Начало войны

                Геннадий Гончаров.

                Н А Ч А Л О     В О Й Н Ы.
                ( По воспоминаниям мальчика из сибирского тыла).

                " Вся наша жизнь - труд и заботы
                О возрождении Страны.
                Нас обошли награды, льготы,
                Но Честь и Память нам нужны."
                Ольга Тихомирова. "Дети Войны".
 
    В 1941 году наша семья проживала в горнодобывающем посёлке Вершина Дарасуна, Шилкинского района, Читинской области, где мой отец  был парторгом ЦК ВКП(б) на комбинате"Дарасунзолото". Посёлок располагался в живописной горной таёжной местности, раскинувшись амфитеатром по пологим  склонам и на дне громадной горной чаши . Отдельно на склонах возвышались башни шахт и терриконы золотоносной руды. По самым вершинам гор по всей полуокружности в мае пурпурно-розовым цветом полыхал багульник. 
        Жили мы в отдельном добротном доме № 4 с верандой по улице им. Сталина. Мне в июле того года должно быо исполниться восемь лет. Кроме меня у родителей было ещё двое детей: сын Валентин, трёх с половиной лет и дочь Галя, полутора лет от роду. Мы с Валей посещали детский сад. Я старшую группу, а брат - младшую.
 Отцу было 38 лет, а матери- 29. Были они коренными енисейскими  сибиряками.
   С наступлением лета каждый выходной день отец на казённой  бричке вывозил всю семью на живописную природу, где мы, набегавшись по цветущей поляне, отдыхали в тени дерева у костра и наслаждались душистым чаем, заваренным  из трав и цветов, а стреноженная, серая в "яблоках" лошадь паслась неподалеку и время от времени с фырканьем взмахивала гривой и хвостом, отгоняя докучливую мошкару. Иногда она прекращала щипать траву и  смотрела на нас своими умными карими глазами, словно хотела сказать: " Ну, что? Отдохнули? А теперь не пора ли и в обратный путь?!"
     Отец, с раннего детства познавший нелёгкий крестьянский труд, холил и лелеял эту лошадь, разговаривал с нею, как с разумным существом и на моей памяти, ни разу не ударил её кнутом или вожжами, а по-необходимости  подбадривал только ласковыми словами, вроде таких, как " Ну давай, милая,выручай!" И лошадь ускоряла бег, а он запевал какую-нибудь народную или ямскую песню, ибо по характеру был добрым, весёлым и общительным человеком.
    К вечеру мы возвращались домой, где мать , накормив нас, укладывала спать, а отец в это время отводил лошадь на  конный двор комбината.
     В выходной день 15 июня на природу  отец нас не повёз.Вместо этого  мы всей семьёй сходили в фотографию на базарной площади, где вежливый, пышноволосый кудрявый дядя, не иначе как родом  из иудейского племени, попросил нас сидеть неподвижно и смотреть в полуприкрытый чёрной накидкой коричневый ящик со стеклянным глазом, откуда , по его словам, должна была вылететь птичка. Совершив взмах рукой дядя сказал :"Внимание. Готово!". - и открыл, а затем  закрыл колпачком стеклянный глаз. Но птичка оттуда так и не вылетела, чем Валя и Галя остались недовольны. Зато у каждого из нас осталась фотокарточка  всей семьи последнего мирного воскресенья перед той  страшной войной, перечеркнувшей наше счастливое детство и существенно повлиявшей на наши судьбы.
