Парижский Расклад

ДАРЬЯ АППЕЛЬ

ПАРИЖСКИЙ РАСКЛАД

Пролог

В июле 1807 года император французов Наполеон Бонапарт и император России Александр Павлович заключили долгосрочный мирный договор в маленьком прусском городке Тильзите. Мир был крайне важен для России - после череды поражений во время прошлой военной кампании, которая велась на территории Восточной Пруссии, войска Франции подошли вплотную к российской границе. Впрочем, и Наполеон чувствовал, что не может далее вести боевые действия на восточном фронте.
После череды кровопролитных войн в континентальной Европе остались лишь две по-настоящему влиятельные державы. И на открытое столкновение они обе были пока не готовы идти. Наполеона куда больше волновали дела в Испании, Россия вела затяжную войну с турецким султаном. Александр Первый был вынужден признать, что как полководец Бонапарт опережает его на голову и понимал, что продолжение противостояния станет губительным для России. Наполеон, в свою очередь, желал привлечь русского императора в союзники для борьбы с англичанами и австрийцами.
Итак, одним туманным и тихим летним утром, на плоту посреди Немана два властителя объявили себя долговременными союзниками и обнялись в знак дружбы.
В русском обществе и даже в ближайшем окружении молодого императора Тильзитский мир оказался крайне непопулярным. Некоторые отчаянные головы называли эту меру прямым предательством важнейших интересов державы и поговаривали о повторении 12 марта 1801 года, когда отец нынешнего государя, став союзником Бонапарта, в то время бывшего великим консулом Франции, был убит заговорщиками из собственной свиты. Намекали на отстранение от престола всей мужской линии дома Романовых - все помнили о славе и блеске "золотого века" Екатерины, о благоденствии правления "кроткой Елисавет". Возглавить Россию, по мнению недовольных дружбой с Наполеоном, которого до этого звали исключительно "антихристом" и "врагом рода человеческого", могли бы с равным успехом либо императрица-консорт Елизавета Алексеевна, либо четвертая и любимая сестра государя Екатерина Павловна, либо мать Александра, вдовствующая императрица Мария Федоровна. Последние - мать и дочь - были против всякого мира с Францией и возглавили светскую оппозицию политике государя. Континентальная блокада торговли с Англией, в которую вступила Россия, заметно ударила по казне.
После "Тильзитского свидания" ни российский, ни французский императоры не слишком спешили брать на себя серьезные обязательства и оказывать друг другу военную помощь. Александр Первый и наиболее дальнозоркие из его подчиненных понимали всю шаткость мирного договора и неизбежность очередной войны с Францией в недалеком будущем. Поэтому государь принял решение открыть войну на "невидимом фронте". Под видом служащих посольства и частных лиц в Париж были отправлены гвардейские офицеры и дипломаты,  которым, помимо их официальных служебных обязанностей, вменялась добыча секретных сведений. Благодаря успеху миссии этих разведчиков Россия сумела подготовиться к войне с Бонапартом, разразившейся летом 1812 года.
Об этих разведчиках, их сообщниках и противниках, написан этот роман "плаща и кинжала". Он выстроен в виде гадания на старших и младших арканах Таро, где каждая выпавшая в раскладе карта означает определенного персонажа или эпизод.


 I

Эрфурт, Веймар, октябрь 1808 года.

Аркан XXI. "МИР"

Серый дождливый рассвет уже занимался за окном Эрфуртского дворца. Император Александр Павлович глядел на свечи, оплывавшие в медном канделябре, и думал о событиях прошедшего дня - и прошедшей недели.
"Столько дней, часов, минут притворяться лучшим другом того, кого ненавидишь более всех на свете - подвиг, достойный древних спартанцев. Действительно, проще скрыть за рубашкой дикого лисенка и терпеть боль от укусов, чем ежечасно клясться в верности и искренней любви  злейшему врагу", - пришло в голову государю, и он захотел записать эту мысль, даже подошел к письменному столу, взял чистый лист бумаги, но в последний момент отложил перо. Для чего он это запишет? Кому он поведает свою мысль? Александр никогда не вел дневников, хоть и знал, что нынче это в моде. Мемуары не входили пока в его планы и он сомневался, что когда-нибудь сочинит их. Государи не должны оправдывать сами себя в записках - это дело историографов. Включить это в письмо к тем людям, которые что-то значили в его жизни? Александр уже убедился, что его слова могут истолковать превратно и использовать против него. Лучше молчать и скрываться. Так проще. Так понятнее.
Он сел в кресло, расстегнул высокий воротник мундира - с вечера он не раздевался, а спать этой ночью даже не думал ложиться. Сегодня - очередные переговоры с французской стороной; Наполеон опять повторит, что ждет его помощи в войне с Австрией, да и неплохо бы послать экспедиционный корпус в Испанию, против англичан. Император французов столько раз за эти дни повторил, что Англия - его главный враг, что уже надоел этим Александру. "Сам виноват", - усмехнулся император, - "Тогда, в Тильзите, я сказал, что, мол, ненавижу Англию так же, как он, вот Бонапарт и зацепился за мои слова".
С испанскими Бурбонами Наполеон поступил подло - в своей излюбленной манере. Сей корсиканский выскочка, "солдатский император" очень любил играть на наивности и бесхитростности законных государей, привыкших к своему статусу-кво, утвержденному традициями, церковью и государственным устройством. Так было в 1804-м, когда Бонапарт подослал своих людей в Баден, расстрелять ни в чем не виновного герцога Энгиенского - чтобы устрашить всех роялистов, всех, кто еще верил, что "венценосная кровь" значит хоть что-то в новом мире, возникшем на обломках старых тронов. Так было и в этом году, когда на таком же "мирном конгрессе" в Байонне была арестована вся испанская королевская семья. Александра предупреждала об этом мать, умоляя не ехать в Эрфурт - его, мол, тоже возьмут в плен, а то и убьют. Российский император не обратил на ее слова ни малейшего внимания - вряд ли они были продиктованы материнской любовью, Мария Федоровна была не против сама взять власть в свои руки и такому бы исходу втайне только обрадовалась. Впрочем, в свиту свою он подобрал только доверенных лиц, состав которых претерпел немалые изменения с прошлого года. В этих людях государь был уверен - не предадут, умрут за него, в случае чего. Не заговорщики.
Александр не питал иллюзий по поводу собственной бессмертности и святости своей крови. После Тильзитского мира, заключенного вынужденно, он знал о том, что вокруг него плетется заговор. Но, в отличие от своего отца, несчастного императора Павла, убитого своими первыми приближенными, он не обращал на слухи ни малейшего внимания и они не возбуждали в нем подозрительности. Говорят разные небылицы, пишут о необходимости "покончить с позором"? Пусть говорят. Чем больше слов, тем меньше дела.
Государь знал, кто из его семьи больше всего хочет править вместо него. Его мать, женщина активная, злонамеренная, но глуповатая. Она собирает вокруг себя свою собственную клику, в основном, состоящую из знатных остзейцев, чем-то обязанных престолу. Она знает прекрасно о том, что государь входил в заговор против собственного отца и никогда не упускает шанса напомнить ему о сем постыдном факте его жизни. Александр поначалу позволял матери навязывать ему те или иные решения. Она имела на это право, и он вправду виноват перед ней. Но впоследствии он решил освободиться от ее влияния. Да и какую поддержку получит Мария, "старая толстая немка", как выразилась его супруга Елизавета? Никакой. Даже немцы отойдут от нее куда подальше, пусть она и обещает им дать Остзейскому краю независимость от России в случае ее прихода к власти.
Была еще сестра, красивая, умная и крайне популярная великая княжна Екатерина. Та прямо высказывалась, что восхищается своей великой бабкой и тезкой, хочет повторить ее путь. Като, как ее звали в семье, ни за что не хотела выходить замуж и покидать Россию; впрочем, отвращение к законному браку вовсе не означало то, что мужчины были Екатерине безразличны. Она была крайне соблазнительна, и Александр сам не мог устоять перед чарами сестры, подчас забывая, что плотски вожделеть кровную родственницу - тяжкий грех. Екатерина знала о его греховных желаниях и, казалось, намеренно разжигала их. Впрочем, она хранила верность не только ему одному. К двадцати годам Като крутила бурный роман с самым известным и храбрым генералом русской армии, князем Петром Багратионом. То, как понял Александр, была не просто влюбленность - как "звезда России", натура утонченная, обожавшая живопись и говорившая на четырех языках, могла влюбиться в неотесанного солдата, к тому же, совсем не красавца? Правда, узнав об этом, император пожал плечами - любовь зла, как известно, а сестра иногда была склонна к причудам. Однако, попутно девушка увлеклась одним из первых приближенных своего брата и сыном своей гувернантки, графом Христофором фон Ливеном, начальником Императорского Штаба и старшим генерал-адъютантом, распоряжавшимся всеми назначениями в гвардии и армии. Тот, в отличие от Багратиона, был весьма хорош собой и обладал светским лоском в избытке. И был связан с "Малым Двором" Марии Федоровны кровными узами - помимо матери-царской няньки, его жена Доротея была чуть ли не приемной дочерью вдовствующей императрицы. Екатерина втянула в свою игру умного и  амбициозного юного принца Леопольда Саксен-Кобурга и не менее предприимчивого князя Михаила Долгорукова, представителя рода, давно заявляющего свои права на корону. Такие связи - не прихоти, а лишь этапы на пути к славной цели - взошествию на престол юной императрицы Екатерины III, которая, как верили поддерживающие задавленный в зародыше заговор придворные, возобновит войну с Наполеоном, приведет Россию к полной победе над "кровавым узурпатором" и устроит "золотой век".
Конечно, Като и Мария ничего не могли сделать сами по себе, но такие соратники могли принести им корону при первой возможности.
Со всей этой "павловской партией" Александр покончил еще до своего отъезда в Тильзит. Багратиона отослали командовать корпусом в Молдавию, где шла нескончаемая война с Турцией. На войну - только не с Турцией, а со Швецией - по воле государя был отправлен и князь Долгоруков. Леопольда Саксен-Кобургского, как вассала Франции, император отправил в Париж - с глаз долой, из сердца вон. Графа Ливена сняли со всех занимаемых им постов, ликвидировали возглавляемое им ведомство и чуть было не убили, подстроив несчастный случай на охоте. Екатерина осталась одна, а один в поле не воин. Теперь ее следовало с кем-нибудь повязать брачными узами и забыть о ней.
Брачными узами?.. С кем же? Вчера об этом говорилось - разорвав отношения с Жозефиной, Наполеон ищет себе жену и намекал на то, что вполне не прочь сделать свои узы с Россией не только союзническими и дружескими, но и родственными. "У вас две незамужние сестры", - говорил корсиканец с хищной улыбкой на устах. - "Сговорили ли вы их уже за кого-то?" "Я не распоряжаюсь браками своих сестер, sir", - отвечал с не менее милой улыбкой Александр. - "За них ответственна моя матушка". "Я много слышал о вашей сестре Екатерине...", - издалека начал Бонапарт и начал расхваливать добродетели Като. Кровь окрасила тогда бледные щеки государя, но он быстро спохватился. Нынче, в этот серый рассвет, Александр подумал: а почему бы не сделать Като императрицей Францией? Чтобы иметь своего человека в стане врага, а точнее, в его постели? Ибо Бонапарт, что бы ни говорилось, всегда будет его врагом. И Александр составлял нынче план по его уничтожению. Можно поступить по-глупому, так, как поступил бы на его месте кто другой и как он сам имел глупость поступить три года тому назад - разорвать мирный договор, выдвинуть армию навстречу противнику, встретиться на поле брани... и потерпеть очередное поражение! С Наполеоном в бою сравниться никто не может из ныне живущих полководцев - это не повод к зависти и сожалениям, а просто факт, и с этим нужно смириться. Остаются дипломатические хитрости.
Идея "Троянского коня" - внедрения своих людей в ближайшее окружение Бонапарта - давно занимала Александра. Он даже подобрал кандидатов на роли шпионов. Но сестра... В Като Александр был до конца не уверен. Все зависело от ее настроения, она могла согласиться, а могла в гневе отвергнуть эти условия.
Он все же взялся за перо и написал черновик письма к Екатерине. "...Бонапарт просил твоей руки - как мне быть?" - поставил он фразу под конец.  И только, подписавшись под письмом, государь понял со всей ясностью - ответ будет отрицательным. Сестру свою он переоценивал. И даже если Като разгадает тайный смысл его послания - он не мог описать всех своих раздумий на бумаге, даже переписка государей не была застрахована от чтения третьими лицами - кто может гарантировать, что она согласится с его идеями? Гордость в Екатерине подчас затмевала ее хваленый ум. Наполеон для нее - не государь, равный ее брату и отцу, а бригадный генерал, сын судебного стряпчего, никто, выскочка с кровавыми намерениями. В общем-то, Александр разделял ее видение. Но сейчас не время и не место было показывать истинные чувства. Для них еще будет время.
Только он закончил письмо и запечатал конверт, как в дверь постучали.
- Господин Талейран к Вашему Величеству, - доложил лакей.
- В такой час? Что ж, я не сплю, проси, - сказал Александр, весьма удивленный визитом. Который и в самом деле принес ему неожиданности.

Аркан  XV. "ДЬЯВОЛ".

Князь Талейран де Перигор, бывший министр иностранных дел Франции, вошел в кабинет императора, прихрамывая. "Вот черт хромой", - подумал Александр, которому такие люди были всегда неприятны. По виду Талейран казался обломком той якобы "благословенной" эпохи, сметенной волной революции и пущенной под нож гильотины. Одет по моде двадцатилетней давности, как и всегда - чулки, камзол, напудренные волосы, сплошь аристократизм, l'ancienne regime, не хватает лишь красных каблуков для довершения картины. Лицо не мужское и не женское, гладкое, как тарелка. Славен своим остроумием и цинизмом - тем, чем всегда были славны "львы" Галантного века. Но умница необычайный.
- Я не думал застать вас, Ваше Величество, бодрствующим в такой ранний час, - любезно улыбнувшись, проговорил Талейран.
- А я не думал о том, что кто-то кроме меня бодрствует после вчерашнего бала, - парировал Александр.
- Я старик, нам нужно меньше сна. Да и поводов для бессонницы будет поболее, Ваше Величество, - проговорил Талейран. - И осмелюсь допустить дерзость, упомянув, что ваша бессонница меня лично удивляет. Вы куда моложе меня и куда безгрешнее.
- Последнее, пожалуй, лишнее, - отвечал государь, дав знак своему собеседнику садиться. - Я грешен, как и все.
- Но мой император спит как младенец, хотя он и славится тем, что сна ему нужно куда меньше, чем всем остальным смертным.
"К чему этот пустой треп?" - подумал Александр, ловя себя на чувстве, что поддается этому разговору ни о чем волей-неволей.
- Все же, господин Талейран, какое же дело привело вас сюда в шесть часов утра? - поинтересовался император, стараясь быть вежливым. - Наверное, очень срочное.
- Не назвал бы я его срочным, Ваше Величество, - сказал князь, прищурив свои глаза под тяжелыми веками. - Но оно должно быть сделано до того, как вы уедете в Петербург.
- Это еще не скоро, - Александр внезапно почувствовал, что князь пытается ему намекнуть на что-то интересное. - Вы могли бы и подождать.
- Скажите, Ваше Величество, вам не кажется, что мой государь вас недооценивает? - спросил Талейран.
- Вам лучше знать истинные намерения вашего государя, - пожал плечами Александр.
- Вы называете себя друзьями, а в дружбе главенствующий принцип - равенство, - продолжал Талейран. - Вас же держат за дурака, простите мне такое высказывание.
Александр усмехнулся. Так с ним никто не разговаривал. С такой прямотой и откровенностью. И его сакральных мыслей так не выдавал.
- В дружбе равенства не бывает, а дружбы между государями всегда омрачены соображениями выгоды, - государь вздохнул, бессонная ночь уже возвращалась к нему головной болью и плохим настроением, а его явно утомляют. - Вы пришли сюда, чтобы поведать мне эту банальную истину?
- Нет, - Талейран не менял ни своей позы, ни своего любезного выражения лица - как у китайского болванчика, постоянно кивающего головой с нарисованной улыбкой. И, как надоедливого  болванчика, его хотелось разбить вдребезги. - Дело в ином. Я предлагаю вам сделку.
- Дерзко, - Александр встал, скрестив руки на груди. - Говорите, сделку?
- Мне интересно, в чем цель вашего приезда сюда, - продолжал Талейран, уже определив, что Александр вряд ли разгневается на него и вышвырнет его вон. Он наблюдал за государем уже немало дней и убедился в нем полностью. - Чтобы быть актером в пьесе, поставленной не вами? Мелко для вас.
Государь ничего не отвечал. Взгляд его голубых глаз, обведенных бледно-серыми кругами от бессонницы, замер на лице этого князя-искусителя. Александр пытался найти в своей душе хоть искорку гнева - и не нашел. "Хромой черт" выбрал правильное время для своего визита. В любое другое время Александр бы продемонстрировал свой гнев и власть самодержца. Но ныне, после бессонницы и непростых раздумий, он был слишком уязвим, слишком вымотан, чтобы демонстрировать свое неудовольствие. 
- Мне об этом твердят все, - сказал император вслух сухим, невыразительным голосом. - Но у меня есть свои причины так поступать. А вы, кто вы в этой пьесе?
- Я? Я ее режиссер, - усмехнулся Талейран.
- Да, помню, вы Пандора, открывшая весь этот ящик, - Александр сузил глаза и прикусил губу, вспомнив, что именно написал этот князь в ответ на ноту протеста против убийства герцога Энгиенского. - И почему-то оказались не в силах его закрыть. Впрочем, неудивительно.
- Здесь вы, увы, ошибаетесь, Ваше Величество, - отвечал его визитер. - Ибо нынче я решил предпринять окончательную попытку покончить с бедствиями, охватившими Европу.
- Как же?
Лицо Талейрана сделалось серьезным и решительным - удивительная метаморфоза.
- Я слежу за ходом ваших переговоров и вижу, что вы не собираетесь исполнять никаких обещаний, данных вами Бонапарту, - сказал он.
Александр кратко усмехнулся.
- И теперь вы собираетесь принудить меня к этим обещаниям? Да ваш государь бросал передо мной шляпу и кричал страшным голосом, меня это не испугало, - сказал Александр. - Вполне возможно, что в конце концов меня схватят под белы рученьки и поведут расстреливать.
Талейран в ужасе побагровел, но быстро взял себя в руки.
- Ваша храбрость меня обнадеживает, - проговорил он, переплетя пальцы. - Так вы спасете Европу. Вы можете сопротивляться Бонапарту.
- Я пробовал, король Фридрих-Вильгельм пробовал, и чем это кончилось? - продолжал император c усмешкой. - Единственный выход - это дружба.
- С варваром?
- Этому варвару вы служите, - Александр испытующе глянул в лицо Талейрану.
- Больше нет. Я служу Франции.
- Как это можно, служить стране, не служа ее властелину? - вскользь заметил Александр.
- Я представитель цивилизованного народа и служу таким же, как я. Наполеон не цивилизован и никогда им не будет. Вы, государь Всероссийский, можете стать союзником нашего просвещенного народа в обход Атилле, надевшему на себя корону, - произнеся эту тираду, Талейран выжидательно глянул в светлые глаза императора.
- Ваши речи пахнут крамолой, - усмехнулся Александр. - Но кажется, я понимаю, к чему они ведут... Сколько вам нужно?
- Мне не деньги важны, - сказал Талейран. - Совсем нет.
- Не притворяйтесь человеком идеи, - сказал император несколько надменно.
- Вам тоже не следует притворяться другом вашего злейшего врага, - парировал Талейран. - Я рассчитываю на ваше благоразумие.
- И на мою щедрость, наверное? - спросил Александр.
- Как и на все прочие добродетели Его Величества, коими он явно не обделен, - поклонился Талейран, с трудом встав с места и поклонившись.
- Что ж, я всегда защищаю цивилизацию, - пожал плечами Александр. - Но могу ли я быть уверен в том, что наш разговор не станет поводом для очередной вспышки гнева "нового Атиллы", как изволили вы выразиться? И не вводите ли вы меня в беду?
- Подозрительность - грех варваров, а вы не варвар, - опять сказал Талейран.
- А как же предательство? Чей это грех? - бросил ему государь.
- Аналогично, как и подозрительность.
- Ну что же, в варварстве вас не упрекнуть, - усмехнулся император.
Талейран опять поклонился ему с легкой улыбкой на устах.
...После его ухода Александр усмехнулся - итак, ему подкинули верный козырь. Этот хромой епископ готов продаться с потрохами. Какова удача! Интересно только, не было ли это подстроенной провокацией? Впрочем, Талейран уже давно был в немилости у Бонапарта, который держал его только для переговоров с августейшими особами.  "Я подошлю к нему проверенных людей. И они поведут сделку".
Визит Талейрана придал ему решимости в действиях. В своих дальнейших переговорах с "другом и братом" Наполеоном Александр демонстрировал решимость и непреклонность. Никакой экспедиционный корпус в Австрию послан не будет. С Турцией справимся своими силами. Когда конгресс закончился и после церемонного прощания они отправились в путь, Талейран, целуя руку императору всероссийскому, тихо проговорил, указывая глазами на кортеж Бонапарта: "Как жаль, что вы не можете поменяться направлениями!" Александр понимающе усмехнулся. Сестра его уже дала понять, что быть невестой Бонапарта не желает; никакого родственного союза и вообще союза ему с императором французов не видать. А у Талейрана - сведения и возможность дергать за ниточки кого нужно. Впрочем, Наполеон с его тайной полицией мог оказать достойный отпор... "Мы никуда не торопимся", - подумал Александр, выезжая из Эрфурта. - "Люди есть. И найдутся".
У него уже был составлен список тех его флигель-адъютантов и доверенных лиц, которые отправятся в Париж.
По дороге его карету настиг всадник в польском кафтане. Стража взяла его на мушку, окружила. Князь Петр Волконский, первый флигель-адъютант государя, приблизился к нему, осмотрел его тяжелым взглядом.
- Я гонец от графини Батовской, - заговорил всадник ничуть не испуганным голосом. - Мне необходимо видеть государя лично.
- Это невозможно, - процедил Волконский, невольно побледнев от звука столь знакомого ему имени.
- У меня личное послание от графини...
- Давайте мне.
Конверт очутился в широкой ладони князя, обтянутой белой замшевой перчаткой. Знакомый почерк на конверте. Слишком знакомый... И даже, если вообразить, духи ее можно почувствовать...
Волконского в свете прозывали "каменным князем" за выдержку и сдержанность. Поэтому он взял себя в руки и приказал караулу отпустить курьера. Он поскакал к карете государя, сжимая в руке бумагу, казалось, прожигавшую тяжелую перчатку.
- Ваше Величество, - князь протянул руку в окно кареты. - Это от графини Батовской.
Александр встретился с ним взглядом и улыбнулся. Щеки Волконского вспыхнули в смущении.
- Спасибо, Пьер, - проговорил государь. - Спасибо за все.
От этих слов Волконский стал еще краснее.
А все эта нечаянная любовь... Она жива, он знал это раньше... И дите ее живо, он догадывался, он бы допросил этого пшека, отправленного с письмом. Но она не его. Никогда не будет его. А этот запах забыть он не в силах, хоть не первый год пытается. Те морозные ночи останутся вечно в его душе, в его снах.
- Можешь идти, - и Волконский, пришпорив коня, отъехал чуть поодаль. Путь до ближайшей станции он решил проделать верхом, движение сбрасывало с его души тягостное чувство, неподходящее воспоминание, отголосок его любви к той, которую он должен был ненавидеть.
Александр же, распечатав письмо и почуяв запах духов той, которая в прошлом году принадлежала ему и телом, и, как уверяла, душой - впрочем, он не ручался за то, что графиня ею обладает, - не почувствовал ничего. Содержимое письма тоже не дало ему поводов к сентиментальным воспоминаниям. Четким, вдавленным в бумагу почерком было начертано всего три буквы: Oui. "Да". Тот ответ, который он не надеялся получить. Тот ответ, который от нее втайне ожидал.
И - то ли алыми чернилами, то ли кровью (государь не исключал и этого) - стояла роспись. "М.-А. Batowska. 17.10.1808".


II

Великое княжество Варшавское, январь 1809 года.

Аркан II. "ВЕРХОВНАЯ ЖРИЦА".

Графиня Мария-Анжелика Батовская, урожденная княжна Войцеховская рассматривала при мерцании свечи серебряный перстень с алым камнем, расколотым надвое. Перстень был большого, мужского размера; тот, кто его ей подарил - за любовь, за обещание союзничества, - погиб именно в тот день, когда на камне образовалась трещина. Его разорвало ядром в далекой Швеции.
Она предвидела такой исход.
Сколько их, упавших в бездну, разверстую перед ней?.. Мужчины тянулись к графине с ранних лет ее юности. Не то, чтобы Анжелика была такой уж потрясающей красавицей - внешность ее не считалась идеальной, но было в ней нечто притягательное: ярко-синие глаза, каштановые тяжелые волосы, алые, ярко очерченные губы, гибкая, изящная фигура, грациозность. К ней стремились, ее желали - и гибли на пути к ней. Графиня к тому же была умна и необычайно патриотична. В отличие от некоторых из своих родственников и соотечественников она не считала Наполеона "освободителем Польши". Будучи племянницей бывшего канцлера князя Чарторыйского, она отчасти разделяла его идеи - что независимость и единство Польши, на которую так надеялись все, придет из рук России. К тому же, молодая женщина, одаренная неким колдовским даром и поразительной интуицией, чувствовала - такая звезда, как Бонапарт, взошла на политическом небосклоне отнюдь не на века. И свобода Польши ему не важна, что бы не утверждали Потоцкие и Понятовский. Нужно лишь пушечное мясо. И возможность оказывать влияние на Россию, Австрию и Пруссию.
Анжелика вновь взглянула на перстень. "Жаль тебя, Мишель", - прошептала она, вспоминая руки, голос, запах того, кто одной зимней и очень веселой ночью надел ей на палец кольцо - знак  обручения. - "Но так было надо. Не впервые".
Потом она вынула из шкатулки письмо императора. "Свобода Польши", - попались ей на глаза слова. Пустые слова. Сколько он уже произнес? Что ей, что Адаму... Она сама пожертвовала собой, как библейская Эсфирь, став на краткое время его фавориткой. Между ними никогда не было любви, так, увлечение, несколько проведенных вместе ночей. Анжелика забеременела, но не была уверена, что именно от государя. Сообщение о том, что она ждет ребенка, и поразило, и обрадовало Александра. У него не было своих детей - законные рано умершие дочери были от других мужчин, дети, которых рожала ему любовница Нарышкина, утверждая, что от него, вызывали в нем определенные сомнения, но в Анж он почему-то был уверен. После этого она отправилась в Польшу и 21 октября 1807 года родила мальчика. Александру сообщили, что ребенок появился на свет мертвым. Но сын, крещенный Станиславом-Александром и записанный на имя официального супруга Анжелики, графа Александра Батовского, жил и рос здоровым мальчиком. Его воспитанием занималась бабка Анжелики, княгиня Изабелла Чарторыйская, известная "мать отчизны". И никто, кроме "Фамилии", клана, к которому принадлежали Батовские и которым верховодили Чарторыйские, не знал, что сын Александра Павловича, тот, кто мог бы стать королем единой Польши и российским императором, живет на этом свете и, вероятнее всего, никогда не узнает, кого считают его истинным отцом. Анжелика поклялась вырастить его поляком и католиком. При мысли о сыне графиня вздрогнула. Она очень любила этого странно-спокойного мальчика с прозрачными синими глазами, не похожего ни на нее, ни на императора, ни на кого. Она сама выкормила сына, вставала к нему каждую ночь, просиживала сутки напролет у его кроватки, когда он не спал, у него был жар, резались зубки, потом - почти весь прошлый год - сильно болела, ездила лечиться в Вену. Левая рука ее, сломанная при самых удивительных обстоятельств, тем, кого она ненавидела со своих 13 лет, кто воплощал для нее Смерть, начала гноиться, ее еле спасли от ампутации. Потом - целый букет разных хворей, от ревматизма и анемии до кровохарканья и нарывов в горле.  И тут - предложение императора. Переехать в Париж. Стать его шпионкой. Соблазнить массу мужчин и вытянуть из них нужные сведения. За это - вот, здесь все написано, "Свобода Польши". Она не верила. Совсем не верила. Но предложение не возмутило ее. Александр имел право сделать его. Как племяннице его личного друга. Как любовнице, носившей девять месяцев в себе его плод. Вот она и согласилась. Муж ее, граф Александр Батовский, когда-то служивший при иностранной канцелярии последнего польского короля, владел там особняком и жил в столице Франции наездами, много времени проводя в Бельгии на водах - он был гораздо старше ее, а нажитые с годами болезни то и дело требовали излечения в Спа и прочих курортах. Не будет удивительным и даже подозрительным, что она приедет в дом своего супруга. Россия нынче дружна с Францией. Так что она согласилась. К тому же, у нее будет один помощник... Тот, кстати, тоже ведал о существовании Стася. По крайней мере, догадывался.
В дверь постучали, отвлекши ее от раздумий.
- Да? - раздраженно спросила графиня, закрывая шкатулку с реликвиями недалекого прошлого. - Гражина, ты, что ли?
- Ваше Сиятельство, там господин де-Витт...
"Quand on parle du loup on na voit la queue" (Про волка вспомнишь, а уже и хвост видать), - подумала несколько презрительно Анжелика. - "Впрочем, какой он волк. Он шут, как есть".
- Проси, - приказала она вслух своей верной горничной.
Подойдя к зеркалу, графиня прищурилась, поправила волосы и шаль на плечах, а потом, обернувшись, улыбнулась вошедшему в ее комнату высокому и стройному молодому человеку.

Аркан 0. "ШУТ".

- Целую ручки милой пани, - Ян де-Витт наклонился над ее лилейной кистью, но Анж успела одернуть ее до того, как полные, красиво вырезанные губы собеседника коснулись ее кожи.
- Как поживает мое бывшее поместье? - спросила она, разумея деревню Свенцаны на Волыни, которую как-то передала ему в дар за одну услугу.
- Великолепно, графиня. Лучше, чем я мог себе ожидать, - отвечал он, нисколько не обиженный жестом Анжелики.
- Надо думать, - усмехнулась она. - Как Париж? Как ваши успехи?
- Тоже лучше, чем я ожидал.
Де-Витт в прошлом году уехал в столицу Франции, перешел на службу к Бонапарту и сделался одним из его доверенных лиц - и все благодаря обаянию, и все с ведома императора Александра. Впрочем, сослуживцы его по кордегардии воспринимали поступок Жана как предательство. Многие поклялись вызвать его на дуэль и убить.
- И никто из наших сорвиголов вам там не встречался? - спросила мимоходом Анж.
Жан пожал плечами. Взгляд его упал на шкатулку, стоявшую на столике. Он знал, что обычно хранится в подобных ларцах. И догадывался о предложении, сделанном графине государем. "Интересно, нам придется работать в связке, или?..." - подумал он.
- Зачем же вы здесь? - продолжала графиня, а потом позвала Гражину и приказала ей принести кофе.
- По одному конфиденциальному делу, - отвечал де-Витт.
- Которое мне, по всей видимости, нельзя знать, - она уставилась на него пристально, и Жан поморщился. Эта дама всегда мнила себя соблазнительницей, имеющей особое воздействие на мужчин и пробовала свои чары на нем. Но молодой человек им не поддался. Манера так на него смотреть, присущая ей и унаследованная ею от бабки, де-Витта необычайно бесила. Но он сдержался.
- Задумались? Гадаете, какую мне назначить цену за вашу откровенность? - уголки губ Анжелики приподнялись в подобии улыбки. - Или это секрет, который может узнать лишь один человек?
- Пани графиня догадлива, как всегда, - Жан сохранил самообладание. "Ты как была тупой гонористой паненкой, так и осталась", - подумал он. - "До сих пор думаешь, что тебе все позволено. Как бы ни так". - Именно.
- Кто же она? - продолжала ровным голосом пани Батовская.
- Она? - переспросил де-Витт. "Конечно, должна знать", - проговорил он про себя. - С чего бы так решили?
- Если вас послали с конфиденциальным поручением от того, чье имя мы здесь не называем, то явно здесь вмешаны дела амурные, - продолжала Анжелика. - Так как мужеложеством он не занимался никогда, то явно мы говорим о даме. А в Польше у него может быть лишь одна дама, чья жизнь его интересует более всего. Прекрасная графиня Валевская.
- Мне интересно, почему вы задаете мне вопросы, на которые сами  знаете ответы, - сказал Жан, еле скрывая свое раздражение. Потом он посмотрел на принесенный служанкой кофе и заметил про себя: "Что-то долго эта Гражина возилась нынче с кофейником...". О славе Анжелики как отравительницы говорилось многое, но Жан покамест не испытал этого на себе. Он не верил, что графиня захочет его уничтожить - ведь он был полезен ей. Но к горячему напитку он не притронулся.
- Я не знала ответа, лишь сделала предположение. Если речь идет о какой-нибудь другой даме... - Анж помешала сахар в чашке.
- Не исключено, что мадам Валевская оказалась ровно в том же положении, что и вы два года назад, - сдержанно ответил де-Витт. - Жозефина бесплодна. Развод состоится скоро. Он ищет себе невесту. Ту, которая может родить ему наследника
- Валевскую? Но она замужем... Впрочем, беде можно помочь и вы пришли меня кое о чем попросить, не так ли? - дополнила его Анжелика с милой улыбкой.
Де-Витт замер. В его светло-карих глазах отразились неподдельный ужас и восхищение изуверским ходом мысли его собеседницы. "Действительно, ведьма", -  проговорил он про себя.
- Я не уверен, что вас нынче употребляют в качестве аптекарши, - сказал Жан. - Либо я что-то пропустил. Вообще, не думаю, что Валевская, даже будучи девицей, могла бы составить ему пару. Ему нужна королевна.
- Я слышала кое что о русских принцессах. Ни одну из них в жены ему не отдали, - усмехнулась Анж. - Хотя... если бы Екатерина согласилась, было бы куда весело.
- Кстати, об Екатерине. Почему вы на своем пути к цели ее не уничтожили? - спросил Жан вкрадчивым тоном. - Ведь она куда опаснее Ливена.
- Слушайте, может быть, вам не лезть в те сферы, которые вас, мягко говоря, не касаются? - отчеканила графиня, с шумом отставив от себя чашку.
- Женская душа - потемки, - притворно вздохнул де-Витт. - Логикой ее не объяснишь.
- Итак, моя соотечественница околдовала Тамерлана нашего времени так, что начался целый роман. В письмах. И вы - его личный почтальон, - улыбнулась Анж, проигнорировал выпад в свой адрес.
- Именно так, графиня.
- Но зачем вы прибыли ко мне? Я могу вам оказать посильную помощь?
- Я уже упомянул, что Валевская пребывает в той же ситуации, что и вы. И у меня родился план... Не хотите ли прокатиться со мной до Варшавы? - предложил де-Витт с очаровательной улыбкой. Что ж, улыбаться он умел пленительно, и Анж взглянула на него внезапно потеплевшим взором, в котором читалось женское любопытство. Впрочем, она заклялась заманивать его к себе в постель. Де-Витт, несмотря на всю свою привлекательность, воспринимался ей кем-то вроде лакея, посыльного, кучера. Связь с таким - позор, а она, как и многие ее соотечественницы, да еще магнатского рода, была крайне гонориста и надменна. Что, впрочем, ей не мешало вставать на колени перед теми, кого считала достойными.
- Что ж. Пожалуй, - Анжелика открыла ларец и вынула другой перстень. Женский, как раз по ее размеру, золотой с сапфирной печаткой. Под камнем хранился яд. Де-Витт это знал.
- Нет, это не понадобится. Старик граф никому не мешает, - покачал он головой.
- На свете, милый Жан, немало тех, кто может помешать. Так что это пригодится, - улыбнулась Анжелика.

Аркан XVIII. "ЛУНА".
Мокрый снег падал с вечереющего неба Варшавы на брусчатые мостовые, когда Анж, оперевшись на услужливо поданную ей руку спутника и подобрав юбки, вышла из кареты у особняка Валевских. В Варшаве она давно не была, с тех пор в ее родном городе многое изменилось. "Воздух здесь стал другим", - сочла она, выхватив взглядом силуэт "Голубого дворца", дома, где родилось несколько поколений князей Чарторыйских и их родственников, включая саму графиню, ее братьев и матери и князя Адама. Впрочем, сентиментальными воспоминаниями предаваться молодая женщина не собиралась. У нее была определенная цель - понравиться этой загадочной пани Валевской и уговорить ее на союзничество. О милом прошлом можно подумать как-нибудь потом.
Валевские жили на широкую ногу, и графиня сразу заметила роскошь обстановки, мебель красного дерева, бархатные портьеры с золотом на сводчатых окнах, пейзажи задумчивых английских парков в богатых рамах на стенах. "Проблем с деньгами она явно не испытывает... Вот со вкусом - да. Хотя, может быть, все это выбирал ее муж. Представители его поколения испытывают страсть к подобному убранству", - проговорила она про себя.
Хозяйка, невысокая, но изящная женщина, с пепельно-светлыми, уложенными в две обернутые вокруг головы косы, казалось, была совсем не удивлена видеть де-Витта и Анжелику вместе. Последнюю она знала немного и больше по слухам, хотя они и были какими-то дальними родственницами. Собственно, пани Валевская тоже не принимала гостей в гордом одиночестве - вслед за ней в комнату вошли, поклонившись, яркая улыбчивая брюнетка в розовом муаровом платье и другая, одетая в бедное траурное платье - явно то ли гувернантка, то ли приживалка. "Хорошо подготовилась", - подумала Анжелика, вспомнив, что  ливрейные лакеи, встретившие их в прихожей, были довольно внушительны на вид и, скорее всего, вооружены. Спутницы Валевской понадобились для того, чтобы были свидетели их разговора. Умно. Она явно недооценивала "польскую любовь" Бонапарта. Сама бы на ее месте так же поступила. "Но вкуса у нее, увы, нет", - заключила молодая женщина, критично рассмотрев зеленое платье хозяйки, не идущее к ее бледному цвету лица.
Дамы обменялись любезными улыбками, Ян де-Витт перецеловал ручки каждой из дам и передал пани Валевской послание, которое она, по всей видимости, давно ждала. Анж не сводила глаз со своей соотечественницы, покорившей сердце "владыки мира". Судя по выражению прозрачных голубых глаз Марии, она была по уши влюблена в автора послания, и светской выдержки у нее явно не хватало, чтобы скрыть переполнявшие ее эмоции.
- Спасибо вам, monsieur Jean, -проворковала она. - И спасибо вам, пани Батовская, за визит. Как хорошо иметь приятную компанию. Юзефа подтвердит. А в уединении скучно.
Брюнетка в розовом - belle-soeur хозяйки дома - быстро завладела разговором, немедленно пересказав все последние варшавские новости - кто на ком женился, с кем развелся, в чем кто появился на балах, что нынче носят, а что решительно вышло из моды. Мари и Анж из вежливости отвечали, а старшая дама, представившаяся Агнессой Ледоховской, предпочитала помалкивать, как и полагается "дуэнье" (так определила ее роль Анжелика). И чем более принужденными становились реплики двух графинь, тем больше трещала Юзефа. Ее роль тоже не вызывала сомнений. Ян де-Витт быстро разгадал, кто есть кто в этом тщательно поставленном спектакле и с удовольствием подыгрывал родственнице хозяйки, которая ему даже понравилась - он таких и любил, простых, веселых и остроумных. Мечтательные затворницы, навроде пани Марии, и холодные расчетливые красавицы, вроде пани Анжелики оставляли его равнодушными. "Пожалуй, передам ей записку", - подумал он рассеянно, в то же время наблюдая за обстановкой.
Когда пани Валевская приказала подавать кофе, он выразительно взглянул на руку Анжелики, приметил знакомое ему кольцо и слегка улыбнулся. "А не станут ли травить нас?" - подумал он. - "Нет, я точно выживу, потому что где она найдет другого курьера, ну а "мать Отчизны" может и помереть".
- Вы говорите, пани Анжелика, что собирались в Париж? - обратилась Валевская к своей гостье, когда принесли кофе в чашках голубого прозрачного фарфора. Слово "Paris" она произнесла с неким придыханием в голосе.
- Одна или с князем Адамом? - невзначай спросила Юзефа, но замялась, увидев злые анжеликины глаза. Ярко-синие, пронзительные, они имели свойство пугать людей в гневе. "Ведьма чертова", - подумала она, и поправилась:
- О, простите, я хотела сказать, с графом Александром?
- Я отправлюсь туда одна, а мой муж присоединится ко мне попозже, - сказала Анж, прищуренными глазами оглядывая чашку. Она заметила небольшой узор в виде золотистых пчелок на внутренней поверхности. Известно, кто выбрал это насекомое своим геральдическим символом. "Изысканный подарок, я бы не отказалась", - подумала Анж.
- Интересно, князь Адам собирается жениться? Говорили, что самая младшая из Курляндских готова была составить его счастье, - проговорила Валевская.
Анжелика улыбнулась с некоей иронией. Она знала эту историю.
- Мать ей не разрешит. У нее другие планы. Слышала, ее сговорили за племянника Талейрана-Перигора, - отвечала она.
- И мне кажется, это более подходящая партия. Князь Чарторыйский не из тех людей, у которых есть время присматривать за юными девицами и учить их жизни, - сказал де-Витт, взглянув на Батовскую так, что ей страстно захотелось его ударить. Не знает, так догадывается, сволочь... А Валевская слушает, что люди говорят.
- Выходить замуж в столь юном возрасте - зачем? По своему печальному опыту скажу - незачем, - сказала Юзефа. Она была замужем за младшим братом мужа Мари, недавно получила от него развод и нынче вовсю наслаждалась свободой.
- У немцев свои соображения на этот счет, - усмехнулась Анжелика.
- Да, они варвары, - подхватила Юзефа.
- Не соглашусь, ma soeur, москали - вот кто сущие дикари, - добавила Валевская. - Впрочем, любезная Анж, думаю, вы придерживаетесь иного мнения о них?
Княжна взглянула ей в глаза и улыбнулась - медленно, одними губами. Невольно прикоснулась к перстню, перевернула его. Де-Витту захотелось зацокать языком и сказать хозяйке: "А вот это вы зря сказали, сейчас не оберетесь проблем". Валевская била по больному. И намекнула на то, что они в разных партиях, обе из которой называли себя "патриотическими".
- Я варварами зову безбожников, свергнувших законного монарха и посадивших на престол кровавого маньяка, - вспылила графиня Батовская.
Де-Витт только головой покачал сокрушенно.
- Но тем не менее, вы едете в Париж, - пожала плечами Валевская, не смутившаяся тем, что ее возлюбленного назвали "кровавым маньяком" - очевидно, привыкла и не к такому, да и спровоцировала Анжелику специально. - Зачем бы это?
Ее гостья наклонилась, резко отставив от себя кофейную чашку, так, что несколько капель горячего напитка выплеснулось на кипенно-белую скатерть, оставив расплывчатые следы, и прошептала:
- Могу поменяться с вами местами.
Мария невольно смяла в руке послание Бонапарта. Краска бросилась ей в лицо. Она встала, словно бросая вызов своей собеседнице.
- Нам нужно поговорить наедине, графиня, - произнесла она, пытаясь улыбнуться в любезной манере, так, словно бы не было между ними стычки. - Пройдемте в мой будуар.
- Что ж, идемте, - бросила Анжелика.
- Пани Марыся, вы что, нет, она же... - заговорила "дуэнья", но хозяйка отвечала:
- Пустое, панна Агнешка, пустое. Вы лучше побудьте с господином Жаном и Юзефой. А нам с пани графиней надо очень многое обсудить.
- В самом деле, - улыбнулась непринужденно Батовская, и, взяв несколько фамилиарно Марию под руку, проследовала с ней в будуар.
- Присаживайтесь, - заговорила Валевская, указывая на обитое полосатой материей кресло. В будуаре все напоминало о бонапартизме хозяйки - гравюра с юным, стройным и пылким генералом Бонапартом на Аркольском мосту, бюст того же Наполеона, но уже в виде императора, с венцом на голове, обои с теми же геральдическими пчелами, подушки с вышитыми буквами N. "Наверное, у самой Жозефины в Мальмезоне нет столько напоминаний о "великом человеке", - усмехнулась про себя графиня Батовская. Подобрав юбки своего темно-вишневого платья, она присела на краешек кресла. Мари уселась напротив нее.
- Я бы действительно хотела поменяться с вами направлениями, - начала она горьким, но в то же время ироничным тоном. - Думаю, вы сразу об этом догадались.
- Вам нечего делать в Париже, - серьезно произнесла Анжелика. - По крайней мере, если вы хотите остаться в живых.
- Но когда я его увижу вновь? - Валевская взглянула на портрет Бонапарта. - Он больше не приедет в Польшу.
"О Боже, лучше бы она отдалась ему из корыстных соображений, а не по любви", - подумала утомленно Анжелика. - "С влюбленными сладить невозможно".
- Польша ему не нужна. Как и вы, - пожала плечами графиня.
- Сколько можно меня оскорблять?! - повысила голос ее собеседница, невольно сжав свои маленькие руки в кулачки. - Я вам доверилась, вам и вашему... конфиденту, ну а вы? Что вы?
 Слово "конфидент" она выплюнула ей в лицо, как оскорбление, словно зная, что Анж не потерпит никакого намека на интим между ней и де-Виттом.
- Я не оскорбляю, я констатирую факт, - ни один мускул не дрогнул в бледном лице Батовской.
- Факт? - насмешливо переспросила Мари. - В самом деле?
- Поверьте мне, у меня больше опыта в real politik, - чувственные губы молодой женщины сложились в усмешку.
- Оно и видно, - парировала графиня Валевская, уже видя, что ее усилия сдаются перед вновь обретенным самообладанием этой "ведьмы". Рано же она торжествовала победу! Наедине Анжелика начинала - и выигрывала. О, выучка пани Изабеллы Чарторыйской, "невенчанной королевы Польши", приходившейся ее гостье бабушкой, была видна слишком явно! А она, Мари, кто по сравнению с ней?
- Поэтому в Париж еду я, а не вы, - Анжелика откинулась на спинку кресла, вытянула левую руку вдоль подлокотника, и Мари впервые заметила, что кисть, обтянутая черной перчаткой, выглядела скрюченной. Вспомнила, что говорили: цесаревич Константин во время пребывания государя у Чарторыйских в 1805 году пытался изнасиловать Анж, она оказала ему достойное сопротивление, но осталась с навсегда искалеченной левой рукой.
- Вас посылает император Александр? - прямо спросила Мария.
- Какие прямолинейные вопросы. Ну, раз мы пошли на откровенность, спрошу вас так: вы ждете ребенка? - Анжелика уже заранее знала ответ, но хотела, чтобы ее собеседница сама озвучила его.
- С чего вы взяли? - Валевская попыталась повторить усмешку своей гостьи, но получилось у нее довольно плохо.
- Ну, так вы планируете беременность, - спокойно произнесла Анжелика. - Как я вас понимаю. Ведь, как вы знаете, два года назад я оказалась в таком же положении. Но у меня все случилось крайне быстро. Слишком быстро, я бы так сказала.
Валевская слышала и это. По сути, пример "второй матки отчизны", как звали графиню Батовскую сторонники "Фамилии" и подсказал ей ее план. Но, в отличие от Анж, никогда по-настоящему не любившей императора Александра, она действительно стала жертвой наполеоновской харизмы и своеобразного обаяния.
- И, увы, ваш ребенок скончался, - Мария покраснела. - Такая ирония судьбы.
Анжелика помрачнела. Да, о том, что "наследник двух корон" жив, никто не должен ведать. И, если она доверится Валевской... Впрочем, откровенность с Марией ей была сейчас только на руку. Да и, скорее всего, переписку ее собеседницы с возлюбленной контролировать тоже будет она. В ее руки сейчас идут все козыри. Сделает неверный шаг - и упустит такую милую возможность заполучить их все. Только вообразите себе, сколько ценных сведений может вскрыться из переписки влюбленных! Впрочем, по поводу ответных чувств Бонапарта Анж была вовсе не уверена.
- Мой сын жив, - прошептала Анжелика. - Но вы должны об этом молчать... Поэтому я еду во Францию. Из-за него.
Валевская из этой фразы сделала вывод, что Анж вывезла ребенка в Париж. Она тоже почувствовала, что ей в руку попал весомый козырь. Если на нее начнет давить "черный кабинет", то она может направить жандармов по следу "царевича".
- Клянусь, - прошептала Мари.
- Признаюсь честно, - продолжала Анжелика. - Я ненавижу Наполеона и считаю его злодеем. Но, увы, понимаю, что никто, кроме него, не принесет моей Отчизне независимость.
- В этом году будет война с Австрией, - с восторгом заговорила Мария, - Пруссия уже завоевана, осталось добить императора Франца. У него это получится, несомненно. А потом на очереди - Россия...
- Бог мой, зачем? Чтобы утонуть в снегах и болотах? - пожала плечами Анж.
- До снегов и болот дело не дойдет. Они перейдут границу близ Курляндии, вырежут всех проклятых немцев, и на этом с войной будет покончено, - с явным удовольствием заговорила Валевская.
"Если она повлияет на Бонапарта в выборе подобного направления, то я буду ей по гроб жизни благодарна и даже не сдам ее русским", - сочла Анжелика.
- Было бы превосходно. И Курляндию включить в состав Польши, - сказала она. - Как видите, я поддерживаю планы вашего возлюбленного.
Тут Мария оживилась и начала рассказывать ей все - о том, как сначала ощущала себя овцой, ведомой на заклание, когда Потоцкие, увидев, что на одном из варшавских балов она привлекла внимание Наполеона, попросили ее флиртовать с ним в открытую и всячески подталкивали на сближение; как приближенные императора французов устраивали свидания; как она начала влюбляться в него: "Я не загораюсь страстью, а медленно горю на ее огне, мне для того, чтобы разжечь в себе любовь, требуется много времени, но потом меня не остановишь..."; как она надеялась на "логический итог" их романа, правда, не говорила, какой.
- Вы знаете, что все это означает опасность. В Польше вы не так уж неуязвимы, - заметила Анжелика. - Мой вам совет - не переходите черту.
- Но где она, эта черта? - спросила Валевская, но графиня уже думала о другом. "Де-Витту тоже идея понравится".
- Вам понадобятся защитники, и я могу найти вам их, - сказала она вслух.
- Оказать вооруженное сопротивление могут и мои холопы, - возразила с надменной улыбкой Валевская. - Это был первый его совет - найти обученных и крепких людей, приставить их к своей особе.
- Я немного не о том. Нужно, чтобы вас никто не предал, - прошептала Анж. - Вашу тайну знаю я - и, думаю, моя честь будет вам порукой; я магнатка, урожденная княжна, из Пястов. Но есть и другой...
- Де-Витт? Я тоже о нем подумала. Но он ему доверяет. Странно, да? - хихикнула графиня. - Как так можно? Неужели мсье Жан действительно так обаятелен?
"Скорее, Наполеон ему предложил очень хороший куш", - усмехнулась Анж. - "Или повелся на то, что, якобы у Жана сохранились связи с русскими и он может быть двойным агентом".
- Именно. Де-Витт любит деньги и авантюры. Обеспечьте его и тем, и другим - можете спать спокойно, - произнесла она вслух.
Валевская нахмурила свой гладкий лоб в поисках решения поставленной Анжеликой задачи. Резкая складка перерезала ей переносицу. Почему-то работа мысли обезображивала ее хорошенькое личико и совершенно ей не шла.
- Деньги... Но у меня нет свободных денег, Анастас ведает всем, - упомянула Валевская своего мужа. - Насчет же авантюры...
- Мсье Жан очень хочет жениться, - намекнула графиня Батовская. - На красавице, умнице и богачке. Вот и деньги, и, в некотором образе, авантюра.
Мария захлопала в ладоши, внезапно догадавшись, к чему клонит ее гостья.
- Юзефа?.. - прошептала она.
Анжелика засмеялась.
- Посмотрим, как у них пойдет. Это будет вам совсем на руку, вы станете его родней, а семью не предают даже такие, как он, - сказала она.
- Побуду сводней, - решила графиня Валевская. - И панна Агнешка мне поможет.
- Было бы неплохо, если бы они поженились, - повторила ее собеседница. - А насчет же вашей безопасности... В ней я тоже кровно заинтересована.
Анжелика медленно сняла с руки кольцо, заключавшее в себе яд.
- Примерьте, - улыбнулась она.
Мария Валевская надела кольцо на средний палец правой руки.
- Как раз, - графиня догадалась о том, что ей только что передали оружие. - Но что это?
- Цианид, - кратко проговорила ее гостья. - Надеюсь, вы знаете, как он действует?
Валевская кивнула, слегка улыбнувшись.
- Спасибо, - шепнула она. - Я ценю такие подарки.
Графиня Батовская пристально посмотрела на нее. Что ж, думала, что встретит соперницу, а получила союзницу, это неплохо. Анжелике надоело воевать и противопоставлять себя всем подряд. Валевская ей нравилась. И предательницей вряд ли станет - не в ее это интересах.
...Перед тем, как идти спать, де-Витт, деликатно постучавшись в дверь Анжелики, продемонстрировал той ключ, переданный ему горничной мадам Josephine - Юзефы Валевской.
Графиня, досадливо поморщившись, оторвалась от карт Таро, разложенных на ломберном столике.
- Поздравляю вас с успехом, - бросила она. - И не увлекайтесь сверх своих сил. Выезжаем завтра рано утром.
- Конечно, дорогая графиня, - и, Жан улыбнувшись, вышел, осторожно закрыв дверь за собой.
Анжелика посмотрела на карты еще раз. Королева мечей; Рыцарь Жезлов; Луна; и Смерть. Тринадцатая карта. Ее злейший враг. "И он опять здесь", - вздохнула она, посмотрев на свою искалеченную левую руку. - "Я не могла его убить. Да и никто не может. Что же делать?"
На карте был изображен высокий худой всадник в плаще с капюшоном. Вокруг - снега; и следуют за ним шесть белых волков в короне. "Знает ли он о моей миссии?" - вновь подумала Анж. - "Должен. Антон говорил, что Волконский перехватил мой ответ. Наверняка прочитал содержимое. И доложит ему... Но что он может сделать, когда я в Париже? А если его пошлют туда тоже?..."
Графиня сдвинула карту на середину стола. "И я с ним ничего не могу сделать", - вздохнула молодая женщина. - "Остается надеяться, что сказанное Марией - правда. Что французы сожгут Ливонию. Но когда это случится?"
Потом она разглядела рядом со смертью Королеву жезлов. "Предательница", - усмехнулась молодая женщина. - "Играть на двух полях тебе не привыкать, милейшая Вильгельмина. Но бойся, как бы это не вышло тебе боком".


