повис на ней,  и его понесло в сторону,  засмеялся.   За моей спиной раздался общий хохот. За это веселье пришлось отжиматься из последних остатков сил, зато спали ночью как «убитые».  Утром снова построение перед флагом. Стою первый,  словно «бельмо на глазу» перед офицером и думаю о том, чтобы  не засмеяться. Со стороны можно было подумать, что у меня косоглазие так как я чтобы сдержать себя смотрел в сторону на девяносто градусов.
Голову-то поворачивать нельзя и отжиматься тоже не хочется. Пронесло, флаг удачно поднялся на самый верх флагштока, а мы маршем отправились бежать три километра. К наказаниям мне привыкать трудно очень, привык жить сам по себе,  особо не напрягаться. Кажется диким, когда «получаешь» буквально за все: неаккуратная подшива, плохо заправленная куртка или шнурки не по форме. Я иголку до Армии в руках не держал, а требуют, чтобы было ровно, красиво и чисто. Дело в том, что к вечеру подшива от наших тренировок была вся грязной и потной. Надо было сначала ее простирать и высу-шить.  Да и сами мы были не чище, мылись не каждый день и то очень быстро. На такое количество людей воды не наберешься, а с ней здесь проблема. К тому же  до такой степени жесткая, что даже наши короткие волосы стоят «дыбом».  Лучше  в таком случае быть совсем лысым.
     Об этом особая история. Нам провели показательную экзекуцию,  что ждет если не выполнять норму стрижки волос. С полигона прибыли  «старослужащие», все грязные, оборванные, злые. Двое из них, как на грех, не успели вовремя подстричься и дорого по-платились за это. До сих пор не верится, что это было на самом деле. На парней одели костюмы по химической защите от поражения и в сорокоградусную жару с респираторами на лице заставили бегать до тех пор,  пока они не упали без сознания. Затем стары-ми, тупыми машинками, буквально вырывая волосы с корнем, остригли. Все это на глазах у новобранцев. Мы были в ступоре. Ведь кто-то из нас даже мечтал служить Отечеству, защищать своих родных, а оказались сами совершенно беззащитными перед произволом полупьяных офицеров. Эти офицеры, оказавшиеся заложниками в столь удаленных от цивилизации уголках России,  развлекались по - солдафонски  как  могли, насколько   хватало фантазии. При этом теряли и офицерскую честь и авторитет. Солдаты в ответ учились приспосабливаться и изворачиваться.  Не хотелось получать зуботычины,  бегать дополнительные километры, мыть пол в казарме, бегать по жаре в противогазах. Прапорщик Едвали – юркий проныра, с синюшным от запоев носом всегда вертелся под ногами с деловито-глупым видом и за всеми подмечал.
      Мне повезло в том, что мы крепко держались вчетвером. Один раз показав, что мы крепки, отбили все поползновения со стороны. К тому же мы с Коляном  настолько  ока-зались похожи, что все посчитали нас братьями и держались поодаль.  К тому же молодые офицеры были нашими земляками, а это видимо вдали от дома тоже что-то значит. Пока все нравилось. Хоть я и не занимался спортом, был легог на подъем.  Тяжеленькие ребята буквально стонали от таких  непривычных  нагрузок. Они проклинали все на свете. Угнетала не  столько усталость, сколько  насмешки других парней. В мужском коллективе  показывать слабость недопустимо. Особенно страдали те, у кого дома остались жены и дети. Возраст их в счет никто не брал, а им за это было обидно.
     Хуже пробежек была  никчемная работа. Я  слышал о том, что перед комиссией могут солдат заставить красить траву в зеленый цвет. Нас заставляли обтесывать камни и укладывать бордюр вдоль дороги, где мы ежедневно бегали, расширяли ее, то снова сужали. И все это под палящими солнечными лучами в тяжеленных берцах. Так и хотелось напевать: «Чужие сапоги натерли ноги…». Зато форма на пять размеров больше  болтается как на огородном чучеле и мешает работать. Хочется спросить, каких амбалов они ждут в  армейские ряды, или думают,  солдаты «дорастут» до  таких гигантских размеров. При их то кормежке!?


Гл. 7 Присяга
      Двадцать пятого мая нас  посадили в «паровоз», а сегодня десятого июня Присяга.  Мы с ребятами ждали этот день, пытались представить,  как это будет. Ведь затем должны были произойти какие-то изменения в нашей жизни.
Однообразные  до отупения дни сливались в один нескончаемый день. Я удивлялся  тому, как мог на гражданке  сидеть весь день за компом, а сейчас забыл про него и даже нисколько не тянет. От усталости одно желание – упасть на кровать и вытянуть ноги, на которые и смотреть уже страшно. Кровяные мозоли  полопались, на их месте образовалась твердая корка. Можно постучать пятка о пятку  с таким стуком,  словно это обыкновенные деревяшки. Портянки наматывать  так и не научился, а носки через пару дней превращались  в лохмотья и оттого еще больше натирали ноги.
    А  сегодня Присяга. Построились перед обшарпаной стеной казармы, внимательно наблюдаем.  Из помещения вытащили  не лучшего вида стол, кто-то спешно принес какие-то бумаги. Нас выровняли по струнке и началось…
Что-то невнятно и долго читал по бумажке офицер. В строю было тихо, но как-то не дохо-дил смысл  произносимого текста. Затем двоим солдатам доверили подписаться под ли-сточками и всем торжественно объявили, что мы теперь молодые бойцы, нам доверено охранять рубежи Отечества, и что сегодня мы можем отдыхать. Последние слова мне и всем остальным понравились больше всего. Давненько уже не отдыхали.
     Отдохнуть нам пришлось три дня. Хотя отдыхом назвать это было трудно. Нас начали готовить к отправке на полигон. Выдавали одежду, сухой паек. Дали по полкилограмма карамелек. На гражданке я конфеты даже шоколадные почти не ел, а тут с таким удо-вольствием приложился, что сам себе удивился. Вот что значит вдали от родного дома.  При сборах столкнулся с еще одной проблемой – вещи и продукты никак не хотели по-мещаться в вещмешок.  Оказалось, что и это надо уметь делать. Пришлось немало пово-зиться, чтобы все вошло, да еще и спину не давило.
     Четырнадцатое июня, сижу на вещмешке, жду,  когда отправят в Читу. Ребята говорят, что двое суток езды. Звоню маме, чтобы не теряла, вдруг связи не будет.
     Наконец  дождались «паровоза», залегаю на верхнюю полку, Колян  напротив. Чув-ствую себя свободным и независимым, словно еду отдыхать к морю. Можно закрыть глаза и помечтать под стук колес  совсем о другой жизни. Главное не думать о том, что нас ждет через пару дней.
     А ждали нас на станции «Уралы» с тентом и жесткими  скамейками, в которые мы быстро запрыгнули и поехали в новую неизвестную жизнь за двести километров от Читы.
 

