Снежная баба

               
               
               
                СНЕЖНАЯ БАБА       
               
               
                -1-               
               
            


 Тебя еще нет, но ты что-то чувствуешь позади. Вокруг одна белая мгла. Она, то стоит рядом, обхаживает тебя, делает шаг вместе с тобой, то вдруг летит. Летит сквозь, разрывая тебя в клочья, но тебя это мало задевает, тебя ведь еще нет. Это только твои мысли. Твое желание ограничить бесконечность, вырваться из этой несущейся с диким воем белой мглы. Что-то тебя манит идти дальше и дальше, в эту беспросветную мглу, в которой время от времени, когда стихают порывы и на тебя опускается тишина, проявляется мутноватая даль. Даль дрожит, трепещет, расползается по краям, но, тем не менее, удерживается, не теряет себя. И в ней всё яснее и яснее прочерчивается, хотя еще блеклая, но какая-то перспектива с оттенками другого цвета. Желтовато-серого. Что-то там, как будто имеет для тебя значение. И хотя тебя еще и нет, ты это чувствуешь и с каждым разом всё резче проводишь разделяющие линии, отодвигаешь, пока еще бесшумно, одно от другого; и всё отчетливее чувствуешь или уже слышишь, как что-то преследует тебя.
Но это только твои мысли. Им порой не хватает формы, они неудержимы и бесконечны, как эта несущаяся со свистом белая мгла. Но ты каждый раз справляешься со всем этим, ты чувствуешь, или лучше сказать, уже понимаешь, что ты в чем-то непобедим. Тебе хорошо и страшно.

Оглядываешься. Один раз, второй. Ничего, та же картина. Отсутствие чего-либо, что можно было бы принять за что-то. Снова всматриваешься, напрягая мышцы глаз с такой силой, словно падаешь туда. Ничего... Ничего?.. Ничего...                Наверно, ты просто боишься признаться себе. И на самом деле закрываешь глаза на то, что преследует тебя. Так что же это?
Только не щурь глаза, или еще хуже - не расширяй зрачки, чтобы видеть не в искаженном свете.
Белая простыня бесконечности разорвана снизу доверху. Это как глубокая рана. Она ноет, саднит. Это черная глубина. Из нее дышит холод. Он обжигает тебя, что чувствуешь, - ты жив, уже жив! По жилам растекается кровь! Ты - живое существо, и может быть, - человек!  Но возможен ли случай - чтобы забыть, отключиться, выпасть из этой истории? Нет! Забыть ничего нельзя. Память - нерв твоего начала. Опустошить, вытряхнуть всё -  уже не получится, поздно. Ты долго вёл этот монолог, узелки затянуты. И сам не заметил, как всё случилось. Как свершилось  -  чудо - не чудо, но, по сути дела, ты... - составная часть ничего не значащих слов.  Как это может быть, тебе не ответит никто.  Пружинка закручена. Её острие колется, попробуй теперь сведи всё воедино, или сбрось в ревущую рядом белую мглу. И не отделаешься фразой - " что это просто твои мысли". Это и есть - ты. Часы запущены. Жилка бьется. Твоя, родная, кровная. Так, так... Так, так. Теперь смотри, как они идут за тобой.

