Скульптор Поляков и Клавдия-новелла

Скульптор Поляков и Клавдия
•
Скульптор Поляков неожиданно проснулся среди ночи. Окно мастерской было распахнуто, сквозь штору врывался ветер с брызгами дождя. Он хотел было вскочить с кушетки, чтобы отдернуть штору, но  бросив взгляд в угол на свою лепку, замер. На скульптора смотрела, полулежа на полу мастерской, обнаженная женщина. Мастер  сорвал с себя простынь, швырнув её в  тревоге, прикрыв на лету живот женщины. Попытался встать с постели.
– Не подходи ко мне, – тихо сказала она.
– Ну и чудеса!
Накануне вечером он поставил в угол свежую лепку. Накрапывал дождь, а крыша его мансарды протекала в аккурат посередине. Поляков лениво поднялся, подошел к окну, отодвинул штору, звездная ночь с дождем и ветром обдала его своей свежестью. Скульптор  обернулся и, проверяя себя, вновь посмотрел в угол – на него дышало волнующее женское тело, слегка прикрытое простынёй.
– Как тебя зовут? – глухо спросил он
– А разве ты не помнишь? – ответила она. – Ты назвал меня Розой. Ты вылепил вчера вечером, потом поставил в угол и бросил меж колен увядшую розу, сказав при этом довольно непристойное слово.
– Прости, – скульптор  привстал  на  колено,  протягивая  руки  к Розе.
– Я же сказала, не давай волю рукам.
– Не понял ... милая.
– Ты меня не волнуешь, я не чувствую дрожь в коленках, мое сердце не стучит гулко, я вся как каменная...
– Ну и чудеса, – пробормотал скульптор Поляков – ты же и есть каменная...
Роза слегка усмехнулась, или ему померещилось? – Я хочу быть желанной, – медленно сказала она. – Ты сейчас ляжешь спать, а утром, когда проснешься, в сердцах разобьешь меня, и начнешь лепить снова, и потом снова разобьешь и снова слепишь и будешь колдовать надо мной до тех пор, пока не почувствуешь меня желанной. Одной, единственной. По-моему, я не так много от тебя требую сейчас?
В мастерской стало так душно, что мастер отбросил одеяло на пол и лег на него у распахнутого окна. Дождь утих, а мерцающее небо в звездах было так близко, как та странная женщина, казалось, рукой подать и ощутишь дыхание. Мастер стал разговаривать вслух, но вскоре забылся на полуслове.
Поляков проснулся на рассвете от пения какой-то птицы. Интуитивно бросил взгляд на Розу, вскочил, подбежал, сорвал простыню. С  трудом приподнял гипсовое тело и в сердцах разбил его вдребезги. Присел возле осколков.
– Я покажу тебе, как быть желанной, я покажу! – кричал он на всю мансарду.
Эхо его голоса повисло где-то возле затылка, он стукнул по полу, потом еще и еще в отчаянии. Порыв ветра внес в распахнутое окно полуосыпавшую свечу розового каштана.
Мастер поднял веточку, воткнул ее в разбитый черепок гипса.
– Ну и чудеса, – повторял он свою излюбленную фразу, – она каменная...
Умывшись, Поляков позавтракал, если это можно было назвать завтраком художника, и стал лепить. Несколько раз мастер разбивал гипсовую Розу и снова трудился над образом. Только на шестые сутки, воспаленный от бессонных ночей, вздохнув, завершил последний штрих.
Ночь Поляков провел у своей подруги поэтессы Клавдии, но та холодная женщина, странная белая Роза не давала ему и в гостях покоя. Он даже поймал себя на мысли, что в постели хотел назвать Розой Клавдию.
Был один из самых душистых июньских вечеров, когда скульптор в радужном  настроении переступил порог мастерской. В его руке  была роза, он  так и не мог  понять, почему по пути ему нестерпимо захотелось  войти к себе в  мастерскую с розой. Войдя в мастерскую, Поляков присел  перед  скульптурой, провел  цветком по ее холодным белым ногам, ее животу, словно щекоча, и бросил розу на проталинку груди. Привстал, сел на кушетку и вдруг почувствовал как испарина обволокла его спину, но  нет ... скульптура была безучастной к нему. Мастер резко подошел, поправил цветок, постояв в раздумье, убрал его с груди и устроил меж гибких белых ног изваяния. Оставшись довольным собой, Поляков пригладил седые волосы, надел белый парадный пиджак классического покроя, тот самый пиджак на все случаи жизни, ну  скажем так, самые приятные минуты жизни. Сел за стол так, чтобы его  шедевр был напротив лица и стал смотреть. Он словно чего-то ждал, но ничего странного не было. В мастерской пахло сыростью, мастер
вспомнил, что забыл распахнуть окно. Сделав шаг к нему, отодвинул штору и стал любоваться заходом солнца. Огромный малиновый диск словно подбадривал его. Он прилег на кушетку и так прямо в парадном белом костюме заснул. Разбудил Полякова сильный раскат грома, отблески молнии освещали тайну его мастерской, его гипсовую Розу.
