Созидая Бога 6

                VI

     — Что-то ты ничего не ешь, – обратился ко мне по-русски Сергей, – попробуй жареного поросёнка с зеленью. Фафа – фирменное блюдо полинезийцев.
     — Давай, – согласился я и показал взглядом на свою пустую тарелку.
     Поросёнок оказался вкусным с хорошо прожаренной корочкой. Сергей положил мне увесистый кусок, и я не заметил, как он быстро проскочил внутрь меня без всяких на то усилий. Я вытер салфеткой масленые губы и приподнялся из-за стола.
     — Желаю поблагодарить милых дам, – начал я торжественно и по-русски, – за восхитительный ужин и прекрасную компанию. Кулинарные способности ваши, Надин, и ваши, Элен, выше всяких похвал. Особенно удался жареный поросёнок. Вкус очень необычный, нежный, сочный, напоминает вкус Уаба.
     Tres delicieux (трэ дилиссьё), – закончил я и повернулся к Сергею, – переведи им.
     — Про Уаба ты ловко загнул, – усмехнулся он, – но я постараюсь передать смысл твоих слов. Девчонки у нас с юмором.   
     Пока Сергей переводил, а Элен и Надин внимательно слушали, то и дело на меня поглядывая, я почувствовал, как кто-то чем-то прохладным и влажным ткнулся мне в ногу. Я приподнял скатерть и заглянул под стол. Оттуда на меня смотрела остренькая мордочка чёрного худощавого котейки. Что-то до боли знакомое показалось мне в его взгляде.
     — Le chat botte (лё ша боттэ), – изрёк я фразу из сказки Шарля Перро «Кот в сапогах».
     Девушки перестали слушать и тоже заглянули под стол.
     — Это Изя, – сказал Сергей, – он прибился ко мне недавно. Шустрый такой, ничего не боится, лазает по шкафам, как настоящий альпинист…
     Я опешил. Странное совпадение. Мой котик Изя умер за неделю до моего отъезда прямо на столе ветеринарной клиники. Это было самое благодарное и бескорыстное существо на свете. Он всегда встречал меня с работы, запрыгивал ко мне на плечи, и я катал его по всем комнатам. Он громко сопел мне в ухо, отчего по моему телу бежали «мурашки». Он любил меня просто так, за то, что я есть, и я платил ему тем же. Но в один из ненастных ноябрьских дней, когда в окно стучал холодный надоедливый дождь, ему стало плохо. До самого вечера он  ни разу не подошёл к своей миске. Что-то ему разонравилось в этом мире, а может, просто пришло его время. На завтра я повёз его в ветеринарку, и там меня вроде обнадёжили, сказав, что что-то не в порядке с печенью у моего кота, но что всё поправимо. Я вернулся домой  радостный, а тут ещё солнышко ненадолго выглянуло. Я поднёс Изю к окошку, на подоконнике которого он любил греться, и показал ему солнце. Но он отвернулся и спрятал голову на моей груди. Я всё понял.
     На следующий день он умер после очередного бесполезного укола прямо на столе. С ним случился инфаркт, как это иногда бывает с людьми.
     С его смертью что-то произошло и со мной. Что-то сломалось внутри, не выдержало, лопнул стержень, на который я всю жизнь опирался. Всё показалось бессмысленным, бесполезным. До этого я долго и тщательно готовился к поездке, собирал вещи, утрясал на работе дела, высматривал в интернете дешёвые варианты перелёта, а тут в один день всё бросил и купил билет до Токио. Моего Изю я похоронил у стен Свенского Монастыря и через неделю улетел налегке, ничего с собой не прихватив из заранее приготовленного.
     И вот теперь у моих ног мурлычет такая знакомая рожица.