   22 июня на лоно природы мы не поехали, а пошли с матерью  в парк около летнего клуба шахтёров. Отца с нами не было в связи с  его ( да и не только  его, а всего руководства комбината) тревожными ожиданиями. А случилось то, чего все инстинктивно ждали  несмотря на успокаивающее Заявление ТАСС  от 14 июня 1941 г. об отсутствии у Германии претензий к Советскому Союзу.            
      Примерно в 8 часов (по воспоминаниям мамы), когда мы только собирались завтракать, зазвонил телефон. Я был рядом, ещё в одних трусах, но схватил трубку и по привычке, балуясь, сказал: " Алё, квартира Гончаровых вас слушает. Говорите." И тут сквозь свист и шорох в телефоне прорвался строгий командирский голос, приказавший немедленно передать трубку отцу. Но он уже был рядом и, взяв трубку , изменился в лице, побледнел и только твердил: "Так, так". Затем со словами: " Будет исполнено, Геннадий Иванович! Не сомневайтесь!", - повесил трубку и крутанул ручкой отбой. Надо сказать, что телефон того времени имел ручку, которую надо было крутить, чтобы вызвать телефонную станцию и начать разговор. 
    Постояв неподвижно несколько секунд, он снова покрутил ручку и   строгим голосом потребовал от телефонистки  срочно соединить его с директором комбината Жиряковым. Тот ответил сразу и отец, поздоровавшись сказал: "Степан Фёдорыч! Все планы меняются.  Ожидается важное правительственное сообщение ... Да, наверное уже началась или начнётся с минуты на минуту. Такое в истории всегда происходило перед рассветом...Да! Мы все её ожидали, но боялись признаться себе в этом.... Необходимо срочно собраться в Парткоме.  Указание из Обкома о наделении меня особыми полномочиями я уже  получил. В подтверждение в Ваш адрес придёт шифровка. Да,да! Сообщение ожидаю по нашей линии. Жду вас с главным инженером и с начальником техснаба.  Поручите  Левандовскому  немедленно собрать в управлении руководителей всех уровней., чтобы выслушать их предложения на случай наступления чрезвычайных обстоятельств. Что?! Если понадобится, то пусть сидят   весь день! И не важно, где они сейчас находятся: за столом или ещё в постели, или даже в сортире, - перешел на строгий тон отец и добавил, - И без паники! Поначалу пусть думают, что это обыкновенные учебные сборы. И ещё один момент. Обком рекомендует перевести вашу радиостанцию на круглосуточный режим работы в секретном диапазоне и взять под охрану. Через час она должна быть в готовности выйти на связь с трестом "Забайкалзолото". Начальнику милиции я всё объясню сам, как большевик-большевику."
     После этих слов он позвонил в милицию и попросил дежурного немедленно найти начальника и объявить повышенную готовность, назвав номер какого-то там кода.
  Таким собранным ,  хладнокровно спокойным и, вместе с тем,  требовательным и решительным  я видел его впервые. "Ну вот, - подумал я, -  теперь и мой папа  стал настоящим красным командиром, каких показывали в кино." И сердце моё наполнилось гордостью , что у меня такой отец.
