Свидетель

Милославский:
Никогда еще свидетелем не приходилось быть!
М.Булгаков, «Иван Васильевич»
І
Счастливая, всегда румяная и всегда активистка какого-то очередного профкома Зоя приоткрыла дверь лекционного зала и, лучезарной улыбкой подавив вялое сопротивление доцента Гудкова торжественно объявила:
- Милославский! Тебя в деканат!

отступление
Конечно, я не был Милославским, хотя в поисках редких положительных героев этой пьесы, он мне был милее, что ли, чем Тимофеев (Шурик). Так же как Хлестаков смотрелся, пожалуй, веселее на фоне унылого болота уездного города, не смотря на ярчайшее краски, разбросанные рукой мастера. Та же история с Бендером-Задунайским. Ищем, ищем среди тысячи образов Ильфа-Петрова от беспризорника до Корейко хотя бы одного отдалённо похожего на плюсового, ан, нет!
Я не был и Столыпиным. Это всего лишь литературный и сценический псевдоним. Агрессивный реформатор, аккуратно придерживающий руку на тормозе. Всегда подписывал так и песни, и стихи, а затем, и прочее.
Не люблю штампов, как то «все герои вымышленные. Если есть совпадение, то это… совпадение». Каково?  В попытке обращать лирические очерки в драматические произведения буду сознательно путать читателя. Столыпин.

Милославского встретили радушно у самой двери две фигуры уж точно не похожие на преподавателей КПИ, хотя галерея таковых была многочисленна и разнообразна.  Это и суровые, как олимпийские боги проректоры, и бескомпромиссные, как иезуиты чистильщики от юной скверны кафедр химии, сопромата и матанализа. Это и  демократичные весельчаки от начертательной геометрии, физики, впрочем, с улыбочками отправляющие неудами на дно утлое судёнышко расслабившегося студента.  И, конечно, тихие сумасшедшие в дырявых носках и сандалиях, как символ бессмысленности высшего образования.  И банальные пьяницы, преподающие, как на грех, историю КПСС и марксистско-ленинскую философию. И даже  такой эксклюзивный тип, как всем известный препод иностранного языка изнеженный, но коварный  голубой.  Однако, фигуры у выхода из аудитории были иными. От них не исходила эмоция. Пусть агрессия, пусть зло. Но холод, почти абсолютный нуль! Понятно, чекисты. Показали корочки, увлекли к припаркованному у входа 19 корпуса голубому «бобику» и  определили на почётное место в заднем проходе, за решёткой. Бодро удаляясь, затихли  каблучки Зои.
Во время поездки по солнечному Киеву Милославский был вынужден изучать пёстрое окололитературное  творчества масс – завсегдатаев зарешёченных бобиков. Чем они там царапали, мазутили, выжигали свои вековые клинописи неведомо. Текстов было более, чем много. Видно, что периодически они затирались, соскребались, закрашивались, но  лень и пофигизм обновлённых блюстителей закона, воодушевлёнными материалами очередного Пленума ЦК,  перевесила  над архаичным праведным пролетарским гневом. Нутро камеры на колёсах казалось вывернутым наружу кожей зэка. Вся в татуировках. Общую смысловую нагрузку можно было выразить наиболее цензурным слоганом: «Мусору - не жить!»
Следователь П. И. Доросюк, как значилось на табличке, оказался не героическим сыщиком, какие прописаны в книжках и кино, а унылым бюрократом. Толстым и ленивым. Однако в хитросплетении загадочного преступления он разобрался легко и определённо. Вместе с ним  будущий свидетель Милославский прошёл всю цепочку детектива от подозреваемого до потерпевшего, заметался, как шарик рулетки  и замер в ячейке «свидетель». Из всех вопросов, Милославский хорошо запомнил только два, в которых Доросюк пытался технично провоцировать оппонента:  первый и последний. Последний, пожалуй, запомнился, именно как последний, Штирлица: «В каких именно купюрах Вы передали подозреваемому Икс 300 рублей?» И это спустя год! Ну, а первый: «Знаете ли Вы гражданку Журавлёвскую?  - пауза – Ингу Семёновну?»
ІІ
Ингу! Кто же не знает Ингу? Конечно, Журавлёвская, как и Семёновна, подходило к ней неказисто. Возможно, поэтому все знали Ингу по имени.  Инга и Зоя были с первого курса подружками. Обе красавицы, привлекающие самцов. В чём их дружба, отсутствие соперничества? В полной, абсолютной противоположности. Так бывает. Зоя – пышная активистка, отличница, правильная девочка. Максимальное преодолённое табу – уроки преферанса от Милославского в секрете от папы. Ни какого алкоголя, сигарет! Только любовь, комсомол и весна. Самый мелкий, но самый богатый жених факультета Женя – фарцовщик и плут  боготворил формы Зои и, чтобы быть ближе к телу  даже просочился в члены профкома. Правда, покорил Зою он не этим, а новенькой «девяткой», первым из нуворишей разобравшись, что проблемы зачётов и экзаменов эквивалентны большой банки индийского кофе или, например, блока молдавского «Мальборо».
