Феденька

Феденька объявил, что помрет. А все неожиданно взяли и пришли на похороны. И сидели, усмехаясь, и переглядывались, не испытывая никакого уважения к будущему усопшему. Вот как дураки – честное слово!
- Сигарету можно? Мама, дайте сигарету! – пищал Феденька из домовины. Стулья под ней покачивались, и Феденька боялся упасть.
«Он у нас с детства такой. Как-то говном обмазался и сам наелся, а я потом отмывала. А еще писался до тринадцати лет и во снах ходил. Один раз в сарай ушел – так с курями и уснул».
- Феденька, тут полпачки осталось. Выносить только в полдень будем – не хватит тебе!
Феденька надулся. Расселись тут – никакого тебе достоинства и чести никакой. Чай пожрать пришли – знаем мы таких – да сплетни послушать, посмеяться.
- Мама, у меня там форель осталась, слабосоленая, заверните мне с собой – пятьсот рублей родных отдал – если кто сожрет – я потом думать буду.
- Несу Феденька! Я тебе еще вот фарша накрутила и лучку туда побольше – как ты любишь. Возьмешь?
- Мама! Ну что вы вечно, как суядорга, бегаете?! Что вы телешите меня?! Налегке надо уходить. Рыбу мою несите, а фарш не возьму.
Потом прибежала лаборант Шурочка.
- Федор Палыч! Вы как заведующий должны подписать. Вот – ведомость на молоко и соки. И вот еще – на доплаты.
- Я тут помираю, а вам и дела нет! Нет, ну видали таких?! И вообще я в заведующих больше не числюсь.
- Федор Палыч, я в отдел кадров звонила. Они сказали, что трудовую вам не отдали. Говорят, вы уже туда собирались. Только в тот раз вас до кладбища донесли, а вы потом возьми да и передумай.
Феденька насупил брови –грозно так, чтобы все заметили его недовольство, но подписал. Без него-то ладно, а как же без молока-то они будут?! Нехорошо так. Надо быть добрее. Вот через лет пять вспомнят про него и подумают – помирать помирал, а все про людей думал – все подписывал бумаги перед самой кончиной.
Бабки по углам сидели, и хоть бы одна поохала ну или попричитала бы! Нет – сидят, старые, и все обои норовят отодрать. Хорошие, говорят, обои! Никакого сочувствия! Даром что обед заказывали. Поить и кормить тут ровным счетом некого – участие изображают бездарно, кто и плачет – явно к водке готовится, и кто-то, кажется, по шкафам пошел шарить. Тоска – хоть топись! Бывалошного задору нет. Вот как раньше. Придет какая-нибудь баба и давай орать не своим голосом: «Открой глаза, соколик! Жизни без тебя нет. На кого ты меня оставил?! Удавлюсь пойду – может тогда полегчает. Ну посмотри же на меня, подымайся, окаянный!» И вот всегда оказывалось, что никакая не родственница, а десятая вода на киселе. Зато как отработано! Какой азарт!
Выносили тоже препогано – лбом об косяк ударили, потом гроб уронили, пионы все рассыпали и потоптали изрядно. Мама феденькина предложила маков надергать, но Феденька отказался. Сказал: «Я вас, маменька, еще за розы не простил. Просил ведь как человека купить, а вы денег зажучили, будто чужого сына хоронить собрались».
Несли через весь город – народу собралось видимо-невидимо. Речей особо не говорили, все больше по сторонам смотрели и улыбки отворачивали. Но, как положено, остановили у больницы. Феденька взял слово.
«Всю жизнь - говорит - для вас жил – ночей не спал. Так и помру от работы. Но имею в сердце моем слабый огонек надежды, что был для вас не просто лицом официальным, но верным другом и честным человеком. Таким меня и запомните – умным, красивым, молодым!»
Потом с Феденькой случился приступ цистита, и он побег за больницу отлить. А когда вернулся, все изрядно подустали – домовинку с виновником торжества погрузили куда следует и поехали на кладбище.
Там уже и могила была готова, и крест приставлен к сосне.
Мама к Феденьке подошла – гладит его по головке да все приговаривает: «Феденька, не срамись! Пойдем домой – я тебе еще рыбки куплю, котлеток налепим». И смотрит так благостно и плачет и слезы платком утирает.
«Нет – говорит Феденька – не пойду! Я, маменька, сон видел, как тогда. Бабка все звала – всех наших показывала, как они там живут и что делают. Еще сказывала, что оттуда тоже можно умереть – некоторых даже сюда возвращают. Меня вот все за дурака держат, а я ведь в тот раз не помер только оттого, что струсил. Сон-то мне уже показывали, только вот, когда мы до кладбища доехали, я не совладал с собой. Они вроде как вышли ко мне – они ведь там все молодые, и коса у бабушки до пояса – белесая такая и густая. Вышли и молчат. А мне им что-то сказать положено, а я струсил и отступился. Нет, маменька, второго раза не простят».
Феденьку опять приспичило отлить. Он вылез из домовинки и направился в кусты, но, не пройдя и пяти шагов, тяжело вздохнул и упал навзничь. Из его груди выпорхнула бумажная птица.