     После таинственных для нас разговоров отец сразу же отвёл маму в другую комнату и что-то стал ей говорить полушепотом. До меня донеслись слова мамы: "А может обойдётся? Ведь у нас же с ними пакт о ненападении!" Что он ей ответил я не расслышал. Потом  папа вынул из комода пистолет "Браунинг", осмотрел его и положил в портфель; поцеловал всех нас поочерёдно, начиная с Гали и ушёл так и не позавтракав. Но мама успела дать ему бутерброд из двух кусков хлеба со слоем масла между ними и кусок сахара. Я, предчувствуя какую-то беду, побежал босиком проводить его до ворот.
      В это время у наших ворот остановилась повозка, в которой на заднем сиденьи сидел начальник поселковой милиции в  белой гимнастёрке. На боку желтела кобура нагана со свисающим ремешком. Он соскочил на землю, оправил поясной ремень, козырнул папе и поздоровался с ним за руку. У обоих были строгие, сосредоточенные лица. Они быстро  уселись в повозку , продолжая о чём-то разговаривать. На переднем сиденье, держа в руках вожжи, сидел милиционер тоже с наганом на боку. Вот он взмахнул над головой вожжами  и лошадь понеслась рысью вдоль по улице имени товарища Сталина в ту сторону, где были столовая, партком, больница и  серый особняк директора комбината Жирякова. Редкие прохожие останавливались, смотря им вслед и покачивали головой, а затем ускоряя шаг, шли дальше по своим делам.
     Я, вернувшись домой, спросил у мамы - кто же такой этот человек с именем Гена, как у меня, который разговаривал с папой. Она ответила, что это был   секретарь Читинского Обкома партии Воронов, а остальное мне пока не следует знать, не то быстро состарюсь. В её словах чувствовались тревога и смятение. Но всё же после завтрака она повела нас в парк через весь посёлок , да ещё в гору, неся Галю на руках, а мы с Валей шли рядом ,взявшись за руки.  Яркое солнце светило на безоблачном небе , в котором каруселью кружились стрижи, чьи отдельные крики сливались в  ритмичные общие  звуки: вжиу, вжиу, вжиу-у. Какое же это было прекрасное и незабываемое зрелище!
    Будучи уже взрослым, я, вспоминая тот день, сопоставил время звонка из Обкома. У нас было 8 часов утра, а в Москве 2 часа ночи. До нападения Германии оставалось два часа.  Следовательно, сообщение  ЦК партии областным и республиканским органам на места о возможном нападении было отправлено  между полночью и  часом  ночи. И кто-то же взял на себя ответственность сообщить об этом всему партийному руководству страны до самых низов, не смотря на секретность и осознанный страх перед органами НКВД?  Думаю, что без одобрения Сталина здесь не обошлось. Выходит, что в глубоком тылу  о  войне узнали раньше, чем в  некоторых  военных округах, за исключением  военно-морских сил. Но, оставим эти доводы историкам  и вернёмся в тот воскресный июньский день, вошедший в Историю печальной и трагической датой.
     Смутно помню, как мы сидели на скамье на аллее. На летней эстраде духовой оркестр играл вальсы и марши, а в киосках торговали морсом и мороженым. Мы с Валей ели мороженое, а мимо нас прошла компания парней и девчат с гитарой, распевая романс Полонского:   
                "   Мой костёр в тумане светит,               
                Искры гаснут на лету.
                Ночью нас никто не встретит,
                Мы простимся на мосту."... 
               