III

Митава, март 1809 года.

Аркан XIII - "Смерть".

Граф фон Ливен-второй, бывший военный советник государя, стоял напротив витражного окна в Рундальском замке, куда был приглашен герцогиней Доротеей Курляндской для конфиденциального разговора. Ему было странно чувствовать себя и проигравшим, и победившим одновременно. Когда его на царской охоте в Гатчине чуть не разорвал волк, граф подумал: всё кончено, он стал никем - хоть его оставили в свите, но важных поручений не давали, от доклада по военным делам отстранили, уехать в Швецию на войну не позволили, даже "Магистр" - его заказчик, тот, кто и втянул его во всю эту сложную, многоходовую интригу, отрекся от "Ливонского Дела", проекта восстановления независимого Ливонского королевства,  занялся "великим герцогством Финляндским", и это оказалось куда более успешным. Но с другой стороны, начали открываться новые возможности, которых граф Кристоф до этого в упор не видел...
Витражи на окнах изображали розы, но почему-то вставлены были наоборот - стебли глядели в небо, цветки - в землю. Когда вчера он обратил внимание на подобную несуразицу и позволил себе поругать мастера-недотепу, Доротея Курляндская, взяв его под руку и обдав ароматом пачулей, прошептала: "Мой милый граф, это же наглядная иллюстрация из Экклезиаста  - "Всё суета сует и суета". Отец моего покойного супруга это и имел в виду, поэтому приказал установить витражи именно так". "Да уж, красота тленна", - усмехнулся Ливен, со значением оглядев отчаянно молодившуюся герцогиню, как видно, старающуюся соблазнить его. Нынче он возвращался к упомянутому Доротеей изречению из Экклезиаста, ибо недавно прочел эту книгу. Но слова не успокоили его. Ливен все еще надеялся на многое. Он рано начал, войдя во власть внезапно и триумфально, в возрасте двадцати двух лет, и что только не болтали о причинах его повышения... Власть он сохранял и при Павле, который мог отправить юного любимца в отставку по любому ничтожному поводу, и при Александре, чьей дружбой граф пользовался с отроческих лет. Но, как и всегда бывает, нашелся враг, пошли интриги, и он, как пешка, был сбит с шахматной доски, как мелкая карта, бит более крупной, и никакая осторожность, коей Кристоф прославился, не спасла его от потери положения - почти что вместе с жизнью. А все потому, что виноват он оказался перед одной "ведьмой", в смерти которой был уверен. Недавно его друг и бывший заместитель, князь Петр Волконский, сообщил о том, что она, "ангел смерти" и "цветок зла", жива-здорова. Значит, ей еще можно было мстить? Но надо ли?
Кристоф вновь посмотрел на витражи. Краем уха услышал стук каблуков по паркету, а потом, через несколько мгновений ощутил прикосновение теплой женской руки к его запястью.
- Я тоже люблю смотреть на эти розы, - госпожа Вильгельмина, дочь хозяйки, отличавшаяся крайне вольным нравом, созерцала его черными, матовыми, без блеска глазами. Она была диво как хороша, но Ливен с некоторых пор заклялся заводить любовные связи. Особенно с теми, в чьей преданности он не был уверен. - Я всегда думала, что история жизни моего деда должна служить предупреждением, но, очевидно, не для всех...
- Я никогда не пытался повторить судьбу вашего деда, - усмехнулся Ливен.
- Слишком много совпадений для того, чтобы я в это поверила, - ее красивые губы сложились в тонкую усмешку.
- Я не желаю их с вами обсуждать, - грубовато отвечал ее собеседник и снял ее руку с запястья.
- Белая роза сгниет в земле, алая роза расцветет на небе... - прошептала Вильгельмина, глядя на витражи, отражавшие весеннее солнце.
- А черная роза отравит вас своим запахом, - Кристоф отлично знал это стихотворение, и догадывался, куда клонит молодая женщина.
- Но вы рыцарь Белой Розы, - усмехнулась Минна. - Очень зря.
Граф повернулся к ней. Покраснел. Оглядел собеседницу, прищурив свои и так узковатые серо-голубые глаза. "Слухи пошли по всей Остзее...", - вздохнул он. - "По всей Пруссии... По всей Европе".
- Я прошу вас больше об этом не говорить, - сказал он тихо.
- Вы думаете, что Черная Роза увяла, но она цветет и пахнет, - заговорила Минна, подойдя к Ливену поближе. Он ей очень нравился. Было в нем что-то такое... Притягательное.
- Если об этом не знать, так можно догадаться. Змеи живучи, - граф вгляделся в лицо своей визави, молочно-белое, правильное, чуть восточного, цыганского склада, на  вьющиеся темные волосы, обрамлявшие лицо. Винно-красный рубин-подвеска переливался в свете солнца, чуть пониже ямки между резко очерченными ключицами. Чем ниже опускался его взгляд, тем больше он понимал, что надо пойти этой даме навстречу. Прочитав в его глазах желание, Вильгельмина подошла поближе и положила свою узкую ладонь ему на плечо.
- Про вас, впрочем, говорят, что вы ее подруга, - прошептал он ей на ухо и прижав ее к себе. - Как я могу вам верить? На каких основаниях? Вдруг вы предадите меня?
- Я никогда не была ее подругой, - и Минна прикоснулась губами к его щеке. - Моя сестра, дурочка Дорхен, была влюблена в ее дядю, я видела, как она молится на его портреты. А истинный папаша нашей умницы - нынешний муж вашей Черной Розы. Ну, я вам достаточно сказала?
- Более чем, - Кристоф чуть отстранился от нее.
- Тогда...  Я могу вас ждать этой ночью?
- Я подумаю, - граф улыбнулся дерзко. - Давайте, что ли, ключ.
- Зачем? Двери мои всегда открыты. Особенно для вас, - герцогиня оправила шаль на плечах и, кивнув графу на прощание, удалилась вниз по коридору.
... Через несколько часов, после страстного свидания наедине, они лежали напротив друг друга, и Минна, как и многие женщины после соития, очень много болтала.
- Густав говорил, что вы Смерть, - говорила она, разумея барона Армфельда, ее "отчима" и любовника, авантюриста и того, кто впутал Кристофа в опасную интригу. - Что ж, я могу поверить в это. Говорят, всех людей тянет к Смерти, и я прочувствовала это на себе. Но мне интересно вот что - почему вы не воспользовались своей мужской властью в отношениях с Анжеликой?
- Такое бывает лишь в дурацких поэмах, - проговорил граф.
- Вы красивый, - льстиво сказала Минна. - И эти шрамы вас не портят. А очень даже украшают.
Ливен посмотрел вниз, на свой порванный зверем и нещадно изрезанный хирургом живот, покрытый сетью багровых рубцов и промолчал.
- Когда с вами все это случилось, я поняла, что очень хочу вас, - продолжала со всей откровенностью его любовница. - Эх, почему вы женаты? А я бы могла... Меня прочили за этого лоботряса, сына знаменитого Суворова. Странно, почему не за вас? Почему вы женились на этой дурнушке Бенкендорф?
- Сколько вопросов, - усмехнулся он. - Но я бы вас не взял.
- Но Белая Роза стала вашей, - произнесла дерзкая женщина, поглаживая его по волосатой груди. - И Черная Роза могла бы ею стать. А вам не кажется, что эти две дамы вас погубили в одинаковой мере?
Странно, но эта распутница угадывала мысли Ливена, которые он часто гнал от себя. Его погубила не только Анжелика, но и честолюбивая его супруга, "дурнушка Бенкендорф", ставшая с годами умной и злой  женщиной, сущей леди Макбет; и Королевна, великая княжна Екатерина, своими посулами - тоже...
А Минна говорила:
- Если вы хотите, то я могу устроить так, что вас представят прусскому королевскому двору... Они знали про ваше дело уже давно. Ее Величество вами восхищалась. У вас много поклонников.
Кристоф усмехнулся. Пусть в Петербурге его имя лишний раз не упоминают, государь его не взял с собой в Эрфурт и давно уже не приглашал к своему столу, но "свои" люди - такие же остзейские бароны, как он сам - представляют его нынче кем-то вроде своего кумира, вождя и даже "северного Бонапарта". Молодые немчики уже подражают ему в манере говорить и держаться. Некий барон Розен аж написал ему хвалебные стансы: "Из десятков тысяч лиц, через сотни лет/Я узнал тебя, король, сквозь печати бед/По сиянию волос, где застыл рассвет..." Но ладно, молодые поручики остзейского происхождения - какой с них спрос, он и сам в свое время имел склонность идеализировать тех, кто был поудачливее его, - но королева Луиза? Сама королева Луиза? Почему? Неужели ей все доподлинно известно?
Минна встала с постели, открыла ящик своего резного туалетного столика, достала небольшую шкатулку и вынула из нее крест, серебряный с чернью, "тевтонской формы", похожий на тот, что изображен на ордене Pour le merite.
- Это вам. От нее, - она повернулась к своему любовнику. - Ее Величество знала, что мы встретимся.
- А сестра ее младшая ничего не просила передать? - усмехнулся Кристоф.
- Зачем вам она? - Минна вздохнула. - Фредерика ничего не значит.
- Да и, если говорить откровенно, Прусское королевство тоже ничего не значит. В мире остались две силы.
- Но это же неправильно, - Минна взглянула на крест, лежащий на ее ладони, потом протянула его Кристофу. - Кому как не вам это знать.
Ливен дар принял.
- Она переплавила все свои украшения на такие кресты, - сказала герцогиня. - И раздает их тем, на чью верность полагается. Зимой Ее Величество будет здесь. Не упустите своего шанса.
Он протянул руку, дотронувшись до ее обнаженного, гладкого плеча.
- Минна, - прошептал он. - Раз уж вы нынче - вестница, скажите - ваша мать все еще собирается родниться с Чарторыйскими?
- Нет. Maman нашла Дорхен другую партию. Князь Талейран де Перигор. Племянник того самого.
- Как причудливо все складывается, - граф провел рукой по ее спине, задержав ее у изгиба тонкой талии. Минна потянулась, как кошка, оглянулась через плечо. - Но я так и не пойму - за кого вы? Ваша матушка много говорит о гении Бонапарта, и ее слова даже не могут считаться крамолой в нынешних обстоятельствах...
- Э, нет, - молодая женщина пододвинулась к нему. - Этот брак устраивает ваш государь. А Талейран нынче в опале. Я так думаю, Дорхен со своим приданым - просто хороший куш...
- Все ясно, - потянулся граф. "Умный план моего государя", - усмехнулся он. - "И вполне логичный". - Как ваша сестра смотрит на этот брак?
- Никак. Племянник, кстати, тоже. Он блестящий молодой человек, а Доротею нашу вы видели - сущая дурнушка. Ну а для нее он слишком глуп. Впрочем, любви в этом браке никто и не ждет.
Граф закрыл глаза. Вспомнил другой грядущий брак, любви в котором никто не ждет. Младший принц Ольденбургский Георг и Катерина, его ангел, его демон, его королевна... Впрочем, как шекспировской Офелии, великой княжне после всего происшедшего оставалось идти либо в монастырь, либо замуж за дурака. Постриг нынче не в моде и не в обычае. И она, "звезда России", невеста с богатейшим приданым, русская принцесса, согласилась идти замуж за дурака и ничтожество. Таких принцев - полна Европа. Но альтернатива этой партии была куда хуже - сам Наполеон. Когда Кристоф услышал, как ответила Екатерина на предложение, сделанного "узурпатором" через посредство императора Александра, то внутренне восхитился своей возлюбленной. "Я лучше пойду за последнего истопника, чем за это чудовище", - безаппеляционно отрезала Като и вскоре приняла предложение руки и сердца, сделанное "ничтожеством", как называл принца Георга граф. Венчание назначено на декабрь, и Кристоф очень бы не хотел на нем присутствовать. Но кто знает, может быть, его заставят?
- Забудьте о Белой Розе, - прошептала Минна, обнимая его. - Она вас предала...
Граф резко оттолкнул ее от себя, встал с постели, быстро оделся и спешно направился к выходу.
- Что с вами? - удивленно спросила его любовница.
- Вы не смеете, - отчеканил он.
- Перестаньте думать о принцессе. Вас ждет королева, - прошептала молодая женщина в спину графу, но тот не расслышал.
Несмотря на поздний час, камердинер графа еще не спал. Увидев возвращающегося Кристофа, его слуга устремился к нему навстречу.
- Что, Адди? - утомленно спросил граф.
- Князь письмо вам просил передать, герр Кристхен, - прошептал слуга, оглядываясь.
- Князь? Какой?
- Князь Петер же, - зачастил Адольф. - Он здесь теперь, но здесь, сказал, с вами встречаться не будет. Либо в городе, а еще лучше за городом, так говорит. Сказал, будет не спать, а ждать ответа.
- Дай письмо.
Кристоф сломал печать, развернул послание, прочел. "Хм, Минхен была права, как никто", - сказал он про себя. Потом увидел постскриптум: "Есть тайна, о которой мне надо поведать тебе", - приписал его друг и сослуживец. "Тайна", - повторил мысленно граф. - "Меня тошнит от тайн. А, впрочем..."
- Собирай вещи, завтра едем в Мерцендорф, - сказал Кристоф вслух. Он упомянул поместье, которое когда-то давно купил у Биронов-Курляндских его брат Фридрих. Брата убили на русско-персидской войне еще в 1796-м, а земля перешла по праву наследования ему, третьему из четырех братьев фон Ливенов.
Потом, запаля свечу, он быстро написал ответ князю Волконскому и прошептал Адди:
- Если он ждет ответа, отнеси ему. Скажи, я за городом, в пяти верстах.
Адольфу не впервые было выполнять подобные поручения своего господина, поэтому он накинул на себя плащ и пошел к черному входу.
...На следующий день Кристоф уехал в Мерцендорф, увозя с собой серебряный крест королевы Луизы, спрятанный у него на груди, и ее слова, переданные ему Вильгельминой фон Саган.

Мерцендорф, Курляндия, март 1809 года
Младшие арканы. Король Динариев.

Сначала, увидев приземистый, выкрашенный облупившейся желтой краской особняк, окруженный запущенным садом, князь Волконский подумал, что ошибся. Почему-то ему казалось, что его друг, в какой бы опале он нынче не пребывал, не мог жить в таких скромных условиях, в такой глуши. "Странно, уж не запил ли он?" - подумал князь. Честно говоря, на месте своего соратника он бы так и поступил. Периодически Волконский думал, что рано или поздно такая же судьба постигнет и его. Особенно если его тайна вскроется. Особенно если она не станет держать язык за зубами. Впрочем, пока ей это не выгодно. Но кто знает...
Он спешился - пробираться сквозь грязную аллею было куда лучше пешком, взобрался на белые облупившиеся ступени, постучал в дверь и тщетно ждал ответа. Потом, толкнув дверь, обнаружил, что она не заперта, и, недолго думая, вошел внутрь.
В прихожей пахло затхлостью и сыростью. Голые стены, на которых висят запылившиеся охотничьи трофеи - оленьи рога, лисьи шкуры, изъеденные молью, немудреная мебель домашней работы стоит вдоль стен. Дом был полузаброшен, и князь Петр начал сомневаться, что его друг в нем действительно живет. Скорее всего, просто назначил место встречи в глуши, чтобы избежать лишних глаз и ушей... "Да уж, помрешь здесь - тебя год не найдут", - усмехнулся Волконский. При этой мысли некое жуткое чувство охватило его. Не найдут. Насколько он может доверять графу? Может быть, он заманил его в свое "чухонское" логово специально, чтобы, со своей всегдашней холодной улыбкой расстрелять его и закопать в лесу? Судьба третьего из их триумвирата, князя Петра Долгорукова, и все, что говорили о смерти этого молодого генерала, которого ждало блестящее будущее, вспомнилось ему. В эти слухи Волконский не верил. Кристоф был не из отравителей. Такие люди, как он, пользуются куда более кровавыми методами отправки людей на тот свет.
- Есть кто живой? - выкрикнул он по-немецки, чтобы развеять молчание. Потом добавил:
- Адди? Христофор?
Скрипнула дверь. Залаяли собаки. Волконский обернулся к двери, увидев своего друга, одетого по-охотничьи. За ним шел его слуга с трофеями - парой вальдшнепов.
- Сейчас же не сезон, - невольно вырвалось у князя.
- У меня здесь всегда сезон, - произнес Ливен. - Здравствуй.
Они пожали друг другу руки, обнялись в дружеской манере.
- Адди, отнеси птицу на кухню и сообрази нам что-нибудь выпить, - приказал хозяин Мерцендорфа.
- Вот, - Волконский вынул письма. - Это от твоей жены.
Ливен без интереса посмотрел на конверт.
- Как она?
- Негодует на твое отсутствие, - усмехнулся Петр. Доротею фон Ливен он никогда особо не любил.
- Придется потерпеть. Я догадываюсь, что она пишет, - сказал Кристоф, отпивая принесенный Адольфом коньяк.
Волконский внимательно посмотрел на стопку.
- Это что, "Курвуазье"? А я думал, сивуха, - сказал он со смешком.
- Извини, до такого пока не опустился, - улыбнулся граф.
- Я не только с письмами. Но и с новостями. Аракчеева снимают, - выпалил князь. - Поэтому меня вызвали из Парижа.
Аракчеев был одним из врагов графа Кристофа, но тот не обрадовался от такой новости.
- Неужто и Канцелярию восстанавливают? - недоверчиво спросил он.
- Увы, нет. Но кандидатура военного министра тебя порадует. Им будет Барклай. Ваш человек.
- Почти, - Барклай-де-Толли, один из командующих в прошлую кампанию, знал покойного брата Кристофа, которому принадлежал Мерцендорф, и приятельствовал с ним. Сам граф не был с ним близок, но упоминание его имени в связи с назначением немного порадовало его. - Что ж, мы, немцы, теперь вышли из опалы?
- Не знаю, - пожал плечами Волконский. - Откуда ж мне знать, я не немец. Думается, тебе раздобудут какое-то назначение.
- А какое назначение раздобыли тебе? - Кристоф прищурил свои светлые глаза на солнце.
- Как всегда, я телохранитель, - усмехнулся князь. - Верный сенешаль. Оруженосец.
- Тебе это в тягость, Пьер?
Волконский отпил коньяк.
- Иногда да, - он посмотрел на своего приятеля темно-синими блестящими глазами. - Особенно тяжело было два года тому назад, когда... - он откашлялся. - Я хотел тебе рассказать... Она же очень желала, чтобы ты умер?
Ливен понял, о ком ведет речь его приятель. Только одна из всех ныне живущих женщин желала его смерти. Он кратко кивнул.
- Но зверя на меня выпустили совсем другие люди, - проговорил он тихо. - Те, кому я не имею права мстить. С ней же уже рассчитались...
- Нет, - возразил Волконский. - Она жива.
- Я слышал, - улыбнулся Кристоф отрешенно.
- Ее теперь зовут графиней Марией Батовской.
- И это мне известно, - Ливен понял, что Вильгельмина не соврала и не выдумала ничего от себя.
- Похоже, ее ребенок тоже жив, - проговорил Пьер.
- Но всем известно, что он умер, - внимательно поглядел на него Кристоф. - Хотя, если эти поляки скажут об этом во всеуслышание, боюсь, он не долго будет жить...
- Они не знают одного, - Волконский порозовел, ибо впервые озвучивал свою догадку перед кем-то другим. - Это мой ребенок.
- Что?!
- Да, - улыбнулся печально князь Петр. 
- Получается, ты с ней переспал, - Кристоф сложил руки на груди. - Это меня не удивляет. Что ты ей тогда рассказал?
- Я ничего ей не рассказывал, - Волконский был готов к такому вопросу. - Ты понимаешь, как все это бывает...
- Но на каком основании ты заявляешь об отцовстве? Сроки сходятся в обоих случаях, - Кристоф попытался подумать логично. - Ты что, видел этого ребенка?
Волконский покачал головой.
- Я же говорил, что оказал услуги правящему дому, - произнес он.
- Что ты со всем этим будешь делать? - Кристоф встал из-за стола и нервно прошелся по комнате, заложив руки за спину.
- Молчать, - сказал Волконский.
- Но ты уже мне проболтался, - Ливен встал напротив него. - Зачем? Если государь узнает, что сын, которого он полагает своим, не умер, а живет в Польше, ты расскажешь все ему, как только что - мне? Скажешь ему то, что считаешь правдой?
- Не знаю, - честно признался князь Петр. - Я думаю, никто уже не спросит.
- Смотри, - покачал головой граф. - Я тоже думал, что моя связь с Като никогда не вскроется, мы были очень осторожны. Но, как видишь...
- Тебе повезло, что обошлось без последствий, - прошептал он.
Кристоф ничего не ответил. Он спросил только:
- Ты был влюблен?
Волконский осекся. Он не знал, как назвать его чувства к Анж. Любовь - нет, любил он только одну женщину на всем свете - законную супругу и по совместительству свою троюродную сестру Софью Григорьевну. Страсть - близко, но не совсем... Его просто тянуло к этой польке. Словно приворожили. Тогда, когда он впервые познал ее, князь не чувствовал ни сладострастья, ни особого удовольствия от того, что Анжелика отдалась ему. Его душу - и отчасти тело - охватила странная боль в ту минуту, когда он приближался к кульминации их близости. Та, которая лежала в его объятьях, не шевелилась, не стонала, ничем не выдавала свои чувства, если и испытывала их. Второй раз такое князь повторить не хотел. Отдать жизнь, карьеру и душу за эту женщину он не желал. Но его лишь только он вспоминал о существовании дамы, ныне звавшейся графиней Батовской, как ему хотелось бросить все и идти за ней. Приворот, как пить дать... Не зря говорят про нее абсолютно серьезно: ведьма мол, чернокнижница, знается с нечистым. Обычные женщины такой власти над мужчинами не получают, сколь не были они хороши собой и ловки.
- Я понял, - усмехнулся Ливен, и Волконский подумал: "Ничего ты, Христофор, не понял. Это была не похоть. Похоть я бы смог сдержать, не впервые. Но это было не в моей власти". Но промолчал.
- Она уезжает в Париж, - прошептал Пьер.
- Продалась Бонапарту-таки? - усмехнулся Кристоф. - И почему меня это не удивляет?
- Не совсем, - сказал Волконский. - L'agente provocatrice, так это называется же, да?
- Лучше кандидатуры подобрать сложно, - холодно проговорил Ливен. - И что, ты хочешь ее защитить?
- Лучше, если ее не станет, - признался князь. - Всю душу мне вымотала, право слово.
Он, не спрашивая, налил себе вторую стопку коньяка, выпил как водку - залпом.
- Лёвенштерн, - проговорил Кристоф. - Он там. Я напишу ему.
- Нет! - воскликнул "каменный князь", побледнев. - Ты не можешь ее так убивать. Это будет...
- Он ее не убьет. А кое о чем напомнит, - сказал Кристоф, жутко улыбнувшись. Что-то в нем испугало Волконского - не впервые. C первого взгляда - эдакий белокурый ангел с тонким аристократичным лицом, но иногда в его взгляде проскальзывало нечто жуткое и безжалостное. Не вполне человеческое.
- Обещаешь? А то могут спросить с меня... - сказал Волконский.
- Ты что, ее патрон? - Кристоф внимательно посмотрел на нее.
- Нет, но ты же знаешь, как оно все устроено, - прошептал его приятель. - И Лёвенштерна зачем же подставлять? Он тоже там не просто так.
- Ничего ей не будет, - сказал граф отрешенно. - Ей скажут, она выкрутится из всего этого так, как считает нужным.
- Смотри, Христофор, - Волконский пристально посмотрел на него. - Если из-за тебя все пойдет прахом...
- Не бойся, - Кристоф усмехнулся.
Потом он вновь позвонил Адди, разделывавшему птицу на кухне на пару с кухаркой, которой давно уже строил куры, и приказал принести чернильницу и перо. Он быстро написал краткое послание, запечатал и шепнул Волконскому:
- Ты передашь это с первым курьером, который поедет в Париж.
- Они пошлют нашего человека, - заверил его князь.
- В смысле, нашего? - нахмурился Ливен.
- Того, кто в курсе разведки. И хорошего знакомого Левенштерна.
- У того полкордегардии хороших знакомых. Имя?
- Александр Чернышев, - сообщил Волконский таким тоном, словно говорил о ком-то очень известном Кристофу.
Граф пожал плечами.
- Это мне ни о чем не говорит. Что он?
- Флигель-адъютант, состоит при Уварове, - упомянул Волконский.
- Такой же дурак, наверное, - усмехнулся Ливен. - Все напутает, встретит графиню и влюбится в  нее по уши. Знаем мы таких.
- У меня нет выбора. Государь выбрал Чернышева - значит, выбрал. Приходится подчиниться.
- Да уж, приходится... - Ливен вздохнул. - Но раз уж так, - он протянул запечатанный конверт Волконскому. - То не сообщай, о чем это. Я не подписался, Левенштерн мою руку знает.
Князь кивнул и спрятал письмо.
Он пробыл в Мерцендорфе до следующего утра, и с хозяином они долго пили, ели, разговаривали, потом пошли попариться в баню, растопленную слугами. Влажный пар окутывал их обнаженные тела.
- А баня у тебя приличная, я уж боялся туда идти, - усмехнулся Пьер.
- Почему?
- Дома у тебя, если честно, бардак и запустение.
- Это не мой дом, - Кристоф снял сорочку через голову, уселся на полку, скрестив свои длинные ноги. Сквозь пар князь разглядел многочисленные шрамы на его теле. Ливен поймал его взгляд.
- Я легко отделался. Вот брат мой Фрицхен скончался. Шестнадцать штыковых и сабельных ран, - сказал он жестко. - Все это - Мерцендорф и прилегающие к ней земли - принадлежало ему. Я тут очень давно не был...
- Я не совсем о том, - князь чувствовал, что голова у него начала кружиться от выпивки и от влажного жара. - С тобой не вяжется, Христофор...
- Что не вяжется?
- Скромность и простота, - признался Волконский. - Нищета, я бы сказал.
- А у нас, в богоспасаемой Ливонии, все так.  В обычае. У вас, русских, лучше. Знаешь же пословицу, вашу, кстати: "У латыша - только х-й и душа". Ваши крепостные по сравнению с нашими процветают.
- Что вы ничего не измените?
- А что мы изменим? - пожал костлявыми плечами граф. - У нас денег ненамного больше. Вот вы, русские, жалуетесь на наше засилье. А куда нам деваться? Если жить землей и нигде не служить, мы с голоду ноги протянем.
- Только не ты, - скептично произнес Волконский.
- Бог мой... - усмехнулся Ливен. - Я из такой же грязи, как и все. Поспрашивай мою матушку - мы в лаптях ходили, потому что на сапоги денег не было. А дома и вовсе босиком. Мясо видели только на Рождество и Мартинов день. Так что мне такое привычно. Даже предпочтительно. В гробу я видал всю эту роскошь.
Князь заметил у него на груди, на цепочке вместе с нательным крестом подарок королевы Луизы.
- Это что? - довольно бесцеремонно поинтересовался он. - Дар прекрасной дамы?
- Вроде того, - мечтательно проговорил Кристоф.
Они заговорили о прекрасных дамах. Потом - о Сперанском, недавно пришедшем к власти.
- Сейчас пошла мода на очень умных, - сказал Волконский. - Поэтому я сомневаюсь, что мы, два дурака, у власти удержимся.
- Государю быстро надоедает ум в подданных, - усмехнулся Ливен. - Так что попович у власти ненадолго. А об Аракчееве, боюсь, мы еще услышим. Всплывет...
- Дерьмо всегда всплывает, - проговорил Волконский. Потом, сполоснув лицо в ушате с холодной водой, добавил:
- Я думаю, что все эти флигель-адъютантики, которые нынче в Париже прохлаждаются, сделают себе карьеру. Отличную. Держу кулаки за Левенштерна.
Кристоф хотел добавить, что эта "карьера" может выйти боком, но не захотел вываливать перед другом всю подноготную и рассуждать о прошлом, когда его самого послали по особым поручениям в Лондон и благодаря этой миссии он и пришел во власть.
- Я тоже, - добавил он. - Жанно исстрадался.
- Она ему тоже враг, - сказал Волконский. - Хоть и косвенный.
"Иногда, если ткнуть пальцем в небо, то попадешь туда, куда целишься. Что-то сегодня ты больно часто попадаешь в самое яблочко, князь", - хотел сказать ему Ливен, но промолчал. Добавил только:
- Что-то я напарился, если я долго здесь сижу, у меня кровь носом после этого обычно идет, не остановишь.
- Всего-то полчаса сидим, - пожал плечами Волконский. - Недаром говорят: что русскому хорошо, то немцу смерть.
- Именно, - многозначительно сказал Ливен и направился в предбанник - одеваться. "Кроме тех случаев, когда сей немец - Смерть и есть", - добавил он вполголоса, разумея себя. Князь Петр его не расслышал.

IV
Париж, апрель 1809 г.

Аркан IX. Отшельник

Сквозь неплотно прикрытые ставни било яркое весеннее солнце. Утро было в самом разгаре, клонилось к полудню. Жанно фон Левенштерн, гвардейский полковник в отставке и вольнослушатель Ecole Medicale, проснулся, разлепил опухшие веки, пробормотал: "Черт", протянул на ощупь руку. Подушка была еще теплая.
- Бланш? - слабым голосом позвал он. - Ты где?
Легкие женские шаги отдались в его больной голове подобно грому.
- Милая, нельзя ли потише? - прошептал он, увидев перед собой свою веселую любовницу с кофейником. Бланш присела на край кровати и проговорила:
- Бедненький. Но ничего, я тебя спасу.
Поставив поднос с кофейником на столик, девушка налила полную чашку ароматного напитка и протянула присевшему в постели Левенштерну.
- Жить можно, - вздохнул он, глотнув кофе. - А что ты так рано встала?
- Кто-то колотил в дверь с самого утра. Твой человек сказал, что это был Поль, - произнесла Бланш, скрестив свои точеные ножки и со значением глядя на Жанно. Тот даже не посмотрел в ее сторону - эту гризетку он уже содержал четыре месяца, начала надоедать, да еще всячески намекала на то, что "хочет стать русской княгиней и поехать в Петербург". Упоминание имени одного его хорошего знакомого и соотечественника привело Левенштерна в состояние полной ажитации. Он вскочил с кровати, невольно задев чашку с недопитым кофе рукой, отчего она полетела на пол, начал одеваться, глянул на часы, показывавшие одиннадцатый час, выругался, ничуть не стесняясь присутствия Бланш, которая сказала ему, потягиваясь на постели:
- Да ладно, наверное, он где-то проигрался и побежал к тебе занимать деньги.
- Не похоже на него, - задумчиво проговорил Жанно. - Наверное...
- Что "наверное"? - Бланш задорно посмотрела на своего возлюбленного.
- Забудь... Эй, Якко! - позвал он своего камердинера-эстляндца.
Тот показался в дверях, бросил вороватый взгляд на полуголую "полюбовницу" своего барина. Та завизжала и спряталась под одеяло.
- Герр Пауль приходил? - спросил Жанно, заслоняя слуге проход.
Тот сказал:
- А как же, герр Йохан, приходил. И письма передал.
- Письма? - нахмурился Жанно.
- Вот-с.
- Ступай, - кратко приказал камердинеру Левенштерн и захлопнул за ним в дверь.
- Жанно, милый, удали от себя этого хама, - послышался голос Бланш, но барон ничего не отвечал, начав распечатывать конверты и проглядывать глазами послание.
Через некоторое время он воскликнул:
- Не много ли Кристоф просит!
- Кто такой Кристоф? - откликнулась Бланш. - Он хочет денег? Пошли его...
- Куда ему еще денег, и так куры не клюют, - усмехнулся Жанно, начав повязывать галстук перед зеркалом. - Мог бы поделиться. Нет, он хочет невозможного...
- Луну с неба? Подари ее еще лучше мне, а? - девушка подошла к нему, обняла за плечи, поцеловала в жесткую щеку.
- Все, что угодно, любимая, достану для тебя, - улыбнулся Жанно одними губами - темно-серые глаза его сохраняли озабоченное выражение.
- Даже титул княгини?
- Я не князь, - вздохнул Левенштерн. - И никогда им не был.
- Мне говорили, что все русские - князья и очень богаты, - притворно надула губки девушка, отойдя от него и натягивая на себя юбку.
- Я исключение. Не князь, не богат и даже не русский, - сказал раздраженно Жанно. - "Установить наблюдение..." Я что, ему, начальник жандармерии? "Наймите агентов", видите ли!  На какие средства я их найму? Самому, что ли, стоять там на часах? Да мне жить, вообще-то, хочется!
- За кем надо наблюдать? - внезапно спросила Бланш.
Жанно резко повернулся. Пристально посмотрел на нее. Усмехнулся краем рта, отчего на щеке образовалась едва заметная ямка. Он был хорош собой, и эта девушка была с ним не только из-за денег, которых видела, к слову, не так часто - Левенштерн был совсем не богат, каждая копейка в его хозяйстве была на счету. Когда он смотрел на нее холодным, отстраненным взглядом, Бланш, вопреки самой себе, начинала любить его еще больше.
- Слушай. Не хочешь наняться горничной к одной русской госпоже? - спросил Жанно.
Его любовница фыркнула, обдав его презрительным взглядом.
- Вот вся благодарность за мою любовь! - сказала она. - Гонишь меня в прислуги, да? Превосходно!
Она даже всхлипнула пару раз для проформы.
Левенштерн покраснел.
- Это нужно для дела, - проговорил он.
- Сам разбирайся со своими делами, а я ухожу, - и Бланш решительным шагом направилась к двери.
Жанно задержал ее, схватив за руку.
- Умоляю, - прошептал он, придав своему правильному лицу трогательное выражение. - От этого зависит моя жизнь.
Девушка усмехнулась.
- Что ты имеешь в виду?
Левенштерн отвел глаза. Он подумал: "И не только моя жизнь. Но если проклятую ведьму не остановить, она найдет случай добраться до Дотти...".
- Это дела Поля? - Бланш схватила его лицо руками и повернула к себе. - Не молчи, скажи, да или нет?
Жанно кивнул.
- Почему ты должен все время идти у него на поводу? То, что ты из России, вовсе не значит, что ты обязан на них работать.
"Я под всем подписался еще тогда, два года тому назад, в малахитовом кабинете государя императора и ничего не могу с этим поделать", - угрюмо подумал он. - "Но тут дело в другом".
- Что тебе за это будет? Награды, почести, богатства? - продолжала француженка. - Но ты же в отставке!
"Не в отставке", - так и хотелось ему добавить.
- Понимаешь, я слишком много знаю, - прошептал он. - И Поль - мой личный друг. Если я его предам, он погибнет.
- Поэтому ты обрекаешь на погибель меня? - прищурила свои бархатистые глаза девушка.
- Клянусь, - он крепко обнял ее. - Мы сделаем все возможное, чтобы ты выжила. Если что-то пойдет не так, я обеспечу тебе прикрытие, ты сможешь уехать в Россию, мы поженимся...
Жанно уже не знал, что говорил и зачем. Подставлять одну ради спасения той, которую истинно любит - и которая никогда не может быть его - вот бред! "Но Кристоф, какой же он все-таки подлец! Пользоваться моей любовью к его жене, чтобы свести счеты с врагом!" - пришло ему на ум.
- Если это так, любимый, то я согласна, - прошептала Бланш. - Скажи, кто эта русская госпожа?
- Она не вполне русская, а полька, - сказал Левенштерн, давя в себе сантименты. - Может называть себя или княжной Войцеховской, или графиней Батовской...
- Боже мой, да я в жизнь не запомню эти имена! - улыбнулась его возлюбленная. - Лучше давай адрес.
- Рю де Сент-Оноре, 14. Но имя запомни - Батовская, не так уж сложно. Скажи, что хочешь подзаработать.
- А если меня прогонят?
- Не беда, - быстро проговорил Левенштерн. - Главное узнать - здесь она или еще нет. А потом я поручу все дело Полю.
- Ну, это легко, - усмехнулась Бланш. - Пойду на разведку.
- Главное, даже если спросят, где живешь, не называй моего адреса, - предупредил ее Жанно, накидывая ей на плечи недавно подаренную им же шаль.
- Скажу, что приехала из Нанта, - девушка покрасовалась перед зеркалом, завязывая чепец. - Что, впрочем, недалеко от истины.
Левенштерн поцеловал ее и шепнул: "С Богом, милая!"
После ее ухода он сел в кресло, поглядел на разобранную постель и сказал про себя: "Вот я сволочь!" Но сокрушался барон недолго. Он открыл второй конверт. Там знакомым почерком того самого "Поля",то есть, барона Павла фон Крюденера, одного из секретарей Российского посольства, было написано: "Наш прославленный Танцовщик прибыл в столицу. Есть, что передать от госпожи Аннет". "Ничего себе", - подумал Левенштерн, сразу угадав, о ком на самом деле идет речь, - "Неужели меня отзывают?" Потом вспомнил о письме от графа Ливена. Как одно связано с другим? Разве вместо него теперь - графиня Батовская? Догадки эти вызвали в Жанно странное чувство - с одной стороны, некую досаду - за два года пребывания они с Полем Крюденером и Карлом Нессельроде добились только одного - установили контакты с австрийским посланником. Связь с Меттернихом сначала казалась полезной и они, помнится, даже отмечали столь крупный "улов" довольно бурно. Но одного не учли - посол Австрии и сам был бестией крайне хитрой. Да, он создал свой штат информаторов, удачно противостоящий филерам; он влюбил в себя сестру Бонапарта, Каролину Мюрат, которая прилежно поставляла ему ценные сведения; он сумел запудрить мозги императору французов, считавшему его "ничтожеством". Но с русскими Меттерних тоже сотрудничать не спешил. Карл Нессельроде, первый секретарь посольства России, даже стал его личным другом и поверенным в некоторых деликатных делах, но его обычно впускали лишь в гостиную, держа подальше от кабинета посланника. Левенштерн даже подозревал, что Нессельроде могли перевербовать, но пока не делился своими соображениями ни с кем. Словом, так успешно выловленная в бурной дипломатической реке "крупная рыба" оказалась весьма скользкой и живучей, все норовила выпрыгнуть из рук. Ясно, что об их неудачах прознали в Петербурге. Очевидно, Жанно не смог до конца выполнить роль, на которую его назначил император, и, разочарованный в нем, заменял его прекрасной дамой. Такие мысли возбудили в Левенштерне обиду - его никогда не снабжали четкими инструкциями, дав ему полную свободу действий. А теперь оказалось, что он все сделал неверно - хотя никто не сказал, как же нужно поступать. "Может, меня никуда и не отправляют", - сказал Жанно себе. - "Надо узнать, что там происходит на самом деле. Дождусь Бланш. А с Танцовщиком мы и сами поговорим".
В дверь опять постучали. Якко сообщил:
- А вот и герр Пауль пожаловали. Как раз к завтраку.
Жанно вышел в импровизированную гостиную и встретился с приятелем - молодым, очень белокурым человеком с хитрым, уклончивым выражением бледного лица. Павел Крюденер был одним из его хороших знакомых, родственником графа Ливена, сыном известной литераторши и предсказательницы госпожи Юлии фон Крюденер и представителем остзейского клана Фитингофов. В России он не бывал ни разу, вырос в Пруссии и Дании, служил в Баварии и Париже.
Жанно довольно сухо поприветствовал его. После того, как слуга принес им яичницу, булки и чай, он заговорил:
- Зачем приехал наш Танцор?
- Как всегда, с длинным письмом от Аннеты, - Крюденер даже в приватной беседе предпочитал изъясняться кодовыми именами, которые они присвоили различным мелким и крупным политическим фигурам. Правда, называть самодержца женским именем ему было как-то неловко. А Чернышев, ловкий кавалергард, любимец женщин, тот, которому он всегда втайне завидовал, даже имени не был достоин - "Танцор" и "Танцор". Карл Нессельроде, придумывавший шифры, был прав, присвоив сему русскому не имя собственное, а просто название. Поль проходил как "господин оценщик", а Левенштерна, конечно же, звали "доктором Робеном". Последнее кодовое наименование показалось Крюденеру слишком красноречивым, но его утешало то, что Карл менял шифры раз в месяц. Хотя последний черед он пропустил...
- К Николаю Петровичу? - уточнил Левенштерн, использовав кодовое имя для Наполеона. - Или к Анне Ивановне лично?
- Нет, к вам, господин доктор, - подыграл ему Крюденер с тонкой улыбкой.
- Очевидно, считает, что я плохо справляюсь с лечением Николая Петровича от его почечуя, - невесело рассмеялся Левенштерн. - И что меня надо отстранить. И нанять вместо меня одну милую сиделку...
- Не думаю. Кстати, где твоя Бланш?
- Пошла по модным лавкам, - Жанно склонился над тарелкой, разрезая свою яичницу.
- Неужели у тебя появились деньги? - усмехнулся Поль.
- Аттракцион невиданной щедрости с моей стороны. А вообще, она сама попросилась. Кажется, она тебя не слишком любит.
- С чего бы это? - пожал плечами Крюденер, размешав сахар в чашке с кофе - он всегда начинал с напитка. - Хотя мне тоже не нравится, что ты с ней близок. Не думал ли ты, что ее могли подослать к тебе жандармы?
- За четыре месяца у нее было много шансов выдать меня властям, - сказал Левенштерн. - И что-то она ими до сих пор не воспользовалась.
- Это потому что ты похвально осторожен. Она ждет, пока ты промахнешься, - сказал Поль совершенно спокойным тоном.
- Похоже, я уже промахнулся, - Жанно вытер руки и рот салфеткой и пристально посмотрел на своего собеседника. - Если графиня Батовская появится здесь, то только для компроментации нас всех.
Крюденер знал всю подноготную вражды Левенштерна с этой дамой, поэтому тому не требовалось ничего объяснять лишний раз.
- Я послал Бланш туда, где она может появиться. Надеюсь, слухи - просто слухи, - добавил Жанно. - Но что-то мне не нравится это.
- Поезжай вечером к Танцору, он все расскажет, - сказал Крюденер.
 - Scheisse! - воскликнул он, услышав резкий звон разбиваемого стекла, и быстро присел, прячась от осколков. На стол приземлился тяжелый булыжник
- Что за х...!  - Левенштерну осколки впились в ладонь, которой он инстинктивно заслонил лицо. - Революция, что ли? Бонапартишку свергли?
- Не должно, - Поль медленно выбрался из своего убежища. - Смотри, к камню что-то привязано.
Жанно, наскоро перебинтовав руку салфеткой, увидел, что к булыжнику была прикреплена свернутая в четверть бумажка. Он осторожно поддел ее ножом, развернул.
- Что за дурь, а? - проворчал он. - Граф решительно предпочитает хулиганство. А люди сидят, едят. Надо ему что-нибудь тоже кинуть. В окно спальни. Когда он наслаждается мадам Жюно. 
- Что там?
- Шифр.
Левенштерн поморщился, силясь прочесть буквы и цифры, написанные очень мелким почерком. "64IIIПРЗЧ9900. !_" Он знал, что все это означает. Сам же и придумывал на пару с Меттернихом. Тот внес свои дополнения, вроде восклицательных знаков. Послание в переводе на обычный язык гласило: "Нам нужно с вами поговорить. Срочно".
- У него всегда все срочно, - проворчал Левенштерн.
- Сегодня Франция объявила войну с Австрией, - сказал как бы между прочим его приятель, холодно созерцавший всю картину.
- Что?! - кусочки головоломки сложились в голове у Жанно воедино. Война с Австрией... Меттерниха отзывают, естественно... Об этой войне не могло быть заранее не известно в Петербурге, человек по прозвищу "Танцор" свое дело знал, да и они не лыком шиты... Его миссия завершена, все пропало. Дальше - идти в отставку и сидеть на мызе, покуда не помрешь. Так же поступают с не справившимися? Нет, право слово, лучше бы убили...
- Да ты не волнуйся, - сказал ему Крюденер, подойдя к отчаившемуся барону и положив руку ему на плечо. - Для нас это ничего не значит. Проблемы Меттерниха.
- Я не пойду, - решительно произнес Левенштерн, оглядывая разбитое стекло и не поворачиваясь к приятелю. - Не знаю, какой яд выберут они на этот раз. Ему прекрасно известно, какие противоядия у меня имеются.
- Что ты несешь? - грубовато произнес барон Крюденер. - Россия сохраняет нейтралитет, все, как и рассчитано. А травить тебя ему незачем.
- Ладно, так и быть.
Левенштерн подошел к окну, взглянул вниз. Увидел оборванного мальчишку, встретился с ним взглядом, кивнул. Потом, подойдя к столу и найдя перо с чернилами, написал на обратной стороне бумаги:
"РО78IV. _" Потом привязал его ниткой к камню и отправил обратно, крикнув для проформы:
- Каналья! Да ты...! Да я тебя!
Посланец быстро унесся из двора, схватив камень.
- Весь аппетит отбил, - сказал, ничуть не церемонясь, Левенштерн, вытирая пот со лба перевязанной рукой.
- Он в панике, - проговорил Поль, глядя перед собой.
- В панике? Черта с два! - воскликнул барон. - Он этого и хотел, стравливал Австрию с Францией все время.
- Нет же, - его приятель посмотрел на него, как на сумасшедшего. - Как можно? И зачем?
- Зачем? О, тому может быть очень много причин. А все идет к его выгоде, - сказал Жанно. - К его личной славе. Одноко не учел одного. Меттерних считает, что вся Франция нынче по уши увязла в Испании. Бонапарт всеми силами это доказывает - помнишь, Танцор в последний раз говорил?
- Но у них действительно дела там неважны, - с сомнением в голосе произнес Поль. - Зачем открывать войну на два фронта?
- Я не думаю, что у них все так уж плохо в Испании, иначе они бы первыми не начинали, - Жанно встал, начал расхаживать по комнате. - К тому же, у них, с учетом полячишек, есть теперь много ресурсов воевать где угодно. Австрию они вынесут за несколько месяцев. Англичане испугаются и выведут свой контингент из Испании.
- А какую славу получит при этом граф? - нахмурился Крюденер. - Ведь, получается, он не справился со своей миссией.
- Спасителя отечества, вот какую, - усмехнулся Жанно. - Докажет на пальцах в его излюбленной манере, что угрозу предотвратить было невозможно, а потом придумает какой-нибудь ловкий ход, чтобы компенсировать свои промахи и унижения, которые испытают при этом австрийцы. Как-то так.
Крюденер захотел ответить что-то, но не успел, ибо в гостиную вбежала Бланш и сходу выпалила:
- Ее там нет, уехала, оставила двух экономок, ну, одна моя знакомая, мама с ней дружила еще в Нанте, тетя Мадлен, так она сказала, что мадам графиня отменила распоряжения, в Париж не приезжает, вместо этого в Вене будет...
Потом осеклась, посмотрела на Поля.
- Спасибо, милая моя, - отвечал Жанно. - А Поль все знает, не беспокойся.
- Что здесь было? - спросила девушка испуганно, а потом завизжала, увидев кровь.
- Боже мой, тебя хотели убить!
- Да ерунда, кто-то камнем пульнул, - отмахнулся он. - Значит, она в Вене...
Бланш обняла его. Крюденер тяжко вздохнул.
- Поеду я от вас, у меня еще дела есть, - сказал он. - Заезжай вечером к Танцору.
Он со значением посмотрел на Жанно, прежде чем поклониться Бланш и уйти.
...Жанно подъехал к Hotel de la Paix, где обычно проходили его условные встречи с графом Меттернихом, в седьмом часу вечера, одетый соответствующе столь хорошему заведению.
- Вас ожидают, - прошептал ему знакомый мэтр-д'отель. Его провели к дальнему столику, за которым, вместо Меттерниха, сидела высокая статная дама в темном платье, под мантильей, закрывавшей ее лицо.
- Лора? - Левенштерн поклонился ей, и она откинула вуаль. - А где?...
- Ни слова больше, - перебила его женщина по-немецки. - Ты, конечно, знаешь, что произошло сегодня? Так вот, об этом стало известно здесь еще третьего дня, и Клеменс нынче на пути в Вену. Я задержалась, чтобы распорядиться отъездом и увидеть тебя.
- По какому же поводу, прекрасная Лора? - Жанно был с ней на "ты", потому что какое-то время пробыл у нее в любовниках, о чем прекрасно знал ее супруг, всячески сводивший их. - Но записка?... Похоже, писал все-таки твой муж. Его почерк.
- О, ты не знаешь, я прекрасно могу подделывать руку любого, - улыбнулась графиня. Она не была красавицей, но присутствовало в ней некое теплое обаяние. Она не испытывала никаких иллюзий по части чувств Левенштерна к себе и вступила в эту связь, потому что того требовало дело ее супруга. Но своему любовнику симпатизировала весьма.
- А шифр? - Жанно внезапно побледнел, пытаясь вспомнить, что и когда он сообщал Элеоноре. У него была дурная привычка - много разговаривать со женщинами, с которыми он делил постель. Возможно, где-то подглядела...
- О, не беспокойся, я уничтожила все коды после того, как написала эту записку. Надеюсь, я не испугала тебя или твою птичку Бланш? - усмехнулась дама. В ее черных глазах отражалось пламя горевшей на столике свечи, золотые серьги оттеняли легкую смуглость ее кожи, не слишком здоровый румянец проступал на впалых щеках... Барону показалось, что ее чуть лихорадит. Внезапная нежность подступила к горлу. Неуместная нежность - Элеонора любила своего мужа и служила ему, а барон был предан России и своей прекрасной даме по имени Доротея фон Ливен. С графиней у него никогда бы ничего не вышло.
- Скажу откровенно, позавтракать твой посланец нам помешал, - улыбнулся Жанно. Элеонора печально посмотрела на него.
- Так я прикажу подать ужин, - дама махнула рукой, обтянутой узкой шелковой перчаткой.
Официанты принесли им жаркое, вино многолетней выдержки, закуски. Они молча чокнулись хрустальными бокалами, и графиня продолжила:
- Я позвала тебя не просто попрощаться. Мне нужно узнать все относительно графини Марии Батовской. Которая должна появиться в Париже на днях.
Левенштерн поднял глаза на Элеонору, чуть не выронив из рук столовые приборы.
- Это имя что-то тебе говорит? - прищурила она свои блестящие глаза. - Вижу, очень многое. Мне, скажем, оно кажется очередным мало значимым польским именем. Хорошо, хоть выговорить его можно. Кто она такая? Почему вы ее все так боитесь?
Жанно сделал еще один глоток терпкого бордо.
- Кто она? Когда-то ее звали Анжеликой Войцеховской, - сказал он после многозначительной паузы. - После замужества она сменила имя. Это дьявол в женском обличии, Лора.
- Любопытно. Клеменса тоже все зовут дьяволом, но почему-то упоминание имени этой польки приводит его в состояние крайнего бешенства, - проговорила графиня. - Что именно она сделала?
- Я, честно говоря, не могу даже предположить, что плохого она сделала лично твоему мужу, но крови в России она многим попортила, вот что.
Он опять остановился, не обращая внимания на выжидательный взгляд своей визави. Рассказывать все деяния Анжелики - значит, выдавать дворцовые тайны представительнице хоть и не вражеской, но не слишком дружеской державы. Кто знает, как распорядятся ими Элеонора и ее хитроумный муж?
- Кажется, она польская патриотка или что-то вроде этого? - спросила графиня вполголоса.
Жанно кивнул и продолжал:
- Возможно, вы знаете князя Чарторыйского, бывшего канцлера России? Она его племянница. И не только.
- Как понять "не только"?
- Скажу так, - улыбнулся он, возвращаясь к недоеденному жаркому. - С ним нашу графиню связывают такие же отношения, как и его, - он указал рукой вверх. - с королевой Нидерландов.
- Бог мой, - вздохнула Элеонора.
- Так вот, графиня Мария Батовская всегда действовала в пользу своего дяди. К тому же, она довольно хорошо разбирается в ядах. Мой друг погиб из-за нее.
"Не только из-за нее", - Жанно вспомнил об Охотникове, которому нанесли удар кинжалом в спину из-за того, что тот влюбился в государыню Елизавету Алексеевну. Анжелика сделала так, чтобы рана оказалась смертельной.
- И не только он, - продолжил Левенштерн.
- Так она будет в Париже? - спросила Элеонора недоуменно. Она так и не поняла, почему Клеменс должен бояться эту незнакомую даму, что бы она ни совершила. Подумаешь, отравительница! Нет, тому должны быть другие причины.
- По моим сведениям, вряд ли, - прошептал Левенштерн. - Но она едет в Вену.
- Час от часу не легче, - Элеонора побледнела, а румянец на ее лице стал ярче. - Наверняка она личный враг Клеменса. Та, о которой я еще не знаю, - она улыбнулась горько, обернув свое горящее лицо к Жанно.
Барон пожал плечами, а потом продолжил ужин. Но графиня больше не притронулась к блюду.
- Оставь это твоему мужу, Лора, - сказал, окончив свою трапезу, Левенштерн. - Мне кажется, он знает, как с ней справиться.
- Дай Бог.
Они допили вино. Пришло время прощаться. Встав из-за стола, Элеонора вновь накинула на себя мантилью. Жанно поклонился ей и прошептал: "Прости". Графиня ничего ему не ответила. Когда Левенштерн проводил ее до экипажа, то она на миг подняла вуаль и улыбнулась ему обреченно. Он махнул своей бывшей любовнице рукой. Ничего здесь не поделаешь. И никто ни в чем не был виноват. Оба получили то, что нужно. Сожалениям здесь не место. Когда карета графини Меттерних скрылась из виду, Левенштерн поймал фиакр и приказал кучеру ехать в Сен-Жерменское предместье. По дороге, глядя, как мимо проносятся темные громады домов, он прислушался к своим ощущениям. Нет, вряд ли Лора подмешала в кушание или вино яд. На всякий случай Жанно вынул из кармана небольшой портсигар, открыл, нашел там капсулу с универсальным противоядием от быстродействующей отравы. Проглотил сразу две дозы. У него оставалось еще несколько штук. Дальше придется придумывать, где и как достать остальные... Противоядие в будущем ему обязательно понадобится. Даже больше, чем сейчас. "И не только мне", - подумал он мрачно. - "Лабораторию, что ли, открывать?" Через десять минут он прибыл на место. Решетчатые ворота знакомого ему особняка были распахнуты настежь, фонари и окна во втором этаже, который обычно занимал ротмистр Чернышев по своему приезду в Париж, были ярко освещены. При выходе из фиакра Левенштерн оглянулся. Прохожих было немного, и никто не возбудил его подозрение. Лишь показалось странным, что некий хорошо одетый господин, поджидавший кого-то у арки соседнего дома, нервно поглядывая на часы, поспешил скрыться при виде Левенштерна. "Филеры, ну конечно", - сказал он себе. К слежке барон уже привык и научился успешно уходить от нее. Научился уже узнавать в лицо тех, кого приставили к нему и Бланш. Но в этом случае следили не за ним, а за "блестящим русским", как прозвали Чернышева в свете. "Есть такая примета - если акулы следуют за кораблем, то вскоре на борту кто-нибудь помрет. Агенты Фуше - чем не акулы?", - мрачно подумал Левенштерн, направляясь к массивному каменному крыльцу особняка.