– Опять этот дождь, – сказал он вслух.
Выдвинул  на середину комнаты медный тазик, тотчас забарабанили дождевые капли, с ними даже стало веселее. Он хотел включить свет, но тока не было, видно из-за грозы отключили где-то электричество. Поляков стал рыться в старых книгах и нашел свечу, поставил ее в стакан, зажег. Странное чувство охватило его снова, и он бросил взгляд в угол. На его одеяле, размахивая розой, лежала белокурая обнаженная женщина.
– Доброй ночи, пройдоха скульптор, – сказала она с такой лукавой нежностью в голосе, что сердце художника замлело.
– Опять эта  б а б а  меня донимает, – про себя сказал скульптор.
– Что случилось, ты мне не рад? Ты не тянешь ко мне руки, как в тот вечер?
Скульптор, сидя на кушетке, скрестив перед собой руки, отводил от Розы глаза. Тогда взгляд его упал на свечу каштана, застывшую в черепке от первой его разбитой  Розы. Мастер не мог  понять, то ли каштан источал  тонкий аромат, то ли это пахла сама  желанная  новая Роза. Молния осветила мансарду, сильный раскат грома следом заставил скульптора вздрогнуть. При блеске молнии белое гипсовое тело словно оживало, маня Полякова вожделением плоти. Скульптор придержал дыхание.
– Да ты старая ведьма! – неожиданно закричал он глухо.
– Каждый видит то, что он хочет видеть, а не то, что на самом деле. Ты ведь тоже стар, неправда ли, хорошая гоп-компания? – усмехнулась Роза.
Скульптор резко поднялся с кушетки, сделал шаг к Розе, но внезапно замер: воображение заиграло, как молодое вино. Он вынул из внутреннего кармана пиджака очки, протер их, одел, всмотрелся ...
– Ну что? – спросила Роза, – ты снова находишь меня старой?
– Прости, – смущенно сказал скульптор! Снял очки, поднес их к губам. – Ты прекрасна, нет слов моих, чтоб выразить восхищение.
Скульптор сделал еще шаг  вперед, нагнувшись, поцеловал белую руку.
– Но ты так холодна ко мне, – тихо сказал он.
– Огонь твоей любви еще слишком слаб, – ответила Роза, – он разгорается лишь.
– Но чего ты хочешь от меня! – закричал скульптор, – мои колени дрожат, моя спина в испарине, мое сердце  бьется, пытаясь растопить холод твоего, что ты еще хочешь, Роза? Я дрожу перед тобой, как юноша!
– Прекрасно, друг мой, ты чувствуешь, как холодна моя плоть, как во мне нет жизни, но кто виноват? Ты вялый творец. Разбей меня и вылепи снова и снова разбей и так до тех пор, пока душа твоя не сольется с моей.
Пока я не стану  ж е л а н н о й,  пока душа и тело  не  сольются  в  гармонии.  Г а р м о н и я,  вот чего я жду.
И Роза отвела глаза к потолку. – Душа женщины слишком капризна, плоть рвется наружу, словно из тисков камня, а душа не подпускает, разгадай этот парадокс, ты же великий мастер, разгадаешь, найдешь ось гармонии и ты почувствуешь себя на грани блаженства, – Роза отвернулась, и вновь всё померкло.
На следующее утро скульптор Поляков пожалел самого себя, был его любимый праздник Вознесение и он решил не разбивать статую, только потянул край одеяла, на котором лежало гипсовое тело, ближе к стене, прикрыл его простыней. Позвонил своей закадычной приятельнице поэтессе Клавдии.
– Клавдия, – сказал он горько, – я расстроен. Я создал какое-то исчадие ада, которое насилует меня по ночам, которое пьет мою энергию, как вампир.
– Ты великий мастер, –  сказала поэтесса по телефону, – под твоими пальцами  самый  простой  комок глины может превратится и в цветок,  и в Д р а к у л у.
На этой фразе телефонный разговор закончился. Скульптор Поляков в сердцах стукнув кулаком по столу, решил пойти в церковь, поставить свечу у праздничной иконы. Вознесение начиналось красивым – дождливым, с грозой, именно такую погоду любил он.