Гл.8 Полигон
    Привезли нас палаточный лагерь, о котором рассказывали старослужащие. Все равно увиденное  своими глазами никак не соответствовало моим представлениям. Расселили по палаткам. Не тем «пионерским» четырехместным, а огромным сооружениям на двадцать шесть мест.  Есть кухня, коптерка, три стола, две печки. Спим на двуярусных  деревянных  шконках.  После учебки окунулись совершенно в другую жизнь. Узнал новое слово – такелажник.  Это у нас такая профессия – дешевый раб по перетаскиванию тяжелых грузов.
Строевая,  пробежки и прочие занятия отменяются по полной. Началась трудовая жизнь.
До места «службы» - работы едем на «Уралах». Сюда же подъезжают «Камазы» груженные  снарядами, накопленными за долгие годы холодной войны.
В нашей группе девять человек, нужно разгрузить девять машин. Ящики тяжелые, по сто-двести килограммов. Переносим их в огромную яму, можно сказать карьер, глубиной до двадцати метров. Из-за постоянных взрывов она углубилась до артезианской воды.  Тас-каем и укладываем порой из последних сил. Ноги перестали потеть и гнить,  так как нет строевой и не жарко.  Зато руки, можно сказать  - рук нет. Мозоли полопались и превра-тились в кровавые подтеки. Рабочих перчаток хватает только на один день работы. По-просил родных, чтобы выслали посылкой несколько пар. Некоторые  парни ноют и тихонько украдкой  скулят. Мне тоже несладко, ведь кроме компьютерной мышки, ложки и стакана с чаем, ничего тяжелее в руках не держал. А тут такие неподъемные ящики. Гнемся под тяжестью, как тополек под ветром, а деваться некуда. Еще плохо, что рост у всех разный, приходится приноравливаться для удобства. Когда все уложено, отходим на безопасное расстояние.  Саперы подрывают. Происходит сильный взрыв,  огромный «гриб» из дыма и огня поднимается над землей. Взрывная волна такой силы, что приезжая в лагерь, обнаруживаем, что в палатке все перевернуто. Привыкнуть к такому невозможно, каждый раз, как завороженные,  наблюдаем за  смертоносной тучей. Вокруг мертвая зона, в воздухе стоит пыль, которая не успевает осесть на землю за сутки. Эта пыль попадает в глаза, которые гноятся и слипаются от конъюнктивита, в  горло и легкие – появляется  удушающий кашель. Кожа на открытых местах сохнет и шелушится. А вода красная от ржавчины  только ухудшает все, что можно еще ухудшить.
       Увозят нас с полигона очень поздно,  иногда в лагерь приезжаем после десяти часов. Едва успеваем помыться, ужинаем и спать. Дни проходят очень быстро, а ночь кажется такой короткой, что выспаться просто невозможно. Вернее от усталости не успеваем отдохнуть. Да и кормят совсем не по труду.
В обед на полигон приезжает походная кухня. Такую кашу – гречка на дне котелка, а сверху серая жижа, навряд ли кто стал  есть на гражданке. Сам удивляюсь, как она в рот лезла. Спасались тем, что были деньги и магазин на территории лагеря. Покупали самое необходимое и заваривали пакеты быстрого приготовления. «Улиткам» (кто не умел по-стоять за себя) приходилось труднее. У них все отбирали, приходилось терпеть унижения и жить в проголодь.  С одной стороны их было жалко, с другой – каждый выживал,  как мог. Некоторые не выдерживали  и принимали даже попытку к самоубийству.

     После ужасной, изнуряющей жары резко похолодало, пошел непрерывный дождь. В мокром бушлате,  и сырых берцах весь день шлепали по грязи и таскали ящики, выполняя свою норму. За ночь вещи не успевали высохнуть, приходилось одевать их сырыми. В палатке чуть не круглые сутки дневальные  топили две печки, но все равно было сыро и холодно. А ведь еще только начало августа.
         Одна радость была среди мокрых беспросветных, трудовых будней – выходные. Суббота и воскресенье – два дня без взрывов. Обустраиваем свою палатку, готовимся к холодам, настилаем деревянные полы, утепляем окна.
А с утра нас выстроили  всех и заставили наблюдать, как в Армии «наводят» порядок. Полковник, приехавший с проверкой, второй день бегает по территории и кричит на всех офицеров в присутствии солдат: «Почему в строю только половина, должно быть девятьсот человек. Почему такие все дохлые!?  Чем вы их кормите? Снова все разворовываете!?»  Нас этот спектакль мало веселил. Нас нарядили,  как на парад в новую форму, которая тоже была не по размеру и висела на нас. Наверное, со стороны мы выглядели очень комично, но было совсем не прикольно.    

