Умерла

Николь так и не смогла уснуть. Едва она начинала проваливаться в мутную и тягостную дрему, как какой-то звук в квартире либо на улице выдергивал ее на поверхность и заставлял вновь сотрясаться от страха. Воображение рисовало то волосатого карлика, то зубастое чудовище, то привидение, возникающее вдруг из стекающих по стенам теней. Она лежала, свернувшись калачиком под шерстяным одеялом без пододеяльника, на огромной упругой подушке в замызганной наволочке, прижимая к животу свою Тасю, вытертую плюшевую лису, папин подарок.

Когда за окном заголубело, девочка вытащила из-под себя онемевшую и неприятно покалывающую руку и потерла кулачками покрасневшие от дыма и бессонной ночи глаза. Небо сначала побледнело, а потом постепенно порозовело, и первые рассеянные лучи брызнули в не зашторенное, голое окно.

Николь, ни на секунду не отрывая от себя Тасю, села на кровати и понуро обвела взглядом обстановку последних двух недель ее «веселых» каникул. На полу, на ватном матрасе без белья спала мама Снежана, временами всхрапывая и постанывая. Из-под простыни выглядывали ее длинные худые ноги, все в голубых прожилках, с потрескавшимися и сероватыми пятками. По квартире все ходили босиком, только Николь не снимала свои потемневшие от пыли и грязи розовые носочки. Рядом стояли две бутылки пива: одна пустая, вторая – недопитая, тут же валялись крышки от них, пачка сигарет и зажигалка. Пепельницу мама задела рукой во сне, и она перевернулась вверх дном, извергнув несколько окурков и пепельную россыпь. В комнате стоял видавший виды гардероб с настежь распахнутыми дверцами, вдоль и поперек увешанный несвежим тряпьем и бельем; гладильная доска, оставшаяся когда-то без чехла и обнажившая свой металлический остов, была завалена женскими журналами, какими-то проводами и удлинителями, упаковками хирургических перчаток и одноразовых шприцев; односпальная деревянная кровать, на которой сидела Николь, и табуретка с потемневшим от пыли и времени, замусоленным магнитофоном Sharp …

Николь бесшумно соскользнула на пол и тихонько вышла из комнаты. В ванной стены, покрашенные темно-зеленой краской, отсырели, и были усеяны мелкими каплями конденсата. Сантехника была изъедена ржавчиной и пронизана мелкими трещинами. Там всегда было промозгло и холодно. Николь достала с полки «Колгейт» и почистила пальцем зубы, смочила несколько раз лицо холодной водой и, поискав глазами полотенце и не найдя его, решила не вытираться: само высохнет.

Кухня была завалена грязной посудой, пустыми бутылками, объедками, окурками и другим сором. Николь включила электрический чайник и вымыла первую попавшуюся кружку с надписью «Стёкл как trezвышко». Откопала в куче мала пакетик чая и залила его кипятком. На ее счастье сахарница в этот раз стояла прямо на столе (накануне она так и не смогла ее нигде обнаружить). Она положила четыре ложки сахара, помешала и, старательно подув, отхлебнула из кружки. От удовольствия и разлившегося в груди и животе тепла она прикрыла глаза и сделала еще несколько осторожных обжигающих глотков.

За стеной заверещал Ромка, сначала кхекая и хныкая, потом зашелся в крике и, в конце концов, стал им буквально захлебываться. Тетя Юля вернулась домой к утру и теперь спала как убитая. Уже за полночь она взяла на руки Ромку и уехала кататься на машине. Мама Снежана ругалась на нее, говорила, что права отнимут, а сама тетя Юля сядет за то, что грудничка пьяная катает. Но тетя Юля вошла в свой привычный раж. Исподлобья смотрела она на маму своими страшными бессмысленными и уже косящими глазами, молча выслушала и медленно показала ей «фак», несколько раз бессвязно повторив: «Движ-ж-жуха, мля… Хорош скулить… Я вас всех ща уделаю, мля…»

...Крики продолжались еще пару минут, когда послышался мамин голос: «Юлька, мать твою! Юль! Ну, встань, заткни его, к лешему...!» За стенкой послышалась возня, и Ромка на пару секунд замер, но вскоре начал драть горло опять. Николь услышала, как мама сонно и злобно матерится. Однако к ребенку так никто и не встал.