Младшие арканы - Рыцарь Мечей.

Народу в богато обставленном особняке собралось много, и Жанно пришлось пройти целую анфиладу комнат, убранных в арабском стиле, в которых ели, пили, играли в карты, обнимались десятки не знакомых ему людей. Некоторые из них хватали его за руки, приглашая присоединиться к развлечениям, но он не обращал на это внимания. Наконец, он нашел Чернышева полусидевшим-полулежавшим среди бархатных подушек в гостиной, обитой сиреневыми шелковыми обоями. Две юные и полуодетые девицы окружали его, а сам Александр  с явным наслаждением курил кальян. Появление Жанно не заставило его переменить позы.
- Как-то у тебя слишком весело, на мой пристрастный вкус, - сказал Левенштерн, присаживаясь на подушки. Одна из девиц, одетая лишь в полупрозрачные шаровары и красную муслиновую повязку, закрывающую ее грудь, немедленно подошла к нему, присела напротив него и со сладкой улыбкой на устах принялась расстегивать его сюртук. Жанно едва успел схватить ее за руку.
- Это кто? - спросил он, поморщившись.
- Воспитанницы пансиона мадам Роша, - соизволил ответить его приятель, обнимая за талию вторую девицу, темнокожую мулатку. - Обучены всем наукам.
Словно в подтверждение его слов девица в шароварах наклонилась к Левенштерну и прошептала жарко: "Хочешь настоящего наслаждения?", а потом провела языком по мочке его уха. Жанно резко отодвинулся от нее.
- Я вообще-то по делу пришел, а не в бордель! - воскликнул он. - Кажется, ты должен был мне что-то передать? И вообще, выгони эти шлюх...
- Они не понимают русского, - усмехнулся Чернышев. - Но, так и быть, ради тебя...
Он убрал от себя ореховые руки мулатки, уже проникнувшие ему под рубашку, и крикнул повелительным голосом:
- Идите отсюда, потом позову!
Девицы лениво встали и со смешком вышли из комнаты.
- Так вот ты куда спускаешь деньги, - сказал Левенштерн немного презрительным тоном, отирая свое ухо платком от липкой помады "пансионерки". - На шлюх и пьянство.
- Это часть моей миссии, как твоей - жить, как тихо, как мышь, в Латинском квартале и считать каждую копейку, - ничуть не смутившись, произнес Чернышев. - Что, завидно?
Левенштерн испытывал сложные чувства к этому своему приятелю. С одной стороны, он восхищался сашкиной ловкостью и беспринципностью; Чернышев считался "большим барином", такое впечатление он производил на всех, кто имел честь быть с ним знакомым, но для истинного "grand seigneur'а" не хватало в нем великодушия и чистоплотности. С другой стороны, он не мог не признать, что с Сашкой их роднили некий цинизм и рьяная амбициозность, которой Левенштерн после определенных трагических событий в собственной жизни предпочитал стыдиться, а Чернышев, напротив, выпячивал. И да, нынче приятель его зрел в корень: Жанно в самом деле ему завидовал, как может бедный остзейский барон, к тому же, считающийся бастардом, завидовать русскому вельможе, хоть и не Рюриковичу, но из богачей, которому всю дорогу сопутствовали Фортуна и милость власть предержащих.
- Когда тебя придут резать люди Фуше, вряд ли мне будет завидно, - отвечал Левенштерн. - Я тут видел одного. Живи поскромнее, проживешь подольше.
- С чего ради мне жить подольше? - Сашка пребывал в веселом и благодушном настроении после успешной аудиенции у Бонапарта, поэтому пикироваться со своим приятелем не считал нужным. - А от людей Фуше у меня есть хорошая отмашка, - он вынул из-за пазухи бумагу, исписанную жестким, вдавленным в бумагу почерком, очень знакомым Левенштерну.
- Я ныне у самого в фаворе, - продолжал он с улыбкой.
- Но ты курьер, от тебя не ждут такого, - возразил Жанно.
- Потерпи, и я приеду сюда на постоянную должность. Государь сказал, что собирается послать меня военным атташе, - отвечал Чернышев.
Он встал, подошел к зеркалу, отвернувшись от приятеля, придирчиво осмотрел себя, пригладил пятерней свои непослушные темные волосы и поправил воротник рубашки, а потом набросил на плечи жилет.
- А меня, что, устранят? - отчаянно спросил его Левенштерн.
Сашка повернулся к нему и улыбнулся широко и обаятельно.
- Зачем? Измени свой образ жизни - останешься здесь, - проговорил он, положив руку на худое плечо Жанно.
- Это рекомендация или приказ? - спросил он прямо.
- И то, и другое.
- Что мне для этого предполагается сделать? Жить, как ты? - Жанно в упор поглядел приятелю в его желтовато-зеленые и раскосые, как у рыси, глаза.
- Почти что, - Чернышев отошел от него, взял со столика, уставленного всевозможными флаконами, щетками и притираниями, пилочку и стал обрабатывать ею ногти. - Ты у нас, кажется, хорошо играешь в штосс и баккару?
- Ты путаешь меня с Вальдемаром, - упомянул Левенштерн имя своего двоюродного брата, весьма везучего в картах.
- Нет, не путаю, - поднял на него глаза приятель. - Ты не такой неудачник, как он.
- Ты полегче... - угрожающе произнес Жанно. - Так что мне надо делать? Проигрывать все свое состояние в казино?
- Съедь из своей конуры, найми бельэтаж в приличном квартале и устрой игорный дом, - сказал Чернышев. - Так мне приказал передать государь. Распоряжение устное, подтверждений у меня, увы, нет, - добавил он, зная, что Левенштерн попросит его предъявить личное письмо Александра.
- Мне кажется, ты сам придумал его только что, - усмехнулся Жанно. - Ты знаешь, что на меня тогда ополчатся все филеры Парижа?
- Не ополчатся, - уверенно сказал Чернышев.
Жанно пожал плечами.
- Государю, увы, не известны местные реалии. В Петербурге можно устроить хоть бордель в самом Зимнем дворце, дай только на лапу Балашову. Здесь, во-первых, они требуют куда большей суммы, во-вторых, Фуше рассадил повсюду неподкупных...
- Ты ничего не знаешь, Ваня. Есть кое-какие подвязки, - перешел Чернышев на русский, а потом, подойдя вплотную к нему, шепнул на ухо:
- Фуше мы уже купили.
- Да, как же? - нахмурился Жанно.
- Спасибо тебе, - хитро проговорил Чернышев. - Ты сумел узнать, сколько денег ему приплачивают австрийцы, мы назначили ему ставку побольше.
- Так что мы можем творить, что хотим?
- Пока он при власти - да, именно так.
Левенштерн улыбнулся.
- За это полагается выпить.
Чернышев крикнул:
- Жозе, давай, неси все, что горит!
Потом он обратился к Левенштерну:
- Так ты согласен? Деньги тебе будут передавать лично. Каждый месяц.
Жанно кивнул.
Вскоре две грации, которых уже видел Левенштерн, внесли подносы с водкой, шампанским, портвейном и прочими хмельными напитками. Поставив их на пол, девицы начали приставать к приятелям, но Чернышев вновь повелительным тоном прогнал их прочь.
- И да. Не все так радужно, - добавил он. - Увы и ах. Эта сволочь де-Витт здесь опять. Даже кланяется мне. И теперь его нельзя убить.
Левенштерн нахмурился. Жан де-Витт был личным его врагом, так же, как Мария Батовская. Более того, несколько лет назад вся кордегардия поклялась вызвать на дуэль де-Витта, так как он перешел на службу Бонапарту, будучи русским гвардейским офицером, и это считалось предательством.
- Ты не больно-то и хотел, - напомнил Жанно своему другу.
- С одной стороны, он вообще-то пшек, так что куда ему еще деваться, - пожал плечами Чернышев, вновь усаживаясь на подушки, разбросанные по полу. - С другой стороны, рыба ищет где глубже, человек - где лучше, понять его можно.
Левенштерн возмутился, но Саша жестом остановил его:
- Найдется, кому еще его продырявить. Потом, у меня складывается такое ощущение, что он здесь тоже не просто так.
- Зачем же?
- Компроментировать тебя, меня и всех остальных, - сказал Чернышев. - Возможно, когда я приеду сюда надолго, его уберут. Следи за ним. Играть он, насколько помню, любит, так что принимай его с распростертыми объятьями. И да, совет - если нужны девочки развлекать гостей, у мадам Роша цены весьма божеские. А выбор - сам видел, какой?
- Даже мулатки, надо же, - усмехнулся Жанно.
- Китаянки тоже имеются, правда, тебе придется долго экономить на еде, чтобы купить часик с такой, - сказал Чернышев. - Я как-то пробовал - деньги на ветер. Для французов - может, и экзотика, а у нас возьми любую калмычку...
Левенштерн предложил:
- А не позвать ли твоих нимф еще раз? А то что-то ты бесцеремонно с ними обошелся.
Он был не против поразвлечься таким образом.
- Пожалуйста. Угощаю, - усмехнулся Чернышев и громко позвал девиц. На этот раз их явилось пятеро, две из них прихватили гитары. Все вместе долго веселились, а потом сразу трое "граций" взяло в свой оборот Левенштерна, доставив ему острое удовольствие, какое он не мог получить ни с простушкой Бланш, ни с утонченной Элеонорой Меттерних. "Они стоят того...", - проговорил он про себя, тая от ласк темнокожей Жаннет, поглаживающей ему его усталую спину. "Все стоит того", - повторил он потом, засыпая в ее объятьях, сразу же после того, как достиг экстаза. Домой он в эту ночь не вернулся, пробыв до четырех утра у приятеля, который выезжал из Парижа ни свет, ни заря. Перед отъездом Саша передал ему кофр с ассигнациями и прошептал: "Не тяни резину, дело выгорит". "Удачи тебе и жду твоего возвращения", - отвечал ему Левенштерн, махнув на прощание. Он поймал фиакр до дома и уже с тревогой предвкушал, как его встретит довольно ревнивая Бланш. По дороге Жанно придумывал, как ему ответить на ее претензии.
Подъехав к доходному дому в Латинском квартале, где он снимал квартиру, Левенштерн вспомнил, что забыл ключ. Парадная была заперта, и он направился к черному входу. Поднимаясь по лестнице, Жанно поскользнулся о что-то скользкое и липкое, чуть было не покатившись кубарем вниз по ступеням. Выругавшись, он встал, и только тогда заметил, что вся лестница была в крови. Следы вели прямо к порогу его квартиры. Подозревая самое худшее, Левенштерн взбежал по ступеням, рискуя вновь свалиться и сломать себе шею, а потом долго звонил и  бил кулаком в свою дверь. Открывать ему не спешили, и он уже было думал ломать дверь, как, наконец, не услышал скрежет поворачивающегося в замке ключа и не увидел перепуганного Якко на пороге.
- Что за...?! - возмутился Жанно. - Что стряслось?
- Ох, герр Йохан, тут... - начал было слуга, как тут появилась Бланш, вся заплаканная, в окровавленном платье и с растрепанными волосами. Она выкрикнула, ничуть не церемонясь:
- Где тебя черти носят?! Тут Поль...
Она разревелась, Жанно отодвинул ее и скорым шагом прошел в гостиную.
На оттоманке, покрытой свежей простыней, лежал смертельно бледный Пауль Крюденер. Его рука беспомощно свешивалась с покрывала, дышал он часто и поверхностно, его рубаха спереди побурела от крови, вытекшей из раны. Левенштерн подбежал к нему, начал задирать рубашку. Поль застонал - ткань присохла к ране.
- Как тебя угораздило? Кто? - прошептал он, глядя в полуприкрытые веками голубые глаза приятеля, в которых отразилась невыносимая боль.
- Мы... Тут сказали, тебя убили... - говорил Поль в полубреду. - Я сюда... Встретили... Вот.
Он потерял сознание. Бланш забежала в комнату, заламывая руки и крича:
- Он умер, да?! Умер?
- Заткнись, - сказал сквозь зубы Лёвенштерн. - Неси корпию, теплую воду, я осмотрю его. Когда он пришел?
- За час до тебя, - сказала Бланш. - В него стреляли.
- Щипцы тогда прихвати... Эх, ты не знаешь, - говорил он скоро. - Сиди с ним, я скоро.
Он бросился к себе в комнату, нашел чемодан с хирургическими принадлежностями, закричал Якко, чтобы принес таз с теплой водой, лед и какие-нибудь тряпки.
...Поль в сознание не приходил - скорее всего, болевой шок, как определил Левенштерн. Пуля сидела довольно глубоко в левом боку, и, как показалось барону, пробила селезенку. Раненный очень быстро слабел. Медлить не приходилось. Поковырявшись в ране, Жанно нашел пулю и вынул ее щипцами. Потом постарался остановить кровотечение, приложив лед к животу Поля, пребывавшего в глубоком обмороке, перевязал его плотно. Хныканье Бланш его сильно бесило. "Хорошо, все-таки не селезенка...", - шептал Жанно, видя, что кровь еще течет из раны. - "Но антонов огонь вполне может случиться... Mein Gott".
Он просидел у его постели до полудня, меняя каждый час ему повязку. К счастью, рана постепенно переставала кровоточить. Бланш молча выполняла его распоряжения, не прекращая, однако, причитать. Поставив себе на смену Якко, он расспросил любовницу. Вот что выяснилось.
Бланш проснулась в пять утра от звонка в дверь, и, уверенная, что пришел запозднившийся Жанно, открыла, не спросясь. На пороге стоял Поль фон Крюденер, бледный, как смерть, и, не успев с ней поздороваться, рухнул через порог. С помощью Якко она принесла его на диван, он на краткое время очнулся и рассказал, что его встретили в четырех шагах от дома Левенштерна в подворотне, крикнули по-русски: "Сволочь чухонская!" и выстрелили.
- Черт, он же секретарь... Надо сообщить в посольство, но я не могу его просто так оставить, - прошептал Жанно. - Он же помрет здесь... Беги ты. Или нет, я пошлю Якко, его там знают.
Он быстро написал записку и, вызвав камердинера, который в качестве сиделки был совсем не пригоден, приказал тому бежать в посольство. "Без ответа не возвращайся", - наказал он ему.
Потом вернулся к Полю. Тот лежал, почти не дыша, иссиня-бледный, и тонкие черты его лица заострились еще больше. "Почему он, а не я?" - подумал Жанно. - "А, может быть, метили в меня? Мы с Полем одного роста и сложения, а в темноте цвет волос не виден. Но кто?..." Он вспомнил, что Чернышев говорил про де-Витта, и похолодел. Точно же. Если даже не сам Жан, так кто-нибудь из его клевретов. Врагов у него достаточно. "Хоть бы Поль очнулся, я бы его спросил", - сказал он про себя. Ему захотелось помолиться, но слова ускользали из памяти, "Боже, сделай так, чтобы он очнулся и выздоровел", - прошептал Жанно. - "Люди гибнут из-за меня. Те, кто не причем. Почему? Если бы мне знать ответ..." Затем он, закрыв глаза, вспомнил черный силуэт, скрывшийся в арке близ особняка, занимаемого Чернышевым... Кто-то должен был знать, куда поехал Левенштерн сегодня вечером; кто-то должен догадываться о переданном ему кофре. Филеры? Вряд ли, если их интересовали деньги. Бандиты, работавшие в связке с агентами полиции? Более вероятно. Смущало одно. "Чухонское отродье". Так, по словам раненного, переданным Бланш, назвали его убийцы. Так может сказать либо русский, либо поляк. Пока кандидатура де-Витта казалась наиболее вероятной. Но все могло оказаться сложнее, гораздо сложнее...
Из раздумий его вывел звук открывающейся входной двери. В комнату заглянул, сверкнув очками, другой его знакомец, приходившийся, к тому же, Крюденеру хорошим другом - первый секретарь посольства граф Карл фон Нессельроде, довольно щуплый и невысокий молодой человек. Взглянул на лежащего с закрытыми глазами раненного, охнул и попятился назад. Левенштерн горько усмехнулся.
- Кто его так? - тихо спросил Нессельроде.
Жанно пожал плечами. Делиться своими соображениями с "карликом" он не собирался.
- Это... хм, - заговорил граф уже погромче. - Он умрет?
Последнее слово, казалось, испугало его самого. Секретарь посольства позеленел так, что казалось, он едва сдерживает внезапно охвативший его от запаха крови и лекарств приступ тошноты.
- Не дождетесь, - прошептал Поль и добавил, едва шевеля синюшными губами:
- Кто-нибудь, дайте мне воды, ради Бога...
Жанно покачал головой:
- Нельзя тебе. Потерпи.
Он знал, что при таких ранениях питье или пища, принятые внутрь, обязательно приведут к антоновому огню. Впрочем, Левенштерн думал, что эта напасть Поля, увы, вряд ли минует.
- Я должен был... ее послушать, - продолжал Крюденер, глядя куда-то вдаль.
- Кого? - Нессельроде, наконец-то, нашел в себе силы приблизиться к другу.
- Мать...
- Она что, в Париже? - нахмурился граф.
Левенштерн счел, что приятель уже начинает заговариваться, взял его за руку, зажал вену на запястье: пульс учащенный, но не лихорадочный.
- Приснилась... Не надо было идти. Но за мной пришли. Сказали, от тебя. Что в тебя стреляли, - Поль посмотрел затуманенным от боли взором в глаза Левенштерну, поморщился от боли.
Нессельроде ошеломленно посмотрел на Жанно.
- Тогда она тоже снилась, - продолжал Поль отрешенно. - А я не послушался. Вот и...
Он вспоминал о том, что предпочел бы забыть. Левенштерн и Карл поняли это. Несколько лет назад в Мюнхене Крюденер стрелялся из-за какой-то никому неизвестной девицы с сыном посольского доктора и убил своего соперника. История стоила ему безупречной карьеры и чистой совести.
Тут Поль перевел глаза на Нессельроде, вымученно улыбнулся и проговорил тихо, но ясно:
- А-а, Карлхен... Почему ты не поменял код?
- Я... - начал Нессельроде, но Левенштерн оборвал его:
- Пусть лучше скажет, кто в него стрелял. Паульхен, ты его узнал?
Крюденер не стирал болезненной улыбки с лица.
- Это де-Витт? - невольно проговорил Жанно, только потом осознав, что этот вопрос не имеет смысла - Поль не знал, кто таков этот мерзавец, в глаза его ни разу не видел.
- Ты не менял код, - словно не слыша Левенштерна, продолжал раненный, обращаясь к Нессельроде. - И они пришли. За мной.
- Они?
- Австрийцы? - Жанно настороженно посмотрел на приятеля, лихорадочно пытаясь вспомнить всю последовательность событий вчерашнего дня. - А кто сказал "чухонское отродье"? То ж могли сделать только поляки?
- Думаешь, на этих поганых папистов не работают поляки? - слабо усмехнулся Крюденер.
- Но, позволь... - начал Нессельроде, но раненный прошептал: "Поганый Иуда... Дайте мне воды уже наконец", и потерял сознание. Левенштерн смочил платок в воде, вытер Полю пересохшие губы.
Нессельроде прошептал:
- Нет же, все не так, им невыгодно же...
- Выйдем поговорим, - Жанно положил платок на столик, встал и вывел графа за руку.
Когда они оказались за дверью, в коридоре, Карл проговорил тихо:
- Я не знаю, почему он обвиняет меня... Я клянусь, ничего не знаю.
Левенштерн отвернулся. Вспомнил Элеонору. Неужели это ее рук дело? Последнее поручение ее мужа... "Женщины меня губят", - подумал он. - "Те, что умнее меня".
- Это я Иуда, - проговорил он вслух. - Но ты, почему ты забыл сменить код?
Нессельроде пожал узкими плечами.
- Сейчас уже неважно, - сказал он. - Совсем неважно.
- Ты не сменил код, я наболтал лишнего Лоре... Чудесно, - усмехнулся Жанно. - А Поль умрет. Хотя должен был я.
- Этому делу никто не даст ход, - отчаянно отвечал Нессельроде. - Их уже нет в Париже. И даже если бы были, мы бы ничего не смогли.
- Да, увы. Но я был до конца уверен, что это происки Батовской и де-Витта. Поляков. Личная месть мне, сам знаешь, - вздохнул Левенштерн. - Моя персона крайне неудобна кое-кому. Правда, если верить моим источникам, Батовская нынче в Вене. И там...
- Она ничего не сможет, - оборвал приятеля Нессельроде. - Вообще ничего.
- Ты не знаешь ее.
- Зато я знаю Клеменса.
Левенштерн ядовито улыбнулся.
- Ах, он уже для тебя Клеменс?.. Неужели по тем причинам, по которым его жена для меня - просто Лора?
- Замолчи, - Нессельроде ненавидел, когда пересказывали подобные слухи, которых ходило про него в петербургском свете немало. Правда, под этими слухами имелись кое-какие основания. Женские прелести в самом деле оставляли его равнодушным. - Ты не понимаешь, кто он. И что он может.
- Неужели он демон? - Левенштерн равнодушно посмотрел на него.
- Кто бы ни был - но не человек, - проговорил его собеседник со всей долей серьезности. 
Прежде чем Жанно мог вслух усомниться в этом странном утверждении, в дверь опять кто-то с силой постучал. Якко побежал открывать.
- Так, где больной? - проговорил некий высокий худой человек, отодвигая слугу в сторону. За ним проследовало два ражих молодца в костюме полицейских.
- Извините, по какому праву... - Левенштерн встал им наперерез, но потом осекся, увидев, кто перед ним. - M-r  Лоррей? Ничего не понимаю.
- Понимать и не надо, - отчеканил вошедший, беря из рук одного из сопровождавших его полицейских увесистый докторский саквояж. - Проводите меня к больному. Как он?
- Состояние стабильное, - заговорил по-латыни Левенштерн, - Боюсь заражения.
- Правильно боитесь, - на ходу продолжал его преподаватель по хирургии. - В таком месте он его получит, я гарантирую это.
Жанно проводил медика в гостиную, начал рассказывать подробности ранения и извлечения пули, но m-r Лоррей оборвал его:
- Мне сейчас ваши дилетантские выкладки ни к чему. Оставьте меня наедине с ним.
Жанно тихонько вышел и сказал Нессельроде, созерцавшему сцену явления лучшего хирурга Парижа с некой растерянностью, то и дело косясь на дверь:
- Я уже ничего не понимаю. Кто его вызвал?
Граф только плечами пожал. И добавил тихонько:
- Вчера здесь был наш Танцор. И кое-что должен был тебе передать.
Левенштерн усмехнулся печально и отвечал:
- И кто-то узнал об этом. Вчера вечером меня "пасли", я хорошо заметил. И, если Поль помрет, не дай Бог, то я понятия не имею, как исполнить поручение, которое Сашка мне передал. Они не знают, что здесь на меня охотятся мои личные враги.
"Вернее, враги не мои личные, а кое-кого другого, но Карла это никак не касается".
- А в чем такая уверенность, что охотятся именно на тебя? - внезапно спросил Нессельроде деловым голосом, в котором не слышалось и тени пережитого им волнения.
- Посуди сам. Зачем устранять Поля? Полномочий у него меньше, чем у меня...
- Он связующее звено, - начал загибать свои узловатые пальцы гость Левенштерна. - Потом, для людей, не знакомых с нашим делом, Поль как раз и кажется крупной дичью. На то и рассчитывалось, так-то, не забывай. Понятия не имею, почему он заподозрил австрийцев, кстати...
- А больше некого. Де-Витту Поль невыгоден, - возразил Жанно. - Он даже не знает, кто это...
"А если де-Витт действовал не самостоятельно, а по поручению этой проклятой ведьмы?" - внезапно пришло ему в голову. - "У той могут оказаться свои причины устранить Поля... Он же племянник Фитингофа".
Жанно побледнел. Сказалась усталость, заработанная бурной ночью и хлопотливым утром. В его воображении внезапно возник образ одного из тех, кто посвящал его в одно дело. Еще до Парижа, до несчастной военной кампании, тогда, когда он и полюбил свою истинную Даму Сердца. "Королевство грядет...", - говорил этот человек, и Левенштерн почему-то - даже вопреки собственному здравому смыслу - ему верил. Вспомнил Жанно и дядюшку своего приятеля Поля, магистра масонской ложи под названием "Северная Звезда", медика-любителя и изготовителя ядов. Одним таким ядом, рецептура которого предположительно принадлежала Рейнгольду фон Левенвольде, послу Курляндии в Петербурге 18 века и большому любителю незаметно и эффективно сплавливать в могилу своих противников, и был отравлен один близкий и любимый родственник графини Батовской. Он выжил, но такие, как графиня, не прощают этого. Особенно "проклятым чухонцам". "Продолжение старой вражды. Но Карлу, как "черному" немцу, это знать ни к чему", - решил про себя Левенштерн.
- Я не представляю даже, что такого ужасного в этом де-Витте, - проговорил вслух Нессельроде. - Поль, Саша, вот и ты - все твердят про него. Это всего лишь наемник. Вам его убрать... Вот графиня Батовская - это да.
- Откуда же ты знаешь про Батовскую? - слабо улыбнулся Жанно, чувствуя одуряющую слабость во всем теле. - Впрочем, догадываюсь... Но она не скоро будет здесь.
Задать вопрос, вертевшийся у него на языке: "Чем же эта дама успела насолить и Меттерниху?" он не успел, да Нессельроде и не был расположен на него отвечать. Из комнаты вышел Лоррей и объявил:
- Вашего приятеля мы забираем в госпиталь.
- Но, мэтр, он слишком слаб для перевозки... - попробовал было возражать Жанно, но в ответ получил лишь надменный взгляд. Похоже, отправка Поля в больницу была решена еще заранее, а мнение Левенштерна на этот счет не интересовало ни Лоррея, ни того, кто его послал, и уж тем более, не полицейских, которые вынесли раненного на носилках из комнаты и, еле протискиваясь по узкой лестнице, отправили его в карету. Доктор, не попрощавшись с находившимися в квартире, ушел, отрывисто командуя носильщиками - и, судя по всему, охранниками.
- Это Его Превосходительство послал? - проговорил Левенштерн.
Карл пожал плечами.
- Ни о чем таком не слышал. Собственно говоря, князь и не знает о том, что с Полем случилось. По крайней мере, с утра не знал. Твой слуга доложил только мне, - отвечал он, сняв тяжелые очки с переносицы. - И логично было бы послать посольского доктора. Или поручить все тебе...
- Еще логичнее было бы оставить его здесь, - сказал Жанно. - Его же растрясет, еще хуже станет. Кстати, идем попьем кофе. И обсудим все это.
Приятель его согласился, и теперь он сидел напротив него на том же месте, где вчера сидел вполне здоровый, веселый и живой Поль, молча, с видимым хладнокровием выслушивая рассуждения Левенштерна.
- Значит, что мы имеем. Если верить мне, то кто-то хотел помешать мне выполнить поручение, переданное вчера вечером. Если верить Паулю, то нас предали австрийцы. Но тогда зачем является сюда доктор, да не абы какой, а сам Лоррей, мой кумир и учитель, и, как какой-то коновал, тащит человека с проникающим ранением брюшной полости в госпиталь. Тем более, ты говоришь, что посольство не имеет к его появлению никакого отношения. Неужели это тоже коварный план Батовской? Здесь она явно перемудрила... Впрочем, графиня никогда не искала легких путей. И медициной она занимается сама.
Он остановился, вспоминая прошлое. Да, та, которую тогда знали под именем княжны Анжелики Войцеховской, была большой любительницей покончить с врагами разнообразными извращенными методами. Да и во враги записывала самых случайных людей. Жанно так до конца и не понял, чем же именно не угодил княжне его бывший принципал и прочие связанные с ним люди.
- Мне все это кажется подозрительным. Надо найти, куда его увезли, - продолжал Левенштерн, все более взвинчивая себя. Он уже встал из-за стола и принялся ходить, сложив руки за спиной. - Его залечат до смерти,
- Не надо. Если это то, о чем ты думаешь, то нас таким образом пытаются спровоцировать, - возразил Нессельроде.
- Неужели это объявление войны? Пауль не кто-нибудь.... - Левенштерн остановился напротив него. - Никому же не выгодно.
- Вот именно.
- ...только если метили в меня, - завершил он отчаянно.
- Если в дело вмешалась полиция, значит, не в тебя, - уверил его Карл.
- Я подниму все свои связи по Медицинской Школе, - начал Жанно. - Узнаю, где он...
- Если успеешь, - мрачно откликнулся его собеседник.
Левенштерну немалых трудов стоило подавить в себе панику. Деланно спокойным голосом он произнес:
- И все же, почему ты не меняешь код?
Граф сузил темные глаза.
- Мне не было приказа.
- Неужели ты не знаешь, что нам никогда не дают никаких приказов?! - взорвался Жанно.
- Это тебе не дают. У меня все проходит вполне официально. Как и у Поля. Удивлен, почему тебе такие элементарные вещи неизвестны.
Кажущееся высокомерие графа взбесило Жанно до крайности. Он хлопнул кулаком по столу. Фарфоровая чашка от удара подпрыгнула и упала на пол, разбившись вдребезги. Нессельроде равнодушно наблюдал гнев этого "остзейца", которого не слишком любил, как и прочих выходцев из петербургской аристократии, с которым его сталкивала судьба. "Юпитер, ты гневаешься, значит, ты не прав", - это расхожее изречение давно стало его девизом и он всегда крайне удивлялся, видя, как мало людей следуют этому "золотому правилу".
- Поль говорил, что приходили люди от графа, - продолжил Левенштерн, багровый от ярости. - Они сказали, что меня убивают. Перед этим я, как дурак... Впрочем, это в сторону. Так вот, они и заманили его в ловушку. И вполне возможно - потому что они прекрасно изучили нашу корреспонденцию и вызубрили код.
Нессельроде знал, что и как отвечать Жанно. Он снова повторил:
- Мне не было приказа сверху. Ты, как военный, казалось бы, должен понимать...
Пара крепких русских слов сорвалась с уст Левенштерна. Карл сделал вид, что не понял, - а, скорее всего, и вправду не распознал подобных ругательств. В России он бывал наездами и вращался в таких кругах, где подобного лексикона никогда не используют.
- Я не военный! - воскликнул Левенштерн, видя, что его слова не произвели на гостя ни малейшего впечатления.
- Успокойся, - бросил ему Нессельроде, вставая из-за стола. - Когда успокоишься, тогда и поговорим.
- Прекрасно! - сменил гневный тон на язвительный Левенштерн. - Успокоиться! У нас тут человек помрет, потом война начнется, по мою - и кстати, твою, наверное, тоже - душу охотятся, при этом мне поручили высочайшим приказом делать хорошую мину при плохой игре и, наплевав на все, устраивать под носом Фуше игорное заведение, чтобы меня гарантировано прирезали филеры, а ты еще приказываешь мне радоваться жизни.
- Фуше купили, - сказал ничего не выражающим тоном собеседник, надевая перчатки на свои маленькие, почти женского размера руки. - За сходную цену.
- Ты не первый мне это говоришь, - испытующе оглядел его с ног до головы Левенштерн.
- Тебе принести документ за подписью его самого, чтобы ты в это поверил? - Нессельроде впервые за все утро позволил себе улыбнуться.
"Я уже не знаю, чему или кому мне верить", - подумал Жанно. - "Впрочем, сам напросился, теперь расхлебывай. И ожидай, что окажешься самым слабым звеном, тебе помашут рукой на прощание". Вслух же он произнес:
- Значит, похоже, Поля не будут пытать в полиции?
- Скорее всего, - пожал плечами Нессельроде. - Но я не сказал, что купили Фуше исключительно мы.
- Ласковый теленок двух маток сосет, - произнес вслух Жанно по-русски. Пословицу его собеседник не признал. - Так что же нам теперь делать?
- Ждать. Хотя, по тебе вижу, ты готов штурмом брать префектуру, - спокойный граф имел намного больше преимуществ перед своим взволнованным собеседником. - По крайней мере, я спешить не собираюсь. И кое-какие дела меня давно дожидаются.
Он направился к выходу.
- Я не понимаю... Поль же твой друг, - отчаянно проговорил Левенштерн, прощаясь с приятелем.
- Мне приходится четко разделять дружбу и службу, - Нессельроде бросил на него взгляд поверх очков.
- У вас же с ним одна служба.
- Не совсем, - снова улыбнулся его приятель.
Закрыв за ним дверь, Жанно задумался: "Возможно, Поль и прав. Карл продался Меттерниху и компании со всеми потрохами. Но зачем австрийцам устранять Крюденера? Только если через Батовскую... Но Лора же сказала, что та - смертельный враг ее мужа. Эх, что я несу - "Лора сказала...". Тебя обманули. Связываться с женщинами опасно".
Мысли его преврала Бланш, тихая и бледная, зашедшая к нему в гостиную.
- Оставь все это, - твердо произнесла француженка, которая давно уже догадывалась о сути деятельности ее возлюбленного и покровителя, но из осторожности и женской хитрости предпочитавшая лишний раз об этом не упоминать.
- Всюду предатели, - словно не расслышав ее, продолжал свои мысли вслух Левенштерн. - И никогда не догадаешься, кто они.
Потом он поднял глаза на свою любовницу.
- Откуда я могу знать, что ты не работаешь на полицию? Что ты не доносишь ежедневно, кто у нас бывает и о чем мы говорим? Не читаешь моих писем?
Вместо того, чтобы вспыхнуть, обидеться, надуть губы, как было в ее обычае, Бланш тихо и серьезно отвечала:
- А зачем бы я тогда столько выжидала? Четыре месяца мы вместе. Меня пасут еще сильнее тебя.
Девушка решила умолчать об одном - о том, как она ловко отводила внимание злоумышленников, используя, в том числе, и свое женское обаяние.
- Почему ты тогда со мной? - Жанно вгляделся в задорное, смугловатое личико Бланш со вздернутым носиком, немного неправильное, но бесконечно милое. - Только не надо говорить, что любишь.
- Мне нечего терять, - отвечала она. - И с тобой интересно.
- О да, особенно так, как сегодня, - усмехнулся Левенштерн. - У тебя со мной нет будущего, милая. Уходи, пока не поздно.
- О будущем я не думаю никогда. И мне уже поздно, - девушка подошла к нему, села на колени, взяла его за подбородок, кончиками пальцев скользнув под воротник и словно бы невзначай поглаживая жесткую кожу шеи. Жанно прикрыл глаза от невольного удовольствия - Бланш всегда знала, что подобное пробуждает в нем чувственность. Он обнял девушку за талию.
- И все же?.. - выдохнул он, забыв о своих заботах.
Внезапно его любовница чуть согнула пальцы внутрь. Острые ногти больно оцарапали шею чуть повыше кадыка. Это прикосновение родило у него не самые хорошие ассоциации - кинжал убийцы. Или гильотина. Все возбуждение как рукой сняло.
- Я впутана в эти дела вместе с тобой, - прошептала она.
- Ты можешь погибнуть, - Жанно отвел ее руку от своей шеи.
- Ты тоже.
- Но это мой долг.
- Почему бы тебе просто не выйти изо всего этого? - повторила Бланш третий раз за эти сутки, запуская свободную руку ему в волосы.
- Я подневольный человек. Дал присягу. Если я выйду - буду предателем и дезертиром, - проговорил Левенштерн.
- Тебя могут казнить, если откажешься?
- В моей стране отменена смертная казнь. Но иногда делают исключения, - усмехнулся он.
- Сдай это дело мне, - глаза Бланш зажглись лукаво. - Сам возвращайся.
- Исключено, - отрубил Жанно.
- Неужели тебе не к кому возвращаться?
Он задумался. Меланхолия тронула его южное, чуть загорелое лицо. Любовница не впервые замечала грустное выражение на лице Жанно, когда речь заходила о его прошлом, о России, о том, что он оставил и забыл.
"Возвращаться вроде бы есть к кому, но меня там не ждут", - подумал он, но вслух не сказал. Бланш любопытна, еще начнет расспрашивать, придется вспоминать, а он еще и расчувствуется.
- Мне тоже не к кому возвращаться, - сказала она.
- Тогда куда ты денешься, когда меня не станет?
Девушка крепко обняла его. Больше всего Жанно боялся, что сейчас француженка произнесет что-то в высокопарном духе, вроде: "А я уйду вместе с тобой", но она воскликнула:
- Опять ты о будущем!
- Такое будущее может наступить в любой день. Может, даже сегодня.
- А что это такое? - деловито спросила Бланш, указывая глазами на неприметный портфель с деньгами.
Левенштерн хлопнул себя по лбу. Да, он совсем забыл... А здесь шлялась куча народу, кто-то мог и прикарманить переданные ему деньги. Согнав любовницу с колен, как надоедливую кошку, он  взял в руки портфель, открыл его. Вспомнил, что не озаботился пересчитать количество ассигнаций и золотых монет. "Карл бы озаботился, это в его крови", - усмехнулся он про себя, вспомнив, что Нессельроде по матери происходил из венских банкиров-выкрестов. 
- Мы богаты? - любовница заглянула Жанно через плечо.
- Это для дела, - проговорил он деловитым тоном, пересчитывая деньги. - Но ты права. Теперь мы заживем со всей роскошью. И всего этого станет еще больше.
Удивительно. Ничего не пострадало. На сумму, переданную ему Чернышевым, можно даже не снять, а купить целый бельетаж в районе Champs-Elysees, со всей меблировкой, а на сдачу - драгоценности и шелка для Бланш, которая будет в них смотреться ничуть не хуже самой императрицы, вместо неповоротливого чухонца Якко нанять камердинера из парижан, нормального повара, а если игра будет удачной - а она будет, об этом уж позаботятся его начальники - то можно прожить оставшиеся месяцы в Париже grand seigneur'ом. Одно не вписывалось в картину - присутствие поляков. Положим, Батовская действительно в Вене... И, если Лора не врет и у нее есть какие-то личные счеты с графом Меттернихом, то тот может с ней справиться - его полномочия нынче не знали границ, в ядах и прочих "тайных" средствах бывший посол был сведущ, как никто. Так что в Париж она и не приедет. А де-Витт? Что в нем, в сем "гадком холопе"? "Ему покажешь медный грош - и делай с ним что хошь", - пробормотал по-русски Жанно. Бланш вопросительно посмотрела на него, и он ответил на ее взгляд светлой улыбкой. Потом вынул несколько крупных ассигнаций и передал девушке.
- Иди. Закажи себе платьев повседневных и бальных, - сказал он.
Бланш, практичная, как все француженки ее класса, хмыкнула.
- Да мне на сдачу еще что-нибудь останется.
- Не скупись, - сказал Левенштерн. - Но и не стремись перещеголять Ее Величество.
- Хорошо, что такой клад попался, - шутливо произнесла девушка, подойдя к зеркалу, - А то я уже думала подражать в манере одеваться госпоже Боргезе.
Левенштерн невольно рассмеялся, пусть слова остроумной любовницы и намекали на его прижимистость: речь шла о Полине Бонапарт, в первом замужестве Леклерк, во втором - Боргезе, любимой сестре императора, обожавшей откровенные и очень откровенные туалеты из простых тканей в пику своей нелюбимой снохе, имеющей привычку увешиваться бриллиантами, рубинами, изумрудами, сапфирами и драпироваться в лучшие кашемировые шали с головы до ног.
- Тебе бы пошло, - сказал он рассеянно, думая, когда бы начать поиски нового дома. Надо было торопиться. Сегодняшние события показывали, что ждать бессмысленно. Его жизнь менялась волею тех, кто стоял выше него, недоступный и ведущий свою, странную игру.
После того, как Бланш убежала по модным лавкам и ателье, Левенштерн встал, захлопнул чемодан и пошел в спальню немного вздремнуть, прежде чем жизнь опять втянет его в свой водоворот.

Аркан XII. Повешенный.

Сон его напоминал бред; впрочем, в таком состоянии нельзя различить, что это было на самом деле. В голове клубился сизый туман, он не понимал, где находится, забыл свое имя, местонахождение, цель пути. Такое уже снилось ему, обычно по полнолуниям - с детства он остро реагировал на фазы луны, это семейное, наследственное, по материнской линии, наверное, так же, как и эти кошмары о дымчатом тумане, цепляющимся за рукава, поглотившим все, что есть в округе, превратившим мир в бездну.
В этот раз все было иначе. Не было ужаса, липкого, тошнотного чувства, гнездившегося где-то под сердцем. Все, что он ощущал - жажда и боль, душа, казалось, отмерла или унеслась в бездну, оставив пустую оболочку, которая может только страдать и жаждать, больше ничего.
И да. В этом сне - или бреде, кроме сплошной туманной дымки, присутствовало и другое. Дерево, стоявшее в отдалении, без листвы, с огромными раскоряченными ветвями, вырисовывалось в зыбкой дымке. Он приблизился к нему, едва не споткнувшись о мощные корни, ощупывая шершавую кору. Внезапно он услышал скрип рассохшейся веревки на ветру, поднял голову и увидел тело, висевшее вниз головой. Светлые, почти белые коротко остриженные волосы развевались на невидимом ветру. Поглядев в глаза повешенному, он узнал самого себя. Рубаха окровавлена и в лице - умиротворенном, бледном - ни кровинки. Левого глаза не было - вместо него в глазнице, исколотой острым птичьим клювом, виделось кровавое месиво. "Боже..." - подумал он, впервые почувствовав какое-то подобие страха, впрочем, слабого, напоминающего лишь отголосок прежнего сковывающего по рукам и ногам ужаса. Отвел глаза, взглянул наверх. Все небо было черно от птиц, разреживающих своими острыми крыльями и пронзительными криками туман. Чей-то голос сказал: "Теперь вы видели все".
Поль Крюденер очнулся, не помня особо, что с ним случилось. Рана по-прежнему болела, но слабость поборола все желания и ощущения, даже боль. Однако остатков сил его хватило на то, чтобы повернуться к источнику света, заливавшего беленые стены очень просто обставленной комнаты. Окно, сквозь которое били яркие солнечные лучи, было зарешетчато. Он находился в тюрьме.
От этого открытия Полю отчего-то стало смешно. "А за что меня...?" - подумал он, пытаясь придать своему телу сидячее положение, но тщетно - на попытку согнуть туловище рана откликнулась острой, пронзительной болью. Он провел рукой по животу, нащупал бинты, чуть мокрые от крови, выступившей из еще не заживших швов. "В меня стреляли... поганые предатели... Левенштерн.... Но почему же я в тюрьме?", - прошептал Поль.
Где-то хлопнула дверь. Шаги, уверенные, но легкие, послышались поблизости него. Вошедшего Поль рассмотреть не смог.
- Вижу, вы очнулись, - голос был женским, говорил по-французски, но по выговору, хоть очень хорошему, ощущалось, что язык был не родным.
- Зачем меня заключили в тюрьму? - спросил он, облизав пергаментные, пересохшие губы.
- Это монастырь.
- Но разве в монастырях бывают решетки на окнах?
- В таких - да, бывают, - говорившая была спокойной, расспросы не вызывали в ней удивления. Подобные вопросы всегда задавали оказывающиеся здесь. - И я бы не советовала вам пробовать вставать. Швы разойдутся, у вас уже кровит...
Женщина нагнулась над ним. Он увидел гладкое лицо с темными, чуть косящими глазами, белый платок, полностью закрывающий волосы. "Монахиня", - счел Поль.
- Сестра Доминика, - представилась она с некоей усмешкой.
- Очень... приятно, - Крюденер поморщился на свет. - Могу ли я узнать причину своего нахождения здесь?
- В вас стреляли, - пояснила девушка. - Прямо на улице. Ночью.
- Спасибо, я это помню, - отвечал он. - Но ведь меня доставили сюда не сразу.
- Нет, - сестра Доминика выпрямилась. Поль оглядел ее. Что-то внушало в ней подозрение - и не то, что она была слишком миловидна для монахини, и не тот факт, что его зачем-то отдали на попечение католическому женскому ордену, который даже не смог бы его, лютеранина, отпеть, скончайся он от ран.
- Я не могу здесь долго оставаться, - сказал он после паузы, во время которой девушка смотрела куда-то поверх него, в окно, и отсутствующе улыбнулась, словно давая этой улыбкой сигнал кому-то знакомому, находящемуся снаружи.
- Вам делали операцию, - заученно сказала Доминика, все еще не глядя на раненного. - Вставать будет нельзя еще две недели, у вас была полостная операция, разойдутся все швы, внутреннее кровотечение, заражение крови...
Медицинские термины монахиня произоносила скороговоркой.
- Я секретарь российского посольства... - начал он.
- Это нам прекрасно известно, - прервала его собеседница, вставая со стула.
- При мне что, нашлись бумаги? - последний вопрос Поль задал испытующим тоном, так как помнил прекрасно, что никаких бумаг он не захватывал.
Но Доминика, словно почувствовав, что солжет и выдаст себя ответом, замолчала и, бросив "Выздоравливайте", ушла отсюда.
"Что же все это значит?" - задался вопросом Крюденер. Из отрывков воспоминаний он понял, что пулю вынул ему еще Жанно Левенштерн, потом он очнулся в какой-то темной карете, попросил воды, и рука в кожаной перчатке протянула ему какое-то вязкое питье, напоминающее по вкусу растворенный в воде мед... Далее он оказался в этой якобы келье, мало чем отличавшейся от тюремной камеры. Возможно, убийцы, понявшие, что с ним просто так не покончить, решились выкрасть его и замучить здесь до смерти... А Левенштерна убили. И всю их интригу разоблачили. Значит, будут ноты протеста, длинные письма, Куракин дело вряд ли замнет, он и не хотел, да и не сможет, и - там война.
Теперь Крюденер ничего не мог сделать. Вообще ничего. Вялое равнодушие объяло его измученное тело. Он закрыл глаза и почувствовал, что валится вниз, в черноту, в могилу. И его уже начали засыпать землей.
Он не помнил, сколько часов или дней прошло между моментом его погружения в забытье и выхода в реальность. Боль была слабой и легкой, жажда уже не мучила его. Теперь стоял вечер, синие сумерки заглядывали в окно. Он снова был не один в комнате. Повернувшись, Поль увидел Карла Нессельроде, с задумчивым видом протиравшего свои очки, косясь на свечу, оплывавшую на туалетном столике. Поль вспомнил все.
- Привет, предатель, - проговорил он хрипло. - Сколько стоила моя жизнь? Пришлось возвращать деньги твоим хозяевам?
- О чем ты? - холодно произнес тот, кого Крюденер последние лет десять своей жизни звал другом. - Я просто рад, что ты, наконец, очнулся. Все очень удачно сложилось.
- Да уж, удачно. Ты не поменял пароль после того, как австрийцы удрали в Вену, - заговорил раненный, - Эжен пришел за мной. А потом меня подстрелили, как бекаса. При этом ты...
- Довольно, - прошипел Карл. - Я здесь не для того, чтобы выслушивать твои упреки и догадки.
- Зачем же? Тебе бы лучше вообще сюда не приходить. Кстати, что это за монастырь?
- Сент-Ангуасс (Sainte-Angoisse, святая тревога).
- Ты издеваешься? - Крюденера охватил гнев. Бесспорно, злость на "предателя" означала, что ему стало лучше, но озноб, который поселился в его теле, заставил его в этом усомниться. - Что вообще все это значит?
Нессельроде помолчал, понятия не имея, с чего ему начать разговор. Оправдываться он не желал. Вины здесь его никакой не было. Если человек из австрийского посольства действительно приходил к Крюденеру, то кто может отдать руку на отсечение, что посланца не перекупил кто-нибудь другой?
- Твоему делу хода решили не давать, - произнес он.
- Почему меня это не удивляет? - равнодушно откликнулся Поль, укутываясь в одеяло.
Нессельроде водрузил очки на место.
- Ты выходишь из игры, - проговорил он бесстрастно, скрестив руки и глядя в пространство.
- Точнее, меня вывели. Спасибо тебе большое, - в голосе раненного послышалась издевка.
- Смотри, - Карл наклонился над ним. - Этот русский...
- Чернышев?
- Да, именно он. Его отправляют к нам атташе. Вчера был приказ. Я это видел.
- Куда же мне?
- Тебе предложат уехать в Италию подлечиться.
- И мне надо будет передать ему все контакты? - Крюденер потянулся. Новость не вызвала в нем негодования. Сейчас ему было все равно, какая участь ждет его.
- Этого не скажу, - пожал плечами его друг.
- Жанно тоже выводится из игры?
- Нет. Он остается. Но в другом качестве.
- Я знал, что рано или поздно это случится, - проговорил Поль. - Странно, почему козлом отпущения сделали именно меня. Впрочем, что уж странного-то - никто не объявляет, кого и когда уберут.
- Одно скажу: Эжен тут не причем. И вот что: здесь все уже куплено. Нами, - проговорил Нессельроде, уже вставая с места.
- Тогда почему же я здесь, в месте с решетками на окнах? - усмехнулся Крюденер.
- Если я могу сюда свободно войти, то это уже показывает, что ты не в тюрьме.
- Но и не в монастыре.
- Меня бы на твоем месте интересовало только одно - что место безопасное, - назидательно проговорил Карл.
- Об этом я тоже догадался, раз еще жив. И даже чувствую себя лучше.
- Вот еще. От Левенштерна, - сказал Нессельроде. - Прочти.
Крюденер молча взял от него сложенное в четверть послание.
- Это все, что ты должен был мне передать? - спросил он сухо.
Граф кивнул.
- Спасибо.
Нессельроде не спешил уходить. Он понятия не знал, что сказать Полю. Кажется, их дружба закончилась. Далее им следует идти разными дорогами. Сентиментальных чувств он не испытывал - как, впрочем, и всегда.
- Вот что... - заговорил он деловито. - Чернышев, скорее всего, провалит. Не сразу, так скоро.
- Зачем же тогда его назначают вместо меня? - спросил Поль безучастным тоном.
- Хотят, чтобы все прошло побыстрее. Кроме того, Самому он вполне по нраву.
Крюденер усмехнулся.
- Игра принимает другой оборот. А что за роль будет у Жанно?
- Он притворится шулером. И только я останусь не на виду, - с легкой улыбкой проговоил Нессельроде. - Я же один знаю все контакты, которые нам оставил д'Убри. Меня некуда деть, сам понимаешь.
"И еще у меня есть личное письмо государя с полномочиями, в отличие от тебя", - подумал он, глядя в бледное лицо друга, озаренное зыбкой свечой.
- Батовская... - фамилия той дамы, появление которой с таким ужасом ожидал Жанно, внезапно всплыла в памяти Поля, как деталь дурного воспоминания из детства или далекого прошлого. Имя это - как кровь. Мама тонкой бледной рукой вытирает кровь со лба, шепча ему: "Не плачь!" Юноша Миллер лежит на траве, и кровь течет из разбитого черепа, и ему, Полю, застывшему на месте с дымящимся пистолетом в руках говорят: "Он убит", как будто он сам не видит. После этой раны мама уехала далеко и не вернулась. После дуэли с Миллером пришлось покидать Мюнхен и скитаться по городам, не зная, что ему теперь делать. Вот и в фамилии неизвестной ему польки чудилась знакомая ему окончательность. Подведение неких итогов.
- Ее нигде нет. Имени не упоминается, - сказал Нессельроде невозмутимо.
Лишних вопросов он не задавал, хоть ему было бы интересно узнать, кто же такая Батовская. Граф никогда не отличался любопытством, и, тем паче, не демонстрировал его на людях, за это его и ценили.
- Хоть так. Ладно. Прощай, что ли.
Нессельроде поклонился и вышел из комнаты, не оборачиваясь.
После его ухода Поль развернул послание Жанно, и, щурясь на свечу, прочел:
"Причину твоей полу-смерти я нашел. Доверяй всем, кого встретишь. Королевство грядет, но не здесь". Даже не подписано. Крюденер догадывался, о чем ведет речь его друг. "Дело". В которое  он был косвенно втянут, ибо - родство, хоть он и был отрезанным ломтем, но кровь никогда не бывает водой. За это его и могли преследовать. Дама с "кровавой" фамилией могла расчищать место для себя, а "лишним звеном" назначили его. Значит, надо было уезжать в Италию. Денег должно хватить, Поль особо не тратился, а жалование отпускали весьма щедрое. Подождать там. Заняться тем, чем хочется. Но всегда быть начеку, ибо за ним могут прийти в любой момент.
"А монастырь вряд ли зовется Святой Тревогой... Впрочем, католики чего только не изобретут... И все куплено - нами..." - подумал Поль напоследок, прежде чем вновь погрузиться в сон.

V

Аркан XVII. Звезда.