Гл.10 Лазарет
   
                Резкие перепады температуры довели уже меня до температуры, но стараюсь не признаваться. К тунеядцам и симулянтам отношение очень уж жестокое. На территории стоит старый «Камаз», на нем будка  один метр на один, высота два  – «Автозек» - стеклянная будка.  Если кто не хотел работать, сажали в эту будку на сутки и на жаре и в холод, не кормили, даже  по нужде не выпускали.  И все это на глазах всех. Я не желал терпеть такое издевательство и унижение, поэтому терпел до последнего, пока температура не поднялась до критической.                Обострилась аллергия, высыпания на руках совсем не проходят.  В локтевом сгибе кожа слазит кусками. Врач  сердится на то, что меня призвали. Меняет бинты, при этом сди-рает весь верхний слой пораженной кожи. Отправляет меня в ближайший госпиталь. От-говариваюсь,  как могу. Сам удивляюсь, что не хочу вернуться домой, мне понравилось служить, хочу получить настоящий военник, а не быть комиссованным «козлом».  От работы меня освободили, назначили  старшим над дневальными. Тру им мыло по три кус-ка на день и рассыпаю по всей палатке. Парни трут, а я слежу за качеством исполнения. Мне нравиться командовать. В нашей палатке нет «стариков», поэтому нас с Коляном  ставят за старших. Валяюсь на топчане, звоню своим родным, а то могу и поспать. Так можно и не один год служить. Только врач  решил избавиться от меня и отправил в «лазарет». Там меня долго осматривали такого длинного и худого. За месяц на полигоне я похудел на четырнадцать килограммов. Был семьдесят пять, стал шестьдесят один. Осматривая руки, удивлялись, как могли вообще меня призвать с такой аллергией. Начали интенсивно лечить, ставить уколы, проводить физиотерапию и прочее.
       В палате нас всего трое, но она маленькая как клетка. Порядки очень строгие: по палате не ходить,  в окна не выглядывать, в коридор не выходить, а то могут выгнать из госпиталя. Вот это точно – лежать,  так лежать. Хорошо еще телефон есть, звоню род-ственникам и сижу в «Аське». Со мной вместе в госпиталь отправили  парня с ожогами. Он прослужил уже восемь месяцев, и вдруг при неосторожном обращении с бензином, произошло возгорание. Он получил обширные ожоги: половину лица, шею, тело. Я видел,  как ему делали перевязку, гноящуюся кожу срывали вместе с бинтами. Мне казалось, что это происходит со мной. Мне тоже срывали бинты, но что мои раны по сравнению с его поражением. Долго ему придется лечиться и трудно предсказать последствия. Не было бы такого тяжелого состояния, если бы его во-время отправили  лечиться. На нашем объекте не должны были служить молодые призывники, это дело контрактников. Скрывая случившееся, довели солдата до такого тяжелого состояния.
     Сегодня одного  больного выписали за нарушение режима – выглядывал в окно. Вот и лежим как бревна, вспоминаем, что в казарме тоже нельзя было  подходить  к окнам. Объясняли таким образом – вы подошли к окну и вдруг вас «снимет» снайпер. Так ведь можно привыкнуть и потом до старости окон бояться. Здесь хуже,  чем в режимном за-ведении. Все строго по форме. Выкрикивают  фамилию,  и я иду в процедурную, затем строго обратно.   По коридору ходить нельзя  - сразу обратно в палату.  Руки уже неплохо заживают. Думал, что меня отправят обратно на полигон, но не тут–то было.  Врачи решили провести дополнительное обследование. Очень их не устраивал мой малый вес. Сегодня заставили глотать эндоскоп. Скажу, что занятие не из приятных.  Внутрь  еще кое-как протолкнули, а вот обратно  лучше не вспоминать. Аппетит отбили напрочь на весь день. Каждый пережеванный  кусок пищи так и просится назад.
     Развлечение как всегда одно – звоню родным и думаю. Я наверное за всю жизнь так много и напряженно не думал.  Особенно меня удивляло, как так быстро, всего за два месяца, прошел все этапы службы: комиссия, проводины, учебка, полигон, госпиталь. Осталось два варианта, либо комиссуют, либо дослужу с горем пополам.  Ночью сплю очень плохо, снится полигон, снаряды разных калибров и срока давности. Даже чувствуется их тяжесть и холод металла в руках. Днем, наоборот, кажется, что все это происходило не со мной, и не верится, что снова вернусь в этот Ад. Особенно всех молодых солдат впечатлял карьер, растущий в ширину и глубину  от каждого очередного взрыва. Бедная Земля – матушка! За что ей такие страдания? Десятками лет копили смерть, а теперь рвут и сотрясают планету.

Наконец-то меня выписали их госпиталя, но при этом написали огромную выписку и предупредили, если начнется все сначала, меня сразу отправят в Читу и вернее всего на комиссию. В лагере ждала неожиданная и неприятная новость,  от которой я в «трансе». Дело в том, что пришел запрос на пятерых солдат.  Их выбрали методом «тык» и в это число попал Колян. За это время мы словно срослись с ним. Я всегда чувствовал  крепкое плечо друга. Трудно представить, что я останусь без него. Время отбоя, лежу,  не смыкая глаз. Коля собирает вещи и тоже не в лучшем  настроении. Похоже, что его отправят в тот же город, где я лежал в лазарете. Такое состояние, что хочется всех порвать «как тузик грелку». Раньше даже не подозревал, что так тяжело расставаться с другом. Мы настолько «срослись» с ним и привыкли отбиваться от всех неприятностей, что трудно даже представить,  как буду без него.    С Коляном простились, не ведая встретимся еще или нет до конца службы. Догов
       08.08.12г.
    Ко всем неприятностям добавился холод.  Погода резко поменялась.  Сильный ветер налетал порывами со всех сторон и проникал даже под бушлат, который был на шесть размеров больше и надувался как воздушный шар. Моросящий, леденящий дождь попадал за оттопыренный воротник и стекал под майку. Ноги, кажется, примерзали к земле вместе с бутсами. Было очень странно мерзнуть даже в бушлате  в начале августа. Привезли нас на полигон, а из машины выйти нельзя – дождь не прекращается. При такой мерзкой погоде все пацаны притихли, даже смеяться и прикалываться лень. Сидим в кузове Камаза, дремлем. Тем более, что ночью почти не спал, думал о том, как быть теперь без Коляна.
    Сквозь полудрему думаю о том, как будем месить грязь, таская  тяжелые ящики по скользкой, прилипающей к подошве глине, когда прекратится дождь. Да, пусть лучше  стоит жара, чем такое месиво из холода и грязи.
Едва прекратился дождь, пришлось спрыгнуть с машины и заняться «испытанием чувств». Скользя по грязи, казалось, сами цепляемся  за ящики со снарядами и держимся за них, чтобы не упасть.  А упасть нельзя, можно и под ящиком оказаться. Вечером мокрые,  грязные и голодные  возвратились в лагерь. Уставшие до невозможности и едва живые.


