Идущая на огни

Таньке стало щекотно в носу, она чихнула и открыла глаза. На груди у ней распластался Федот, спиной, так сказать, к даме. Хвост его усердно подметал лицо хозяйки.

– Уйди, поганый… Не люб ты мне.

Она лениво сгребла одной рукой Федота в сторону и, зевая, откинула одеяло. Глядя в покосившееся трюмо, Танька сквозь мамкину сорочку в голубой горох взвесила на ладонях свои титьки, потом с любовью огладила широкие волнистые бедра, провела пальцами по изгибистым темным бровям – тихонько приговаривая при этом:

– И тут ты хороша… И здесь ладно… И на лицо – красёха… Ах, ты хорошааавушка!.. Ай, краля!..

На полу валялись пивные банки и водочные бутылки, окурки и пачки от сигарет, мятые глянцевые журналы, пульт от телевизора, носки, трусы и фиолетовый гипюровый лифчик. Лучше бы Федот подмел полы и вымыл посуду в кухне, потому что кухня была заставлена… Потому что кухня была засрана до последней степени Танькиного пофигизма. Вот уже два месяца она заходила туда только прикурить от газовой плиты и согреть чайник.

Скинув сорочку на пол, где она останется лежать среди трусов, макарон и окурков до следующей пятилетки, Танька надела черное «боди» со специальным чашечками, приподнимающими и выдвигающими грудь. Ну, «надела» – это сказано весьма поверхностно и условно. У Таньки был выдающийся и очень упругий – что ценилось – живот, поэтому, чтобы его заправить и застегнуть «боди» в нужном месте, ей приходилось несколько раз подряд втягивать живот в себя, задерживать дыхание и выпучивать глаза, а потом уж – сантиметр за сантиметром – тянуть «боди» вниз, к паху.

Чистые, но выцветшие оранжевые трусы Танька надела сверху. Так как носила она их вовсе не для того, для чего носят дуры, а исключительно для тепла. Один дальнобоец как-то расхохотался, увидев ее нижнее белье, и, икая от восторга, спросил:

– Эээ… то че… Это чего такое?
Танька нахмурилась:
– Это мини…
– Мини?! Это мини?! Ааа… – у него на глазах показались слезы.
– Это мини-рейтузы, придурок! – Танька разозлилась и шваркнула его кулаком по голове.

Далее следовали утягивающие лосины черного цвета и кокетливые розовые носочки с оборками, поверх которых Танька обула серые носки из грубой шерсти, связанные бабушкой еще в прошлом веке, сносу которым, по всей видимости, было не предусмотрено.

Танька привычно ввинтилась в кожаную юбку. Она сидела как влитая, а разрез сзади давал немного воли крепким и сильным Танькиным ногам. Сверху полагалась джинсовая поношенная коттонка с длинными рукавами, иногда под нее пододевалась водолазка. Но сегодня было не холодно, градусов десять, не больше.
На макияж много времени не уходило: сине-зеленым по векам, алые румяна, пудра да губная помада. Вообще-то краситься Танька не любила, потому что потом надо было все смывать, да ей улучшений особо и не требовалось: девка она была и так видная.
Серьги и кольца она от греха подальше не носила лет с пятнадцати. Золотую цепочку с крестиком продала, когда ее первый раз избили и ограбили.
Танька влезла в растоптанные, потрескавшиеся на носах бордовые сапоги, накинула серую болоньевую куртку с капюшоном и, прикрыв дверь дома, бодро пошагала по поселку. На улице уже темнело, до заправки и автостоянки идти было четыре с половиной километра. Она достала сигарету и похлопала себя по карманам:

– Траххермуттер! Куды ж я зажигалку подевала…
Впереди шел мент Микитук, бывший Танькин одноклассник. Танька свистнула ему:
– Эй, милаша! Огонь есть?

Микитук притормозил и дал ей прикурить. Танька, с удовольствием выпустив струю дыма, приподняла бровь и томным голосом спросила:

– А в чреслах?
– Нахальная ты, Танька… – Микитук рассмеялся. – Прибавь ходу, на работу опоздаешь.
– А я не пожарная, чтоб по вызовам бегать. Кому надо – подождет.

Она поежилась, запахнула куртку, сунула свободную руку в карман и гордо продолжила свое энергичное шествие в направлении тускло мерцающих огней на горизонте.

Через некоторое время до мента донесся хрипловатый, низкий, но мощный и веселый Танькин голос:

– Эх! Не берёт меня глоток, не берёт другооой!
Не привидится цветок сине-голубооой!
Пропадать, наверно, здесь, под берёёёзами!
Одинокому, как есть, и тверёёёзому…


2014