Маленький кораблик

                1
 
        Была ночь, я стоял  под  раскрытым небом, звёзды сходились ко мне со всех сторон. Явился багровый Марс,  летела  навстречу ему прекрасная Венера,  обнял меня всем небосводом Млечный Путь. Что-то свершалось в звёздной глубине: вспыхивало, улетало, размётывалось в пыль.
        Снова явились день и ночь – только что отворились двери дома, и я, истосковавшийся по пространству, ступил через порог.  И тут же вышла навстречу мне Луна. Моя первая, несравненная планета.
        Луна позвала меня, и я побежал  ей вслед. Я бежал, в ярости  разбрасывая руки, взмахивая ими – взлетая в муках, воплях, тяжело, всё выше, выше – и вдруг срывался и падал, кувыркаясь, вниз. Никому из людей – и никогда – не хватало сил подняться вровень звёзд.
        А возможно ли было  достичь Луну, планеты, звёзды?  Видел  кто из людей, что это такие же миры, где появился  человек, с такой же поверхностью, тяжестью, с такими же звёздами на небосклоне, когда наступит ночь? Может, и нет ничего – есть вселенский обман, иллюзия для человека. Нет ни Луны, ни планет возле Солнца, и вообще ни одной звезды. Нет никакого движения Вселенной и нет извечных тайн. Человек был бессилен эту загадку  разрешить. Его разум, его духовное начало  были всегда унижены этим тупиком.
        Наконец, после эпохи  писателей и фантазёров, сыгранной в многочисленных драмах и смертях, люди смогли сказать самим себе: «Вот он, корабль, на котором  мы бы смогли слетать к Луне. Он  вещественен, как наша планета и всё, что на ней есть. Но кто из нас воплотится в полубожестенную  реальность? Кто сядет в этот корабль, чтобы отправиться к Луне?»
        Так я уходил, играя в свои пленительные игры. Казалось, выйду разом из всех вопросов-тупиков, а звёздную жажду  утолю. Сердце моё рвалось к иным телам, иным мирам, с которыми  разуму не совладать. Мне бы увидеть их  – излиться в музыке, словах. Мне бы  найти  кого-то, полюбить.
        Я начинал  во Вселенную поход.  Выверил место планеты возле Солнца и ближайших звёзд, узнал по картам, где высаживать  десант. Лунный корабль должен был первым вести меня на штурм.
        А мой корабль был рейсовый автобус, и скафандр был  плотная штормовка. Лунный ранец,  рюкзак, лежал под сиденьем, между ног. Звёздная экспедиция началась с рассветом и за иллюминатором сначала пошли поля, потом холмы. Очень красиво из марева выплыл чёрный, до синевы,  хребет. В который раз я всматривался в этот недосягаемый ландшафт.
        Пока я задремал, автобус уже закружил на серпантинах. Глаза мои открылись: ниже, выше были горы. И вдруг случайно, синим мазком, мелькнуло море, потом ещё раз – и сразу разлилось бирюзовой бездной, перед которой сникла твердь.
        Ступив на Землю,  и сделав  первый шаг, я снова почувствовал неотвратимость Лёта и Вызова. Я снова бросался к звёздам, без которых мне не было смысла бытия.
       Море штормило, когда я подошёл к нему вплотную. Ветра почти не ощущалось, но откуда тогда приходили эти валы-исполины? Что за тайна снова звала, выманивала меня. Что за волшебная сирена! Что за звёздная погибель!
        Городок был небольшой и я прошёл его за полчаса. Быстро темнело, прямо на глазах. Ещё минут десять я поднимался по асфальтовой дорожке курортников, а дальше уже змеилась мергелевая тропа. Вот знакомый обрыв по левую сторону прохода. Вот первая передышка на ногах. Снова медленный, не спеша, подъём. И вдруг я увидел весь хребет. Из серой мглы  он выступил сразу – нависшим  полу-миром.


        А родился я в беспредельных муках: вся Вселенная рождала меня. Я был вспышка, звезда и человек.
        Свой первый шаг я сделал стартующим гигантом: охмелевший, тяжёлый, раскачиваясь на столбе огня. Тысячелетия плеснули прочь. Я оторвался от Земли. Пространство жёстко осыпало пыль и камни впереди. Это было священнодействие людей – они закляли мой корабль. И теперь, познавая стихию звёзд, они со мной (во мне) уходили от планеты, на которой им предстояло жить и умереть.
        Я сделал шаг и шаг. Тропа шла всё круче и круче, едва угадываясь меж реденьких кустов. Было темно и тихо на тропе. Но очень много звуков – шорох ботинок, шум дыхания и грохот сердца извергалось моим гигантским  телом.
       Небо очистилось – для выхода Луны и звёзд на сцену. Вдруг мне почудилось: сейчас, последний шаг – и упадёт к ногам моим вся пропасть звёзд. Ещё бы миг и я бы сорвался в это звёздное ничто. Я бы мог умереть, и меня, такого великого, вместившего весь мир, не стало б навсегда. Что-то страшное и порочное угадывалось в совершенном блеске звёзд. Но тут чьи-то тёплые руки сзади, из тьмы, закрыли мне глаза. И послышались тихие, все прощавшие слова: «Всё разрешает, как и загадывает, Смерть. О, эта Смерть, это Великое Ничто: желать и не мочь, не знать, есть ли то, что возможно пожелать, и после отчаянного выявления под звёздами – уйти, застыть, не быть».
       Снова брызнула из сочнейших красок явь: двигатель отсекался и корабль закувыркался на пике высоты. Это был «Восток», его феерический полёт. А в глубоком кресле я увидел Гагарина, его лицо, сокрытое забралом. Он смотрел в иллюминатор «Востока». Он подглядывал за запретными мирами. Все вещи вокруг него уже всплывали. А он всё ждал, что  с ним ещё произойдёт.
       Я узнал, из самого далека и ныне: я не любил, не видал и не был. Нет, никогда Вселенная не вела с Человеком сокровенный диалог. Никогда он не знал ни о жизни иной, ни о рождении своём  – откуда он, зачем? И не знал Человек, улыбалась Вселенная ему, или была безразлична ко всем его страстям. А может,  не понял её, её бытие и смысл, её к нему любовь?

2

        Около часа ночи вершина была взята. Остановившись передохнуть, я оглянулся. У чёрной воды лежал золотой подковой городок. Я вознёсся, я уже покинул людей, и только маленький образ их оставался позади. Теперь начинались приключения тёмные, я уходил всё дальше от привычных мне вещей.
        Снова пошёл безмолвный час, серое, беспросветное пребывало по-прежнему вокруг. Человек был обнажён абсолютно и вокруг него описывали сферу. Сначала его облекли в систему охлаждения, затем в нательное белье и, наконец, в герметическую оболочку.  Голову его закрыл прозрачный шлем из лаксана. Затем человек встал и прошёлся. Движения его были стеснены, но скафандр давал ощущение полной защиты  от всего. Он опустил золотые фильтры, теперь и глаза и лицо его были защищены от всех спектров излучений.
        Когда корабль пошёл вверх, начались его первые метаморфозы. Он жил теперь среди звёзд, по их законам. Никогда ещё человек не обнажался так дерзко-высоко. Его пленило силой Зверя, разве не ей был всегда подвластен Человек? И заигрывал с ней и боялся её и прославлял.  Его ждала Вселенная, мудрейшая из всех существ. Галактики её собирались в тела немыслимого смысла, в звёздах вспыхивала  безумствующая мысль.


         В то волшебное мгновение я объял всю Вселенную – от себя, до крайних звёзд. Я увидел картины, о которых боялся поведать людям. Помню, как стало странно тихо, как может быть тихо только в огромных пространствах пустоты. Я, снова рождённый, в мире ином, начинал чужую жизнь. Я сделал первый шаг. Меня не удивило: чёрное небо следом за серой пустотой, чистые звёзды следом за алой пеленой. В Час Апофеоза всё именно так должно  произойти.  Я увидел в этой Вселенной нас, двоих влюблённых. Слишком обыденными  были движения наших рук, уличный шум за окном, где-то безучастно к нам текущее время.
         Вдруг мы превратились в Мужчину и Женщину, сошедшие с моих же уст. Я увидел, как встали  двое и пошли. Они шли, обнажённые, держась за руки – всё дальше и дальше, теряясь между звёзд. Потом женщина, засмеявшись, побежала, увлекая мужчину за собой, в самое скопище тех звёзд. Она убегала к звёздам дальше, дальше – длинные ноги несли её вперёд – и уже волосы её растворились в звёздном млеке. А он, едва поспевал за ней – руками, губами стараясь укротить.
         Так и убежали они ещё в одну вечность, поднимая ногами пыль со звёзд. И миллиарды лет было той реликтовой пыли.