09.10.12г.
После вчерашнего «трудового подвига» у меня поднялась температура. Очень не хотелось идти в медсанчасть, но температура поднималась все выше, и я понял, что работник никакой.  Видимо здорово продуло в машине. Намерзлись,  пока ждали, когда все соберутся, да и окна  в фургоне всегда открытые. С большой неохотой отправился  в медсанчасть. Погода не улучшилась, дождь холодный накрапывал и  порывы ветра проникали через все щели в казарме и в одежде.
    В коридоре медсанчасти было несколько парней. Я прислонился к стене и задремал. Какой-то шум вывел меня из полусонного состояния. Санитары спешно побежали мимо нас с двумя носилками. Через некоторое время также  торопясь пронесли на них солдат. Я успел разглядеть, что один из них хорошо знакомый. Хотя узнать было довольно трудно. У одного оторванная рука вместе с рукавом, одежда сплошные лохмотья в крови. У второго нет половины черепа и лица – сплошное месиво. Стало жутко от увиденного, и даже закрыв  глаза,  было еще хуже – все виделось ясно и отчетливо. Если эти ребята и выживут, то  конкретно останутся  калеками. Самое страшное, что все это случается постоянно. Приезжаем на второй день на место взрыва, а там могут быть разбросанные  по округе неразорвавшиеся  боеголовки. Так получилось и с этими парнями. Один из них нашел такую  и понес показывать  другу. В результате глупости одного, пострадали двое, а могло быть жертв гораздо больше.  И это случается постоянно, только привыкнуть к этому невозможно – ведь не война все-таки.
       Долго пришлось ждать, пока врачи отправляли  этих парней и принялись принимать нас. Со мной разговор был короткий – я им уже порядком надоел со своими болячками,  сразу выписали направление в Читу.




Гл.11  Снова «лазарет»
   10.08.12г.
Снова госпиталь. Только на этот раз в Чите. Температура высокая, горло болит, сильный кашель. Посмотрел врач, определил новый диагноз – ангина, и определил в инфекционное отделение. Дали две таблетки от температуры и пока все. Стало чуть легче, но посто-янный кашель выводит из себя. Огляделся,  маленькой палате – боксе  шесть человек. Все койки заняты, но сил знакомиться совсем нет.  Погрузился в полусонное состояние. Спать мешает сильный кашель. Даже курить уже бросил, а все равно болею.  Пробыл в лагере  меньше  двух недель и вот меня с неподдельной радостью вместе со всеми выписками и историями болезней, отправляют на больничную койку.
       Может отъезд Коляна так расстроил меня и вывел из строя. Без него стало плохо и пропало всякое желание что-либо делать. Однообразие тоже угнетает. Каждый день одно и то же: дорога – разгрузка – обед – обратная дорога – ужин и с усталости  сон «без задних ног». По выходным уборка палатки и территории. Накапливается полное отупение и безразличие.
      Пролежал три дня без всякого лечения. Привезли меня в выходные и врачи видимо хорошо отдыхают, даже назначения лекарства  сделать некому.
Через три дня, наконец-то, меня посмотрел дерматолог. Долго рассматривал мои руки с рубцами.   Поинтересовался, почему я не стоял на учете. Попытался объяснить ему, что у нас в семье это наследственное – даже старшего брата не призывали в Армию. Мать знала,  чем лечить, поэтому осложнений не было.  Молодой врач взял какую-то медицинскую книгу и долго там что-то читал, бормоча  себе под нос, поддакивая и поглядывая на мои руки.  У меня сложилось впечатление, что он такой же дерматолог, как я космонавт. Затем удовлетворенно сообщил мне, что переводит меня на третий этаж в отделение дерматологии и там хорошенько обследуют. При этом  разве они лечат.
В одном был уверен, что расставание с другом выбило меня из «колеи». К тому же зуб мудрости растет. Да и вообще не хочу заморачиваться по этому поводу – пусть врачи ду-мают, изучают симптомы и ставят диагноз. Не хочется думать о чем-то  плохом,  но факты – вещь упрямая – у меня отец умер от туберкулеза. Сообщу об этом врачам, вдруг что-то серьезное со мной.
16.08.12г.
Все еще лежу в инфекционном отделении. Лечить ничем не лечат. В дерматологию не переводят, видимо мест нет. Пообещали, что переведут только через пять дней. Получа-ется, что я проведу в изоляции от внешнего мира в боксе двенадцать дней. А так как для инфекционного отделения  никакого интереса не представляю,  и лечить меня не надо, признали практически здоровым и поставили в наряд.  Выполняю почетную роль санитара: мою в палатах, разношу градусники, ухаживаю за тяжелыми больными.  Некоторых ребят привозят в бессознательном состоянии. Они в  бреду что-то кричат, тяжело очень дышат. Я из-за  этого не могу спать, становится страшно за них. Ведь  до Армии  ни разу не лежал в больницу, и тут оказаться в таком кошмаре.  Больше всего поражает отношение персонала. Они настолько привычно и равнодушно воспринимают чужую боль, что дозваться их порой невозможно. Надоело все до чертиков, в смысле больница. Служить бы рад, а вот лежать по лазаретам – об этом и не мечтал.
       Двадцать первого будет ровно три месяца моей службы, из них половина в лазарете.
      Созвонился с Коляном, его отправили в часть, где служат бывшие заключенные. Можно сказать, что он «попал». Пока я валялся в лазарете, всю нашу палатку уже раскидали. Самое страшное, что уже десять парней отправили с шизофренией. Мы сначала удивлялись и не верили, что такое возможно. Думали, что парни представляются. Было страшно и противно смотреть на неестественно вытаращенные глаза и слюнявые губы. Потом стало не до смеха.
Оказалось, что  от насмешек  солдат и насилия  офицеров «срывало крышу» у слабо-нервных. Да,  российская Армия это не «школа жизни», а «школа выживания». Это тебе не реалити-шоу «Последний герой». Здесь испытания по жестче  и без подстраховки – не каждый выдержит.
     Отбой. Лежу, тщетно стараюсь заснуть, но никак не спится – очень хочется есть. Какой сон придет на голодный желудок!? Завтрак в восемь часов, обед в час дня, а ужин в шесть вечера. Сейчас уже одиннадцать часов. Никогда дома не думал о еде с таким же-ланием, хоть кормят здесь лучше,  чем на полигоне, но я все равно худею. Стал уже шестьдесят один килограмм. Даже не верится, что три месяца назад был семьдесят пять. И зачем меня перед Армией брат откармливал?  Может и не призвали бы с малым весом. С другой стороны, нисколько не жалею – за такое короткое время столько много новых впечатлений, ощущений. А лазарет «достал»! Сколько можно лежать, как бревно? Нет даже мало-мальского толку.  Никаких признаков цивилизации. Уже настолько отвык от компа, что даже не тянет. Зато надоело бриться. К этому здесь относятся строго, чтобы никакой поросли не было. У меня, как назло, борода не очень, а усы растут быстро и очень черные. Самому смешно – длинный, худой,  как шпала и усатый.
    Сегодня уже понедельник. Никто меня ни смотрит, не лечит – про меня просто забыли. После завтрака подошел к майору, спросил, сколько я еще здесь буду находиться. Женщина – врач посмотрела удивленно на меня и спросила, кто я такой. Похоже, что мы для них все на одно лицо и «заморачиваться» по каждому  больному солдату им совсем не хочется. Назначений до сих пор нет, лекарств не дают, аллергия проходит.  Буду ждать завтрешнего дня. Может в дерматологию переведут, а может и обратно в часть отправят.  Температуры уже нет, ем хорошо, но все равно продолжаю худеть. Это меня беспокоит самого больше всего.
    В нашей палате тесно, как в камере. Между деревянными палатами узенькие проходы, так как поставили дополнительные.  Сегодня поступили шесть новых тяжелых  солдат с температурой. Стал полный комплект четырнадцать человек. Мне бы тут совсем делать нечего, но  никуда  не деться. Парни поступают даже с ветряной оспой. Хорошо, что я в детстве этим недугом переболел, а то ходил бы здесь, измазанный зеленкой.
Каждый вечер, как в части проводят  досмотр тела, чтобы не было ни одной царапинки и ни одного синяка. Если, что заметят надо писать объяснительную. А то, что в этой «душе-губке»  может «крышу снести» никого не интересует. Ведь даже с постели подниматься нельзя – никогда в жизни еще столько не лежал без перерыва – можно в книгу рекордов Гиннесса занести.

