Сказка про Ера, гадюкина сына

СКАЗКА ПРО ЕРА, ГАДЮКИНА СЫНА

Из легенд и преданий Залупинского района


А моя мёртвая мамка вчера ко мне пришла,
Всё грозила кулаком, называла дураком…

Егор Летов «Про дурачка»

Старый Ер жил у самого края леса, возле мшистого болота, звавшегося в народе Гадючьим. На вид Старый Ер был не так уж и стар – во всяком случае, далеко не дряхл, – но с тех пор, как его провали Старым в селе Отрыжки, так оно к нему и прилипло. Нетрудно догадаться, что за глаза Ера звали не иначе, как Старым Хером, но только за глаза – в глаза не решались. А почему – станет понятным из дальнейшего.
В Отрыжках, как и во всём Залупинском районе, испокон веков верили в нечистую силу и в колдовство, и веру эту не смогли пошатнуть ни страх Божий, ни Советская власть вкупе с электрификацией. Время здесь будто бы замедлило свой ход, утонув, заблудившись, увязнув в здешних озёрах, лесах и болотах. Научно-технический прогресс сюда, бесспорно, доходил, но не произвёл сколько-нибудь заметного разрушительного действия в умах залупинцев. Жители районного центра пользовались Интернетом и мобильной связью, но лечиться ездили в глухие деревни к бабкам и знахарям, ставили домовому блюдечко с молоком и сглаза опасались куда сильнее, чем птичьего гриппа и радионуклидов. А потому едва ли нашёлся бы в районе хоть один человек – за исключением, конечно, приезжих, - который всерьёз бы усомнился в существовании леших, упырей и прочих сверхъестественных созданий.
Известно, что боги живут лишь до тех пор, пока в них верят. Кода же верить в них перестают, они не то, чтобы умирают – скорее, впадают в анабиоз. Духи различного рода – чистые, нечистые и те, что так на так, серединка на половинку, - они повыносливей будут, но при дефиците веры тоже хиреют. Залупинские русалки, водяные и кикиморы, как и другие их сосёстры и собратья, от голодухи не страдали и вовсю резвились в омутах и на ветвях и день, и ночь напропалую. И оттого людям заезжим, с местной нечистью незнакомым, совать, очертя голову, в лес было небезопасно. Рассказывали о каком-то залётном москвиче, который поутру отправился за грибочками, а два месяца спустя вышел из тайги в окрестностях Уссурийска. Правда то была или нет – неизвестно, но в Отрыжках и не такое могло случиться.
Так то нечему удивляться, что на столь благодатной, обильно удобренной верой почве, расцветало махровым цветом всевозможное колдовство…

