4. Возвращаясь с войны

Зимин дремал в палатке после дежурства.

Ему снилась упоительная близость с любимой в счастливом прошлом. Сон хотелось продлить, всё сильнее погружаясь в яркие ощущения. Яхта покачивалась на слабой волне у небольшого безлюдного причала, и они предавались в тесной каюте любовным ласкам ненасытно, как в последний раз.

В открытый иллюминатор лилась морская прохлада, тихий плеск волны вдоль бортов напрочь отрешал от далекого и пестрого мира, и как мучительно сладостна их любовь!

Океан вдали сливался с небом.

Нашпигованный многоголосьем птиц, нависал над лагуной и благоухал вал тропической зелени, из которой солнце выгоняло остатки пряного тумана.

Конические горные кручи тянулись к сияющему небу, увлекая за собой одеяло тропиков, словно не в силах от них отделаться.

К  вершинам плоскими блинами прибились ослепительные облака. К ним хотелось полететь рука об руку с любимой, описывая с ней пируэты в скользящих потоках прозрачного воздуха.

Сон предполагал такую чудесную возможность, и он чувствовал это словно наяву. Надо только очень захотеть и как-то правильно оттолкнуться от тверди, он как раз собирался это сделать, увлекая за собой любимую, но вдруг огромная чайка, беспокойно шурша и пихаясь крыльями, грузно опустилась ему на плечо, сразу сделалось тяжело и взлететь не получалось. Он пытался стряхнуть птицу, но та крепко уцепилась за плечо и упорно раскачивалась на нем.

– Зимин, подъем! – его настойчиво теребил за плечо коллега, Чумаков, – ну ты, брат, и здоров спать, а руками-то чего размахался?! Чуть по носу мне не дал. Подъем! Начальник штаба вызывает. Срочно. Чувствую, не с добра это!

Недалек тот день, когда война для Зимина, Чумакова и некоторых его боевых товарищей должна завершиться. Где-то на смену им уже готовы другие – таково правило этой войны. 

Обстановка в зоне ответственности батальона за последний месяц сложилась более-менее спокойной, боевых выходов почти не происходило, и потерь не имелось. Несколько офицеров, и в их числе Зимин, с нетерпением ждали замены, которая по слухам из «верхнего» штаба, могла прибыть со дня на день. Сказать «с нетерпением» – почти      ничего не сказать! Ожидание стало предметом розыгрышей и подковырок, обсуждалось постоянно, сопровождалось безнадежными вздохами, вспышками внезапной вспыльчивости и возмущения, сдобренными матом, по самым ничтожным поводам. Они изнывали-горели, с трудом выдерживая тяжкое испытание ожиданием.

А ожидать приходилось не только замены, но и приказа на очередной боевой выход в горы. А это... это, как и всегда, чревато неприятными последствиями. 

Его неохотно, словно зубная боль, отпускал радужный сон.

Покатились думы: «Столько времени, и – ни одной царапины. Замена – где-то рядом. И вот, надо же! Нет, лучше не думать об этом. Надо собраться и просто быть предельно внимательным. Ага – «внимательным»! Пуля не спрашивает, вон, у Чумакова два ранения! По теории вероятности у него больше шансов. А я? Вот тебе-то, видно и придется подтверждать всякие теории. Неужели теперь всё?! Да хватит уже распускать себя!»   

– Ничего для вас нового, товарищи офицеры. Все как обычно. Только на этот раз пойдете во-о-от сюда, – начальник штаба, коренастый, загорелый до черноты крепыш, коснулся остро отточенным карандашом точки на карте.

Офицеры склонились над картой горной местности, после чего начальник штаба произвел подробный инструктаж об операции, и, как бы подводя черту, бросил карандаш на карту и выпрямился:

– Вопросы?

– Вопросов нет, товарищ майор.

– В таком случае, готовность к выходу в четыре утра, вот боевой приказ, расписывайтесь, – кстати, – продолжил майор, глядя, как офицеры расписываются, – могу обрадовать: мне передали, что к вам прибыла замена, они сейчас в вышестоящем штабе. Проблема только с транспортом. С первой же оказией будут здесь. И тогда, ребята, для вас всё закончится. Сдадите должность и через пару дней – здравствуй, Родина! Так что, не лезьте геройствовать, ну его на хрен, оставайтесь живыми. Опыт у вас приличный, вот и… используйте. Не мне вам рассказывать.