Гл.12 Дерматология
21.08.12г.
    Наконец –  то перевели в дерматологию в этом же здании на третьем этаже.  Обрадо-вался даже такой мелочи – можно ходить по палате и смотреть в окно на огромную тер-риторию госпиталя. Тем более, что с высоты обзор хороший и чувствуешь хоть немного связь с внешним миром. В палате одиннадцать парней. Снова надо привыкать к новым людям, а так не хочется. Думал, что хоть здесь что-нибудь прояснится, но не тут-то было.  Оказалось, что дерматолог отправил меня сюда, а сам ушел  на больничный. Эта новость привела меня в полное недоумение. Медсестры тоже ничего вразумительного объяснить мне не могут. Уж лучше бы отправили на полигон. Там время хоть идет быстро, не успеваешь глазом моргнуть.  Устал после работы и спишь, как сурок, а тут все бока отлежал и исхудал, как медведь после зимней спячки.
22.08.12г.
      Вчера вечером, наконец-то, появился врач и назначил мне уколы – четыре раза в день. Это через две недели моего пребывания в больнице. Уколы очень болезненные, сразу почувствовал себя больным и понял, что я не в санатории, а в госпитале. Дерматолог все допытывался, почему мать не поставила меня на учет. Как я мог объяснить, что у нас в районе была такая врач-дерматолог, что при воспоминании о ней, волосы на голове и не только встают дыбом. Худющая, неудовлетворенная жизнью, собой и своей профессией женщина, видевшая в каждом сифилитика или больного педикулезом бомжа. Может быть,  общение с такими пациентами  превратили ее в злую и нервную.  Только  общение с ней надолго оставляло неприятное ощущение.
        «Санаторий» мой закончился, за меня взялись по полной программе. Сдаю каждый день разные анализы. Одной крови,  сколько уже взяли.  Думаю, что еще можно взять с «бедного гусара». Безропотно сдаю все, что просят. Врач объяснил, что хотят подготовить все документы на комиссию, но заранее предупредил, что есть две интересные статьи: по первой, если медицинская комиссия пропустила меня по недосмотру – мне положена денежная компенсация в размере двухсот тысяч рублей, по второй – штрафбат, если я намеренно скрыл свою болезнь по какой-либо причине. Я все понял, вернее ничего не понял – осталось дожидаться результатов обследования.
     Сегодня опять отобрали телефоны, но я особо не расстраиваюсь – нам каждый день приносят новые. Имея деньги здесь можно приобрести все, что угодно. А без телефона скучно – одно развлечение поговорить с родными.