   
               Есть ли в этой Вселенной  более странное существо, чем человек? Он жаждет познать весь мир абсолютно, до конца – и знает, что никогда не достичь ему желанного. Он любит, как велит Вселенная: звёздно, в муках – и он же может предать своё сокровенное, себя.
         А может Вселенная ещё более странная, чем человек? Может, она не просто безмолвная и гигантская, холодная и жгучая. Может в её глубинах есть некий неуловимый человеку смысл? И люди, рождённые в звёздной пыли и взглянувшие осмысленным взглядом на своё появление, как на бессмыслие, не тот же ли это вселенский парадокс?
        И вот я вступил во тьму вселенскую – и в ней искал любовь абсолютную, без смерти.  Казалось, мне сделать шаг – и будут те же слова, но от богов. Казалось, мне сделать шаг второй – и я подойду к Пределу-Смерть. И сделаю  третий шаг – увижу свою бессмертную Любовь.
        С вершины вниз дорога вошла в высокий чёрный лес. Была тьма такая, что я не видел своей протянутой руки. Дорога едва угадывалась по редким разрывам меж стволов. Очень тихо было в этом магическом лесу, я начал подозревать, что такая же тишина царила во всём межзвёздном мире.
        Вдруг что-то тяжёлое ударилось о землю впереди. Кто-то огромный, чёрный встал передо мной. Инстинкты мои сработали мгновенно: я бросился вниз, отчаянно ища рукой хоть что-то. Ещё раз кто-то  огромный  ударил  сильно по земле. Раздался треск ломаемых деревьев и кустов. Тьма по-прежнему слепила меня – я не ведал об этом мире ничего.  Существо ли, явление ли таилось предо мной. Уже с огромным камнем в руках, уже рычащим зверем, я ждал исхода  явления во тьме. 
        И всё ушло: удары, прочь – всё тише и всё дальше. Я инстинктивно почувствовал: зверь не трогает зверя, равного себе. Я входил, наконец, в себя, как в человека. С удивлением ощущая волосы, ставшие дыбом, с удивлением оперируя понятием мысли для себя.
        Вот так Вселенная подстерегала своих безумных храбрецов!

    
        Виделось мне – я продолжал своё движение во тьме – как в мощном факеле, в ночи, возвращался космический корабль. Автоматика его сработала безупречно и вела к месту посадки на Земле. Рвущееся пламя плазмы светило в иллюминаторы «Союза». Но было безмолвие внутри. Лица, тела людей были немы и недвижимы.
        А бесстрастная автоматика привела «Союз -11» домой. На гигантском бело-оранжевом парашюте он опустился в выжженную степь. Люди уже высыпали из вертолётов и бежали к вернувшемуся кораблю. Но никто не выходил из него, не отвечал ни на чьи призывы.
        Как же это? Это для них-то слово «Смерть»? Вот они, молодые, красивые, идут, отпечатывая шаг, вот они  машут пилотками перед посадкой. «Я умру, если мне не разрешат лететь». «Чувство лёта –  высшее чувство для меня». Затерялись во Вселенной где-то. Не вернулись.
       А ещё ранее, со спутанным куполом, летел «Союз -1». Снова Бездна поглощала кораблик, снова Смерть выходила из глубин.
       Было давно забыто, как все они ушли – ни ненавидя, ни любя. Какие это были имена: Георгий, Виктор, Владислав, Владимир. А я, ненужный в этой Вселенной никому, хотел любить и помнить за погибших. Всегда, за всех. Может быть, призрачный стал я человек? Но не призрачной ли была и земная «вечная память»? Я говорил им: «Вы не имели право погибать. Некому было доигрывать за вас». Именно этой фальши, теперь, когда они мертвы, я опасался более всего. Очень странным бы показалось на этом свете, что за страшной смертью, игравшие её, также должны застыть торжественно в гробах. И далее, в той же игре – расслабиться, умилиться, и восхититься собой со стороны. Много раз я повторял одно и то же, и каждый раз оценивал игру лишь я один. За всех троих я корчился, лопался в кабине, за одного шёл против вздыбленной земли. И снова кончалась жизнь: ни единого слова в вакууме, ни единого восклицания в бездне – а время снова шло по отрицательной шкале.
        А иные лица – безмолвно, настойчиво – уже просились в воображение моё: «Сыграй нас, будь нами, пройди с нами до конца». И  в небе опять взрывался  «Челленджер», а «Колумбия» разлеталась на куски. Связь обрывалась, отделив сразу мёртвых от живых. Четырнадцать было их – четырнадцать душ остались в небесах. И одни кувыркались, падая  в обескрыленной кабине. И завопили в предсмертие. И я с ними вместе в предсмертие кричал: жить оставалось мне несколько секунд. И распадалась вторая семёрка на фрагменты. Тела эти были уже не от людей, не для людей. Душам их уже нечего было делать на Земле.
         Но этого (до этого) быть во Вселенной не могло: рассыпалась в бессмыслие их красота.
         Но сколько жизни, сколько света для всех было в этом небе правдивом, непорочном. А я, презренный самим собой, я, нищий, слепой, глухой, я был всего лишь жалкий актёр, посягнувший на эту божественную роль. Я знал, как погибну сейчас, разметавшись на атомы  в бешеном  потоке, либо ударившись о поверхность незыблемой воды. Я сыграю все роли до конца. А утром, проснувшись, всё забыв, я вновь устремлюсь на крыльях «Шаттла» ввысь.
         А они погибли, погибли навсегда!
         А я также не гибнул в заманчивых далях, как в них не проникал. Я также не умирал в этой жизни, как не рождался в ней опять. Казалось, я существо, ведь столько видел, столько знал – но я не полетел на этих кораблях.
        И когда Вселенная замерла – звуки ушли с восемнадцатью смертями – раскрылась в чёрном куполе маленькая дверь. Я с печалью вошёл в эту открывшуюся дверь. Я ждал, сейчас кто-то из восемнадцати поведает о внереальной жизни за чертой, а органные звуки сольются на меня. Вместо этого чья-то дьявольская рожа выглянула из-за звёзд. Нагло, кощунственно скривилась, захихикала рожа и подумалось, уж не узрел ли я во Вселенной Зло.
         Но спокойно погасло и это наваждение и снова ко мне пришли четыре сцены.
         Ах, как ломались руки и раскрывались в криках рты. Ах, как уходил со свистом воздух, и, отвязав ремни, космонавты бросались к клапану. Ах, как стремительно оторвалось  крыло и поток, как чудовище высасывал астронавтов из кабины. Ах, как безнадёжно шёл к земле «Союз», и жизни в нём оставалось  на несколько секунд.
         Каково было тем, сидящим в Центре, проводившим их с Земли. Каково было им применить к себе же слово смерть!
         О, горе, горе, а они всё падают, всё  кричат. Господи, да прекрати ты это, дай наконец им обещанную смерть.
         А они кричат: «Что случилось?! Что делать?! Спаси нас, Командир!»  Таково  было им оставить свои любимые семьи, свои уютные дома.
         Всё – удар. Но время как будто не в нуле. А это я живу, оставаясь всё также на Земле. И снова, снова падаю, снова кричу – уже за них. И снова буду стоять, и ждать их вечность. И снова, лишь я один, на всей Земле.
         Так Пирамида проходит всю Вселенную, но из похода в вечность  встречают её не те, кто в этот путь послал. Нет Великого Фараона и нет людей, проводивших его в пределы вечного. Много уже чего нет на изменившейся Земле. Люди не те, не те слова людей. Другая любовь  – печаль её и боль. Да и Земля ли это, да и люди ли эти существа?
         Жизнь, Вселенная и Человек – как всё это едино в момент вознесения и смерти. Та же Вселенная: кипящие звёзды и клокочущие сердца людей.
         А ко мне вновь пришли иная картина, иное воображение. Снова мужчина и женщина лежали в ночи, прильнув друг к другу. Вдруг женщина ощутила:  мир где-то дрогнул, и где-то случилась смерть. Она инстинктивно прижалась к мужчине, ища защиты у него. Они услыхали, как где-то хлопнула дверь и где-то отчаянно пролаяла собака. Она взывала к кому-то в такой безнадёжной пустоте.

3

        Нам показалось, всё – дальше этой вершины возможно только умереть. Очень просто  Вселенная разгадывала нас: беззащитными, смертными мы пребывали в её гармонии  времён.
        Ранним утром я взял второй хребет. Пошёл редкий снег. Где-то взади меня шли и выли голодные шакалы. Порой они грызлись меж собой. Всё это были порождения из тьмы. Однако близко пока никто не подходил. Почему-то я был уверен, что мы поймём друг друга. У меня был лишь небольшой складной нож,  он для защиты не значил ничего. Я обладал магическим словом, мощным телом  – с этим миром я чувствовал себя на равных. Я продолжал свою звериную игру.