Вена, декабрь 1809 года.
Французские войска взяли Вену без особого сопротивления, словно так и было надо. Сдачу города можно свалили на глупость эрцгерцога Максимилиана, оставившего Пратер без обороны, несколько кварталов спалили, семью императора Франца отправили в изгнание, но никаких трагедий и драм, как в прошлые года в Пруссии, не случилось. 14 октября был уже подписан мирный договор, по которому Австрия лишалась нескольких неплохих провинций, выплачивала многомиллионную контрибуцию и становилась подвассальной Франции.
Графине Батовской произошедшее казалось заранее спланированным спектаклем: победитель триумфально разносит в пух и прах империю, последние сто лет не отличавшуюся военной мощью, берет золото, земли и полонянок и строит свой мир на обломках старого. "Слишком гладко, чтобы быть правдой", - записала она в своем дневнике, который начала вести совсем недавно.
В Вене она проживала уже давно, у своих родственников, и постоянно бывала в свете. С де-Виттом связь она поддерживала с мая, когда тот, став личным адъютантом Бонапарта, вошел в Париж и встретился с ней. Дела его со свояченницей графини Валевской, небезызвестной Юзефой, продвигались прекрасно, чему немало способствовала Батовская. В конце ноября они отпраздновали помолвку и назначили свадьбу на 5 декабря. Княгиня Любомирская, двоюродная бабка Анжелики, демонстративно проигнорировала свадебный прием, но графиня посчитала себя обязанной явиться на мероприятие, не столько ради своего напарника, сколько ради тех, кого она могла там встретить. По слухам, распространяемым в блестящей гостиной княгини, небезызвестная родственница невесты должна прибыть в Вену. "Как удобно", - подумала Батовская, глядя, как служанка делает ей изысканную, обманчиво-простую прическу. - "И Сам как раз здесь... Влюбленные могут увидеться. И он как раз разводится со своей благоверной. Что ж, рада за нее. И как я рада, что до сих пор не наткнулась на Меттерниха. Впрочем, он может оказаться совсем не из наших... Хоть бы так и было". Протянув правую, здоровую руку, графиня молча наблюдала, как ее служанка застегивает алмазный браслет на ее тонком запястье с выпирающими косточками. Анжелика похудела за это время, и это ей совсем не нравилось - кого соблазнишь костями? Мысли ее вернулись к Меттерниху. "Я не вижу его. Это нехорошо", - вспомнила она, как делала несколько раскладов. - "И перевернутая Сила выпадала в будущем... Вместе с Иерофантом. Хоть бы карты врали... Если он в самом деле Маг, я не смогу с ним справиться. Или смогу?.. Боже, почему я не могу прямо написать об этом бабушке, та бы посоветовала, что делать". Знакомая дрожь охватила ее при догадке о том, что будет, натолкнись она на такого же, как она. Но наделенного могуществом и силой земной, в отличие от нее, ведьмы-неудачницы, тайной агентки, вынужденной скрывать свою истинную цель. Отпустив служанку, графиня в полном бальном наряде посмотрела в глаза своему отражению. "Так. Надо успокоиться. Вряд ли я его встречу там", - сказала она себе и холодно усмехнулась, прищурив ледяные глаза. Потом спустилась вниз, и, приняв из рук лакея соболью шубу, выгодно оттенявшую бледность ее кожи, поехала на Риттер-штрассе.
На свадебном приеме счастливый жених, разряженный в аляповато-блестящий мундир французской армии, подошел к ней и, глядя ей в глаза, прошептал: "Спасибо вам за все".
- Нет, пан Ян, благодарите себя, - отвечала Анжелика, отходя на два шага назад, косясь на шепчущихся в углу дам - не о ней ли говорят? И так кое-кто пустил слухи о связи де-Витта с ней - естественно, любовной!
- В Париже о вас говорят. Кажется, весь этот птичник встрепенулся...
- И хочет нашей крови? - графиня напустила на себя деланно-равнодушное выражение, обмахиваясь веером из белых страусовых перьев, отлично сочетающимся с ее нарядом. - Даже после того, что было по весне?
- А по весне ничего страшного и не случилось. Подумаешь, один чухонец выбыл из игры, - легкомысленно проговорил де-Витт, но его прервала невеста, румяная,  в кипенно-белом, странным образом казавшемся на ней крайне вызывающим нарядом - наверное, из-за показной скромности декольте и закрытости плеч.
- Жанчик, - проговорила Юзефа, - Идем к Ржевусским. Прекрасно выглядите, графиня, - не без яда в голосе добавила новобрачная.
Анжелика вежливо улыбнулась, оглянулась и заметила пани Валевскую, одиноко сидевшую на стуле и попивавшую шампанское. Одета она была, как всегда, не слишком со вкусом - темно-синее платье с золотой вышивкой, розовые перья в волосах и зеленая шаль.
- Добрый вечер, - сказала по-польски Анжелика, присаживаясь рядом с ней. - Вам одиноко?
- Это моя судьба - быть одинокой, - отвечала графиня. - Что поделаешь? Я не могу видеться с ним всякий раз...
"Она так вольно говорит про эту связь, словно это само собой разумеющееся", - подумала Батовская.
- Вы уедете, Жан, Юзефа тоже уедут, в салоне княгини Любомирской меня не примут, - продолжила Мария.
- Моя тетушка нынче большая бонапартистка, - вскользь заметила Анжелика, не глядя на свою собеседницу. - Вчера за обедом рассуждала, какие же славные рыцари эти французские солдаты, не пожгли ни единого особняка, не разграбили ни единой лавки, то ли дело москали - те сущие варвары. Мой дядя Константин сформировал полк и собирается сражаться с англичанами в Испании.
- А вы? Тоже стали бонапартисткой? - спросила испытующе Валевская, чуть ли не перекрикивая веселую мазурку, несущуюся из соседней залы, где юные паненки и жены знакомых жениху французских офицеров.
Анжелика помедлила с ответом, ожидая, пока музыка стихнет. Потом произнесла:
- Я становлюсь такой, как требуют обстоятельства.
- Но это же бесчестно!
Анжелика пожала плечами. Кому говорить о чести? Этой Валевской?
- Бесчестно не любить свою Отчизну, - сказала она вслух. - А в этом вы, надеюсь, меня не упрекнете.
- Я готова поверить в вашу искренность, только никак не пойму средств, которыми вы достигаете цели.
- А понимать не надо, - холодно проговорила Анж, чуть не добавив: "Все равно не поймете". - Но ведь вы тоже знаете, что она, наша с вами цель, оправдает любые средства, да?
Щеки Марии запылали. Она в недоумении уставилась на Батовскую, не понимая, ненавидит ли она эту странную женщину или, напротив, доверяет ей всецело. Анжелика видела ее насквозь и владела всеми ключами к ней и ее тайне. Она была очередным звеном в цепочке, начинавшейся с Валевской и ведущей к самому императору Наполеону, поэтому в открытую ссориться с ней было нельзя, Анжелика могла выпасть из этой цепочки, поманить за собой де-Витта, в котором Валевская была совершенно не уверена, и все. Без этой поддержки графиня Мария представляла из себя ничто, отработанный материал, и прекрасно это сознавала. Но, в то же время, не могла ли Анжелика стать тем, кто уничтожит всю цепь? Ее двойственная позиция смущала Валевскую. Но как перехитрить ее - Валевская не ведала, сознавая, что эта "змея" умнее ее в несколько раз. Главное, что уяснила для себя графиня  - не показывать Батовской свое смущение. Кто знает, какие выводы она сделает из этого чувства?
- Когда вы отправляетесь в Париж? - спросила Мария светским, непринужденным тоном.
- Жду, пока вас туда не отправят, поеду за вами, - произнесла Анж в ответ, сложив с треском веер в руке.
- Кто вам сказал, что меня туда отправят? - изумленно посмотрела на нее молодая женщина своими бледно-голубыми глазами.
- Это же очевидно. Вас любят, вы любите... Когда у вашего возлюбленного закончатся дела здесь, ему будет не с руки держать вас на таком удалении от Парижа. Разумеется, вас пригласят - а то и потребуют - поехать за ним. Тем более, если учитывать родство Жана и вас... Думаю, вы прекрасно понимаете, какую роль играет муж вашей свояченицы нынче.
Валевская поспешно кивнула, вслушивась в произносимые полушепотом слова Анжелики.
- Но это небезопасно, - осторожно вставила графиня. - Мне говорили. Что, если...
- У вас буду я и будет Жан, - уверенным, железным тоном произнесла Батовская. - Ничего не случится. И вообще, вы же любите его. Что же это за любовь, коль вы не можете доверять своему возлюбленному?
В последние слова она и сама не верила. Игра чувств и желаний - одно, доверие - другое. И доверять она могла только одному из всех мужчин, которых знала близко, с которыми делила минуты упоения. Он нынче никогда не писал ей, порвал все связи, старался забыть о ней, и, кажется, ему это удалось. Она пыталась ответить ему таким же показным равнодушием, но не могла, и до сих пор ждала, что возлюбленный, тот, кому она могла довериться, но чье доверие, по его же словам, обманула, найдет ее. Но всякий раз ее ожидания оказывались напрасными.
- Вы убедили меня, - ответила Валевская.
- Рада, что мне это удалось, - Анжелика встала и откланялась с ней, подумав, что все, зачем она приехала сюда, уже получила, и смысла оставаться на приеме у нее не было. Найдя "виновников" торжества, она вновь поздравила их со знаменательным событием в их жизни, подумав, глядя на обоих, что пара вряд ли будет очень уж счастливой, ибо де-Витт - не из тех, кого может хоть сколько-нибудь прельстить семейная жизнь и он найдет способ выпутаться из супружеских уз при первой же необходимости. Потом отправилась домой, пробыв в особняке на Риттер-штрассе чуть менее часа.
Княгиня Любомирская рано ложилась спать, поэтому огни ее дома были уже погашены. Анж воспользовалась черным входом - будить тетку и объяснять ей, где именно она побывала, ей не хотелось, иначе упреков не оберешься. Гражина сказала, что, пока Анж отсутствовала, на ее имя пришло два письма и подала их ей на серебряном подносе.
Одно было написано острым почерком графа Батовского, который нынче пребывал в Кракове. Анжелика вскрыла его с надеждой: муж писал часто о ее сыне и о прочих семейных делах. Проглядев строки, она узнала, что Станислав подхватил где-то корь, но болезнь протекала неопасно, кризис уже миновал. Все равно ее больно кольнуло в сердце подобное известие - кто знает, что может случиться, ведь это очень коварная болезнь, часто дает осложнения на глаза или на грудь... Одно утешало - пани Изабелла сведуща в медицине и не даст болезни зайти далеко, а сын ее был крепким мальчиком, недаром она сама выкормила его. Далее шли бытовые дела, отчеты по имению, которые ее нынче не слишком интересовали. И ничего от Адама. И ничего про Адама. Только приписка: "Вы справлялись о делах Его Сиятельства. Он просил вас передать, что не хочет слышать подобных вопросов от Вас, его дела Вас не касаются. Простите, если эти слова доставили Вам боль и гнев, но я не мог смягчить их, руководствуясь Вашим же указанием писать Вам только правду, какой бы жестокой она не была, и не искажать события..." Муж ее - крючкотвор и дипломат, естественно, привык оправдываться за себя и за всех. Но правда действительно оказалась болезненной - Анж отшвырнула лист в сторону и начала кусать губы. "Значит, не нужна. Значит, я все еще "продажная", - сказала она про себя. - "Или он ждет, чтобы я на коленях к нему приползла? Что ж, ясновельможный пане, ждите". Утихомирив бушевавшую в душе бурю, Анж взяла второй конверт, повертела его в руках. Странный запах розы и мускуса исходил от него. Любовное письмо, что ли? Вскрыв его, графиня увидела небольшую записку на бумаге, украшенной амурчиками, цветами и сердцами. Почерком - женским, убористым, не без изысканности - было написано: "Вы уже так давно в Вене, милая графиня, а я все еще не сподобилась видеть вас в своем салоне. Сильно досадую на это. Но беда легко поправима. 7-го у меня день рождения, и ваш визит будет мне лучшим подарком. Не откажите мне в нем. Ваша Princess Catherine".  Анжелика рассмеялась. Только там она еще не бывала - в салоне "белой кошки" княгини Багратион! Молодая женщина, жена "того самого Багратиона", одного из лучших российских военачальников, прозванного "нашим Леонидом" за истинно спартанскую доблесть в боях, героя прошедшей шведской кампании, давно уже не жила с мужем, сведя все отношения с ним к отсылке ему счетов на оплату. Княгиня странствовала по Европе и недавно обосновалась в Вене. Как думала Анж - неспроста. О княгине Багратион много говорили, примерно то же самое, что и о Анжелике - мол, развратна, чувственна, как кошка, красива, как ясный день, да и при этом умна, раз столько австрийских политиков бывает у нее дома. В любовники княгине метили самые громкие имена, чуть ли не баварских кронпринцев и австрийских эрцгерцогов. Но Батовская демонстративно не "водилась" с русскими - отчасти оттого, что это может порушить ее нынешнюю репутацию "верной внучки своей бабушки", отчасти потому, что это настроит против нее Валевскую, а ради Валевской она здесь, в общем-то, и находилась. Тут, надо же, "белая кошка", как прозвали Екатерину Багратион в местном свете, сама вспомнила об Анж - или откуда-то узнала, что она находится здесь - и зовет ее в салон! "Возможно, ей что-то надо мне передать. От моих нанимателей", - сказала Анжелика и начала писать ответ с согласием.

Младшие арканы - принцесса кубков.

Салон княгини Багратион был ярко освещен и жарко натоплен, музыканты из оркестра Венской оперы играли бесконечные вальсы, больше для фона, нежели для танцев, ибо люди, собиравшиеся у сей дамы, предпочитали веселью разговоры о деле. Анжелика вошла, взглядом оценив обстановку - ей легко будет здесь затеряться, в случае чего, народу видимо-невидимо, правда, тесновато и немного душно. Зато уютно. И обставлено со вкусом - мебель красного дерева, синий штоф портьер и обивки, белые стены, прозрачный хрусталь люстр.
Сама хозяйка восседала на канапе, одетая в белое полупрозрачное платье на легком розовом чехле, с минимумом украшений, если не считать небольших жемчужных серег в ушах и золотого нательного крестика, виднеющегося в глубоком декольте. Увидев, что пришел кто-то новенький, близорукая дама взяла лорнет, и, разглядев лицо Анжелики, широко улыбнулась. Графиня приблизилась к "белой кошке", поклонилась, поздравила ее.
- Садитесь рядом со мной, - пригласила ее княгиня, - Я так рада, что вы все-таки пришли. Столько о вас наслышана!
- Хорошего или дурного?
- Интересного, - уклончиво произнесла мадам Катрин. - Будем же знакомы.
- Всегда рада. Вы превосходно выглядите.
Анж не солгала - княгиня действительно показалась ей красавицей. И платье выбрала удачное - эдакое сочетание невинности и разврата - светлые цвета и угадывающиеся за тончайшим муслином очертания роскошного тела. Светло-русые волосы княгини уложены в простую прическу, а синие, очень близкорукие глаза выражали некую потерянность и невинность, так же, как и кукольное лицо с матовым нежным румянцем. Анжелика вспомнила - по ее расчетам, княгине должно сегодня исполниться двадцать семь лет, но выглядела она на семнадцать, ни годом больше.
- Вы тоже, - добавила княгиня, мигом оценив ту, которая должна стать ее соперницей и парижской "коллегой". В ее случае, комплимент являлся несколько натужным, так как полька, по ее мнению, не шла ни в какое сравнение с ней самой - худая, бледная, тени под глазами, невысокий рост, разве что глаза яркие и волосы густые. Будь она действительно такой ошеломляющей красавицей, как говорили, мадам Багратион бы нашла повод задвинуть ее в дальний угол. А эту... Что ж, дурнушку можно сделать своей конфиденткой. Еще и рука у нее скрюченная, в перчатке - бедняжка. Кто на калеку польстится?
- Я должна представить вас всем! - объявила княгиня, и, подхватив Анж под руку, вооружившись лорнетом, позволявшим ей видеть путь в толпе, пошла представлять графиню. С ней вежливо кланялись, кое-кто откровенно рассматривал ее, делая сравнение не в пользу хозяйки дома, Анж уловила, как княгиня Эстергази прошептала на ухо своей собеседнице, указывая глазами на нее: "Она, пожалуй, изысканна. Очень изысканна", а фельдмаршал Шварценберг, тот, что триумфально проиграл при Ваграме, оглядел ее с ног до головы, вперившись взглядом в декольте и довольно улыбнулся. После представления Анжелика пошла искать кружок, к которому могла присоединиться, но хозяйка не отпускала ее от себя. Рассуждали, в основном, о Бонапарте, его по-прежнему звали "антихристом", прямо как в петербургских гостиных, и графиню это смешило, особенно когда она слышала возмущенные речи и восклицания: "Да мы их разобьем при удобном случае!" от австрийцев.
- А вы знаете, что, возможно, нам придется отдавать за него нашу эрцгерцогиню? - сказал князь Виндишгрец.
- О нет! Это было бы слишком ужасно! - охнула Катрин. - Она же столь юна! Я даже не представляю, что он с ней сделает! Нужна ли такая жертва?
- Говорят, что более вероятен его брак с русской великой княжной, - добавил сухопарый господин Эстергази, отчего-то косясь на Батовскую.
- Это еще более невероятно! - прервала его княгиня.
- Ну, от вас, супруги победителя непобедимого, иного сложно услышать, - вставила Анжелика.
Внезапно она почувствовала, как по ее спине пробегает дрожь. Ей стало холодно, очень холодно, несмотря на жару. Острый, пряный запах Eau d'Orange заполнил пространство. Она опустила ресницы. C'est Lui. Она сама вступила в капкан.
- В любом случае, этому дракону следует отдать на растерзание принцессу, - заговорил тот, чье появление она почувствовала.
- Но в таком случае мы признаем его легитимность, граф, - продолжила княгиня Екатерина.
"Не смотри. Только не смотри ему в глаза", - повторяла про себя побледневшая Анж. Князь Шварценберг проговорил тихонько: "С вами нехорошо?" - и она кивнула. Разыграть обморок ей, что ли? Любая другая на ее месте так же и поступила бы. Но не она. Ей приходится быть сильной. Особенно на виду всех.
- А что нам остается делать, ведь и Россия, и мы признали его императором на бумаге, - сказал граф Меттерних - а это был именно он, переводя взгляд на Анжелику.
- Это вынужденная мера, - заговорил Шварценберг.
- Я с вами и не спорю. Он навязывает нам условия силой. Так не делается,  - продолжил он. - Но, скажу вам откровенно, господа, если вопрос о браке с австрийской эрцгерцогиней встанет, то мы должны опередить русских. При всем уважении, - граф поклонился хозяйке салона.
"Пора", - сказала Анжелика. - "Была-не была". Она подняла глаза. Посмотрела на Меттерниха, этого стройного щеголя с породистым сухим лицом, рыжевато-светлыми волосами и холеными длинными пальцами, унизанными золотыми перстнями. В глаза взглянуть решилась не сразу. Он опередил ее на мгновение. "C'est elle", - произнес он про себя, перехватив пронзительный взор польки. Цвет глаз у нее был такой же, как у него - ярко-синий. И вообще, они были неуловимо похожи. Как дети одной матери. Хоть и видели друг друга впервые в жизни.
- Обязательно ли отдавать ли дракону принцессу, любезнейший граф? - сказала она, чеканя слова, как всегда в минуты волнения. - Опыт показывает, что он прекрасно уживался и с драконихой, но расстался с ней исключительно потому, что она не могла принести ему приплод.
Слова ее произвели фурор. Все ошеломленно уставились на нее, Катрин чуть ли не выронила из рук лорнет.
- Как вы мило прошлись по Жозефине, madame la comptesse. "Дракониха"... - опомнилась княгиня Эстергази. - Я это запомню.
Кое-кто засмеялся.
- Это не слишком справедливо, - откликнулся Меттерних. - Дама исполняла свой долг, как могла. И вовсе не дракониха, а весьма приятна на лицо.
- Но не столь приятна, как ее невестка Каролина Мюрат, да? - дерзко откликнулась Анжелика. Теперь ей оставалось одно - сопротивляться. Бить по всем точкам, болевым и не очень. Стараться сокрушить этого врага, иначе он уничтожит ее.
- Что ж, разбираться в женской красоте - дело неблагодарное и неблагородное, - не растерялся граф. - Тем более, если бы все дело было только в наследниках. Бастарды у него имеются. Но нужна королевская кровь. Ведь это многое решает.
- Не понимаю, какой в этом смысл, если он сам этой крови лишен, - проговорила Катрин, уже понявшая, что между Анжеликой и Меттернихом может произойти нечто нехорошее, вплоть до публичного скандала, если она не станет вмешиваться. Это, конечно, придаст пикантности вечеру, но ей нельзя было никого ссорить. - Ведь его дети будут Бонапартами в любом случае.
- У евреев кровь всегда определяется по матери, - возразил ей канцлер.
- Но он не еврей, - возразила дама, чье имя Анжелика не запомнила, может быть, ее даже ей и не представили.
- А вы уверены? - спросил Шварценберг.
Его слова были восприняты за шутку. Только Меттерних не рассмеялся.
- Мне интересно, как у них будет происходить развод, - сказала Катрин. - Это же ужасно хлопотно даже у нас, схизматиков... Боюсь предположить, что же нужно для этого католикам.
- Вполне возможно, что развод аннулирует его венчание на царство, - глубокомысленно изрек Эстергази.
- Насколько я знаю, с Жозефиной у него гражданский брак, они не венчались, - сказала Анжелика. - Развод при этом в разы проще.
- То есть, Папа освятил греховный союз? - испытующе проговорил прусский посланник, который давно уже строил глазки "новенькой", как прозвал про себя Анж.
- Господа, Папа ничего не освящал. Корону Бонапарт надевал на себя сам, как можно увидеть на картине Давида, - возразил Меттерних, словно предвидя ропот своих единоверцев.
- И отдавать дочь законного монарха, тем более, австрийского, наследника Священной Римской Империи тому, кто надел сам на себя корону? - возмущенно заговорила княгиня.
"Это будет очень логичным шагом. Историческая справедливость восстановится", - подумал Меттерних, но вслух не сказал. Произнес же он вот что:
- А если он потребует своего права силой?
- Вы боитесь его силы? - дерзко спросила Анжелика.
- Никто из здесь собравшихся силы не боится, - заговорил он таким же чеканным тоном, каким недавно говорила графиня. - Но мы должны противопоставить ей разум. Коль скоро у нас теперь мир, нарушать его до поры до времени неразумно. Тот, кто первым начнет, первым же кончит.
- Он всегда начинает первым, - сказал кто-то.
- Тем хуже для него.
Анжелика отошла от этой группы и утомленно села на софу. К ней сразу же присоединился Шварценберг, а затем прусский посланник, принесший ей вина, которого она пить не стала. Оба мужчины наперебой начали твердить ей любезности, она машинально отвечала на них, думая только о том, кого сейчас встретила. Если это испытание - то она останется. Посмотрит, как события будут развиваться дальше. В любом случае, пропуск в подобный салон ей не повредит, вот она узнала, что Меттерних крайне хочет привести принцессу Марию Луизу на съедение "чудищу" Бонапарту и намерен убедиться, чтобы никаких Персеев для сей Андромеды не нашлось. Его планам неплохо бы помешать, тем более, если на руках у Анж имелась Валевская, но зачем? В такие эмпиреи власти здесь ее никто не пустит.
Но если она не будет ничего делать, то Меттерних сокрушит ее? Почему? Просто потому, что двум таким же, как она, двум "истинным джиннам" вместе не ужиться. И ее предупреждали. "Смесь серной и азотной кислоты. Выжигает все внутренности за пол-минуты. И никакой магии", - вертелось у нее в голове так настойчиво, что она чуть ли не произнесла это вслух - вот бы удивила своих кавалеров! Но паузы в ее речи становились все длиннее, поэтому графиня взяла себя в руки и предалась светской беседе, наслаждаясь невольным соперничеством собеседников между собой. Потом, когда речь зашла о минувшей войне, и Шварценберг чуть не схватился с прусским послом, она поняла, что здесь лишняя, и встала со своего места. И весьма кстати, ибо всех позвали за стол.
По иронии судьбы, место Анжелики оказалось по левую руку от Меттерниха. Стол был "русским", блюда подавали по очереди. Шесть сортов вин, редкостные fruits de mer - не по сезону, а значит, стоящие целое состояние ("Бедняга Багратион! Вот уж воистину - враги человеку домашние его" - подумала она), свежая и, что самое интересное, вкусная клубника, малина и черника, дичь, начиненная ананасами, несколько видов сыров, - все, что ожидает видеть настоящий ценитель тонкой кулинарии. Но Анж, во-первых, всегда с равнодушием относилась к вкусной еде, а, во-вторых, присутствие канцлера заставляло ее вертеться, как ужа на сковородке.
- Вот так незадача, любезная графиня, - обратился он к ней, когда принесли закуску. - Держу пари, что вы считаете себя оказавшейся в ловушке. Самое парадоксальное, что я ваши чувства разделяю.
- Меня радует одно. Что мы с вами не встретились в Париже, - ответила графиня, не глядя на собеседника. К сожалению, от соседа справа никакой помощи дождаться было нельзя - тот беседовал с княгиней Эстергази и весьма увлеченно, вовлекая эту милую маленькую женщину во флирт.
- Я люблю парадоксы, - продолжал Меттерних, словно бы не расслышав ее реплики. - Даже такой, как нынче.
- Мы с вами, как два паука в банке, - шепотом продолжила Анж. - Один должен обязательно сожрать другого.
- Приятного аппетита, - чарующе улыбнулся Клеменс, слегка прикоснувшись к ее искалеченной левой руке. Впервые за несколько лет Анж почувствовала в ней покалывание, усиливающееся с каждой долей секунды. Она повернулась было к нему, чтобы приказать ему прекратить эти странные манипуляции, но тот быстро отнял свою руку. Левая ладонь была словно охвачена огнем.
- Не беспокойтесь, это пройдет, - сказал он, деловито разделывая омара на своей тарелке.
- Что... вы сделали?
- Должны бы знать, - спокойно проговорил Меттерних. - Если я, конечно, не ошибся. Но обычно в таких вещах я редко ошибаюсь.
- Атака шестого уровня? - Анж подумала, что если бы кто-то подслушал их разговор, то счел бы его флиртом высшего порядка, несущим некий странный масонский подтекст.
- Четвертого. Мой шестой уровень таков же, как ваш десятый. Лучше не пробуйте.
- А если нам помериться силами?
- Я не из тех, кто любит состязание ради него самого, - сказал Клеменс.
"Интересно, он видит меня? Вряд ли", - подумала она. - "Но я его вообще не вижу".
- Мне говорили, что вы специализируетесь на некромантии, - Анжелика повернулась к нему всем лицом. В глаза ему она до сих пор смотрела с опаской. Но ныне набралась храбрости и заметила - правый глаз отчего-то у него не шевелился. Словно был сделан из стекла. Да, это еще одна примета "истинного джинна" - каждый из их когорты получает ту или иную травму, иногда при рождении, иногда в течение жизни, которая и становится их меткой. "Он испил из источника мудрости", - вздохнула молодая женщина.
- Какая милая застольная беседа. Что ж, Ваше Сиятельство, вы прикажете мне огласить все подробности моих занятий анатомией и физиологией? - продолжил невозмутимо Меттерних.
- Судя по тому, что вы заняты разделом этого несчастного ракообразного существа, стоящего нашей хозяйке целое состояние и деревни, заложенной ее доблестным супругом в казну, в вашем мастерстве по части практической анатомии я не сомневаюсь, - сказала Анж.
- А как вы смело и, главное, точно считаете чужие деньги. Ваши провидческие способности достигли небывалых высот для простой лилит, коей вы, по сути, и являетесь.
- Для великого канцлера вам крайне не хватает дипломатичности, - промолвила Анж в ответ.
- Ma chere, - вздохнул Клеменс. - Иногда стоит говорить всю правду. Особенно ту, которую человек знает, но скрывает от других. Неужели вы не лилит? Воспитанная такой же, как вы.
Левая рука у графини заболела сильнее. Неужели снова начнется нагноение?
- Слушайте. Если я ткну вам в правый глаз, то вам будет также хорошо, как мне сейчас? - прошипела она зло.
- Ну не здесь же, - граф полил мясо омара соком лимона.
Рука горела так, что Анжелике хотелось кричать от боли. Она удалилась из-за стола, пошла в дамскую комнату и долго лила на больную конечность холодную воду из кувшина, пока та не закончилась. Слезы выступили на ее глазах. Хозяйка дома, пришедшая припудриться, с удивлением посмотрела на нее сквозь поволоку своей всегдашней близорукости.
- Графиня? Это вы? Что случилось?
Анж только головой покачала.
- Я не очень хорошо себя чувствую. Поеду домой, чтобы совсем не разболеться.
- Очень жаль. Но нам надо встретиться на днях, - проговорила мадам Катрин, косясь на дверь. - Как понимаете, позвала я вас сюда не просто так. Приезжайте на следующей неделе в Оперу, на "Цирюльника". Моя ложа всегда вторая слева.
- Если там не будет графа Меттерниха, - проговорила Анж.
- А что он вам сделал? По-моему, вы очень хорошо общались за обедом. Я даже порадовалась, потому что подумала - вы не сошлись, даже удивилась, потому что с Клеменсом сходятся все, даже очень угрюмые люди.
"Вот как? Он для нее Клеменс", - усмехнулась Анж. - "Ловушка, я же говорю, ловушка".
- Вы зовете его просто по имени, - произнесла она, нахмурившись. - Полагаю, он здесь частый гость.
- А вы очень откровенны и прямолинейны. До безобразия, - дымчатые глаза княгини сверкнули гневом. - Но что ж, мы с вами работаем на одного хозяина, поэтому волей-неволей вынуждены поддерживать хорошие отношения. Я вам прощаю.
- Спасибо за великодушие, - церемонно проговорила Анж. Гнев хозяйки был ей смешон - словно на нее злилась маленькая девочка, а не женщина на пять лет старше ее самой, всерьез воспринимать подобный взрыв было невозможно. - Я постараюсь выздороветь к тому времени.
Они распрощались. По дороге домой, глядя на освещенные фонарями улицы Вены, заметаемые легким снегом, графиня чувствовала, как все ее платье пропиталось запахом Eau d'Orange, вызывающим физическую тошноту. "Да он просто апельсиновое дерево", - подумала она. - "Цветет, благоухает, всем нравится, приносит вкусные сочные плоды. Вот бы кто это дерево спилил..." Еще молодая женщина поняла, что яда поднести ему будет невозможно - почувствует. И, скорее всего, заставит выпить ее саму. Но ненавидеть этого своего соперника она не могла. Того, кто сломал ей руку, она именно что ненавидела - ибо тот Смерть, Хозяин Кладбищ, за которым идут, покорно понурив белые пушистые головы, снежные волки, числом шесть. А этот... Соперник - да. Враг - нет. "Только не влюбляйся в него, пожалуйста, не влюбляйся", - проговорила графиня своему отражению в стекле кареты. При этой мысли стихнувшая было боль в руке вновь усилилась. Она закрыла глаза и увидела Меттерниха в синем плаще, с двумя серыми волками и двумя черными воронами за спиной, его бледное, как у трупа, лицо, и зияющую черной дырой левую глазницу, содержимое которой он обменял на Знание. И Власть. "И он убьет дракона", - подумала она не с радостью, а с неким отчаянием, даже с завистью. "Самое главное, чтобы не убил меня, простую лилит", - сказала себе графиня, выходя из кареты.
Перед сном Анжелика, как всегда, сделала расклад. Выпал опять Иерофант, принцесса жезлов и королева динариев. В странной близости к Иерофанту. Королева на ее картах была рыжеволоса, зеленоглаза и крайне напоминала одну ее бывшую подругу, которая записала ее во враги. "Дотти", - обратилась Анж к рисунку. - "Мне всегда было очень жаль, что тебя обвенчали со Смертью. Я же тебе добра желала. Все время. Но твой граф - не король динариев, увы. Подожди. Будет тебе счастье. С таким же, как и я".
В день, когда у графини Батовской должно было состояться условленное свидание с Катрин Багратион, к ней явилась гостья, которую она не слишком хотела видеть. В три часа дня, когда Анж, полулежа на кушетке, пролистывала трактат Лавуазье, очень увлекший ее, ей доложили, что приехала графиня Валевская. "С чего это она здесь?" - нахмурилась молодая дама, захлопнув тяжелую книгу. - "Если тетушка заметит, то выставит нас всех на мороз". Но, по счастью, княгиня Любомирская со всеми чадами и домочадцами поехала по модным лавкам, а это обычно занимало у нее почти весь день.
- Проси, - сказала она лакею, и, накинув шаль на простое домашнее платье, сошла вниз.
Мария выглядела так, словно ей одновременно узнала и о величайшей радости, и об ужаснейшем горе. Лицо ее горело. Она едва не кинулась на шею вошедшей Анжелике.
- Что произошло? - осторожно поинтересовалась Батовская.
- Это подтвердилось! - громким шепотом произнесла ее гостья. - На сей раз точно.
Анж не понадобилось подробных пояснений. Она быстро поняла, что под словом "это" Валевская разумеет собственную беременность. Отец известен. Даже слишком. Радости своей знакомой графиня разделить не могла. "Неужели думает, что ее сделают императрицей?" - усмехнулась она про себя. - "А вообще, похоже, она готова вышить у себя на платье спереди: "Я ношу ребенка самого Наполеона!" и ходить так все девять месяцев, чтобы все видели".
- Поздравляю, - сухо проронила Анжелика. - Но теперь-то, надеюсь, вы понимаете, что вам лучше удалиться в Валевичи и забыть на время о Париже?
Слова подействовали на ее гостью должным образом. Она присела на кушетку и вздохнула.
- Но мы же с вами договаривались, не так ли? - переспросила молодая женщина. - Я была у де-Витта, тот подтвердил.
- Вы тоже поделились с ним вашей радостью? - хмуро взглянула на нее хозяйка дома. Вопрос ее был риторическим.
"Ей-богу, если она скажет, что сделала еще какую-нибудь глупость, мне придется ее устранить. Хм, если я так сделаю, мне подарят парочку золотых приисков и сделают светлейшей княгиней. Если Потоцкие меня в землю не зароют. Нет, жизнь мне дороже", - подумала она.
- Смотрите, я не вижу препятствий. Он уже знает... - прошептала Мария в последней попытке защитить себя. - Его же врачи и сказали мне, что у меня не просто задержка. Раз так, то что мне может грозить?
- Не знаю, что вам наговорил Жан, - сказала Анж, подумав, что с де-Виттом разберется отдельно и довольно жестко. - Но я лично никакой ответственности нести не собираюсь, ни за вас, ни за вашего ребенка. Здесь вам, кстати, оставаться еще опаснее. Самое разумное, что вы можете сделать - уехать в Польшу, спокойно родить и не бояться, что с вами или вашим младенцем случится беда.
Валевская посмотрела на свою собеседницу широко раскрытыми глазами, не зная, как же ей быть. До прихода сюда она была уверена в поддержке, ибо знала - когда-то графиня Батовская оказалась в такой же ситуации, как она. Словно в ответ на ее немой вопрос, Анжелика продолжила:
- Понимаете, я тоже предпочла в свое время родить в Кракове, а не в Петербурге.
- Но то же москали были, они варвары, - прервала ее гостья.
- Не меньшие варвары, чем нынешние французы. Срок у вас, как я понимаю, летом?
Мария кивнула.
- Отлично, - проговорила Анжелика. - До той поры у него вряд ли появится наследник.
- Какой еще наследник? - цвет лица графини Валевской удивительным образом совпал с обивкой кушетки - мятно-зеленой.
- При всей любви к Польше Наполеон хочет взять в жены особу с королевской кровью в жилах.
- Моя девичья фамилия - Лещинская! Я получу развод от Анастаса! - пылко воскликнула молодая женщина, притопнув ножкой в синем кожаном сапоге. - Какая еще королевская кровь ему нужна?!
Мария Валевская действительно принадлежала к роду Лещинских, дальних родственников одного из польских королей, но Анжелику, дальнюю родню Понятовского, с кровью литовских князей Радзивиллов в жилах, этим было не впечатлить.
- Мертвые правители, тем более, выборные, как круль Станислав Первый, его не интересуют, когда вокруг полно живых наследственных монархов, - проговорила молодая женщина холодно. - А у этих монархов есть сестры и дочери. Девочки прусского короля слишком малы, да и они лютеранки. Остаются сестры императора Александра, Екатерина и Анна. И старшая дочь императора Франца. Мария-Луиза. Выбор есть, как видите. А с женщинами, которые были уже замужем, Наполеон вряд ли захочет иметь дело после Жозефины.
Жестокость ее слов поразила Валевскую, та даже начала всхлипывать.
- Я бы на вашем месте утешилась тем, что его новая жена может точно так же оказаться бесплодной. Или помереть в родах вместе с ребенком, такое часто бывает, - продолжила Анжелика, ничуть не меняя свою интонацию. - И, кстати, останься вы здесь или уедь в Париж, можете не сомневаться - последнее вам могут и устроить.
Она-то прекрасно знала, что женщина во время родов ходит по краю могилы. Неумелым акушерством можно погубить сразу две жизни. Причем доктора или повитуху винить будут в последнюю очередь - им всегда можно отговориться анатомическими особенностями тела роженицы, неправильным положением ребенка во чреве - чем угодно, вплоть до Божьего Провидения... Да, Валевская очень многим рискует, слепо отдаваясь в руки французских акушеров и надеясь на то, что Наполеону действительно нужен польский бастард в качестве наследника.
Валевская долго сидела молча, обхватив голову руками, отчего ее тщательно уложенные светлые волосы растрепались. Лицо ее было угрюмым и решительным. Она обдумывала, как бы подостойнее ответить Батовской. Наконец, проговорила:
- А зачем вы маните меня в Польшу? Чтобы кто-то из вашей "Фамилии" взял и убил того, кто может стать королем независимой Речи Посполитой по крови своей? Тем более, как я знаю, у вас уже готов свой наследник?
Она прищурила голубые глаза, презрительно оглядев Анжелику. Замечание, как видно, достигло цели. Анж сжала руки в кулак. Кровь окрасила ее бледное лицо. Подойдя к гостье поближе и вперившись в нее страшным взором ярко-синих глаз, молодая дама сказала:
- На самом деле, мне все равно, что с вами станет. Но мне не все равно, что станет с Польшей. Так вот, Бонапарт никогда не допустит в ней наследственной монархии, если вдруг вам пришла в голову эта идея. Он сделает Ржечь наместничеством или посадит туда кого-то из своих родственников, учтите - законных родственников. Император Александр как раз в этом заинтересован... Так что определитесь, что вы хотите для вашего будущего сына?
- Того же, что и вы для своего, - возразила Валевская, уже почувствовав, куда может клонить Анжелика.
- Александр в союзе с Бонапартом. Если они договорятся на очередном свидании по поводу Польши, то царь может рассмотреть вашего сына как основателя династии польских королей.
- Но... смотрите, это же предательство шляхетских вольностей, - Мария вконец запуталась.
- Именно, - улыбнулась Анжелика. - Но тут из двух зол придется выбирать меньшее - либо Бонапарт аннексирует Ржечь, выпив предварительно из нее всю кровь, что, естественно, возбудит враждебность Александра, либо по взаимной договоренности делает трон Польши наследственным, вашего сына - королем, и порядок устанавливается на века.
- Но он говорил про республику, тогда, в Варшаве, - робко попыталась возражать Валевская.
- До Восемнадцатого Брюмера он тоже говорил, что будет всего лишь консулом, - усмехнулась ее собеседница. - На самом деле, Наполеон очень хочет влиться в когорту законных монархов. Очень хочет, чтобы его власть передавалась по наследству. Рассудите, что ему выгоднее - республика в самом центре Европы, политика которой меняется с каждым Сеймом и контролировать которую он не в состоянии, или же королевство, правящая династия которой связана с ним кровными узами? Голландцы крайне надеялись на Батавскую республику с пришествием французов, думая, что таким образом покончат с нелюбимыми Оранскими. А получили на свою голову Луи Бонапарта. Который, кстати, сделал свою власть абсолютной, упразднив парламент, существовавший в Нижних Землях при законном короле.
Анжелика говорила словами своего дяди Адама Чарторыйского, чьей политической ученицей являлась. Князь Адам всегда мог говорить крайне убедительно и логично, она переняла от него этот дар полностью. Сейчас бы он ее похвалил. Правда, ей казалось, что она мечет бисер перед "свиньей" - наивная и восторженная Валевская вряд ли способна была полностью понять ход ее мыслей. Та слушала ее с открытым ртом, поражаясь уму этой "ведьмы" и "москальской подстилки".
- Что же вы предлагаете? - освободилась она от морока анжеликиных слов. - И ваш сын?
- Его считают мертвым, - оборвала ее графиня. - Я не собираюсь его "воскрешать". По сути, он вообще не должен знать, что в нем есть русская, а тем более, царская кровь. В свое время он может стать хорошим подданным вашего сына. Кстати, почему вы так уверены, что носите именно мальчика? - заметила она вскользь, невольно глядя на пока еще плоский живот своей гостьи.
Мария замялась.
- Я не знаю... Предчувствие, как и у всех матерей. Когда я носила своего первенца, я почему-то с самого начала знала, что будет мальчик. Так и теперь.
- Что ж, предчувствия редко обманывают. Но, возвращаясь к тому, что я говорила, - Анжелика посмотрела вдаль, скрестила руки на груди, невольно повторяя жесты своего дяди, когда он рассуждал о политике или философии. - На самом деле, не столь важно, кто даст свободу Польше - Россия или Франция. Важно, кто именно сядет на трон. Нужен поляк, "природный Пяст". Если вы родите и вырастите вашего сына в Париже, то он станет французом, чужеземцем. Кровь отца забьет кровь матери. Меня всегда учили, что это недопустимо.
- Пожалуй, вы правы, - проговорила Батовская, немного подумав. - Мне в самом деле будет лучше уехать на роды в Валевичи, там все-таки родня вся. Но мой сын все-таки прекрасно будет знать, кто его отец. В отличие от вашего, я его скрывать не собираюсь.
- Этого и не понадобится, - сказала Анжелика, откидываясь назад. Она устала от этого разговора, а ей еще предстояло выдержать рандеву с княгиней Багратион, на которое эта дама, небось, притащит Меттерниха - графиня совсем не исключала, что тот будет восседать у Катрин в ложе как у себя дома. - А сейчас отдохните, в вашем положении это обязательно. Пожалуйста, не нервничайте так, для ребенка это тоже вредно.
- Я думаю о имени ему, - лицо Валевской просветлилось. - Называть его Наполеоном? Или Станиславом? 
- Первое имя вряд ли обрадует вашего супруга, да оно совсем не польское, - сказала Анж. - Станислав - имя не для короля Польши. Лучше назовите Александром. Александры всегда побеждают.
- Спасибо, - прошептала ей пани Валевская, пожимая руку. - Но я у вас долго пробыла, а сталкиваться с пани Марианной я не желаю.
- Она с вами тоже, - усмехнулась Анж. - Поэтому прощайте. Берегите себя и пересылайте вести через Юзефу.
...После ее ухода Анжелика поднялась наверх и целых два часа лежала в постели, без огня, положив на лоб мокрый платок, чтобы прийти в чувства. Тетка, приехавшая с покупками, справлялась о ней и настойчиво звала ужинать, но Анж сказалась больной и не выходила из спальни. Потом она занялась своим туалетом и отправилась в Венскую Оперу, аккурат ко второму действию "Севильского Цирюльника".
Явление ее в раззолоченном зрительном зале было встречено пристальными взглядами всех представителей высшего света. Графиня выбрала очень открытое темно-фиолетовое платье с черными кружевами крупного плетения, а к нему - колье с алмазами и аметистами в форме ошейника, подчеркивающего ее длинную стройную шею. Два парных тяжелых браслета сверкали холодным серебром на запястьях, а в прическу были вплетены темные мадагаскарские фиалки. Княгиня Багратион, приставив лорнет к глазам, только языком зацокала, то ли от восхищения, то ли от зависти. "Надо себе сшить такое же, только синее", - подумала она. - "Фиолетовое мне совсем не пойдет. Обязательно спрошу, у какой модистки она одевается". Потом усмехнулась: хорошо, что здесь нет Меттерниха, тот бы очень быстро перехватил "новенькую" и увез "знакомиться поближе". Зря она давеча сочла Анж дурнушкой. Нынче, в оправе вечернего туалета худоба графини казалась изяществом, бледность - изысканностью, черные круги под глазами были совсем незаметны, наверное, она их припудрила. Сквозь толстые линзы Катрин видела, как князь Шварценберг, перегородив своей плотной фигурой проход, строит куры прекрасной польке, выслушивавшей его с плохо скрываемой скукой, которую этот "неудачник", как прозвала его "белая кошка" после того, как его армия не смогла остановить Бонапарта и была разгромлена под Ваграмом, очевидно, приписал ее томному нраву и светской сдержанности. Вскоре, как видно, Анжелика устала выслушивать любезности горе-полководца и проследовала в ложу Катрин.
- Вы не перестаете меня удивлять, графиня, - приветствовала та гостью. - Представьте себе, я совсем забыла, что хотела вам сказать. Нынче мне хочется говорить только о модах.
Она хихикнула, рассматривая подробности наряда вблизи. Одно нарушение правил элегантности бросилось Катрин в глаза - одна перчатка на Анж была в тон платья, светло-сиреневой, другая - та, что закрывала ее искалеченную руку - черной. "Интересно, она сухорукая от рождения?" - полюбопытствовала про себя княгиня.
- Так давайте говорить о модах, Ваше Сиятельство, - с полуулыбкой произнесла Батовская. - Где вы покупаете муслин такого оттенка? Мне очень редко попадался пудрово-розовый цвет, все больше голубой, но это банально, у меня всегда было много синего и голубого. 
- Мне привозит из Индии один негоциант. Боюсь, что вскоре никакого муслина не останется, - вздохнула Катрин. - Вообще. Бонапарт заставит нас всех ходить в рубище. Но для вас у меня, может быть, и найдутся запасы. Смотря что вы хотите сшить.
- О, совсем немногое. Пеньюар. Но я совсем не хочу, чтобы ради меня вы шли на такую жертву, - Анжелика была рада поддержать разговор об одежде, ибо он оттягивал все то неприятное, что могла спросить русская агентка в Вене, как уже определила ее роль графиня. Впрочем, она могла надеяться на то, что разговор будет благоприятным - левая рука у нее не горела, как раньше, внезапный холод не охватывал ее и запаха Eau d'Orange она не уловила. Можно надеяться, что канцлер нынче слишком занят, чтобы преследовать ее.
- Я могу вам выделить отрез, правда, немного другого оттенка, больше пепельного, знаете, такой цвет "жженной розы", - сказала Катрин, попутно кивая знакомым, проходящим мимо ложи на свои места - очередное действие спектакля должно было вскоре начаться. - А еще у меня есть брюссельские кружева, gris perle, как раз пойдут к ткани... Только вы мне скажите, у кого вы шили сегодняшний наряд. Я поражена мастерством исполнения.
- Мадам Ауэрманн, - назвала имя портнихи Анжелика.
- Не думала, что венцы на что-то способны. Вы доказываете мне обратное, - проговорила Катрин.
Графине уже надоело рассуждать о нарядах. Действие спектакля началось, и она, воспользовавшись моментом, перевела разговор на музыку и пение. Но его, в свою очередь, мадам Багратион и не поддержала. Подсев к собеседнице поближе и обдав ее навязчивым розово-мускусным ароматом, уже знакомым Анжелике, она прошептала:
- Вы, как я понимаю, будете заниматься в Париже тем, чем я уже занимаюсь в Вене?
- Не совсем. Мне не хочется открывать салон, - в тон ей проговорила графиня. - Не думаю, что справлюсь.
- Судя по тому, что я знаю, вы вполне справитесь.
- Так это приказ? - прямо спросила Анжелика.
Собеседница ее поморщилась.
- О чем вы? Поступайте, как знаете, только я не представляю, как можно сохранять приличия, не имея гостиной.
- Что, сохранять приличия - тоже руководство свыше? - усмехнулась графиня.
Княгиня Багратион разозлилась на нее. Что эта "польская шлюшка" себе позволяет? Поляков Катрин не слишком любила именно за надменность и дерзости. Ей всегда по душе были немцы и немки. Но у нее было письмо, а в нем черным по белому начертано: поддерживать хорошие отношения с госпожой Батовской. Ибо только через нее можно узнать о "польской любовнице" Бонапарта. Да к тому же Анж нынче - русская агентка. "Что, разве полька не предаст?" - дама давно задавалась этим вопросом, но понимала: наверное, в том-то и суть - чтобы предала. Или сделала соответствующий вид. Прямо как сама Катрин, которую, по сведениям, тоже костерят на чем свет стоит: мол, подлая она и продажная, бросила такого славного мужа-героя и свою родину, продает честь русскую в немецких и австрийских объятьях.
- Мне было дано указание узнать от вас, как поживает пани Валевская, - заговорила она вслух. - И вам настоятельно не рекомендуют увиливать от ответа.
Анжелика не поколебалась сказать правду.
- Поживает она отлично. Ждет ребенка.
- И собирается в Париж?
- Собиралась. Мне немалых усилий стоило уговорить ее дождаться родов в более спокойной обстановке.
- В Польше?
Анж кивнула. Она не знала, какие выводы сделает из этого русская резидентка в Вене и что ждет пани Валевскую. Днем она заговорила Марии зубы по поводу славного будущего, опираясь на свои сведения и домыслы, в которые ее гостья поверила. Но графиня сознавала - говорить за императора Александра она не вправе, предсказывать его действий не мог никто. В Польше Валевскую могла ждать та же самая ловушка, что и в Париже. Причем неважно, что Валевичи находились в Великом княжестве Варшавском, суверинитет которого якобы свято соблюдается Россией. Как будто там нет русских агентов!
- Она его что, в самом деле любит? - этот вопрос княгиня Багратион задала уже из собственного любопытства.
- Не то слово. Обожает, - усмехнулась ее собеседница.
- Как и все ваши, - не удержалась Катрин.
Анжелика холодно посмотрела на нее и пожала плечами, притворившись, что наконец-то решила вслушаться в арию, старательно выводимую местной примой. Спустя несколько минут она повернулась к выжидательно молчавшей своей собеседнице и спросила ее:
- Больше никаких указаний касательно моей миссии не передавали?
- Почему же, передавали, - прошептала княгиня. - Вы должны оставаться в Вене до февраля-марта.
Графиня Батовская резко, с хрустом сложила веер, сжав его рукоять в ладони. Таким образом, ее оставляют в полное распоряжение Меттерниха, который ее не пощадит. Три месяца на то, чтобы он медленно, со смаком, уничтожал, ломал ее, подчинял себе. Три месяца на то, чтобы эта белобрысая русская kurwa издевалась над ней далее, а тетка Любомирская читала нотации по поводу “неподобающего поведения”, кстати и некстати припоминая ее бабушку – свою невестку, которую гордая княгиня терпеть не могла уже лет 40. Ее кто-то крупно подставил. Враги ли ее? Может быть, но главного врага она и ее сообщники растоптали в пух и прах, ныне его никто не слушает. Или, может быть, он вновь в силе? Или де-Витт, коварный и продажный друг, в одном из своих донесений выставил ее непригодной к “работе” во французской столице? Или Катрин так испытывала ее? Прозорливость подводила графиню на этот раз.
- Ради чего? - только и спросила она. - Я думала, вы сами прекрасно справляетесь.
- За эти пять лет я научилась никогда не спрашивать лишнего, - Катрин посмотрела на нее, прищурив свои красивые глаза в тусклом свете канделябров. - Вам советую поступать также. Потом, мне нельзя с вами враждовать. А вам следует быть поласковее с канцлером.
Веер выпал из руки Анжелики. Вот как? Мило. “Поласковее”, говорите?
- Это ваш личный совет, или опять инструкция? - хрипло проговорила она.
- И то, и другое, - по-кошачьи улыбнулась княгиня. - Кстати, как женщина женщине, скажите мне по секрету – чем вам так он не угодил?
Графиня поняла правила игры, в которую ее невольно втягивали. Тот, кто руководил их деятельностью, решил перестраховаться и не делать всех ставок на одну лишь “белую кошку” . Вдруг она провалится? К тому же, в связи с разводом Жозефины и упорными слухами женить Наполеона на русской великой княжне ее миссию могут вообще свернуть – без надобности. Значит, хоть и ненадолго, надо хорошо относиться к этой женщине. Они “в одной лодке”, как-никак.
- Долго рассказывать, - отмахнулась она, принимая “игру” в “подружек”. - Старая история.
“Очень старая. Ей лет тысяча как минимум”, - усмехнулась Анж про себя, увидев любопытство на лице своей собеседнице.
- И потом, вы же обычно лишнего не спрашиваете, - добавила она, подмигнув Катрин. Та покраснела.
Их разговор прервало появление посланца князя Шварценберга со свернутой вчетверть запиской, щедро надушенной пачулями. Анж аж нос сморщила, но раскрыла ее, и, прочтя банальное признание в страстной любви вперемешку с требованиями прийти к нему в ложу немедленно, усмехнулась и покачала головой.
- Фельдмаршал сдался перед вами так же, как и перед армией Бонапарта, - княгиня Багратион догадалась о сути послания немедленно. - Быстро же вы одерживаете победы, прямо как сам корсиканец.
- Вы тоже. Это у вас фамильное, - не осталась в долгу Анжелика, смяв послание в руке.
“Белая кошка” проигнорировала намек графини на ее отношения с мужем. Она снова взглянула на высохшую руку своей визави и подумала: не Клеменс ли здесь постарался? Анж заметила ее интерес и словно бы прочла ход мыслей княгини. Но ей знать точной причины не положено. Пока не положено.
Графиня встала с места, думая, что авансов Шварценбергу пока давать не будет никаких. Ее собеседница истолковала это в одном-единственном смысле: “Ну, они, польки, всегда такие, за то их и любят”.
- Удачи, - проговорила она вслух. - Еще увидимся, я надеюсь?
Анжелика улыбнулась ей мимолетно и поспешила уехать из театра. “Пусть Катрин думает, что ей будет угодно”, - сказала она себе, усаживаясь в карету. Несмотря на внешнее спокойствие, настроение у нее совершенно испортилось. Тревога сжала сердце. Она чувствовала себя куклой, которой дергают за ниточки. С тем, чтобы уничтожить. Если только она не придумает, как от обвести всех вокруг пальца... Мокрый снег бил в стекла. Анж охватил странный озноб. Она поняла, что ей более всего страшит в происходящем. То, что Смерть дышит ей в спину, поднося к горлу узорчатый кинжал. Раньше она такого никогда не испытывала, пусть бывало в ее жизни немало опасностей и рисков. “Все когда-то надо начинать в первый раз. Даже и бояться смерти”, - подумала графиня, закрывая глаза.

VI

Младшие арканы – Рыцарь Жезлов.