31.08.12г.
Вот и лето  прошло – мое армейское лето, которое я и не заметил,  так как большую часть времени провел за больничными стенами. Меня все еще изучают, исследуют как редкий экспонат. Прикрепили какой-то  прибор, фиксирующий работу сердца и записывающий  электрокардиограмму. Надо ходить с ним трое суток. Еще делают электрофорез, проверяют почки и все остальные органы.  Провели УЗИ половых органов, почек, надпочечников. Исследовали всего с головы до пят – все не могут понять, почему такой худой.
    Мне все это до чертиков надоело, но как вспомню, как  грузят груз 200, думаю, что мне может,  повезло, что я валяюсь  на больничной койке. Лучше лежать на скрипучей пру-жине, чем лежать в цинковом гробу.
     Уже третий день хожу с кардиоприбором. Заставили глотать  эндоскоп, чтобы прове-рить желудок. Озабоченные  моей худобой врачи, решили заняться желудком и не ошиблись – состояние хуже некуда, близкое к язве. У меня и до Армии были проблемы, а солдатская пища доконала видимо совсем. Звоню матери и чтобы ее не расстраивать даже не могу рассказать, как я выгляжу на самом деле.  На коже высыпания, глаза гноятся, на шее вздулись лимфатические узлы. Можно сказать «картина маслом», как говорит один киногерой.  Только забываешь о себе, когда видишь на соседних койках  парней с температурой выше сорока. Как только кто-нибудь теряет сознание, прибегает сестра и ставит уколы и капельницы. В остальное время никто нами не интересуется.
    Лежу,  лежу,  лежу. Прибор все еще на мне. Сегодня делали какое-то, не запомнил,  название –  типа «летальное»  обследование. Не понял, меня в космонавты готовят или хотят откормом заняться, чтобы потом  снова в часть отправить. Скоро месяц, как нахо-жусь в госпитале. Ем, лежу, мну бока, а толку нет и нет. Правда,  прибыл на два кило-грамма, теперь уже шестьдесят три.
Мне сообщили, что переведут в другое отделение, так как поступают  свежие тяжело-больные.  Честно надоело переходить из палаты в палату.  Только познакомишься с пар-нями, привыкнешь к ним и снова к другим надо  уходить.


08.09.12г.
У меня «повышение». Перевели в офицерскую палату. Они, видимо, меньше болеют и палату заполняют солдатами. Здесь лежат парни, которые прослужили всего два месяца, поэтому меня снова назначили старшим по палате. Они свеженькие, а я весь проверенный перепроверенный и обследованный. Наконец-то установили, что у меня не работает нормально один сердечный клапан, и потому служить мне было совсем нельзя. К тому же до полного «букета» аллергия и больной желудок. Объяснили, что будут готовить документы на комиссию и на выплату компенсации за причиненный вред здоровью. Как-то обидно стало – уже скоро четыре месяца «служу», должен был сержанта получить.  Все лето «пахал» на полигоне, а теперь отправят домой ни с чем. Очень обидно, ведь я честно хотел отслужить, как положено. Теперь надо готовиться домой.  Думал, что все на этом закончится, так нет - сегодня еще делали рентген позвоночника. Никак не пойму зачем. Сколиоз виден невооруженным глазом. Сколько раз до призыва проверяли и снова по кругу. Они, что решили на мне кандидатскую или докторскую защитить , а ней по-казать каких инвалидов  в Армию призывают.  Врач пояснил, что и по этому поводу будут документы готовить. Спасибо, что хоть психиатров не подключили, хотя и смотрят на меня с недоумением и понять не могут, как я вообще оказался у них.
Я уже на все согласен, потому что находиться здесь уже не могу. В предыдущей палате было веселее, ребята интересные попались, а в этой пятеро и все ни о чем.
   Стал надоедать, отпрашиваться на полигон. Мне  говорят, что только после комиссии и то в часть долго не забирают – не нужны  там неприятности, связанные с  больными солдатами. Могут месяцами держать в лазарете. А так как у меня гастрит, назначили таблетки, снова взяли анализы и пообещали, что дома буду не раньше, чем через месяц. Вот уж действительно «служить бы рад..».

