Глава 13 - Явление

Сценарий, как правило, один. Взволноваться. Для успокоения начать что-то делать. Выполнить необходимый минимум. С чистой совестью расслабиться. Внезапно обнаружить, что «всего этого» недостаточно. Похолодеть. И вот тут-то принимаешься лихорадочно зубрить оставшиеся билеты и резать «шпоры». Или метаться по квартире, пытаясь собрать оставшиеся вещи. Их всегда оказывается на удивление много, и все они какие-то особо каверзные.

А ещё ведь надо было успеть в магазин до закрытия. С этим Алеся благополучно справилась, но аккуратные с виду пакетики никак не хотели умещаться в сумку – тогда она с раздражением выкинула оттуда запасные джинсы, одну футболку, книгу и фен. Логически она прекрасно понимала, что едет не в глушь, на месте всё можно достать, а без чего-то обойтись. Но её точила тоскливая суеверная тревога, и казалось, что в том и состоит мужество, таинство, залог благополучного исхода, чтоб тащить на себе не очень-то необходимые вещи – преодолевать тяготы.

На месте всё равно обнаружишь, что чего-то не хватает – остаётся смириться... но ещё некоторое время переживать и слоняться. Из-за этого Алеся проспала почти все три часа, извернувшись на жёстком сиденье скоростного поезда.

Защёлкнув вещи в ячейке, прихорошилась; так и не смогла выдавить улыбку, но хотя б собрала в кучку разъезжающиеся глаза и изобразила осмысленный взгляд.

Она прождала в казённом коридоре минут с пятнадцать. Мельком успела подумать, как заочно, но всё равно знакомы все эти секретари, партсобрания, комитеты и так далее, но её, снова изумлённую давно не новой догадкой, уже пригласили в светлый, протестантски аскетичный кабинет.

Из-за стола поднялась длинная сухая девушка, года на три старше. Внезапно губы её приоткрылись, узкие голубые глаза утратили строгость и округлились – она засияла крупнозубой улыбкой и воскликнула:

- Алеся! Ну и ну!

И та машинально, ещё не помня и не понимая, вымолвила:

- Гедре!

Пол мягко качнулся под ногами и вернулся на место. Параллели. Опять.

- После того, как мы разъехались с курсов, я ничего о тебе не слыхала.

- И я о тебе, - призналась Алеся.

Ей было странно, что Гедре Кунигаускене обращается к ней по-белорусски. В «правильной» вселенной она могла разговаривать по-шведски и по-английски, на худой конец, по-литовски, но уж явно не на Алесином родном языке: так уж запечатлелась картинка давнего лета.

В этот самый момент, ведя вполне вдумчивый и бодрый разговор, Алеся ощущала, как усилилось сердцебиение и пересохло во рту. Северная столица давала ей недвусмысленный сигнал: началось.

Совершенно внезапно оказалось, что в командировке делать почти нечего. Вернее, после кипения первых двух дней поток активного деяния иссяк – оставалось ожидание, несколько звонков и небольшие завершающие штрихи. В виленском отделении были обескуражены: ретивая Стамбровская провернула всю основную работу вдвое быстрее обычного и сама ещё растерялась: она-то думала, что так и надо. Вот и накинулась.

Вспомнились те самые курсы в Швеции. Алеся туда приехала со стахановской решимостью грызть гранит науки. Но вопреки ожиданиям, штудиями их не перегружали. Ничего головоломного и экзотичного она не почерпнула. Больше запомнилось хождение по лесам, песни у костра, игра в бадминтон целыми днями. А главное – радость от говорения и понимания, захватывающее чувство житья среди ребят из восемнадцати стран мира: это ощущали все, и своё собрание гордо именовали «интернационалом». 

Из менее лиричного вспоминалась преддипломная практика: тогда Алеся тоже пришла с яростным запалом день и ночь посвящать испанскому переводу на благо родного автопрома, но очень скоро оказалась предоставлена сама себе.

