Цыгане

Наверное, как и все дети, я задала маме вопрос:
- Мама, а как я появилась на свет?

В каком возрасте это было? Я не помню. Зато запомнила её ответ.

- Ехали в кибитке цыгане. У них было много маленьких детей. Они плакали.
Один ребёнок выпал на дорогу.
Мы его подобрали и воспитали.

Почему я запомнила этот мамин ответ?
Родилась я смуглой и черноглазой с чёрными волосиками.
А Томка, моя  младшая сестра, которой уже нет, родилась белокурой и светлокожей. Её голова была похожа на пушистый одуванчик.

И  мама нас повезла на лето откармливаться к бабушке в деревню где-то за Осой. 

Мы плыли на большом белом пароходе. Тогда я впервые увидела цыган. Несла река Кама этот пароход  в тумане, бережно качала его.
Пахнущий водой  ветер гулял по нижней палубе.

Крутилось медленно  большое колесо где-то внизу, под водой. Огромные лопасти перебирали  речную воду. Несла Кама плоты, которые тянул маленький буксир. Невиданные баржи и  маленькие катера  несла река-труженица. Красные буи поплавками обозначали фарватер.
Проплывали мимо пологие её берега с  безвестными деревушками.
 А вместе со всем этим в памяти моей проплывало детство.

На первой, нижней палубе, было шумно и многолюдно.

Негде присесть. А мы такие чистенькие, принаряженные, стояли кучкой. Мама наказала нам никуда не разбегаться. А сама ушла искать капитана или его помощника. Она была  мамой пяти детей и понимала, что с детьми нельзя спать просто на палубе.

 Мимо нас ходили совсем голые цыганские дети. У них был какой-то особый острый запах. Запах немытого тела и дыма, сырого ветра и свободы.

- Хоть бы они не украли меня, - думалось мне.
 А то буду такой же грязной и лохматой попрошайкой.

Нет, конечно, нет!  Никакой цыганской родовой во мне не было!
Это была  версия, придуманная мамой.

Потом я поняла, что пошла в папину породу. Породу скуластых и черноглазых. Ведь фамилия его была Жуков. Вероятнее всего, она произошла от прозвища Жук. А детей этого чёрного прапрадеда Жука называли жуковыми. Так рождались фамилии.

Но к цыганам всегда испытывала любопытство.
Как они пляшут!
Какие у них  тоскливые рыдающие песни!
Потом я полюбила всей душой пение Николая Сличенко, потом - Будулая в фильме «Будулай».


Но было и другое, связанное с цыганами.

Когда началась моя семейная жизнь, мы стали жить в одном из уральских сёл.

В это село приехала  цыганская семья. Цыган  с сыновьями подрядился пасти общее стадо. Скотины было много: коровы, телята, овцы и козы. Пастуху ежемесячно платили деньгами и продуктами от каждой семьи.

Раннее утро разрезал хлопающий звук цыганского кнута, подгонявшего стадо.
- Вот ушли пасти, а дома и хлеба нет…, - услышала я слова  идущей впереди меня цыганки.

 А я была по природе отзывчивая. Знала, где живёт цыганская семья, и принесла ей полбуханки хлеба.

 С этого и началось  околдовывание меня.

Цыганка была не молода, суховата и смугла лицом. Она смотрела на меня чёрными жгучими глазами и говорила:

- Я не цыганка, а молдаванка. Знаю про тебя, всё знаю. 
В чужой след ступил твой муж. Не по своей воле идёт.
Мучаешься ты с ним. Пьёт он до беспамятства и руку поднимает на тебя.
Не любишь ты его, не любила и никогда не полюбишь.
 
Никогда никому не рассказывай то, что сейчас увидишь и услышишь!

Она взяла в руки гранёный стакан с водой, накрыла его листом бумаги, а потом  накрыла белым вышитым рушником. Перевернула этот стакан дном вверх.
- Видишь! Вода не бежит! - И она снова жгла меня глазами.

И тут моё сознание каким-то чудом очнулось.

- Вода не бежит по законам физики. Мы это проходили в школе, - говорил мне мой внутренний голос.
 Я вспомнила школьные уроки по физике. И уже скептически относилась ко всему,  сказанному ей. Но молчала.