14.09.12г.
Сегодня с утра в госпитале началась суматоха. Мы вначале не могли понять в чем дело, но когда сдвинули в палате койки и занесли еще несколько, стало все понятно. Одновременно поступило сто тяжелобольных солдат. Все с высокой температурой, бредят в полусознательном состоянии. Всем спешно ставят капельницы, чтобы привести хотя бы в сознание. В помещении, не рассчитанном на такое количество людей, уже совершенно нечем дышать, а окна открывать нельзя.  Я, вроде бы как здоровый, нахожусь  среди этого  Ада.  Поневоле задумаешься, почему наше поколение такое хилое?  Может я поздний ребенок и мои родители были уже не так здоровы, но как объяснить такое массовое, повальное нездоровье молодых парней. Почему нет устойчивости к этим везде-сущим микробам. Может  быть,  мало двигаемся, а много сидим за компьютером?
       Я уже всем надоел, как лишний свидетель  всего этого безобразия, но хотя бы при-сматриваю за тяжелыми больными,  и когда надо, вызываю медсестру и помогаю ей.  Наконец пообещали, что комиссия будет  в понедельник, а вот когда в часть или  домой попаду никому не известно.  Один парень в палате говорит, что он однажды уже лежал в этой больнице, так про него забыли и забрали лишь через четыре месяца. Советует, если долго не будут забирать, можно позвонить в Комитет солдатских матерей. Я сообщил об этом родным и попросил приготовить мои штатские вещи – уже руки, ноги просятся домой.
     Сегодня уже семнадцатое сентября. За окном то мелкий дождь, то туман, то какая-то серая морось – солнца совсем нет.  Такое ощущение, что бреду как «ежик в тумане» и не знаю в какую сторону свернуть и где конец этой серой пелене.  Снова не сказали ничего определенного. Понял одно - комиссию снова переносят на среду или четверг. Есть еще одна проблема – врачи не знают,  с каким диагнозом меня комиссовать,  так как у меня целый букет болезней. Лежу и думаю, как я вообще на белом свете жил!? Неужели такой конченый инвалид!? Поневоле  вспомнишь, как комики из ЭКСББ говорят – нет здоровых людей, есть не дообследованные.  Если меня еще здесь продолжат обследовать, то точно сам себя узнавать перестану. А может меня сразу на пенсию по инвалидности оформят? Тут даже не знаешь, что ожидать.
     На днях  из нашей палаты уехал парень,  у которого сложилась ситуация, нарочно не придумаешь. Ему осталось служить до дембеля всего семь дней, и обострился гастрит.  Положили в госпиталь, пролечили, комиссовали через четыре месяца. Получилось, что он прослужил шестнадцать месяцев, а закончил службу со штампом  в военнике, что ко-миссован. В уме не укладывается такое отношение к бесправному солдату.
 19.09.12г.
Надо надолго запомнить эту дату. Сегодня, наконец-то, состоялась медкомиссия.  При-знали негодным к военной службе по трем показателям: сердце, желудок, аллергический дерматит. Поставили крест на моей службе  в Армии. Хоть это утряслось и то хорошо. Теперь осталось ждать, когда заберут  в часть и отправят домой. Очень неприятно осознавать, четыре месяца назад призвали в ряды  доблестной российской Армии здорового парня, а теперь на больничной койке лежит «старичок» с  диагнозом.
23.09.12г.
     Воскресение. Лежу, сижу, стою. Одно развлечение – поговорить с матерью и братьями по телефону. Нашел еще одно занятие – смотрю в окно. Там, правда, мало, что видно – палата на втором этаже. Хорошо видны два дерева, а по ним можно сориентироваться и понять какое время года. Листья на деревьях пожелтели, значит,  осень в разгаре. Солнце ярко светит и ослепляет, значит,  бабье лето.  Все время думаю, как буду дальше существовать? Меня запугали тем, что желудок совсем плохой, что-то  близкое к язве, все внутренние стенки испорченные. Надо соблюдать диету, есть кашу и жидкую протертую пищу. В чем причина? Пива пил не так много, курить тоже бросил. Наверное,  точно Кока-кола весь желудок продырявила. Не случайно по телику показывали,  как она железные банки продырявливает и краску растворяет. Да, если обо всем серьезно думать,  можно с ума сойти. А как не думать, если заняться больше нечем.


28.09.12г.
Наконец-то меня порадовали хоть чуть-чуть. Сообщили, что купили мне билет на «паро-воз», чтобы отправиться на полигон. Наконец-то слезу с больничной койки, а то на себя страшно смотреть – бледный как последний в этом мире аристократ. Худой, как  Кощей – бессмертный. У меня от долгого лежания даже кровь застоялась, не могут взять на ана-лиз. Медсестре приходиться вкалывать шприц и вытягивать нужное количество крови. Сижу, как на иголках, каждая минута тянется, словно вечность, жду, когда придут за мной.
          Наконец-то я лежу на верхней полке и балдею под стук  колес. Это надо же радоваться любому разнообразию, пусть даже плохому, лишь бы не быть запертым в тесных стенах больничной палаты. За окном кромешная темнота, только изредка мутным заревом светятся малочисленные населенные пункты, да горят фонари на редко встречающихся станциях.

Гл.13 Возвращение на полигон

      Снова «родной» полигон. Захожу в палатку  после почти двухмесячного отсутствия. Такое чувство, что никогда не был здесь. Появились совершенно новые парни.  Те, кто были со мной раньше, набросились на меня с расспросами – что и как.  Я упал на свой топчан и потянулся с большим удовольствием. По крайней мере, в окружении знакомых, в разговорах с ними, меньше думаешь о неприятном.
     А неприятности  подстерегают служивых людей на каждом шагу.  Сегодня нас снова потрясло трагическое событие – погиб, приехавший с проверкой офицер – подорвался на неразорвавшемся снаряде. Узнаем – старший лейтенант Роман Шарапов, ему было всего двадцать четыре года. Осталась жена и малолетний сын. Получается, что мы живем на «пороховой бочке». Даже бывалые военные гибнут «по неосторожности», а что говорить о нас - салагах. Со мной вместе комиссовали парня и Екатеринбурга, которому ампутировали пальцы на обеих руках. Не хочется  думать об этом, но никуда не деться от этой жуткой действительности.
     В связи с этими событиями, в лагере работают представители ФСБ. В нашей палатке проводят «шмон» и допросы с пристрастием, потому что один наш «очкарик» вскрыл себе вены.  Все пацаны ведут себя уверенно и равнодушно. Со стороны это выглядит, наверное,  страшно. Поистине царят «волчьи» законы – если не ты унизишь другого, то унизят тебя. Кто показал чуть слабинку, оказывается под таким бесчеловечным  давлением, что остается два выхода: сойти с ума или вскрыть вены. Лично я противен себе, но держусь с сильной половиной. Жалко слабых ребят, но если это на руку офицерам, что могут изменить солдаты.
       Особенно «зверствуют» в соседней седьмой роте. Там много кавказцев и беспредел полнейший. Тащат и продают все, что лежит и плохо и хорошо. Это теплые вещи, телефоны, посылки. Новичков раздевают и разувают полностью, а вещи продают  местным жителям и самим же новобранцам. На вырученные деньги покупают себе спиртное, сигареты и все, что им нужно. Подобное творится и в других ротах, но не в такой степени. Про седьмую роту все знают, только мер никаких не принимают.  Там дембеля еще до конца декабря будут и видимо, хотят домой вернуться «богатенькими». А молодым выдали «белуги» с платяными вшами.
    Самых наглых все-таки привлекают. Троих уже осудили и отправили в штрафбат, двое их сотоварищей ждут своего  наказания.  Больше всего известен «черный дембель». Он сильно избил сослуживца,  того увезли в госпиталь и о дальнейшей судьбе пока ничего неизвестно. Но этому уроду все мало, наглеет с каждым днем. Также продолжает отбирать продукты, сигареты и все, что ему нужно. Утренние поверки на предмет побоев – чистая формальность как была, так и есть.
   Сегодня снова  ЧП – дембеля угнали «Урал» и уехали на нем в неизвестном направле-нии. Что-то они совсем стали «борзеть». Зато нам снова не дают покоя ФСБшники, опра-шивают, заставляют заполнять анкеты. Ищут сопричастных к угону. Все реагируют также  совершенно равнодушно.   На лицах полнейшее равнодушие.  Хочется громко крикнуть: «Достали!», но лучше отмолчаться – меньше проблем будет.
     У меня своих проблем полно. Снова установилась жара, пыль стоит в воздухе, словно туман сухой. Особенно после очередного взрыва наступает пугающая, мертвая тишина – ни пения птиц, ни стрекотания кузнечиков. Я не работаю, а руки все снова осыпало, глаза опухают и гноятся. Уже десятое октября. Мне надо было пятого уже отмечаться в во-енкомате, а я все еще даже выехать не могу. Прихожу в штаб, а там все «синие» и опух-шие, не могут  «врубиться», что от них добиваются. И так каждый день.
  11.10.12г.
Наконец-то сообщили, что документы готовы и отправили с «обозом» до Читы. В военкомате забрал документы, получил проездной на два часа ночи. Весь день бродил по го-роду, хотя  особо интересного  ничего не видел. Созвонился с родственниками, беспокоятся, как у меня с «хавчиком».  Успокоил их, что все нормально, снял деньги с карточки и купил себе продукты в дорогу.  Сижу на вокзале, даже не верится, что совсем скоро заберусь  на верхнюю  полку в плацкартном вагоне и буду под стук колес о том, как встретят меня родные.  Не верю.
 Если в первую дорогу я наблюдал за окном весеннюю природу, то сейчас уже настоящая красавица – осень. Снова проезжая Байкал, поражаюсь его величию. Воспринимаю, все что со мной происходило, как проверку на прочность и выживаемость в этом непростом мире.
Наконец появляются знакомые места. Проезжаю недалеко от своего родного дома,  и не верится, что буквально через час увижу своих родных и окажусь в своей любимой ком-нате.  Поезд тормозит, неужели все позади?! Выпрыгиваю из вагона на платформу, ищу знакомые лица. Никого нет, очень обидно. Взял телефон у попутчика, свой давно разрядился, и позвонил матери. Оказалось, что я не совсем точно указал время  прибытия  - на полчаса позднее. В трубке раздается тревожный голос, они уже два дня не слышали моего  голоса. Одновременно с одной стороны вокзала подъехала сестра, а с другой стороны – мама и братья.  Я снова в кругу родных моих людей, но остается тревога и неверие, что весь кошмар остался где-то далеко – далеко.