В мастерскую пришел лишь к вечеру, усталый и промокший, но в чем-то очень довольный. В церкви он всегда приобретал ту ауру, которая  просветляла его воображение. Он поставил на стол бутылку “Фетяски” – Клавдия любила белое вино. “Интересно, как уживутся сегодня и его мастерской две женщины?” – мелькнула азартная мысль, но, право же, он тут же забыл о ней. Почистив белый пиджак от капелек грязи, он вновь облачился в него поверх черных брюк, поправил перед зеркалом галстук. Стал размеренно ходить по мастерской,  поглядывая  в угол, где спокойно, без всяких признаков жизни, как естественно и подобает статуе,  лежала гипсовая Роза.
– Ну и чудеса, – говорил он вслух.
Сгущались сумерки, а сумерничать он любил. Поляков отодвинул штору, чтоб полюбоваться закатом  солнца. Протер салфеткой два высоких бокала, откупорил бутылку белого вина и  разлил  в бокалы.
В мастерской было так тихо, что слышался малейший посторонний звук, неожиданно  скульптор вздрогнул.
– Ну и духотища, – сказала Роза, – отбросив белую простыню с лица, – я бы тоже не отказалась от пару глотков вина, как это ни странно.
Скульптор дрожащей рукой протянул Розе бокал с вином.
– Подойди  ближе, я не  кусаюсь, – продолжала она, – ты угадал мое желание. Я тоже люблю белое вино.
Поляков приблизился к Розе, присев перед ней на корточки.
– Ты ждешь поэтессу? – тихо спросила Роза.
– Возможно. Но она сейчас в опере.
– Что же ты здесь?
– Я.., – промямлил мастер. – Я...
Скульптор поставил бокал с вином на пол, припав на колено, поцеловал Розе ее холодную руку.
– Роза, что ты делаешь со мной? В отличие от тебя я не каменный?
В дверь  мастерской постучали, и тотчас она распахнулась – вошла Клавдия. Гостья бросила взгляд  на скульптуру.
– Да, твой шедевр впечатляет, – сказала поэтесса весело.
Придвинула старое кресло к столу и, удобно усевшись, внимательно вгляделась в очертания гипсового тела.
– У меня такое ощущение, что твой шедевр похож на меня.
Поляков вздрогнул, ему показалось, что по губам Розы скользнула едва уловимая усмешка, – и он весь сжался. Клавдия, нагнувшись, подняла  бокал с пола.
– Ты стал пить один? – удивленно спросила она.
– Один? Я пил с Розой ...
– Ах ... – протянула поэтесса, – так ее зовут еще и Роза... Очень мило. Розалия ... – продолжала  ехидничать  Клавдия, – она  что, еврейка?
Клавдия отпила из бокала пару глотков, переводя взгляд с изваяния на своего  приятеля скульптора. – Мне кажется, я здесь лишняя...
– Не говори глупостей, дорогая. Ты вслушайся в тишину, ты чувствуешь дыхание?
– Нет... – ответила Клавдия глухо. – Твоя Розалия  как живая, но это еще ничего не значит.
– Она не Розалия, а Роза! – вскрикнул скульптор, стукнув кулаком по столу. – Признайся,  она и тебя волнует?
– Это  не то определение, – сказала раздельно Клавдия. – Она как живая, но это еще ничего не значит...
– Ты ошибаешься, она живая ...
– Тебе вредно пить одному? – сказала Клавдия, резко поднявшись с кресла.
– Ты ревнуешь?
– К статуе?.. Пожалуй, я здесь лишняя.
Клавдия энергично прошла к двери и также бесшумно исчезла, как и появилась.
Скульптор даже и не заметил ее ухода. Он был весь погружен в свой шедевр. Снова припав на колено, он прижался лицом к холодной груди Розы и заплакал, как ребенок. Внезапно Поляков почувствовал прилив нежности, словно чьи-то руки обнимали его за плечи, как бы успокаивая.
– Ты не смог разбить меня, – шептала ему на ухо Роза, – твоя душа растворилась  в моей, я стала тебе желанна, так обними меня? Ты не заметил уход Клавдии?
Экстаз продолжался несколько секунд, в течение которых скульптор чувствовал себя на грани блаженства. Он словно летал в космосе. Кто испытал такие мгновения, тот поймет мастера.
– Ну и чудеса, – повторил он свою излюбленную фразу. – Я чувствую ее, как женщину. Она мне желанна не в грёзах, а наяву...
Скульптор бережно завернул Розу в чистую простынь, приподнял на руки.
– Какая жалость, что сбежала Клавдия...Ты слышишь, Роза, моя старая подруга приревновала к тебе, бог мой. Я сегодня самый счастливый человек, – и крикнул на всю мастерскую, – я счастлив...