Первый ужаснее всех. Он шагает к тебе в огромном прозрачном эллипсоиде, ограниченном ясно зримой тобой выпуклой поверхностью.  Он идет и идет в нем, как будто шагает на месте... Но это слово, неуклюжее слово эллипсоид, оно какое-то чужое, пришедшее со стороны. Ты бы лучше, проще сказал... ты бы сказал... - Вот! -       " Стеклянное яйцо!". Он приближается к тебе или может быть наплывает на тебя замкнутая сфера... Но, как ни называй, поверхность этого деформированного шара излучает свет, и бушующая, застилающая всё вокруг непроглядная мгла, расступается перед ним, обволакивает его сияющую форму. Получается, как дыра, прострел в слепом пространстве. Вот! - у тебя выскочило и другое название - " Склеп!" Он заключен в склепе! Но сейчас для тебя стало очевидно, у тебя хватило выдержки заметить, что в тот момент, когда ты останавливаешься, замираешь в приступе страха, сжимается пространство вокруг тебя. И тогда он приближается к тебе. Тебе достает сил прервать этот гипноз. Идти дальше, дальше, - и тогда всё возвращается на прежнее место. Соблюдается установленная дистанция, ты переводишь дух. Чувствуешь испарину. Бисер покрывает лоб, в подмышках мокро... Пока отступило. Вот именно, что пока, -  тебя же беспрестанно гложет мысль, - рано или поздно, рано или поздно, этот... ты не знаешь как его обозвать... в расстегнутом пальто разомкнет этот сфероид, этот склеп и выйдет к тебе. И ты видишь, как он пытается это сделать. С гримасой упирается руками... но ладони скользят, у него ничего не выходит. В отчаянии искривив рот, закусив нижнюю губу, еще и еще раз толкает в стороны, пытаясь отодвинуть овальную поверхность, как будто это раздвижное стекло... Но ситуация может измениться в любую минуту, кто сказал что так будет всегда -  он найдет выход из своего заточения, - или что-то темное, противное сегодняшнему тебе, но заключенное в твоем существе, - поможет ему. Ну, это уже слишком. Это только твои безосновательные предположения. Жалкие домыслы. Он сам по себе. А ты сам. И ничего там общего, никаких линий пересечений. Ты - есть ты. А он - жалкая личинка, недоразвитая жизнь в куколке. Хотелось бы так думать, ох как хотелось бы, но не выходит... Он огромен, и по всему наделен воображением не хуже твоего. На нем длинное черное пальто нараспашку. У него отвратительный ледяной взгляд. Он идет за твоей жизнью. Он идет за твоей жизнью вместе с тобой... Опять!.. Опять ты приравниваешь этого субъекта из склепа к себе. Какой-то нонсенс. Абсурд. Навязчивый бред. Выходит, что ты сам  гонишь его за собой.  Только подумай, как такое возможно. Ты и он. Ничего общего с этим  в длинном незастегнутом пальто с холодными глазами. А теперь он, как идиот вытаращил свои пустые глазища, раззявил рот, махнул  головой, потоптался на месте и набычился на тебя. Ты повернулся и пошел, пошел, пошел - туда, туда - в какую-никакую, но перспективу с надеждой на... С надеждой на что? Что ты хотел сказать?.. Ничего?  Просто с надеждой?  Но затылком, каждой своей косточкой, каждой клеткой своего бытия чувствуешь, что он увязался за тобой, как на привязи. Не оставляет взять самое драгоценное, что есть у тебя. Но у тебя вызывает еще большую тревогу, от которой веет беспросветной, как эта мгла, безысходностью - что  концентрацией своего внимания на нем добился ты, прости за рифму, -   к чему так стремился: и теперь: поворачивайся - не поворачивайся, - стоИт он перед твоими глазами. Во всей своей "красе". Ты вписал его в мятущееся белое пространство перед собой. И слева, и справа... Везде... Всегда. Вернее сказать, вговорил эту живую вещь - в себя.

Второй и третий - ничем не лучше. Будто под копирку с первого. Только у второго вместо ледяных глаз пустые глазницы, а третий с большой плешью. Эти двое не внушают такого разящего ужаса, но тебе ни на йоту от этого не легче. Безглазый несет в себе бессмысленные плутания. Ему никогда не найти ни дворца ни скита. Ты не знаешь, есть ли что-нибудь, что способно возвысить или упрятать в этой продуваемой безликой вечности. Куда подует? Куда понесет? Тебе кажется, что никто и ничто ни к чему не приводит. Верный шанс заблудиться навсегда. И если не навсегда, потому что в твоем случае навсегда быть не может - ты все же ограничил мглу своим присутствием - то это очень близко к постепенной утрате себя, как личности. Ты станешь неразличим с ветром. Разлетишься во все стороны, или свернешься в один порыв и улетучишься в стратосферу, - а там вспыхнешь зарницей и всё равно - исчезнешь. Но может появиться что-то подобное тебе. Твой сигнал, твой код,- все же бесследно ты сгинуть не можешь. Но за всем этим стоит безвременье. Понимай, как хочешь.                Или другой случай: твой робкий абрис распадается на скобки, отделяющие от бесконечности абсолютную немоту твоего "я", отсутствие предложения к настоящему. Одна мгла. И хотя все эти случаи и входят в понятие "конец жизни", тебе от этого не легче. Может быть чьей-то. Ты взыщешь другого.                От облысевшего на душе тяжело. Ты придавлен, твои плечи опущены, стопЫ не оторвать. Ты с трудом переставляешь ноги, к ним будто привязаны пудовые гири. Ни намека на свободу, где-то там далеко; ни вздоха отдохновения, где-то тут внутри. Ни вдоха, ни намека. Хотя бы росчерк легкого облачка над головой и несколько слезинок чистого воздуха. Чего-нибудь незапятнанного, твоего. Не оторваться. Одни глухие всхлипы, как будто из подземелья. Твои? Ты сильно влип в эту историю. Торенные-переторенные тропки. Ни одной новой закорючки, и даже пробелов чистоты благословенного незнания, - чтобы оттолкнуться от загрызающего уныния и назвать что-нибудь, хотя бы каким корявым словом. Дать новое имя отличное от этой непродыхаемой тоски. Это непереносимо. В какой-то миг ты замечаешь, что эти двое к тому же безрукие. Рукава их пальто отглажены и заправлены в карманы.                Но думать на этот счет не хочется. С тебя достаточно.

