без названия

БЕЗ НАЗВАНИЯ

   Она сидела, неудобно обхватив себя за плечи тонкими руками, на фоне желто-коричневых стен, сходившихся в угол за ее спиной, Гавриил смотрел на нее чуть сверху и никак не мог понять, о чем она думает, ее поза, цвет стен и светотень смутно напоминали ему кинокадр, о чем ты думаешь, спросил Гавриил. Она качнулась на табурете, будто его вопрос был снежным комом, упавшим с небес. Я не думаю, ответила Вероничка, я мечтаю, и сосредоточенно-отрешенным взглядом посмотрела мимо, чуть ли не насквозь Гавриила на миску с яблоками: мытые? Нет, отчего-то сконфузившись отодвинулся он в сторону, чтобы не мешать ее взгляду, ничего не поделаешь, инстинкт, подумал он, неловко повернулся на прямых ногах и пошел делать вид, будто занят перемоткой кассет. Надо иметь сердце чистого хрусталя, чтобы сметь говорить с детьми и с тобой. Не понимаю, чуть наморщила лоб от напряжения мысли Вероничка, не понимаю, этот дом, эти стены, - ты любишь обшарпанные стены? – ты давно живешь в коммуналке, Гавриил? и скажи мне, сейчас весна? Я не живу в коммуналке, сказал Гавриил, и сейчас февраль, двадцать девятое февраля, високосный год, через четверть часа наступит первое марта. Через семнадцать минут, поправила его Вероничка и пошла делать вид, будто моет яблоки, потому что воды не было. Обтерев яблоки в ладонях, она сделала вид, что они чистые, и положила обратно в миску. Мытые? – спросил Гавриил, и, не дожидаясь ответа, лишил одно из яблок его уютной, геометрически правильной округлой формы и, воровски жуя, хотел было удалиться, но Вероничка поймала его за рукав указательным и средним пальцами, другой рукой стремительно вычерчивая в воздухе короткие полудуги. Что? – спросил Гавриил, остановившись на полпути. Она потянула его за собой, завлекая полудугами, он шел за ней почему-то на цыпочках, хоть и не жил в коммуналке и не боялся разбудить соседей, а в старом заброшенном доме, давно определенном под снос, смотри, сказала Вероничка, царапая ногтем стену, стена под ногтем крошилась и он вначале ничего не увидел, потому что не понял, на что она показывает, смотри, неужели не видишь? звезда, настойчиво говорила Вероничка, звездочка... Ну и что, сказал Гавриил, здесь еще и не такое бывает, а эта звезда здесь давно, почти в одно время со мной поселилась, живет... Ты ее покорми как-нибудь, совсем ручная станет, а чем? – спросила Вероничка, а сейчас покажу, ответил Гавриил, ей нужен только свет, всего лишь свет, так много и так мало; свет – это много, - сказала Вероничка, но абсолютной тьмы в этом мире не бывает, возразил Гавриил, это так мало и легко, он присел на корточки перед звездой, смотри, он выдернул из сердца тонкий лучик и стрелкой пустил к звезде, звезда вспыхнула ярче, благодарно засияла. Гавриил по-детски засмеялся и уселся на полу перед звездой, скрестив ноги; у меня не получится, засомневалась Вероничка, тоже устраиваясь рядом на полу, и посмотрела на радостную звезду. Дарить легко, сказал Гавриил, звезды светят и дарят, и радуются, и живут миллиарды лет и не устают, зачем же ей тогда твой лучик? – удивилась Вероничка. Человеческий свет другой природы, это ответ; хочешь яблоко? – пододвинул он по полу миску, тебя тоже кормить надо, как эту звезду, а куда ты свой огрызок девал, спросила Вероничка, превратил в филина, Вероничка подняла домиком тонкие прямые брови, почему именно в филина? – так смешнее. Чудной ты, сказала Вероничка. Я не чудной, я самый обыкновенный, Гавриил поднялся с пола и невольно прижал ладонь к сердцу, заболевшему от усилия, человек не приспособлен дарить, подумал он, человеку до звезды далеко, ты сама чудная, сказал он Вероничке, я не чудная, тоже встала с пола Вероничка, зачем обрилась? – кивнул он на ее голову, уши торчат. А я