6. Возвращаясь с войны

Если на войне он мог обуздать страх, понимая, что и как делать, то теперь был раздавлен. Изнутри. Сознание отказывалось воспринимать недуг, а беспощадная реальность лишала воли, делая его беспомощным. Он не видел будущего, к которому ранее так стремился.

Мысли, каких не должно быть у здорового человека, доводили его до полной потери сил, звеня убийственно высокой нотой. Он бессильно озлобился: «Почему меня не убило там сразу, как, например, Чумакова, или тех, кто находился рядом на броне? Уже бы все, как ножом обрезало!»

Мысли о смерти, о бессмысленности жизни становились навязчивыми.

«За что именно мне – такая чудовищная несправедливость?» – терзался он. Разум, воспринимая ещё логику, бесстрастно подсказывал: «Никто не виноват в твоей проблеме. Так выпало тебе. Чумакову, вот, выпала смерть. И есть ребята без ног и рук, есть без глаз! Многие давно в земле. А ты – живой, оно же как бы и везение, честно признай!»

Но и обычная логика, и честность здесь оказались так же бесполезны, как таблетка аспирина или йод.

Он не представлял себе жизни с таким изъяном, а любовь, которая жгла, невзирая на обстоятельства, не имела теперь по его разумению смысла и превратилась в пытку, долго выносить, которую он бы не смог. Он это точно знал.

Он старался забыть свою далекую любимую. Он не читал её писем, целуя нераспечатанные конверты.

Врачи неизбежно огрубели за время войны, которая все ещё продолжала исправно поставлять покалеченных людей и делали рутинную для них работу: оперировали, вытаскивали осколки, сращивали кости и залечивали раны.

Подлечив Зимина, они собрались, как водится, и констатировали: раны затянулись, кости срослись, двигательно-опорный аппарат почти в норме. Пора выписывать! Но консилиум еще почесал бы затылки, будь у них некий рентген, способный высветить... душу. Но, видимо, не до психофизических тонкостей врачам,  постоянно борющимся за чью-то жизнь, руку, ногу или даже голову. И рентгена такого, ясно, не существовало.

Однако среди заурядных эскулапов врачевал ещё доктор Никитин, уже стареющий подполковник медицинской службы, который прославился тем, что как-то провел уникальную операцию по извлечению минометной мины из тела десантника – с привлечением к делу двух саперов.

И Никитин в таких фантастических рентгенах не нуждался: он умел понимать в людях то, чего о себе не знали сами пациенты. Но убедить более молодых и прагматичных коллег в том, что для него являлось совершенно очевидным, частенько не получалось: на разных они находились «волнах». И Никитин, уже хорошо усвоив ситуацию, особо и не настаивал, просто привычно брал на себя то, что другим явно не под силу.

Болезнью Зимина Никитин заинтересовался после того, как  перед выпиской, к нему зашел попрощаться вертолетчик – капитан, тщательно выбритый, с орденом Красной Звезды на груди, единственный человек, с кем Зимин близко общался, так как провел с ним несколько месяцев в одной палате. Капитан стоял на протезе, опираясь на трость, и старался не выказывать дискомфорта.  Поблагодарив Никитина за лечение, он озабоченно протянул ему запечатанный конверт с письмом, на котором обратным адресом значился крупный город.

– Товарищ подполковник, надо чтобы вы прочли это письмо. Оно адресовано Зимину, вы знаете его, он тоже через месяц выписывается. А письмо – от его девушки, писем этих немало, но он их даже не вскрывает. Кхм... Знаю, что нельзя читать чужие письма, я долго думал, прежде чем... незаметно вытащить его. Для вас.

– А в чем, собственно, дело? – Нахмурился Никитин.

– А в том, что он считает, будто стал... будто потерял... мужскую силу.

– Откуда такая информация – у вас, капитан?

– От него самого. Поделился, мы ведь сдружились с ним.

– Это может быть излечимо, потому что, физических травм в таком плане у него нет, я досконально знаю его историю болезни.

– И что, товарищ подполковник?

– А то, что где-то через месяц мы его выписываем. Такое лечение надо продолжать в другом месте и у совсем других врачей – специалистов. Наша задача здесь – не дать израненным людям умереть и поставить их на ноги, а дальше – сам, сам, сам…, – Никитин невольно посмотрел на протез вертолетчика, – прости, брат, я не хотел... но ты же это понимаешь?

– Понимаю!

– Так что ж ты?

– Дело в том, что он – в критическом состоянии. А вы говорите – здоров. Какое там «на ноги», если завтра он что-нибудь сотворит с собой?

– Но я не господь бог, капитан! И чем же могу ему помочь, если не специалист? И, кстати, причем здесь… чужое письмо? Да ты присядь, не геройствуй, болит ведь.

– Спасибо! Да, он её очень любит, доктор. Думаю, что и девушка его сильно ждет. Знаете, бывает так. Тут особая история. Возможно, у него… едет крыша и, если не помочь...

– Что, что?

– Ну-у, с психикой не в порядке.

– И, все же, чем же я могу тут быть ему полезен? Вразуми, пожалуйста, – скрестил руки на груди Никитин.

– Так, может, не все потеряно? Вы знаете, когда подбили мой вертолет, я тоже не видел вариантов выжить. Кому рассказать – не поверили бы. Я не знаю, как тут быть и чем ему помочь. Мне кажется, он на грани сумасшествия. Но, думаю, если кто-то и способен это сделать, то только вы, доктор! Свяжитесь с его девушкой, а есть шанс или нет, вы поймете. Весь госпиталь говорит, что вы очень, как бы это... мудрый человек.

– Гм-гм..., – врач в раздумье посмотрел на конверт в протянутой руке капитана, затем осторожно принял его.

– Даже не знаю, дорогой ты мой. Мудрый – не мудрый... Ишь ты..., придется пробовать, хотя, пока не понимаю, как к такой ситуации подступиться.

– Говорят, вы мину вытаскивали...

– Меньше басни слушать надо. Так, то – мина. Железяка! А-а кто тебе сказал?

– Да все знают, – усмехнулся капитан, – но ведь, если ничего не делать, так ведь точно – не получится, а вы такой человек, что способны придумать что-нибудь, как с той миной. Думаю, девушка – та самая ваша соломинка. Судя по тому, как он к ней относится. И... спасибо вам, доктор, за все! Разрешите идти?

– Будь здоров, капитан. Удачи тебе.

Вертолётчик крепко пожал Никитину руку и, прихрамывая, вышел.


Продолжение:  http://proza.ru/2016/06/05/1437