кто-то

КТО-ТО

                Джиму и другим

   Кто-то допустил насилие над собой. Кто-то нес на себе другого, и глаза его были обращены в ночь. Кто-то спустился в пламя, чтобы сгореть там, но просчитался.
   Кто-то рисовал пальцем на запотевшем стекле. Кого-то ждали, проклиная, во тьме за углом, чтобы обрушить удар. Кто-то был готов уйти и больше не вернуться, он оставил письмо на столе. Он подумал, что надо спешить. Кого-то ненавидели так жестоко, что он был не в силах уснуть... А мы останемся здесь. Мы не сможем согреться этой ночью; ты будешь курить. Ты будешь молчать; я буду видеть тебя и видеть город.
   -Пойми, мне надо, чтобы мне верили! Иначе все потеряет смысл. Иначе нам грозит бесконечная отделенность... Мне всегда было известно: меня не пощадят... Я не живу в своем мире, я только хочу, чтобы он, этот мир, жил. Мой мир живет моей жизнью, жизнь живет жизнью, ничем другим она жить не может... Но что значат слова “мой мир”, они уже предполагают бесконечную отделенность... Это то, чему я могу положить начало – но не конец... но то, что может кончиться раньше меня. Что может так и остаться пустыней...
   Но на деле все так просто. На словах еще проще. Нет ничего естественнее, чем поведать, мне это стало понятно несколько минут назад. А ведь казалось, что слово неподъемно как камень, казалось, придется двигать горами... А на деле все проще полета стрелы. Великие легенды складывались в промежутках между великими битвами, как отдых. – Но неизвестно, что требовало больших сил, битва или легенда о битве... Битва оставляет след, шрам. Легенда заставляет возвращаться к старым ранам. Победа редка, даже если ты никогда не проигрывал битв.
   Что же мне нужно, легкость стиля или тяжесть бытия, и откуда это “или”...
   Легкость бытия или тяжесть понимания...


...если бы действительно была музыка...
Просто красота – конфетная обертка.
Я знаю тщету возгласа: “Это я!”, когда никто не
                видит пожара.         
В облаках бесконечной зимы в одеяло сна
с головой
только во сне я могу быть собой,
если не вижу себя со стороны.
Пляска в пустоте.
Пляска в пустоте, заклинающий голос.
Двух секунд достаточно, чтобы
зажать чей-то рот.
За три секунды сгорает листок бумаги.
Сколько веков звучит камертон,
я не знаю.
(Звучит и усиливает себя
повторением, повторением...)
- Ты настоящий, или
след дурного конца
в бесконечности
?

. . .
Когда мы войдем внутрь себя.
Когда мы войдем внутрь себя
И никто не пойдет за нами
И страх безвоздушной ночи
Обхватит за плечи души
Идущих наощупь
И призраки электричества
Застынут, кривляясь, в такт
Нашим шагам...
Полосы, плети, светящихся змей
Падающие тела
Овладеют обратной стороной наших глаз
И исчезнут.
И бесконечная тьма
Уже не достигнет до наших умерших душ...

. . .
Мы были безразличны друг другу.
Мы были безразличны друг другу,
Мы жили в одном мире,
Дышали одним воздухом,
Выражали собой одну мысль
Не сговариваясь:
Мы были безразличны друг другу.
Мы видели.
Мы видели все, что видели все и всюду.
Мы знали одну катастрофу.
Нас выбрали в свидетели одного и того же падения.
Но в крушении дня
Среди ищущих спасения рук
Мы были безразличны друг другу.
Мы выражали собой одну мысль,
И каждый следил за другим,
Как следят за шкалой градусника,
Отмечая шаг к новой черте
Как данность.

   Детские рисунки, наброски, обрывки стихов, вырезки, чьи-то лица, звери, химеры, язычники, монстры...
- “... легенда меньше человека, но больше того, что он успел сделать...”
   (когда я прибегну к самому большому насилию, когда я заставлю обратить внимание на просьбу, а не на требование...)
   Белый цвет. Записка на столе:
“Все, что вы от меня хотите, вы найдете в том, что я сделал раньше, до того, как я стал тем, что я есть.”
   Нисхождение в толпу.

   “Если ты чувствуешь космос как собственное тело, значит, ты есть везде, - так чувствует мир свет. Если ты чувствуешь космос как собственное тело, значит, ты чувствуешь себя, - так чувствует мир тьма.”

. . .
Электричество светит в подъезд.
Десятый этаж.
Тень на окне
Думает мысль:
Где мое тело?

. . .
Грязная кошка кричит в темноту.
Фосфор в глазах.
Маленький город прилип к земле.

. . .
“Кровью оплачено...”
Чьих-то глаз
Безысходность.
Ком в горле:
“Я не могу говорить с тобой...”

. . .
Чужой ангел
Оставил пакет на столе чьей-то квартиры.
Никто не заметил, как он покинул мир.

. . .
Если видишь взгляд сквозь небо,
Не отводи глаз.
Слышишь?.. Веришь?..