   Но в какой-то момент всё изменилось и веселье закончилось. Людьми, да и нами тоже, овладела тревога и все стали расходиться, а некоторые, вообще, побежали. Оркестр перестал играть и его словно ветром сдуло с эстрады. И мы тоже покинули парк и ускоренным шагом пошли домой. Дорога шла под гору. Я старался доесть мороженое на ходу, а Валя хныкал, что не может идти быстро и я   за руку тянул его за собой.
      А из-за горы, словно страшное предзнаменование, плыла огромная чёрная, с лохматыми краями, туча. Клубясь и расширяясь, она накрыла полнеба и поглотила солнце. Сразу же дохнуло холодом и подул ветер. Закачались с шумом деревья. Яркой, ослепляющей вспышкой сверкнула молния, вырвав из полумрака искаженные лица людей, и раздался оглушительный треск, перешедший в продолжительный грохот неслыханной силы. Казалось, что по металлическому небу катятся  огромные каменные валуны, издавая грохот и скрежет. На мгновение я почувствовал, что под ногами зашевелилась земля. Туча, продолжая метать огненные стрелы, заполонила всё небо. Стали падать первые крупные капли дождя. Но мы успели добежать до базарной площади и укрылись под навесом торгового павильона. Сестрёнка Галя  вскрикивала с каждым ударом грома и не переставала плакать, а мама успокаивала её, прижав к груди. Мы с Валей прижались к ней с двух сторон, обхватив руками её тёплые, согревающие нас бёдра.
   Дождь закончился так же быстро, как и начался. Туча, цепляясь краями за окрестные горы, уплыла  дальше в сторону Нижнего Стана. Выглянуло солнце и обогрело нас своими лучами. Грозы, как-будто и не было. Мы повеселели и, обходя лужи, продолжали быстро идти домой. 
     Когда мы проходили мимо здания почты и телеграфа, то я обратил внимание на то, что там  на крыльце и рядом с ним стояла группа людей с таким выражением  на лицах, какое бывает  на похоронах. Люди, в основном женщины, продолжали подходить и занимали очередь. Чувствовалось, что какая-то страшная весть вынудила их сорваться с места и придти сюда, чтобы позвонить или послать телеграмму своим родственникам, несмотря на выходной день.
    Какая-то женщина окликнула маму и, подойдя к нам спросила:
 -- Маруся! Ты знаешь, что началась война? Ты же, как никак, жена партийного   начальника!
  -  Да какая  война? Что ты такое говоришь? Наверное очередная провокация. А муж с утра ушел на работу и ничего особенного  не говорил.
 - Да нет , не провокация. Я получила телеграмму-молнию от сестры из Киева, что их в четыре часа бомбили  немцы. 
  - Ой, дети! Идём скорее домой, - обратилась к нам мама и мы почти побежали домой.
  Дома мама включила радио, но про войну сообщений не было, а только звучали песни и среди них "На закате ходит парень возле дома моего". Мы пообедали и ближе к вечеру, когда я стал собираться на улицу, позвонил отец и попросил маму принести ему  забытый им какой-то там  ключ . Она сказала, что сильно устала и отправит  ключ со мной.  Порывшись в комоде, она достала  большой фигурный ключ на кожаном шнурке и повесив мне его на шею, застегнула рубашку, чтобы он не был виден, а затем  послала к папе на работу и наказала, чтобы я ни с кем не вступал в разговоры и берёг ключ, от которого зависит папина судьба. Я взял в руку свёрнутую в трубку газету, чтобы отбиваться ею от назойливой мошкары, появлявшейся как по расписанию во второй половине дня и, размахивая ею вокруг головы, быстро побежал  к зданию, где располагались  партийный и профсоюзный комитеты комбината "Дарасунзолото".   
         До него расстояние от нашего дома было не более двухсот метров. Ранее я там бывал часто и в читальной комнате разглядывал журналы "Огонёк", "Крокодил", "Вокруг света" и альбомы с портретами революционеров. Особенно мне нравилась большая настольная .в красном переплёте книга "История гражданской войны в СССР" со множеством дореволюционных фотографий. Читать для меня не составляло труда, так как я этому научился с четырёхлетнего возраста, начиная складывать по слогам заголовки газет.
     Итак, я прибежал и сразу вошел в кабинет с табличкой на двери  "Парторг ЦК ВКП(б)  т. Гончаров Григорий Родионович".  Отец сидел за столом и о чём-то беседовал  с группой каких-то ответственных лиц. Но директора комбината там уже не было. Зато сидел его заместитель Левандовский с папкой для бумаг.. Папа извинился и вышел со мной в коридор , где я отдал ему ключ.  (Через двадцать лет отец мне рассказал, что это был ключ от сейфа, в котором хранился секретный  мобилизационный план на случай войны . Второй экземпляр такого плана хранился в секретной части комбината.) Зазвонил телефон и папа, зайдя в кабинет, взял трубку. "Ну наконец-то!, - воскликнул он, положил трубку и, обращаясь к  соратникам, сказал, -Товарищи!  Идём быстрее в актовый зал слушать радио! Выступает   товарищ Молотов."