Гл.14 Дома

Дома показалось все непривычным.  Моя маленькая комната  тесной и душной. Захотелось сразу же что-нибудь изменить.  Нахлынуло чувство обиды на всех и на все. После пережитого, показалось, что меня не так воспринимают, не  понимают. Я стал другим, а они остались теми же. Как-то все это странно. Стал заметно нервничать. В спокойной, уютной, домашней обстановке за столом с вкусной, любовно приготовленной пищей, передо мной возникали картины прошлого ужаса. Я дома, а сколько парней уже никогда не вернуться в свою семью?  Те, что погибли у меня на глазах? Особенно мучает видениями, произошедшая у меня на глазах, нелепая смерть парня из соседней роты. Во время обеда он получал свою кашу, которую повар накладывал, находясь в кузове «Камаза», а в это время на него наехал и прижал к борту второй «Камаз». Какой-то солдат неумело  выворачивал машину, и,  пятясь назад, въехал в парня.  Треск костей смешался со скри-пом тормозов. Когда машина отъехала, на  землю упало окровавленное месиво из мяса и костей.
Прибыли санитары, быстро сложили в ящик останки, а лопатой собрали сгустки крови с землей и кинули туда же. Мы остолбенели и сидели ,как завороженные с застывшими в руках ложками.  Больше всего поразило, что через некоторое время все  встало на свои места и пошло своим чередом. Это страшно, когда люди привыкают к смерти, становятся равнодушными к чужому горю, думают только о своем выживании. Живут с мыслью, что это может случиться с каждым из них в любое время. Жизнь обесценивается настолько, что человек превращается в  бездушного, жестокого робота. Взять  того же парня из нашей палатки, который вскрыл  себе вены. Он относился к разряду «Улиток». Должен был обслуживать, носить чай, убирать со стола, мыть полы и подобное. Может это очень противно, но сломать этот порядок никто не хочет и не может. Каждый выживает, как может – сильные подавляют слабых.  Над ним издевались изощренно, кто на что способен. Это такое развлечение. Толпа  прикалывается, балдеет, хохочет над своей же глупостью и жестокостью. Доигрались до того, что надели парню на голову большой полевой термос и наблюдали, как он задыхался. Довели  до такого отчаяния, что он не выдержал такого унижения и вскрыл себе вены. Его увезли в госпиталь и все про него забыли.
       Думаю, что в волчьей стае, когда охотятся, действуют совместно. На отдыхе подчи-няются иерархии. Так почему  люди настолько жестоки, что «загрызают» слабого толпой?  Противно и страшно думать, что с тобой могут поступить также, поэтому занимаешь по-зицию  сильных  и подлых  людей.  Только как жить с этим грузом вины, когда понимаешь, что был не прав, а поправить и вернуть ничего уже нельзя.
     Правда за свою наглость и твердую позицию  пришлось получать от офицеров. Один особенно доставал меня за неподчинение и часто бил. Ему очень не нравились мои вы-ходки. Зато я смотрел на него со снисхождением и без обиды. Наши лейтенанты все были очень молодые. Справиться с нами не могли, поэтому от бессилия дрались, используя наше полное бесправие. «Дедовщина»  им только на руку, снимают с себя ответственность. Честно, мне их просто жалко – я уже дома, а они остались еще надолго в том Аду.