- Лео, ты у нас умный, подскажи, почему если дерьмо случается, то все сразу?! - принц Эрнест Саксен-Кобургский, правитель крохотного княжества, затерянного в лесах Тюрингии и зять цесаревича Константина, лежал на кушетке с обвязанной шарфом головой и не мог удержаться от слез. Ибо вчера он проиграл в штосс столько, что и говорить страшно. Этот “долг чести” прибавился ко всем прочим, сделанным им во время почти года жизни во французской столице, где принц привык ни в чем себе не отказывать. Выплатить все это нынче не представлялось никакой возможности – даже если заложить герцогство Кобург со всеми крепостями, библиотеку и собрание гравюр покойного отца, то все равно не хватит.
Его младший брат, красивый, как картинка, юноша Леопольд, сидевший напротив него и поглядывающий в окно, за которым сплошной стеной лил дождь, только пожал плечами. “Пить надо меньше. И больше думать головой, а не тем местом, которым ты обычно думаешь, братик Эрни”, - так и подмывало ему сказать. Но он сдержался – привык хранить свои мысли при себе, даже в разговорах с близкими родственниками.
- Что еще случилось? - поинтересовался он как ни в чем не бывало.
- Полина объявила, что ребенка оставляет, - сокрушенно произнес Эрнест. - Или ей нужно пять тысяч и дом в Париже, тогда что-нибудь придумает. У меня теперь ничего нет.
Полиной звали его постоянную любовницу – дочь греческого негоцианта, уже второй год ездящую за ним повсюду в одежде мальчика-слуги. Пол принцевого “камердинера” давно был секретом Полишинеля для его друзей и родни. Обычно Полина была похвально осторожна, но недавно огорошила его новостями о своем отцовстве.
- В чем проблема? Пусть рожает бастарда, не ты первый, не ты последний, - пожал плечами Лео.
- Ты не понимаешь. Ей нужно и то, и другое. Говорит, что этого ребенка отдавать в деревню не хочет. А что-то делать уже поздно. Пятый месяц, - принц закрыл лицо руками.
- Не обнаглела ли она? Пошли ее куда подальше, пусть разбирается со своими проблемами без твоего участия.
- У тебя так вечно! - взорвался Эрнест. - Ты все всегда упрощаешь! Она грозила шум поднять. И не где-то, а здесь. Потом за меня никого не посватают. Итак, я должен ей пять тысяч, Витту – шесть, а Левенштерну – восемь. Вот и считай, что будет. Мы разорены. Хоть стреляйся. Так и сделаю, ей-богу.
Угрозы брата не произвели ни малейшего впечатления на младшего принца. “Отлично. Ты застрелишься, Фердинанд наш пожмет плечами и потом принесет еще долговых расписок, а мне и maman придется со всем этим разбираться”, - зло подумал Леопольд. Сам он, несмотря на свою потрясающую красоту, с женщинами был крайне осторожен, а в карты так и вовсе не играл.
- А что, Витт еще жив? Я так думал, его кто-нибудь должен убить. Поклялись же тогда, когда он перебежал к французам на службу... - Лео вспомнил события после Тильзитского мира, когда якобы смертельно обиженный на начальство Жан де-Витт перешел на службу Бонапарту, а все его бывшие сослуживцы дали клятву вызвать его на дуэль, если получится.
- Такого попробуй убей... Я хотел его вызвать, ты не думай. Но не к чему придраться, - сказал Эрнест слабым голосом.
- Жаль, нет Фердинанда. Тот бы нашел, к чему придраться. А кто такой Левенштерн?
- Русский из Baltische, служил в Конной гвардии, я его пару раз видел в Петербурге. Нынче якобы получил наследство от родственников и потратил все на игорный дом. Вот и прикарманил мои деньги. Я не знаю, как по ним расплатиться... Ну почему все так? Лео, ты умный, придумай что-нибудь, - снова взмолился Эрнест, вглядывая в зелено-карие глаза брата.
Леопольд встал и смерил брата презрительным взглядом. Почему они, дети одних родителей, такие разные? Казалось бы, Эрнест старший и умный. Офицер хороший, соображает в стратегии поболее его самого. Но в реальной жизни ведет себя, ей-Богу, как ребенок. Леопольд в свои почти девятнадцать чувствовал себя в разы умнее и искушеннее.
- У них была честная игра? - только и спросил он. 
- Игра-то честная, только я вовремя не остановился. Сначала мне повалило, так и бывает... - начал Эрнест. - Потом пошло вниз. Я бы отыгрался...
- Зачем? Это глупо, - сказал Лео.
Он покосился на часы, стоявшие на столике.
-Совсем забыл, еду к Ортанс к двум, - упомянул он про голландскую королеву, которая по средам давала приемы для избранного общества, к которому относился красавец Леопольд. Гортензия давала ему немало авансов, только Лео – из гордости, смешанной с застенчивостью – еще ни одним из них не воспользовался.
- Она может одолжить тебе хотя бы две тысячи? - внезапно спросил Эрнест, глядя в спину брата, уже собравшегося покинуть его, чтобы собраться на прием.
- С чего ради? - удивленно посмотрел на него Лео.
Принц криво улыбнулся.
- За плотские радости платят не только мужчины...
- С чего ты взял про плотские радости? - его младший брат побледнел от гнева.
- Ну, ты же к ней не книжки читать ездишь, - продолжил поддразнивать его Эрни. - Или я ошибаюсь?
- Ошибаешься, - сквозь зубы проговорил Лео.
- Что там, счастливый соперник?
Леопольд не выдержал и показал брату непристойный жест из трех пальцев. Слова брата, однако, возымели действие – ехать к Гортензии ему резко расхотелось, особенно по такой мерзкой погоде. “Извинюсь, скажу, что болею... Впрочем, нет, а то, чего доброго, решит приехать навестить меня”, - подумал он.
Эрнест, в свою очередь, обиделся на брата. Он сказал так:
- Леопольд, я вообще не понимаю твоей эгоистичности.
- Это кто эгоист? Я безумные тысячи в штосс не продуваю, - парировал он. - И со стервами низкого происхождения не сплю.
- Да, потому что ты высокомерная сволочь! - закричал Эрни. - Я тут, твой родной брат, между прочим, загибаюсь, проблема на проблеме, а ты даже пальцем ради меня не пошевелишь!
Лео пожал плечами. Не он первый это говорит. И не впервые. Он даже знал, что еще упомянет сейчас брат. Тот вечер, когда Леопольда вызвал на аудиенцию Бонапарт, начал неумеренно нахваливать его красоту, способности – хоть у “императора французов” не было никакой возможности убедиться в их наличии, он видел юного Кобурга разве что на балу, - и предложил пойти к нем в личные адъютанты. Леопольд твердо, но вежливо отказался - “корсиканца” он втайне ненавидел и с ним только смирялся, служить ему не собирался. Его брат потом ругал его почем свет стоит – преференции для Кобурга выпросить оказалось не так просто, считаться с ними в Париже никто не хотел, а Леопольд в свете пользовался успехом, почему бы не обернуть его в выгодную сторону, но тот почему-то сделался принципиальным, как невесть кто.  Так и оказалось. Эрнест и на этот раз не преминул припомнить “упущенный шанс”:
- Если бы тогда ты согласился, все бы пошло по-другому! Ничего этого не было бы! Почему ты так поступил?
Юный принц остановился, сложив руки на груди. Глядя в глаза брату, он спросил:
- А что, Эрни, ты бы на моем месте пошел к нему в адъютанты?
Вопрос этот он уже задавал в свое время. Но нынче ответ брата был совершенно иным:
- Да! - закричал старший из принцев. - Да, черт возьми, пошел и оттрахал бы эту креольскую ****ь во все дыры! И маменьку ее заодно! Что тебе-то мешает?
- Честь, наверное, - холодно отвечал его брат и отвернулся от него. Но Эрнест настиг его и с силой схватил за руку.
- Честь, говоришь? - прошептал он. - Скорее, глупость.
- Отстань от меня! - Леопольд попытался отстраниться, вырваться из хватки брата, но Эрнеста это лишь разъярило.
- В глаза мне смотри! - закричал он. - В глаза, кому сказал!
Младший из принцев с неохотой посмотрел на пышущее гневом лицо брата, покрытое алыми пятнами. Злоба у Эрни всегда получалась неважно, выглядел в ярости он вовсе не страшно – казалось, еще чуть-чуть, и он расплачется, сдастся, как это часто и бывало – глаза у него часто бывали “на мокром месте”, фамильная черта. Ведь прекрасно понимал – не Лео, а именно он проиграл эти чертовы тысячи, понадеясь на свою везучесть, коей и в помине не было. Не брат, а именно он впутался в непонятные отношения с алчной и подлой женщиной, которая до сих пор утверждала, что “терпит все эти унижения” ради него лишь из-за неземной любви и готова сделать все, чтобы не доставлять ему малейших неудобств. Это Эрнест сейчас и осознал, поэтому, неудачно спародировав частично Юпитера-громовержца, частично - своего зятя, цесаревича Константина, проговорил уже помягче:
- Нам нынче честь не по карману. Приходится это признавать. Казна так и так пуста. Мы вассалы Бонапарта, хотим мы того или нет. Или выкручивайся, или погибай. На кого ты еще надеешься?
- На императора Александра, - отвечал его брат убежденно. - Благодаря ему мы еще и существуем.
Эрнест усмехнулся.
- Ты идеалист. Думаешь, ему есть до нас какое-то дело? Не он ли выгнал тебя из Петербурга? Кстати, ты можешь хоть мне сказать, почему?
Пришел леопольдов черед стыдиться. Причин он не знал, но догадывался, что они были связаны с его возлюбленной, великой княжной Екатериной Павловной, с которой он мечтал воссоединиться навечно, но мечты свои, как и все прочие чувства, предпочитал хранить при себе.
- Александр ничем не лучше нашего beau-frer'а. Сегодня он с барского плеча отдал мне мое же герцогство, завтра он решит его отобрать...
Они немного помолчали. Наконец, старший из них паузу прервал, проговорив:
- Я, наверное, отсюда уеду. После того, как станет все ясно. Только надо придумать, где взять денег. Может, у тебя идеи какие есть?
Леопольд пожал плечами.
- Поеду отыгрываться, значит, - сказал Эрнест. - Или... - и он сделал жест, будто стреляет себе из пистолета в висок.
- Я поеду с тобой, - внезапно проговорил его младший брат, потемнев лицом – как всякий раз, когда он думал о своей жестокой первой любви, королевне Като, унижавшей его по-всякому.
- К чему такое благородство? - усмехнулся Эрни. - Впрочем, ты же у нас в сорочке родился... С чем черт не шутит, может быть, у тебя рука легкая. Глупости, конечно, но в таких обстоятельствах волей-неволей станешь суевером.
- Нет, я просто прослежу, не надувает ли тебя этот Левенштерн. Что-то мне подсказывает, нет у него никакого наследства, - сказал Леопольд, поднимаясь на ноги. - И де-Витт... Эту сволочь надо бы на виселицу, а не денег ему отдавать.
- Попадись он мне в Кобурге, давно бы уже висел... Но мы здесь, - Эрнест горестно развел руками. - И он личный адъютант Наполеона.
- Значит, придется вызвать его на дуэль, - решил его младший брат, уже составивший в уме примерный план действий.
- Принц крови против проходимца? Хорошенькая же дуэль получится.
- Здесь мы тоже навроде проходимцев, Эрни. Увы, - сказал Лео.
Брат опять был вынужден признать его правоту. “Умру я и оставлю ему Кобург”, - решил он. - “Ему, а не Фердинанду, тот такой же идиот, как и я, только Лео из нас всех в маму пошел, умница”. Застрелиться ему уже не хотелось. Но против поединка он ничего не имел.
- Только дуэль – это того... скандал, - замялся он.
- Скандалов нам все равно не избежать, - рассудил Лео, берясь за резную ручку двери, ведущей в его комнату. - Обойдемся же меньшей кровью.
У себя он зажег одинокую свечу, бросил взгляд в зеркало, отразившее его необычайно-красивое лицо, которое он за всю свою сознательную жизнь уже приучился ненавидеть, думая, как бы хорошо было переболеть оспой или еще как-нибудь изуродовать внешность. Из-за чересчур эффектной наружности вкупе с юным возрастом его мало кто воспринимал всерьез, считая “всего лишь красавчиком”.  Братья его старшие тоже были весьма хороши собой, но из троих сыновей покойного принца Саксен-Кобурского лишь он обладал поразительной, живописной красотой, какую можно встретить на портретах старых мастеров – Эль Греко или Ван Дейка. Из-за этого на него, от природы довольно сдержанного и склонного держаться в тени, постоянно глядели с вожделением, чем он бы и мог воспользоваться, если бы того хотел. Но единственная, к которой он питал какое-то подобие любви, знать его не знала, потому что Лео, как она сама выразилась вполне ясно, был “никем”, младшим сыном захудалого герцогского рода, кроме долгов, наделанных еще дедом, ничего не наследующим, а о какой-то власти и влиянии – нечего говорить. Он достал из ящика туалетного столика серебряный медальон с кованой монограммой “ЕП”, раскрыл его, всмотрелся в раскосые глаза и снисходительную полуулыбку изображенной на нем молодой особы и сказал: “Я брошу к твоим ногам весь мир, если ты того хочешь. И меня ничего не пугает”. Вспомнил, как Екатерина, в свою очередь, обещала ему чуть ли не королевскую власть, как назвала его при расставании “храбрым, честным и талантливым”. Знала ведь, как подобрать ключ к его сердцу! Никакая королева Гортензия, снисходительно обозревавшая его своими дымчато-серыми томными глазами, никакая Жозефина, привыкшая игриво звать принца “mon garcon”, а то и “mon fils”, а себя - “старушкой”, кокетливо шутя и ожидая разуверений, этого сделать не могли. И слова его родственницы и возлюбленной, которая вряд ли когда будет принадлежать ему на законных правах, только уверили его в том – в какое бы ничтожество он не впал, выход найдется всегда. И участь его, “рожденного в рубашке”, как гласило семейное предание, окажется самой завидной. Те, кто ныне посматривает на него снисходительно, будут еще руки у него целовать, как холопы. Главное – не изменять себе. Так что он написал краткую записку для мадам Гортензии, извещающую, что этот прием он, увы, вынужден пропустить по “семейным обстоятельствам” (“А ведь это правда!” - усмехнулся принц про себя, перечитав эти строки), но в следующий раз обязательно придет. “Если де-Витт меня не застрелит”, - хотелось ему добавить.

Аркан XIX “Солнце”.
Париж, декабрь 1809 года

Жанно Левенштерн устроился со всей роскошью в двухэтажном особняке, находящемся на rue de Tete-Bout, в модном квартале Парижа, и жил без всяких забот. Филеры его не беспокоили, и даже явление де-Витта – тоже. Правда, чересчур веселая жизнь начала сказываться на его здоровье. В день своего рождения, двадцать восьмой по счету, он валялся в широкой кровати, желтый, как померанец, и маялся чем-то, напоминающим пищевое отравление. Шторы в спальне были опущены, но свет дня, проникающий сквозь щели в них, все равно казался ему слишком ярким.  В дверь постучали.
- Никого не принимаю, - простонал Жанно, с трудом привстав в постели.
Камердинер ответил:
- Мсье Jean, это господин Чернышев. Срочно.
Приятель его вошел в комнату, как всегда, пышущий здоровьем и благополучием – Левенштерну на зависть. Только лицо его было озабоченным до крайности.
- Не вовремя ты заболел, - объявил он.
- Болезнь всегда не ко времени, - откликнулся Жанно. - Что там за срочность?
- Фуше сняли, - сказал Чернышев, присаживаясь в кресло, стоявшее у окна.
- Только не надо говорить, что ты этого не предвидел. Но все равно. Хороший мне подарочек на именины ты принес, Саша. Кого вместо него?
- Вроде бы как Савари. Но какая разница? Он будет копаться в бумагах... Впрочем, я надеюсь, эта лиса как-нибудь выпутается.
- Не сомневаюсь. Пока “кузен Анри” с ним делится, все пойдет прекрасно.
- Его племянник у тебя в долг играет, да? - уточнил Чернышев.
- Да. Теперь меня забросали записками – когда, мол, поправлюсь и начну всех принимать. Если то, что ты мне только что сказал, правда – мне лучше вообще помереть.
- Выглядишь ты так, будто тебя уже похоронили, - пошутил кавалергардский поручик, откинувшись на спинку кресла. - Съел, что ли, что-то не то?
- Скорее, тут дело не в качестве, а в количестве, - произнес Левенштерн. - Ну так что нам теперь делать? Что вообще за птица этот Савари? Из того, что про него известно, ничего хорошего ждать не приходится. Сколько денег хочет он?
- Боюсь, что ему не нужны деньги. Этот – из “неподкупных”. Но меня волнует другое, - Чернышев пробарабанил унизанными многочисленными перстнями пальцами по ручке не самого удобного кресла в модном стиле “ампир”, в котором была выполнена вся опочивальня его приятеля. - Контакты.
- Я уверен, Фуше их преемнику не отдаст, - сказал Левенштерн, которому плохие новости внезапно принесли облегчение в физическом состоянии – тошнило и лихорадило уже не так сильно, печень успокоилась.
- Но и нам тоже никак не передаст. Нужны новые. Потом, если Савари окажется достаточно дотошным и начнет дергать за ниточки, то многие головы полетят, - задумчиво проговорил его друг. - Карл вообще предложил уничтожить весь список и искать новых. Но, черт возьми, где?
- Меня это тоже заботит. Но если там начнутся большие раскопки, то...
- Они успеют, - проговорил Чернышев.
- А если нет? - Левенштерн встал с кровати, накинул халат и подошел к своему приятелю. - Ты уверен, что они не дойдут до меня с тобой?
- У меня другие планы. Я переключусь на людей в военном министерстве, - Чернышев ухмылялся так, словно замыслил некое дело.
- А все жандармы накинутся на меня, да-да, - покачал головой Жанно.
- Слишком модное место, не накинутся. Потом, мы с тобой уже настолько connues, что найдутся защитники.
- Не знаю ничего, - вздохнул Левенштерн. - Ясно, что Савари начнет свою игру не с первого дня своего вступления в должность, что у нас еще есть время, но твоя надежда на других меня пугает.
- Может быть, тебе сменить кодовое имя на “умную Эльзу”? - поддел его Чернышев. - Оно тебе подходит. Кстати, давеча у тебя был де-Витт, да?
- Да, и играл, похоже, нечисто, - сказал Левенштерн. - Разорил беднягу принца Эрнеста еще на шесть тысяч. Но не пойман – не вор. И отказать от дома ему не могу. Эту крысу сложно поймать в ловушку.
- Тебе сложно, - самоуверенно усмехнулся его приятель. - Не надо говорить за всех.
- Ну и как ты это себе представляешь?
- Очень просто. Поймать за руку, отхлестать по роже, потом поставить к барьеру, - спокойно проговорил Чернышев. - Не знаю, как тебе, а мне не впервые такое проделывать.
Левенштерн тяжко вздохнул. С новым напарником ему работалось гораздо тяжелее, чем с Паулем, который после восстановления после операции уехал – а точнее, был отправлен - долечиваться в Италию. Саша игнорировал само существование филеров, был всегда на виду, неразумно рисковал, старательно играя роль “русского оболтуса”, пытался утянуть в такой образ жизни Жанно и нынче предпринимает авантюры в период смены “покровителя”, коим до сих пор являлся для них министр полиции Фуше. Наверное, личное доверие Наполеона вскружило ему голову. Сейчас он предлагает устроить открытый скандал, чтобы его гарантированно выслали из Парижа. Де-Витт, по оценкам Левенштерна, был ближе к “Самому”, как они звали Наполеона между собой. Жанно знал об этом от Нессельроде, коего он прозвал “сфинксом”, ибо тот собирал все интимные тайны здешних власть предержащих и тщательно хранил их, преуспев в науке выражаться намеками, выдумывать не только кодовые имена для реальных лиц, но и условные обозначения важных событий, отчего его донесения в “центр” напоминали, скорее, басни и литературные аллегории, нежели сухие записки. Левенштерну была также прекрасно известны нынешние родственные отношения, связывающие ненавистного ему тезку с пани Валевской, польской любовницей Наполеона. Естественно, покровительством будет пользоваться тот, кто ближе к сердцу. Чернышев такими преимуществами не обладал: при всей сердечности и гостеприимстве, какое ему оказывали в Мальмезоне и Тюильри, он оставался всего лишь “официальным лицом”. Так что никаких шансов...
- А ты не подумал, что де-Витт может прикончить тебя? Или меня? - заговорил Левенштерн.
Александр лишь расхохотался.
- Mon Dieu! Ты как барышня-институтка. Кто не рискует, тот не пьет шампанского.
- Я и так его выпил предостаточно, - проворчал Жанно. - Это можно хотя бы отложить? Пока мы не проведаем, что за птица этот Савари. Судя по тому, что я знаю, тут все сложно. Он же убил герцога Энгиенского, кажется? И, как говорил мой бывший начальник, подглядел диспозицию накануне Аустерлица.
- Когда меня только назначили сюда, - возразил ему Чернышев, жестом крупной ладони отметая все рассуждения приятеля. - Про Фуше тоже рассказывали всякие ужасы. Что, мол, живым мне отсюда не уехать. Нынче – как видишь.
“Твоя миссия еще не закончена, не радуйся раньше времени”, - родилась угрюмая мысль в больной голове Жанно, но он ее не озвучил.
- Фуше – полицейский, а герцог Ровиго – политик, - проговорил Левенштерн, присаживаясь на край кровати. Голова его кружилась, слабость чувствовалась до сих пор, цветущий вид приятеля, которому было все нипочем – его даже похмелье не брало – бесил его, заставляя завидовать по-черному. - Непонятно еще, кто для нас страшнее. От филеров можно отмахаться. Но хватит ли у нас мозгов перехитрить Савари?
Чернышев встал с насиженного места, присел рядом с Жанно и хлопнул его по худому плечу.
- Учти, вы с Карлушкой учились в университетах, а меня maman тоже не обделяла воспитанием – меня monsieur Perron пестовал с пеленок. Иезуит, между прочим. Всех перехитрим.
- Интересно, где учился де-Витт? - подумал вслух Левенштерн.
- Неважно, - отмахнулся его друг. - Значит, план такой: играем в штосс, ты мечешь банк, я ставлю по маленькой, но больше сижу и жду, пока этот жид не передернет. Тут я его за руку хватаю, поднимаю шум и вызываю. На саблях. Для верности еще можно припомнить все его подлости.
Все это Чернышев проговорил так, словно отдавал приказ. Левенштерн понял, что возражать бесполезно. Но надо бы обдумать все дело более тщательно.
- Он струсит, - продолжал Саша. - Я в этом уверен. Начнет торговаться, это в его подлой натуре.
Левенштерн только кивнул. Здесь он был склонен согласиться с приятелем.
- Вот здесь мы его и поймаем. Будем доить его, чтобы выдал нам всех своих сообщников. А он выдаст, не сомневайся, - подвел итог своим словам Чернышев.
- А нас он не выдаст тому, на кого работает? - пожал плечами Жанно.
- Пусть попробует, - Саша показал свой увесистый кулак. - Такие люди боятся силы.
Жанно охватила апатия. Он прикрыл глаза и лег на спину. “Пусть поступает, как знает. Мы все равно смертники. Нам нечего терять”, - подумал он.
- У него есть покровительница, - слабо проговорил барон. - И она сам дьявол.
Чернышев сладко улыбнулся.
- С дамами у меня разговор короткий, какими бы дьяволами они не были, - он наглядно подтвердил свои слова непристойным жестом. - Еще привяжется ко мне и принесет все секреты на блюдечке. Кстати, давно думаю подцепить здесь какую-нибудь сильно коновую и совмещать приятное с полезным. Тебе, кстати, тоже советую. Удивлен, что ты до сих пор с этой Бланш. Мог бы купить пол-труппы Оперы на твои-то деньги, хоть какое-то разнообразие. Или ты любишь ее?
Левенштерн завел глаза к потолку. Обсуждать с приятелем свои сердечные дела он не собирался. Сказал только:
- Бланш все знает. Я головой ручаюсь за ее верность.
- Смотри не зли ее, - усмехнулся Чернышев. - А то выдаст тебя с той же головой, которой ты ручаешься.
- Стараюсь, - Жанно вновь почувствовал жар и тошноту. На этот раз подумал, что поболеть подольше не мешало бы – это оттянет развязку, которую захотел устроить его лихой приятель, казалось, по чистой случайности назначенный в разведчики.
- Что-то ты совсем расклеился, - заметил Саша без тени сочувствия. - Не помри тут. А то глупо получится.
- Да уж.
- До скорого! - махнул рукой Чернышев и вышел из спальни.
Левенштерн еще немного полежал на спине, разметав полы халата и развязав горловину рубашки. Желчь кипела в его теле. Все старые раны, полученные при Аустерлице и при Эйлау, напоминали о себе. Сознание с трудом сохраняло ясность.
Вскоре после ухода Чернышева явилась Бланш.
- О, бедный котик, - она кинулась к нему, положила прохладную руку ему на лоб. - Опять жар? Что же такое? Ты же доктор, должен придумать что-нибудь.
- Medice, cura te ipsem, - усмехнулся он через боль в боку. - Ныне я ничего придумать не могу, только терпеть.
- А к тебе приходили, сразу после Чернышева, - сказала она, помахивая перед его носом визитной карточкой с пышным именем на немецком. - Я приехала от портнихи и разминулась в дверях с гостем, вот незадача.
- Кто это был?
- Очень красивый молодой человек. Просто прекрасный принц, - кокетливо отвечала Бланш. - Правда, не разглядела,  на белом ли коне он прискакал...
- А он и на самом деле принц, - Левенштерн, прищурившись, прочел имя и титул посетителя. - Саксен-Кобург... Он не деньги ли заносил?
- Нет, спрашивал, принимаешь ли ты сегодня? Я сказала, что ты лежишь пластом, какие уж тут вечера. Этот принц побледнел, расстроился и сказал, что еще наведается, когда сможет. Ты его тогда разорил, да?
- Не его, а брата... Неужели принц Леопольд тоже пошел по кривой дорожке? Странно, казался здравомыслящим молодым человеком, но в девятнадцать лет кто глупостей не совершал, - слабо усмехнулся Жанно. - Я вот наделал их немало, за что и расплачиваюсь ныне.
Бланш прилегла рядом с ним, провела ладонью по влажным от выступившего пота волосам.
- Прости ему долг,  а? - прошептала она. - От нас не убудет.
- Вот лиса, - проговорил Левенштерн шепотом. - Что ты ему пообещала, а?
- А ты ревни-ивый, - протянула девушка, приспуская с плечей глубокий вырез платья. - Не помню тебя таким. Желчь, наверное, тебя заставляет ревновать. Я его видела две минуты, не больше, поверь мне.
- Уже перестраховываешься на случай, если я вдруг не выкарабкаюсь, да? - продолжал Жанно. - Только учти, этот принц, хоть и смазлив, и молод, и в постели наверняка как жеребец, будет тебе никудышным покровителем. Долгов, как шелков, живет над какой-то мясной лавкой на rue de Saint-Michel и не льсти себе, что станешь принцессой – такие высокорожденные отметают каждую, у кого в родословной не было хотя бы одного крестоносца.
- Что ты говоришь, глупенький? Я твоя навеки, - Бланш поцеловала его в пожелтевшую щеку. - И в болезни, и в радости...
- Если так, принеси мне рвотного и сделай компресс, - проговорил Левенштерн.
- Может, лучше грелку?
- Не поможет, - уверенно возразил он. - Только еще сильнее все разболится.
Бланш с неохотой встала и пошла за лекарством. После того, как за ней закрылась дверь, Левенштерн поднес карточку поближе, разглядел размашистый, не очень уверенный почерк молодого человека, вспомнил этого принца крови, усмехнулся: “Что же Эрнест сам не идет, а братика посылает? Уж не отыгрываться ли он приходил?” Потом вновь вернулся мыслями к собственному недугу. Если это окажется серьезнее и дольше, чем он думал, и осложнится чем-нибудь похуже, то его тоже спишут. И кто останется? В ловкость Чернышева Левенштерн не слишком верил. Наверное, зря. Вот с Паулем работать действительно было удобно, гораздо удобнее, чем с этим великосветским франтом. Крюденер хотя бы знал местный свет, а Чернышев воображает, что Мальмезон ничем не отличается от Дворянского собрания в родной Москве, а Наполеон – от тамошнего губернатора. Вот и ведет себя соответственно. “Нужен кто-то мне в поддержку...” - подумал он и заснул.
Сколько Жанно проспал, он не понял. Его пробудил шепот любовницы: “Милый, там опять этот принц. Сказал, не уйдет, пока ты его не примешь. Я его немного подержала в гостиной, Антуанетта его сейчас забалтывает, но у него такая мрачная мина, что боюсь – не явишься, зарежет нас всех без ножа”. “Настойчивый какой”, - откликнулся Жанно. - “Что ж, придется пойти”.
Он обрядился в домашнее, пригладил волосы и бакенбарды щеткой, и медленно спустился вниз, где его ждал ангелоподобный юноша с отчаянным, бледным лицом.
- Ваше Высочество, - поклонился ему Левенштерн. - Как видите, я и в самом деле очень нездоров, и моя... - он замялся, не зная, как точно обозначить Бланш, - моя подруга вам наверняка это передавала.
Леопольд обратил взор своих зеленоватых глаз на вошедшего. Этот “русский немец” был высоким, худым молодым человеком с болезненно-желтоватым цветом лица, черными прямыми волосами, тонкими прядями свисающими ему на высокий лоб, правильными и несколько трагическими чертами и запавшими серыми глазами. Где-то он уже его видел...
- Простите, - проговорил он, смутившись и опустив взгляд. - Я вас побеспокоил... Но на самом деле, у нас отчаянное положение.
- Я удивлен, Ваше Высочество, что ко мне пришли вы, а не ваш старший брат, - сказал Левенштерн, усевшись в кресло. - что случилось с Его Герцогским Высочеством?
- Он в полном расстройстве чувств, - произнес Лео. - Понимаете, - он наклонился к Левенштерну, - есть еще одно обстоятельство, помимо долгов вам и господину де-Витту, которое отягчает ему состояние.
- Говорите же.
Принц оглянулся на Бланш и Антуанетту, прошептал:
- Я при дамах не могу говорить, это чересчур деликатная ситуация.
Левенштерн жестом приказал девушкам выйти. Те, стрельнув глазами в красивого гостя и хихикнув в унисон, удалились наверх.
Леопольд продолжал, нисколько не повысив голоса:
- Monsieur le baron, есть одна особа... подруга моего брата. И она нынче ждет ребенка.
- Какое отношение это имеет к долгу? - переспросил удивленно Левенштерн.
- Она хочет... черт, простите, - Леопольд прижал ладони к горящим от стыда щекам. - Она могла бы... mon Dieu, не знаю, как вам сказать... решить эту ситуацию наилучшим для нее самой и моего брата способом.
-  Это каким же, Ваше Величество? - переспросил Жанно, подумав: “Все понятно, Эрнест обрюхатил какую-то гризетку, а теперь та хочет вызвать у себя выкидыш и просит отступных. Такое бывает не редко”. Он сам боялся оказаться в такой ситуации, но за два года, что они с Бланш знали друг друга, девушка ни разу не объявляла о своей беременности – или, может быть, “решала проблемы” самостоятельно и своевременно.
- Она может избавиться от ребенка, - голос принца сделался совсем тихим, но слова произнес он твердо. - Но так как срок уже большой, это, как она говорит, чревато осложнениями, поэтому ей нужна гарантия. Пять тысяч серебром.
“Губа не дура у этой девицы. Вот кого Бланш должна бы почесть за образец”, - усмехнулся Жанно. - “Небось, проведет принца, уедет куда-то, ребенка доносит, сдаст в деревню, а денежки прикарманит. И овцы целы, и волки сыты”.
- Алчность этой особы не знает границ, - заметил он вслух. - Но что будет, если принц Эрнест откажет ей в этой просьбе?
- Она опозорит имя моего брата, - тихо проговорил Леопольд. - Он не сможет связать себя узами брака с девушкой, приличествующей нам по происхождению. Вы знаете, - он снова оглянулся, положил руку на постамент стоявшей рядом с диваном беломраморной статуи богини Ники, - он сговорен за великую княжну Анну Павловну. Если история будет известна в Петербурге...
“Мне кажется, эту историю знают в Петербурге. Не фигурирует ли в ней хорошенький лакей по имени Полина, который чуть ли не спас его от смерти в прошлую кампанию? Ежели так, то все поздно”, - подумал Левенштерн. - “Но к чему нужна вся эта драма?”
- Вот что я вам скажу, Ваше Высочество, - проговорил он, чтобы заполнить повисшую между ними паузу. - Я сам бывал в подобных ситуациях, как и многие мои друзья. Сия особа, скорее всего, не станет подвергать свою жизнь риску и родит бастарда. А деньги оставит себе.
- Знаете, я так и думал, - неожиданно откликнулся его гость. - Но что делать с долгом вам?
Левенштерн снова замолк.
- Это долг чести, - произнес он ничего не выражающим голосом.
- О том и речь. И, честно говоря, ни я, ни брат понятия не имеем, с чего нам его отдавать, - откровенно проговорил Леопольд. - Я ожидал, что вы продолжите вести игру, но ваше нездоровье...
Он снова замялся. Почему-то этот Левенштерн его смущал необычайно.
- Поверьте мне, не только ваш брат мне должен, - уверил принца Жанно. - Но ныне я не в силах устраивать большую игру, как видите. Я едва нашел в себе силы встать с постели, чтобы принять вас по вашей настойчивой просьбе.
- Вы разве не будете начислять проценты?
Жанно рассмеялся натужно.
- Ваше Высочество! Плохого же обо мне мнения. Я ростовщичеством не занимаюсь.
- В отличие от де-Витта, - припомнил Леопольд. - Он имел с моим братом пренеприятный разговор. Дело чуть не дошло до поединка.
Принц вспомнил, что Эрнест тогда приказал двум дюжим лакеям вышвырнуть де-Витта за дверь, а когда тот крикнул: “К барьеру!”, то принц крикнул: “С жидами не дерусь!” Де-Витт даже настолько охрабрился, что прислал какого-то поляка с непроизносимой фамилией в качестве секунданта, но и тот был вышвырнут вон. Потом пришло письмо от самого оскорбленного со словами: “Я просто так этого не оставлю, Ваше Высочество. Мне известна кое-какая тайна касательно ваших отношений с известной особой, и эту тайну вы очень не желаете обнародовать. Надеюсь встретиться с вами лично и договориться”. Это Лео Левенштерну пока не сказал, толком не понимая, следует ли ему доверять. Решил пока “прощупать почву”.
- Насколько я помню, сего де-Витта хотят уничтожить все, но он невозбранно пользуется эгидой Бонапарта, - добавил Жанно.
- Но вы принимаете его в своем доме, - возразил принц, бросив на него испытующий взгляд.
- Я держу открытый дом, Ваше Высочество. Вам это известно, - отвечал Левенштерн, думая добавить: “И я обязан принимать у себя всех”. - Если я уличу его в нечестной игре, то, естественно, выставлю его за дверь без права вернуться. Возможно, устрою поединок с пострадавшей от его действий стороной. Но пока ничего этого не произошло...
Бланш со служанкой вышла из своего укрытия по собственной воле и предложила мужчинам вино и закуски. Оба отказались, а она осталась в гостиной, нескромно поглядывая на гостя. Ее приход заставил Жанно и Леопольда сменить тему беседы.
- Вы служили в Конной гвардии? - спросил принц.
Левенштерн кивнул молча.
- И были адъютантом графа Ливена?
Жанно подтвердил и это.
- Я вас помню, - проговорил Леопольд. - Но очень смутно. Давно вы здесь?
- С Седьмого года.
- Странно, что мы не встречались в свете.
- А я никуда не выходил, грыз гранит медицинской науки, - улыбнулся Жанно. - Потом мне повезло...
- Нам бы так с Эрнестом повезло, - в тон ему сказал Лео.
Бланш хотела было рассмеяться, но вовремя прикусила язык. Левенштерну, однако, совсем не хотелось длить этот светский разговор ни о чем и далее. Как видно, принца подобная беседа тоже тяготила. Он спросил:
- Когда я смогу к вам вернуться?
- Видите сами, Ваше Высочество, - повторил Жанно. - Моя печень – весьма капризный орган, все зависит только от нее. Но я вам дам знать. Пошлю человека.
Леопольд поднялся с дивана и, прежде чем начать церемонию прощания, задержал на его лице тяжелый взгляд. “Да, люди с такими глазами и наводят порчу”, - непонятно почему подумал Левенштерн.
- Мой брат хотел стреляться, - проговорил он глухо. - Вчера я вырвал заряженный пистолет из его рук.
Бланш аж ахнула.
- Как он сейчас? - вкрадчиво спросил Жанно.
- Трижды пускали кровь, легче не становится. Боимся нервной горячки, - кратко проговорил Лео.
- Жанно! - не выдержала молодая женщина, всплеснув руками. - Прости ты ему эти жалкие восемь тысяч! Будь великодушен!
- Мадемуазель, это долг чести, его надо обязательно отдать, - прервал ее принц.
Левенштерн прикрыл лицо руками в изнеможении.
- Ваш брат – отчасти член императорского дома, - сказал он, наконец, - Я же... - он махнул рукой. - Долга я этого требовать не вправе.
- Но как же ваша честь? - потрясенно спросил Леопольд. - Вы такой же аристократ, как и мы.
- Видите ли, monseigneur, - Жанно встал с кресла и, пошатываясь, подошел к нему, - Скажу вам откровенно – нравится вам то или нет, но я лишен многих предрассудков, которые нынче популярны. Например, не вижу связи между волей слепой Фортуны и аристократической честью. Что касается моего происхождения, если вы были в Петербурге, то должны знать...
Болезнь сделала его чересчур болтливым и откровенным – только сейчас он это почувствовал в полной мере. И замолчал. Леопольд никаких слухов, компроментирующих происхождение Жанно, не помнил. Только что-то о его сестре говорили и о ее связи покойном князе Петре Долгоруковом. Но там была какая-то пустая интрига, которых на сезон – десяток и которая ничем скандальным не закончилась.
- Пустое, - поправился он. - Одним словом, я вам не ровня. Долг я прощаю. Но в обмен на вашу с Его Высочеством дружбу и расположение. Могу ли я ими пользоваться?
- О, конечно, - улыбнулся Лео, сделавшись совсем красавчиком. - Надеюсь вас увидеть еще раз...
Они распрощались. После его ухода Левенштерн сказал своей любовнице:
- Выпросила-таки...
- А ты хотел с них три шкуры содрать, да? - зло откликнулась Бланш. - Нет, лежал бы ты в постели, я бы с ним уладила дела в два раза быстрее.
- Знаем мы, как ты бы улаживала... Ты смотрела на него так, словно хочешь его съесть, - откликнулся Жанно.
- Когда ты болеешь, ты невыносим! - воскликнула Бланш, вскакивая с места.
- Ладно. Плохо обижать сирот, сам таким был, - вздохнул Жанно. “И таким останусь. Когда все кончится”, - добавил он про себя.




VII
Аркан X. “Колесо Судьбы”.

Павловск, декабрь 1809 г.

Кристоф фон Ливен миновал шесть покоев Павловского дворца, на ходу сбросив шинель и шляпу на руки лакею, не видя ничего перед собой. Послание, написанное не его почерком, жгло его. Как и цитата из любимой пьесы, вертевшаяся в его голове: “If thou wilt needs marry, marry a fool...” Как бы не произнести ее вслух, перед той, кто его должен принять, и, тем паче, перед ее супругом, которого граф не иначе как “ничтожеством” про себя не называл. У него в руках было послание, доставить которое мог только он. Лично. И ответ на него он должен был получить устно. Слишком многим приходилось бы рисковать, если он бы поступил иначе, так, как принято в таких случаях. Но явление к ней, “Белой Розе”, лично – пытке подобно. Ведь граф не прекратил ее любить. Никогда не прекращал. Но между ними все давным-давно кончено, как раз в тот зимний день – скоро годовщина, два года – когда так же, как сегодня, тихо и торжественно падал снег, и мороз был градусов в двадцать, и была охота, его кровь на снегу, и последний взгляд в глаза, когда он прошептал ее имя...
Вот она, гостиная, где стены обиты белым бархатом, где шаги гулко отдаются в коридоре, а слова замирают в воздухе.
- Ваше Высочество, - произнес граф, входя, и поклонился низко, так, чтобы не смотреть в глаза. Потом  отвесил такой же, но чуть менее низкий поклон ее супругу, принцу Георгу Ольденбургскому.
- Граф. То дело, о котором мы уже говорили... - от великой княгини Екатерины пахло по-прежнему, жасмином, и платье на ней было темно-вишневым, в ушах покачивались бриллиантовые серьги. Кристоф медленно поднял на нее взгляд. Увидел свое отражение в ее серо-зеленых раскосых глазах. Вынул письмо и подал ей. В сторону принца он даже не смотрел. А тот с любопытством разглядывал “короля ливонского”, о котором по секрету поведала ему супруга. Ничего легендарного в графе Ливене он не заметил. Обычный остзейский офицер - распространенный типаж при Дворе, лицо человека, разучившегося улыбаться уже очень давно, красив, но уже начал постепенно сохнуть, моложе своих тридцати пяти не выглядит.
Екатерина медленно сломала печать, развернула послание.
- Почерк не ваш, - взглянула она на того, кого когда-то звала исключительно на “ты” Присутствие мужа и стремление отринуть все прежнее мешали ей вести себя как прежде. Да она и сама “перегорела”. “И никогда не загоралась”, - могла бы добавить великая княгиня. Нынче она была на третьем месяце беременности, переносила свое состояние довольно хорошо – оно проявлялось лишь в апатии, нежелании что-либо делать, а более всего чувствовать. 
- Кто писал? - спросила Екатерина далее.
- Генерал Армфельд, Ваше Высочество, - доложил Ливен, думая: “И зачем она притворяется? Ведь все прекрасно известно! Неужели только ради этого уродца комедию ломает?”
- Прочти, Жорж, - она передала послание мужу. - Тебя в шведские короли зовут.
Легкий румянец выступил на впалых щеках графа. На такое он не рассчитывал. Поэтому счел нужным вставить:
- Позвольте, Ваше Высочество, Армфельд писал, что шведской королевой должны стать вы, а Его Высочество, - он вгляделся в покрытое рытвинами носастое лицо принца, старательно разбирающего размашистый почерк кристофова покровителя. - Будет при вас консортом.
- Где это видано, чтобы жена вперед мужа шла? - хитро усмехнулась молодая женщина.
Кристофу хотелось разоблачить ее в жажде власти, выдать все ее планы, но он сдержался.
- Что скажешь? - обратилась она к супругу. - Принимаешь шведскую корону или нет?
Георг, как всегда, замялся. Свое мнение составить ему труда не представляло, но выразить его было сущей пыткой. Тем более, выразить не наедине с молодой супругой, которая, казалось, читает его мысли и облекает их в понятную форму, а в присутствие этого фон-Ливена, стоявшего перед ним ледяной статуей с непроницаемым выражением лица.
- Здесь перечисляются мои династические основания на престол, - сказал он тихо, опустив взор, чтобы не встречаться ни с кем взглядом и от этого не начать заикаться. - Говорится, что мое избрание выгодно для России. И для всей Европы. Очень много лести.
Последнюю фразу он произнес с некоторым негодованием. Граф усмехнулся про себя: “Еще бы”.
- Но что скажет шведская аристократия? - добавил принц. - Народ Швеции? Я не имею никакого отношения к этому государству.
Екатерина звонко рассмеялась. У Кристофа при звуке этого смеха пробежали мурашки по коже, он вспомнил все, ему захотелось пасть к ее ногам и целовать их до одурения.
- Господи, Жорж, кому интересно их мнение? Сейчас никто никого не спрашивает, это не в чести, - проговорила она.
- Но... так же нельзя, - пробормотал принц Ольденбургский. - Это... чревато. И я не желаю уподобляться Бонапарту.
Фамилию “царя царей”, как кое-кто из льстецов уже звал Наполеона, он произнес сквозь зубы, как грязное ругательство. И даже покраснел, словно непристойность какую сказал.
Граф совладал с собой. Пришел его черед говорить:
- Эта корона, ежели вы, Ваше Высочество, примете ее, будет означать, что Швеция станет вассалом России. Навечно. Пока ваш род не прекратится.
Екатерина невольно прикоснулась рукой к животу. В ее чреве уже прорастало семя династии потенциальных шведских королей. Ливен об этом знал и покраснел, поймав взглядом не очень скромный жест великой княгини.
- В том-то и дело, граф, - отчеканил Георг. - Швеция не должна быть ничьим вассалом.
- Тогда она станет вассалом Франции, - возразил Кристоф, пожав плечами. - Знаете ли вы, кого прочат в наследные принцы? Маршала Бернадота, подельника этого...
Он запнулся.
- А что, родственники у Бонапарта уже кончились? - весело спросила Екатерина. - Теперь он усиленно ищет троны для своих, как вы выразились, подельников?
- То есть, граф, здесь вариант “или-или”? - уточнил принц Ольденбургский.
- Получается, что так, Ваше Высочество, - сказал Ливен. - Итак, каков же ваш ответ?
- Нет, я на это не пойду, - сказал принц. - Кроме того, это прямое нарушение всех условий, поставленных мне Его Величеством...
Екатерина усмехнулась. “Условия”, - подумала она. - “Александр ныне так счастлив приобретением Финляндии и так любит меня, что сделает все возможное, чтобы посадить нас с Жоржем на трон Швеции”.
Кристоф глянул на него недоуменно.
- Граф, - проговорила Като, скосив на него глаза в кокетливой манере. - Вы же прекрасно знаете, что я никогда не покину России. Даже ради Швеции. Даже ради вас. Зачем я пошла замуж за Жоржа? Он полностью поддержал меня в этом желании и даже пожертвовал своими соображениями и феодальными обязательствами, чтобы стать моим супругом и остаться вместе со мной на моей родине.
Ливен прикрыл глаза. Двинул шеей в высоком и тесном воротнике. Гнев вспыхнул в нем и принялся душить его. Эта Като вновь принялась за старые игры! Морочит его, как ребенка. Отчаянная мысль пришла ему в голову. “Пан или пропал”, - сказал он про себя, а вслух проговорил:
- Я собираюсь отдать копию этого послания Его Величеству. Возможно, его решение заставит вас переменить свое мнение.
- Кристхен, - шепнула Като. - Ты опять наступишь на те же грабли.  К тому же, mon frere – человек памятливый, он и прошлого тоже не забыл. Уничтожь копию.
“Вы предали меня”, - думал Кристоф. - “Бросили, как сломанную куклу. Стираете все мои планы в порошок. Но почему же я не могу оторвать от вас взгляда? Почему я не могу вас возненавидеть?”
- А эту копию и мы уничтожим, - добавил Георг, разозлив графа. - Никто не должен ее видеть.
- Я понял. Спасибо за аудиенцию. Генерал Армфельд будет извещен о вашем решении, - Кристоф откланялся, звякнув шпорами своих ботфортов, и ушел.
После его ухода Като приказала принести чаю и, глядя сквозь пар, исходивший от кружки, на честное и простое лицо супруга, проговорила:
- Какой же он все-таки дурак. Хотя и пытается быть хитрецом.
- Ты о Ливене? - переспросил Георг.
- О ком же еще? Интригует, старается, но ошибается в самом главном.
- Я так понял, он пытался через нашу с тобой коронацию в Стокгольме обеспечить Ливонии те же привилегии, что получило Великое Княжество Финляндское, - догадался принц.
- Именно, - Като поставила чашку на столик, вытянула ноги в черных атласных туфельках.
- Я удивлен, почему они еще ни разу не поставили на французов, - Георг бережно снял с нее эти туфельки, начал массировать ей ступни.
- Потому что Ливен пытается и рыбку съесть, и лапки не замочить, - Като сбросила кашемировую шаль с плеч. - Остаться русским подданным и ливонским королем одновременно. Как он это себе представляет – неизвестно. В голову ему влезть нельзя.
- “Den Coninck van Hispaengien heb ick altijd gheeert”, - вспомнилось Георгу.
- Что? - нахмурилась его жена, услышав незнакомый язык.
- Гимн Нидерландов. Их первый правитель, Вильгельм Оранский по прозвищу “Молчаливый”, был сначала на службе испанцев, как и все они, а потом поднял восстание, - объяснил Георг, поправляя подол платья супруги.
- Да, что-то такое мы проходили на уроках истории, - припомнила Като. - Но что значат эти слова?
- То и значат. “Я всегда почитал короля Испании”. На староголландском.
Екатерина медленно улыбнулась.
- Будучи главой анти-испанского восстания? - переспросила она.
- Да, примерно так. И, судя по тому, что ты мне рассказывала...
- Кристхен не из тех, кто поднимет восстание, а его бароны – не из тех, кто его поддержат, - уверенно сказала Като. - История не повторяется. Но я никогда бы не стала ему доверять. С такими-то амбициями.
- Разумно, - проговорил Георг.
- Ты все правильно сделал, - Екатерина привстала на кушетке и поцеловала мужа в щеку. - Не жалей о сказанном.
- Зачем? - пожал он плечами. - У меня и так все есть.
- И у меня, - прошептала Като, глядя ему в глаза.
А за стрельчатым окном шел снег, ветви окруживших дворец деревьев прогибались под его слоем, и граф, подняв воротник шинели, уже ехал из Павловска в Петербург, стараясь не думать обо всем сказанном и сделанном только что. Его карта была в очередной раз бита. Но для полного отчаяния было еще поздно.
В Петербурге снегопад сделался еще сильнее, ветер с Невы устроил настоящую метель. Сумерки и мгла, в дворцовых окнах зажигались канделябры. Он снова вышел из кареты, поправил мундир перед зеркалом в золотой раме, посмотрел на выражение своего лица – не выдать бы досады, не сказать бы лишнего, - поднялся по беломраморной лестнице, покрытой алым персидским ковром, позванивая шпорами.
Император Александр принял его в своем малахитовом кабинете.
- К нам едет прусская королевская чета, - сообщил он, глядя на него издалека, из-за своей близорукости не разбирая лица графа. - Я отправляю тебя встретить королеву на ливонской границе.
Ливен кивнул. Повисла пауза.
- А Его Величество? - осмелился прервать молчание Кристоф.
- Он отправится из Кёнигсберга в Петербург напрямую, - ответил император, скрестив руки на груди. Кристоф заметил, что по красивому государеву лицу поползла кривоватая усмешка. - Что же касается королевы Луизы... - Император подмигнул ему. - Сопроводи ее в Ригу. В Митаву. Развлеки ее как считаешь нужным.
Ливен вопросительно посмотрел на своего повелителя.
- Балы, приемы, театр... - продолжил император. - Не думаю, что у вас такого не проводится.
- Рига всегда готова к приему гостей самого высокого уровня, - сказал Кристоф. - Не сомневайтесь, Ваше Величество.
- Вот и отлично. И еще... - император жестом приказал графу подойти поближе. Тот сделал несколько шагов навстречу Александру, держась навытяжке, словно находился в строю.
- Христофор. Воплощай в жизнь все ее капризы, - проговорил государь тихим голосом, с игривой усмешкой. - Если ты понял, о чем я.
Ливен густо покраснел. Император, насколько его уже успел изучить граф за два десятка лет их знакомства, явно намекал на капризы вполне определенного рода. Он ощутил, как серебряный крест королевы, выкованный из ее личных украшений, обжигает его под плотным сукном мундира и нежным батистом рубашки. И то, что с упоением рассказывала ему Вильгельмина де Саган еще весной, в Митавском дворце, вполне может сбыться. Удивительно... “А ведь Дело может выгореть и таким способом”, - подумал он внезапно. - “К черту этого Армфельда с его шведским престолом для Като и ее олуха. Попробую его обойти. Раз уж мне дают в руки все карты”.
- Так точно, Ваше Величество, - только и сказал он вслух.
- Великолепно. Я на тебя рассчитываю, граф, - ответил государь – на этот раз совершенно серьезно.
Кристоф вспомнил о своих намерениях передать копию послания Армфельда в руки государю и только усмехнулся про себя. Теперь смысла во всем этом не было. Никакого. С самого начала, когда стало известно о визите Фридриха Вильгельма и Луизы в северную столицу, о том, что они поедут через остзейские земли, Кристоф начал предполагать, что подобный вариант развития событий возможен. И после событий двух минувших лет он верил в Пруссию куда больше, чем в Швецию. Но что-то в поведении государя его настораживало. Слишком легко Александр вручает ему в руки карт-бланш. А ведь он должен знать об истинных намерениях Кристофа. “Правда, Пруссия слаба...” - подумал он. - “Но, ежели готовится новая война с Бонапартом, всякое может быть”.
Словно в ответ на его сомнения, Александр дал знак рукой графу удалиться, что тот и сделал – с большим облегчением для себя.
“Нет, он не осмелится”, - со скептицизмом подумал император, глядя вслед Ливену. - “Да и пруссакам в их нынешнем положении ничего подобного не нужно. А после всех рижских балов и увеселений в компании “короля всех ливов” мне можно будет спать спокойно, не прячась от этой бешеной самки...” Дело было в том, что прекрасная королева Луиза отдала свое сердце Александру уже лет семь назад как – без малейшей взаимности, что бы там ни говорили досужие сплетники, возглавляемые самим Бонапартом, непреложно верящим в существование интимной связи между правительницей Пруссии и его русским партнером. Внимание Луизы тяготило государя, и он предвкушал, как, насытившись белокурым красавчиком Кристофом, королева Пруссии забудет о своих сладострастных желаниях, направленных на него самого. А “свободная Ливония”? Александр был уверен, что это химера. Бояться с этой стороны ему нечего. Никто ни на что не осмелится. Пруссаки слишком глупы,  курляндцы – слишком преданы ему и его семье. Даже Ливены, которых так хотели выставить заговорщиками и крамольниками, “истинными ливонскими королями”.
Кристоф фон Ливен с некоторых пор разучился торжествовать, даже если победа была к нему близка, даже когда Фортуна одаривала ему самой широкой из своих улыбок. Слишком хорошо он знал, чего стоят милости судьбы. Жизнь ему все больше напоминала детскую игру под названием “Царь горы” - тот, кто оказывается на вершине, спустя несколько минут будет сбит более удачливым соперником. Вечного ничего не бывает.
Ныне он намеревался посоветоваться с собственной супругой, заинтересованной в деле не меньше, а то и больше него самого. Как-то так получилось, что за годы совместной жизни Кристоф привык к факту, что графиня Доротея в некоторых моментах проявляет куда большую проницательность. К тому же, с ней он мог быть предельно откровенным. И даже заявить, что государь, по сути, намекал на вероятность интима между ним, графом Ливеном, и властительницей Пруссии. Правда, именно в этом Кристоф был менее всего уверен. Ведь для него Луиза до сих пор представлялась кем-то вроде Богородицы, воплощения “вечной женственности” - недоступной никаким плотским желаниям. Даже если от него требуют покорить ее сердце – вряд ли это получится.
Приехав домой, скинув шинель с бобровым воротником на руки дворецкому, Кристоф поднялся наверх – туда, откуда слышались тихие звуки фортепианной сонаты, исполняемой весьма умелым музыкантом. Музыкальная комната, так же как и вся левая половина верхнего этажа дома, была владением его супруги, и граф редко оказывался там. Особенно после того, когда два года назад между ними состоялся крайне откровенный разговор, и они договорились – каждый действует в пользу и в интересах друг друга, выказывает всевозможное уважение и преданность, но хранить физическую верность вопреки обстоятельствам им необязательно. Инициатором разговора была Доротея. Кристофу, от природы собственнику и ревнивцу, было сложно принять подобные условия, но он заставил себя.
Он постучался. Соната оборвалась на половине ноты, и графиня, высокая, худая женщина с рыжеватыми волосами, уложенными в негустую косу, обернутую вокруг головы, повернулась к нему, оглядывая продолговатыми ярко-зелеными глазами. На ней было темно-бордовое платье, дополненное бежевой кашемировой шалью с восточным узором. Доротея улыбнулась мужу и спросила:
- Итак, что?..
- Отказала, - кратко отвечал Кристоф, усаживаясь в кресло в углу комнаты.
- Она или супруг ее?
Граф кратко усмехнулся.
- Что супруг? Она загнала его под каблук, откуда он боится лишний раз нос показать.
- Но разве ты не заметил, что глаза у него загорелись от перспективы сделаться шведским королем? - Доротея закрыла крышку фортепиано и приблизилась к супругу. 
-  Я не смотрел ему в глаза.
Графиня лишь фыркнула.
- Очень зря, - ответила она.
- Швеция – пройденный этап. О ней можно забыть, как и об Армфельде, - продолжил Кристоф, глядя мимо жены, в окно, покрытое тяжелыми портьерами из желтого штофа. - Был на аудиенции государя. Он посылает меня навстречу королеве Луизе. В Ригу.
Доротея замерла. Затем медленно, по-лисьи, улыбнулась.
- Государь приказал мне выполнять все ее капризы, - дополнил свои слова муж, слегка порозовев от сказанного. Все же рассказывать о таких вещах откровенно собственной жене ему до сих пор было неловко. Напрямую о свободном браке они не договоривались, хотя из разговора двухлетней давности это следовало.
- И одним из ее капризов может стать наше Королевство? - полувопросительным-полуутвердительным тоном проговорила графиня.
Кристоф кивнул.
- Что ж, удачи. Надеюсь, Бурхард нас не подведет, - сделала вывод Доротея, разумея их родственника, барона Фитингофа, первого богача Лифляндии и владельца лучшего оркестра в России. - Я уже с ним списалась.
- Какая ты молодец, - невыразительным тоном откликнулся ее муж, утомленно прикрыв глаза.
Доротея обо всем догадывалась. Ведь Минна фон Саган, которую графиня недолюбливала по разным причинам, с радостью оповестила и ее саму, умолчав, однако ж, об интимном свидании с ее супругом в Митавском дворце.
- В свою очередь, я постараюсь попасться на глаза Фридриху Вильгельму, - проговорила она вслух.
Кристоф усмехнулся. Ну разумеется же. Только вряд ли она с такой легкостью добьется своих целей. Король Пруссии не видел никого, кроме своей жены, да и вообще производил впечатление “ушибленного при рождении”, как выражался старший брат графа. Красота и ум противоположного – впрочем, как и своего – пола не имели на этого упрямца никакого влияния. Собственно говоря, король был бы рад отдать бразды правления в руки блистательной Луизе, его вечной “Эгерии”, но подданные бы этого не поняли, хотя они, особенно низкорожденные, очень почитали красавицу-королеву, возведя ее в ранг некоего божества. Если бы пруссаки, вопреки лютеранскому канону, почитали образы и чтили культ Девы Марии, то все бы образа рисовали и статуи лепили бы с Луизы, как пить дать. И Кристоф всегда эту экзальтированную любовь к Луизе разделял. Как и Минна фон Саган, которая, при разговоре о прусской правительнице, загоралась одухотворенным светом.
- Буду надеяться, что у тебя все получится, - сказал он. - В любом случае, мы почти ничего не теряем. Все разговоры будут вестись в полной тайне. И там, в Риге, третьих ушей не будет.
Доротея на сей раз промолчала. У нее в кармане был припасен еще один козырь, о котором не ведал даже ее муж. И, честно говоря, она еще не была уверена в том, что его можно будет разыграть... Ибо эта игра обещала быть слишком рискованной лично для нее, графини фон Ливен. Куда рискованнее, чем та, в которой нынче собрался принять участие ее супруг. Стоила ли она свеч? Графиня догадывалась, что стоила.
- Когда тебе выезжать? - спросила она.
- Я так полагаю, завтра.
- Что ж, - Доротея запахнула шаль на груди. - Передай мое почтение ее прусскому величеству. И, если встретишь кого-нибудь из наших – приветы от меня.
- Всенепременно, - граф встал, положил руку на плечо жене, задержал взгляд на ее синевато-бледном лице. Их семейная жизнь с самого начала была завязана на встречах и расставаниях, что и следовало ожидать – должность Кристофа это предполагала. Сначала Доротея, как и полагалось юной супруге, влюбленной в своего мужа и целиком зависящей от него, страшилась этих расставаний, рыдала безутешно на его шее, но потом привыкла.
Доротея встретилась с ним взглядом. Улыбнулась.
- Я люблю тебя, - шепнула она.
- И я, - он снова покраснел, потом поспешно снял руку с ее худенького плеча и ушел, не оглядываясь.
Фортуна сделала очередной оборот своего колеса. Только никто из них его не почувствовал.