        А какими  сокровищами был оделён мой лунный мир! Было там небо глубинно-чёрное – без всяких намёков и мазков. Были там камни с историей тёмной, о которой всеми забыто между звёзд.
         После схода с выси и опробования ногой поверхности, я остановился. Была то внутренняя потребность, или внешний зов – я обернулся и обвёл глазами панораму. Я увидел корабль, уже вписанный в ландшафт, люк, породивший меня, следы, только что мной запечатлённые в пыли. Этот корабль был создан для ухода от моего маленького, ничего не значащего «я». Он способен был обойти все великие миры. Мог выдержать любой удар, любую ненависть, тоску, безвестность.
        Я знал, что на этой планете мне не произнести ни звука. Как  не запеть, не закричать. Я представлялся себе пылинкой, всё далее улетавшей от факта рождения своего.  Я упорно накапливал количество шагов. Закованный, очерчённый, защищённый: шлем, скафандр, сапоги. В наушниках раздавался голос Центра, однако внутри скафандра я был предоставлен самому себе.
        Моя Земля парила высоко в зените. Она блистала вровень со всеми звёздными телами.
        В своём хождении по Луне я часто поскальзывался и падал – но очень весёлые и нежные были падения мои.
        Вдруг я услышал звуки: шорох дыхания, обрывки слов и песен, мужской, в ответ на женский смех. Они струились вокруг, они увлекали за собой, эти оставшиеся, забытые людьми звуки. «Невиданная история произошла», – подумал я, поймав себя на том, что эхо от этих слов ищу внутри себя.
        Запредельность переворачивалась, заодно преобразуя и меня. Мне казалось: вот я ушёл – как в последующее, так и в прошедшее своё.
        Я стартовал с Луны на том же корабле. Взлётная ступень вознесла меня на орбиту.  Как человеку, мне хотелось эту планету принять в объятия свои. Я открывал для себя красоты, о которых жаждал, но не знал. Я судил этот мир по-человечьи, слепо: моря, когда-то залитые базальтом, гигантские светлые лучи, невероятная испещрённость кратерами всей поверхности Луны. Всё это было удивительно, но как мне это было ещё и полюбить?
        Я облетал изваяния гигантов: Клавдий, Коперник, Птолемей. В поисках неожиданных ракурсов я залетал чуть ли не внутрь их колец. Я видел кратер Циолковского – самое красивое изваяние Луны. Иссини-чёрное дно с алмазной горкой в центре. Всё это надо было ввести в себя – либо став изваяниями, либо в себя преобразив.
        Мне надо было принять историю, заблуждения, странность, немыслимость людей – в их словах и мыслях, упавших на поверхность. Я пытался понять людей, пройдя маршрутами первопроходцев: первые панорамы, первые следы, первая колея.
        Предопределённый – как человек, как проходящий – я не знал, дошёл ли до цели, околдовавшей некогда меня. Я ждал… Но чего? Запредела, зажизни, залюбви? Или просто любви с простой девчонкой в мире очнувшимся от звёздных чар!

4
 
        Спуск со второго хребта оказался сложней, чем с первого. Наступило утро, было достаточно светло, но я свернул где-то не там, где нужно. Выяснилось это только часа через два, когда тропа стала склоняться всё более к востоку. Тогда взяв по компасу направление строго на север, я пошёл на штурм крутого склона. Тяжёлым было это восхождение: я полсуток уже находился на ногах. Задыхаясь, оступаясь и скатываясь в скользкой грязи и камнях, я взял-таки и эту высоту!
        Исчезли робкие шакалы, и появилось несколько волков. Пока они были вдалеке, но шли упорно и молча  в след.  Страх мой был укрощён, его сменила ярость. Я был посвящён в этот лес и был уже более зверь, чем человек. Но я пришёл  не убить, а говорить. Я принёс слова не для плоти – для любви.
        Вдруг я попал в узкую лощину, с петляющей в ней рекой. Сначала река повела меня куда надо – на север. Но пройдя по её руслу три часа, я понял, что и эта дорога сворачивает всё более на восток, в дебри лесов и гор. Пора было беспокоиться о ночлеге: день клонился к закату. И тут, как в сказке, из-за деревьев выступила избушка. Сказочная избушка в сказочно безмолвном лесу! Дверь, подпёртая палкой. Грубо сколоченные стол и нары. Спички и пачка соли на столе. В углу сухой хворост на растопку. «Ну, живём, – подумал я, – в первую очередь надо разжечь печь, затем обсушиться и напиться чаю».

       
       Я продолжал свой звёздный поход –  меня увлекали вдаль мои кумиры.
       В лунной долине Тавр начался новый день. Правда, начало это происходило только в понятии людей: несколько суток  Солнце висело, едва приподнявшись над долиной.
       День этот, божественный подарок, начался с того, что я внимательно осмотрел  тело, только что вышедшее из черноты. Обнажённое, перед звёздами, оно увиделось мне и убогим и уродливым и малым. Тогда я воззвал к его (своей) душе,  но и её ощутил заброшенной и вывшей. Мой же корабль, приведший это тело в антимир, я нашёл очень маленьким и хрупким. Он стоял меж глубоких кратеров, лапками зарывшись в пыль, и подобно мне, человеку, пытался найти хоть какую-то твёрдую опору для себя.
       Я был в скафандре, готовый переступить свою черту. Образ этот был смертен и трепетен, от человека, но беспристрастен и беспринципен, как металл. Нас было двое, астронавтов, одетых в тяжёлые скафандры, и иногда мы уходили так далеко, что теряли из виду наш кораблик. Но сколько бы мы ни отсутствовали, насколько не покидали его, он терпеливо ждал. Хоть мы и знали, что он металлический, мы же уверились, что он необыкновенно живой. Живой была и наша планета-проматерь. Мы всё время видели её в здешних чёрных небесах. Мысленно мы молились,  равно как ей и восхищались.
        Я хотел знать, доподлинно ли это я перед Луной, честно ли я веду свою игру. Снова, проснувшись, мы взглянули в треугольные окна – как она там, Луна? Поверхность, опробованная ногами, в следах от них, пейзаж, состоящий из кратеров, вылепленный ими.  Много условного было у людей на этой планете: лунный день, вмещавший 14 земных, земные понятия камней и пыли, земные названия кратеров, морей и гор. Луна же это называла как-то по своему, своим.
       Миллиарды лет прошли и сгинули без человека. А пришёл он и увидал: каждую ямку и каждый камушек Луна уложила с тайным смыслом. Нарисовала картину для иных.
        Но самое удивительное для пришельцев оказалось явление голубого шара у них над головой. И за этим философским откровением им надо было прилететь сюда, на планету-антипод!
        История, проигрываемая людьми, никак не высвечивалась впереди. И в  непроглядности этой всегда таилось что-то мистическое, не зависящее ни от разума человека, ни от воли. Пять экспедиций уже прошли до нас, но ничего враждебного пока не проявлялось. Самые разные, в геологическом отношении районы, исследовали люди: моря и плоскогорья, вершины кратеров и тектонический разлом. Научные станции, установленные в местах посадок, уже 3 года работали и держали связь с Землёй, хотя  беззащитны были перед чем-то, либо перед кем-то. Никто, абсолютно никто не трогал их. И всё-таки мы ощущали: что-то подстерегает нас за каждой скалой, как-то Вселенная попытается отреагировать на нашу дерзость, кто-то ещё есть на этой планете, кроме нас.


