О благодарности

Только безнадёжно ленивый не ругает нынче на кухне правительство за коррупцию, местных чиновников, медиков и преподавателей – за взятки; а соседей – за наведенную порчу. Все вокруг виноваты – все вокруг потрошат бедную пчелу, но вот незадача: пчела сама несёт на своих ножках собранное с таким трудом, чтобы обеспечить процветание сильному. И когда даёт, сама же называет это благодарностью. Но как только благо выпускается из рук, тотчас же название меняется – «взятка». И ругают пчёлы снова на кухне правительство за коррупцию, местных чиновников, медиков и преподавателей – за взятки; а соседей… – да вы уже и сами знаете, за что. Вот об этом и будут истории.


…Смена в хирургии близилась к концу, когда скорая привезла бабуленьку возрастом далеко за восемьдесят: грыжа. Пациентка успела напариться и нагнать себе самое высокое давление. Доктора быстро развернули оглобли и забрали тотчас бабулю в операционную. Та, правда, и в лифте просила делать всё без наркоза: вдруг бригаде её подсказка понадобится. Не понадобилась. С современными технологиями через несколько дней выздоровевшая пошла на выписку.

Вещи все уже собраны, родственники с ноги на ногу от нетерпения переминаются, а старушка куда-то запропастилась. Но вот и она на пороге:

– Еле догнала доктора в конце коридора, в кармашек халата положила.

– Сколько?

– Пятьсот. (На тот момент – больше, чем половина минимальной зарплаты).

– Это он столько запросил?

– Я сама у пациентов в других палатах поспрашивала.

– Но он же у Вас не просил, он Вас выписал.

– А вдруг ещё когда придётся. (В без малого-то девяносто – да с таким оптимизмом!)

– Но Вы же так высоко подняли планку, что Вашим соседкам по палате и не допрыгнуть.

– А это уже их проблемы.

Вот вам и «коррупция», к слову, происшедшая от «порча», «подкуп» и «растление». Портим доктора, а он не возражает.


…И другая вспомнилась история – уже из нелёгкой жизни моей родной бабуленьки.
Было это в лихом 1937-м. Дедушку – шахтёра-передовика и бригадира лучших забойщиков забрали прямо из барака, в котором жили многие семьи с их шахты. И не просто забрали, а как врага народа (через много лет реабилитируют). Пока был он за пятьдесят километров от дома, бабушка пешком ходила проведывать. А потом куда-то перевели – куда, не сказали.
 
Подождала моя бабушка, подождала, попросила у соседки взаймы пятёрку, отнесла троих малышей к родне и пошла в трисоседний посёлок к ворожею. Взглянул старик на её заплаканное лицо, карты свои разложил и утешил: жив твой ненаглядный соколик, жив, но очень далеко – за лесами и реками, у самого океана и долго там будет, но весточку вскоре получишь и живым дождёшься; а себя береги – особенно в сорок третьем и сорок восьмом.
 
Обрадовалась бабушка, в лице просветлела (что о себе-то скорбеть-беспокоиться, если ясный сокол жив), скоренько засобиралась домой, а у двери на какой-то столик ту самую пятёрку и примостила. «Погоди, дочка, – остановил её старик. – Деньги забери, ведь последние. Да и не твои они вовсе. Забери, детям нужнее».

Вот так-то. Принесла пчела всё, что собрала, а сильный не взял – не испорченный, с душою не выпотрошенной. Больше трёх четвертей века прошло, много воды утекло, а добрая память о том «забери» в роду нашем жить осталась. На хлеб её не намажешь, с чаем-вареньем не попьёшь, а никуда она не исчезает – такая вот благодарность.