Внезапная свобода всегда сбивает с толку – и целые народы, и отдельных людей. Стоит ли говорить, что именно это с ней случилось вечером второго дня. Тем более, вот тут-то и подступило к Алесе то, чего она так беспокойно хотела и томительно боялась.

Нереальности добавляла и обстановка как по заказу: жила она в маленькой квартирке на улице Святого Николая, в третьем этаже. Всё, как в рассказах Фрая, которого Алеся, несмотря на снобизм, восприняла на ура, себе на удивление...

Она выглядывала из-за занавески и наблюдала, как сгущаются сумерки, окутывая зелёные облачка сада за стеной и кладку старинной церкви. Чувство было точно, как перед экзаменом: сдаст, не сдаст. Даже в низу живота так же постыдно и круто прихватывало, как под дверью аудитории – вот уж заходить пора, а хочется пулей нестись в уборную. Там, разумеется, ничего не получилось бы, главное, шагнуть через порог, перетерпеть, а там само рассосётся – так и бывало. Теперь к этому ощущению прибавилось нытьё в глубине за поясницей, будто гул большого бака, по которому размеренно колотят палкой. 

Алеся нахмурилась, оторвала, отбросила себя от окна, потушила ночник, зазвенела ключами, хлопнула дверью, вынырнула из арочки и зашагала по узким средневековым улочкам к рынку Хале. Размещался он, как и полагалось в обоих мирах, в роскошном здании, которое можно принять за вокзал в стиле модерн. Ей везло: сейчас как раз была трёхдневная ярмарка, торговали круглосуточно.

Да, можно было остаться дома, но неизвестно, что было хуже: наломать дров или постыдно сдаться.

Она нашла где-то в углу крупную угловатую земгалку, у которой на лотке была столь же крупная, с диким влажным запахом, брусника – взяла полкило. Абсолютно по наитию выудила из сумочки потрёпанную бумажку, показала, задала вопрос – крестьянка подумала, помедлила и начала подробно, с характерным акцентом, инструктировать. Алеся горячо поблагодарила. Земгалка улыбнулась и с достоинством кивнула – точнее, даже почти поклонилась.

А ведь всё равно что-то забудешь. Подготовиться – невозможно. «Это как подготовка к рождению ребёнка, быть может», - подумала Алеся и отметила, что её начинает подташнивать: ох, ну уж увольте, такое правдоподобие излишне! Она запила волнение приторным латте в ближайшем «Кофеине» и побежала в сторону улицы Пилес, или иначе, Замковой. Там свернула в указанную подворотню, прошагала мимо белой оштукатуренной стены, где участки старого кирпича были намеренно обнажены в виде супрематических фигур. Скрип двери, мелкий звон колокольчика, плотный, спрессованный запах леса и поля – и вот она снова мчится по улице, распихав в сумку новые бумажные пакетики.

«Зачем, зачем, Господи, добра из этого не выйдет...» - эти слова крутились в голове, как чаинки в стакане – а при этом она не переставала орудовать на кухне в стиле прованс, лиричный вид которой явно не располагал к таким решительным и в равной степени сомнительным манипуляциям.

Плюхнула чайник на плиту. Нет уж. Сейчас или никогда.

Чай пила медленно, вдумчиво и устало, дивясь, насколько растянулся и сколько вместил этот хлопотный день. До кровати дотащилась еле-еле и, увернувшись в одеяло, начала проваливаться. Слабенько шевельнулось отчаяние: всё не так и всё не то, она выключается тогда, когда надо сосредоточиться, помедлить. Но удержание внимание оказалось чисто формальным: всего парочка приятных образов и краткие объятия: когда брезжило ощущение, что «чего-то не хватает», Алеся представляла, что спит рядом с любимым – раньше это был генерал. Любой священник сказал бы ей о духовной опасности таких постоянных фантазий, но Алеся не считала это чем-то дурным, и на исповеди об этом не рассказывала. Да и сейчас-то что, ерунда... Уже через пять минут она мягко нырнула во тьму и уплыла в сон.