Среди отрыжкинцев Старый Ер слыл чем-то средним между колдуном и лешим. Был он худощав, невысок, волосат, бородат и немного плешив. Зимой и летом Ер ходил в одно и той же волчьей куртке мехом наружу, кирзовых сапогах и бурой фетровой шляпе такого же неопределимого возраста, как и её владелец. Время от времени лечил он людей и скотину: людей, по большей части – мухоморами и гадючьим ядом, а скотину – наговорами и болотной водой, и гонорары брал предпочтительно самогоном и табаком. В остальное же время Старый Ер  промышлял охотой и рыбной ловлей, летом собирал грибы, бруснику, клюкву, бил кедровую шишку и продавал дары природы в Отрыжках или на трассе, а то и отвозил с оказией на рынок в Залупинск. Иногда, очень не часто, он проводил охотников и рыбаков на заповедные, одному ему известные места, но водил лишь проверенных, заведомо не жадных и не пакостных. Что любопытно, но совсем не удивительно, никто из тех, кто после пытался отыскать эти места самостоятельно, без помощи Ера, сделать этого ни в какую не мог.
Старый Ер был сыном Елдохи, известной отрыжкинской ведьмы. Слово «ведьма» в тех краях всегда употреблялось в первоначальном значении – «ведающая, «знающая», без какого-либо негативного оттенка, но Елдоха являлась ведьмой во всех отношениях. Добрую сотню лет она пользовала народ от душевных и телесных хворей, не беря при этом никакой платы, кроме добровольных пожертвований. Но Елдоха была старухой вздорной и зловредной, могла ни с того, ни с сего на что-нибудь обидеться, хотя бы на несоблюдение её знахарских предписаний, и с обиды напустить такую порчу, что болезнь по сравнению с нею казалась лёгким насморком в сравнении с сифилисом. Поэтому селяне предпочитали с мелкими хворями справляться сами, а к Елдохе обращались только в самых крайних случаях. Ещё ходили слухи, что по ночам Елдоха, обернувшись гадюкой, высасывала молоко у коров и кормящих баб. Но слухи эти так и  оставались слухами, поскольку не находилось охотников выслеживать ночью ведьму-гадюку, и единственным косвенным доказательством Елдохиного молококрадства служило то, что в человеческом облике Елдоха питала большую слабость к коровьему молоку.
Нетрудно догадаться, что ведьминого сына в селе сторонились не только ребятишки, но и взрослые. Маленький Ер рос парнишкой отзывчивым и всегда был рад помочь кому-нибудь своим ребячьим колдовством: взрослым – отыскать потерянную вещь, ребятне – исправить в дневнике двойку на пятёрку, да так, что упырь зуба не подточит. Но просили его поколдовать, как и Елдоху, лишь в случае крайней нужды, а мать, прознав об этом, каждый раз хлестала Ера по лицу сортирным веником, и это было очень обидно. К одиночеству Ер привык быстро, а когда подрос, и вовсе ушёл от сварливой матери и недоверчивых односельчан в лес, где с помощью немудрёной волшбы построил себе избушку. Правда, не то от какого-то изъяна в волшбе, не то из-за недостатка строительных навыков избушка получилась неказистой и кособокой, но на бок, всё же, не заваливалась, а это было главное.
В те годы Ер, хоть и оброс в лесу дикой шерстью, полностью связей с миром ещё не порвал и даже ходил по субботам в село на танцы. Сам он не танцевал, только сидел в углу, пил брагу да глазел на пляшущих девок. Вряд ли бы кому поверилось, что какой-нибудь из девушек может приглянуться ведьмин сын, лесной отшельник, полулеший, но, тем не менее, чудо случилось. Влюбилась в него по уши светловолосая красавица Зоряна. Хотя, если вдуматься, этого можно было ожидать. Красавица была немного не от мира сего – не то, чтобы помешанная, а просто задумчивая, мечтательная сверх меры. Да и отцом ей был заезжий странный человек – и в том смысле странный, что со странностями, и в том, что странствовал, а потому в Отрыжках надолго не задержался, даром что Зорькина мать ещё долго по нему вздыхала.
Тут селяне стали подмечать, что и Ер на Зоряну тоже по-особому посматривал, не так, как на других. Подивились, да и призадумались – не напустил ли колдун потихоньку какого приворотного туману? Но открыто на этот счёт высказываться поостереглись – кто знает, чего от ведьмовского да лешачьего отродья ожидать. Что Елдоха – колдунья, про то, понятное дело, знали все, но кое-кто ещё и предполагал, что отцом Ера был самый настоящий, взаправдашний лешак, а с лешаками шутки плохи.
Вот так и ушла по весне Зоряна к Еру в лесную избушку. Тётка Фаина, Зорькина мать, поохала, конечно, попричитала, но что уж тут поделаешь? Вся в неё уродилась дочка, такая же необузданная в любви. И то уже хорошо, что к какому-никакому, а всё же к мужику ушла, не пыталась, как мать, словить ветра в поле в подол. Смирилась, стало быть, тётка Фаина, а вот Елдоха – нет. Какое ей было до этого дело, и с чего она так взбеленилась – неведомо. Известно, что бабья душа – потёмки, а уж душа ведьмы-оборотня, змеи подколодной, и вовсе – колодезь пустой, бездонный, со скользкими замшелыми стенками. Вздумаешь заглянуть в эту затхлую тьму, перевесишься через край, да так вниз и ухнешь, обратно уже не выберешься.
То ли позавидовала Елдоха незаслуженному сыновнему счастью, то ли надеялась так ил иначе вернуть Ера в дом, но возненавидела она невестку люто и вознамерилась извести. Обычно для Елдохи это было делом плёвым, всё равно что котёнка утопить, но и Ер был непрост. Пол-леса, полболота он оплёл защитными заклятьями, на избу семь колдовских печатей положил, да и леший ему помогал. Целый год впустую кружила Елдоха вокруг да около – и гадюкой шуршала в траве, и сквозняком просачивалась в дом, и всякий раз, несолоно хлебавши, убралась восвояси. И тогда Елдоха решилась прибегнуть к надёжному, но очень опасному средству – вызвала ледяную Морену, напустила её на Зорьку, и заледенила Морена Зорькино сердце. С таким противником не то, что Еру – самому Лесному Хозяину было не справиться. Ушла Зоряна от Ера, забыла его, но и в Отрыжки уже не вернулась. Уехала она сначала в Залупинск, а потом – в большой вонючий город, который, как Морена, оледеняет сердца, и, как пустынный африканский ветер, высушивает души. И в нём следы Зоряны потерялись.
С тех пор Ер людям показываться перестал и даже избушку свою от людских глаз спрятал. Стояла прежде избушка, ни от кого не пряталась, а теперь – не стало  её, и всё! И на том месте, где она была – только трава да молодая сосновая поросль. Знающие люди поговаривали, что не с одной тоски Ер ото всех скрылся – плёл в укрытии страшные, убийственные чары, готовил месть. Ну, знающим людям, конечно, видней…