Одно не без другого. И не без тебя. Кто думает иначе, всего лишь самовлюблен. Этот маскарад, эти темные сущности, упакованные в прозрачные оболочки, пришли из прошлого, но частично стали уже настоящим. Кто они и зачем - когда-нибудь поймешь. Трещина, зияющая обжигающим космосом, из которой ты объявился здесь - была настоящим, но уже отходит в прошлое. А мутное пятнышко, что притягивает тебя, зовется будущим, но подчинено настоящему. Почти на все сто. Ты, можно сказать, в центре этой Вселенной. Тебя допустимо называть по-разному, но истинное свое имя ты узнаешь в самом конце... В конце чего? Резонный вопрос. Но на него нет ответа. На настоящие вопросы нет ответов. Остальное - сиюминутное баловство. Но ты уже обусловлен живущими в настоящем именами и правилами,- и потому ты: и вполне ощутимый микроб; но и бог, самый главный, которого никто воочию не видел: и тогда до тебя доходит простая мысль: всякое может случиться: и если вспомнить первую букву - будет как раз твой случай или отсутствие других случаев, а значит твоя судьба, а это, несмотря ни на что, уже хорошо. Что это такое и почему хорошо -  на это существуют разные мнения, но толком не ответил никто.   

Ты зажмурил глаза. Сильно, сильно... Будто вдавил всего себя в одну единственную точку, которая стала твоей опорой и надеждой.                Собрался с духом и как закричал: "А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А-А!!!"


                -2-

Механический молоточек застучал в блестящую полусферу. Дз-дз-дз-з-з-з-з-з-з-з!!! - зазвенел будильник.         Ты накрыл его рукой, нащупал рычажок, опустил вниз. Будильник затих. Но ты уже давно проснулся и только притворялся спящим. Ждал, когда взрослые уйдут по своим взрослым делам. 8.30. Стрелки, как на кремлевских курантах. Точь-в-точь. Но уменьшенные до стрелок на будильнике в комнате отдельно взятой семейной ячейки, единицы измерения и основы нашей огромной страны. Но циферблат другой, по цвету яичной скорлупы.
Никелированный колпак оттрезвонил, - а ты еще в постели. Но тебе до всего этого какое дело. Каникулы! Каникулы! Взрослые завели будильник, чтобы ты не лодырничал, а занимался делами. Но тебе до этого какое дело. В колпаке отражается, расплываясь и вытягиваясь, созвучно твоей лени, ты так сладко потягиваешься, спинка твоей кровати с накрученными на железные стойки набалдашниками, похожими для тебя на глубоководные мины, залегшие на дно твоих самых крепких снов. И ты каждый раз подрываешься на самом главном месте. Иногда со вздохом сожаления: " какой сон, еще бы чуть-чуть!". А бывает и вовремя, к месту, спасает от неотвратимой развязки кошмара.                Чаще всего вызволяет тебя из объятия морфея вот этот будильник с кремлевскими стрелками. Но сегодня ты уже давно проснулся. Слез с кровати, еще раз потянулся, и еще толком не зная с чего начать день, босиком подошел к шкафу из неокрашенной фанеры. Туда нельзя. Ты открыл дверцу. Поднялся на цыпочки. Там на верхней полке под уложенными стопкой рубашками лежат деньги. Червонцы, фиолетовые двадцатипятирублевки, бывают зеленые полтинники, изредка попадается и сотня песочного цвета. Но на всех скульптурные профили Ленина. Пересчитал. 350 рублей. Положил, как и лежали. Закрыл дверцу. Не заметят. А ты еще знаешь, что за рубашками у задней стенки, сложенные вдвое и стянутые резинкой, облигации внутреннего займа, два паспорта и две тоненькие сберкнижки мышиного цвета. На шкафу кипа старых газет. Газеты посыпаны известкой с потолка. В газетах указы и постановления из одинаковых для тебя слов. Но на последней странице в самом низу ты находишь кое-что и для себя: краткий отчет с чемпионата по хоккею. И пусть это было, когда ты еще пешком под стол ходил, перечитываешь несколько раз. У окна на тумбочке радиоприемник рижского завода. Включать нельзя. Ты включил, загорелась зеленая лампочка, похожая для тебя на рыбий глаз. Половил волну. Остановился на Берлине. Шум, треск. Потом на Варшаве. Глушат. Выключил, поправил на вязаной салфетке фарфорового мальчика в шапке-ушанке, натирающего лыжу. Не узнают. Надел тапочки, рубашку, штаны и пошел в гостиную комнату.

