Эксперимент на детях

   Когда я была ребёнком, меня положили в больницу, где врачи испытывали на детях новые препараты. Дети выживали, как могли. Даже спустя годы я с болью вспоминаю о тех событиях.

   Конечно, доктора не заинтересованы в рассекречивании своих тайн. Безусловно, необходимо внедрять новые методики лечения. Но за это большинство детей расплатились своей психикой.

   Мне тогда было семь с половиной. Однажды врач предложила положить меня в больницу на обследование. На следующий день за мной приехала «скорая». Всю дорогу мама советовала, как себя вести, и успокаивала, что это ненадолго. Но в результате я провела в больнице всё лето. И вышла оттуда с психологической травмой.

   Палата была большая – кроватей на десять. Там находились девочки лет от пяти до шестнадцати. Медсестра указала мне место – вторая кровать в правом ряду. Я положила свои вещи в тумбочку и огляделась по сторонам.

   Моей соседкой слева была высокая белокурая девушка. Я даже имя её запомнила – Ольга. Мама попросила её присмотреть за мной, о чём я впоследствии сильно пожалела. Вся Олина «забота» заключалась в диктаторских замашках и необоснованных придирках. Это была властная, эгоистичная особа. У неё постоянно случались конфликты с соседками по палате. С одной девочкой они так повздорили, что разбили окно. Свою ровесницу Наташу Ольга регулярно доводила до слёз, получая от этого садистское удовольствие.

   Наташа – одно из моих лучших воспоминаний о больнице. Она была очень добра, обожала детей и прекрасно рисовала. Жутко – до слёз – боялась уколов. Мы с ней дружили – несмотря на разницу в возрасте. Ребятишки из соседних палат часто просили её что-нибудь нарисовать. Она никогда не отказывала. Рисовала животных, машины, танки, солдат – всё, что попросят. Помню, когда мне удалили гланды, и я тосковала по маме, Наташа позвала девчат, и они стали меня веселить. Наверно, целый час рассказывали анекдоты, пока я не рассмеялась.

   Ещё вспоминаю хорошенькую блондинку Лену. Она занималась спортивной гимнастикой. И сразу, как только пришла, показала нам сальто вперёд-назад – прямо на больничной койке. Потом достала из сумки котлету и стала уплетать за обе щеки. Появилась медсестра и сказала, что в больнице не место домашней пище. Помню, как Лена пела мне песню о мальчике, у которого умерла мама – такую жалостливую, что хотелось плакать: «Стоит у окошка мальчишка лет восемь и тихо, по детски, кого-то зовёт. Туманы-туманы, верните мне маму, верните мне маму – прошу об одном».

   Однажды ночью к Оле пришли ребята из дальней палаты. Они разбудили меня и стали задавать какие-то глупые вопросы. Я говорила:
– Отстаньте, я спать хочу!
   Помню, как они ржали во всё горло. На моё счастье, смех услышала медсестра и выгнала их вон. Днём Ольга кокетничала с молодым симпатичным доктором, который приходил нас осматривать. Говорила, что не будет снимать лифчик. А потом укоряла Наташу в непристойном поведении – за то, что та раздевается перед мужчиной-врачом.

   Позднее к нам в палату положили красавицу Катю. Она мне очень понравилась – длинные иссиня-чёрные волосы и огромные голубые глаза на фарфоровом личике. С ней в палату приехал маленький телевизор. Я искренне любовалась Катей, пока однажды вечером она не сдёрнула с меня одеяло. А потом заявила на всю палату, что заниматься онанизмом порочно. Причём выразилась очень вульгарно. Я тогда подумала: какой контраст между красивой внешностью Кати и её грубой внутренней сутью.
   И ещё решила, что после всех тех жутких процедур, которые нам делали, онанизм – это сущая ерунда. В наши письки постоянно совали катетеры, а в задницы – палочки с электротоком. Уж не говоря о гинекологическом осмотре даже самых маленьких девочек.
   Вдобавок, каждому ребёнку давали лошадиную дозу антибиотиков. Некоторые девчонки нарочно носили халаты с большими карманами, куда горстями загружали таблетки, которые позднее спускали в унитаз.

   Развлечений в больнице было немного. Поэтому старшие девочки нередко подтравливали младших. Особенно тех, кто писался.
   Однажды к нам в палату положили шестилетнюю Тату, которая регулярно мочилась в постель. Над ней издевались все, начиная с медсестёр и кончая детьми. Почти всё время она лежала, озираясь по сторонам, как затравленный зверёк. Помню, выбирала ей ложку с дубовыми листьями. И никогда не ела такой ложкой сама – брезговала. Кроме того, у Таты был жуткий диатез. Мама вскоре забрала дочку из больничного ада – и правильно сделала.
   За три месяца пребывания в больнице я сама два раза описалась. Это был мой позор. Дома со мной никогда ничего подобного не случалось.

   Помню, нас осталось в палате четыре девочки. Те, что постарше, предложили вызвать духов. Велели мне положить колготки на стол, а сами стали читать какое-то примитивное заклинание. И колготы действительно шевельнулись – будто от ветра! Девчонки испуганно подались назад, а я с интересом – вперёд. Но тут вошла медсестра и велела убрать одежду со стола. Однажды меня пытались напугать. Завязали глаза и заставили окунуть руки в зубную пасту, говоря, что это кишки старика. Но я не поверила и сказала: «зубная паста». Определила по запаху. Ещё вспоминаю страшилку про красные качели, которые убили чью-то маму.

   Через пару месяцев пыток меня отправили на верхний этаж – удалять гланды. Саму процедуру помню смутно. Никакого общего наркоза. Сделали пару уколов в горло – и стали резать на живую. Я не кричала, но кашляла так, что залила кровью всё вокруг, включая врача. Мне говорили, что после удаления миндалин дают мороженое. Я так ждала любимое лакомство, но мне почему-то не дали. Может, потому, что возникли осложнения? Надо было сплёвывать кровь в полотенце, а я стеснялась. К тому же, нас, детей, угостили арбузом. К сожалению, я даже толком не могла его есть – зверски ныло раненое горло. И меня снова утащили в операционную. Причём во второй раз было гораздо больнее.
   Ещё там, наверху, лежала девочка, у которой в горле торчала трубка. Она не могла говорить, но превосходно объяснялась мимикой и жестами. Я смотрела на неё, как заворожённая, а она гримасничала и крутила пальцем у виска.

   В основном, детей из больницы чуть ли не насильно забирали домой родители, поняв, что добровольно их не отпустят. Как в тюрьме, где мы – малолетние узники. Помню, девочки с завистью рассказывали, что кого-то забрали «под расписку». Это было равнозначно окончанию срока заключения. Я тоже мечтала о свободе и рассказала маме, каким образом можно вызволить меня из плена. И вскоре оказалась дома.

   С тех пор внутри поселился страх. Я замкнулась в себе и уже ничем не напоминала ту энергичную весёлую девочку, которой была ещё совсем недавно. Даже моя врачиха ужаснулась, увидев, во что я превратилась за три месяца больничных испытаний.

   Прошло много лет, но я помню всё. Где вы теперь, мои подруги по несчастью? Иногда мне хочется найти вас, но что-то мешает. Может быть, я просто боюсь выпустить наружу тёмные тени прошлого.