Её разбудил зеленовато-яшмовый рассеянный свет. Он рассыпался по молочному потолку, лизал розетку с гипсовыми листочками руты – пожалуй, самую шикарную деталь скромного жилища. Слышалось приглушённое тиканье часов на кухне. Ничего не происходило – и не произошло.

Взгляд на телефон – семь ноль восемь. Алеся с мурлычущим стоном потянулась, выбралась из постели, немедленно застелила во избежание соблазна и пошла умываться, сразу прихватив домашнее платье из вялого трикотажа.

Когда она вышла, то ощутила, что её обдало поочередно шоком, триумфом, страхом, раскаянием, растерянностью, упрямством и, наконец, злостью на себя за такую гамму эмоций. Всё это вместо могло быть сплавлено в очередной философский вопрос: «А разве не этого ты добивалась?». Добилась. И что теперь с этим делать?

Раздумывать не пришлось, потому что Юрий Владимирович глубоко вздохнул и потянулся, просыпаясь; оказалось, он делал это точно так же, как она: Алеся не топырила руки в стороны, а тянула вдоль тела до томного горения в трицепсах. От секундно подмеченного сходства наступила ещё большая растерянность.

- Так. Любопытно, - произнёс Андропов, вполне себе спокойным тоном, и приподнялся на кровати. – Алеся, и ты тут? Ну а почему нет... только ты и могла быть... интересное явление...

Он медленно оглядывался по сторонам и так же медленно, спросонья, рассуждал обрывочными фразами.

- Я всё объясню, - проговорила Алеся.

- Да вроде и не надо, и так всё ясно, - рассеянно улыбнулся Андропов. – Необычный у меня сон. Как «рассказ в рассказе», ты про такое говорила как-то раз, ещё вначале.

- Да, - с ответной улыбкой кивнула Алеся, - так оно и есть.

А сердце у самой колотилось так, что кровь бежала живым жаром и зажигала на щеках пионовый цвет. Скорее чего-то холодного.

Прошли на кухню. Алеся выставила на стол запотевший кувшин с брусничным морсом.

- У меня ничего особенного нет, - извинилась она, - только творог и яблоки, зелень всякая. Если я запеканку сделаю, нормально?

- Конечно, конечно! – благодарно отозвался Юрий Владимирович. – Я ведь как раз перед обедом лёг отдохнуть. А попал сюда. И ведь странное дело, есть мне даже во сне хочется, - засмеялся он.

Алеся тепло усмехнулась – да, она знала о его обыкновении перед обедом вздремнуть часок, для работы это здорово - и принялась за нехитрую готовку. Он так естественно себя ведёт – бедный, ведь ничего не знает, потому и спокоен! Он похвалил морс (Алеся сама выпила за компанию, ей было необходимо остыть).  Пиджак этак по-домашнему набросил на спинку стула, принялся белейшим мягким платочком сосредоточенно протирать очки...

- Я вот знаю, что ты в Минске живёшь, но мы сейчас не там, я это чувствую, - заявил Андропов и выглянул в окно. – Похоже на... – Он задумался на три секунды. – Вот на Прибалтику, может, похоже.

- Угадали! Я в Вильне сейчас, в командировке. Правда, сегодня я свободна.

- Ого, так вот оно что. Об успехах расскажешь?

Теперь она тоже сидела за столом, запеканка уже дошла и была разложена по тарелкам: её любимая «физкультурная», с резинчатым обезжиренным творогом, тремя крупичками соли, совсем без сахара и почти без пригарочков, зато с томлёными яблочными соломками и ароматной корицей. Юрию Владимировичу она очень понравилась. «А ещё я всё правильно сделала», - торжествовала Алеся. Кто бы мог подумать, что можно так гордиться какой-то там запеканкой. Но она-то понимала. Она удостоилась чести – готовить завтрак (или всё-таки обед?) председателю, уже вскорости генсеку, да чтоб было всё по правилам, как ему нужно. И ведь даром что это сон, он доверял и ел – так и хотелось прибавить: «из её рук» - ох, но глупо же, что он, дикий зверь, что ли... И ещё он доверился ей гораздо раньше, когда выпил святой воды. Но то-то было испытание, а сегодняшнее утро – это другое, совсем другое...