Тебе оставили завтрак. Бутерброд с маслом и докторской колбасой (хорошо, что не любительской, а то пришлось бы выдавливать сало), два яйца вкрутую, и кипяченое молоко с желтой пенкой. Пенку ты брезгливо снимаешь пальцем, и размазываешь её по краю тарелки. Ешь с аппетитом, желудок подсасывает. Когда надо в школу, завтрак на час раньше.                Рядом со столом этажерка. На верхней полке фотография взрослых в картонной рамке. Пластмассовая пальма и орел из фосфора. Один их знакомый отдыхал на Кавказе и привез подарки: родителям пальму, а тебе орла. Орел светился раньше, и ночью ты ходил смотреть. Родители ругались, говорили - вредно, хотели убрать, а ты защищал орла. Сейчас не светится. Вышел весь фосфор. На средней и нижней полках журналы "Огонек" и "Смена". Они лучше, чем старые газеты, там есть большие фотографии. Но что ты с интересом разглядываешь, так это в конце журнала карикатуры. На американцев и наших. Американцы с козлиными бородками, в цилиндрах и  полосатых обтянутых штанах. Сидят на мешках с золотом и курят сигары. Наши - пьяницы и хапуги. Пьяницы с бутылкой в кармане пальто, а хапуги с маленькими глазками, прячутся на складах за мешками муки и сахара.
Поверх журналов обычно лежит толстая книга "Битва в пути". У нее серая потертая обложка. Книги сейчас нет. Отдали почитать. Её всё время дают почитать. Хвалят содержание, говорят - правдиво написано, жизненно.      Но если там про такую же жизнь, как у взрослых, скучную и однообразную, то ты никогда не будешь читать такие книги.

Ты допил молоко, вытер рот рукавом, хотя это и некрасиво. Но тебе до этого какое дело, ты ведь один. Подошел к окну. Весна. Конец марта. Но сугробы еще выше головы. Сегодня хороший день - вон как блестит солнце! Скинул тапочки, нырнул в подшитые валенки. Накинул шубу, подпоясался. Долго искал шапку. Потом нашел. Упала за шкаф для одежды. Шапка такая же, как у того с лыжами. 

Снег покрыт коркой. Эта корка шершавая, как наждак. Когда пасмурно - корка грязного цвета. Но сегодня яркое солнце, - и снег искрится, как будто по нему рассыпаны драгоценности. Если снять корку, там оказывается такой белый снег, что проваливаются глаза; и липкий, что получаются любые фантазии. Ты зачерпнул снег в ладонь и крепко сжал в кулак. Открыл ладонь. Получился на этот раз скелет динозавра... Или рыба. Рыба пиранья. Ну, это на твое усмотрение.  Вы живете на окраине города. У вас одноэтажный свой дом с двускатной крышей, покрытой шифером. Ваш двор огорожен забором. К заднику двора не подойти, - сугробы, увязнешь по колени. Посредине - колодец, на пять колец. На ворот намотана липкая от мороза цепь с ведром. На ночь колодец укрывают от холода старыми ватными одеялами. Крышка примерзла. Ты поднатужился - сдвинул крышку, заглянул в колодец. Вода! Ты увидел её! Темная! Маслянистая! И если бы захотел, то с грохотом бы сбросил ведро в колодец. Ведро летит вниз. Ворот крутится, как сумасшедший! Ты притормаживаешь его вращение рукой. Но ты не хочешь. А так, услышал бы как ведро плюхнулось там. Но ты не хочешь. И если бы захотел: набрал бы полное ведро и потянул вверх. Ворот натужно скрипит. Ведро всё ближе. Чем ближе, тем тяжелее крутить. Руки мерзнут, ты терпишь. Вот и вытащил. Ослабил цепь. Поставил воду на край колодца. Вода расплескивается. Обжигает твои руки. От воды должен идти пар! Кипяток из глубокого колодца!