   Да, эти японские стихи как жанр требуют наибольшего вживания от читающего... Вообще: поставь на бумаге слово. Одно слово. И попроси пережить его...

Голубой цветок,
Желтое солнце,
Птичий пух попал в рот
Смешной девчонке.
Она слишком широко улыбалась во сне.



. . .

Ты, кто бы ты ни был,
Я хочу говорить с тобой.
Как говорит стихия со стихией,
Зверь со зверем, тело с телом,
Преодолевая бездну.
Как срастается дерево с деревом, подчиняясь
Одному ветру.
Как плач дождя бьется в стекла,
Как молчание глаз
Заставляет забыть себя,
Как пляска огня – символ древнего танца –
Побуждает перейти грань.
Ты, кто бы ты ни был,
У нас одно тело,
У нас одни глаза, слившиеся во взгляде друг в друга,
У нас один голос,
 Голос одного сердца,
Одно счастье и одна боль.
Нас сразил один меч
На поле прошедшей и вечной битвы,
Перепутав кровь с кровью.
Вспомни...

   Интонация... Срывающийся голос, идущий из глубины, но как обрывки почти без связи, с едва уловимой связью, будто вопреки вечной буре, печальный... и пронизанный устающей яростью безысходности. Переходящий в глубокий шепот, равно как и в бездонный крик, - без напряжения, похожий на колокольный, - попробуй остановить раскачку огромного колокола! но – стихающий, словно порыв ветра, по собственной воле.
   И тогда – кто этого не услышит – кому не нужно услышать – тогда холодный узор на стекле и острые грани кристалла.
   Внутри тебя была буря, но вокруг была та же буря, и поэтому ты оставался спокойным.

Я принес на алтарь звереныша.
Клок шерсти, тепло младенца
У материнской груди,
Шершавый язык, лижущий чьи-то глаза;
Он спал.

Я положил его на алтарь
И зажег огонь.

Он опомнился болью,
Он стал как цветок,
Как рыжий цветок под ударами бури,
Незаметный мгновенно, как вспышка, стал
Бесконечно прекрасен.
(Я умер в нем или он во мне, я не понял)
Его вопль изошел из сердца моего как вода
Как кровь
Был молчанием
Равнодушием
К себе
Или к нему
Ко всему
Вокруг
Я упал.
В моих глазах остался безмолвный бесцветный огонь
Немой экран.

И завтра снова зажглось солнце...

. . .
   Мост: “Я был еще слишком слаб, чтобы отказаться от силы.”

. . .
Знал боль, но остался свободен.
Сжег все, за чем не пришли.
Одно из двух:
Великий город или великая пустыня.
Единственная поддержка – требование: “Дай!”
Единственный отдых: “Бери, мне легче...”
Свободно сгорание, дыхание, выдох
Всего существа
Лежащего, заледеневшего
                Пройди мимо
                Встань рядом
                Останься
                Покинь
                Кто ты
Сама себе противна окраска кожи
Запах мысли, фигура на горизонте,
Тень души.
То, что рождено сумраком –
Не верите? –
То, что рождено сумраком, стало светом,
Оставшись собой,
Но никогда не сможет быть похожим на ваш свет.
- Не верьте ему, чтобы не измениться...

. . .
Ветер трется о стены домов.
Гулкий колодец города
Доверху залит тьмой.
Я смотрю в стену и вижу лицо
Стены.
Моя душа полна чужими душами.
Они обращают взгляд в небо со дна колодца
И видят танцующую от ветра
Лампу, запутавшуюся в проводах,
Кричащую в темноте.
Они говорят на чужом языке
Изначальные слова,
Смысл которых:
“ночь, ветер, холод,
замкнутый круг”.
(Круглый стол. Вечное возвращение.)
А карлик пробирается узким тоннелем
В поиске влаги и света.
Он видит свет: две выбоины в стене.
Он видит свет через мои глаза.

. . .
   Тот, кто шел по дороге, давно устал и лег у тропы головой к корням дерева и глядел вниз. На небе над ним менялись созвездия, меряя время. Под землей было пусто.
   Дерево раскачалось и рухнуло рядом с трупом. – Какая мышь засмеялась?
   Та трещина, что шла поперек дна и была незаметной, будучи пустотой.
   А кто-то на дне плясал, потрясая бубном, чьи-то узоры одежд рябили вокруг костра. – Суета. Разноцветные бусины трясли в полой жестянке, а они блестели, отражая то, что было реальным; было реальным все, кроме них.
   Потом их собрали в кулак и слепили в одно. На поверхности шара остался рисунок оттиснутых лиц. Он был мягкий.
   Да ну, - подумал тот, кто был трупом. Но не мог шевельнуться. Он был на небе. Ему было безразлично, что внизу, он отделился; то, что внизу, потухло, как брошенная сигарета; никакая мысль, никакой узор, никакой образ не  требовал больше напряжения света; зло или благо – не понял...
                1993 год