     Всё больше близких и дорогих мне существ покидают меня, уходя безвозвратно в неведомое. Не за горами и мой черёд. Иногда от понимания этой простой вещи теряется всякий смысл дальнейшего существования, дальнейшего обустройства жизни. Родить сына, построить дом, посадить дерево – всё это у меня уже было. Повторение ничего не даёт. Повторённая драма всегда больше напоминает фарс. Мне пятьдесят. Смешон… и так далее.
     Я поднял глаза и посмотрел на Элен. Она смотрела куда-то сквозь меня, и взгляд её был печальным.
     — Когда он прибился к тебе? – спросил я Сергея, – сколько дней назад?
     — Дней семь-восемь.
     — У меня был точно такой же кот, – сказал я, – и его тоже звали Изей. Он прожил у меня четырнадцать лет и издох на прошлой неделе. Более благодарного существа я не встречал в своей жизни… ты переведёшь им мои слова? – я с волнением посмотрел на Сергея.
     — Переведу. Не волнуйся ты так. Здесь тебя все понимают.
     — Можно я дам твоему Изе кусочек поросёнка? – спросил я.
     — Можно. Ему всё можно, он у меня всеядный.
     Сергей стал переводить мою взволнованную тираду, а я отломил кусочек мясца от ребра поросёнка и сунул его под нос чёрненькому котейке. Тот понюхал, потом посмотрел на меня вопросительно, и только после этого осторожно взял кушанье из моих рук. Я улыбнулся, вспомнив, что точно также поступал мой Изя. Теперь он в лучшем мире. Я чувствую, как он мне помогает оттуда. По христианским канонам это мы должны заботиться о душах ушедших, молиться о них, чтобы им там было легче. А я, наоборот, всю жизнь чувствовал заботу тех, кто ушёл, и кто при жизни меня очень любил. Двоюродная сестра Нина, утонувшая в реке в пятнадцатилетнем возрасте, не забыта до сих пор. Я помню, как на её похоронах причитала моя старенькая беззубая баба Фёкла:
     — На кого же ты нас оставила, внученька, тебе бы замуж да деток нарожать.
     Прошло тридцать пять лет со дня её смерти, а я до сих пор вижу её лицо, задумчивые серые глаза, слышу голос, с едва наметившейся женской хрипотцой. Помню модные лакированные туфли из Германии, которые она привезла кому-то в подарок и которые не подошли адресату, и она отдала их мне, и как потом  радовалась, что они оказались мне впору. Я потом шёл в этих туфлях за её гробом. До сих пор я чувствую её заботу обо мне оттуда, и это не просто слова.
     Я погладил Изю, и он улёгся у моих ног. Элен посмотрела на  меня, потом перевела взгляд на чёрненького котика и впервые за вечер улыбнулась. Все молчали. Чувствовалось, что званый ужин подошёл к концу. Надин встала из-за стола и пересела к Сергею. Она что-то шепнула ему на ухо и кивнула в сторону выхода.
     — Мы пойдём, – сказал Сергей по-русски, – а вы ещё посидите. Со стола убирать не надо, оставьте всё как есть, приберёмся завтра. Ты лучше за Элен поухаживай, – прибавил он мне тише, – и про подарок не забудь.
     — Au revoir (о рёвоар), – сказала Надин и улыбнулась.   
     Они поднялись и, о чём-то тихо переговариваясь, удалились.
Мы остались одни. Повисла длинная пауза. Я сидел и смотрел на Элен, она в ответ молчала. Мне бы вспомнить про подарок, но вся моя находчивость куда-то испарилась.
     Неожиданно тишина нарушилась и очень странным образом. Сначала послышался негромкий голос Сергея, он что-то бубнил по-французски, потом отозвалась Надин, но это был скорее не голос, а лёгкий приглушённый стон. Он тут же затих, но потом раздался новый, который был громче и октавой выше. Я сразу всё понял и вопросительно посмотрел на Элен. Она пожала плечами, как бы показывая, что ничего тут особенного нет. Между мужчиной и женщиной бывает такое.