Ты одеваешь рукавицы. На большИх пальцах дыры. Пальцы высовываются, как молекулы. Почему, "как молекулы"? Как будто ты их когда-нибудь видел вживую? Но тебе нравится такое сравнение, и ты его оставляешь, пошевелив пальцами. Лепишь снежок, и, расхаживая туда-сюда, между делом рыхлишь снег, разбивая оледенелую корку взмахами ног. Как будто пинаешь кого под зад, или, так лучше, просто бьешь по футбольному мячу. Рукавицы мокрые, снег набивается в валенки. Надо было штаны поверх валенок. Ты чувствуешь как снег добирается до лодыжек. Ты морщишься. Ну не вытряхивать же сейчас валенки! Сам растает, или потом дома, сидя на табурете, будешь бить верхним краем валенка об пол.                Начинаешь из снежка катать первый ком. Пласты снега наматываются хорошо. Подбиваешь ком со всех сторон, так отчаянно, с таким запалом, будто хочешь впечатать в него прозрачный мартовский воздух. Ком становится твердым и шишкообразным. Ком готов. Он большой, большой, - как что? Как Земной Шар! За вторым дело не станет. А третий вообще пара пустяков. Сажаешь один на другой, поддавливаешь сверху. Держатся нормально, крепко. Отряхаешь колени и рукавицы.  Вот и получилась снежная баба.
Придирчиво осматриваешь. Ничего. Но нужны пуговицы и всё остальное. Идешь в дом. Не снимая валенок, проходишь в гостиную. За тобой остаются мокрые следы. Целые лужи. Ничего, к приходу взрослых высохнет.
Выдвигаешь из этажерки нижний ящик и достаешь круглую коробочку из-под леденцов. Крышка, как всегда, поддается туго. Булавки; иголки, наколотые в синюю подушечку, набитую поролоном, - ты небрежно откидываешь ногтем этого дикообраза; наперсток, по-твоему, совершенно никчемная вещь, никогда не видел, чтобы одевали, но всегда на глазах. Пара лезвий "Балтика" в конвертике, и то, что тебе нужно: пуговицы. Две большие, черные. Третьей нет. Раскидываешь в стороны ненужное, ищешь. Нет. Таких всего две. Остальные мелочевка - не годятся. Задумываешься. Смотришь на открытый шкаф с одеждой, на ворсистое демисезонное пальто. Все равно сейчас не носят. Берешь пакетик с лезвием. Задвигаешь обратно ящик, и идешь к шкафу. Оттягиваешь пуговицу, заламываешь ей шею, как на казнь, и режешь нитки. Лезвие туповатое. Говорят, что "Спутник" лучше. Пилишь. Всё - третья, нужная пуговица у тебя в руке! Навешиваешь на крючок с демисезонным пальто длинный, широкий брезентовый плащ. Так лучше – будет не на виду. Перекатывая пуговицы в руке, идешь на улицу.                Большим пальцем вдавливаешь пуговицы в средний ком, но так, чтобы было видно. Три черные пуговицы в ряд. С одеждой покончено. Дальше глаза.          
Вдруг, что-то с тобой происходит. Непонятное. Такое с тобой впервые. Тебе кажется, что это уже было. Тебя охватывает беспокойство. Этот самый момент - уже когда-то был. Но когда? Где? Ты точно знаешь, ты помнишь всю свою жизнь, пока такую короткую, никогда ничего подобного.    У тебя темнеет в глазах. Непонятная тревога забирается в тебя. Как будто что-то нехорошее вот-вот должно произойти. Ты не на шутку испуган... Но это неприятное чувство уходит, отпускает также внезапно, как и пришло.                Какое-то мгновение, всего несколько секунд.
 Ты пожимаешь плечами, смотришь по сторонам и решаешь, что - это так, пустяки, что-то показалось.
С глазами намного легче, чем с одеждой. У печки полное ведро угля. Ты идешь на кухню и выбираешь из ведра куски получше. Уголь отборный, антрацит. Когда возишься с ним, - рассыпаешь темную пыль на пол. Ничего, потом подметешь. Смотришь на настенные часы с гирьками. Еще есть время. 
Вставляешь глаза. Ком оживает. Снегом оттираешь руки, но под ногтями грязь будет теперь долго. Станут ругать.