          Я знал: боги могли проникать в глубины, которых людям не достичь. И многие сны приходят к людям от богов, уводят их в глубины. Как много бродят по нашей планете слов неслыханных – тоже от богов.
         Я продолжал свои пленительные игры  Я вновь уходил в свой виртуальный мир.  Лишь только я возвестил бессмертным о своём приходе, как первым примчался  прекрасный  Аполлон, принёс мне свою историю Луны:
          «С первых мгновений  жизни я осознал себя, как божество, и я же знал, что символ мой, как и имя, и совершенный облик, даны по наитию людей.  Когда возникла идея разделения корабля на основной и посадочный отсеки, и потом, в чертежах, обрисовались контуры, а в цехах это всё материализовалось в металл, я влился легко  в иную ипостась. Новый образ мой ожил в нервных импульсах тока, в молниеносных расчётах компьютеров, в ударах сжигающего огня. Два «Сатурна», два старших брата, несли меня с Земли, но я и не думал (мне не следовало) удивляться. Недаром боги превыше разумности людей!
          И вспомнился мне тогда золотой, забытый людьми век: все униженные и обделённые становились свободными и умиротворёнными. В плясках сатурналий возвращалось золотое время – а это «Сатурн – 5» наливался кипящей кровью кислорода. Астронавты задраивались на 100-метровой высоте, на 3 километра вокруг уходили, прятались люди. Проходили последние, неумолимые команды. Рвались последние разъёмы. Я готов был родиться – и по команде   людей вздыхал в свой первый раз. Я ударял о землю такой силой, что ужасаясь содеянному, подо мной замирали люди. Но никто не знал, как больно живой частицей отрываться от  Земли. И каждый раз, стартуя, я отвечал извечным для живых: на силу  силой, на удар огнём. И не оглядываясь, боясь осквернить божественность момента, я уходил всё дальше ввысь. Где-то там, в небесах – я воображал – раздавался грохот моей колесницы, а это на ступени распадался носитель. Там, с выси, я кричал – да имеющий уши, да услышит: «Я – Аполлон, бог света и искусств, и я родился вновь!»
         Люди послали  вперёд себя слова: Орёл, Колумбия, Индевер… Эти слова искали, рыскали, взывали. Но я-то знал, как Вселенная любит разгадывать самых искусных мудрецов: они защищались  произнесёнными словами.
         Вдруг что-то распахивалось  под кораблём.  А это я, извергая огонь, проходил критические 150 метров. Всё в сокровенный миг становилось сверхчеловечье-звёздным: чересчур откровенно звучали звуки, открывалась вдруг чья-то ложь. 45 метров над Луной! Люди уже коснулись планеты и убедились не в фантомности её. Тучи пыли взметал извергнутый огонь. Всё – отсекался двигатель. В полуслепую падал мой корабль. Шли первые мгновенья пришедших на Луне. Люди со страхом ждали, что выставит им Луна: не попали ли они опорой в глубокий кратер, не заскользит ли на склоне их корабль.  Вся надежда моя в этот миг была на хитроумие людей.
          И я летал, незримый, над каждым из них, лелеял их шаги. Я их высвечивал, я защищал их от коварства тьмы. Так я отправился в последний свой  полёт.  Я знал, где-то здесь, богиня Селена, невидимая для людей. Не раз вдали мелькал белый шлейф её платья,  неслась  ей вслед  изумлённо верещавшая свита. Они вылетали из кратеров, из-за камней и неслись за своей повелительницей призрачно-блистающей пылью. Но сколько ни гнался я за богиней, так и не смог разглядеть ни фигуры её, ни лика. И в этом я чувствовал тревожный для людей рок.
          Я всматривался в приближающиеся горы, названные людьми Северный массив. Я летел над маневрирующим меж кратеров «Ровере», но вокруг  было спокойно и безмолвно. И тогда я воззвал к богам метеоритных ливней: «О, не трогайте этих героев! Никто из смертных не уходил ещё так далеко. Что вам стоит, вероятность в ваших же руках!» Я кричал ускользающей богине: «Остерегись, угрюмая. Я – изначало света, и покровительствую самым хитроумным из существ!»
          А мои любимцы, ничего не предчувствуя, подъезжали к подножью горного массива.
          – Мы на пункте № 7, – передавал на Землю Юджин Сернан. – Просто не верится, что мы дошли.
          – А мне здесь верится во всё! – парировал  весёлый голос Джека Шмита. – Смотри, какой к нам вышел склон!
          Я увидел, как к астронавтам выступила живая, не онемевшая сцена. Я знал, чья рука, убегая, набросала небрежно эту сцену. На небо она плеснула алмазно-чистых звёзд – любая пыль, любое время были бессильны смутить их чистоту. Солнце, словно живое золото, на которое не посмел взглянуть никто из смертных. И лучи его, как бы случайно, погодя, отчеканили странные борозды на склоне. Возле подножья горы – так же случайно, в спешке –  были разбросаны огромные, выше человечьего роста валуны. Было видно, как валуны эти, скатываясь вниз, исполосовали бороздами склон.
         Только сейчас я догадался, что ожидало здесь людей. Немыслимейший парадокс: богиня пробежала только что, оставив меж собой и человеком четыре миллиарда лет!
         И вот, проехав совсем немного к пункту №8, астронавты увидели холмы, подобные человеческому лику. На мгновение люди оцепенели, не зная, что им сказать в ответ.
         – Это холмы, похожие на старца… – начал передавать на Землю Шмитт, – иначе мне трудно объяснить их вид.
         Они выскочили из «Ровера» и бросились к холмам. Оставалось несколько метров и их руки были протянуты вперёд.  И когда из далёкого детства тянулся к матери – то всё реже и реже приходила мать. И когда удар кулака максималиста-подростка бросался к звёздам, а встречал лишь пустоту, то очень многие, с возрастом,  перестали верить звёздам, перестали что-то ждать. И когда стал достаточно умён, то узнал: всем явлениям этого мира есть предел – небу, жизни и мечте.
         А они всё бежали к своей тайне, к загадочным холмам – и замедленные, замедляющиеся были их шаги. Так, приближаясь к Пределу, они могли превратиться в Вечность Бега. Так, нырнув в Бесконечность, они никогда бы не достигли Предела, который однако всегда был перед их лицом.
        Они подбежали, коснувшись, загадочного лика, и как-то просто всё произошло: никто во Вселенной не заметил этот миг. А пальцы их сквозь чувствительную кремнийорганику перчаток почувствовали обыкновенный скальный камень.
        А я уже мчался прочь – с вестью к богам и звёздам: люди нашли свою тайну, людям дальше не пройти!»


        Странные времена наступили во Вселенной. Сначала на её просторах появились люди, затем эти люди произнесли слова, затем эти слова преобразились в образы, каких по законам Вселенной не может быть.
        Улетел мой прекрасный Аполлон, а я призвал  волшебницу  Селену. Чудно таял, в незримое уходил её золотисто-прозрачный лик. Истекали ей вслед её лёгкие, как пылинки, слуги: красавицы и эльфы. И смеялась тихо Луна-богиня:  « Выбирайте любого из двенадцати – обольщайте, запутывайте, превращайте. А я посмотрю, во что превратятся эти храбрецы!»
        Я увидел, Селена не столько испытывала людей, сколько старалась их превратить в надзвёздных. Она подводила их к истокам тайным, и раскрывала  ландшафты один удивительней другого. Перед Скоттом и Ирвином  Луна расстелила склон, усыпанный камнями. Именно здесь они нашли «Образец Дня Творения»: кристальный белый образец. Я внимательно наблюдал: во что превратятся люди, дотронувшиеся до него…
         «Все свои лунные истории я поместила в картину, начатую ещё 4 миллиарда лет назад, – исповедовалась далее Селена. – И когда последний из кораблей, покинул мою планету, я пригласила богов взглянуть на этот холст. Я услышала, как оценивали моё творение бескомпромиссные боги:
         – О, как мал, беззащитен и непоследователен этот человек!
         – Маленький, он очутился во  Вселенной, где ничто не доступно для него: ни бесконечности, ни бессмертия, ни смерти, как того же бессмертия, но антипода. Его единственная защита – просто верить. Нарисовать самому, заклясть-произнести. Кто, кроме нас, проговорённых, спасёт его в этой Великой Пустоте!
         – Однажды кто-то открыл ему во Вселенной, что он есть Человек. И в первый раз он обратил внимание на самого себя.
         – Вот вам вопрос: преднамеренно, или в хаосе, осознано, или в безумии писался сей Портрет?
         – Насколько мы, боги, извратили, настолько же вознесли людей.
         – Кто-то лишил их бессмертия, и это богатство сказалось самым ценным для людей.
         – Видно, что прилетев во Вселенную, существо это не знает, как в ней себя вести. Ничто не писано ему: о чём здесь можно мыслить, что надо вслух произнести.
         – Да, не случаен каждый рождённый человек, ибо каждый во власти той же, что и движения светил.
         – Мне кажется, в этой картине, превратившись в людей, пируем мы, сами-боги.
         Когда наступило безмолвие, все разошлись, я тихо закрыла холст и также тихо вернулась в уединение, в котором привыкла размышлять. Человек пришёл ко мне, и я одарила его всем, чем смогла: пейзажами, тайнами, Землёй над головой. А он поверил в Создателя – кто ещё мог сотворить такой безусловный антимир. Но я знала, знала, что это новый миф, через великое множество которых прошёл размышлявший человек. Тогда я подумала: «Существует ли сама по себе Гармония без Человека, а значит и я, Луна-богиня, или есть просто жалкие камни и жизнь, как явление, ненужное во Вселенной никому?»
          Я поняла, нет во Вселенной  парадоксальней явления, чем Человек. Мне открылось ничтожество разума и гордыня его, всплеснувшая до звёзд».