Инга – утончённая натура, как впрочем, и фигура. Прогульщица, хулиганка, полу-панк-полу-хиппи. Всегда окружённая разношёрстной стайкой неформалов. В общем, секс, наркотики, рок-н-ролл.
- Милославский! Пацаны говорят, что ты какую-то рок-группу организовал. Улёт! А хош купить недорого настоящую «Ямаху»? 300 рублей всего. Мне дашь десятку.
Настоящая «Ямаха»! Настоящая была у «Композитора».  Ему отец купил за окончание училища (теперь институт) Глиэра. Вот это агрегат! «Композитор» говорил, что не знает цены. Со слов отца, 2000. Думаю, врали оба. Тогда не принято было кичиться деньгами.  В комиссионке на Подоле лежала маленькая в две с половиной октавы «самограйка» «Ямаха». Так это дитё стоила  все 1000 рэ.
Деньги пришлось собирать на троих. Сделка произошла в тёмной лестничной площадке. Инга привела какого-то нездорового подростка, который всё что мог презентовать  – это, как и куда  засовывать 6 батареек. Продавец был не интересен, нетрезв, зато теперь у группы был Инструмент с большой буквы, а не рижский «Опус» с мерзким визгом всех его двух регистров. Год концертов, фестивалей, Ингу давно выгнали из института, Зоя бросила фарцовщика, Женя разбил «девятку». Дважды. Композитор открыл кооператив по аудиокассетам, и тут: «Знаете ли Вы гражданку Журавлёвскую?»
Детектив составился стройно. Молодёжная банда грабила зазевавшихся пассажиров на вокзале. Чемоданы, баулы, реже дамские сумочки и барсетки (уже началась мода на них). Инга примкнула к стайке. Возможно, идейно. У каких-то музыкантов увели вещи. Так горемычная «Ямаха» сменила хозяина. Ненадолго. На год.
Следователь транспортной прокуратуры был точно такой же, как П.И. Доросюк. Толстым и ленивым. Его главный вопрос формулировался так:
- Вы знали, что этот инструмент краденный?
- Товарищ, следователь! Какой Вы ответ ожидаете?  Я в хитростях ваших ничего не понимаю, но…
- Всё понятно! – прервал клон Доросюка и удовлетворительно закивал, при этом инстинктивно размял жирную шею и, получив прилив энергии,  неожиданно улыбнулся и довольно потянулся как кот.
ІІІ
На суде Милославскому было весело. Инга выступала тоже как свидетель, при этом умудрилась нарваться на штраф 100 рублей за неуважение к суду. Даже если допустить, что отец или отчим Журавлёвской оказался не простым смертным и увёл дочь от срока за жирную взятку дефицитом (деньги, напоминаем, были не в почёте), Милославский не представлял, за что даже теоретически возможно уважать этот суд. С точки зрения хулигана. Кивалы – народные заседатели – абсолютные дырки от бубликов. Атавизмы  знаменитых сталинских «троек» Их миллионы. Прокурор – последователь Вышинского (99% приговоров обвинительные) - агрессивная истеричная женщина. Одинокая, неудовлетворённая, больная. Судья – внешне мудрый и рассудительный. Лоялен к Инге, но что там внутри клокочет? Такой прописан в «10 негритят» Агаты Кристи.
Вызывается свидетель Милославский!
Прокурор: «Вы узнаёте кого-то из подозреваемых?
Милославский: «Вот – указывает жестом – товарища справа»
Прокурор (с диким визгом): «Он не товарищ!!!»
Да, контакт со зрительным залом налажен. Ещё чуть-чуть и прокурор призовёт расстрелять всех свидетелей! Уходи, уходи обратно в ад совка! Не слышали, что идёт некая перестройка?
Прокурор (несколько успокоившись):  А если Вам вновь кто-нибудь предложит купить  вещь втрое дешевле цены?
Милославский (мечтательно и весело): Конечно,  куплю! Музыка – это прекрасно!
Прокурор: Товарищ судья! Тут всё ясно. Частное определение и вон из института! И из комсомола! Оба!
Инга (с места): Так я давно забила на институт. И на комсомол тем более!
Судья: К порядку! Инга Семёновна! На Вас уже наложен штраф. Будьте аккуратны.
«Точно подмазанный гад!» - подумал свидетель Милославский.