      Все почти бегом кинулись в актовый зал и я, снедаемый любопытством, поддавшись общему настрою, побежал за ними.  В зале уже были люди и среди них милиционер и ещё два незнакомца в военной форме.  Под портретом Сталина на стене был закреплен  круглый чёрного цвета  радиорепродуктор, из которого доносились слова, что  фашистская Германия вероломно напала на Советский Союз. Отец слушал стоя, повернувшись к радио правым ухом, раскрыв рот и вытянув шею . Да и остальные не сидели на скамьях, а стояли с суровыми лицами.  Военные побелевшими пальцами сжимали свои портупеи. Глаза отца блестели и временами он слегка кивал головой в знак согласия с оратором. Как бывший военный разведчик и профессиональный журналист он пытался запомнить каждое слово. Лично я многое забыл, но запомнил следующие слова: "Наше дело правое.Враг будет разбит, Победа будет за нами!" Особым ударением оратор выделил слово ПОБЕДА.  Через день эта фраза появится на многих плакатах, а позже - на почтовых марках и на коробках со спичками.
     Речь закончилась и в эфире наступило молчание, а потом зазвучала популярная в то время песня "Если завтра война."  И я тут же вспомнил, как к   празднику 1 мая мы , дети   из старшей группы детского сада, разучили её и исполнили по местному радио.   Звучала она почти каждый день, как на  областном, так и на общесоюзном радио.   Добавляю об этом в воспоминания для полноты оценки читателем происходивших событий и для понятия им той  моральной атмосферы, в которой мы жили.
      Отец, вернувшись в кабинет,   позвонил куда-то  и отправил меня домой, сказав, что придёт не скоро, а может и не придёт до утра. " Война, сынок! Над  нашей страной нависла смертельная опасность. Мы должны выстоять или погибнуть. Иного не дано!," - сказал он на прощание и, обняв, поцеловал меня в щеку, а затем вернулся за свой стол и продолжил совещание.
    Следует сказать, что в отличие от многих , он не бахвалился, что мы быстро разобьём немцев. Наоборот, он всегда говорил, что  нашему народу предстоят тяжелые, нечеловеческие испытания в борьбе с сильным, опытным и жестоким врагом. Но в конце-концов наш великий народ его одолеет.
   Я шел домой  сначала в подавленном настроении, а потом стал напевать сам себе песню "Если завтра война" и мысленно представил, как в небе летят самолёты, по полю идут танки со звёздами на башнях и мчатся лихие пулемётные тачанки, от которых разбегаются немцы. В  моём мозгу с огромной скоростью прокручивалась  вся, полученная мною ранее из книг, журналов, газет  и кино  информация о непобедимости Красной Армии и высоком моральном духе нашего народа. Всё это и к тому же  речь Молотова вселяло в меня  уверенность в нашей победе.
    Затем я стал думать, что вот приду домой и расскажу маме, что слушал речь одного из наших вождей, товарища Молотова. Но тут я обратил внимание на то, что все улицы были пусты. Люди будто вымерли. Какая-то неведомая сила загнала всех в дома. И даже солнце исчезло среди туч. И не тявкала ни одна дворовая собака. Удивительно, но факт. Стояла зловещая и мертвящая тишина.
   Уже подходя к дому  я встретил лишь одного человека, своего сверстника Колю Морозова, жившего наискосок от на, который  сказал: "Ну, Генка, теперь нам конец!, -  И помедлив, добавил, - Гитлер напал!"
 --Ну и что же, что напал, - ответил я спокойно,  -  Красная Армия разобьёт и Гитлера и всех, кто к нам сунется. Как япошек на Хасане.
-- А вот и не разобьёт. Гитлер захватил  всю Европу и его не одолеть. У него самая сильная армия в мире. Так мой папа сказал.
--Твой папа трус и паникёр, а ещё он враг народа, - ответил я и пошел домой,  чувствуя своё превосходство над ним в информированности, но в душу всё-таки закралось сомнение  в нашей победе.
   Через неделю отец Коли, тот самый "враг народа" служивший   пожарником, ушел на фронт и к Новому году на него пришла "похоронка", как и на многих других земляков, призванных в первые дни войны. А мне и сейчас стыдно перед Колей за высказывание о его отце, как о "враге народа".  Но что поделаешь? Тогда это слово было уж слишком популярным и, вместе с тем, зловещим. Чуть что не так - "враг народа" и: поминай,как звали.
       