А вот соломы в доме нет. Не таскать же через щели из сарая соседей. Нет, на это ты не пойдешь. Ха-а! - нет сена, - но есть опилки. Будет короткая стрижка. Опилки под верстаком в сенях. Собираешь все что есть. Выдуваешь из рубанка.                Посыпаешь опилками верхний ком. А вот свободного ведра нет. Ладно, пусть стоит так, уже нет таких морозов. Считаешь, что пошутил удачно.
Идешь за дом. Снимаешь с погреба крышку, покрытую ветками. Спускаешься по лестнице. В погребе темно. Глаза потихоньку привыкают. Начинаешь различать стены из серых больших блоков. В углу, огороженный досками, песок. Шаришь впотьмах рукой в холодном песке. Неужели выбрали всю? Нет, еще осталась!  Нащупываешь морковку. Берешь её за хвост, как будто мышь. Фу! - как неприятно. Суешь морковку в карман, вылазишь из погреба. Закрываешь его. Наваливаешь обратно ветки. По пути у дверей прихватываешь метлу. Соглашаешься, что воткнуть её только в большой. Простоит до утра, пока не начнут искать.
 Но все-таки еще чего-то не хватает. А, рот забыл. Подбираешь ветку и прочерчиваешь под морковкой бесцветную улыбку...  Нет, еще чего-то, - щуришься на бабу. Как чего? - самого главного.
Идешь на кухню. Снимаешь с полки над столом пустую стеклянную банку, похожую на гранату «лимонку». В ней давно ничего. Стоит без дела. Откручиваешь медную крышку. Дуешь внутрь. Закручиваешь. О чем-то задумываешься. Опять откручиваешь. Идешь в сени. Там в жестяной банке, в которой раньше в остром маринаде блестела темными спинками тихоокеаническая сельдь. Кажется, так надо говорить. Или - тихоокеанская. Не знаешь, как правильно. Ты помнишь как её принесли. Так теперь там серебрятся гвозди и гвоздики. Берешь среднего размера гвоздь и кидаешь в стеклянную «лимонку». Подставляешь её к уху. Трясешь. Гремит.
 Выковыриваешь ямку на уровне сердца. Вставляешь этот прозрачный пузырек и залепливаешь снегом.  Ну все, сейчас уж точно - всё. Ходишь довольный.
И тут тебя опять настигает это тяжелое чувство, что уже было всё это. " Уже было" - пульсирует в висках, накатывают приступы необъяснимого страха. Вроде нет особых причин. Ты пытаешься зацепиться в предположениях, хотя бы за что-нибудь.                Но это только твои мысли, и ты не находишь в них ничего. Твои мысли, и летящая белая мгла. Она не имеет ни начала ни конца. Как и твои мысли. Но если вокруг - ничего, кроме этой мглы, то твои мысли - и есть эта мгла. И сам ты вместе с ними заодно. Заодно с этой несущейся, будто сквозь тебя, безостановочной белой мглой. Но тебе все же удается посмотреть на неё со стороны, а значит, назвать её, не стесняясь, прямо в лоб, или обозвать вполголоса, сопротивляясь, или что-то там пропищать от ужаса.
И если тебе это удается, значит все же, все же есть еще что-то. Значит ты пришел сюда откуда-то, и ты был уже до этого где-то, и что-то было раньше. То, что преследует тебя. Ты это чувствуешь. Всем своим дрожащим на этом снегу существом. Кто-то преследует тебя.                Ты резко оборачиваешься. Никого. То есть, как никого?  А эта снежная баба, которую ты вылепил? Однорукая. С черными, глубоко посаженными глазами. Застегнутая на все пуговицы. С рыжими волосами, как после тифа. И носом морковкой.

Ничего, сейчас пройдет. Ты знаешь, что это пройдет. Надо только немного переждать. И действительно проходит. Может больше и не повторится. Лучше бы не повторилось. Но кто знает? Ты не знаешь. Но сейчас ты уже в норме. Тебе хорошо. И баба смешная вышла. Ты сильнее натягиваешь свою шапку, по самые глаза. Хорошая шапка, совсем новая, купленная к этой зиме. В ней тебе уютно. В ней помнится тебе лишь беспечальное.               

                (1 июня 2013)