Деда, а как ехать-то?

Хорошо, что есть на свете летние каникулы, длинные, задорные, веселые и озорные. Хорошо, что есть просторный огород дедушки Коли, его теплицы и баня, сеновал и…

Мы со старшими сёстрами валяемся на сеновале, что расположен над предбанником, вдыхаем аромат свежескошенного и подсушенного сена. Его дядя Володя и дядя Толя, мамины младшие братья, наготовили для зимы. Крупного домашнего скота у дедушки никогда не было или я просто этого уже не помню, а сеновал с пахучим и колючим бледно-жёлтым сеном был всегда. Мы, даже, в школу все брали солому на уроки труда. Так вот, бывало, залезешь по крутой лестнице на сеновал, упадёшь с разбегу в большую пахучую кучу сена после целого дня беготни с речки да на речку и моментально засыпаешь на заранее приготовленных старых одеялах, заботливо приготовленных бабушкой Машей. Мы любили так, втроём с Иринкой и Светкой туда прятаться от малышни, которую наверх пока не пускали. Они стоят, пищат там внизу, плачут, а мы дразним. Дразним, не зная меру, до тех пор, пока разгневанная бабушка не придёт со своим любимым сибирьковым веником и не сгонит нас всех оттуда.

- Мать, чего ты детям играть не даёшь, - слегка рассерженно, но очень спокойно ворчит на бабушку дед, когда она приводит нас, насупленных, в дом и расставляет по углам.
Ирка самая хитрая, старшая, да и бабушка её больше всех любила и ставила в угол в чулане. Там её никто не видел и она могла, даже, не стоять носом в угол, а просто сидеть на старом бабушкином сундуке с «приданым вам, невесты будущие», как она девчонкам старшим говорила или, вообще, в нём вещи старые перебирать. А мы со Светкой, моей родной сестрой, всегда на вид ставились, в зале бабушкиного дома и ни-ни, что бы вышли из угла. Дедушка нас больше любил, подойдёт, бывало, ко мне и пошепчет чего-нибудь на ушко. Успокоит, а как только бабушка из дому в огород выйдет, так и разрешит посидеть на табурете…

- Пойдём-ка, внучек, что я тебе покажу, - дед встаёт с лавочки возле печки. Бросает окурок «козьей ножки» в ведро под рукомойником и берёт свою сучковатую палку.
Протирает очки, нацепляет их на переносицу и берёт меня, стоящего в углу, за руку своей, в морщинах и трещинах, но большой и тёплой ладонью.
- Пойдём, дело у меня к тебе, - спокойно при бабушке говорит и выводит из дома.
Бабушка всё прекрасно понимает, что дед просто меня спасает от наказания. Перечить же главе семьи она не будет, ей достаточно, что Светка стоит в углу на глазах у неё.

А мне того и надо было, я весело беру дедушку за руку и мы выходим во двор огорода. Дед шаркает по тропинке своими растоптанными штиблетами «прощай молодость», палкой просто так, для пущей убедительности тыкает между грядок, якобы помогая себе. Мы идём прямо к бане, к сеновалу. Интересно, что дед задумал? Неужели доверит мне баню топить? Не может быть! Этим занимается только бабушка. Только она умеет хитрую их печку растапливать, да и угарать в ней, заходя первой в семье, умеет только она. Да не об том речь сейчас. Мы приближаемся к бане.
Дед заходит в сени и оттаскивает лестницу от сеновала, начинает разгребать сено под ней. Под ним открывается блестевший когда-то бачок мопеда «Рига-4», покрытый слоем вековой пыли. Сквозь слой пыли просматривается его первозданный цвет – морская волна с оттенком голубизны. Дед дальше разгребает сено и на свет божий появляется руль и бибикалкой, как у квартирного дверного звонка и всё чудо советской техники – двухскоростной мопед, несбыточная мечта любого пацана во дворе. Двухскоростной мопед!

- Вот, внучек, это тебе мой подарок. Хотел на следующий год, весной, на двенадцать лет подарить, да не утерпел. Вдруг не доживу, - и он вытирает мятым носовым платком свои заблестевшие красные глаза.
Мы молча стоим и смотрим на чудо техники двадцатого века, я рад «до соплей» и знаю, что он никогда отсюда не поедет. И одновременно не знаю, что сказать любимому деду. Он прерывает молчание, закончив протирать глаза и толстенные линзы очков:
- Купил давненько, как только ты родился у Надюхи моей. Я же девкам своим обещал, кто первый родит пацана, у него всё будет. Лодку я тебе с вёслами и сетями уже подарил, просмолённую, надолго хватит. Вот пришёл черёд мопеда. Бери и катайся, он новый…

Знал бы мой любимый дед, что я давно уже облазил и «объездил» прямо здесь, под сеновалом, его подарок. Мы однажды приезжали с друзьями к бабушке с ночевой, что бы утром на рыбалку рано встать. Так вот, спали мы на сеновале, и я хвалился пацанам подарку, знал, что это мне. Да только когда мы его «расчехлили» от сена, оказалось, что переднего колеса, руля, проводов и цепей на нём давно уже нет. Остальное проржавело, бак совсем не от него, а какой-то чужой и мятый, как консервная банка после уличного футбола. Дед-то этого только не знал, а папа мне по секрету сказал, что это дедушкин младшенький сынок, Толька, который всего на одиннадцать лет старше меня, запчасти давно стащил и продал…

Я и довольный такому вниманию деда, и расстроенный, что не могу воспользоваться подарком, в сердцах и выпалил:
- Деда, а как на нём ехать-то, он же без колеса и проводов!?
Дедушка не сразу сообразил, что я сказал. Подошёл вплотную к мопеду, медленно нагнулся над ним и увеличенными линзами глазами посмотрел внимательно на то, что осталось от подарка любимому внуку:
- Ах ты, Толька, паразит! Всё стащил, всё продал! – он прекрасно понял, чьих рук это дело и всеми проклятыми словами разразился на младшего сына отборной русской бранью.

Толька был последышем в их семье. Бабушка родила четвёртого ребёнка в сорок восемь лет, его холили и лелеяли, нянчились и носились, как «с ношеной торбой». На тот момент ему, оболтусу и гуляке, было всего двадцать два года и он всего полгода, как вернулся из армии.

Дед, расстроенный, что не удалось преподнести внуку сюрприз, побрел домой. А я плёлся следом, не зная, как его утешить. Когда он остановился около двери маленькой теплицы, я обнял его за пояс и тихо сказал:
- Деда, я очень тебя люблю. Не расстраивайся, я вырасту, заработаю и сам себе куплю такой мопед. И тебя на нём покатаю.
Мы оба стояли и плакали. Каждый думая о своём…

С тех пор прошло почти сорок лет, а я с теплом и добром всегда вспоминаю своего любимого деда Колю, дедушку Николая Дмитриевича Савинова. Давно уже нет в живых его, бабушки. Да и самого оболтуса и моего крёстного отца по семейному совместительству Тольки…

Но, это уже совсем другая история…

А жизнь идёт вперёд и не даёт забыть тех ярких вспышек далёкого и прекрасного детства. Не даёт…

3 мая 2016 года