Елдоха умерла через полгода после ухода Зоряны. А узнали селяне об этом лишь потому, что над её халупой начали виться в декабре месяце тучи жирных мясных мух. Решили отрыжкинцы разузнать, что к чему, для смелости выпили, взяли с собой трясущегося от страха попа и выломали дверь. Однако внутрь войти не смогли – смрад не позволил. Пришлось вызывать из Залупинска пожарную команду в противогазах. Но и пожарные, повидавшие всякого и не страдающие чувствительностью нервов мужики едва не сблевнули прямо в противогазы, вынося и вони и духоты сплошь облепленный копошащимися опарышами труп.
Кое-кто из знающих людей высказывал предположение, что это сама Морена пришла взыскать с Елдохи должок. Другие добавляли, что Морену на Елдоху  послал не кто иной, как Ер. Но третьи с ними не соглашались, доказывая прерывающимся шёпотом – какая ещё Морена, когда все дни межу смертью и обнаружением трупа в избе стояла сверхъестественная жара? В конце концов, все знающие люди сошлись во мнении, что дело здесь нечисто, и явно не обошлось без колдовства.
Похоронили Елдоху без лишнего шума, ночью. Тело на погост отнесли, замотавшись  до глаз шарфами, трое самых горьких местных пьяниц,  с трудом держащиеся на ногах. Они же кое-как и закопали ведьму в мёрзлую землю за оградой кладбища – просто так, без гроба, закопав в какие-то тряпки. Долго отрыжкинцы раздумывали, уместно ли будет ставить крест, и в итоге решили обойтись без него. Только заколотили крестами окна и двери в Елдохином доме, на чём и успокоились
Но уже через несколько дней их спокойствие было нарушено. Призрак старой ведьмы  стал являться некоторым из них в самых разных местах – то на кладбище, то возле заколоченного дома, то у магазина, то у сельсовета, и один раз – на перекрёстке трёх дорог, где, по преданию,  в незапамятные времена зачем-то повесился никому не известный путник. И у коров загадочным образом стало пропадать молоко…