люблю головой в небо в солнце, а волосы мешают, мне надо кожей чувствовать небо, понимаешь? – ну вот, а говоришь, что не чудная, улыбнулся Гавриил, я не такой, мне надо кожей чувствовать землю, чтобы не оторваться от нее далеко... А я хотела бы стать облаком и улететь от земли, а потом превратиться в маленькую-маленькую песчинку, вырваться в космос и там найти свое место, чтобы светить, как звезда... Странно устроен мир, вздохнул Гавриил, я мог бы все, о чем ты говоришь, но у меня долг перед этой землей. А ты ничего ей не должна, но не можешь; поразительно, кассета еще мотается, заглянул он в прозрачное окошко магнитофона, а ведь, кажется, уже прошло столько всего... – А что на кассете? – Музыка, просто Музыка... Смотри, твой филин прилетел, вдруг указала Вероничка под потолок, филин? – повернулся и задрал голову Гавриил, непонятный какой-то филин, на летучую мышь похож, да нет же, филин, убеждала Вероничка, глазюки какие; скорее лемур с крыльями, предположил Гавриил, вечно у меня выходит не то, что надо, сейчас вниз спикирует и яблоко стащит, невоспитанный человек... Стащил. Ну и ладно, не жалко... – Это он хочет обратно в яблоко превратиться, догадалась Вероничка, Гавриил пожал плечами, хочет – ну и пусть, я ему не мешаю, только вот в чем вопрос: почему они все так хотят обратно в яблоки превратиться?.. Идти к истоку рек, идти к началу дней, к пшеничному зерну, проросшему Вселенной, но по крайней мере яблоком быть лучше, чем огрызком, пусть даже превращенным в филина или лемура; глупенькая, возразил Гавриил, яблоко, став огрызком, исполнило свое предназначение и теперь должно преобразиться, а она возвращаются назад, чтобы сгнить... Не знаю, почему именно сгнить? – обиделась Вероничка за лемура, уже достаточно округлившегося и обретавшего свою первоначальную форму, я и сам не понимаю этого, сказал Гавриил, но все они почему-то гниют. Так был упущен срок, так повернулось время обратной стороной, а кассета все еще мотается, и не надоело ей; послушай, это уже так с крыши капает?.. – Как? – высунулась в проем окна Вероничка; неровно, сосулька справа вяжет бисер длинными нитями, а у левой нить порвалась и почти вся рассыпалась, скудные бусины, скучные. А ведь они почти одинаковые, сосульки, подставил ладонь под талые капли Гавриил, и ведь так не бывает... Вероничка поймала одну из капель на палец, слизнула ее и задумалась. Сырой подтаявший воздух вливался в нее, а город был тих, только стук капели и шорох машин, тонущий в мягких розовых тучах, съедающих звук; где-то далеко и смутно тонким голосом говорило радио, люди жили в квартирах, наполненных электричеством, или без света спали. Все эти люди. До них было дело, но им дела не было до того, что в маленьком доме, определенном под снос, кто-то есть, они просто не могли этого знать. В доме, под желтым фонарным светом казавшимся снаружи картонным, но хрупкие стены хранили на себе следы всех, кто здесь жил и умер, странные надписи, понятные только одному человеку в мире, или, быть может, двоим; все они, жившие, были выброшены сюда когда-то комками глины, еще теплыми, со знаками пальцев на теле, чтобы стать чем-то. И так когда-то было во всех домах, во всех городах, в каждой квартире, горевшей в ночи желтым или красным квадратиком окна, как сигнальным флажком, или погруженной во тьму, поверни эту ночь как черный гранит со следами слезы слюдяной... для кого-то эта ночь была камнем, внутри которого можно задохнуться. А кто-то, смотря в темноте в потолок, вполголоса читал стихи, потакая бессоннице... У кого-то потное тело любило жену, а больная душа – любовницу. Кто-то еще был пьян горем, но думал, что это вино. Мир, перемешавший свет и грязь, потерянный во тьме, стремящийся неизвестно куда; когда Гавриил шел по