     В шесть часов вечера на площади перед Управлением комбината состоялся митинг, на котором выступали мой отец, директор комбината и ещё какие-то не известные мне люди. Некоторые просили записать их добровольцами на фронт. Общий настрой был таким:  к осени Красная армия разобьёт фашистов.
      
    Тем же вечером строгим голосом диктора Юрия Левитана по радио был передан Указ о мобилизации . Отец вернулся поздно ночью, но я  этого не слышал.
    С утра следующего дня  по радио стали передавать  сводки Совинформбюро.  О первом дне войны сообщили, что немцы отброшены на всем протяжении Государственной границы и наши войска взяли пять тысяч пленных. Но вскоре тон и тема сообщений  изменились. Тревожный голос диктора сообщал примерно так: " После упорных и продолжительных боёв наши войска оставили город  такой-то". А то и несколько городов. От этих сообщений на душе появлялось подавленное настроение.
      Отец повесил в комнате на стене рядом с радиорепродуктором карту Европейской части СССР и стал  отмечать на ней кружочками сданные врагу города. В конце месяца он отметил Минск и сказал сам себе: " Это уже попахивает катастрофой!" Я в то время значения того слова не понимал, но подумал, что это тоже очень плохо.   
        Через  день после начала войны неподалеку от нас на территории Горно-спасательной части появилось две или три грузовых машины. Их кузова заполнили мужиками. В воздухе стоял громкий стон. Вот машины двинулись и стали набирать скорость, а за ними бежали и что-то кричали женщины и подростки. Некоторые из них падали, но, поднявшись, продолжали бежать, пока машины не скрылись в серой дорожной пыли за обогатительной фабрикой и мышьяковым заводом. И так продолжалось несколько дней.
     Третьего июля я, как обычно, был с Валей в детсаде. Во второй половине дня, когда заканчивался "мертвый час", воспитательницы всполошились и забегали со словами о Сталине. В одной из больших комнат было радио и около него собрались все работники и кое -кто из детей старшей группы, в том числе и я. Стояла гробовая тишина и в ней  звучала речь Сталина. Я слушал её от начала и до конца.  Он говорил не торопясь, спокойно и уверенно, отчеканивая каждое слово. У многих на глазах были слёзы.
     Я запомнил многие его фразы о том, что враг занял всю Прибалтику, Белоруссию и значительную часть Украины,что надо создавать партизанские отряды и взрывать и сжигать всё, что нельзя вывезти и рассказал  об этом  дома. Мама сказала, что она тоже слушала эту речь и поняла, то эта война будет тяжелой и долгой. А ещё добавила, что Сталин говорил доходчиво на  чистом русском языке, хотя по рождению был осетином, а вовсе не грузином, как об этом   было принято считать.
        Вскоре стали приходить сообщения о зверствах немцев на захваченной территории   и появились первые  "Боевые киносборники" с участием  популярного артиста Бориса Чиркова, где наши умные бойцы одолевали " глупых" Гансов и Фрицев.
        Утром первого сентября  отец отвёл меня в первый класс начальной школы. По пути, в столовой он купил для меня две пышки, чтобы было чем подкрепиться на перемене. Но вскоре была введена карточная система на продукты  и пышки из продажи исчезли, как и многое другое. Началось недоедание, а с ним  в общество пришли и болезни: коклюш, чесотка, педикулёз и фурункулёз. Не минула и меня эта беда, всё тело покрылось чирьями, а Валю до полусмерти забивал проклятый коклюш. Заходясь в кашле, он синел, падал на пол и корчился в муках. И с этим ничего нельзя было поделать. Лекарств от коклюша не было и  лечили настойками из трав.Из аптечных лекарств были только йод, вонючая ихтиоловая мазь, стрептоцид,касторка и рыбий жир, да и тот вскоре незаметно исчез, поскольку его использовали при жарке картофеля и овощей.
    В школе на большой перемене  каждому ученику давали по булочке, на которые собирали деньги по нескольку копеек, и по тарелочке горячей каши за счёт профсоюза комбината. Раздавать кашу поочерёдно приходили наши мамы. При некоторых из них были маленькие дети, которых невозможно было оставить дома. Их подсаживали к старшему брату(или сестре) на колени и они вместе ели кашу из одной тарелочки, а затем  поочерёдно её вылизывали.
    