Немало лет прошло, прежде чем Ер начал снова показываться в селе. Он не очень изменился, оставшись таким же косматым и бородатым, только на макушке возникла плешь, а в волосах засеребрилась седина. И взгляд у него стал пугающим, бездонным, словно ведущий в тёмную  затхлую пропасть колодец гадючьей души. Тогда-то Ер и получил прозвище «Старый», в чём можно было увидеть некий странный намёк – как будто бы появился в Отрыжках ещё какой-то Ер, совсем другой и на прежнего непохожий, который, судя по всему, и поквитался тогда с Елдохой за Старого.
Первое время люди шарахались от Старого Ера, но после притерпелись, попривыкли, вот только в глаза ему смотреть избегали. Стали обращаться к Еру за помощью и за советом, поскольку по знахарству, а так же по делам лесным да болотным был он непревзойдённый спец. Ер никому не отказывал, и избушка его перестала прятаться, вернулась на прежнее место – заходи, кто хошь, но только ежели по делу. Зевак Старый Ер и на версту не подпускал, запутывал и отправлял по лесу кругами вёрсты нарезать.
Вот тут и начал снова являться отрыжкинцам исчезнувший было Елдохин дух,  и снова начались необъяснимые пропажи молока. Думали отрыжкинцы просить помощи у Ера, да никак не могли на это решиться. А между тем Ер принялся за дело сам.
Однажды, лунной ночью Старый Ер пришёл на кладбище с большой узорчатой гадюкой.  Зачем-то он обошёл всё кладбище,   несколько раз останавливаясь и проверяя, не наблюдает ли кто за ним. Потом Ер вышел за ограду, и здесь гадюка, до этого спокойно висевшая на Еровой шее, заволновалась. Чем ближе он подходил к Едохиной могиле, тем гадюка волновалась всё больше. Раздвоенный язычок мелькал, словно маленький чёрный сполох. Ер что-то прошептал гадюке, опустил змею на могилу, и тут она, зашипев и выгнувшись, как в конвульсиях, не поползла – полетела живой стрелой на болото.

Всё глубже и глубже уходил Старый Ер за гадюкой в топи. С собой он прихватил оружие  - рогульку из бузины и специально для этого случая заговорённый широкий и острый нож. А перед ним маячил в лунном свете, манил, завлекал его в глубь болота голубоватый, призрачный образ Елдохи.
Не такой явилась Елдоха Еру, какой показывалась она селянам. Он видел не безобразную сморщенную старуху с набитым опарышами безгубым ртом, провалившимся носом и высохшими скрюченными руками. Не гнилой полуразложившийся труп, а молодую, красивую и очень печальную женщину, скользившую призрачным видением над багульником и мхами. Он слышал её грустный мелодичный голос – Елдоха жаловалась на тоску и одиночество, сетовала на людскую неблагодарность, молила Ера хотя бы о капле жалости, заверяла в материнской любви и даже каялась, клялась вернуть ему Зоряну – живой, прежней, юной и безумно влюблённой. «Врёшь, гадина!», - сам, как змей, шипел Ер, стискивая обереги, бормоча заклятия и вычерчивая в воздухе рукой охранные руны. Но, видимо, не зря нежить копила силы, высасывая молоко и ману селян. Руны и заклятья помогали слабо, и уже не только ненависть, не только долг истребителя нежити и не охотничий азарт толкали Ера вперёд. Некая властная сила, смешанная с опьяняющим запахом цветов багульника, упрямо и непреодолимо влекла его прямо в объятия лукавого призрака, и сопротивляться ей больше не было мочи. Ер призвал на помощь Лесного Духа, но, похоже, эта сила была неподвластна даже тому. Колдовской оберег на груди Ера вспыхнул, как порох, и тут же рассыпался пеплом. Сама собой переломилась палка из бузины. Старый Ер вытащил заклятый нож, чтобы метнуть его в привидение, но в этот миг образ Елдохи дрогнул и превратился в другой – в образ счастливой, молодой, смеющейся Зоряны. Страшная боль пронзила и тело, и душу Ера. Он выронил нож и упал на колени, шепча:
- Милая, ты ещё помнишь меня?
По его спутанной бороде, в которой застряли сухие хвоинки, текли слёзы. И тогда сотни змей с разных сторон одновременно бросились на него. Ни одна из них не укусила Ера – обычные змеи его вообще никогда не кусали, - они кольцами обвились вокруг его рук и ног и повалили на спину, не давая пошевелиться.
- Милая! – продолжал шептать Ер, но Зорькин образ погас, и вместо него возник образ омерзительной бабки, который сменила тень огромной змеи. Тень уплотнилась, сгустилась и материализовалась в полутораметровую тварь, настоящую королеву гадюк, метящую ядовитыми зубами прямо в горло. Невероятным усилием Еру удалось вместе с сапогом стряхнуть кольца змей со своей правой ноги. Защищаясь, он задрал ногу вверх, и трёхсантиметровые гадючьи зубы вместо горла вонзились ему в икру.