Младшие арканы – Королева Кубков

- Едут! - воскликнул ротмистр Орлов своему принципалу, стоявшему у роскошно убранных саней с вензелями прусской королевы, готовому в любой момент распахнуть дверь и подсадить прекраснейшую из всех ныне живущих на Земле женщин внутрь. Потом офицер, вглядевшись в обожженное балтийским морозным ветром лицо начальника, охнул:
- Бог мой, Христофор Андреевич, у вас же вся щека белая!
- Пустяки, - выговорил он, потерев подмороженное лицо шарфом.
Кристоф вместе с полутора десятками сопровождающих, не считая слуг, встречал Луизу Прусскую на российско-прусской границе. Ждал он ее уже час. Пальцы в лайковых перчатках с раструбами заледенели на пронизывающем сыром ветру; несколько раз он встряхивал мелкий снег с темно-серой шинели; волосы заиндевели, но граф холода не ощущал. Вглядываясь вдаль сквозь слипшиеся на влажном холоде ресницы, он увидел кавалькаду всадников в синих мундирах с красными обшлагами, в черных доломанах и киверах с сияющими “мертвыми головами”, скромно украшенный возок.
Через несколько минут лакеи открыли дверь и, в сопровождении пары статс-дам, навстречу ему вышла она, богиня в оттороченной серебристым мехом песца мантии, и светлый локон выбивался из ее синего капора, и он низко поклонился ей, даже улыбнулся настолько, насколько позволяли растрескавшиеся на морозе губы:
- Ваше Величество, добро пожаловать в Российскую Империю. Генерал-адъютант граф Ливен – к вашим услугам!
Королева улыбнулась – словно солнце выглянуло сквозь сизую мглу балтийского зимнего утра.
- А я вас знаю, граф, - проговорила Луиза, принимая его руку. - Какой, однако, холод!
Они устроились в карете, предоставленной русской стороной. Кристоф помог ей взойти, уселся рядом и крикнул: “Трогай!” Поехали с бубенцами в сопровождении конных.
Внутри, в присутствии статс-дам, фрейлин, адъютантов, придворных чинов, граф чувствовал себя более-менее уверенно. Луиза много говорила о трудностях пути, о погоде, о том, как предвкушает встречу с государем, задавала вопросы о Риге, о том, где они находятся, признаваясь, что в России впервые, а граф отвечал на всё – и о здоровье императора Александра (отличном, как всегда), и о том, почему они не останавливаются в Митаве (все дворянство съехалось в Ригу), и рассказывал репертуар местного театра на сегодня (“Свадьба Фигаро” и балетный дивертисимент, название которого он знал нетвердо), и даже неопределенно махнул рукой куда-то влево, когда Луиза, узнав, что он является здешним, курляндским помещиком, спросила, где же находится его имение, и даже шутил. С тех пор, как они виделись, Луиза несколько высохла, красота ее приобрела зрелость, впрочем, ей идущую. Обычно женщины делятся на тех, кто ярко и бурно расцветает в первой молодости, но столь же быстро меркнет, и на тех, кто, не отличаясь особой прелестью в юности, годам к тридцати раскрываются, подобно поздним осенним цветам. Королева Пруссии была исключением из этого правила – в каждый свой этап жизни выглядя по-разному, она не теряла красоты. После всех испытаний, которые выпали на ее долю милостями Бонапарта, Луиза оставалась свежей, хоть ее лицо приобрело несколько меланхоличное выражение. И странно – опасения графа, что его наедине с сей Прекрасной Дамой скует по рукам и ногам страх, испарились при виде этого легкого налета меланхолии, следов пережитых печалей в облике королевы. Богиня стала ближе к нему, спустилась с небес на землю, стянула меховые перчатки, окутала ароматом яблоневого цвета воздух вокруг него, и он говорил больше обыкновенного, смеялся даже, как в юности, когда близость желанной барышни или дамы пьянит не менее лучшего шампанского.
- Вы были в Мемеле во Втором году? - спросила она, вглядевшись в его лицо чуть более пристально, чем всегда.
Кристоф подтвердил это.
- Фредерика вас помнит до сих пор, - прошептала Луиза, улыбнувшись довольно шаловливо. Потом с грустью добавила, словно не обратив внимания, что ее собеседник побагровел от этих слов:
- Какое было время... Все по-другому нынче. Все.
Ливен даже не знал, что ей на это отвечать. Разумеется, она права.
Вот и Рига. Все церкви звонили в колокола, разноцветные искры фейерверков возносились в сумрачные зимние небеса. Несмотря на мороз, почти все горожане высыпали на улицы встречать королеву Пруссии, и вензеля ее сверкали на Доме Черноголовых, Ратуше, на всех величественных зданиях Старого города, и гарнизон выстроился чествовать ее с воинским салютом. “Фитингоф не подкачал”, - подумал граф одобрительно. - “И не поскупился”. Ему досталась часть оваций, выпавших на долю Луизы, и вот уже генерал-губернатор целует луизину ручку – она слегка стянула перчатку, блестящими глазами глядя на остзейскую роскошь.
Большой обед и бал в Рижском замке, губернаторской резиденции последовали за пышной церемонией встречи. Сотни свеч; сверкание пышных эполет высокопоставленных чинов и бриллиантов дам, оставивших в честь такого события свою всегдашнюю чопорность и скромность. Луиза в своем светло-голубом платье, расшитом жемчугом, подчас терялась на фоне каких-нибудь местных дворянок, нацепивших все фамильные украшения, копившиеся в их семействе еще с бироновских времен, и разодетых в парчу. Знаменитый фитингофовский оркестр поражал слух гостей великолепными музыкальными пьесами.
Кристофа, которого осаждали всевозможные знакомцы, родственники и, так сказать, “поклонники”, наконец-то разыскал главный устроитель празднества, барон Бурхард фон Фитингоф, муж его сестры. Взяв его под локоть, барон шепнул:
- Эстляндцы будут локти кусать, я гарантирую это.
-Скорее, они поздравляют себя с тем, что им тратиться не пришлось. И со злорадством предрекают тебе разорение, - отвечал ему Кристоф, на ходу кивая приветствовавшим его гостям.
- Эти купчишки все равно не придумали бы ничего доброго. Я всегда говорил: скупость – первый признак низкорожденности.
Граф усмехнулся. Сколько лет прошло, Фитингоф не меняется, все твердит о каких-то признаках низко- и высокорожденности, клянет эстляндцев-”купчишек”, как и двадцать лет тому назад, когда все они были моложе.
Сестра его и супруга Бурхарда, баронесса Катарина, бледная и немолодая блондинка с болезненно-грустным выражением некогда красивого лица, подошла к ним.
- Королева, похоже, в восхищении, - добавила она, выразительно посмотрев на брата.
- Итак, со Швецией можно распрощаться? - перешел к делу Фитингоф.
Кристоф кратко кивнул.
- Но, с другой стороны, можно найти способ...
- Никаких способов, - прервал его граф. - С этим покончено.
- Что же скажет Армфельд? Его градус посвящения выше моего...
- Пошли Армфельда к черту, - легкомысленно бросил Кристоф, а затем отошел от них.
Бурхард долго смотрел ему вслед. Затем обратился к жене:
- Это у вас фамильное – наступать на одни и те же грабли?
Катарина сложила руки на груди, прищурила синие глаза.
- Бурхард. Я бы сказала, что он ничего не теряет в этом случае. Как и ты.
- Нам придется менять подданство.
- И ты дорожишь этим подданством? - тихо спросила женщина. - Если уж ты встал на путь открытой измены – странно, что боишься продолжать. Иди до конца.

Танцы следовали один за другим, Кристоф в них участвовал, а в шотландском встал в пару с Луизой. Затем – отъезд в театр, холод, метель, алый бархат ложи, смутные звуки арий, и Луиза, переодевшаяся в черную парчу, подчеркивающую белизну ее кожи и золотистый оттенок волос, постепенно, вполголоса расспрашивала графа о всей его жизни. В конце, когда певец, исполняющий роль герцога, повторял свою знаменитую арию на “бис”, она спросила его:
- Вас называют королем Ливонии. Это правда?
- Нет, Ваше Величество. Ливонии не существует, - сказал он.
- Пруссии тоже почти не существует, - вздохнула Луиза.
Суть празднества внезапно открылась Ливену. Они отмечают зарождение королевства, которое никогда не сбудется, и оплакивают былое величие державы, которой уже нет. Что из этого выйдет? Вряд ли что путное. Он замолчал, переведя взгляд на сцену. Музыка всегда была для графа просто шумом, а громкая – еще и непереносимым шумом, поэтому он с трудом выдержал этот час и глубоко сомневался в том, что выдержит еще один. Потом, переведя взгляд на королеву, проговорил тихим голосом:
- Так будет далеко не всегда.
- Хотите сказать, что Бонапарта кто-то победит? - грустно усмехнулась Луиза. - Даже ваша страна уже заключила с ним союз. Что же говорить о нас? Спасибо вашему государю, что хоть малые крохи наших бывших земель возвратили. Новая большая война сметет нас с лица Земли.
Кристоф удивился тому, как она вольно и прямо обсуждает дипломатические вопросы. И ее отчаянию. Кажется, “душе всей антифранцузской коалиции” уже надоело бороться с неизбежным. И подобные луизины настроения ему весьма не нравились. Неужели и эта карта бита? Несколько минут он колебался, стоит ли открывать Луизе свои измышления по поводу нынешней  внешнеполитической обстановки. Затем, вздохнув, произнес:
- Коалиция совсем не столь прочна, как это кажется на первый взгляд. Корсиканец берет силой. А в России говорят: “Насильно мил не будешь”.
Пословицу он довольно неуклюже перевел на немецкий, но Луиза его поняла и улыбнулась лукаво.
- И когда же вы предрекаете распад этого союза? - спросила она.
- Года через два, - отчего-то проговорил граф. - В любом случае, в будущем именно вашей державе предначертано играть самую блестящую роль.
Королева внезапно протянула руку и взяла его за запястье.
- О том, какую роль предначертано играть вашей державе, мы поговорим потом. И не здесь, - заговорила она. - В любом случае, граф, вы меня значительно обнадежили. Прямо как ангел Господень с благой вестью. Теперь я знаю, как и о чем вести переговоры с Александром.
Сравнение с ангелом, судя по интонации Луизы, было совсем не случайно. “Пора мне уже привыкнуть, что я делаюсь легендарной личностью”, - подумал он. - “Что восторженные глупцы, вроде Штрандманна или Розена, уже воспевают меня в стихах. Возможно, кстати, что до Ее Величества уже дошли эти вирши”.
Королева пожелала покинуть театральную ложу после второго антракта, так и не досмотрев спектакль, и не оставшись на дивертисимент, чему граф был неслыханно благодарен.
Спустя два часа после ужина в довольно узком кругу, состоявшем лишь из первых рижских аристократов, Кристоф получил из рук своего камердинера искомый ключ. “Так вот в чем заключается ее главный каприз”, - подумал он насмешливо, но вместе с тем и со страхом. Так получилось, что далеко не впервые ему добровольно отдаются высокопоставленные дамы. Но королева Луиза – это как-то уже чересчур. Повертевшись перед зеркалом, пригладив волосы и сбрызнувшись кёльнской водой, он, уверенный в собственной неотразимости, но все еще робевший перед дамой, которую столько лет считал богиней, бесплотным духом, той, которую нельзя желать, направился в покои королевы.
Луиза встретила его, полулежа на кушетке, переодетая в темно-синий, не слишком откровенный пеньюар.
- Граф, вы любите Клопштока? - спросила она его, упавшего перед ней на колени и прикоснувшегося губами к ее длиннопалой руке, показавшейся ему обжигающе горячей.
Вопроса такого он не ожидал. Фамилию эту Кристоф слышал, знал, что это какой-то поэт, но ничего из него не читал. На всякий случай кивнул.
- Мое любимое стихотворение принадлежит его перу, - проговорила Луиза и процитировала: “Im Fruehlingsschatten fand ich sie;/da band ich sie mit Rosenbaendern:/sie fuehlt' es nicht und schlummerte” (“Ее в тени весенней я нашел/И розовою лентой повязал:/Она дремала, ничего не чуя”). - Помните дальше?
Кристоф, боясь показаться совсем уж неучем, помедлил, закрыл глаза. Строки знакомые; кажется, старший брат его, пытаясь во время оно приспособить его к высокой литературе, подсовывал ему нечто подобное. В памяти отложились следующие строки, которые он и проговорил:
- “Ich sah sie an; mein Leben hing/mit diesem Blick an ihrem Leben”... (“Я оглядел ее; вся жизнь моя/Зависела в тот миг от этой жизни”).
Потом он покраснел. А ведь это действительно так!
- Правильно, - проговорила королева, а затем привлекла его к себе.
 - “Und um uns ward's Elysium”. (“В Элизиум мы погрузились вместе”), - шепнула она, когда почувствовала себя в его крепких объятьях...
Потом они лежали рядом, действительно погруженные в рай.
- Вы мой рыцарь, - проговорила королева, нащупав руками серебряный крест, с которым граф не расставался. Пальцы ее слегка дрожали, когда она накрыла его рукой, словно в знак подтверждения своих слов. - И вассал.
“Я не хочу ей ни в чем клясться”, - сказал про себя Кристоф, и это была единственная мысль, пришедшая к нему в голову после того, когда он осознал – все произошедшее несколькими мгновениями ранее случилось с ним наяву, а не в каком-то сладострастном сне. Но клясться теперь и не приходилось. Луиза просто констатировала факты.
- После победы Балтия будет восстановлена на ваших условиях, - продолжала она. - Я знаю, вас уже предавали, но я вас не предам. Никогда.
- За что мне такая милость? - выдохнул граф, подумав: “Неужели ей все настолько понравилось? Я же ничего особенного не делал”.
- Герцогиня Вильгельмина мне все рассказала, - Луиза пламенно улыбнулась. - Я даже плакала от вашей истории. “Средь десятка тысяч лиц, через сотни бед...” Хорошее стихотворение.
- Барон Иоганн Розен – его автор, - проговорил Кристоф.
- Я его тоже не забуду. И никого из ваших. Как и этот день, - она вновь обняла его. Графу пришлось приложить немало усилий, чтобы не заснуть.
...Оказавшись, наконец, в собственной постели, граф не почувствовал ни торжества, ни восторга от того, что осуществил этой ночью то, о чем, наверное, мечтал каждый высокорожденный немец. “Хоть бы никто не догадался. О, что тогда будет, ежели кто догадается...” - мрачно думал он.
Луиза пробыла в Риге до Нового года, но графа больше к себе не звала. Балы и праздники сменяли друг друга, выездки, марши и маневры устраивались, несмотря на установившийся в городе лютый мороз. Потом королева выехала в Петербург.
… Через недели две Кристоф узнал, что его назначают посланником в Берлин. “По личной просьбе королевы”, - сказал с легкой усмешкой на устах император, передавая ему верительные грамоты. - “Очевидно, ты исполнил все ее капризы в точности”. Граф только голову склонил, не зная, радоваться или досадовать подобному назначению. Из инструкций, переданных ему на аудиенции государя, следовало, что обязанности посланника будут иметь не столько дипломатический, сколько военно-разведческий характер. Поэтому и отправляют его, долгие годы возглавлявшего военное ведомство, а не профессионального дипломата. Что ж, с делом разведки Ливен был знаком не понаслышке – значился в его биографии и эпизод подобной службы. Единственное – он весьма смутно знал, как действовать в качестве резидента и официального “прикрытия”. Заглядывая вперед, следовало бы упомянуть, что это для него оказалось весьма несложной задачей.

VIII

Аркан I “Маг”

Вена, февраль 1810 г.

Граф Клеменс-Венцель фон Меттерних, имперский министр и “первый человек Вены”, как называла его в своих донесениях одна белокурая русская резидентка (о сем ему было прекрасно известно), сидел за полночь у себя в кабинете и перечитывал письмо своей жены Элеоноры, ныне зимовавшей в Париже. Она писала: “Известный нам доктор Л. нынче играет совершенно иную роль. В его доме бывает все мужское общество Парижа. Дамам моего круга по разным причинам вход туда запрещен. Не скрою, mon cher, подобное стало для меня большой неожиданностью. Что же касается другого известного нам с тобой господина, то его статус ни в коей мере не поменялся. Правда, на контакт идти он отказывается. Мой приезд из Спа и пребывание в Париже вызывают некоторые вопросы в свете. Идут сплетни, что я осталась во Франции только из-за того, что влюблена в некоего господина де Мустье. Я понятия не имею, кто это такой, но молва мне только на руку.  И еще одна весть – господина Ф. сняли. Кажется, именно этим обусловлена смена тактики доктора Л. и его приятеля N. “Кажется” - потому что я не уверена в точности этого утверждения. Чтобы его поверить, мне нужен повод сблизиться с Л. еще раз. Что я и собираюсь сделать в самом ближайшем времени”.
Элеонора, как всегда, писала о их Деле симпатическими чернилами, между строк обычного письма на личную тему. Граф снова подумал с нежностью: “Моя умница, сокровище мое” и накрыл послание чистым листом, чтобы чернила, которыми были написаны сведения, не предназначавшиеся для посторонних глаз, не выцвели в пламени свечи.
С супругой, брак с которой он заключил по сугубому расчету их родителей лет десять тому назад, ему явно повезло. Графиня фон Меттерних была отличной соратницей, одаренной блестящим интеллектом, твердостью характера и железной логикой, проявляла себя как прекрасная хранительница домашнего очага и идеальная мать их детям, коих родилось уже четверо. Кроме того, Элеонора, как и ожидалось от дам ее круга, умела вовремя закрывать глаза на многочисленные увлечения мужа, а, подчас, даже сознательно знакомила его с теми особами, которые “нужны для дела”. Ни намека на ревность, мелочность, мстительность. Святая женщина.
Сам граф предоставил ей свободу выбирать себе любовников, которой она пользовалась исключительно в его интересах. Так, сойдясь с Жанно Лёвенштерном почти год тому назад, Лора смогла получить доступ в “святая святых” русской разведки и перехватить те куски информации, которые он показывал ей. К чести этого барончика, жившего под прикрытием бедного студента медицинской школы, выдавал любовнице он немногое, хотя, после того, как Клеменс продемонстрировал свое якобы желание сотрудничать,  Жанно стал куда откровеннее и общительнее.
Свою миссию в Париже Меттерних считал “провалившейся” по многим объективным причинам. Не в последнюю очередь он винил себя самого – не все получилось просчитать. Граф был склонен к самонадеянности, обусловленной, в том числе, его магическими способностями и необычайным обаянием, недостаток этот за собой признавал, но побороть его не всегда мог. Вот в прошлом году он и вышел ему боком. На расторопность русских, невольно воткнувших ему палки в колеса, он не рассчитывал. Французскую политическую полицию высокомерно счел сборищем продажных глупцов. Правда, Клеменсу повезло в одном - “лилит” по имени Мария Батовская в прошлом году до Парижа так и не доехала. А то бы неприятности могли быть гораздо серьезнее отсылки в Вену чуть ли не под военным конвоем...  Впрочем, после того, как он на приеме у Екатерины Багратион использовал против графини один из приемов “магической атаки”, та пока никак не мешала ему. Возможно, поняла, что он сильнее...
О Батовской Клеменс навел кое-какие справки. “Непростая птица”, - сказал он себе, прочитав все, что успели доложить ему агенты. - “Впрочем, ее польский патриотизм мне понадобится, когда придет время. Как и наше, так сказать, духовное родство”... Время еще не пришло. Можно было и подождать.
Сейчас, однако, думать об этой даме Меттерниху было некогда. Ему нужно было провернуть один тонкий маневр во внешней политике. Как раз тот, который ни графине-полячке, ни русской резидентке в Вене (и, по совместительству, его постоянной любовнице) княгине Багратион, придется совсем не по душе.
Но сначала надо дать “добро” Лоре. Граф достал чернила собственного изобретения, налитые в медный флакон, чтобы состав не портился от взаимодействия с воздухом, и написал: “Дай ему надежду. Будь ему не столько любовницей, сколько доброй матерью”. Потом, перечитав свои же слова, усмехнулся: да, в любви Элеонора как раз не слишком страстна, зато заботлива. А этот Левенштерн, насколько его успел узнать Клеменс, этого втайне и ждет от женщин – как, впрочем, и все мужчины, лишенные в детстве материнской ласки.
Сделав это дело, он запечатал письмо личной печатью, которой пользовался лишь в исключительных случаях и для переписки с очень близкими людьми – в виде змеи, кусающей себя за хвост.
Потом он встал, повернулся спиной к окну и застывшими глазами вгляделся в темноту комнаты. “Итак, завтра меня начнут проклинать или полюбят меня еще больше... Знали бы они, что для меня значат их истинные чувства!” - подумал граф. - “А ведь в этом главное различие между мной и корсиканцем – тот без других – ничто. О нем забудут. А я останусь. Потому что такие как мы – навсегда, в отличие от просто людей”.
Несколько месяцев назад Меттерних, верный слуга империи Габсбургов, бросил перчатку в лицо Бонапарту. Когда он понял, что его карта бита, апломб завел его в тупик, то пошел в наступление, в конце концов, и приведшее к войне, проигранной Австрией. О итоге военного противостояния заранее догадаться не мог разве что глупец. Теперь нужно было делать дальнейший шаг – скрепить возникший мир узами королевской крови. Иными словами - “кинуть красавицу в объятья чудовища”. Старшая дочь императора Франца, Мария Луиза, и должна была нынче сыграть роль этой “красавицы”. Принцессе ничего не останется, как идти прямиком в жены Бонапарту, упрямство – если она его проявит – сломать легче легкого. Австрия получит несколько лет передышки, а агрессию Бонапарта можно будет удачным образом направить на Российскую Империю. Меттерних понимал одно – державе, которой он служит, необходимо теперь держаться того, кто сильнее. И сейчас он делал ставки на Францию, несмотря на все свое личное презрение к Бонапарту, “простому смертному” и “низкорожденному”, возомнившему себя достойным того места в истории и во власти, которое по праву принадлежало таким, как граф. Конечно, “маленького капрала” и “подлого корсиканца” не любили многие “аристократы крови “, но у Меттерниха эта нелюбовь имела очень личный подтекст. Возвышение таких, как Наполеон, оскорбляло чувства Клеменса. Поэтому он и объявил свою собственную “вендетту” “корсиканскому чудовищу”, которого невозможно сломить огнем и мечом, зато можно -  дипломатическими и шпионскими играми. Единственное – Меттерних весьма не хотел делиться славой с другими, пусть и теми, кто преследует те же самые цели. Так что русских надо было вывести из этой игры как можно быстрее. Пока что они отказались от того, что собирался предпринять граф. Но, возможно, ради чего-то более грандиозного и значительного. Это его предположение косвенно подтверждалось сведениями его жены. “Ничего, мы их уберем”, - сказал он себе.
Потом Меттерних направился в свою спальню – день завтра предстоял тяжелый. И нужно было выспаться.

На следующее утро он ровно в такой же позе, стоял, вперя немигающий взгляд своих пронзительно-синих глаз в розовощекое, миловидное, но не идеально-правильное лицо принцессы Марии Луизы.
- Я догадываюсь, зачем вы пришли, граф, - проговорила девушка, храбро встретив его взгляд, несмотря на то, что ее вовсю пробирал озноб.
- Отлично, Ваше Высочество, - отвечал он. - Это во многом упрощает мое дело. Длинные предисловия не имеют никакого смысла. Бонапарт уполномочил меня от его лица сделать вам предложение руки и сердца.
- Вы хотите, чтобы я его приняла? - Мария Луиза старалась держаться как можно спокойнее, но всегдашний румянец уже начал меркнуть на ее лице. Она тихо опустилась на краешек кресла.
- Я знаю ваше отношение к Бонапарту, - заговорил граф быстро, не давая ей времени на то, чтобы придумать. - И конечно, мое личное желание здесь – дело десятое. Я просто слуга вашего отца. И вас. Но не скрою, Ваше Высочество – интересы государства требуют вашего согласия.
- Что ж... - вымолвила принцесса и снова замолчала. Пауза длилась ровно две минуты, но Клеменсу они показались целой вечностью. Кажется, он переоценил покорный нрав этой юной особы. Было в ней некое тихое упрямство – фамильное, доставшееся от бесчисленных предков, управлявших Австрией на протяжении нескольких веков. Ныне она вела себя совсем как ее батюшка, когда тому надо было принять какое-то решение. Как и Франц, соображала она всегда тоже довольно долго, прежде чем родить какую-либо стоящую мысль или однозначное решение. Глядя мимо нее, в высокое сводчатое окно Хофбургского дворца, на дождь, бивший в стекла, на крест придворной церкви Св. Августина, он начал уже обдумывать, что скажет, если вдруг девушка выдаст: “Ни за что!”, а, тем паче, разрыдается (Клеменса всегда женские слезы смущали до полной растерянности), как вдруг Мария Луиза заговорила:
- Я же его боюсь. И ненавижу. С самого детства. Что мне делать?
- Представьте себе, Ваше Высочество, в этом вы не одиноки, - граф намеренно подпустил язвительности в свой тон. - Ваши чувства разделяют почти все, кто что-либо значит в этом мире.
Принцесса схватилась за ручки кресла, как утопающий – за спасательный круг, и от взгляда имперского министра не укрылось, как дрожат ее пальцы. Но ему не было жаль девушки. В комнате потемнело – дождь за окном усилился, а свечи в столь ранний час еще не зажгли. Все затихло, как перед сильной бурей, лишь каминные часы наполняли комнату настойчивым тиканьем. Мария-Луиза, казалось, окаменела.
- Вы говорили с моим отцом по этому поводу? - тихо произнесла она после пятиминутного молчания.
- Конечно, - отвечал граф.
- Он заставил вас добиться моего согласия? - девушка подняла на него свои косоватые серо-голубые глаза.
- Вовсе нет, Ваше Высочество. Никто вас не неволит в вашем решении. И, прежде всего, Его Величество, - граф встретился с нею взглядом, а потом заметил, что девушка уже откровенно трясется, как кролик перед удавом. Он знал, что ее воспитывали в откровенной ненависти к тому, кому сейчас отдавали с такой легкостью. Рассказы о “звере”, “антихристе” и “чудовище” нашли отклик в душе маленькой эрцгерцогини. С братом она любила играть в “казнь Буонапарте” - монаршьи отпрыски втыкали иглы, булавки, ножницы в тряпичную куклу, которую назвали именем “императора французов”, выкрикивая все непристойные слова, которые знали, плевались и топтали “проклятого корсиканца” ногами. Знал Клеменс также и о том, что Мария-Луиза была давно и пылко влюблена в своего кузена эрцгерцога Франца, за которого и была сговорена с отроческих лет. Но ныне ей нужно было погасить в сердце и любовь, и ненависть ради того, чтобы дать Австрии хотя бы несколько лет мира. И дать ему совершить один весьма ловкий маневр в политике, после которого Бонапарт будет кусать локти и проклинать тот час, в который родился...
- Если отец этого хочет, я согласна, - обреченно проговорила принцесса, сломавшись под взглядом графа, которого всегда побаивалась, несмотря на всю его любезность и безмерную доброжелательность ко всем, а особенно, - к монаршьим особам.
Меттерних же торжествовать не спешил. Естественно, он знал, что рано или поздно все тем и закончится. Даже если девушка будет упрямиться – все равно никуда не денется.
- Но я всегда буду желать его смерти, - сказала эрцгерцогиня, отводя от графа глаза и густо краснея, словно произнесла жуткую непристойность.
- Он догадывается о ваших желаниях, - усмехнулся Клеменс.
- Что же мне тогда делать?
- Любите его.
- Как? Если я хочу, чтобы его не стало?! - воскликнула девушка.
- Ваше Высочество, - вкрадчиво произнес Меттерних. - Скажу вам откровенно: любовью тоже можно убить. Более того, она подчас куда опаснее ненависти.
Встретив вопросительно-озабоченный взгляд Марии-Луизы, граф поспешил объяснить ей ситуацию:
- Бонапарт привык к тому, что от его имени все дрожат в гневе или в страхе. Даже члены его семейства не питают к нему особо теплых чувств. И сейчас он уже готов к тому, чтобы завоевать вас так же, как он завоевывает земли – грубой силой. Если вы будете вести себя так, как он ожидает, это означает поражение. Корсиканец вас сломает и скует по рукам и ногам. Напротив, лаской, покорностью, нежностью, пусть даже притворной, вы обезвредите его и сможете делать с ним все, что угодно. Даже убивать.
Девушка ничего не отвечала – предсказуемо. Меттерних высказал мысль, которую ей, в силу невеликого жизненного и любовного опыта, понять было совсем непросто.
- Вспомните историю Самсона и Далилы, - продолжил он. - Мы выдадим вам орудие, которым вы лишите Бонапарта всей силы.
Мария Луиза резко повернулась к нему. Потом произнесла:
- Но вдруг я сама его полюблю? Хотя мне это и сложно представить...
-Тем хуже для него, - не впервые граф произносил эту фразу применительно к Бонапарту.
- А если я рожу ему ребенка?.. Как же тогда?
- Этот ребенок будет прежде всего внуком своего деда, а не сыном своего отца, - Меттерних предвидел и такой поворот событий. Скорее всего, Мария Луиза понесет довольно скоро – девушка была крепка здоровьем и сложением, так что, вероятно, довольно плодовита. Важно только, чтобы Бонапарт был уничтожен еще до того, как его наследник достигнет сознательного возраста. Потом все можно переиграть...
Принцесса, похоже, начала понимать его план.
- Так вы рассчитываете, что он рухнет в скором времени? - переспросила она с легкой улыбкой на вновь порозовевшем лице.
- Не только я, но и ваш отец. Поэтому он не стал возражать против этого предложения.
- Тогда и я не смею возражать, - сказала девушка. Выражение ее лица вновь сделалось спокойным и безмятежным.
...Итак, этот гамбит был сыгран имперским министром блестяще. Но он пока еще не предвидел, что кто-то еще, кроме него, способен просчитывать ситуацию на несколько шагов вперед и готов нанести ему удары по самым уязвимым местам...


Аркан VII Колесница

Вена, февраль 1810 г.

Графиня Мария Батовская весь вечер томно возлежала на кровати под бархатным темно-фиолетовым пологом и читала разнообразные послания, пришедшие на ее адрес. Первое – от княгини Багратион, звавшей ее весьма таинственным тоном на “вечер, где будем только мы с вами”. Второе – отчаянное, испещренное помарками, написанное на полпути между Страсбургом и Парижем, принадлежало перу князя Шварценберга, целый месяц обивавшего его порог – но тщетно. “Я потерял сон и покой... Моя важная миссия может провалиться из-за вашей жестокости... Приезжайте в Париж!” - выхватила она из длинного и довольно несвязного письма отдельные фразы. “Ага, только ради него и поеду, конечно”, - пренебрежительно подумала графиня, смахивая на пол записку, надушенную приторнейшими духами – так, что из-за них расплывались размашистые буквы, которыми князь силился передать охватившее его душу чувство. Впрочем, нынешнее “зависание” в Вене молодую женщину очень тяготило. И не только из-за имперского министра, в любой момент готового застать ее врасплох. От тетки она переехала в дом, нанятый ее мужем Александром Батовским. Тот редко бывал в австрийской столице, и Анж ныне была сама себе хозяйкой. Хочешь – устраивай салон, соперничая с Катрин, хочешь – живи в уединении, проглатывая книги по практической магии и теоретической химии. Последним Батовская как раз и занималась – причем с превеликим удовольствием. Мир формул был нынче ей проще и понятнее мира людей. Да и помогал отделаться от тоски по всему тому, что она оставила в Польше – о сыне, который, возможно, ее и не узнает по приезду, о родственнике ее, который от нее отрекся, о своей многомудрой бабушке...
В дверь постучалась служанка Гражина.
- Что там? - спросила графиня.
- Пан Ян к Вашему Сиятельству. Просить или выпроводить?
- Проси, раз пришел, - Анжелика поднялась с кровати, поправила домашнее платье и прическу, потом направилась вниз, где ее ожидал “вечный курьер”, как он сам себя звал в посланиях к ней.
Де-Витт показался ей с первого взгляда сильно похудевшим и болезненно-бледным. Таким графиня его видеть не привыкла, да и вообще не думала, что ее доверенное лицо – человек, а не машина, может и сломаться. Но из вежливости справилась о его здоровье. Жан вымученно улыбнулся:
- Пусть вас не удивляет мой бледный вид. Париж-Петербург-Варшава-Вена – вот так выглядел мой маршрут за эти десять дней, Ваше Сиятельство, - отвечал он.
- Внушает, - протянула молодая женщина. - И, как вижу, вы прямо с дороги.
Сизоватый налет щетины на щеках и подбородке указывал на то, что де-Витт последние дня два обходился без бритвы, хотя одежда на нем не очень напоминала дорожную.
- Именно так, пани графиня, - сказал Жан.
Из-за утомления говорил он мало и медленно, против своего обыкновения.
- И сразу ко мне?
- А к кому же еще?
- К Жозефин? - усмехнулась Анж, решив быть хоть чуть-чуть снисходительнее к своему “псу”, как она прозывала де-Витта. Впрочем, она признавала, что для “пса” ему не хватает одного качества – верности. Скорее, Жан напоминал в этом смысле кота – сейчас ласков и привязчив, а завтра – уйдет гулять сам по себе, гордо распушив хвост.
- Дела превыше всего, Ваше Сиятельство, - улыбнулся он ей.
Анж позвонила и приказала камердинеру накрыть стол на двоих.
- Наверное, вы голодны, отобедайте у меня, - графиня пристально посмотрела на него. Утомленность сделала его лицо бледнее и интереснее, темные глаза сияли ярче... Или, быть может, ей так казалось из-за того, что уже очень долго у нее не было никого ни в постели, ни в жизни. “Вот так и снисходят до случек с собственными слугами”, - осадила она себя. - “Надо успокоиться”.
Де-Витт, несмотря на то, что кости у него от быстрой езды на перекладных ломило нещадно, в голове звенело, а язык еле поворачивался во рту, заметил ее взгляд и прекрасно понял его значение. Потом кивнул, поблагодарив хозяйку и порываясь поцеловать ей ручку, но она одернула свою кисть еще до того, как он смог осуществить свое галантное намерение.
Когда они перешли в столовую, Анж, уставившись прямо в глаза гостю, с жадностью взирающему на дымящийся перед ним суп с клецками, но пока не решающемуся приступить к трапезе, спросила:
- Итак, что творится в Париже? Да вы ешьте, я не неволю, все понимаю.
“Откуда такая радушность?” - усмехнулся про себя де-Витт. - “А, понимаю, мужика у вас давно не было, ясновельможная графиня, хотите втихую завалить в койку меня. Но, увы, каковы бы не были ваши перси и ланиты, боюсь, что я буду не в силах ответить взаимностью на вашу страсть”.
- Наш птичник ныне в другом составе, - заговорил он. - И видели ли бы вы того пресловутого Жанно Левенштерна...
- Что с ним?
- Открыл игорный дом и сделался важен, как павлин, - усмехнулся де-Витт. - Правда, жить не умеет абсолютно. Но я чувствую себя там отлично.
- Не сомневаюсь, - Анжелика вновь напустила на себя холодность и неумолимость. - И что, он вышел из игры?
- Это часть игры, - Жан потихоньку приступил к опустошению суповой тарелки. - И ему еще подмогу прислали.
- Кто там? Очередной чухонец?
- О нет. Настоящий русский барин. Кавалергард, щеголь и франт. Кажется глупым, как пробка. В Париже уже объявлялся, знаю его. Александр Чернышев, - имя и фамилию гость проговорил так, словно графине они должны были о чем-то говорить.
- Первый раз слышу, - откликнулась она.
- Надо же, а я думал, этот москаль, который, как по мне, куда больше походит на монгола, был одним из раздавленных в пух и прах вашими прелестными ножками, когда вы...
- Не забывайтесь, пан Ян, - огорошила его графиня ледяным тоном. - Я понимаю, вы устали, но надо же и совесть иметь. Так что делает Чернышев?
- Изображает из себя дурака и праздного гуляку, таковым не являясь, - де-Витт совершенно не оскорбился словами Анж. - А наш немчик его прикрывает. Впрочем, сейчас Левенштерн мается желчной горячкой...
- Благодаря вам?
Жан скромно улыбнулся.
- В том числе, - уклончиво ответил он. - Но вам я обязан в этом деле больше... И да, в полицейском ведомстве идут большие перестановки. Фуше сняли, а вместо него теперь Рене Савари.
- Ах, этот... Убийца герцога Энгиенского? - Анжелика нахмурилась. Де-Витт заметил, что именно эти сведения заставили молодую женщину помрачнеть, словно она понимала, что все это значит.
- Именно он. Интересный тип. Я и сам его побаиваюсь...
“Почему я не в Париже?” - хотелось воскликнуть графине, но она вовремя сдержалась. Следующие слова гостя, однако, заставили ее сбросить маску ледяного спокойствия. Доев суп и вытерев полные губы белоснежной салфеткой, Ян добавил:
- Говорят, Савари неподкупен. Но наши друзья-австрийцы, кажется, нашли к нему ход... Его жена постоянно бывает в доме Шварценберга. Между прочим, что вы успели сотворить с несчастным князем? Он часто говорит о вас и даже похудел изрядно... Видно, от неразделенной любви.
Анжелика встала. Проговорила тихо: “Как же я их всех ненавижу...”
- Что в Петербурге? - спросила она вслух, и голос ее дрожал от внутренней тревоги.
- Тот, чье имя мне лучше здесь не произносить, назначен посланником в Берлин, - де-Витт с любопытством оглядывал растерянную графиню. - Ходят упорные слухи, что его захотела там видеть не кто иная, как прекрасная Луиза.
Батовская нервно рассмеялась.
- Милая парочка. Только он там не засидится, жена его заскучает, - добавила она.
“Причем тут его жена?” - задумался де-Витт. - “И как-то несерьезно она это воспринимает. А от сообщения про связь Савари и Шварценберга ее чуть ли не удар хватил. Не знает, что нам это только на руку. Князь ее портрет уже заказал, заглазный причем, на память – вот как обожает. Тогда как Ливен сговорится с пруссаками, как ему удобнее, и сгинет Польша....”
Не обращая особого внимания на показавшуюся ему странной реплику Анж, он продолжил далее:
-Меня взяли в святая святых, - и отрешенно улыбнулся.
Молодая женщина уставилась на него вопросительно.
- В будуар прекрасной мадам Боргези. Правда, я многого там не выведал...
- Нелепо идти к ней за сведениями. Она же дурочка и сама не знает всего, - усмехнулась Батовская.
- Да уж, не чета вам, - подпустив немного яда в голос, откликнулся де-Витт. - Но кто же устоит перед сестрой властителя?
Анжелика не стала развивать тему дальше, и Жан, уже привыкший к ее многозначительным молчаниям, сопровождаемым зловещим сверканием глаз, перешел к другой теме.
- Брат моей чудесной хозяйки посватался к Марии Луизе. И она ответила согласием. Однако, думаю, вам все это известно из первых уст...
Судя по реакции графини, ей эта новость была в новинку, иначе бы такого шока не произвела. Впрочем, де-Витт не успел бросить ей в ответ удивленную реплику. За окном послышался какой-то грохот, словно дом обстреливали из артиллерийских орудий. Стол заходил ходуном, вино из бокалов выплеснулось на скатерть.
- Матка Боска, - прошептал Жан по-польски. - Это что? Война?
- В мае они так не обстреливали, - графиня, в отличие от него, была полна решимости. - И не эту часть города.  Встав из-за стола, она крикнула слугам:
- Что там такое? Закрывайте окна! Живо! - и сама подбежала к подоконнику в столовой. Прежде чем она успела запахнуть окно, и Анж, и ее собеседник увидели синие и красные сполохи, взорвавшие небо в непосредственной близости к ним.
- Они уже празднуют сию новость, - повернулась Батовская к побледневшему Жану.
- Какой, pardonnez-moi, идиот вздумал устраивать фейерверк прямо под окном?.. - начал он возмущенно, но его слова потонули в звуках очередных залпов. Рядом с ними снаряды выпускали из настоящей пушки – не иначе. Анж прикрыла уши руками и быстро присела на корточки, за минуту до того, как стекло выбило ударной волной. “Погибнуть в собственном дому от такой нелепицы...” - подумала она, и отключилась в тот же миг, когда на нее полетела тяжелая портьера. Она удачно накрыла графиню и спасла ее от удара тяжелой ставней по голове. Де-Витт успел вовремя отскочить, прежде чем фрамуга приземлилась на стол, сокрушая посуду и мебель на жалкие обломки. “Все-таки война”, - подумал он, оглушенный, и спрятался в углу.
Обстрел закончился довольно скоро. Он ощупал себя – руки-ноги целые, голова тоже, вроде бы, . Окликнул хозяйку. Глухой стон стал ему ответом. Анж встала, отбросив от себя укрывшую ее, как плащом, портьеру, и, пошатываясь, пошла к выходу, держась рукой за стенку. В голове у нее беспрестанно звенело. Жан бросился к ней в поисках поддержки. Вскоре и слуги сбежались – многих из них зацепило.
Ее хотели повести в спальню, но Анж бессильно рухнула на диван – на лестницу она была не в силах подняться. Ей поднесли воды, нюхательных солей, но она, решительным жестом отвергнув подношения, спросила:
- Это война?
- Принц Кобургский что-то празднует, - сказал ее дворецкий-венец. - Фейерверки пускали, вот сюда и попали...
Де-Витт оглядел пострадавший дом и вслух объявил сумму ущерба.
- Я немедленно пойду вытрясать эти деньги из этого  дурня! - воскликнул он, но поздно – “дурень” уже стоял на пороге. Да не один. Три черненькие девицы, на прозрачные платьица которых в качестве укрытия холода были накинуты какие-то звериные шкуры, сопровождали этого молодого человека, нетвердо держащегося на ногах. Приметив графиню, лежащую на диване, он немедля оторвал от себя девиц, постоянно восклицающих “Madonna mia!” и всплескивающих руками, осмотрел мутными зелеными глазами весь разгром, устроенный от выстрела, потом перевел глаза на де-Витта, прищурился, будто узнав. Жан немедленно накинулся на него:
- Что скажете? Решили проверить, как стреляет единственная пушка во всем вашем герцогстве, а? Довольны результатами?
Итальянки заверещали еще сильнее – видно, им показались слова де-Витта угрожающими – и бросились к нему, видно, приняв его за хозяина дома, с криками: “Это мы его уговорили!”, “Простите!”
Но принц Фердинанд, второй из рода Кобургов, был уже столь пьян, что ничего не соображал. Он пошел к Анжелике и рухнул перед ней на колени, опустив голову прямо к ковру. Девицы и слуги кинулись его поднимать, но Анж, жестом остановив всех, прошептала:
- За что вы так поступили с моим домом, Ваше Высочество? - встав на уровень с ним.
Он поднял свои глаза и словно мигом протрезвел. Их взгляды встретились. Он забыл, зачем пришел, с кем веселился. Странное, тревожное чувство охватило его. Словно эта дама сейчас его убьет. Или скажет ему крайне неприятную новость – например, что кто-то очень близкий умер. Но эта тревога, казалось, его каким-то образом вдохновляла. Как вдохновляло ожидание какого-то решающего момента. Как вдохновляла карточная игра по-крупному, до которой принц был большим охотником. Как вдохновляла атака в бою.
Де-Витт заметил, что происходит между ними. “Вот так и заколдовывают”, - подумал он. - “Все, коготок увяз – всей птичке пропасть. Фердинанд плохо кончит”. В то же время его охватила некая досада – на него так никогда не смотрели.
- Я.. не знаю, что теперь делать, - тихо проговорил принц, и непонятно было, относится ли его реплика к собственным чувствам, или к тому ущербу, который он ненароком натворил в чужом доме.
- Здесь все просто, - Анжелика посмотрела куда-то вбок. - Мой управляющий составит опись поврежденного имущества. С вас – выплата расходов на ремонт и работников.
- Где же вы будете жить покамест? - спросил он ни с того, ни с сего.
- Где? У вас, - графиня улыбнулась жестко.
Тут де-Витт не выдержал. “Мозгами, что ли, повредилась?” - подумал он. Кинувшись к ней, Жан начал шепотом: “Это же невозможно. А как же ваше дело... И вся Вена говорить будет”.
- Мсье де-Витт, - оборвала она его речь уверенно, - Вся Вена и так говорит. А дело мое не движется ни в какую. Так что надо собираться. Надеюсь, Ваше Высочество, я вас не слишком стесню?
- Нет, что вы... Я со всей душой, - проговорил принц, еще находившийся под властью чар. - Все для вас будет. Прикажу сегодня же...
- Вот и отлично, - графиня подала ему здоровую руку, в которую он немедля вцепился как утопающий. - Пока же простите меня – надо устранить последствия этого вечера...
- Конечно, конечно... - пробормотал Фердинанд, сжимая ее руку. - Все лучшее, все самое лучшее вам.
После шумного ухода принца де-Витт посмотрел на свою хозяйку со значением и долго молчал, словно взвешивая слова.
- Зачем вам жить с ним? - наконец, спросил он.
- Вы оглохли? Во-первых, я не могу жить здесь. Во-вторых, все по-справедливости, - произнесла Анж легкомысленно.
- Вам он нравится?
- Как все, - пожала плечами Анж. - Однако я вам не сказала кое-чего крайне важного. Мне нужно кое-кому отомстить. За тем я вас и ждала, но этот казус спутал все.
- Кажется, одному вы отомстили. Кто ж вторая жертва? - де-Витт решил не удовлетворять свое любопытство и снова принял на себя вид деловой и “нерассуждающий”.
- Тому, кто организовал брак австриячки с корсиканцем, - Анж сложила руки на груди.
- А вы сами?.. Вам же ближе?
- Он сильнее меня во всем.
- Кажется, раньше вас это не пугало.
- Времена меняются, - Анж вздохнула, обозревая разгром. К этому дому она особо привязана не была, но все равно жалко. И сколько времени она проторчит “у чужих людей” - непонятно. К тетке она возвращаться все равно не желала. А принц... Он красивый и не слишком умный, то, что ей надо было именно сейчас. И даже неплохо, если ее проживание с Фердинандом под одной крышей возбудит скандал. Все только и ждали здесь от нее нечто подобное.
- Мне следует его убить?
- Его нельзя убить. А интригу провернуть можно, - сказала Анж. Потом она, собравшись с силами, провела де-Витта в кабинет, почти не затронутый никакими взрывами, вынула запечатанный конверт и добавила с улыбкой:
- Я все сделала за вас. Вам остается открыть конверт и действовать по инструкции.
- Вы же знаете, как я “люблю” инструкции, - насмешливо проговорил Жан.
- Я наслышана, - не менее ядовито добавила Анж. - Добавьте от себя немного крови. Разрешаю. Конверт раскроете только когда вы будете в Париже. Не раньше.
- Какая разница, когда его вскрывать? - улыбнулся Жан.
- Большая. Сами поймете, когда прочтете содержимое, - сказала Анж.
- Если я осмелюсь раскрыть сейчас?
- Я это узнаю и больно вас накажу, - серьезно отвечала Анжелика.
- Откуда вы узнаете?
- О, у меня есть метод... - и она мило улыбнулась.
- В Париже я буду через недели две. И, кстати, - Жозефин ждет ребенка, - сказал Жан.
- Поздравляю.
- Хочу позвать вас в крестные матери, - сказал Жан.
- Если хорошо исполните поручение – буду не просто крестной, а феей-крестной, - сказала Анж.
Де-Витт поклонился и, наконец, откланялся. “Странная все же она”, - подумал он, наконец-то направляясь к себе домой. - “Но с ней интересно. Что она придумала? И против кого? Неужели против Меттерниха?”
Вопросами этими он задавался недолго, через какое-то время получив на них все ответы.