          Человек шёл по девственному следу. Этот странник отбросил всё своё и  не боялся никого. Он наконец-то попал в свои заветные глубины.
          В этом скафандре, описанным вокруг него магической чертой, он мог плакать в тайне от всех звёзд, как впрочем мог безразлично для них и ликовать. Вот портрет астронавта на Луне, увиденного им – его напарником – и только им: белоснежная оболочка, отражающая лучи и поглощающая метеориты, на левом плече флаг США, на груди пульт управления скафандром, под ним фотокамера, фиксирующая все события извне. Совок, клещи, тефлоновые сумки для образцов пород, подвешены сбоку к ранцу. Фильтры скрывают,  делая совершенно невидимым лицо.
          Он заходил далеко, как до него  не заходил никто. И в первый раз за всю историю его продвижения вперёд, не было в руках человека оружия защиты. Люди интуитивно поняли: в мирных игрищах резвятся звёзды.
          Как было не обожествиться – и для себя и для людей – когда являлся он с выси, сходил из пропасти небес. Ветер гудел в трёх парашютных куполах. Удар об воду – какое странное соприкосновение.  Он снимал свой скафандр, снаружи уже отвинчивали люк, чьи-то руки ему помогали сойти на плот. Ветром, воздухом обнимала его, обнажённого, Земля.
          Вы были убоги – и вот все звёзды, лежащие у ваших ног.
          Вы были обижены – но вот пришла любовь вечная, не обманутая, этот чистый блеск, эта странствующая красота, которых никто не ведал на Земле.
          Вы были убиты, либо просто умерли, либо вовсе не появлялись на свет среди людей – но и здесь вам воздастся, ибо вы, потеряв убогость белую, беспредельность чёрную, вечную приобрели.
         Кто-то замыслил эту историю звёздную и не посмел ни одной звезды в ней осквернить.
         Очень ласковые были руки у богов.
5

         В ту ночь я разгадал Вселенную: пропасть заканчивалась пропастью и начиналась пропасть вновь.
         А лицо человека было поднято  к бездне, упавшей на него.
         Только с лицом открытым мог быть таким дерзким человек.
         И пошли они между звёзд, поднимая знамёна своих героев и богов. Эти маленькие великие люди попытались дойти до своих бесспорных звёзд.
         О великая, звёздная, вечная, чем же ты обезумила его! Может бессмертием скрытым где-то в нехоженых глубинах? Может сокровищами несметными твоих планет? Может быть красками хлёсткими, звуками жуткими, тайнами, убивающими живых?  И бросаются, очарованные тобой, на твой великий зов. И возносятся, торжествуют и гибнут. Где-то, на краю ли Вселенной, за миллиардом ли звёздных царств, чудится им безнадёжная, как смерть, красота.
         Я проснулся, в окне избушки перемигивались звёзды. Очень не хотелось вылезать из спальника, в нём было уютно и тепло. Я так далеко зашёл в глубины, и был абсолютно свободен от людей.  Решительно поднявшись, я вышел в проясняющийся мир. Небо вычистилось, и звёзды вступили в свои законные права. Речка шумела, из вечности в вечность исходя. А над ней хоронил свои тайны чёрный лес. Волки ушли с моей тропы. Я был один, совсем один в подзвёздном мире. Я был затерян, как маленький кораблик.
         Моя экспедиция продолжилась с рассветом.  Вот и ещё один хребет остался позади – поистине дикий мир заманивал меня. Я ждал, я мысленно взывал к, посланцам от Любви. Тотчас явился один из первозданных: огромный олень перешёл мою тропу. Я продолжал своё движение вперёд.  Олень вернулся и рявкнул –  что-то давая мне знать на зверином языке. «Смерть и Любовь – едины! » – я понял беспрекословные слова. Где-то близко была его олениха, но я не должен был видеть её, эта тайна была безусловна для меня. И я прошёл мимо тайны  бесстрастно, слепо. Затем мощный секач и его подруга  вышли ко мне навстречу. Снова я видел Любовь, её призывы. Хрюкнул  предупреждающе секач – тоже, провозглашая себя Эросом, и тоже ушёл с моей тропы.
         Всё глубже, как естество, я проникал в свободный мир. Всё более я не хотел быть похожим на людей.
         Ещё одна горная цепь осталась позади. Я ждал сошествия чудес. Я был открыт в обнявшем меня мире. Вдруг прилетел какой-то крик. Кто-то взывал ко мне с крутого горного склона. «Если от человека этот крик, – подумал я, – то мне поведаны боль и  ужас от него. Если от зверя – то это ненависть и смерть».
         Я встал на тропе – изваянным, застывшим. Вопль ещё раз повторился, и ещё.  Мне было жутко, я всматривался в горный склон в километре от меня. Меж редких деревьев, усыпавших его, не было никакого движения, но звук уходил всё дальше и дальше. Кто-то,  невидимый, поднимался по обрыву склона. Снова пришло безмолвье, бездвиженье. «Так вот как  Магия может заманивать людей», – подумал я.
         Тяжело мне во Вселенной давались законы бытия.


         …Удивлённый, я собирался умереть. Прошла не моя эпоха, был открыт, потом покинут целый мир, и началась история новая, со  звёздными откровениями и потрясающим концом. Я шёл к ней сквозь долгий, после оборванного рёва звон. И очень неверными, беззащитными были движения мои.
        Я всматривался в растущий серп Венеры и удивлялся, как много тумана на одной планете. Что-то скрывалось там, что-то стереглось – наша первая с ней тайна – но сладко было затеряться в этой закрытой ото всех стране.  Прощупывая локатором венерианскую поверхность, я «увидал» большие кратеры, плато, похожее на панцирь черепахи. Увеличивая разрешение, мне открылось нечто паучье, нечто не схожее ни с чем.
        Войдя в атмосферу, и поплыв под гелиевым шаром, я обнаружил себя в стране багрового тумана. С огромной скоростью меня несла воздушная река. Поверхность по-прежнему не просматривалась, мне казалось, её и не было за туманом. Мой спектрометр отметил в составе мини-капель тумана  кислоту.
         Слава Богу, я был за сверхнадёжным  бортом. Слава Богу, я мог вообще остаться на Земле. Но вызов был брошен: я готов был стать кем угодно, и чем угодно, лишь бы прорваться в этот скрытый мир.
         И чем глубже я уходил в туман, тем более странностей встречал: то гром без молнии, то беззвучные вспышки, то какие-то мощные потоки швыряли  мой  кораблик. Но когда коснулся поверхности  раскалённого мира (+480 было за бортом!), то увидел обыкновенные камни, лаву, казалось, застывшую  вчера, плиты какого-то плато. Подняв глаза, я увидел изогнутый и оттого очень близкий горизонт. Над горизонтом мерцали размытые туманом пятна. Что-то происходило на этой планете за тысячи километров от меня.
         Тогда я спросил у самого себя: «Либо отрёкшийся ты, либо человек. Коль человек ещё – отбрось условное, вздохни свободно грудью». «Но я пропаду, сгорю, исчезну!» – я воскликнул. «Тогда может ты и не падал, не прорвался, не пришёл… может просто остался на Земле? Ты так: сам сыграл, сам увидел, сам узнал».
         Но идя (продолжая играть) всё по той же пустыне, в которой ничего не может быть, я увидел  чёрную точку в небесах. Я ждал демонстрации извне. А точка вырастала, снижаясь, и вскоре превратилась в двухметровое чёрное яйцо. И яйцо раскололось, вышел купол, но и он прожил недолго, отпустив кораблик вниз. Пришелец прыгнул, произведя фейерверк из пыли и камней. Очень тугой  произошёл удар – и мне послышались странные звуки, отдалённо напомнившие ветер, затем раскаты, отдалённо напомнившие треск Что-то невыразимое меня пронзило  – и что-то ритмическое забилось у меня внутри. Я оглядел себя и в ужасе застыл: я превратился в камень! Эта планета превратила меня в один из своих бесчисленных камней. Но не простым оказалось это превращение. Я очутился в какой-то россыпи, на склоне, но совершенно не похожий на своих пластинчатых собратьев. Скорее я походил на булыжник, но оперённый, с крылышками, лапками и глазами – явно летающее существо.
         Я был, а значит мог что-то вспоминать. И стал придумывать, как некогда летал… Вдруг кто-то поднял меня на ноги и чьи-то руки закрыли мне глаза. Когда исчезли  руки, то я увидел,  что вновь нахожусь в человечьем теле, гол и мал,  иду в не обжитую пустыню.
         Всё было позволено Вселенной, что Человеку было запрещено самим собой!