земле, ему иногда начинало казаться, что земной шар поворачивается от его шагов, и наступало утро, озолоченное солнцем, медленно выходило из-под темного холма, рассыпая лучи. А ты знаешь, ведь у меня сегодня день рождения, сказал Гавриил. Так что же ты молчал? – посмотрела на него Вероничка вдруг обрадованными большими глазами, дни рождения для нее были светлыми праздниками, потому что сама она была еще ребенком. И она просто, по-детски, бросилась на шею Гавриилу, потому что не знала, что ему подарить, потом заплясала по дому, рассыпая радужные искры. Но я не знаю, что тебе подарить, остановилась она, прижав палец ко лбу. Ничего, ничего не надо, смотри, как искры летят в темноте, так забавно, а я принес Музыку в эту ночь, вот только кассета все еще никак не перемотается, сколько времени? -–без семнадцати минут двенадцать, посмотрела на часы Вероничка, на моих тоже без семнадцати минут двенадцать, сказал Гавриил, а они тикают? – тикают, а твои? – мои тоже... Без семнадцати минут завтра, что ж, попробуем подождать еще немного; подождать... Очень странно – родиться двадцать девятого февраля, будто вне времени, сказала Вероничка. Да, странно, - согласился Гавриил, наклонился в пустой проем окна, взгляд утонул в грязно-розовых ночных тучах, подождать... Я знаю, я в ответе за все. Но я всегда был слишком слаб, возьми меня, сомни в комок, швырни в ничто, пусть буду проклят, - не могу!.. И пусть все остается как оно есть, все эти слезы и боль, но ведь я уже не вынесу видеть это... Но зачем сейчас об этом, Гавриил оглянулся, Вероничка ходила по дому взад-вперед, мелькая белым пятном, и на ходу жестикулировала, придумывая подарок, а еще у меня есть цветок, сама вырастила, в горшке, он умный, цветок, но грустный, я его тебе подарю.  Не надо, оторвался от окна Гавриил, он без тебя скучать будет, они всегда очень скучают, заболеть могут; с тобой не заболеет, доверчиво смотрела на него Вероничка, ты согреешь его. Нет, сказал Гавриил, я уже не смогу, пусть он останется у тебя, а я скоро ухожу. Да и кто я такой, чтобы доверить мне жизнь цветка, бродяга, человек Божий, непутевый хиппарь без хайра и с колокольцами на ноге, пришел и уйду, жил и умру, но не думай сейчас об этом, да я и не скажу тебе этого, ведь все-таки сегодня действительно праздник. Я знаю, о чем тебе расскажу, вспомнил Гавриил и поймал на ладонь синий дрожащий луч с улицы, ведь когда-то я видел Город Светлый. Он был обычен, этот Город, потому что не виден для глаз, и надо было смотреть сквозь стены, чтобы понять алмаз его основания; снаружи он казался еще более жалким, чем наш городишко, каменные обломки и хибары, обреченные на снос, и над красными их кирпичами тогда высоко висела луна. Ты знаешь, что значит след луны на земле, в нем можно увидеть обещание небесного покоя и неподвижно остановиться на пути. И я остановился, и город остановился под луной, с его кирпичей на землю тихо оседала пыль; сквозь оцепенение мира за падающей пылью камней сначала медленно, редкими блестками, открывался свет. Поднялся слабый ветер, и пыль быстрее скатилась с камней, ее повело, закрутив волокном, и смешало с песком и травой. За рушившимися в тишине обломками становилась видна прозрачная грань, в ней жили звезды и лились лучи, вспыхивая на пересечениях, где-то там, внутри, вставало солнце, и оно не слепило, оно было золотым, оно могло осиять весь темный мир, обнять своим светом, если бы... Что? – удивилась его неожиданному молчания Вероничка, - что-то случилось?.. Да, сказал Гавриил, там, за окном, уже прошел человек, это что-то значит? – подошла Вероничка к окну. Гавриил посмотрел на нее и улыбнулся. – Если бы мир осмелился открыть глаза, чтобы увидеть его, - закончил он. В дверь дома постучали.

                12.91 г.