- И правда, - говорил он, - я только сейчас заметил: мы всегда встречались на моей территории. Вот, и я у тебя в гостях впервые. А ещё у меня раньше сны начинались по-другому, сцена как-то сама выступала из темноты, высвечивалась, и сразу с какого-то срединного кадра, вот я сижу за столом, вот от меня выходит Карпещенко, а тут и ты заходишь, и пошло, и пошло... А тут я, выходит, просыпаюсь и начинаю день. Сколько там? Ах, восемь. Ну, ты ранняя пташка – молодец. Пятница? Тем более, день будний. Так вот, интересно как-то получилось. И будто бы ещё правдивее, чем обычно, - заметил Андропов. - И ощущения совсем другие.

- Какие «другие»? – насторожилась Алеся.

- Сложно сказать, просто всё совсем как в жизни, - пожал плечами Андропов, - по вашей классификации, степень достоверности двадцатая, не меньше. А ещё голова немножко кружится. Не то, что неприятно, просто чувство такое... как от шампанского, - признался он.

Алеся снова покраснела и начала отпивать морс. «Ну что? Довольна? Это ещё цветочки! Молодец ты, ничего не скажешь. Великий маг, блин. Не дай Бог, министр узнает». На самом деле она боялась совсем другого «не дай Бог». 

- Я думаю, ваш Вильнюс отличается от нашего.

- Да, естественно. Но не настолько, - заметила Алеся, - потому что он в любом измерении – город-сон.

И она рассказала легенду о князе Гедимине, спящем под холмом и видящем во сне столицу Княжества – неудивительно, что город полон чуда, если соткан он из нитей сновидения, а удерживается силой души героя.

- Красивая какая легенда, - восхитился Андропов, - ужасно интригует. А знаешь, у тебя тут здорово. Уютно. И город ещё этот волшебный. Наверное, чтобы проснуться, мне необходимо прожить этот день, - неожиданно заявил он.

Мгновенно сообразила и сладко обмерла, и, лихорадочно лизнув губы, коротко сказала:

- Да.

- Покажешь мне город?

Она просто молча встала, собрала посуду, сгрузила в раковину и сказала:

- Идёмте!

Старый центр был низенький: дома в два, три, самое большее в четыре этажа. Но улицы были по-средневековому узкими, тесно сжимали в своих объятиях, и потому небо с облаками представало будто бы со дна оврага. В Минске таких мест осталось относительно немного, отмечала Стамбровская, да он и с самого начала был какой-то более размашистый, чем Вильня, даже пресловутый Болотный переулок и Замковая улица полны были больше бременским, чем виленским, очарованием.

Андропову всё было в диковинку. Хотя ведь поездил он немало, многое видел, и в Европе в том числе, но как непохожи были парадный стиль официальных визитов и ребяческая таинственность нынешней прогулки. Он давно уже не ходил по улицам просто так, без охраны. Хотя уж с Алесей он не пропадёт, она только с виду рассеянная и чувствительная барышня, а на самом деле чекист ещё тот... Как это у них называются чекисты? Ах да, инквизиция.

