Комаровский лес

            
Отрывок 3 (продолжение второго)
      Пребывать в упоительном беспамятстве никто допрашиваемому давать не собирался. Его сначала грубо толкнули носком офицерского сапога в бок, но видя тщетность таких усилий, вылили ведро ледяной воды на голову. Поток воды потащил сознание истерзанного человека наверх и смыв с лица остатки беспамятства, грубо вернул в реальный мир острой раздирающей его тело нестерпимой болью. Кабинет вместе с проводящим допрос  и конвойным вернулся на свое законное, по праву сильного, место.
-  Сержант, поднимите этот кусок дерьма, мы еще не договорили, - опять тот же сладкий и опасный говор.
 -  Значит он не умер, значит все еще только впереди, -  мелькнула коварная мысль и сердце невольно сжалось от нехороших предчувствий.  Сильные руки невидимого в темноте существа приподняли тело, отделив его от небольшой лужи, и небрежно бросили на табурет.
- Итак, милейший, первую часть нашего разговора мы прошли без сучка и задоринки, так что приступим ко второй, более ответственной. Вы, Погудо, утверждаете о своем причастии к польской армии. Прежде чем ответить, хорошо подумайте. В какой экспозитуре Вы проходили службу?  Меня интересует точный номер. Что входило в Вашу обязанность при осуществлении разведывательной деятельности на территории нашего государства?
      Как-то по-адски очень сильно болела голова, и собрать осколки воспоминаний не было никакой возможности.
 - Пить дайте,-  начал человек недолгую фразу и сразу же получил чем-то мягким, но тяжелым, удар сзади по спине от стоящего в темноте охранника. Перед глазами разорвалась яркая петарда, поплыли черные и оранжевые круги.  Сквозь это новое, не сюрреалистическое ведение,  до человека донеслось на немецком языке:
-  Коллега,  а разве в допросе следственная сторона должна опираться только на физическое воздействие над допрашиваемым? Давайте мыслить нестандартно, товарищ. Бить и ломать жертву во имя справедливости революционных идей - это вчерашний день.  Разрешите мне продемонстрировать Вам новые возможности Рейха и конечно более надежный результат в добывании правдивых показаний. И затем уже на русском языке с неуловимым прибалтийским акцентом прозвучали совсем иные слова, заставляя допрашиваемого напрячься всем избитым телом. – Итак, Погудо,  лично я как офицер гестапо вижу в вашем нежелании отвечать на поставленные вопросы обычный протест. Человека бьют, он и молчит хуже, если под градом ударов избиваемый начнет говорить неправду, выдавая желаемое за действительность и уводить следствие совсем в иную сторону.  У меня имеется своя теория по этому вопросу, и я ее сейчас проверю.  Развяжите Погудо, дайте ему напиться воды и включите нормальное освещение в кабинете.
       Незамедлительно вспыхнул мягкий белый свет,  подобный божественному свечению в костеле, когда сотни крохотных восковых свечей создают в закрытом пространстве совсем другой мир и совсем иные на уровне божественной мысли трепетные впечатления. Руки стали освобождаться от врезавшейся зубами умирающего грешника в кожу тонкой пропитанной бурыми пятнами веревки.           Жестяная кружка, наполненная прозрачной водой, уперлась в пальцы и зазвучала невероятная здесь, но такая родная сердцу мелодия Полонеза Огинского, ломая и разрывая душу истерзанного арестанта не грязными, обагренными в кровь руками, а чарующими и жалобными звуками. Музыка может излечить, может дать стимул и надежду, но может и выбить табурет из-под ног, готовящемуся к казни через повешение.  Она звучала торжественно и громко, тем самым лишая человека возможности молчать, не отвечать на заданные вопросы,  возвращая его из искусственно созданного состояния жертвы.
        Слезы струились по небритым щекам свободными блестящими линиями. Он по- прежнему находился в камере допрашиваемых, но рядом, невидимый остальным участникам спектакля, стоял, склонив ясную голову и белоснежные крылья Ангел Хранитель окровавленного поручника Погуды.  Поочередно сменяя друг друга, гестаповец и следователь НКВД ломали целый месяц тело и душу глубоко религиозного человека, но кроме как признания в том, что он польский офицер и защищал от врагов любимую землю, не добились, хотя перепробовали и старые проверенные методы пыток и совершенно новые неизвестные местным товарищам. Результат оставался прежним. Изнемогая от нечеловеческой боли, захлебываясь звериным криком, пытаемый доходил в невменяемом состоянии до какого-то ему известного предела, когда слова вот-вот должны уже слететь с губ,  но в это мгновение чья-то рука ложится на плечо, отодвигая измученное сознание от края губительной бездны, и наступает долгожданный покой.
      Нелюди не могли понять от чего озаряется изнуренное продолжительными пытками, неузнаваемое от побоев лицо, и рваные в лоскутья губы начинают кому-то улыбаться.
 -  С катушек съехал, - констатировал один.
       Второй же соратник по такой нужной системе работе ничего не говорил, а только еще больше хмурился, ведь его новшества впервые дали осечку. Человек говорил много, говорил, но только о том, как любит жену и своих детей, как нравится ему косить по зорьке пропитанную росой пахнущую рекой в рост стоящую осоку или собирать по осени крепкие боровички, ходить в костел и молиться пану Богу.  И больше ничего кроме стонов, криков, плача и нечеловеческого рева до обоих палачей не долетало. На исходе второго месяца, не добившиеся признания, следователь НКВД и его коллега из гестапо, единодушно пришли к единому мнению:
-  Расстрелять собаку и заняться другими, благо, что в этом проблем не существовало, камеры Володарки были забиты под завязку. Ожидалось прибытие особого решения из Москвы, подписанное самим Сталиным и его мясника Лаврентия Берии, которые тоже всеми силами старались помочь и разгрузить следственные изоляторы от польских, уже никому ненужных офицеров. 22 марта 1940 года. Москва Приказ номер 00350 «О разгрузке тюрем западный районов УССР и БССР» (а вернее о расстреле польских военнопленных офицеров и полицейских, находящихся в тюрьмах вышеуказанных районов. ЛП Берия.

Сергей Качанов-Брандт, 02.06. 2016