Аркан VIII Справедливость

Париж, март 1810 г.
Рене-Мари Савари, Герцог Ровиго, человек, чье имя проклинала вся аристократическая Европа –  но, по крайней мере, не так сильно, как имя его повелителя, за убийство герцога Энгиенского, послужившего сигналом к Большой Войне - сидел у себя в кабинете и внимательнейшим образом штудировал списки внештатных агентов.
“Чертов Фуше”, - выругался он и потянулся за трубкой, - “Ведь это же не те списки! Совсем не те”. Не в первый раз он обнаруживал, что его предшественник решил никаких дел ему не передавать. Всех своих личных агентов он “забыл” перечислить или подменил их совершенно “левыми” лицами, что Савари нынче и обнаруживал все с большей досадой.
Не то, чтобы он верил в честность министра полиции. Никому нельзя доверять – если бы герцог пренебрегал этим железным правилом, то еще двадцать лет назад бы за это жестоко поплатился. Выживают только сильнейшие и умнейшие – таков уж ныне век на дворе, а новый глава тайной службы отлично вписывался в это время.
Он разжег трубку, прикрыл усталые от долгого напряжения глаза. “А ведь ему ничего другого не оставалось”, - сказал он сам себе. - “Заметать следы, ждать, пока я приду ловить его за руку”. Вдохнув в себя горький дым, он подумал, что зря на это согласился, и если бы не приказ самого императора, то никогда не возглавил это ведомство. Только кажется, что министр полиции – слишком злачная должность. Больше проблем... Тем более, он не до конца выполнил свою миссию в Испании, и, похоже, ничем хорошим там дело не закончится. Прижать бы к ногтю всех этих герильясов... К тому же, Савари напал на след английских агентов, активно покупающих гнев народный и снабжающих испанцев отличными британскими винтовками. Уже начал распутывать эту сеть, уже чуть ли не выпустил ордер на арест нескольких вмешанных в шпионаж человек, как его срочно вызвали в Париж. Сначала герцог Ровиго не слишком понял, зачем он понадобился Наполеону. Может быть, очередная дипломатическая миссия? Этот вариант не слишком его радовал, но правда оказалась куда хуже... Отговорки были не приняты. Фуше попросил на подготовку к сдаче дел четыре дня, и это и стало главной ошибкой Савари – он не догадался, что за эти дни можно перевернуть с ног на голову весь архив, уничтожить все списки роялистов, обитающих в Англии, агентов Франции по всему миру, перекупленных агентов, обретающихся в Париже, а также тех лиц, которых давно “пасут” как подозреваемых в шпионаже. Ни одна папка не осталась в целости и сохранности – все значимые сведения загадочным образом оттуда испарились. Эдакой работоспособностью он бы восхитился в любое другое время. Но не сейчас.
Конечно, дело было предано огласке. Скандал разразился довольно серьезный, сам император преследовал Фуше, набравшегося наглости шантажировать его какими-то сверхсекретными и сверхскандальными сведениями об императорской семье. Для Наполеона семья была святой и непреложной ценностью, поэтому он пошел на попятную. Фуше удалился в Рим, Савари организовал его “проводы”, но тайны предшественника канули в Лету, и герцог тщательно пытался найти хоть какие-то полезные зацепки.
Нынче перед ним лежала папка, озаглавленная La Russie. Очень важная папка. И там кое-что осталось, в отличие от полностью пустой папки под названием L'Angleterre. В таких папках – по названию стран – находились все сведения о тех, кого подозревают в шпионаже на соответствующие державы; досье на всех сотрудников дипломатических ведомств этих держав, начиная от посланника и заканчивая последним привратником; сведения о всех иностранцах того или иного подданства, живущих в Иль-де-Франс...
Бумаги не говорили ему ни о чем – какие-то суммы, перечисленные мелким агентам за наблюдения над знатными русскими барами с абсолютно непроизносимыми фамилиями на “-ов” да “-ин”.  Горничные, привратники, кучеры,  обычные филеры... Ничего интересного.
Одно имя, написанное отчего-то алыми чернилами, его привлекло. Собственно, Савари не мог бы объяснить, что в нем особенного, но интуиция, сильно развитая в нем, подсказала - оно может послужить зацепкой, ключом к чему-то большему. Blanche Claudine Marie Claire Pottier. Рядом было написано – attache a la Maison de Mr. de Moustier”. После имени Moustier шла условная пометка в виде галочки. Далее должно следовать пояснение – похоже, имя не настоящее, кто-то им пользовался. Но страница заканчивалась, на обороте ничего не было, остальные листы были вырваны фактически “с мясом”. Привычно раздосадовавшись на очередной обман предшественников, Савари выписал себе на отдельный листок:
“M-lle (M-me?) Pottier, Blanche. M-r de Moustier”. Наутро он отдаст это Лионкуру, своему адъютанту, разделяющему страсть своего начальника к розыску. Пусть установит, кто это такие. Как впоследствии оказалось, Лионкуру и его людям установить личность первой долго не пришлось:
-Она числится у нас с нежного возраста, - сказал офицер, докладывая о своей находке начальнику.
- Насколько нежного? - посмотрел усталыми синими глазами на него герцог.
- Одиннадцать лет.
- Ого... Кто таковая? Какая-нибудь шлюха?
- Не совсем. Родители были из вандейского сопротивления. Казнены в Нанте еще в Девяносто четвертом. При этом – не из дворян. Естественно, ее и ее братьев-сестер пасли давно. Она одна оказалась более-менее сговорчивой. Ну, еще ее брат.
- А про этого Мустье?.. Впрочем, девица нам и расскажет все, на кого работает. Приведите ее ко мне. Можете подослать братика.
- Лично к вам? - Лионкур вгляделся в бледно-смуглое лицо своего начальника с изумлением. Рядовую агентку звать на личную беседу к руководителю тайного ведомства?
- Именно, - подтвердил Савари. - Раз ее имя в “русской” папке, то девица расскажет мне все интересное, а этим ставленникам Фуше я не доверяю. Все переврут, как всегда бывает.

… Бланш нынче жила на широкую ногу и покровителя своего даже не боялась разорить. Каждый день ей дозволено покупать новые наряды, раз в месяц она заказывала себе у ювелира дорогие безделушки и привыкла к роскошной жизни. В отличие от своего любовника Жанно, которого, казалось, приводила в отчаяние каждая лишняя тысяча, опущенная в “кубышку”. Но она тщательно следила за тем, чтобы деньги особо не застаивались. Теперь, когда Левенштерн наконец поправился от своей болезни, приемы и большие игры устраивали день через день. Она успешно исполняла роль хозяйки дома, подражая знатным дамам – или своему представлению о них. В понимании Бланш, grande dames никогда не надевают один и тот же наряд дважды. 16-го числа была запланирована большая игра в баккару, а перед этим – ужин, вот девушка и заказала себе ярко-синее шелковое платье, расшитое золотыми цветами, которое сделало бы честь представительнице императорского дома. Сегодня была последняя примерка, и она отправилась в ателье на rue Bac часам к четырем дня. Рассчитавшись с портнихой, поболтав с ней о том, о сем, Бланш внезапно вспомнила о жемчужном ожерелье, выставленном в окне ювелирной лавки, и решила съездить на Елисейские поля, пока ничего не закрылось. Лишние деньги у нее оставались, а жемчугов у нее не было покамест. “Эх, Жанно опять будет угрюм...”, - подумала она, усаживаясь в фиакр – не наемный, а личный, - “Но он мне как-то говорил, что жемчуг любит. Значит, сильно ругаться не должен”.
Занятая своими мыслями, она в этот раз не заметила тихого господина в сером плаще, прогуливавшегося перед витринами ателье мадам Мартен, а потом поспешно севшего в поджидавший его экипаж и приказавшего кучеру следовать за фиакром Бланш...
Ожерелье поджидало ее, и молодая дама смогла сторговаться на цену, гораздо меньшую, чем просили изначально. Довольная собой, она вышла из лавки, и, прежде чем успела сделать пару шагов по направлению к экипажу, почувствовала, как ее кто-то схватил за локоть. Оглянувшись,  мадемуазель Потье увидела невзрачного господина в сером. Дернулась, но хватка филера была железной. Попыталась крикнуть, призвать на помощь кучера, но кто-то, подошедший сзади, накинул ей тоненькую петлю на шею и чувствительно сдавил, шепнув: “Не заткнешься – затяну”.
- Проедемьте со мной, - любезно произнес человек в сером. Потом, вглядевшись в лицо девушки и словно узнав в нем что-то, с сомнением произнес совсем другим тоном:
- Бланш?... Сестра? Отпусти ее, Дидье!
Петля ослабла на шее у Бланш. Все еще перепуганная, хватая ртом воздух, она обратила взгляд на брата, которого не видела лет пять.
- Эжен? - с сомнением спросила она. - Тебя же убили?..
- Тс-с... Потом, - он снова взял деловой тон. - Сначала поезжай со мной.
Бланш, не зная, зачем, подчинилась своему брату-погодке, которого она оплакала лет пять тому назад, убежденная, что он погиб где-то в Италии, призванный в армию по рекрутскому набору. Похоже, никуда он воевать не пошел, а стал работать на полицию. Как и она сама. Поэтому чудесное воскресение родственника девушку не обрадовало, а насторожило. Он ли это?  Она не отводила от Эжена – мнимого или действительного – глаз и, наконец, оглядевшись в поисках Дидье-душителя, осторожно спросила:
- И когда же ты вернулся?
Мужчина проигнорировал ее вопрос и повел ее к поджидавшему его наемному фиакру.
- Залезай, - приказал он.
- Зачем?
- Давай живее!
- Нет, сначала скажи, куда едем?
- Ко мне,  - отрывисто сказал филер, чуть ли не запихивая девушку в карету
- “Ко мне” - это куда? - откликнулась она, мучительно напрягая мозг – это Эжен или нет? Лицо вроде похожее... Голос тоже, и даже выговор их местный такой же. Только брат был похудее – но время всех меняет.
- Узнаешь.
Увидев, что кучер оглядывается на нее, Бланш махнула ему рукой – мол, ступай без меня, и последовала за тем, кто звал себя именем ее потерянного брата. Тот закрыл дверцу, опустил шторы и приказал вознице трогать живее.
- Мило же ты встречаешь сестрицу, которую столько лет не видал, - произнесла язвительно девушка. - А я тебя похоронила, раз в полгода заупокойные мессы заказываю, в поминание записываю...
Эжен теперь не смотрел на нее.
- Я все знаю, - сказал он, скрестив руки на груди. - Ты живешь с господином де Мустье. Он тебя содержит.
- Не прошло и десяти минут с нашей встречи, а ты уже читаешь мне нравоучения, - заметила Бланш и словно невзначай одернула шторку. Внезапно сильная пощечина оглушила ее. Она чуть не упала.
- Закрой! - закричал он.
Девушка дикими глазами посмотрела на него.
- Я в плену? - проговорила она, невольно поднося руку к пострадавшей щеке. - Что ты себе позволяешь?..
- Закрой, кому сказал! - прорычал он. - А теперь скажи мне, кто такой Мустье?
- Я не знаю никакого Мустье! - закричала она. - Пусти меня! Ты не Эжен! Пусти!
Он попытался схватить ее за руки, но Бланш начала бешено пихаться, вырываться, дергать за ручку кареты. Завязалась драка, в которой филер имел явное преимущество, несмотря на то, что девушка сумела-таки выдрать ему клок и без того редеющих волос, расквасить нос своим маленьким, но метким кулаком и наполовину оторвать воротник совсем новенькой рубашки. Последнее его особенно разьярило, и, наловчившись, он оглушил Бланг ударом кулака в голову. Та сразу обмякла у него в ладонях.
Лишь только карета остановилась у Канцелярии, в ее дверь стукнули, и мсье Лионкур, непосредственный начальник Эжена, мигом заглянул в карету.
- Ты идиот, - протянул он, увидев тело девушки.
- Она сопротивлялась, - оправдываясь, заговорил филер.
- Еще бы не сопротивлялась... Смотри, еще раз столько грязи разведешь,  отправлю конвоиром в Гвиану, - пригрозил Лионкур.
Бланш постепенно пришла в себя и пробормотала: “Пустите меня...”
- Мадемуазель, - галантно улыбаясь, сказал адъютант Савари, - Прошу прощения за идиотизм моего агента. Нам надо было с вами переговорить, но мы знали, что добровольно вы с нами не пойдете.
До Бланш медленно начал доходить смысл случившегося. “Вот я и попала”, - подумала она. Ее мутило, перед глазами плясали звезды. Эжен шепнул: “Ну ты и бешеная... Выходи”, - и девушка, покорно, как овечка, дала себя вывести из кареты.
Ей дали привести себя в порядок, оставив наедине. К тому времени Бланш более-менее опомнилась, и начала осматриваться. Окна были плотно закрыты снаружи, повсюду горели свечи. Она бывала здесь и раньше... Только очень давно. Прежде чем она начала думать, как же ей выбраться отсюда, ее вывели из комнаты под руки и доставили в строго обставленный кабинет нового начальника тайной полиции.
- Мадемуазель Потье! - произнес Савари, словно приветствуя старую знакомую. - Давно вас ждали, практически заждались.
- Мне говорили, что я могу забыть обо всех обязательствах, - Бланш не сразу догадалась, что перед ней – большой начальник. Он был в штатском и держался довольно просто.- Еще четыре года назад. И, - она оглянулась, ища взглядом Эжена, - Мой брат, очевидно, теперь за меня.
- Но его способности с вашими не сравнятся, - генерал оглядывал эту девушку, довольно пригожую собой, миниатюрную блондиночку с карими глазами, одетую щегольски. - Вы сами в этом убедились, поэтому надо бы принести вам свои извинения. Возьмите-ка.
Савари протянул ей небольшую шкатулку. Бланш открыла ее. Красивый сапфировый браслет заблестел на белом бархате.
- И да, нам отчаянно хочется знать, кто такой господин де Мустье, с которым вы нынче связаны, - генерал по глазам девушки увидел, что вещица ей очень понравилась.
- Господин де Мустье? - повторила она. - Не знаю такого.
Начальник секретной полиции тонко улыбнулся. Вкрадчивым голосом он произнес:
- Вы его прекрасно знаете. Делите с ним жизнь. Он из России. Или работает на Россию. Мустье – это не настоящая фамилия. Как же его зовут на самом деле? Меня давно мучит этот вопрос.
Бланш задрожала. Естественно, было бы наивным утверждать, что при таком количестве филеров, пасущихся вокруг дома Жанно до недавних пор, они бы не знали, кто он такой.
- Вы должны бы это ведать, - сказала она вслух.
- Так он русский?
- Немец, - усмехнулась девушка.
Савари чертыхнулся про себя. Кто-то водит его за нос. Или люди Фуше специально все перепутали, или эта мадемуазель тоже из тех агентов, которым предложили приличный куш за дезинформирование нового главы контрразведки, вот и смеется над ним. Как это уже надоело!
- Мадемуазель Потье, - проговорил он устало. - Мы прекрасно знаем о вашей связи с Вандейским движением. Вполне возможно, что вы покрываете вашего друга-роялиста. Приставка “де” в его фамилии уж больно красноречива. Не буду напоминать вам, что бывает за такие дела.
Бланш отвернулась. Ее “связь” заключалась в том, что родителей гильотинировали в Нанте в 1794 году за участие в сопротивлении Республиканским властям, а ее взяла на воспитание сестра отца, которую девочка звала всю жизнь “maman”. Историю родителей она узнала позже, но людям Фуше показалось ее происхождение достаточным основанием, чтобы взять ее на крючок. Но не так давно они про нее “забыли”. Тогда она и сошлась с Левенштерном. И чувствовала себя таким же объектом слежки, как и он. Оказывается, нет. Ее фамилия никуда не делась. Они знали о ее передвижениях.
- Я поняла, - скупо произнесла она. - Но он не роялист.
- Отлично. Вы говорите, он немец... - Савари нахмурил лоб, словно вспоминая что-то. А потом, с такой же любезной улыбкой, протянул ей лист бумаги. “Графиня Элеонора Меттерних недавно вернулась из Спа, но вряд ли уедет на родину”, - гласило написанное торопливым почерком. - “Говорят, что ее задерживает в Париже нежная привязанность к некоему господину де Мустье. Муж, разумеется, не против такого положения вещей...”
“Элеонора”, - усмехнулась Бланш про себя. - “Нежная привязанность... Так это к ней он ездит по средам, а не к Чернышеву? Прелестно!” Она знала о былой связи Левенштерна и Элеоноры Меттерних, смирилась с ней – тут даже сравнивать не приходилось, да и отлично догадывалась, что ее сейчас заставляют выдать Жанно с головой. Горечь наполнила ее сердце – неужели она уже любит его, что ревнует к этой чахоточной австриячке? Можно отомстить, сказав этому милому, обаятельному генералу, что Жанно – резидент русской разведки. Но она сдержалась. Будет еще шанс... Покамест – не время. Тем более, она не уверена, правда ли это.
Потом Савари, словно фокусник из-под полы, достал из папки искомый документ, подтверждающий, что Бланш приставлена к тому же де Мустье.
- Как вы думаете, - сказал генерал самым невинным тоном, - Они братья? Или одно и то же лицо?
- Одно и то же, - Бланш отвернулась.
- И что же, у него немецкое имя?
Девушка кивнула кратко.
- Позвольте мне угадать, - Савари наклонился к ней, обдав ее запахом изысканных духов с ноткой мускуса и амбры, - На самом деле он господин Нойманн, да?
Бланш закрыла глаза. Как ей поступить? Если она скажет, что да, это какой-то Нойманн, то Левенштерна отведет от удара. Но ненадолго. Выяснят, что это не так – филеры все равно выследят. Тогда неприятности будут и у нее, и у Жанно. Если скажет правду – может быть все, что угодно...
Савари с нетерпением смотрел на нее. Он думал, что донесения наблюдателей за госпожой Меттерних придут позже, а действовать надо уже сейчас. И да, тут он допустил ошибку – с чего это графине скрывать имя своего любовника, если бы он был ее соотечественником? Никакого скандала такое не составило бы. Скорее, он и вправду француз. Или русский. Или даже англичанин. А девица внаглую темнит. Припугнуть ее чем, что ли? Так уже припугнул, выкрутилась. Заметил он также, что при чтении донесения о графине Меттерних Бланш потемнела лицом. Вероятно, любит и ревнует этого Мустье, кто бы он ни был. На этом надо сыграть.
Бланш решила пойти ва-банк. Она скажет, что Мустье – это ее сожитель. Потом поведает Жанно, о чем они говорили. Предупредит, что его шашни с графиней грозят крупными неприятностями.
- Он фон Левенштерн, - сказала девушка попросту.
Савари чуть было не воскликнул: “И что?” Фамилия ему ни о чем не говорила. Он сверился со списком сотрудников австрийского посольства – таких не было. Кто это еще такой? И почему ей приказали взять его в оборот?
- Откуда он?
- Из России, - кратко проговорила Бланш, чувствуя, что идет по краю лезвия.
- Вы сказали, что он немец.
- Русский немец.
Савари усмехнулся. В это было бы сложно поверить, не ознакомься он со списком служащих в русском посольстве и не помня по своей краткой дипломатической миссии в Петербурге, сколько знати с немецкими именами вращается в тамошнем свете.
- Сколько вы уже с ним? - спросил он.
- Второй год.
- Как вы его нашли?
- Он сам меня нашел, - Бланш подняла глаза на генерала. - Я в то время уже на вас не работала. Одно с другим не связано.
- Он одновременно и с вами, и с мадам Меттерних? - с любопытством спросил Савари. - Оригинальный тип. С чего он живет в Париже?
- С богатого наследства, - усмехнулась девушка. - Думаю, вы слышали о том, что он держит открытый дом.
- Вот как? У него салон?
- Нет. Игорный дом.
“Нет, черт возьми, не слышал”, - зло подумал генерал. - “Русские варвары озолотили нашего Епископа, тот махнул рукой, что прямо под нашим носом они устроили притон. Который, наверное, не просто притон, а что похуже... Вроде как англичане раньше делали - резидентуры и вербовочные центры под прикрытием своих клубов за рубежом. Это гнездо-то я разгоню, но не факт, что оно единственное...”
- Что ж, - сказал Савари вслух, - Спасибо вам за то, что в конце концов решились на откровенность. Нынче вам придется-таки последить за вашим любовником. И убедиться, что он вам не верен, - он усмехнулся. - С сегодняшнего дня вы снова на службе.
“Испугал”, - сказала Бланш. - “Буду двойной агенткой, так даже лучше. Зато Жанно с Чернышевым всегда будут знать, что здесь происходит”.
- Я согласна, только если со мной переговорит ваше начальство, - кокетливо стрельнула она глазами. - Надо соблюдать иерархию.
- Понимаю, - улыбнулся Савари, - Только вряд ли аудиенция с Его Величеством будет иметь смысл.
- Причем тут это? Я говорю о генерале Савари.
- Ваш покорный слуга, - развел он руками.
Бланш впечатлилась. “Расскажу немедленно им всем”, - подумала она.
Ее отпустили довольно быстро. Эжена она больше не встретила. Время близилось к полночи, но она предвкушала, что скажет в свое оправдание Левенштерну.
… После ее ухода генерал долго размышлял о связи русской и австрийской разведок. Разумеется, за посольскими русскими следили. Но устраивать резидентуру прямо под носом у императора – это верх наглости! Что же касается австрийцев, то у Савари были личные подвязки – его жена Фелиситэ часто бывала в доме посланника и болтала с его довольно глупой супругой. Та, разумеется, ничего не знала, да и Фелиситэ была агенткой никудышной. Но все-таки это козырь... Проблема в том, что ни Левенштерн-де Мустье, ни графиня Меттерних не были связаны со своими посольствами. Но ничего. Бланш приведет их к жене австрийского канцлера, бывшего посланника в Париже, пытавшегося, как выяснил Савари, добывать секретные сведения у представителей императорской семьи. Но он не ведал, что та же Каролина Мюрат, кроме сплетен и семейной грызни – кто с кем спит, кто кого бросил, кто к кому охладел или воспылал страстью – ничего не могла предоставить. Ни расположения армии, ни планов на дальнейшие походы императора, ни секретных меморандумов, ни чертежей новейшего вооружения. Ничего. Похоже, жена решила исправить оплошности мужа. Что же касается игорного дома, то разогнать это шпионское “гнездо” немедленно для Савари было бы проще простого, но покамест он решил наблюдать за тем, как оно действует. Кого пытается поймать в свои сети резидент, кто соглашается на него работать, кто туда ходит. Бланш ему все доложит, а чтобы она была хорошей девочкой и не сделала какой гадости, надо обязать ее братика присмотреть за сестрицей... Он позвал за Лионкуром и приказал ему дать Эжену Потье новые полномочия – организовать наблюдение по адресу rue de Tete-Bout, 18. Потом с чувством выполненного долга поехал к себе домой – как раз успевал к ужину, что в его положении было редкостью.

Бланш, в свою очередь, поехала домой окольными путями, три раза меняя фиакры – из предосторожности. Она прекрасно знала, что за ней приставлен “хвост”, и решила действовать соответственно. Естественно, прибыла девушка на рю де Тет-Бу довольно поздно.
Уже шла игра. Правда, Левенштерн сегодня банк не метал, а, заперевшись у себя в кабинете, ломал голову над очередной загадкой – над крепко надушенным такими знакомыми духами письмом, переданным им каким-то уклончивым молодым человеком, говорившим с ним по-немецки с мягким славянским акцентом, и над таким длительным отсутствием Бланш. Впрочем, касательно последнего он успокаивал себя тем, что любовница могла заехать к кому-нибудь из своих многочисленных подружек и потерять счет времени. Но такое не было на нее похоже... Обычно, когда дома собирались гости, Бланш никуда не отлучалась.
В этот раз с ним опять был Чернышев, который, выиграв две партии штосса, поднялся из-за стола немедленно, после того как камердинер Жанно шепнул ему: “M-r хочет с вами поговорить наедине”. Лишь только Саша поднялся наверх, Левенштерн молча передал ему письмо от графини Элеоноры. Сделал он это скрепя сердце, так как там говорилось о довольно интимных вещах, а Чернышев со своим циничным отношением к делам сердечным мог только поднять его на смех. Но Саше не пришлось и разворачивать лист бумаги. Он знал, кому принадлежали эти духи с резким запахом жасмина. Да и о личной жизни своего приятеля имел довольно широкое представление.
- Чудесно, - усмехнулся он. - Ее муж пытается наверстать упущенное?
- Да, похоже на то, - кратко произнес Левенштерн, закуривая гаванскую сигару. Сейчас он мог позволить их себе сколько угодно, как обычный табак. - Здесь пишет, что хочет меня навестить.
- Вечерком, когда у нас  гостьи из пансиона мадам Жюль? - Чернышев по-прежнему не оставлял своего насмешливого тона. - А если серьезно, что-то эта семейка Меттернихов больно тупа.
- Я так думаю, меня пытаются поймать в свои сети французы, - Левенштерн затянулся сигарой, предложил своему приятелю, но тот только головой покачал отрицательно. - Тем более, нынче, когда они все в одной шайке... Бланш знает кухарку в посольстве Шварценберга, и та утверждает, что некая мадам Фелиситэ де Савари бывает у них постоянно...
Лишь только он упомянул имя Бланш, как она ворвалась в кабинет, несмотря на протестующие крики Жака, левенштернова камердинера.
- Mo-on Dieu, - протянул Чернышев, глядя на растрепанную прическу девушки и на беспорядок в ее туалете. - На вас напали и лишили вас всех драгоценностей, ma chere?
- Почти что, - кратко оборвала его девушка, сердито бросив на него взгляд – она никогда не любила “этого русского”, а его вечно насмешливый тон нынче особенно ее злил. Она подошла к столу, за которым сидел Левенштерн, оперлась обеими руками о столешницу, и выпалила:
- Итак, господин де Мустье, за вами охотится весь Париж, а вам и невдомек!
- Бланш, - начал Жанно. - Во-первых, потрудись мне сказать, где ты была?...
- Ах, ты ревнуешь меня? - воскликнула она, вызвав очередную усмешку со стороны наблюдавшего за всем этим Саши. - Это я тебя должна спрашивать – ты уже переспал с этой тощей австриячкой или нет?
- Бланш! - повысил голос Левенштерн. - С чего ты?..
- С того, что жандармы твердят о том, что она связана с господином де Мустье! А это ты, я же помню, какое кодовое имя ты использовал два года тому назад.
- Откуда вы знаете, о чем твердят жандармы? - немедленно спросил Чернышев.
Тут Бланш рассказала все, что случилось с ней за этот день.
- Прекрасно, - усмехнулся Жанно. - Я так и знал, что рано или поздно это всплывет.
- Никто не застрахован, - сказал Чернышев, - Не она, так кто другая. Но двойной агент у тебя в постели – это ж здорово. Сам давно о таком мечтал. Даже завидно.
- И что же предлагаешь нам делать, любезнейшая Служанка двух господ? - спросил Бланш усмешливо Левенштерн, не обращая внимания на слова приятеля.
- Жить как раньше. С филерами я справлюсь, тем более, за нами станет следить мой братик, - девушка тщательно разыгрывала беззаботность. Больше всего на свете ей бы не хотелось, чтобы Жанно вышвырнул ее за дверь. Поэтому она юлила как могла.
- Долго эта игра не сможет продолжаться, - вздохнул он. - Рано или поздно догадаются...
- Нам нужны еще люди, - снова заговорил Чернышев. - Чем больше – тем лучше, я давно это тебе твержу... И, кстати, а не попробовать тебе перевербовать Лору?
Его собеседники хором воскликнули: “Что?”
- Саша, - терпеливо, как ребенку, разъяснил Левенштерн, после того, как первое удивление необычайной дерзостью и глупостью своего приятеля прошло, - Меня только и ждут у нее в будуаре. Чтобы поймать за руку. Савари знает, что де Мустье – это я, за австрийцами у него установлена слежка...
- В том-то и дело – он ожидает, что ты начнешь сопротивляться, почуешь, что дело пахнет жареным, и от этой Лоры будешь бежать как от чумы. А ты поступи наоборот, - возразил его собеседник.
- Ну уж нет! Это опасно! - вставила Бланш.
Чернышев улыбнулся широко.
- Милая мадемуазель. Ваша странная ревность наводит меня на кое-какие подозрения, - медленно проговорил он. - Определитесь уже, с кем вы. Советуем оставаться с нами.
Девушка готова была вцепиться ему в покрытые плотным слоем пудры волосы.
- Я подумаю, - сказал кратко Левенштерн, докуривая гавану. - В этом есть смысл...
Бланш только фыркнула и покинула комнату.
- И все же – найди замену Крюденеру, - сказал Чернышев после ее ухода. - Я серьезно. Он хорошо нам помог, а его место до сих пор пустует.
- Из кого же искать? - усмехнулся Жанно.
- А ты смотри, кто к тебе приходит. Потому что иметь одну неверную любовницу в качестве доверенного лица – опасно.
- Понимаю, - Левенштерн побледнел. - Надо, кстати, посмотреть, как там игра продвигается.
Они спустились вниз и долго сидели – практически до утра. Вглядываясь в лица игроков, Левенштерн пытался определить – кого из них вербовать? Он ни разу этого не делал. Другие люди занимались поисками. Потом, должность Крюденера требовала верности. Какой-то француз-перебежчик ее занимать не может. Но кто же будет вместо приятеля, которого настиг кинжал карателя? Кстати, если уж ему суждено вновь пересечься с Элеонорой,  он у нее спросит, кто покусился на жизнь Поля? Естественно,она будет темнить, увиливать, но на сей раз Жанно будет мудрее... Поэтому, ложась спать тогда, когда над крышами Парижа уже занимался серый зимний рассвет, он кратко написал для своей бывшей любовницы: “Старое место подойдет мне. Жди”. Потом перечитал – если следовать плану, предложенному Чернышеву, то обеденный салон Hotel de la Paix будет идеальным местом встречи. Там его никто не ждет, все филеры будут пастись либо у дома Лоры, либо обложат плотным кольцом его жилище. Запечатав конверт, он лег в постель, заметив, что Бланш, очевидно, злясь на него, не пришла в спальню, легла отдельно. “Ну и ладно...”, - вздохнул Жанно. И некстати вспомнил все приятные моменты, которые испытал наедине с Элеонорой. А ведь с ней было хорошо... Пусть они и понимали, что никакая это не любовь, не сердечная привязанность – Дело свело их, бросило в объятья друг друга. Но какая же у нее нежная кожа – как белоснежный батист, все прожилки видны,и как алеют ее бледные губы в минуты страсти, когда она обнимала его, проводила тонкой рукой по волосам... И – Жанно никогда бы не признался в этом вслух, но прекрасно сознавал – Лора чем-то напоминала его рано ушедшую мать. Как-то графиня даже заметила: “Ты более похож на меня, чем мой младший брат”, - и это, надо признать, было правдой. Наверное, в том смешении кровей, которое лилось в жилах этой представительницы старого богемского рода Кауницей, нашлась и тосканская... Но об этом не стоило сильно задумываться. Скорее всего, им предстоит тяжелый и долгий разговор. Сведение давних счетов. Лоре придется отдуваться и за своего супруга, ныне счастливо выдавшего замуж австрийскую кронпринцессу за “корсиканское чудовище” и добившегося должности имперского министра, и за саму себя. А ему, Левенштерну, придется завести ее в тупик...
Посланец от Лоры – тот самый неприметный господин со славянским акцентом – предусмотрительно пришел после обеда, словно следил за распорядком дня в игорном доме. К тому времени Жанно уже поднялся, и сам вышел навстречу ему, хотя искушение передать письмо через лакея было слишком велико. Тот поклонился и уже поспешил на выход, когда Левенштерн окликнул его:
- Господин... увы, не знаю вашего имени... мне интересно, как вы могли прорваться сквозь наблюдение?
Гость пожал плечами, и легкая улыбка показалась на его округлом лице.
- Может быть, вы и сами из наблюдателей? - продолжал Жанно, стоя на вершине лестницы.
- Очень может быть, - проговорил тот, наконец, - опять на немецком. Левенштерн подумал: “Он и вправду не владеет французским или ему так удобнее?” Поэтому спросил на том языке, которым нынче – да и вообще в жизни – пользовался гораздо чаще родного:
- Интересно, откуда вы родом?
- Богемия. А называть меня можно герром Шедивы. - вопрос Жанно был явно понят, но ответ последовал опять-таки по-немецки.
- Что ж... Надеюсь, вы приходите сюда не в последний раз, - проговорил Левенштерн.
Чех опять поклонился, ничего не отвечав, и пошел восвояси. “Такому слуге осталось разве что отрезать язык”, - насмешливо подумал Жанно, отправляясь обратно в свои комнаты.
C Бланш они встретились за завтраком. Девушка выглядела так, словно вчерашнего гнева и злобы, погони и волнения не было. Но молчала, загадочно взглядывая на своего спутника.
- Если ты хочешь свободы, то, по справедливости, ты и мне должен выделить свою порцию, - сказала она в конце трапезы.
- Свобода... Двойной агентке? - Жанно горько усмехнулся.
- Мне не выгодно тебя предавать, и ты сам это знаешь, - продолжила девушка, сложив руки на груди, - Я говорю о другом. Ты встретишься с этой графиней...
- Ради Дела, - поспешно добавил Левенштерн.
- Так я тоже могу привлечь в тех же самых целях кого-нибудь.
- У тебя есть кандидатура? - Жанно поднес чашку кофе к губам.
Его любовница улыбнулась тонко.
- Найдется, - ответила она, глядя ему прямо в глаза.
Не сказать, чтобы Левенштерну понравилось ее решение, но барон понимал – они нынче квиты. И, опять-таки, ничего друг другу не обещали. Бланш ему не жена. Когда его миссия подойдет к концу – так или иначе, - они расстанутся немедленно. Но о будущем думать не хотелось... Тем более, настоящее не оставляло для этого времени и повода.

Через несколько часов он входил в обеденную залу Hotel de la Paix. День был мрачным, поэтому горящие в хрустальных канделябрах свечи, чей блеск отражался в многочисленных зеркалах, горели ярко. Еще и тяжелые алые шторы закрыты. И все равно, Жанно не с первого раза заметил Лору. Она сидела за столиком где-то в углу, как случайная посетительница, хотя, как и раньше, графиня условилась с хозяином, и никого, кроме них, в ресторане отеля не находилось. Графин с золотистым хересом стоял перед ней. Левенштерн помедлил, разглядывая бесстрастно это тонкое лицо, словно вырезанное из слоновой кости, черные волосы, уложенные в простую прическу, длинные пальцы, вцепившиеся в край стола, лишь только Лора увидела его. Их взгляды встретились. Он заметил, что глаза его бывшей любовницы блестели сильнее, чем в прошлый раз. Видно, лечение в Спа не пошло ей на пользу. Или она туда и не ездила?
- Мы думали, что расстаемся навсегда, но, как видишь, разлука была слишком коротка, - заговорила Элеонора, улыбнувшись ему несколько натужно.
Жанно подошел к ней и с готовностью поцеловал протянутую ему изящную руку.
- Однако, ты уже успела соскучиться, - проговорил он усмешливо.
Взгляд его визави потеплел. “Он играет по моему сценарию”, - подумала дама. Но отвечала:
- Париж полнится слухами о том, что я в связи с неким господином де Мустье. И мне интересно, не ты ли их пустил.
- То же самое хотел спросить и у тебя, - парировал Жанно. - Потому что мне незачем.
- О том, что де-Мустье – это ты, знает очень узкий круг посвященных, - Элеонора пригубила вино и сама налила его в бокал своему давнишнему любовнику. - Поэтому меня эти сплетни не тревожат.
- Ошибаешься, - Жанно холодно следил за ее действиями, - Это самое известное из моих кодовых имен. И жандармам, похоже, донесли,что оно означает меня. Так как за мной ходит хвост филеров – тебе, надеюсь, ведомо, почему, то нынче они с легкостью убедятся в правоте слухов. Кстати, интересно, за время твоего отсутствия в Париже господина Робийяра, держателя этого места, успели подкупить жандармы?
- Если это так, то нам полагается разыгрывать любовь, - Элеонора оглянулась через плечо, словно ожидая увидеть стоявшего за ней филера. - Что ж, я не против, потому что расставаться тогда с тобой, Жанно, мне было действительно печально. Видит Бог, я думала, как навестить тебя, но в такие дома, как твой, мне ход закрыт. Но обратное – в силе. Почему ты никогда ко мне не придешь? Неужели пережитые нами моменты счастья выветрились из твоей памяти, как дым?
Жанно взял бокал, чтобы выпить за ее здоровье. Лора вытянула руку и сомкнула свои пальцы на его запястье. Черные глаза дамы сосредоточенно оглядывали  его лицо. На губах женщины до сих пор играла неуловимая усмешка.   
- Твоя птичка Бланш... Это она заставляет тебя забыть о других? Она до сих пор с тобой? О, я в этом не сомневаюсь. Нынче, когда ты при таких деньгах, эта алчная девица не упустит своего, - продолжала графиня, явно упиваясь своей властью, с наслаждением отмечая, как мрачнеет Левенштерн. - Но при всем при том, выглядишь ты намного хуже. Я слышала, ты был сильно болен. Может быть, нам надо было уехать в Спа вместе?
- Ты же не ездила туда, - тихо проговорил Жанно, ощущая, как сжимают выпуклые кости его запястий ловкие пальцы Лоры, - Даже не собиралась.
- А где, по-твоему, я была все эти месяцы?
- Я не знаю. В Вене?
- О нет, - рассмеялась дама. - Мне там делать нечего.
- Как же твой супруг справляется без тебя?
- Может быть, не будем о нем...- умоляюще взглянула на Жанно графиня.
Пришел левенштернов черед смеяться.
- О ком же нам двоим еще говорить, как не о нем?  Благодаря кому мы, в конце концов, встретились?
Лора медленно улыбнулась, и выражение ее лица нынче не предвещало ничего хорошего.
- Признайся, так бы ты на меня никогда не обратил внимания? Я, наверное, слишком стара для тебя? Или ты не привык к чужим женам? Хотя ты сам говорил...
Ответом ей стало тихое бешенство, замершее в суженных зрачках визави. “Когда это я “сам говорил”? Чудовищная откровенность”, - думал Левенштерн.
И да, тогда впервые в жизни я пожалела, что у меня не рыжие волосы и не зеленые глаза, - Элеонора преодолела свой страх, увидев, что тот колеблется и не станет делать резких движений.
Как же дешево, - сказал он одними губами, побелевшими в гневе.
Что дешево?
Переходить на личность.
Ну уж извини, разговор у нас и так довольно личный, - усмехнулась графиня.
Левенштерну отчаянно хотелось курить. Эта женщина, милая, щедрая на ласку, когда-то, казалось, любящая его, с заботой слушавшая истории из его отчаянного прошлого, показала свое истинное лицо, сбросила маску. И, что самое странное, в этот миг она была теперь ему желаннее всех. Только ничего теплого и волшебного в этом желании не было. Жанно впервые в жизни хотелось жестоко изнасиловать женщину, и он сам пугался, с какой настойчивостью шептал ему об этом голос крови. Чтобы как-то заткнуть его, он отвернулся и процедил сквозь зубы:
Лора, ты играешь с огнем.
Так между нами далеко не все кончено? - под столом женщина сняла шелковую туфельку и прикоснулась ступней в чулке к напряженному бедру Левенштерна. Тот резко повернулся, резко отодвинул стол, отчего посуда со звоном полетела на пол и схватив ее за плечи, проговорил резко:
Как видишь. Раз тебе так не терпится...
Его руки крепко сжимали хрупкое ее тело. “Останутся синяки”, - безразлично подумала она. - “Не оденешь декольте”.
Я буду кричать, - предупредила Элеонора. - Убери от меня руки.
Однако Левенштерн подчиняться ее приказу не спешил. Сорвав косынку, покрывавшую ее грудь, он вновь прикоснулся руками к тонким, резко выступающим сквозь нежную кожу ключицам и прикрыл глаза.
Нет уж, сиятельная графиня... - прошептал он, тяжело дыша и сильно сжав ее небольшую грудь.
Мне больно, - прошептала она, сама не понимая, боится ли она или жаждет бывшего любовника так же сильно, как и он ее.
Полю Крюденеру было тоже больно, - резко сказал Жанно, сумев опомнится от морока и отойдя от нее. Как раз вовремя, ибо на звон разбитого стекла прибежал хозяин.
Все в порядке?
Вымученно улыбаясь, графиня Меттерних сказала:
Да, просто маленькое недоразумение...
Понимаю-понимаю... - хмыкнул толстяк и поспешил скрыться за дверьми, послав хмурую служанку быстро убрать осколки посуды.
К чему твои необоснованные обвинения? - сразу после ухода поинтересовалась женщина.
Ты говорила, что здесь никого не будет. Врешь даже в мелочах, - Жанно скрестил руки на груди и стоял над ней, как неумолимый судья перед обвиняемым. - А он был уверен, что твои земляки расправились над ним. И я в этом не сомневаюсь.
Сейчас, когда он так холодно глядел на нее прищуренными темно-серыми глазами, Лоре было страшнее, чем несколько мгновений назад, когда Жанно чуть не овладел ею силой.
Я знаю,что произошло с Полем. Это страшно, - тихо проговорила дама. - Когда я узнала об этом, то и решила никуда не ехать. Пока сама не разгадаю, кто это сделал.
То, как мило пыталась выкрутиться Элеонора, вызвало усмешку на губах ее былого любовника.
И как, удачно? - спросил он пренебрежительно.
Поэтому я и назначила встречу. Бойтесь графини Батовской, - произнесла Лора, вставая со стула. - Вы все бойтесь.
Полно, существует ли она или то химера? - у Жанно уже голова кругом пошла. - Да она умерла четыре года назад. И похоронена...
Как видишь, нет. В любом случае, скажи-ка, разве не намекнул ли безымянный убийца на национальность Поля?
Поляки служат и Австрии, - Левенштерн прищурил глаза.
Только не такие, кто враждует с Baltische, - Лора подошла к нему близко и сама положила руку ему на плечо, которое барон не преминул стряхнуть.
Если Батовская жива и такая же, какой я ее знал, то она вам продалась. И – прости уж меня – наверняка легла под твоего мужа при первой возможности.
О, если бы... - женщина грустно улыбнулась одним уголком рта. - Если бы... Хотя он и задерживает ее в Вене – специально для вас, кстати.
“Мне надо бы как-нибудь прижать к стенке де-Витта”, - подумал Левенштерн. - “Придется”.
Как вижу, Клеменс выступает спасителем не своего Отечества в который раз, - холодно сказал Жанно. - И бросил красавицу в пасть чудовищу...
Красавица сама охотно далась в лапы чудища, - возразила Лора, придвигаясь к нему ближе. - Как и все женщины, она любит силу, от кого бы она не исходила...
Опять же, Элеонора Меттерних опять повторяла его слова. Сколько же он наговорил этой даме!.. И какой памятливой она оказалась.
Мне любопытно, - медленно протянул Жанно, - Неужели я тебе так дорог, что ты хранишь в памяти все мои слова?
Представь себе, да, - Лора обняла его и поцеловала сама.
Так поехали отсюда...
Зачем? Пошли... - женщина потянула его в руку из обеденного салона, увлекла за собой по лестнице с золочеными перилами и помедлила у двери, пытаясь найти ключ в ридикюле, привязанной к ее руке.
Куда же запропастился... - пробормотала она, вытряхивая на пол содержимое сумочки.
Здесь тоже неплохо, - Жанно придавил ее к двери и осуществил желаемое, вызвав, как ни странно, у любовницы дикий экстаз, такой, что под конец она чуть не исцарапала двери насквозь ногтями. Когда они отодвинулись друг от друга, Лора обернула свое разрумянившееся, с налитыми кровью губами лицо и шепнула:
А ты знаешь, что я почувствовала себя беременной после отъезда Клеменса?..
Жанно остолбенел, но потом взял себя в руки и продолжил приводить себя в порядок совершенно спокойно.
И что?
А то, что я не жила с ним перед этим два месяца... И все это время ты брал то, что причиталось ему...
Какой щедрый граф, - вырвалось у Жанно. - И... Что ты сделала?
Приняла очень горячую ванну, этого оказалось достаточно... - быстро проговорила Лора, сама не понимая, зачем она несет откровенную ложь. Неужели думает, что в этом русском немчике пробудятся сентиментальные чувства, когда узнает, что в роду Меттернихов мог бы затесаться его бастард? И эти чувства усилятся после рассказа о том, как она вытравила этот плод? Но графиня знала за собой такую особенность – всякий раз, когда она достигала блаженных “ворот рая” после соития, за свой язык уже не отвечала.
Это гуманно – убивать того, кому нельзя жить, в зародыше. Спасибо, хоть не стала рожать и отдавать младенца в деревню, - сказал Жанно с заметным облегчением.
А сколько твоих младенцев уже растет в местных деревушках? - она медленно улыбнулась, поправляя юбки. - И все-таки, где ключ?
Жанно опустился на колени и нашел искомое в куче, вывалившейся из элеонориного ридикюля. Потом молча отпер дверь. Осмотрел обстановку, и, увидев кровать под высоким пологом, опрокинулся на нее, а потом поманил любовницу:
Так тебе за этим нужен был ключ?
Конечно, дурачок... - Лора присоединилась к нему, и вскоре они забыли обо всем в новой вспышке страсти.
Наверное, ты меня ненавидишь, - произнесла она, после того, как они закончили.
Левенштерн, удовлетворив свою страсть, обрел поразительную ясность мышления. Он подумал: “Они обе сговорились всадить мне нож в спину. Интересно, кто первая начнет?”
Давай начистоту. Ты играешь со мной, - признался Жанно. - Твой муж играет тобой, дергая за ниточки...
Эти слова заставили Лору запротестовать “Ты ничего не знаешь...”, но Жанно остановил ее, продолжив:
Все так, не возмущайся. Впрочем, не в этом суть. И еще мною пытаются играть те, другие... Не много ли на одного-единственного меня?
В ответ графиня прикоснулась к его плечу, провела вниз, взъерошив черные волоски, покрывшие предплечье. В ее жесте было нечто от нежной сестринской ласки, ни намека на стремление возбудить в нем страсть в третий раз. Впрочем, не ей,ни ему этот третий раз был не надобен.
Но ты же сам на это согласился...
А мне ничего не оставалось, - усмехнулся Жанно. - В моих тогдашних обстоятельствах.
В этом замешана твоя златовласка? - полюбопытствовала Лора.
С нее все началось... - вырвалось у Левенштерна. - А ты как дошла до такой жизни? Как ты повязала свою судьбу с этим кукловодом?
Я же рассказывала: увидела в нем то, чего не видели другие, - сказала дама нетерпеливо, - И нашего брака хотели родители.
Его, - поправил Жанно. - Не твои.
О нет, - дама полуприкрыла глаза, тонкими пальцами застегнула два крючка на корсаже, не глядя,- те хотели взять его в рабство. Но ты Клеменса знаешь...
Не знаю, - сказал Жанно. - И вот что любопытно: всякий раз, Лора, когда мы оказываемся с тобой в постели, то речь заходит о нем. Будто он незримый третий, нас не покидающий даже наедине.
Незримый третий... - передразнила его любовница. - То же самое я хочу сказать о твоей рыжеволосой даме. Увы, не ведаю ее имени.
Доротея, - вырвалось у Жанно.
А дальше? Фамилия, титул? Кто она такова?
Я и так много тебе сказал, - проговорил он, мучаясь от внезапно возникшего и не уместного здесь желания закурить.
Твое сердце с этой Доротеей, - сказала Лора. - Не со мной и не с гризеткой Бланш. А где нет места любви, начинается игра. Только не говори мне, что ты не игрок.
Я им притворяюсь, - Левенштерн повернул перстень с черным опалом на левом безымянном пальце вовнутрь.
Ты не умеешь притворяться, - его любовница усмехнулась. - В этом – причина всех твоих неудач.
Левенштерн закрыл глаза. Она права. Лора видела его насквозь. Наверное, знала лучше, чем он сам. Даже если и захочет применить знание его натуры ему же во вред, как он опасался, то ничего Жанно с этим не сможет поделать.
В любом случае, - продолжала женщина, тепло глядя на его отрешенное лицо, - я помогу тебе выпутаться, когда дела пойдут совсем плохо. Как Крюденер, ты не закончишь.
Правильно, - Жанно распахнул глаза, отбросил ее руки, и резко встал с кровати. - Я закончу хуже. Гораздо хуже.
Он подошел к двери, начал уже поворачивать ручку, но Лора окликнула его словами:
И еще – я не понимаю, почему ты так стремишься к смерти.
Подумай, - пожал он плечами, - или спроси у Клеменса, раз вы оба такие знатоки человеческих душ.
Я еще пришлю за тобой, - сказала она на прощание, но Жанно, не ответив, вышел из комнаты, спустился по лестнице и оказался на улице. Привычно огляделся – никого. Накрапывал мерзкий дождь. Он поднял воротник, взмахнул рукой, останавливая фиакр. Взобравшись в экипаж, Жанно почувствовал, что его кто-то берет за руку и шепчет:
Ты-то мне был и нужен.
Левенштерн всмотрелся в спутника, а потом усмехнулся. Встретить его здесь было и неожиданно, и вполне предсказуемо. Карл Нессельроде собственной персоной.
Что случилось? - в тон ему спросил Жанно, подозрительно глядя в спину кучеру.
Все здесь свои, - заверил его Карл. - Я хотел сказать одно: среди нас завелась крыса. Осторожнее.
“Не Бланш ли он имеет в виду? Скорее всего, именно ее”, - подумал Жанно.
Я знаю даже, кто это, - проговорил он несколько легкомысленно. - Но я держу все под контролем. К чему такая таинственность?
Нет же, - Нессельроде досадливо отмахнулся. - Это не твоя девица. Все куда серьезнее.
А точнее?
Карл сделал рукой жест, заставляя Левенштерна наклониться вплотную. Почти что одними губами он прошептал:
Савари знает, что мы платили  Фуше. Вполне возможно, что тот донесет Самому.
Левенштерн посмотрел на него с подозрением. Новости его не поразили. “Погибать, так всем вместе”, - подумал он.
Насколько глубоко он копнул? - спросил он.
Нессельроде пожал узкими плечами.
Неизвестно. Но моего информанта сняли. Теперь мы с Танцором должны найти замену.
Что стало с твоим информантом?
И это я тоже не знаю, - вздохнул Карл.
В любом случае, - Жанно сцепил пальцы в замок, поглядел в окно: да, его везут к себе домой, никаких ловушек. - Если его разоблачат, то мы узнаем об этом в числе первых.
Спасибо за догадку, - язвительным тоном откликнулся его собеседник. - Мы все сидим как на иголках. Один Танцор спокоен и ищет, кем бы заменить Бонсекура.
“Танцор не только эту замену ищет... По ходу, он вытесняет нас всех. А не он ли?..” - промелькнуло в голове у Левенштерна.
Эх, жалко, у нас нет никого в жандармерии, - сказал он, и тут же вспомнил про Бланш. Но куда она может проникнуть? И сможет ли? Нессельроде, похоже, уже все было известно касательно нынешней роли левенштерновой любовницы, поэтому он ничего переспрашивать не стал. И на эту реплику ничего отвечать не стал.
Кто же крыса? - спросил Жанно, вспомнив начало этого разговора.
В том-то и дело. Мы с тобой под ударом. Кто-то очень сильно хочет назначить тебя или меня в виноватые...
“Я даже знаю кто. Наш блистательный Танцор”, - подумал Левенштерн. - “Другой вопрос – зачем ему это надо”.
Откуда тебе сие известно?
Элементарная логика, - отвечал Карл. - Через меня все проходит, поэтому я всегда буду в числе первых подозреваемых в таких вот ситуациях. Что же касается тебя...
Он сделал паузу, выжидательно глядя на собеседника.
Что я?
Весь Париж говорит о господине де Мустье. И только олухи не догадываются, что это ты, -  спокойно ответил Карл. - Скажи, ты это специально?..
Мне надо жить на виду, - сказал Жанно, стараясь сохранить в голосе лед. - Ты, наверное, знаешь об этом.
Я тебя ни в чем не обвиняю, - поспешно оправдался Нессельроде, когда они уже вывернули на rue de Bac. - Только предупреждаю... Твоя Бланш, опять же...
Левенштерн чертыхнулся про себя. Неужели Карл, как и его друг Поль Крюденер, подзуживают его против любовницы? К Бланш Жанно успел уже привязаться. Потом, именно сейчас, когда девушка знала очень многое про него, отказаться от нее невозможно. Только если... Неужели ему придется это сделать? Последнее время Левештерн часто приходил к этой мысли, ужасавшей его своей простотой и жестокостью. Теперь ему на это намекают. Что ж, надо притвориться, что намека он не понял.
Доверься мне, - отрывисто проговорил Жанно, а потом распрощался, ибо фиакр подъехал к его дому. Зайдя к себе, поднявшись в кабинет, он, не раздеваясь, уселся в кресло. Вспомнил слова Лоры - “Ты игрок”. “Лора”, - вдруг пришла ему на ум мысль. - “И Нессельроде здесь же, сразу после свидания... Все ясно”.
Умозаключение было простым, как Божий день – ну разумеется, австрийцы пытаются заставить его провалиться. Хитрым путем – избавившись от Бланш с ее связями в нынешней жандармерии. Метод кнута и пряника... Лора, подарившая ему блаженство, и Карл, огорошивший новостями, приставивший к его горлу кинжал угрозы. Расчет на то что он запаникует. Избавится от Бланш, начнет неловко заметать следы своей “известности”, разругается с Чернышевым, подписывая себе смертный приговор, который приведут в исполнение свои. Ловко, чисто, элегантно. Только этому не бывать. Жанно позвонил и сказал явившемуся к нему камердинеру:
Если придет некто, называющий себя “Шедивы”, для него меня нет. Никогда нет.
…Но оборвать уже установленные связи оказалось не так просто, как казалось Левенштерну...