Тетя Юля работала медсестрой в районной больнице, но сейчас была в отпуске. Мама Снежана, родом из этих мест, дружила с ней в детстве. Она говорила, что тетя Юля с малых лет была оторвой и держала в страхе всех поселковых девок. Некоторых после серьезных «разговоров» с ней увозили на «скорой». Шутки с ней были плохи, особенно если она была подшофе. Грубая, хамоватая, мощная и драчливая, она напоминала крепкого мужика – и фигурой, и внешним видом, и повадками. В отрочестве она даже жала парням руки и сплевывала, как они. Тогда ходили слухи, что она гермафродит, или трансвестит, или еще какое чудо природы, но после раннего замужества и стремительного рождения первенца они, естественно, потеряли былую актуальность.

Мама Снежана не была в родных краях двенадцать лет, и встречу с закадычной подругой отмечала на широкую ногу: пили они все две недели, как только продирали глаза. Вспоминали бойкое детство и буйную юность, ходили со «стопариками» по общим знакомым, устраивали то в квартире, то во дворе дискотеку 80-х, загорали у речки, предварительно затарившись в сельмаге, пару раз приводили каких-то мужиков…

Николь молча таскалась следом, неразлучная со своей Тасей. Она боялась ненароком прогневать мать, которая стала вспыльчивой и гневливой в эти последние дни, и старалась не мешаться . Все, кто видел девочку, умилялись ей: какая славная, тихая, послушная дочурка у тебя растет! Снежана немного насмешливо косилась на дочь, и было непонятно, радует ее этот комплимент или досаждает. Тетя Юля, баба неглупая, сметливая и каверзная, сразу все просекла и как-то, гоготнув, предупредила Снежану:

- Смотри, стуканет твоя «невидимка» Эдику – отделает так, свои не узнают.

Да и сама мама Снежана, бывало, срывалась на дочь:

- Ну, что ты шпионишь за мной все время?! Иди играй!

Или, когда та мешала их задушевным разговорам:

- Еще раз мимо нас с тетей Юлей пройдешь - я тебе помойное ведро на голову надену!

Иногда подруги вели философские беседы о смысле жизни, о счастье, о любви. Так Николь узнала, что ее мама несчастлива.

- Я что думала? Найду мужика толкового, детей нарожаю, дом полная чаща, родственники-друзья, живи-не хочу, все дела… Ну, вышла я замуж. Ну, родила. Ну, деньги есть, в принципе: машина, дача у нас, на море ездим… Только никакого счастья я что-то не увидала. Готовка, стирка, уборка – одна бытовуха и тоска, никакой романтики. Скучно… Мне оно надо?! Лучше б я учиться пошла…

- Не жалей, - утешала ее тетя Юля, - Счастья нигде нет, Снегурка. Все мучаются: и бедные, и богатые, и больные, и здоровые, и умные, и дураки. Одно радует, что анестезия у нас в ассортименте, и отпускные еще не пропили, – весело подытожила она и разлила по рюмкам водку.

…Ромка все надрывался и надрывался. Николь, осунувшаяся и какая-то окаменевшая, вдруг решительно встала, помыла кружку и пошла в комнату. Надела шорты, заправила в них майку и засунула свою верную Тасю за пазуху. Отыскала под подушкой ободок для волос и браслет из резинок, накинула на шею нагрудную сумочку с овечкой Кейти, где лежали двести рублей, бумажные салфетки, блокнот с ручкой, пластиковая расческа и телефон без «симки». Оглянулась на мать: та застыла под простыней в какой-то неестественной позе с открытым ртом и, казалось, не дышала. Николь подумала: "А вдруг она умерла?.." и не содрогнулась от этой мысли.

Девочка на цыпочках вошла к тете Юле и осторожно взяла на руки орущего Ромку, который отчего-то тут же умолк и стал причмокивать губами, будто только что сытно отобедал. Николь с Ромкой на руках беззвучно вынырнула из квартиры и спустилась во двор. Она уже хорошо знала дорогу к речке и помнила рассказы мамы и тети Юли о том, что если идти вдоль берега, то через несколько километров дойдешь до моста – это дорога на Москву. А из Москвы точно ходит поезд до Омска. А в Омске их ждет папа.

Ближе к вечеру выбившуюся из сил Николь вместе с таким же измученным, голодным, охрипшим младенцем подобрала компания рыбаков и отвезла в райцентр, в полицейский участок. Там девочка вела себя невозмутимо : призналась, что сбежала с братиком из дома, к подружке из Москвы, и вот - заблудилась… Она деловито продиктовала имя, отчество и фамилию своего отца, их домашний адрес и телефон.

Когда отец взял трубку, услышал голос дочери и спросил, где мама, Николь, наконец, дала волю слезам и, захлебываясь ими, истерически закричала в трубку:

- Папа! Мама умерла!..


2016