         Так, не сходя с тропы, проникая в свой первозданный мир, я подходил к своей следующей планете. Мне казалось, я знал о ней давно, сейчас лишь вспомнив.  Я видел  цвет – багровый, и маску – безмолвия и сна. Но я не знал языка, и имени её, произносимое  на этом языке. Безмолвно, и ничего не скрывая от меня, она демонстрировала свой испещрённый временем портрет. Но был ли я по-человечески безумен, чтобы звёздное нечто разгадать?
        Я почувствовал звуков гул, чужой, ещё не касавшийся людей.
        «Да будет та мечта! – я исповедовался Марсу. –  И сладость пленительная от взлёта той мечты». А саксофонный оркестр  играл  мне грусть и грусть.   
        «Да будет ли, да смогу ли?» – застынет в ужасе летящий. Он простится с ней, своей богиней. В платьице простом и лёгком та богиня. Он, она и звёзды, Он, её любовь и Марс.
        Земля пропадёт, как целый мир. А он запоёт о величии, о душе, и о любви.
        А Марс – вот он, встаёт багровым шаром. Русла безводных рек, вулканы – взлетевшие, потухшие на взлёте, дюны, невиданных размеров. Что это за жизнь иная, в чём смысл чужого бытия? Заворчит и завоет древний Марс.
        И запоёт гулом ракетным человек. Ринется – столб огненный, победный рёв. Плавно коснётся лапами поверхности его корабль. Плавно закончат лёт звуки, приведшие его. Тотчас родятся звуки иные: шорох его шагов. Это в тяжёлом скафандре спускается он на Марс и пробует его ногой.
        Он сделает первый шаг – и так заплачет. Ведь тысячи лет он шёл – от падших рабов и их небесных грёз.
        Музыка замрёт, не в силах далее лететь. Никто не посмеет нарушить божественность момента.
        Человек сам себя вознесёт.
        И пойдёт гул суровый звуков. Это разведчик направит свои шаги на Марс.
        А планета так и останется безмолвной, так и не издаст ни звука. Так и останется, замурованной в себе.
        Нет, не найти мне планеты истины. А лучше опять, укрывшись за бортом, уйти от этой несокрушимой тайны прочь.


       Снова двое, держась за руки, вышли за свой магический порог. Тоже безмолвие встречало их (в ушах ещё стоял гул стартовых). Вакуум смерти их пленил – они почувствовали его кожей своих тел. Чудная невесомость забрала куда-то их тела, никогда им не было так свободно и легко. Казалось, что-то давно забытое  было в дождавшемся их мире.
        Выплыло к ним лицо Гагарина. И затаённое и удивлённое, оно смотрело на Землю из глубин. Вслед к ним вышли шедевры Мира. Была там  Земля, с орбиты, заполонившая пол мира своей сферой, и хрупкой льдинкой, какой её видели  астронавты издали. Там же был шар Луны:  без жизни, без красок, без оттенков, с кратерами, чуть тронутыми сединой. Был там и Марс, скрывающийся за завесой бури. Был и Меркурий: пустыни, кратеры, уступы.
        Видели двое, шагнувших за Порог: освобождённый ото всего, бежит по инопланетной пыли человек. Он бежит, соприкасаясь с ней голыми ступнями. Вот он, их гимн восторга и любви! Человек прыгает длинными, парящими прыжками. И в вакууме, может уже вздохнуть, найти свою тропу. Всё звёздное в нём – ничего земного нет.
        Я тогда тоже, вытянув руки, бросился на штурм. Отталкиваясь и подпрыгивая высоко в слабом поле иной планеты, как по гигантским ступеням, я поднимался ввысь. Я взял эту вершину и заглянул за неё, в сорвавшуюся бездну. Я абсолютно всё узнал: там пустота … Я оставался на Земле.

6

       О человек! Если ставят тебя в тупик проблемы бытия, если завораживают тайны смерти, если взрывается в тебе – вновь и вновь – восторг и ужас звёзд – иди в Великий Мир. Иди, витай, как дух, поднявшийся над жизнью. Невидимкой-страстью проникни в самые заветные, самые запретные уголки. Но сначала найди дверь в этот мир. Огромная Вселенная, но маленькая в неё для Человека дверь.
       Эта тропа была моя.  Когда  стал удаляться в темноту, то пришло ощущение восхода. Я поднимался над Землёй и Солнцем, повелителем её.
       Была ночь и я. Где-то гулял в горных высях ветер.  Костёр мой потух, но всё ещё отдавал свой жар. Тьма, более не сомневаясь,  обступила меня, готовясь к последнему броску. Однако я сам пришёл в бессветье, и ждал обитателей его. Тьма начала задавать свои первые загадки: кто-то пролаял вдалеке, а кто-то жалобно провыл, кто-то прошёл  гигантскими шагами, а кто-то совсем близко прошуршал. Порой мне было просто жутко: мир вокруг был  заколдован и закрыт.
        И снова я во Вселенную шагнул. Достаточно было поднять свой взгляд наверх. Кругом гудели  звёзды  – безбрежные поля. Вселенная выдавала запретные тайны про себя.  Всё, всё происходило по изволению Вселенной – здесь царствовало только это божество.
        Я странствовал по глубинам, где каждым шагом  была мысль. Чем более я удалялся  от  Земли, тем более странных догадок находил, И думалось мне: «Горе, тоска, восторг, любовь известны во Вселенной?»
        Было полное отсутствие людей в этом мире, и всё более меня обступала пустота. Я не вторгался, но я ступал благоговейно, не нарушая ни одного закона естества.
        Так далеко я мог довериться одним богам.


        Когда-то, при взгляде в небеса, людям открылась истина: для полной гармонии Вселенной не доставало именно людей. Но Город людей уже пленил. Была изначала Природа, от богов, а ныне – Город, её  извративший искусством до абсурда. Ныне  ими владели  серая скука, мир развлечений, банальные слова. И, как разумное порождение Города, люди давно уже прокляли  своих богов – кто царствовал во Вселенной, кто пребывал в гармонии её. Кого-то побивали камнями, над кем-то глумились возле позорного столба, а кто-то из смертных провозглашён был богом сам. Кто был существенен, а кто придуман человеком и им же посрамлён?
        Мне, пребывавшему  у затухавшего костра, и размышляющему над всем этим, стало грустно: найду я кого-то в этой глубине?
         

              И снова шёл день, и наступила ночь. Сияла полная  Луна, тропа шла густым лесом, когда я  услышал чей-то зов. Странные это были звуки: они прозвучали в такт  моих шагов. Я стал и прислушался. Да, несомненно, звуки шли извне. Кто-то пел гимн – и так отвечал на мой призыв.
       Моя тропа – вот в чём была разгадка этой сцены. Тот, кто  послал призыв, был на моей тропе. Я подумал: «Кто-то ведь  проложил мою тропу,  прошёл по ней, кто-то уже нарушил  тишину». Лес безучастно молчал, но тайну свою сторожил, не отдавал.
       Только теперь я понял: музыка это не моя, она проходит сквозь меня.
       Всё в этой сцене зависело от моего прохода – и я без сомнений направился к певцам. Странная открывалась мне поляна. Странность её заключалась в том, что природа играла здесь закулисную, второго плана роль. Главное  было от иных: палатка, люди, ритуал. Палатка стояла у леса на краю, а люди были под  деревом, могучим дубом, вышедшим к человеческой тропе.
        Я видел то, в чём усомнилось сознание моё. На сцене, под деревом,  в лунном свете, стояло несколько фигур. Они пребывали на коленях, с руками, брошенными ввысь. Все они были женщинами,  и все обнажены.  Луна околдовывала ночь, а женщины ей посылали встречный гимн.  Я понял, что вторгся в круг  иной, запретный для чужих. Возможно из иных времён, возможно из иных миров явились эти люди-существа.  Но я уже бросил вызов всем иным, и с замиранием шёл навстречу этой сцене. Вдруг я увидел ещё двоих игроков,  в корне меняющих композицию картины. Старик и мальчик сидели по левую сторону тропы и наблюдали за тайной мистерией под дубом.
        Мы соприкоснулись  – я и иные. Я  видел видение,  слышал звуки – но я прошёл, не вторгаясь никуда. Только тогда мне открылась истина: они не видели и не слышали меня.
        Вот я смотрю мимо них куда-то вдаль. Вот я прохожу мимо них, вот они  позади – меня догоняют их слова: « Свет сумеречный…  Диск животворный… Пришелец от богов …»
        «Да как же так! – я хотел обернуться, закричать. – Вот он я, Человек с Луны. И мы шли, искали друг друга столько лет. И вот нашли – и вот прошли».
        Но я не покинул своей единственной тропы. Звуки умолкли, снова пришло безмолвие, чего-то ждало от меня. Я подумал: «Было ли это,  точно ли это магия Любви? Истинно ли я дошёл, а они обнажились  для меня?»