До «использования опыта» дело не дошло.

В четыре часа утра небольшая колонна, ревя двигателями, понеслась по накатанной дороге, оставляя за собой густой пыльный шлейф. Дорога часто использовалась не только техникой батальона, но и соседних частей, которых хватало, и по этой причине периодически проверялась саперами, поэтому ехали без опаски, держа приличную скорость. После двух часов движения колонна, состоявшая из двух боевых машин пехоты и трех бронетранспортеров, свернула с основной дороги и углубилась в горное ущелье. Они с Чумаковым сидели на броне второго бронетранспортера.

«Этой дорогой никто не пользуется, – размышлял Зимин, – кому и зачем её минировать?» Но он не успел развить эти рассуждения, колонна вписывалась в поворот, когда вековечно тихие до того горы вдруг ощерились плотным огнем, который велся с обоих склонов ущелья, отвесно уходящих вверх. Теснина наполнилась грохотом выстрелов, резко усиленным эхом. К головной машине устремился откуда-то сверху дымный след гранатометного выстрела, раздался взрыв, полыхнув ярким пламенем и брызгами огня, камней, кусками металла и разорванной плоти.

Патрон сидел в патроннике автомата, и он прямо с брони яростно полоснул очередью по вспышкам выстрелов на склоне. Чумаков мигом спрыгнул с брони и с колена вскинул автомат, но выстрелить не успел. Зимин краем глаза увидел, как по дороге дымясь и пыля устремилась к ним тяжелая очередь, которая пересекла фигуру Чумакова, и из его спины вылетел фонтан крови и плоти. «Чумак… всё…», – мелькнуло в его разгоряченном сознании.

Водитель отчаянно пытался вывернуть руль, как вдруг неожиданный мощный взрыв тяжело подкинул боевую машину, сметая в разные стороны тех, кто не успел покинуть броню, и переводчик, кувыркаясь куклой, полетел в густой кустарник, где его почти завалило щебнем. Радиоуправляемый фугас не оставил шансов ни тем, кто находился на броне, ни тем, кто успел спешиться.

Скоротечный бой затихал, слышались редкие выстрелы и автоматные очереди, гулко и зло стучал крупнокалиберный пулемет, с хищным треском и гулом догорала подбитая техника, заволакивая теснину черным дымом. Ещё остро рикошетили и цокали в камнях пули, высекая из них искры, слышались стоны раненых, убитые неподвижно застыли в странных позах и непостижимо молчали, а он краешком уходящего сознания понимал, что это – конец, что ребята отходят, пытаясь за дымовой завесой вынести еще живых из-под огня в укрытие, за поворот.

Вертолеты огневой поддержки появились на удивление быстро. Делая заход за заходом, они накрыли склоны ущелья лавиной НУРСов* и пушечно-пулеметным огнем. Всё горело и рвалось как в аду. Теснина наполнилась густым дымом и гарью.

На какие-то мгновения от кислого запаха пороха и гари он пришел в себя. В рот набилась каменная крошка с соленым привкусом крови. Глаза, залитые спекшейся кровью, не открывались. Он не мог шевельнуться, боль кромсала тело. Чудилось, что собственный исступленный крик разрывает ему грудь: «Я здесь! Здесь я! Ре-бя-та! Я– живой…», – но его никто не мог услышать, потому что он не кричал и даже не говорил: он лишь неслышно шевелил губами. Сознание надолго покинуло его.

Обнаружили и вытащили его с тяжелой контузией и посеченного осколками на исходе вторых суток, предприняв специальный поиск. Когда нашли, поразились: как же это он не погиб в такой мясорубке? На офицере не осталось живого места.

Этот боевой эпизод поставил точку в его короткой военной биографии.


   НУРСы* - неуправляемые реактивные снаряды


Продолжение: http://proza.ru/2016/06/05/1373