Скульптор поднялся с Розой по узкой железной винтовой лестнице на чердак. На большом низком столе, у тусклого оконца лежали слепки великих мертвецов, однажды принесших ему такие же радостные минуты забвения, как теперь эта Роза. Правой рукой, слегка раздвинув их, опустил бережно Розу между ними, снял простынь. Но Роза молчала. Скульптор почувствовал, как мерно забилось его сердце. Поляков сел в старое кресло, вытянул ноги и стал переводить взгляды с Розы на Овидия, Байрона, Пушкина... поистине, как  у  величайшего  мастера,  его  учителя, Брынкуша...
– M a s a   t ; c e r i i – сказал он возвышенно, – с т о л  м о л ч а н и я.
Скульптор закинул ногу на ногу, вглядываясь в Розу. Он протянул было к ней руки, но какая-то внутренняя сила, какое-то шестое чувство, остановило его. Внезапно чуткое ухо Полякова уловило стук каблучков по лестнице, – на  чердак поднималась Клавдия.
– Ты вернулась? – спросил удивленно он.
– Я вернулась, чтобы спасти тебя. – Я купила два билета в оперу, сегодня “Паяцы”.
Короткая вязаная юбочка, похожая на фонарь, открывала красивые ноги поэтессы. Сидя в кресле, он не мог это не оценить.
– Роза сломала тебя. Ты был как цветок, а сейчас похож на колючку. Хочешь, я почитаю тебе стихи?
Поляков замахал руками.
– Только не это, только не сейчас. – Он встал с кресла. Клавдия рассмеялась и протянула ему руку.  Скульптор взял ее, поцеловал в запястье.
– Если б ты знала, как я счастлив, я снова на коне, Клавдия.
Они спустились с чердака. Скульптор надел белый пиджак, повязал галстук Валентина, подарок Клавдии. По дороге в оперу Клавдия читала ему стихи, но он не слышал их. Не слышал он и волшебной музыки Леонкавалло. Он еще был погружен в тот эликсир, которым напоила его Роза. В антракте он купил для Клавдии полураскрывшуюся кремовую розу и заказал два бокала французского шампанского. Отпив несколько глотков шампанского, мастер неожиданно вздрогнул – на дне бокала он увидел силуэт Розы.
– О боже, – сказал он вслух.
– Что ты увидел? – спросила Клавдия, и глаза ее хитро улыбались.
Что  ни говори, а его  поэтесса кроме всего прочего была еще и умной женщиной.
– Я увидел Розу...
– Розу? Вот эту розу?..– Клавдия помахала перед его лицом цветком. Взяла из его рук бокал и заглянула во внутрь его.
– Ты знаешь, какая мысль пришла мне сейчас, – сказала Клавдия, отпивая шампанского из его бокала. – У тебя, дружок, две женщины. Одна похожа на эльфа, на розу вдохновения, а другая... живая во плоти, скучная и нудная. Клавдия засмеялась и предложила скульптору обменяться бокалами.
Поляков без обид допил бокал шампанского, взятый у Клавдии.
– Ты видишь своего эльфа опять? – тихо спросила Клавдия.
– Я вижу твои глаза.
– Вот и слава богу.
В эту секунду зазвенел первый звонок, приглашая публику в зал. Клавдия энергично взяла Полякова под руку, и они поспешили в зал, но случилась оказия, – спускаясь по мраморным ступеням в партер, скульптор поскользнулся.
– Дружок, что с тобой? – воскликнула Клавдия. Она обхватила его за плечи и, приподняв, поставила на ноги. Скульптор смущенно отряхнулся, поправляя красивый французский галстук.
– Ушибся?
– Странно, но нет... Чудеса, да и только. – Он вздохнул, – чтобы я делал без тебя, дружочек?..
– Может, пойдем домой?
– Ну, уж нет! Чтобы я пропустил твою любимую арию “Смейся, паяц”…
Поляков обнял Клавдию за плечи, и они тихо вошли в мерцающий переполненный партер, полный волшебства и музыки. Клавдия положила цветок на колени, правой рукой придерживая Полякова за локоть.
Хорошее расположение духа не покидало их и после спектакля по пути в мастерскую.
– Признайся, – тихо  спросила  Клавдия, – что  Роза  похожа на меня!
Поляков шагал молча, ощущая лишь блаженство ночи.
– Ну не молчи, дружочек? Есть же, наверное, какие-то черты сходства?
– Доконала ты меня своим сходством. Ну, если хочешь вывернуть мою душу наизнанку, а на кого же еще похожа та Роза? – сказал раздельно скульптор, поднял свою подругу на руки и бережно внес ее по высокой лестнице в свою каморку, пропахшую сыростью и красками.
Кабинет эли кулак---4 июня 2016-й19 часов 02 мин.