     Но я почему-то заволновался.
     — Allez y, allez y (алле зи, алле зи, пойдём туда), – затараторил я, показывая на выход.
     Элен, нехотя, повиновалась. Она медленно поднялась со стула, повесила на плечо сумочку, взяла термос-чайник и, подумав немного, подвинула в мою сторону две чашки и пачку печенья. Сообразив, что надо делать, я схватил в одну руку чашки, в другую блюдца, а пачку печенья засунул в карман. Элен, не торопясь, вышла из-за стола,  уверенной походкой подошла ко мне и взяла меня под руку. Затем она переложила в свою сумочку блюдца, чтобы я их случайно не разбил, и мы направились к выходу.
     В холле было светло, как днём. К блеску звёзд над головой добавился яркий  свет половинной Луны. Здесь она располагалась на небе рожками вверх. Элен крепче прижала к себе мою руку, и мы проследовали к выходу. По дороге я услышал ещё несколько вздохов совсем уже приглушённых,  но ни я, ни Элен, не обратили на это внимания.  Распахнув входную дверь,  мы оказались на открытой веранде. Я стал осматриваться, куда бы сесть и поставить чашки, но Элен проследовала дальше.
     — Туда, – показала она рукой в сторону деревянного навеса, находившегося у самого склона горы. Я не сразу сообразил, что сказала она это по-русски, и продолжал следовать за ней. Под навесом стоял массивный стол и вокруг него четыре приземистые лавки. Элен наугад провела рукой под крышкой стола и что-то там нажала. Над нами вспыхнул фонарь, осветивший всё оранжевым светом. Мы поставили чайные принадлежности на стол и сели друг напротив друга.
     — Qu’est-ce que c’est que ca fair pour toi (кэс кё сэ кё са фэр пур туа), что это такое сделать для тебя? – пробормотал я, запинаясь в подборке французских слов и лихорадочно соображая, что мне предпринять дальше.
     — Не волнуйся, ты уже всё для меня сделал, – сказала Элен по-русски с лёгким акцентом и, глядя на моё удивлённое лицо, рассмеялась.
     Я ещё не слышал, как она смеётся, смех её был заразительным, звонким и совершенно естественным. Чувствовалось, что она нисколько не стеснялась моего присутствия.
     — Ты знаешь русский язык? – опешил я.
     — Да, и тут нет ничего удивительного. Мой папа (она произнесла это с ударением на последний слог) потомок русских эмигрантов. Он внук белого генерала, а maman (маман – тоже с французским прононсом) потомственная княжна Чавчавадзе. Её прапрабабушка была в родстве с женой Грибоедова Ниной. У нас дома в семейном кругу все говорят по-русски, но я подозреваю, что это уже не тот язык, на котором общаются в современной России.
     — Значит ты и за столом всё понимала… и про Уаба тоже. Не обиделась?
     — Нет, когда Сергей пригласил меня сегодня, то сказал, что у него будет гость из России, интересный мужчина и, что гость этот, то есть ты, знает и любит Чехова. Я клюнула на такую приманку. Для меня Чехов, как лакмусовая бумажка для оценки мужчин.
     — Это хорошо, – подумал я, а вслух спросил, – Сергей знает о твоём русском происхождении?
     — Кажется да, но я ему о себе ничего не рассказывала. И Надин о моих русских корнях ничего не знает, хотя я чувствую, что Сергей догадывается, что я не совсем местная. Вообще, он много чего знает. Я не удивлюсь, если он работает на КГБ.
     — Нет, он работает на другую организацию, гораздо более могущественную, – решил пошутить я, но тут же понял, что сказал глупость и попытался ретироваться.
     — Я не в курсе, где и на кого он работает (и на какие средства он построил здесь дом, – хотел я прибавить, но тоже промолчал), поэтому давай лучше пить чай, а я буду за тобой ухаживать.

          http://www.proza.ru/2016/06/02/722