    К ноябрю в нашей начальной школе разместили госпиталь для раненных. Нас же перевели в среднюю школу и заниматься там стали в три смены.
        На уроках пения стали разучивать новые военные песни и, в первую очередь, песню "Вставай, Страна огромная!" И, конечно же, " Синий платочек, начинавшуюся словами:
                Двадцать второго июня, ровно в четыре часа,
                Киев бомбили, нам объявили, что началася война.
        По моему глубокому убеждению то была одна из самых популярных песен военного времени.               
         Отпуска на руднике  были отменены. Везде висели лозунги "Всё для фронта! Всё для победы!".
      Отец редко появлялся дома, большую часть времени находился  на шахтах и на обогатительной фабрике, а маме  говорил, что его задача, как и всего комбината, это дать стране, как можно, больше золота.
     На введение карточной системы на продукты, особенно - на хлеб, население посёлка отреагировало не только с  недовольством, но и с присущим нашему народу юмором. Так, в общественной уборной (туалете) около столовой комбината, на стене сначала появился такой рисунок:  За столом вполоборота сидит мощный дядя с растянутой гармошкой на коленях. С другой стороны  впритык сидит очкарик и что-то пишет.  А в стороне в пляске изображён еще один человек. Через день, в следующее моё посещение этого места уединённых размышлений, под рисунком появился текст, такого содержания, запомнившийся мне  на всю жизнь:
                Жиряков в гармонь играет,
                Джумм ударил гопака,
                А Гаранин сидит, пишет:
                "Двести грамм на едока!"
  Позднее добавились комментарии  к рисунку, в том числе и непристойного содержания.  Надо сказать, что в те времена общественные туалеты, наряду с основной своей функцией, выполняли роль интернета, где люди свободно выплёскивали  в "эфир" свои мысли и соображения по поводу того или иного события. Так что "Свобода слова" процветала и в сталинское времена, но в своеобразном виде. От отца я позднее узнал, что Джумм был  главным инженером, а Гаранин - директором отделения "Золотопродснаба".
 С весны 1942 года все стали садить картофель,  как единственное подспорье избежать голода. Для этого использовались любые свободные участки земли. И мне пришлось с той поры изведать тяжелый сельский труд.
       Все наши надежды на скорую победу развеялись как утренний туман и целых четыре года мы жили надеждой, что  всё-таки одолеем  немцев. За это время мне пришлось повзрослеть не по годам и ко мне пришло то состояние, которое принято называть мудростью.   
 Но были радости и ликования. Первой такой радостью стало сообщение о разгроме немцев под Москвой.  Второй радостью стало сообщение о  Сталинградском "котле". Затем были Курская дуга  и начало освобождения Украины. Далее успешный  1944 год с его знаменитыми десятью "сталинскими ударами".
    Наградой за все лишения нам стал  май 1945 года.
Но об этом я поделился с читателем в повести " Погубленный талант".
      У отца  к его сорокалетию в 1943 году уже посеребрились виски, а в 1945 году он   был седым уже наполовину. Сказалось нечеловеческое напряжение военных лет.  Да и скончался он, так и не дожив до "счастливой" старости. Отрадно одно: в основание нашей общей Победы и им  был положен свой кирпичик. Теперь его образ занимает достойное место в Бессмертном полку.
     Брат и сестра, подорвав своё здоровье в военные годы, прожили недолго. Валя, красавец - мужчина,вылитая копия отца по внешности и по характеру, заслуженный мастер профтехобразования РСФСР, скончался в Москве в возрасте сорока шести лет от инсульта. Галя ушла из жизни в пятьдесят три года. Мама ушла на девяносто втором году жизни, через  31 год после  мужа, моего отца, оставив  в наследство мне, как старшему из детей, крепкое сибирское здоровье.
       В какую же цену обошлась нашему народу победа в этой войне?
       Существует много источников, данные в которых существенно разнятся по людским и материальным потерям.
      Официальные данные о демографических потерях - 26 миллионов 600 тысяч чел. Из них - 20 миллионов мужчины.
      Численность мирного населения, истреблённого фашистами и их приспешниками на оккупированной территории СССР - 7 миллионов 400 тысяч. Из них 217 тыс. детей.
       5 млн.269 тыс. 513 советских граждан насильно вывезены на работы в Германию.
       Число преждевременно умерших от воздействия оккупационного режима составляет не менее 4 млн. 100 тыс. чел.
       Данные о преждевременной смерти(особенно детской) в тылу - отсутствуют. Их либо вообще нет, либо они строго засекречены.
       Общее число жертв среди мирного населения составило  - 13 млн. 700 тыс чел.
      Военными трибуналами было осуждено около 1 млн. солдат и офицеров Красной армии за трусость, отступление без приказа, мародёрство, измену, "самострелы", антисоветскую агитацию, дезертирство и проч. Из них расстреляно - 135 тыс.,    направлено в штрафбаты - 423 тыс., посажено в концлагеря - 437 тыс.
      В статье Б. Соколова "Сведение счетов" ( Журнал Вокруг Света № 1 2012г.) приводится ужасающая статистика соотношения потерь СССР и Германии.
      Общее число погибших и умерших :
     СССР -43 448 000, Германия -5 950 000.
      В том числе: а)гражд. лиц: СССР -16 900 000, Германия - 2 000 000,
              б) военнослужащих: СССР -26 548 000, Германия - 3 950 000.