Цыганка запугала меня. Она даже снилась мне. Я  уже отдала ей сколько-то денег и детскую теплую шапочку. Потом  решила положить этому конец.

Купила в магазине немного дорогих  конфет.  Это  необыкновенные конфеты, которые я потом никогда не видела. На них была белая обёртка с видом красной столицы. А внутри конфеты - водка. И на обёртке написано  «Столичные».

 Я  положила конфеты в гранёный стакан, пошла к дому, в котором жила  приезжая цыганская семья, поставила стакан с конфетами на крыльцо.

 Мысленно пожелала, чтобы никогда больше эта женщина не морочила мне голову. А этими конфетами я откупаюсь от неё.
 И  цыганка  больше не приставала ко мне.

В следующий раз я испытала на себе влияние цыганского гипноза, когда мы уже жили на родине мужа.

Двери моего дома открылись,  и вошла цыганка.
Она попросила попить. А я уже начинала анализировать все её слова и действия.

- Вот уехал твой сын из дома. И большая беда ждёт тебя. Под половицей твоего дома есть чёрный волос…

Как они веками впитали в себя умение разбить материнское сердце!

Да, действительно, мой сын четырнадцатилетним мальчиком уехал учиться в большой город.
И нет там никого, чтобы поддержать его!
И не было телефона, чтобы услышать его голос.

И за триста  километров он от меня.
И в стране будут в это время волнения и танки.
И будет потихоньку забывать меня мой сын.
Чего ещё страшнее?
Он годами не сможет приехать, потому что начнутся девяностые годы.
А я не смогу даже поехать на похороны родителей.
И всё ляжет на плечи моей младшей сестры.

Но ни цыганка, ни я этого ещё не знали!

 И когда опять  на деревенской улице меня догнала молодая цыганка и начала стращать плохим будущим моих детей, я перебила её и уверенно сказала:

- Ты, молодая и красивая, носишь под своим сердцем будущего  сына.
Он родится  здоровым и будет радовать тебя своей улыбкой, своими первыми шагами.
Он  вырастет  и уедет  однажды  на чужую сторону.
А твое сердце будет разрываться от тоски по твоему сыну.
 Как смеешь ты запугивать меня, которая старше тебя и видит дальше?!

У моих детей будет всё хорошо!

И ей нечего было сказать мне.


Лет пятьдесят тому назад сюда пришёл табор и остановился у дороги в сосновом бору. Рядом была речка и на горе родник. В таборе было несколько кибиток. Вожаком  был крепкий пожилой цыган. Его красная рубаха была подпоясана широким поясом. Они кочевали от села к селу. Вечерами разжигали костёр и пели под гитару свои непонятные местным пахарям песни.

А это село было уже крайним. Дорога уводила глубоко в тайгу. Здесь цыгане прожили месяц. Часто вечерами  послушать цыган прибегали деревенские ребятишки. Они сидели в сторонке и наблюдали за чужаками. У них были свои правила. Женщины ели отдельно от мужчин. У каждой семьи была своя кибитка.

 Утром старший давал всем задание. Кто-то шёл в одну деревню, кто-то - в другую.
  Одни должны были принести картошки, а другие - молока. Детей с собой нельзя было брать. Они оставались в таборе под присмотром.

А вечерами  здесь пели песни и плясали.

Из какой-нибудь кибитки шёл к костру цыган и начинал песню.
И все дружно подхватывали её.
И она взлетала в звёздное небо вольной птицей, рыдала, как женщина, о чём-то неведомом и высоком.
И от этой песни схватывало сердечки русских ребятишек, а на глаза наворачивались слёзы.
Но это были, наверное, последние кочевые цыгане….

  Сейчас они подъезжают  изредка на машинах. И не становятся больше табором у речки.

 Но советую не смотреть в глаза им,  гадающим и наговаривающим цыганкам.

Эти женщины впитали  в кровь свою и в сознание своё
шёпот  ночных ветров,
скрип кибитки
и огонь костров,
холодный пепел и горячую любовь к свободе…

фото автора