Старый Ер не помнил, как отбился от злобной твари и как доковылял до избушки. Нога распухла и одеревенела, превратившись по толщине и ощущениям в бревно. Иной другой, обычный человек, наверное, не выжил бы, но Ер недаром был сыном лешака и ведьмы. Он высосал отравленную кровь, промыл рану самогоном, настоянным на мухоморах, допил оставшееся из горлышка и провалился в мутное бредовое забытье. Очнувшись, он решил, что всё ещё бредит – он не мог пошевелить ни единым пальцем, вокруг него кишмя кишели гадюки, а над ним нависал, роняя  на Ера червей, призрак полусгнившей Елдохи.

Про то, что он видел в Еровой избе, с выпученными глазами, задыхаясь, рассказывал в Отрыжках Никола-автослесарь. Ничего не зная и не ведая, взял Никола в субботу утром литр самогона, два блока сигарет и пошёл к Старому Еру – звать колдуна принимать роды либо у коровы, либо у жены, в зависимости от того, которая из них вздумает рожать первой. Пришёл он к избушке, постучался, кашлянул из вежливости, да и толкнул дверь. Дверь поддалась. Заглянул Никола внутрь – и остолбенел. Изба была полна гадюк, они копошились повсюду – на полу, на столе, на печи, на полатях, шуршали сухими шершавыми шкурами и шипели. И среди всего этого змеиного царства стояла над чьим-то распростёртым на полу телом незнакомая Николе женщина – красивая, статная, но с очень злыми глазами.
- А ещё, - захлёбываясь от возбуждения, добавлял Никола, - у этой бабы был змеиный язык!

На третий день Старый Ер обнаружил, что может двигать левой ногой и правой рукой – действие яда ослабевало. По ночам Елдоха исчезала, оставляя Ера под присмотром гадюк – очевидно, отправляясь сосать молоко и жизненную силу, придававшие её фантому подобие жизни. Гадюки Ера не смущали, и он нащупал ногой всегда стоявший возле печки топор. Не обращая внимания на предостерегающее шипение, Ер подтянул топор поближе, ухватил его в руку и до самого утра дышал на лезвие, шепча самые смертоносные из всех заклятий, которые только сумел вспомнить. И когда перед рассветом вернулась насытившаяся Елдоха, он, сжимая до боли в пальцах топорище и преодолевая отвращение, произнёс:
- Прости меня, мама…
Елдохин призрак уплотнился настолько, чтобы нагнуться и поцеловать Ера чёрным червивым ртом. И тогда Ер что было силы рубанул заговорённым топором по синевато-серой в неверных предрассветных сумерках шее, с которой на него сыпались опарыши и струпья мёртвой кожи.

Через несколько дней в Отрыжках узнали, что избушка Старого Ера сгорела дотла. Самого же Ера в тех краях после этого видели только однажды – на трассе недалеко от Залупинска. Он стал  не просто седым – его волосы и борода сделались похожими на пепел, будто сгорели вместе с избушкой. Казалось,  поседела даже его знаменитая волчья куртка. Ер сильно хромал на правую ногу, а потому опирался на толстую отполированную палку, выточенную в виде змеи. Он вскочил в остановившийся «Камаз», и с тех пор его никто не встречал. Как видно, невыносимо стало ему жить в этих местах, вот и подался он в другие края. А, может, отправился разыскивать по свету пропавшие следы Зоряны. Кто знает? Даже знающие люди – и те не смогли дать на тот вопрос определённого ответа.
Только одно в этой истории известно доподлинно – призрак ведьмы Елдохи и по сей день в Отрыжках больше никому не являлся.

15-19 апреля 2014 г.
Новосибирск