Наверное, от впечатлений кружилась голова, будто кислорода оказалось слишком много, и дыхание захватывало от этого. Действительно, странный сон, слишком ощутимы все эти телесные переживания, досадные, хотя не смертельные. Но Юрий Владимирович и это готов был стерпеть, он воспринимал это как плату за чудо. А Алеся то задумывалась, то оживлялась, воспрянув, говорила об окрестных улицах, особенно видя мемориальную доску или интересную деталь. Больше было личных впечатлений: там очень вкусные пирожные, вон галерея, давайте зайдём? Давай... Они уже зашли в одну, а потом в лавку ремесленных сувениров, и всё тут было необычное, оригинальное, совершенно невиданное. Может, даже «крамольное» из-за этого свободного, богемно-фантазийного оттенка. Но ведь не раздражало его – а нравилось. Неужели в Союзе такое невозможно, а чтоб создавать такие милые, талантливые вещи, необходимо что-то разрушить? Вопросы эти трудно облекались в словесную форму, звучали наивно и невпопад, Юрий Владимирович почти досадовал на тени таких мыслей. Но что-то невысказанное шевелилось в душе, возражение не возражение, тоска не тоска, и порой становилось грустно, но вместе с тем и хорошо, и он щемяще радовался за своего друга Стамбровскую, за всех, здесь живущих, какое-то меланхоличное и прекраснодушное настроение овладевало им, и даже лёгкое недомогание казалось ему должным, едва ли не очистительным. Она извинялась за то, что ведёт запутанным маршрутом, не знает того и этого, ни дат, ни фактов, лишь отдельные штрихи. Он только журил её: зачем эти полудетские оправдания?

- А мне и не надо, - спорил Андропов, утирая со лба внезапно выступивший тонкий пот, - так естественнее. Если б я хотел, нанял бы экскурсовода, чисто теоретически. Мне хочется знать, как видишь этот город ты. 

- Я? По-своему, конечно, - задумчиво отозвалась Стамбровская.

Они прогулялись по неожиданно широкой и зелёной Вокечю, покружили в закоулках улицы Жиду и Антокольске, нырнули на дно маленьких фьордов, вынырнули во дворах и полюбовались на живописную мозаику сарайных стен, и крыш, и труб, и белья, и сиреневых кустов – какая знакомая, но совершенно другая картина, не так, как в Рыбинске, или Ставрополе, или Москве. Алеся сыпала названиями по-русски и по-литовски, последнее особенно нравилось: Бастионная, она же Пилимо, Больничная, она же Лигонинес, Стекольная, она же Стиклю – а вот здесь похоже; Алеся не преминула заметить, как её когда-то зацепило: по-шведски улица – gata, по-литовски – gatve.

Алеся ещё раньше признавалась, что выбирая языки в университете, была увлечена второй мировой, а именно, Рейхом, ей стало интересно, с чего это «все они» так Скандинавией увлекались. При воспоминании Андропов поморщился. Снова его больно кольнуло то, на чём он старался не заострять лишнего внимания: если Союз не выживет, то и такие могут времена настать, что молодёжь фашистами будет восхищаться... Хотя вот Алеся. Он имел уже неплохое представление о её ценностях, волнениях и надеждах – она не умела говорить о пустяках. Ей нравились исключительно содержательные, глубокие, длинные беседы о самом главном. Ну так что же она? И о трудящихся, и об отношениях между нациями, и об экономике правильно говорит, причём видно, что по собственным выводам, не «по бумажке». Вообще производит впечатление порядочной. Это если не сказать больше о его отношении к ней... Странно, очень странно. Может, от непрошеных противоречивых мыслей внезапно заломило в висках, но тут же прошло.

Алеся плавно перешла на маленькую лекцию о популярном авторе, писавшем о Вильнюсе, критиковала, одобряла, итожила – да она бы самому Бобкову подспорье составила, с такой-то литературной аналитикой. Андропов сразу же почти машинально попросил её дать почитать, Алеся просияла и обещала достать ему книги к следующей встрече – это значит, недели через две, ну и хорошо. 

У него создалось странное впечатление: всё было в шаговой доступности, даже по центру было понятно, что город небольшой, но петляние казалось бесконечным. Но вот если бы дать ему какое-то время, и волю, и желание, он бы хорошо здесь ориентировался – при общем, потрясающе едином стиле каждая улочка-ручеёк была непохожа на соседнюю. 