 7

         Я очищал себя от слов. Я хотел быть истинно первобытным, зверем.  Как человек, я ушёл на самое дальнее расстояние от людей и их вещей. Но я не видел основ, не видел изначала света. Вдруг кто-то коснулся моей руки, словно  указывая, что я внечеловек. Я увидел коснувшуюся меня  девушку, только что  выступившую из-за звёзд. Мы были в вакууме, под жесточайшим ливнем звёзд. Всё было странным, сонным   приглушённым.
         – Я заколдован? – спросил я симпатичную девушку.
         – Я та, которая тебе нужна, – был ответ без эмоций, без лукавства.
         – Но я ждал не облик, ждал улыбки! – воскликнул я печально.
         – Что плоть твоя, моя? – пропела  загадочно Колдунья. – Мы пойдём с тобой в Заколдованный Музей. Смотри, на курсе  самый гигантский из миров.
         Я по-прежнему не чувствовал ни своего тела, ни его шагов. Зато видения мои были сверхреальны: красное истекало в золотое. Соприкоснувшись с этими
цветами, я вдруг раскрыл, что то не золото, не кровь. Подумалось, это видения небес, а оказалось, моя Колдунья уже ввела меня в свой Музей.
         Я пребывал в фантомности  сверхощущений. Разве слово «Юпитер» не было фантомностью на этой планете? Разве удары гигантских молний, вой засасывающего Красного пятна были мной поняты и ощущены? Я увидал отголоски, всполохи, остальное всё вообразил.
         Мы держались с Колдуньей за руки (всегда бы так – на миллионы лет!), и я хорошо запомнил  первый шаг в Музее: мы увидели  всё, не понимая, однако, ничего.
         Странные это были чудеса: они нападали на нас внезапно, можно сказать исподтишка. Иногда казалось, мир этот был создан против, а не для меня.  Хотелось узнать, как долго Вселенная меня сможет удивлять.
         Мы увидели взрывы вулканов, извергавшие пепел на сотни километров ввысь – и опять удивился я,  и опять невесомо произошло касание моё.  Мы увидели гладкие поля, вслед за тем промелькнули какие-то борозды, пучки. Поистине, меня хотели увлечь в картину странностей. Поистине, с каждой картиной, я странным рождался вновь и вновь. И каждый раз я оказывался на долгом, долгом взлёте. От тайны к тайне убегал. И мчался мимо, прочь. Где-то пряталась суперглавная из тайн. Вот выйдет к нам из странности странность…
         И снова вышла планета. Снова красное, обжигающее, золотое. Но я был иной – меня коснулись волны – шар, испещрённый кратерами до предела. Мы огибали планету по параболе – нам открывалась депрессия на весь планетный диск. Мы опоздали, могли бы увидеть, нам надо было чуть успеть: гигантская вспышка, вставший столб, волна, ломающая лёд.
         Я хотел разглядеть, вернуться, обождать, но Колдунья, не слушая, вела меня вперёд.
         И уже превратилось видение сверхпланеты в рядовую, из бледного золота звезду, и уже я вошёл в себя, в своё земное, и очень дивился коварству жёлтых звёзд.
         Вдруг я обнаружил нас мчащихся на облаках. Скорость  была сверх звука, молнии вспыхивали впереди и позади. Очень гулко под нами раздались наши же шаги. Оказалось, мы уже поднимаемся по ступеням гигантского кольца.
         – Вот слово от людей – Сатурн. Ты видишь тайны, спрятанные в этом слове, – сказала мне Колдунья.
         Я ждал: будет удар и смерть, но совсем иное замыслила  спутница моя.
         – Посмотри, на кого так  похожи эти кольца, – сказала загадочно она.
         – А может нам вернуться, найти создателей себе иных! – во мне вскипела дерзость. – Какие мы люди странные: то слишком тщеславные, то отвергающие самоё себя…  Это явлении было, похоже, человек?
         Промолчала в ответ Колдунья и осталась в загадке неразгадка, а я подумал: «По-человечески я обожал свою мечту: просто видеть хотел её, быть рядом, благоговеть, не соприкасаясь».
         А между тем, уходя в  Заколдованный Музей всё глубже, мы увидели галерею сфинксов. Она протянулась по всему периметру гигантского круга зала. Лился тусклый, серебристо-пепельный свет от далёкого забытого Солнца.
        – Смотри, не правда ли, знакомые все лица? –  опять спросила Колдунья, когда мы подошли вплотную к сфинксам.
        – Это кого же ты так превращала? – невольно вырвался мой вздох.
        – А ты смотри и не ищи. Просыпайся, как можно чаще, а ещё лучше умирай и воскресай, – был мне ответ с усмешкой.
        Я увидел, что лицами сфинксов были  выпуклые полушария планет – все изрытые и испещрённые. Только самое крупное из них, Титан, было без оспин кратеров. Оно скрывалось за ядовито-оранжевой вуалью смога. За той вуалью я разглядел пустыни, камни, озёра из метана. Иногда, в тусклом зареве, сыпал азотный снег.  Всё было чуждо земному, его теплу, его голубизне.
         Мы проходили мимо Мимаса: огромный кратер смотрел на нас гигантским глазом. Очень жалкое было существо, едва не расколовшееся от страшного удара. Мы подошли к Энцеладу. Красивым юношей мне показался этот сфинкс. Всё лицо его было засыпано белыми снегами. Тефия, Рея, Диона, несуразный обломок Гиперион – как-то жутко они все смотрели, немо. Всех пленило безмолвие…
         Погрузившись в безмолвие, я поплыл, не отсчитывая время. В воображении мне хотелось уйти как можно далее. Колдунья моя была  где-то впереди, она прокладывала путь. Я был один, и образ вечности облекал меня, пленял. «Да полно, не иллюзия ли моё движение к чему-то!» – не раз я восклицал. Должно быть миллиарды лет  пройдут, чтобы здесь  изменился род вещей. Моё проистекание было нечто  меж рождением и смертью, как раз посередине. Я проходил сквозь что-то искривлённое: болело тело, сознание и дух. Всё тише и  тише возносился мой кораблик – к пределу какому-то, рубежу. А дух мой, беснуясь, боялся этого предела, почему-то ему казалось, что он возносится во тьму. Снова появилась Колдунья:
          – Приготовься, на курсе выхода Уран.
          Я ждал, сейчас пойдёт материя, изображение её. Я пытался, как человек, угадать предстоящую развёртку. А она вышла планеткой бледно-голубой, с тускло-серыми комочками спутников и кольцами тонко-нитчатыми вокруг неё.
         Я снова вернулся, проиграл: вот я, слепой, во мгле с рождения, вот явь вдруг хлестнула по глазам.
         Я оглянулся по здешним сторонам (кораблик стремительно подходил к планете), я пытался стать Вояджеро-Смыслом и Разгадано-Уран. Был рубеж, начало преисподней тьмы. Колдунья мне поведывала тайны:
         – Это планета, катящаяся на боку. Планета, наполненная голубизной. Планета – сплошной, кипящий океан.
         Но я не мог определить свой статус: умер ли я, пройдя рубеж, или единственно живой за ним. Вижу ли я дворцы бессмертных, или это пролился новый свет. Стиснуты были губы мои и застыли слёзы. Я не хотел, чтобы кто-то всё это видел на Земле.
         Мне раскрывалось то, что когда-то было написано не для людей: Миранда, расколотая, и снова слипшаяся в эллипсоид, Ариэль, покрытый извержениями метанового льда, Умбриэль, с одинокой, на всё плато, горой.
         А мы летели вдвоём, держась за руки, боясь оставить их. Мы уходили  в беззведье, в  безыходность. Вдруг я услышал её тоскливый вскрик:
         – И так – на миллионы  лет!
         И я уходил в Великий Сумрак. Я рассеивал свои безумные грёзы. Я приближался к Истине. Смерть порождала жизнь, а жизнь ужасалась вечным.  Спасибо моей Колдунье: она не отпускала мою руку.  Спасибо моему Кораблю: он шёл всё тем же курсом, пока я, безумствуя, блуждал.
         Мы проходили мимо Нептуна, поворачиваясь, подобно «Вояджеру», бросая сверху взгляд.  Я проиграл до конца сцену Встречи: как мой кораблик отважно бросится на штурм. Он проникнет в нечто запретное для смертных: чёрный, как бездна, океан, вечный шторм  в океане, с воем идущие над океаном облака.
         …Задохнувшийся, я продолжа удаляться от планеты. Я уходил от этих жутких тайн – и прочь от Истины. Я рвался  выше и выше. Я бросался, как от погони, меняя резко траекторию – но Истина, меняя обличье, всё выходила и выходила мне наперерез. Я видел кольца и дуги: нечто организующееся в жизнь. И думал войти в контакт с этим нечто, но в последний момент инстинктивно боялся что-то. Мой путь пересёк Тритон:  с улыбкой сфинкса маска. Снова Истина выходила ко мне наперерез. Эта Истина мне предлагала:
         – Дотронься, пощупай, поиграй с планеткой. Тоже живая, тоже дышит: фонтаны из жидкого азота, плато из замёрзшего метана.
         И снова не верил живой живому, и снова уходил.
         – Почему эта планета вращается против всех – одна, во всей Системе! – кричал я Истине. – Что ты сделала с ней, что здесь произошло?
         Я не ждал для себя ответных слов. Эти планеты, это нечто, были странно немы и ослеплены. Как и люди, они далеко находились  друг от друга.
         Вдруг я услышал звуки: ноты взывавшие, ко мне. Меня вызывали на связь? Я прислушался. Моя душа свибрировала  в унисон:  тело кораблика овеял чей-то дождь. Облако из пылинок великолепно  имитировало капли. Мы уходили всё дальше, в пустоту. Два серпика, один голубой, другой серебряный висели за спиной.
         Были вечные сумерки: я сидел, был один, мечтал… Тихо, из тьмы Музея, вышла ко мне Колдунья.
         – Вот тебе вся История. Вот тебе все слова  Музея. Вот тебе музыка со звёзд.
         – Кажется, эти планеты, эти сфинксы, смотрели на меня и всё чего-то ждали.
         – Вообрази себе печальных юношей, влюблённых дев и древних мудрецов. Вообрази  волшебный замок в сказочной стране. Вообрази тяжёлый жуткий рок. Вообрази меня же, обращённую в звезду. Вообрази себя: летящий маленький кораблик. И выдумай ответы сам, – промолвила Колдунья.
         И мой кораблик ушёл от непостижимого Нечто, а Колдунья осталась стеречь иных безумных беглецов.