IV
Опять лекция. Опять доцент Гудков. Опять Зоя.  Дежавю, что ли?
- Милославский! Тебя в деканат!
Теперь вызывали к декану и заведующему профильной кафедры.
Зоя, печально, но  с ироничной поддёвкой  просветила:
- Пришла бумага из суда, держись! Из института попрут точно! Женька, мой бывший, перевёлся на заочный. Слышал? Тоже вариант. А Лукич зверь!
Профессор Лукич  действительно был зверем. Огромный, суровый и весь какой-то квадратный. Очно Милославский общался впервые, кроме сложнейших лекций по термодинамике, где приходилось изображать мышь по рекомендациям старшекурсников. Увидеть  лучики Ильича в уголках глаз этой скалы так же нереально, как найти цветок папоротника в ночь на Ивана Купала. В кабинете профессора уже находилась насмерть перепуганная ассистентка Жуть – куратор группы Милославского.   Жуть ни сколько не заслуживала своей фамилии. Если ужас ассоциируется с неизвестностью, то Жуть была даже не открытая книга, а примитивная методичка. При царизме она была бы классной дамой.  А Лукич – минимум статским советником. Увидев несуразность этой пары (глыба и мелкая галька), наш свидетель едва заметно ухмыльнулся. Начал профессор:
- А где комсомолия? Где этот бездельник младший Никитин?
- Ничего себе! Это он о сыне проректора!? – молча поразился уже совсем запутавшийся Милославский.
- А он отпросился, - пыталась пропищать Жуть.
- Ну и хрен с ним! Комсомолии всё пофиг! – и добавил, пародируя Горбачёва – И это правильно, товарищи!
Далее ошарашив слушателей, без тени иронии следующую реплику он посвятил Милославскому:
- Если бы ты был троечником, то этого разговора не было! Нет человечка и всё. А ты, гад, три года на одни пятёрки сдаёшь! Статью научную написал о силе Кориолиса, мне Гудков хвалился, Радкевичу преподал расчёт на ЭВМ ректификационной колоны, да ещё на укр.мове, он методичку написал я не одного слова не понял, заставил тебя вписать в авторы последним (меня-то, конечно, первым),- ни намёка на улыбку, и продолжал – какие-то фестивали выиграли, музыканты, понимаешь, с КБ завода «Большевик» пришла блестящий отзыв о тебе и ещё о таком же лодыре! - И он разжал огромный кулачище и приготовился загибать пальцы.
Да. Практику на «Большевике» Милославский  запомнил хорошо.  Его и Корчного (не родственника и даже не однофамильца претендента на мировую шахматную корону) начальник конструкторского бюро отобрал исключительно за одиозный нос Корчного. Пригласил в укромный уголок и без обиняков объявил:
- Я старый Зейгермахер. Я не выездной. Но мой мальчик просит достать кроссовки. Вот вам 200 рублей и «отлично» за месячную практику. Размер мальчика 42. Он такой ещё маленький. Милославский достал за 100 рублей и пятёрка сверху отличный китайский Найк и всё.
Теперь приходилось слушать и терпеть сердитого профессора, хотя начало было неплохое. Казалось, что каким-то образом очков было набрано уже достаточно, но окончательный приговор Лукич оставляет за собой. Больше всех дрожала кураторша. Ей хотелось заболеть, даже умереть. Она завидовала сачкующему комсоргу Никитину, беспечной Зое, Радкевичу, который затёр нагловатого Милославского, доценту Гудковому и даже Зейгермахеру, который не выездной. В эту минуту Лукич и начал загибать пальцы:
Первое. Объявить Милославскому выговор! Выговор по институту! Второе. Выговор куратору. Третье. Лишить стипендии! Четвёртое…  А деньги-то за синтэзатор вернули? – это к свидетелю.
- Обещали. Когда-то потом.
- Так ты  сам пострадал? 300 рублей! Какая стипендия? – это к Жуть.
- 46 рублей. Идёт через месяц на ленинскую-ю-ю, - чуть не зарыдала смелая женщина.
- Стипендию оставить! Что там ещё? Комсомол? Без комсомольского билета мы его не сможем затем оставить на кафедре. Бюрократия! – кулак зажался и два одиноких пальца затерялись в богатырской ладони. - Чем я занимаюсь? Идите на занятия.
V
Ещё через год Милославский получил денежный перевод из колонии. Это будет первый и последний перевод по исполнительному листу. Пачка «Бонда» стоила уже 16 рублей, турецкая жвачка -7. Вводились какие-то купоны. Люди торговали валютой, атаковали Польшу и Турцию. Он развернул корешок квитанции и прочитал: «11 руб. 00 коп».