       Президент международного Центра по розыску и увековечиванию памяти защитников Отечества генерал-полковник С. Кашурко в статье "Выстраданная Победа" приводит следующие данные: "Ранено 46 млн. 250 тыс. чел. Вернулись домой с разбитыми черепами 775 тыс.  фронтовиков. Одноглазых-155 тыс, слепых-54 тыс. С изуродованными лицами -501 342 чел. С кривыми шеями -157 565 чел. С разорванными животами -444 046 чел. С повреждёнными позвоночниками -143 241 чел. С ранениями в области таза - 630 259 чел. С оторванными половыми  органами -28 648 чел.
       Одноруких -3 миллиона 147 тысяч. Безруких 1 миллион 10 тысяч.
       Одноногих -3 миллиона 255 тысяч. Безногих 1 миллион 121 тысяча.
       С частично оторванными руками и ногами 418 905 чел.   
       Полностью безруких и безногих, так называемых "самоваров" 85 942 чел."..
.               
       По немецким источникам  СССР в войне потерял 30 миллионов человек.
   
      В пригородных поездах, на вокзалах, базарах и в портах попрошайничали  сотни тысяч калек из числа победителей. Это отражено в стихах Анны Барковой о бедах победителей:
                Песня  победителей.

        Подайте нам, инвалидам!
        Мы сидим с искалеченным видом.
        Эй,ты, тётушка бестолковая,
        Может, ты надо мною сжалишься,
        Бросишь корку хлеба пайкового
        В память мужа его товарищу.

        Запотевшие и шершавые
        Шли мы Прагой, Берлином, Варшавою.
        Проходили мы, победители,
        Перед нами дрожали жители.

        Воротились домой безглазые,
        Воротились домой безрукие,
        И с чужой незнакомой заразою,
        И с чужой непонятной мукою,
        И в пыли на базаре сели,
        И победные песни запели:
       -Пожалейте нас, победителей,
        Поминаючи ваших родителей.
                1946 г.       

            

      В памяти нашего поколения эта война осталась навсегда и ничем её оттуда не вырубить. Как мне кажется, исходя из многих данных, она даже повлияла в худшую сторону на генетический код  нашего народа. Нечеловеческие лишения и величайшее нервное напряжение сделали своё дело - после Войны появилось поколение, уступающее довоенному в   любознательности и умственном кругозоре, нравственности и моральных устоях, а главное: в физическом и психическом здоровьи и долголетии.
   В 1965 году я посетил Усть-Карск, где ранее окончил семилетнюю школу. Наша бывшая преподавательница биологии и химии Августа Максимовна Еремеева (Цивинская),беседуя со мной за чашкой чая, сказала следующее:
--Ты знаешь, Гена, я всё сравниваю нынешнее поколение учеников с вашим. Вы,  несмотря на войну и связанную с ней нужду, голод, холод, плохую одежду и тяжкий труд  по домашнему хозяйству, да и  в колхозе на воскресниках и в школе на   заготовке дров,  всё-таки были бойкими, подвижными и очень любознательными. И к тому же  шаловливыми. Вспомни, как и тебя приходилось удалять из класса за шалости на уроках. Но зато какие великолепные у тебя были знания! А как вы любили нашу природу! Проводили на ней всё свободное время. А нынешние ученики совсем другие. В них меньше энергии, они уже не шалят на уроках, как вы когда-то. У  них так не блестят глаза, как блестели у вас.  За партой сидят, будто пришибленные.  Я не говорю, что они хуже или  глупее вас.  Они тоже умные. Но они уже другие, менее активные.  В них нет той, вашей  живинки. Вот это меня и тревожит, как биолога. Что же  с ними будет?! А, главное, что же будет с ихними детьми и внуками?  И, вообще, чем это откликнется в будущем?!
     На этой пессимистичной ноте  позвольте мне закончить свой рассказ.
                Живите и радуйтесь каждому новому дню!
                На фото: отец в 1934 году на военных сборах в Томске.
  Искренне Ваш Геннадий Гончаров.   Город Воронеж. Май 2016 года