         
        И уйдёт человек от Земли – в вечность, в бездну, навсегда. Нет, не знаю – любовь, эфемерность, люди – как всё это будет разрешено. И увидит из-под забрала шлема: обрывается мир со всех сторон. И почувствует: ни Земли, ни Солнца – только чьи-то ладони простёрлись невидимо над ним.
        И всплеснёт кораблик огнём, вздохнёт – в огромной чужой пустыне. И увидит землянин: что-то встаёт вдали, кто-то идёт ему навстречу.
        И сойдёт он – в тяжёлом надёжном скафандре. Иные цвета, иные, рыкающие звуки запляшут вокруг, приветствуя его. А запрокинув голову, он увидит чужое красное солнце.
        Сделает  шаг последний – к своему человеческому апофеозу.


         Неожиданно я нашёл тропу, которая повела меня из ущелья и вывела к посёлку, маленькому, разбросанному по склонам гор. Я бодро  зашагал по гравийке, а затем и по трассе, с завершающем марш-броском в Южную столицу.
         Я обошёл всю Вселенную – от края и до края. Я замыкал свою звёздную тропу.
         В три часа ночи я пришёл в изначальную точку – Город. Тихо было на его безлюдных проспектах. Город не спал, он постоянно кого-то сторожил. И только мне он открылся в тишине: был он более от зверей, чем от людей, и во мне признавал он более зверя. Как пришельцу со звёзд, Город хотел поведать мне все тайны про себя.
         Вернувшись, я долго не мог примирить в душе все сошедшие миры.


         Я выходил антиподом в мир земной. Выйдя на околоземную орбиту, я пристально всматривался вниз. Планета Земля предстала мне красивой, а красота её неописуемой, неуловимой. Но лицо оказалось  по-человечьи беззащитным.
         Я вошёл в атмосферу, гася окончательную скорость, и коснулся планеты, сев в пустыне, свободной от людей. Где-то вдали блистали  шапки гор. Я, пришедший от звёздных истин, знал: есть черта безусловная, не преступай её, есть красота идеальная, не достигай её, есть истина  неоспоримая, остерегись её.
         Планета меня не узнавала, я был инертен для неё.  Вот ветер, вот камень, вот закат – меня преображали подробности явлений. Я слышал звук собственных шагов, какой-то гул вдали. Я повторил слова планеты. Эти слова оказались: ждать, любить, звучать, смеяться, плакать.
         После долгого лёта я искал для себя неожиданных  явлений: океан и пустынный берег, в океане родился шторм. Проходя ещё далее, я увидел прямые линии: это были тела и существа. Однако мой разум увиденное не объяснял, а ощущения не трепетали. Я готов был к  явлению контакта, появление нечто, касающегося и меня.
         Я увидел существ, идущих мне навстречу, однако не видевших  меня в упор. Или они меня не признавали, или  им нужен был совсем иной приход. Мой контакт произошёл буднично, обыкновенно, может быть, его и не было в природе.
         Явились фрагменты возвышенного, нечто сходное с песнями богов: играл чей-то гимн, взвивался  флаг, люди в благоговении стояли перед ним.
         Была здесь и Любовь. Оказывается, совсем не по её законам был сотворён, возвышен человек, хотя по её призыву обязан был появлению на свет.
         Я увидел киноистории – жизнь, придуманная людьми и для людей. Там же был и театр –  искусство выдумки людей. Выдумки страстей – любви, коварства, смерти – всё до слёз. Я вошёл в телетеатр, из одного события, размножившись на миллионы.
         Так я становился частью Земли, вписываясь в её законы и ландшафты. Проходил  леса, океаны, реки –  каждый раз попадая в иное бытие. Я открывал её расползшиеся города: просто безликие пятиэтажки и тщеславные небоскрёбы, взвившиеся в небеса.  Города были  творением людей, и жалким подобием её  блиставших гор.
         Увидев первое убийство, я был поражён подобным абсурдом на Земле. Вселенная низвергала Вселенную – вот что придумали люди меж собой! Когда увидел войну, то бросился выяснять, кто виноват в этом абсурде из абсурдов. И оказалось, что виноват в этой бойни был я сам.
         Когда увидел искусные горы свалок, людей, живущих здесь, то отказался верить самому себе: видению, обонянию и слуху. Где здесь неописуемая, с орбиты, красота?!
         И пошёл я, ища виновных, взывая к милости, восстанавливая справедливость, спасая планету от людей. И в ответ получал лишь ненависть, клевету, презренный смех.  И никто не знал, как всё, начиная с любви и кончая звёздами в небесах, было близко к гибели на этой планете. Я узнал  это всё за всех – уже и сердце моё и разум были  людьми поражены.


        Маленький кораблик затерялся во вселенских далях, и не знали люди, пройдёт ли он, за миллионы миль.
        В золотисто-тёплом одеянии, на четырёх ажурных лапах  покоился он в монтажном зале. В вакханалии, в беспредельности огня  уходил в свой феерический поход.
        Что он был за корабль  – как лёгкая шлюпка, плывущая от ноги астронавта, вышедшего в межзвёздное пространство. Что они были, эти люди?  Звёздочка, невидимая в сильнейшие телескопы на Земле. Что думали, мечтавшие об их полёте? Вот они должны начать торможение, вот слышался их далёкий, в шумах,  голос,  и голос оператора, отсчитывающего их ход.
        А эта безмятежная  планета, где-то ходящая меж звёзд и так ворожившая людей!
        И бросились к ней в тот миг – и вдаль и ввысь. Все отчаянные: живые, недошедшие, недолюбившие. Где-то падал их маленький кораблик –  на Марс, на Венеру, на Луну.
        Чудо ты был, кораблик, когда из дальней разведки экспедиция возвращалась к тебе, а ты стоял и ждал. Маленький и надёжный, в мире безмолвном и чужом.
        А когда он плыл над земным океаном на трёх красно-белых куполах, только маленькая обгоревшая кабинка оставалась от него. Где он был,  корабль? Затерялись где-то все его ступени и отсеки: взорвались, остались на планете, летают по орбитам. Люди с Землёй соприкоснулись. Что теперь их маленький корабль? Что их жизнь – корабль?
        Астронавты стояли на надёжной палубе авианосца.
        Прошёл он, и только в памяти людей остался его блеск. Как мгновенная, но звёздная жизнь.
        Затерялись люди в чёрных далях. Кажется к звезде, кажется, в мечту летели они.