- Знаешь, напоминает Ленинград... – рассеянно пробормотал Андропов, скорее себе под нос, ещё удивился, как Алеся моментально замолкла, прислушалась – неужели она на самом деле ловит каждое его слово?

По правде сказать, нелепое утверждение, в этом городе не наблюдалось ничего ленинградского: Петербург был городом сотворённым, а Вильня – родившимся. Пускай даже из сна языческого князя – а чем прочнее грёзы деспотическая воля? Быть может, интоксикация наступала от этого странного воздуха, но рассеянно и безвольно Андропов отвечал себе в уме: ничем... Когда-нибудь это кончится, тогда, когда он проснётся, а сейчас вроде бы можно предаваться любым непривычным мыслям, мечтам, реакциям.

Можно было за неимением фотоаппарата (а ведь хороший ему подарили на прошлый день рождения) использовать в качестве объектива собственный взгляд, а кадры впечатлений откладывать в памяти. Тем более они ценны и уникальны. И это уж точно секретное хранилище, доступа туда нет никому. Может, только Стамбровская угадает иногда то или другое – как ни странно, он ощущал из-за этого не настороженность и замкнутость, а уважительное восхищение. Интересно всё-таки это считывание. Она как-то рассказывала о системе хранения и передачи информации, о системах передачи данных, функционирующих с помощью новейших ЭВМ и доступных широким слоям населения. Но тут было явно что-то другое – информационное поле, не зависящее от машин, из него она черпала необходимое напрямую, хотя и не постоянно.

Не успевал он подумать об этом, как возвращался мыслями к Вильне и Ленинграду. В одном было сходство: живописнейшие обшарпанные дворы. Манила каждая подворотня: казалось, заглянешь – и увидишь что-то необычайное, может, даже лестницу в небо или живого дракона. Оказалось, и это было уже описано, но казалось, что Вильнюс, или, как Алеся говорила, Вильня – это город, который невозможно испортить слишком частыми упоминаниями, тривиальными наблюдениями. Казалось, что в воздухе прозрачными буквами написано объявление: «Вследствие уникальности каждого человека и его впечатлений говорить о Вильне бесконечно – разрешается».

У неё ещё с прошлых поездок оставались фотографии. Алеся никогда раньше не демонстрировала это хитрое устройство, а теперь достала...

- Слушай, как интересно. Прямо как из фантастической литературы. Это ведь...

- Ну, а вы что ж думали!.. Это, как бы вам сказать, ЭВМ и телефон в одном устройстве. Я даже не знаю, какая функция главнее.

- Ничего себе, какой малыш, и тоненький такой...

Он только улыбнулся и головой покачал. Подумать только, как стремительно несётся время и прогресс, относительно скоро у советских граждан тоже будут такие аппараты...

- Так это, значит, как «вертушка» в наших машинах, почти так же?

- Ещё лучше! Здесь никаких особых ограничений, ну, в смысле, тут же всё от покрытия зависит, понимаете, специальные вышки стоят и передают сигнал, они по всему миру понатыканы...

Она весьма доходчиво объяснила ему принцип действия. Оставалось только снова восхититься. Потом она огорчённо, озадачено вздохнула и призналась, что дальше разъяснить не может, разве что даст почитать специальные статьи – на подобном же устройстве. Но что с неё взять? Партийная девушка, гуманитарий, если вернее – общественник... Она не вникает, она – пользуется. Что не может удовлетворить его внезапное любопытство – абсолютно нормально. Но разве это показатель? Андропов уже давно ловил себя на странной мысли, что Алеся, даже если не брать её необычные способности, в чём-то превосходит его, в чём-то умнее, только тщательно это скрывает – за юными жадными амбициями, за показной жёсткостью.

- Ну хорошо, а что здесь ещё есть?

- Да чего только нету, и будильник, и проигрыватель, и фотоаппарат...

- Ничего себе...

Вот это да. Они даже остановились у какой-то водосточной трубы со смешной картинкой и удивительно откровенного окна с плюшевыми котами, выглядывающими на улицу. Она тыкала прямо в экран, он послушно отзывался и выдавал необходимое.

- Смотрите, вот куда вы хотели бы попасть?

- Ох, не знаю. О чём ты говорила? Кафедральная площадь.

Моментально на маленьком экранчике, с непривычки заставлявшем прищуриться, возникала карта, выскакивали названия, фиолетовой линией чертился маршрут... Красота. Жаль, что он этого уже не увидит. А кто его знает, может, и увидит хотя бы начальные ступени по пути к достижениям! У них, в этой вселенной, сейчас тысяча девятьсот семьдесят четвёртый год...

- Юрий Владимирович! Тут вид хороший, улыбнитесь, я вас сфоткаю... ну, сфотографирую, то есть.

Немножко неловко он встал в просвете между двумя сказочно-средневековыми улочками, растянул губы в улыбке... И что же? Вот и картинка, прямо на экранчике: а что, неплохо! Только смущение какое-то.

Алеся рассмеялась. Её смех не напоминал серебряный колокольчик, скорее, ликование жеребёнка, но уж очень это было здорово.

- Ой, да вы прямо профессор Виденского университета! Кошмар, как это меня и мою подружку Владу на профессоров тянет, у неё вон доктор экономических наук, а вы у меня кто? Наверное, изящная словесность!

- Ну уж нет!

- Тогда политология! Самое то.

Она утянула его по улице Святого Иоанна в направлении университета – вполне логично. О чём она думала, Бог его знает, да только очень это трогало, замечалось: вот она горит вдохновением, вот ей что-то вспомнилось.

И ещё была примета: неожиданность великолепия. Город напоминал коммуналку: всё кипит жизнью, всё таится – но дышит, мечтает, а между тем, и тут щербинка, и тут трещинка, и это здание давно не видело ремонта, и машина во дворе уже пустила корни из смеси органики и спущенной резины – а кто уберёт? И среди всего этого порой внезапно взмывали церкви, а теперь – университет.

Алеся весело, хотя и застенчиво, лучилась, видя его любопытство. Она гордилась этим городом так же, как аскетическим, но удивительно вкусным завтраком, маленькой, но приличной командировочной квартиркой, знанием языков, тёмно-синим элегантным платьицем в талию, которое снова странным образом перекликалось оттенком с его пиджаком, а ещё почему-то казалось очень католическим – интересно, не слишком ли нелепым будет словосочетание «католическое платье»?.. Ну, в сочетании с такими серебряными кольцами, маленькими серёжками, с такими трогательно не загорелыми длинными ногами и лилейной шеей со свежей царапинкой – определённо нет. От его внимания не укрывались её пытливые взгляды: иногда через плечо, иногда и прямо в лицо на краткое мгновение, иногда в спину – он и это чувствовал. Что она хотела обнаружить? Не скучно ли. Не слишком ли провинциально по сравнению с Москвой. Не тревожно ли, как домой вернуться. Не очень ли бестолково, утомительно.

Ну зачем, право слово, зачем... Его и трогало, и смущало такое внимание.

Ненормальное, странное было ощущение: он не чувствовал усталости от ходьбы, но порой наваливалась лёгкая тошнота, слабость, истома. Слава Богу, в промежутках между Алесиными взглядами.

А вот зазвонили колокола к мессе. Комок собрался в горле, и так печально стало, и за Алесю тоже – непонятно, из-за чего, может, она в этот момент заволновалась, и у неё гулко, неприятно заныло за поясницей, вот как замерла и вытянулась, опять эта беда – ох нет, это его ощущение, не её...

Потемнело в глазах. Да. Так и надо. Но на табличке различил он название – Доминикону, иначе – Доминиканская...

Ему захотелось смиренно опуститься на колени, припасть к виленской мостовой и пустить здесь корни, как дерево – навсегда.