***

Rue de Malherbes, 18, - кратко приказал вознице Жан де-Витт, отправляясь по поручению своей “заказчицы”, как он называл княжну Анжелику. Кучер, как показалось, едва заметно усмехнулся. Еще бы – дом известный. Хорошо одетых господ он туда возит каждый вечер, но напрямую этот адрес никто не сообщает: из визита к госпоже Ленорман, прорицательнице и ясновидящей, принято делать тайну. Зато платят хорошо. Де-Витт, однако, подал кучеру не больше обычной таксы, чем весьма его удивил – вроде бы, такой знатный monsieur в красивой форме гвардейца должен бы его озолотить за подобный визит, а тут – надо же.
Подойдя к искомому дому, де-Витт огляделся. Вполне приличный квартал, новое здание из беленого кирпича, цветы на окнах, кружевные занавески... Ничего особенного – Сивиллы нынче обитают не в дремучих гротах, а в милых мещанских квартирках. Он трижды позвонил в дверь. Ему открыла пожилая сухая дама в сером платье монашенки в миру.
Здравствуйте, мсье. Вам назначено?
Жан покачал головой, не утруждая себя ответом.
Но как же?... Извините, у нас только по предварительной договоренности...
Я от Иштар, - произнес Жанно кратко.
На морщинистом лице служанки-монашенки отразилось недоумение.
Мадемуазель должна знать, - пояснил он.
Подождите меня здесь, я спрошу у нее самой, - и женщина удалилась, даже не предложив ему присесть.
Жан осмотрелся, снова не заметив ничего таинственного – ни кабалистических знаков, ни сушеных трав и летучих мышей у потолка. Но потом усмехнулся – разумеется, местный свет в таком случае бы к мадемуазель Ленорман не ездил. В Париже надобно выглядеть прилично, даже если ты ведьма. Впрочем, как он сделал вывод из своих дел с графиней Батовской, люди, имеющие отношение к оккультной стороне жизни, совершенно не похожи на дикарей. Это либо чистенькие мещанки, вроде этой Ленорман, о коей столько говорили в здешнем свете, либо роскошные великосветские гетеры, вроде его “заказчицы”. Наверное, кое-кто из маршалов и военачальников тоже этим балуется... Де-Витт не мог бы этого отрицать.
Мадемуазель готова вас принять, - отвлекла его от раздумий служанка.
Де-Витт проследовал за ней в небольшую затемненную комнату.
Обычный расклад – десять наполеондоров, расклад с предсказаниями – восемнадцать, не торгуюсь, - послышался низкий женский голос. Жан недоуменно глянул на служанку – неужели та не объяснила госпоже, что он не за гаданием туда пришел?
Ах, это вы, - проговорила мадемузель Ленорман. Де-Витт ей коротко поклонился, отметив про себя – женщина немолода, с грубыми, рублеными чертами очень смуглого лица, сросшимися на переносице бровями и жесткими черными волосами, уложенными под крахмальный белый чепец. Глаза темные, пронзительные, шарили по его лицу, словно пытаясь прочитать его насквозь.
Собственно... - Жан достал второе послание, вложенное в то, которое Анж написала специально для него.
Гадалка быстрым, умелым жестом разорвала конверт при помощи ножика с причудливой ручкой, раскрыла письмо, проглядела его и поднесла к свечке. Послание вспыхнуло – и тут Жан мог бы поклясться – исчезло без следа: ни пепла, ни дыма... “Чертовщина”, - подумал он, впервые за весь визит почувствовав себя зябко.
Садитесь и слушайте, - мадемуазель указала де-Витту на кресло. Тот осторожно присел на его краешек, что вызвало усмешку у его хозяйки. Та подошла к столу, на котором полыхало синеватым пламенем пять черных свечей. От Жана не укрылось, что при ходьбе женщина подволакивала левую ногу. “Чертовка”, - подумал он. - “Вот уж истинно, с кем водится прекрасная пани Батовская. А я-то зачем ввязался? Шут и есть, хожу с завязанными глазами по краю пропасти, оступлюсь – рухну...” Но многозначительный взгляд госпожи Ленорман прервал ход его мыслей.
Скажите Иштар, чтобы она крепилась и не подчинялась тому, что ей предлагает Водан, - начала она голосом, которым было бы более уместно проговаривать заклинания, чем передавать суть посланий. - Искушение будет слишком велико – делала расклад, знаю, о чем говорю. И да – будут принуждать, в том числе, и силой, и в один момент ей захочется сдаться, но пусть крепится... Ее делу постараюсь помочь, но пусть не думает, что это это ей просто так с рук сойдет. И еще передайте – если она убьет мальчишку, то за него найдется мститель... Так что пусть играет, но не заигрывается.
Странно – слова входили в память де-Витта, словно мадемуазель записывала их пером на чистом листе его памяти. И ему не пришло в голову даже задаться вопросами – а кто такая Иштар? Кто есть Водан? И какое дело имеет в виду госпожа Ленорман?
Все поняли? - спросила она, проговорив свое заклинание-сообщение. Он только кивнул. Голова у него начала противно болеть и кружиться, словно кто-то выпивал из него все силы. - Ступайте. И вы точно не хотите совершить расклад?
Де-Витт слабо кивнул головой. Впервые в жизни он, человек здоровый, последний раз хворавший лишь в глубоком детстве, чувствовал себя так скверно. Встал он с трудом, кланяясь, еле сохранял равновесие, чтобы не упасть, прошел, держась за стенку, в прихожую и вышел во двор. Оказавшись на свежем воздухе, Жан ощутил себя несколько получше, но все равно – словно у него начинается лихорадка. “Так и есть... А что за дело?” - почему-то подумал он.
Извините, monsieur, - окликнули его. Он с трудом обернулся, и увидел служанку госпожи Ленорман. - Вот вам еще записка от мадемуазель.
Ее тоже надо кому-нибудь передать? - спросил он слабо.
Нет, это для вас.
Де-Витт принял из рук женщины небольшую карточку, на которой было записано карандашом: Saint-Nicholas, 67, Lit Rouge, спр. Мари.
Он усмехнулся. Lit Rouge – известный городской бордель, хоть и довольно низкопробный. Девиц по имени “Мари” там должно кишмя кишеть. А ему все же надо было связаться с горничной одной весьма бонтонной госпожи... “Впрочем, знаем мы этот ваш bon-ton”,  - улыбнулся он про себя. - “Может быть, там обретается и сама госпожа Жюно... Пока мужа нет”. Поблагодарив женщину, он поймал фиакр, сел в него и задумался – а какое дело имеет госпожа Ленорман ко всей этой интриге?  Но духота снова начала давить на него, он опустил голову на грудь и задремал, покуда не прибыл к себе домой. Скинув плащ на руки камердинеру, Жан поднялся по лестнице в спальню и рухнул на кровать прямо в сапогах. “Мне нужно поспать...” - стало его последней мыслью. - “А то помру”.

… Мадемуазель Ленорман, оставшись одна, сверилась с разлинованной тетрадью, в котором держала перечень посетитетелей. Узнав, что никто сегодня не намечается, села писать: “Бойтесь, monsieur. Все, на кого падает ваше подозрение сегодня, бледнеют перед той, которая явится завтра. Она и есть истинная преступница”. Запечатала это послание. Завтра оно будет на столе у Савари, агенткой которого гадалка и являлась. Более того, назначение она предсказала ему заочно, сделав пару раскладов, и поняла, что нынче будет ему полезна. А Иштар – та действительно опасная штучка... Ленорман сама ее боялась. Если та догадается о работе на полицию... “Не догадается”, - решила женщина. Потом вспомнила ее посланника: “А кто-то хорошо позаботился наслать на него магическую атаку. Но у него очень сильное поле, вряд ли получится хоть на неделю сбить его с ног. Но ничего – главное, чтобы это дело у него выгорело, ведь тогда она будет вынуждена сюда явиться”.
Госпоже Ленорман всегда нравилось, когда ей выпадало не только рассказывать судьбу, но и влиять на нее. Конечно, она не могла и надеяться, что сможет опередить женщину из породы “джиннов”, но почему бы не попробовать потешить свое тщеславие – и оказать весьма достойную услугу своему нанимателю? Жандармы никогда не скупились, не поскупятся и на этот раз. Тайной полиции Франции предсказательница служила уже десяток лет, поэтому знала это наверняка.

Жану во сне виделась какая-то несуразица. Казалось, что его душат, наваливаются со всей силой на грудь, а, когда он переворачивался на живот – словно бьют тяжелыми кулаками в спину. Когда он проснулся, с него лил обильный пот в три ручья. Похоже, у него все-таки был жар... С трудом встав, он привел себя в порядок и все же направился в Lit Rouge. Однако казалось ему, что движется он не по своей воле. Дорогой Жан пытался выяснить причины своего отвратительного самочувствия, и ему на ум приходило только одно – отрава. Но каким же образом? У госпожи Ленорман он не ел и не пил практически ничего. Неужели сам воздух в ее комнате был пропитан ядовитыми миазмами? Или она его заклодовала? Как знать, как знать...

В “веселом доме” покамест посетителей было немного. У вышедшей навстречу нему хозяйки, одетой довольно строго, почти по-монастырски – а, впрочем, содержательницы подобых заведений часто внешне представляют разительный контраст со своими подопечными, не только в возрасте и степени пригожести, но и в манере одеваться – он спросил имя: “Мне нужна мадам Мари”.
Слушаю вас, - холодно посмотрела женщина, мигом определив, что этот хорошо одетый, пригожий, хоть и болезненно выглядящий молодой человек пришел не за плотскими утехами. Обычно завсегдатаи Lit Rouge выглядели куда как проще и старше.
Я за письмами, - сказал де-Витт, от которого тоже не укрылось, что содержательница поняла о цели его прихода сразу же, без лишних объяснений. Та молча кивнула и сказала:
Подождите  меня здесь.
Пока женщина отсутствовала, де-Витт, которого до сих пор трясло, подумал праздно: “А что, она действительно та самая горничная?”
Сестра передала мне, - дама протянула в руки Жану темный ларец, закрытый на ключ, вставленный в замок – как удобно!
“Сестра”, - сразу подметил Жан. - “Какая многоходовка ради пустяковой интриги...”
Благодарю, - он уже отвернулся, когда мадам Мари требовательно спросила:
Где же деньги?
“Неужели мне придется самому раскошеливаться?” - с досадой подумал де-Витт. - “Однако...”
Совершенно спокойно он сказал:
Я был в полной уверенности, что деньги вам передали.
Вот как? И кто же, по-вашему? - тон женщины стал язвительным. Де-Витт подумал, как сбежать, но вход уже перегораживало двое громил самой бандитской наружности. Итак, отступление было невозможно. Даже с учетом того, что во внутреннем кармане сюртука у Жана был припрятан кинжал. Нынешняя слабость не позволила бы ему удачно воспользоваться этим орудием.
Та, кому это выгодно, - сказал он. - Я же тоже посредник.
Ничего не знаю, - отрубила содержательница борделя. - Гоните деньги.
Тон ее голоса, манера речи, прежде довольно изысканные, соответствующие ее облику, разительно изменились. Сразу стало понятно, что это не содержанка пансиона для благородных девиц, за которую ее можно было принять, а самая настоящая бандерша низкопробного публичного дома.
Откуда они у меня? - пожал плечами де-Витт.
Мари многозначительно посмотрела в сторону громил-охранников и повторила свою просьбу. Жан понял, что в этом случае нужно договариваться. Он был отнюдь не в боевом настроении. Голова начала кружиться еще сильнее. Но предложить ей ничего не мог.
Может быть, это? - он показал на перстень, золотой с бриллиантами, на указательном пальце правой руки.
На кой черт мне побрякушки? Гони монету, - сказала грубо Мари.
Это настоящее золото, - продолжал Жан, к досаде своей, заметив, что голос его сделался несколько умоляющим. - И бриллиант – не стекляшка. Извините, меня заранее не предупредили.
С кого же мне спрашивать, как не с тебя? - пожала плечами женщина.
Вам не говорили, что деньги вы получите только после успеха этого дела? - Жан уже решил импровизировать и назвал себя дураком за то, что рискнул такой хорошей вещью, лишь только возникла малейшая накладка в его деле. Разумеется, это все противное недомогание...
Вот еще. От кого же я буду их получать? - Мари скрестила руки на плоской груди.
У Де-Витта возник дьявольский соблазн назвать имя графини Батовской. Но он умолчал. Ведь узнает же. Каким образом – это уже второй вопрос, над которым, если честно, ему не хотелось долго размышлять. Выводы приходили в его гудящую от боли голову самые неутешительные. За предательство его покарают смертью. А может быть, уже устраняют? Как знать...
С вами свяжутся, - уклончиво проговорил де-Витт. Потом добавил:
Могу сказать, что мне тоже никто не заплатил.
Не то, чтобы его слова смогли смягчить держательницу борделя. Она лишь усмехнулась:
Ну и я тоже сглупила – надо было деньги брать наперед. И кто же со мной свяжется? А?
Слушайте, - прошептал Жан. - Берите мой перстень под залог. Отнесите его оценщику.
“Интересно, что она делает с клиентами, которые не хотят платить?” - снова подумал он, косясь на крепких парней, которые несколько расслабились и начали со скучающим видом посматривать по сторонам.
Бандерша протянула ладонь, и де-Витт, скрепя сердце, отдал ей золотой перстень.
Только учтите: залог, - повторил он.
Учту-учту. А теперь иди.
Де-Витт беспрепятственно вышел наружу, немало досадуя за себя. “Во-первых, предъявить Батовской счет за перстень”, - думал он, морщась от усилившейся на свежем воздухе головной боли. - “Эта Мари его понесет продавать сегодня же. Во-вторых же...” Мысль додумать он был не в силу, она, как и другие, оборвалась в его голове резко. Однако надо было выполнить последнее поручение. Собравшись с силами, он поймал фиакр и приказал кучеру ехать на rue Saint-Florentin. Очутившись в бархатном чреве фиакра, Жан почувствовал сильнейший озноб. “Как невовремя горячка”, - только и подумал он.
Он вышел, шатаясь, из кареты, обратив внимание на то, как покосился на него кучер – видно, принял за пьяного. Особняк с  коринфскими колоннами на фронтоне и львами у входа возвышался перед ним, но де-Витт повернул в подворотню, затем – направо, к черному входу. Постучался три раза. Послышался топот деревянных башмаков, и скрип медленно отпираемой тяжелой двери. Девушка с покрытой белым платком головой и закатанными до локтей широкими рукавами недоверчиво покосилась на хорошо одетого господина с красными, налитыми кровью глазами и алым, как ожог, болезненным румянцем на щеках.
Жанна здесь? - спросил он кратко.
Девушка попятилась задом.
Здесь или нет? - повторил Жан уже нетерпеливо. Расшаркиваться в любезностях перед посудомойкой он не желал, и так глупо себя повел в борделе.
Иду-иду, - девушка и впрямь его испугалась, а потом метнулась звать ту, для которой и предназначался ящик с записками.
Вскоре появилась миловидная женщина в белом крахмальном чепце и со свежим личиком.
Что у вас взял, то отдаю, - сказал де-Витт, попытавшись улыбнуться.
Что с вами? - проговорила Жанна. - Что случилось?
Ничего смертельного и заразного, - уверил он.
Да? - горничная повела острым носиком, отчего ее лицо приняло совсем уж комичное выражение.
Жан уже протягивал ей коробку.
Вы знаете, что делать.
Передать Monsieur'у? - уточнила Жанна.
Тс-с, - приставил палец к губам де-Витт. - Не так громко. Вы все правильно поняли. А рядом должны лежать ножницы. Или нож для бумаги. Что найдется.
Девушка кивнула, и, прижав шкатулку к груди, скорым шагом пошла вон из кухни, даже не попрощавшись. И, что для Жана было главное, не упомянув ни о каких деньгах. Очевидно, с ней уже рассчитались.
Уехав к себе домой вконец разбитым, чувствуя, что у него и впрямь тяжелая лихорадка, Жан все же смог подумать: “Какая многоходовая интрига... А все ради чего – чтобы пани ведьма смогла щелкнуть по носу своего соперника. А ведь не получится. И сколько много народу вмешалось... Кто захочет дать делу ход – быстро раскусит”.
Потом он благословил свое болезненное состояние – эдак он останется в постели неделю, а то и две, с него и взятки гладки. А драма пройдет без его участия.
Оказавшись домой, он лег в постель и снова впал в беспокойный сон с бредом, проливным потом и болями во всем теле. Поутру он, совсем ослабев, приказал слуге позвать врача, который, осмотрев его, что-то пробормотал про “нервную горячку”, прописал кучу лекарств и постельный режим. Де-Витт после его ухода приказал слугам никого не принимать. Снадобья принимать он не стал, подумав, что несколько дней ничегониделания излечат его лучше компрессов и пиявок. Так и оказалось...

Слушай, сходи туда за меня, а? - несмотря на полдень, Саша Чернышев выглядел страшно заспанным, и Левенштерну оставалось только догадываться, что ночь его напарник провел крайне бурно.
Это исключено, - Жанно подумал, что зря приехал сюда и невовремя. Да еще, наверное, привел филеров. Но последнее время он замечал, что люди в одинаковых черных рединготах и с тростями, в которых они – несомненно – скрывали холодное оружие – перестали его преследовать. Возможно, Бланш действительно замолвила словечко – кто знает? Последнее время он с любовницей о Деле предпочитал не заговаривать – и вообще, похоже, у них наметилось явное охлаждение в отношениях. Впрочем, это следовало ожидать после ее признаний.
Почему ж? - его собеседник лениво откинулся на спинку кресла.
Левенштерн не выдержал:
Скоро я за тебя буду должен и повесничать, да?! Меня и так теперь знает весь Париж, скоро придется табличку на дверь вешать: “Иоганн Левенштерн, он же барон Шарль де Мустье, русский тайный агент”.
А вот это ты зря, - многозначительно проговорил Чернышев.
Что зря? Табличку пока не надо заказывать? - саркастично усмехнулся Жанно. - Или у тебя нынче другая роль?
Теплее, - вопреки обыкновению, военный атташе был немногословен и строил из себя таинственного. - Вообще-то, пора мне заняться и моей официальной должностью.
В десять часов вечера? Больше некогда? - Жанно не оставлял своего язвительного тона.
Именно что.
Правильно, если спать до полудня... Что ты делал всю ночь напролет?
Не поверишь. Сверял статистику. Какая же нудная работенка, - Саша вновь зевнул.
И никто тебе в сем занятии не помогал? - вновь напустился на приятеля Левенштерн. - Никакая юная дева? Или галантная дама?
Ну тебя. Ты лучше спроси, статистику чего я сверял.
Чего же?
Сколько французских драгун расквартировано в Польше. Министерство выслало мне свои данные, а я внес коррективы...
Надо же. Откуда у тебя сведения?
Саша вновь напустил на себя необычайно загадочное выражение.
В том-то и дело. Но боюсь, мне дали липу. Добывать через третьих лиц – еще та тягомотина. Ни в чем нельзя быть уверенным. Еще одну бумагу надо проверить. На сей раз лично. Поэтому, друг, я никак не могу быть на маскараде у Неаполитанской королевы, - проговорил он.
Так и не ходи. Зачем меня-то привлекать?
Поздно отказываться. Там нужно строго восемь человек. И, если я не явлюсь, на меня посыпятся шишки и тумаки...
Серьезно?
Чернышев хихикнул:
С Каролиной лучше не шутить. Она дама строгая.
Подожди-ка, - нахмурился Жанно. - Ты сказал, что это маскарад. И как она заметит, что не пришел именно ты?
Сам посуди: это ж не толпа в Опере, а интимный вечер. Долго неузнанным не проходишь.
Ну вот, меня и узнают. Какая тогда разница?
Смысл в том, что я предоставил замену, - пояснил Чернышев. - Позаботился. Кстати, там, похоже, будет твоя Лора...
О Боже, - простонал Жанно, взявшись за голову. - Скажи еще, что она  уговорила меня взять... И, кстати, почему там так важно количество человек?
Тема - шахматы. Какие-то фигурные танцы, будь они неладны... А чего тебе так в тягость Лора? Похоже, ты теперь имеешь над ней нераздельную власть.
Ну тебя, - отвязался Жанно. - Что же до маскарада, то придется, конечно, пойти, только ты мне скажи: каким образом собираешься проверять бумагу? Завел роман с женой твоего информанта?
Мой информант холост, - усмехнулся Чернышев. - А идея хороша... Нет, все банально – придется кое-куда залезть и на кое-что посмотреть своими глазами.
Лично?
Именно.
Не рискованно ли?
Саша только надменно усмехнулся. А Левенштерн подумал: “Ну вот опять... Неужели он не понимает, что если его наколят на штыки бравые сторожа, то тут такая заваруха начнется...”
Смотри. Такое хорошо проделать пару раз, но если ты будешь все время околачиваться близ мест расположения войск – или твои слуги, я уж не знаю – то так долго не продлится.
Сам знаю. И у меня есть одно предложение – я буду составлять тебе списки гостей для игры, - Чернышев внимательно посмотрел на него. - И их сведения будут ставкой.
Это глупо, - сказал Левенштерн. - И неосторожно. Только такого мне не хватало. Потом, жандармерия заинтересуется – а что это все штабные и служащие военного министерства собираются у меня? Тем более, боюсь, досье на меня собрано гигантское.
Дело надо поумнее провести, - проговорил его приятель. - Не всех же сразу приглашать. Достаточно одного.
Но ради этого одного придется перебрать десяток... Не думаю, что стоит рисковать.
Как же с тобой скучно, - протянул Саша.
Да, конечно, тебе весело – повяжут меня, а ты как будешь прыгать по балам и театрам, так и продолжишь, - сказал с негодованием Левенштерн.
Его собеседник посерьезнел. Тонко улыбнувшись – глаза его при этом сделались холодными, злыми – он проговорил:
Если я не ошибаюсь, от тебя того и требовалось.
Жанно изменился в лице. “Но жить-то мне хочется”, - сказал он себе. - “И, ежели ты видишь во мне соперника...”. Он пожал плечами, притворяясь согласившимся с ним.
Отлично. Зови кого хочешь. Только меня не впутывай в свои задания, а? Позволь мне огрести неприятностей в своей области.
От австрияков? - поинтересовался Саша, вставая с кресла.
Левенштерн опять досадливо поморщился.
Ладно, я пойду, - сказал он, проглотив обиду. - Только изволь...
Не забыл, в десять, в салоне неаполитанской королевы?
Кто тебе сказал, что я согласен?
А ведь ты придешь, - хитро улыбнулся Чернышев. - Именно что придешь. Никуда не денешься.
Это мы еще посмотрим, - Левенштерн пошел к выходу. Решение он еще не принял. Но подумал – выхода у него в самом деле нет. Если он не придет, то помешает приятелю осуществить его авантюрное намерение, которое может стоить тому головы. И подставит его. “Эх, мое благородство заведет меня в могилу”, - подумал он, идя быстрым шагом к себе домой. - “Надо придумать, как выходить из этой игры. Но не получится”.
Весь день он провалялся в постели с книгой, решив сначала никуда не ехать, а потом, когда часы уже пробили десять, наскоро оделся в черный сюртук, панталоны и перчатки, усмехнувшись своему отражению – только кого-нибудь преследовать в таком виде, и только – и поехал по исконному адресу.
Особняк Каролины Мюрат был ярко освещен, и музыка слышалась с улицы. Хозяйка, высокая черноволосая женщина в белоснежном закрытом платье и серебристой полумаске, встретила его хмуро, проговорив:
Вы обещали не опаздывать... Что же вас так задержало?
“Я не тот, кого вы ждете”, - так и подмывало сказать Жанно, но он сдержался. В самый последний момент он достал дешевую полумаску, не закрывающую лицо, так что хозяйка вполне могла понять, что перед нею – не Чернышев. Очевидно, так и было, только Каролина решила соблюсти формальности маскарада, на котором предполагается никого не узнавать, даже если тот явился без маски.
Как всегда, - он с готовностью приложился к руке, протянутой ему для ритуального целования. - Дела...
Не знала, что у вас так много дел, - сказала Каролина. - Впрочем, проходите. Танцы только начались.
Жанно не успел осмотреть комнату – его подхватила под руку невысокая дама в белых кружевах и прошептала: “О, я уже и не надеялась... Давайте-ка” - и вывела на паркет, расчерченный на белые и черные квадраты, изображающие шахматную доску.
Музыканты начали играть быстрый экосез, и Левенштерну пришлось на ходу вспоминать фигуры танцев. “А вы не Оса”, - проговорила его визави, глядя золотисто-медовыми глазами из прорези полумаски. - “Признавайтесь, кто вы”.
Господин де Мустье, - на плечо ему легла женская рука в черной перчатке, его обдало такими знакомыми духами. Разумеется, рядом с ним была Лора. В черном атласе с ног до головы, в мантилье, скрывающей ее лицо – госпожа Меттерних очень не хотела быть узнанной, но разоблачать других была рада. “Духи бы переменила”, - шепнул он ей, но мелодия сменилась, пары поменялись местами, и Лора со своим кавалером в белом раззолоченном камзоле оказались далеко от Левенштерна.
Это ваше настоящее имя? - поинтересовалась его партнерша.
Он тонко улыбнулся.
Вряд ли, - сказал он. - Как же предпочитаете прозываться вы?
Как угодно... Вам не кажется, что наша хозяйка могла бы быть более строга к внешнему облику гостей? - продолжила дама, оказавшаяся, как видно, весьма словоохотливой. - А то мы похожи на что угодно, только не на шахматы.
На очень причудливые шахматы, - поправил ее Жанно.
Затем последовала фигура, во время которой нужно было меняться парами. Левенштерн предсказуемо очутился с хозяйкой дома, мадам Каролиной.
А вы танцуете не хуже его, - ободрила она его комплиментом.
Давненько я не практиковался, - проговорил он в ответ. - Благодарю.
Где же наш Оса?
Левенштерн понятия не имел, за что же Чернышева так прозвали. Возможно, из-за какой-то салонной шарады, разыгранной здесь же, у Каролины Мюрат. Светские прозвища часто рождаются из самой малости. В любом случае, это не было кодовым именем военного атташе, поэтому он пожал плечами.
Почему он прислал вас? - не отставала от него королева Неаполитанская.
Меня было удобнее  отправить сюда, - уклончиво проговорил Левенштерн.
Что ж, я рада, что его заменяете именно вы, - проговорила Каролина, пристально глядя на него. Судя по блеску ее глаз, эту фразу она сказала вовсе не из чистой любезности. “Зря я сюда пришел”, - подумал Жанно. - “Только этого мне не хватало. Числиться в фаворитах у прекрасной Каролины...  Не такой уж прекрасной, кстати. Интересно, чего добился на этом поприще Чернышев?”
Снова следовало сменить пару. На пару мгновений Каролина задержала свои пальцы в его руке и надавила средним перстом на мякоть его ладони – “масонский знак”, который означал, как прекрасно было известно Жанно – да и всем, кто имел дело с французскими дамами: “Делай со мной, что хочешь”. Правда, он не очень понял: предложение то было или приказ.
Итак? - Каролина, вопреки обыкновению, озвучила свое желание вслух.
Посмотрим, - уклончиво ответил Жанно. “Боже, я иду по стопам этого треклятого графа Клеменса”, - пришло ему в голову.  Дама его, столь недвусмысленно предлагающая себя, усмехнулась и только спросила:
Но кто же вы? Как мне вас называть?
Господином де Мустье, - повторила оказавшаяся рядом Лора, через мгновение составившая ему  пару.
Долго они не произносили ни слова во время танца. Но вскоре Жанно прошептал:
Сколько же можно меня преследовать?
Вот как? - переспросила его визави, надменно блеснув глазами из-под редкой вуали. - Не поверишь, я хотела задать этот вопрос тебе. Кстати, поздравляю с успехом. Только представь, сколько тебе теперь откроется возможностей...
Даже больше, чем твоему супругу? - проговорил он одними губами. Впрочем, они уже научились понимать друг друга по малейшему движению губ – не впервые им приходилось беседовать о личном и тайном в людном месте с риском быть разоблаченными.
Лора сжала его пальцы так, словно желала переломать их все до единого.
Куда ты дел своего приятеля, которого здесь подменяешь? - спросила она прямо и чуть громче, так, что те, кому бы хотелось их подслушать, могли удовлетворить свое желание.
Попробуй догадаться. Только, умоляю, не вслух, - сухо проронил Левенштерн.
Опять перемена пары – они вернулись к тем партнерам, с которых и начинали. А затем музыка стихла, все сбросили маски, слуги начали разносить мороженое и прочие закуски, и салон наполнился приятной, пустяковой болтовней. Хозяйка подсела к Левенштерну на диван, изучающе глядя ему в лицо, словно оценивая.
Черный цвет вам весьма к лицу, месье де Мустье, если я не ошибаюсь, - проговорила она беззастенчиво. Удивительная женщина. “Не похожа на брата”, - решил Левенштерн, сравнивая облик своей спутницы с обликом императора французов. Рослая, скорее худощавая, чем пышнотелая, с лицом надменным и бледновато-желтым. Возможно, форма и выражение глаз немного похожи. “И любовь к завоеваниям”, - добавил мысленно Жанно. - “Вот и я для нее – словно для Бонапарта какая-нибудь Лукка или Парма. Впрочем, можно бы притвориться Испанией...” Но последнее намерение он решил отвергнуть: если дама так настойчиво его добивается, то отказ обидит ее сильнее намеренной дерзости – по опыту известно.
Черное всегда кроет белое, - дерзко произнес он, смело беря королеву Неаполитанскую за руку, обтянутую лайковой перчаткой. - А не наоборот.
Краем глаза он увидел, как к первой его партнерше, миниатюрной черноглазой блондинке, оказавшейся мадам Жюно, подходит лакей и что-то говорит, та кивает ему и устремляется к Каролине со слегка натянутой улыбкой.
Вынуждена вас покинуть, - сказала она нервно. - Семейные обстоятельства зовут меня домой. Мне очень жаль.
А как мне жаль, - откликнулась королева, которую нынче занимало совсем другое. - Надеюсь, еще увидимся.
Всенепременно. Прощайте и вы, - улыбнулась Лаура Жюно, она же герцогиня д'Абрантес , в адрес красивому спутнику Каролины.
Тот сдержанно кивнул. После ее ухода Каро продолжила свою любовную игру.
Вы все-таки очень дерзки, - продолжала она. - Кто же вы такой, господин де Мустье?
Вам обязательно допытываться до истины, моя прекрасная госпожа? - продолжил он тихим голосом. Краем глаза Жанно увидел, что запястье королевы Неаполитанской охватывает искусно сплетенный браслет из чьих-то рыжевато-светлых волос. Вспомнил, как граф, по стопам которого ему суждено пойти нынче, хвалился похожим браслетом из волос цвета воронова крыла – несомненно, принадлежащих его хозяйке. Жанно решил воспользоваться этой находкой в качестве предлога для разговора.
Про себя мне говорить нечего, - сказал он, учтиво улыбаясь. - Но не могу не упомянуть того, что очень хорошо знаю, кому принадлежит локон, украшающий ваше запястье.
Хотите, я заменю его на ваш? - Каролина перевела жадный взгляд на его губы.
Почему бы и нет?
Следуйте за мной. Но не столь явно...
Каролина удалилась в задние комнаты. Левенштерн подождал чуть-чуть. Лишь только собрался уходить, как его взяла под локоть Лора и шепнула:
Все же ты развратник.
Но ты же таких любишь, да? - Жанно дерзко посмотрел на нее.
В этом моя слабость. Что ж, удачи. Но не забывай, во что ты ввязываешься.
Один раз ничего не решает, - Левенштерн поцеловал руку Лоре на прощание. Та посмотрела ему вслед и спросила саму себя: “Зачем же я подала этому Левенштерну руку, которой мне так хотелось врезать ему пощечину? В самом деле, я глупею”.

Жанно прошел во внутренние покои, темные и освещенные лишь блеклым фонарным светом с улицы.
Идите сюда, - позвал его голос Каролины. И он пошел на этот зов.
Дама накинулась на него так, словно желала растерзать. Жанно давненько такого не испытывал. Его опрокинули на пол, умелым и быстрым движением сдернули панталоны и, задрав юбки, оседлали, как жеребца. Но скачке страсти состояться было не суждено. Их прервали вопли на улице.
Madonna mia! - воскликнула Каролина. - Ни минуты покоя! Куда смотрят мои лакеи?
Она быстро вскочила и, толком не поправив платья, бросилась к окну.
Господи, они ее убивают! - охнула она. - Что вы лежите, сделайте хоть что-нибудь!
Жанно с трудом встал, присоединился к своей несостоявшейся любовнице и, к ужасу своему, увидел, как Лору тащит за руки некий господин. “Убивают” - явное преувеличение, но никаких хороших намерений у сего господина в черной маске по отношению к графине, оказывающей ему сопротивление, не было.
Посторонитесь-ка, - кратко сказал Левенштерн и, не долго думая,  встал на подоконник, открыл окно и прыгнул с высокого первого этажа, не заботясь о том, что вид у него был малость растрепанный.
Оставьте ее! - крикнул он. - Лора, идем!
Ха-ха, это ваш рыцарь? - проговорил злодей в маске. - Господин де Мустье, ради которого вы остались в Париже? Что за семейка развратников!
Лора, посторонись-ка, - Левенштерн взял незнакомца за грудки. - Что вы имеете к госпоже графине? Деритесь со мной. Оставьте женщину.
Сиятельный муж оставил жену на вашем попечении, - издевательским тоном заговорил разбойник. - Как же это мило, не устаю повторять.
К удивлению Жанно, Лора взяла его за локоть и проговорила:
Мне придется поехать за ним.
Я поеду с ней, - обратился Левенштерн к типу в полумаске.
Четвертый лишний, - оборвали его.
Слушайте,-яростно проговорил Жанно. - Или я еду с ней, или я начну вас убивать.
Убивайте, - патетично проговорил “разбойник”, срывая маску. - И смотрите, кого убиваете!
Носатая физиономия господина мало что сказала Жанно. Лора шепнула: “Это герцог д'Абрантес”. “Невеликая сошка”, - подумал Левенштерн. - “Но я все равно встрял. Жюно – доверенное лицо Бонапарта”. Он отпустил разбойника, борясь с желанием плюнуть ему в лицо.
Ваше Сиятельство, - сказал Жанно жестко. - Сейчас, когда вы открыли мне свое лицо, я готов требовать сатисфакции. За издевательский тон и оскорбление благородной дамы действием.
Лора подняла на него округлившиеся глаза.
Я не принимаю сатисфакции от тех, кого не знаю, - сказал он с апломбом. - И мне вас убивать не с руки. А вот вашего мужа я бы с удовольствием увидел в гробу! - накинулся он на Лору.
Что? - хором произнесла она и Левенштерн.
Жанно увидел, как из окон особняка Каролины на них смотрят десяток любопытствующих.
Имейте хоть толику деликатности, - сказал он Жюно.
Деликатность? Ха-ха! - он снова театрально рассмеялся. - Впрочем, скоро она сама вам все расскажет. Если бы не ваш кавалер, мадам, мы бы давно уже были у меня!
Лора молча села в карету. Жюно вскочил за ней, и, прежде чем Левенштерн успел силой навязать свое общество, приказал гнать коней во весь опор. “Что он с ней сделает?” - вертелось у него в голове нынче, побуждая его искать какое-нибудь средство передвижения. Приехал он на наемном фиакре, его и поймал, приказав вознице следовать за каретой Жюно. Тот неохотно подчинился приказаниям, но после того, как Левенштерн вытряхнул из кармана несколько золотых наполеондоров, проявил неслыханную прыть и начал нахлестывать коней, побежавших быстрее.
Наконец, карета остановилась у богатого дома на рю Буасси-д'Англе. Лора и Жюно вышли из кареты, а Левенштерн, кинув кучеру обещанную плату, кинулся за ними.  Двери в особняк были широко раскрыты, и ни одного слуги не стояло на страже. Он без препятствий проследовал за ними.
Странная суета царила в доме, бегали горничные с тазиками воды, везде валялись осколки статуэток, обрывки бумаг. Жанно чуть не споткнулся о какой-то предмет, оказавшейся шкатулкой из черного дерева. Поднял ее. На дне лежала пара писем, остальные, разной степени помятости, и обрывки их, валялись беспорядочно вокруг. На них – такой знакомый Жанно мелкий почерк.
Кто вы? - спросила его пожилая женщина в строгом платье, заметив в его руках ларец. - Что вы здесь делаете?
Я доктор, - выпалил Левенштерн, долго не думая.
Наконец-то! Как хорошо, что вы прибыли! А месье ж не велел... Это не по-божески, я вам скажу, - старушку внезапно прорвало. - Да я во всем виновата, дура старая, он пистолетом угрожал... Жива ли мадам наша или нет, кто теперь знает. Идемте, идемте...
Старая служанка провела его в верхние покои. Там Левенштерн увидел странную картину.
Богатый дамский будуар был растерзан так, словно на него совершила налет шайка отпетых разбойников. Беспорядок в гостиной не шел ни в какое сравнение с тем, что творилось здесь.
Вот! Полюбуйтесь! - патетично говорил генерал Жюно, указывая Лоре на софу, устеленную белой простыней, на которой лежала ни жива ни мертва та дама, с которой Левенштерн начал танец на вечере у Каролины. Лора заметила Жанно и испуганно воззрилась на него. Тот, исполняя роль медика, кинулся к даме.
Ваше искусство не поможет! Она умирает! - снова начал генерал. - И все это ваша вина! - сделал он жест в сторону мадам Меттерних.
Помолчите же вы, наконец! - возвысила голос женщина. - Дайте доктору сделать свое дело!
Он еще и доктор? Сомневаюсь!
Жанно, тем временем, осмотрел наскоро даму. Та была в обмороке, белое муслиновое платье пропиталось кровью на груди. Левенштерн осторожно развязал корсаж, игнорируя вопли мужа Лауры: “Оставьте ее!”. Раны были неглубокими, но довольно многочисленными. Обморок вызван, скорее, шоком, чем кровопотерей. Орудие преступления – золотые ножницы – лежало рядом. Жанно кратко распорядился принести корпию, бинты и сухо проговорил:
Ее жизнь вне опасности, если оставить ее в покое. Выйдем же отсюда.
Как же вам не подходит роль Отелло, - сухо проговорила Лора, сохранявшая во время всего, что произошло за этот недобрый вечер, завидное спокойствие. Впрочем, присутствие Левенштерна придавало ей необходимую уверенность в себе.
Они перешли в соседнюю малую гостиную, не подвергшуюся разгрому. Жюно как будто бы успокоился, словно заверения “доктора” о том, что супруга его не умерла, возымели действие. Но спокойствие оказалось обманчивым.
Выйдите вон, ваше присутствие здесь не нужно! - напустился он на Жанно.
Чтобы вы нанесли шесть колющих ран и мадам Меттерних? - холодно поинтересовался Левенштерн. - Нет, ради всеобщего спокойствия я остаюсь.
А она заслуживает! - закричал Жюно. - Вы все заслуживаете! А более всего, ваш супруг, будь он проклят на веки вечные! Милостью его я рогоносец и не могу ни у кого получить удовлетворения!
За это вы нападаете на невинную женщину?
Невинную?  - расхохотался Жюно. - Двенадцать любовных писем от сиятельнейшего графа к Лауре – это невинность?! Я не буду повторять, какие дерзости и пошлости описаны в них. Я удивляюсь вашему спокойствию, графиня.
А я удивляюсь вашей кровожадости, - Лора строго и холодно смотрела на неиствующего герцога д'Абрантеса.
Посмотрим, что вы запоете, мадам Ледышка, когда я убью ваших детей, - расхохотался Жюно. - Проклятых дьяволят.
Тут Левенштерн не сдержался. Он кинулся на генерала с кулаками. Тот встретил отпор достойно, и вскоре они уже катались по полу, а Лора тщетно пыталась призвать их к усмирению. Преимущество было явно не в пользу Жанно. Но тот сумел ловко вывернуться из железных тисков Жюно и вырубить его одним ударом ноги в живот.
Левенштерн поднялся с трудом. Перевел взгляд на даму, сидевшую на полу. Лицо ее было бледно почти так же, как у раненной мадам Жюно. Потом она схватилась за грудь, мучительно закашлялась, сгорбившись и закрыв рот ладонью. У нее пошла горлом кровь, испачкав и перчатки, и перед платья. Жанно, сам еле держась на ногах, подполз к ней. Та, наконец, справившись с приступом кашля, обернулась к своему сердечному другу.
Ты его убил? - спросила она сильно охрипшим голосом.
Стон поверженного Жюно опроверг ее слова.
Поехали, - Жанно с трудом помог ей встать. - Быстрее.
Они прошли к выходу, вышли на улицу, поймали фиакр. Левенштерн назвал адрес Лоры. Та прижалась к нему – ее сильно трясло, и Жанно чувствовал, что у нее поднялся  жар.
Ты не знаешь, что он сказал мне, - слабо шептала Лора. - Какой ужас.
Того, что я слышал, уже довольно... Он мне пришлет вызов. Я его приму. Пропади все пропадом, - говорил Жанно.
Лаура прикрывает своего Кальери, - продолжала она. - Сразу догадалась, что ее ранили не смертельно. Но что он сказал...
Что же?
Он добьется того, чтобы Клеменса сожгли. Но кто сам огонь, не сможет сгореть, - Жанно показалось, что она бредит.
Жюно сумасшедший, - сказал он. - Бред ревности, и все тут. Его по-хорошему надо сдать в желтый дом. Я говорю серьезно.
Безумцам открывается истина..., - сказала Лора напоследок.
Жанно проводил ее, думая, что неплохо бы остаться. Все равно его репутация “сделана”. А ведь подобное не должно было выпасть на его долю. Дело случая... Но случая ли? Отпустив фиакр и идя пешком домой, он пытался рассуждать. Конечно, внезапный приступ безумной ревности со стороны генерала Жюно – не то, что можно было просчитать заранее. Однако эта ревность была вызвана фактами – он обнаружил любовные письма.  К маленькой Лауре от графа. Почерк был его, несомненно. Но почерк крайне легко подделать, в этом нет никаких сложностей. И откуда ему пришло в голову проверять супругу на верность? Меттерниха уже давненько не было в Париже... Возможно, кто-то подсказал. Подбросил письма. И теперь Жанно следовало ожидать вызова на дуэль (“Как будто то, что между нами произошло, не было поединком?” - подумал он насмешливо) или – если Жюно окажется довольно подл – разоблачения. Так что некто копал под него. И не свои ли? Думать о таком не хотелось. Но вполне возможно, что спектакль в духе Шекспира разыгран только для него, Левенштерна... Осталось только выяснить, кто постановщик. Возможно, Лора была права, и незадачливая мадам Жюно решила выгородить одного своего “сердечного друга”, назвав имя другого, кто был нынче недостижим. Но она не продумала, что ее муж рванет к жене ее былого любовника, требуя от нее неких разъяснений. И уж тем более, не рассчитывала на заступничество Жанно.
Бланш его ждала, и охнула, увидев избитым. А потом шепнула:
Кто это тебя так? Бандиты? На улице?
Не поверишь, все произошло в великосветском салоне, - усмехнулся он. - Муж приревновал жену...
К тебе? - Бланш начала самолично готовить компрессы для его ушибов, вымачивая корпию в спиртовой настойке.
Нет, но мне пришлось ее защищать, - вздохнул Жанно. - В итоге, возможно, он довершит начатое на дуэли...
Ужас, - вздохнула Бланш. - Может быть, уехать? Уйти на дно?..
Завтра узнаю.
Под утро Жанно написал письмо шифром:
“У нашего дома в Alpes-Maritime сорвало крышу декабрьским мистралем. Вынуждены переселиться под кров монастыря Сент-Ангуаз”.
Означало это: “Все пропало. Надо уходить”.
Бланш же подумала, укладываясь спать тоже под утро: “Но его не убьют на дуэли. Я пошлю братика узнать, с кем он будет дуэлировать, и подставим того по-крупному. Никаких проблем”. У ней самой было кое-что припасено... Выводить русского из игры было покамест рано, да и Савари был нужен не Левенштерн, а кто посерьезнее. Того – Чернышева – Бланш бы выдала с головой, ну а Жанно она собиралась покрывать все время. Потому что имела слабость любить его.
Вызова Левенштерн тщетно прождал несколько дней, никуда не выезжая из дома и никого не принимая. За это время ему доставили пламенное письмо от Каролины Мюрат, на которое он даже не знал, что ответить. Более всего  его волновало, что Лора не давала о себе знать. “Все же я ее люблю”, - думал он, куря в одиночестве. - “И у нее настоящая чахотка”.
Новости ему принес тот, который, как считал Жанно, его подставил – Чернышев. Явился к обеду третьего дня с видом победителя и триумфатора, и громогласно поздравил своего приятеля с успехом.
Зря ты запаниковал и заваливаешь наших людей отчаянными депешами. О тебе сейчас говорят все, - объявил он. - О рыцаре-защитнике прекрасных дам. Мне даже завидно. Сколько раз бывал в свете – таких случаев не выпадало ни разу.
Левенштерн ничего не отвечал, а только сухо осведомился, как у того протекает его миссия.
Очень даже ничего, - сказал Чернышев.
Хочешь сказать, ты не наследил?
Даже если и наследил, моих следов нынче днем с огнем не сыщешь.
Подтвердились ли твои подозрения?
Увы, да, - на матово-смуглом лице Александра, однако, не читалось следов сожаления. - Поэтому придется нам с тобой устраивать большую игру. С чиновниками военного министерства.
Левенштерн аж присвистнул.
Ставка? - кратко спросил он.
Военные секреты. Копии депеш, списки офицеров – словом, все, что они могут выложить из кармана.
А если побегут жаловаться жандармам?
А не побегут. Мы не оставим им выбора.
Mon Dieu. Я, конечно, ожидал, что все будет весело, но чтобы настолько... - промолвил он.
То ли еще будет, - хитро взглянул на него раскосыми глазами Саша.
“Да уж”, - подумал после его ухода Жанно, вновь разглядывая исписанный вдоль и поперек  лист бумаги, наполненный страстными словами, преимущественно по-итальянски. “С чего бы это ей писать мне “amore mio”? Впрочем...” - тут он понял. Им все известно. Откуда-то Каролина прознала, что итальянский язык Левенштерн знает в совершенстве. Он был его вторым родным – скудным наследством, доставшимся от рано умершей матери. Привычный уже озноб пробрал его. “И это им известно”, - подумал он обреченно. - “Но с ее положением служить простой полицейской агенткой, вроде Бланш, как-то несолидно. Впрочем, здесь уже все смешалось...”
Из письма следовало, что для “продолжения пути в рай” ему следовало прибыть сегодня в Оперу, пройти в третью ложу, никого не таясь, и там уже показать все лучшее, на что он способен. Спектакль должен был начаться через два часа. Время на раздумья еще оставалось... “Помирать, так с музыкой”, - решил про себя Левенштерн и, позвонив камердинеру, приказал ему готовить фрак. Потом разыскал Бланш. Девушка примеряла новый туалет – уже третий за неделю, и критично осматривала себя в зеркало, повертываясь перед ним так и эдак. Увидев любовника, она сходу проговорила:
Тебе не кажется, милый, что это платье меня страшно полнит? Надену в Оперу, так все будут шептаться, что я на сносях.
Ах, так ты тоже собралась в Оперу? Без меня? - шутливо накинулся на нее Левенштерн, внутренне подивившись совпадению их планов на сегодняшний вечер, которые они приняли независимо друг от друга.
Уже нельзя? Но не будь таким ревнивым...
Вообще-то, светским дамам появляться в театре без всякого чичероне – значит, нарываться на неприятности, - пояснил он, отметив, что платье расходилось от груди слишком уж пышными складками, так что Бланш и впрямь казалась пребывающей в “интересном положении”.
Я же, вроде как, отношусь к полусвету, - шутливо проговорила девушка. - Мне дозволено многое. Но раз ты хочешь быть моим сопровождающим...
Она пожала плечами, притворяясь слегка недовольной. Впрочем, ей и впрямь был повод злиться на планы Жанно. В Опере у нее была назначена одна встреча наедине кое с кем, и присутствие официального любовника оказывалось большой помехой. “Что-нибудь придумаю”, - решила девушка и слегка улыбнулась Левенштерну.
Только пожалуйста, ненадолго, - шепнула она ему. - Никогда не понимала, как можно просиживать все эти часы, тупо пялясь на сцену. А на этот вечер я припасла тебе кое-что другое... - Бланш намеренно уставилась на него туманным, полным обещания неслыханных ласк, взором, так хорошо знакомым Жанно. “Они же вконец лишат меня последних сил”, - с неудовольствием подумал он, но любовнице подмигнул: мол, верю и надеюсь на исполнение твоих обещаний, дорогая – и для верности бросил тяжелый взгляд на ее довольно скромные формы, открывающиеся в глубоком декольте вечернего туалета.
Я и не собирался оставаться там до конца, - подыграл он ей.
У нас ни разу не было такого согласия, прямо диву даюсь, - промолвила девушка. - Из чего заключаю, что платье меня совсем не полнит, а только красит. Пожалуй, дам портнихе сверх суммы...
Как хочешь, дорогая, - Жанно поцеловал ее в затылок и вышел из гардеробной.


Под руку с Бланш Жанно пробирался через ряды, замечая, что на него были устремлены лорнеты почти всех разнаряженных дам. Даже королева Гортензия чуть ли не выпала из своей ложи, увидев “того самого рыцаря и героя”, о котором второй день твердили во всех салонах Парижа.  О происшествии в дому герцога д'Абрантеса уже чуть ли не на рынках судачили, вся история в подробностях дошла и до императора, который очень долго смеялся выходке своего сподвижника и изгнал того из Парижа в дальние провинции. Рене Савари тоже присутствовал в Опере и сразу же подметил этого высокого статного человека с трагичным, смугловато-бледным лицом итальянского заговорщика-карбонара. “Это тот самый Левенштерн, он же де-Мустье?” - подумал он. В отличие от большинства, министру полиции было отлично известно, что безымянный спаситель Лауры Жюно от ее собственного мужа – никто иной, как бывший офицер русской Гвардии и держатель игорного дома Иван Левенштерн, которого курировала Бланш Потье. Вот, кстати, и она – разнаряженная в пух и прах, гремящая тяжелыми золотыми браслетами, гордая, как негритянская королева, само олицетворение полусветской вульгарности.
Проходя на свое место, Жанно чуть не столкнулся с гордой невысокой дамой в таком прозрачном платье, что все ее прелести – не слишком выдающиеся, но весьма соблазнительные – были крайне заметны. Тяжелая золотая тиара венчала ее красивую голову с гладко зачесанными черными волосами. За ней шел целый эскорт почитателей – в основном, императорских адъютантов, с половиной из которых Левенштерн был знаком: они периодически проигрывали у него кое-какие деньги, были и те, кто обирал других. Де-Витта среди них не оказалось.
Дама остановилась и прямо, с вызовом взглянула ему в глаза. Офицеры за ее спиной покосились на Жанно и даже те из них, кого он знал лично, не удостоили его кивком. Очевидно, из-за того, что их королева обратила на него слишком откровенное внимание. Левенштерн чувствовал, как ее взгляд скользнул от его лица ниже, словно вбирая в себя весь его силуэт. Глаза у дамы были янтарного цвета, веки почти не двигались, как у змеи. На Бланш она даже внимания не обратила.
Вот вы какой, господин де Мустье, - произнесла она тихо. - Жаль, что вы так редко бываете в свете.
Левенштерн поклонился ей и, прежде чем успел спросить, с кем имеет честь говорить, незнакомка, вместе с многочисленным эскортом, прошла в первую ложу.
Поздравляю с успехом у мадам Боргезе, - напустив в голос яду, проговорила Бланш.
Левенштерн не с первого раза сообразил, о ком идет речь. А когда понял, то остолбенел. “Все плоды, которые должны были достаться Саше, пожинаю нынче я”, - подумал он лихорадочно. - “С этим надо что-то делать, долго так продолжаться не может”.
Нынче, как я понимаю, тебя не ждать? - продолжала Бланш. - Ты поедешь к прекрасной Полине?
Что ты выдумываешь? - рассеянно произнес Жанно, усаживаясь в кресло.
Погруженный в свои мысли, он забыл о назначенном свидании с Каролиной, и только после того, как стихли последние ноты увертюры, и на сцену уже выбрались актеры, Жанно вспомнил о своем обещании.
… Савари, впрочем, хватило подметить то, как глаза сестры его повелителя остановились на лице “карбонария”. Не сегодня-завтра де Мустье-Левенштерн станет любовником Полины, разделив эту участь с тремя десятками других счастливцев – поговаривали, что на каждый день месяца у графини Боргезе имеется особый календарь, в который она вписывает любовников. Те, что впали в немилость, попадают на те дни, когда у мадам случаются регулы, и она, разумеется, никого не принимает в постели. Савари знал, что эти слухи несколько преувеличены. По крайней мере, ни о каком календари ее слуги – и, по совместительству – его агенты еще не доносили. В любом случае, если Левенштерн окажется достаточно глуп, чтобы польститься в “медовую ловушку”, наблюдать за ним будет куда легче... Можно и на агентах сэкономить.
...Жанно тихо встал с места и прошел в третью ложу. Его взяли за руку и шепнули: “Сидите тихо и не шевелитесь”. Он невольно рассмеялся. Интригующе, право слово! Далее он решил взять инициативу. Перехватив руку Каролины, он скользнул пальцами к запястью, нащупал волосяной браслет и жарко проговорил по-итальянски: “Я не потерплю...” “А вы идете по его стопам”, - продолжала дама, усевшись ему на колени. - “Если из-за вас тоже кого-то убьют, будет странно”. “Не дай Господь”, - Жанно справился с металлической застежкой, отшвырнул браслет куда подальше и начал стягивать лайковую длинную перчатку, покрывая обнажающуюся кожу жаркими поцелуями. Каролина прикрыла глаза, впилась ему в губы долгим поцелуем. Руки ее нечаянного любовника все увереннее скользили по ее телу. Он припал к ее груди, умело лаская языком окаменевшие от желания соски, и королева Неаполитанская уже не могла сдержать стонов. “Por favore...”, - проговорила она, вконец отдаваясь ему, сливаясь с ним воедино...
Бланш после его ухода навстречу необузданной Каролине осмотрелась, взглянула на подвешанные к одному из ее многочисленных браслетов часы – первый акт скоро закончится, так что ей следовало поторопиться, - и вышла из рядов портера, последовав к выходу из театр. Запахнувшись в шаль, поеживаясь на зябком ветру, она спустилась с крыльца. Тут же притормозил экипаж.
Что-то ты долго возилась, - ее брат Эжен выглянул из окна. - Присаживайся.
Бланш оглянулась и быстро взошла в карету, которой правил он один, стараясь не смотреть на брата.
Твой где?
Трахает мадам Полину, - Бланш посмотрела в окно.
Тебе что, жалко?
Нисколько, - проговорила она. - Теперь рассказывай, как он поживает.
Бедствует.
Поэтому и в театр не явился? Королева Ортанс его высматривала-высматривала... - Бланш вспомнила, как потерянно рассматривала через лорнет ряды портьеры падчерица императора.
Он и к ней не является. Бедняжка думает, что совсем ее оставил коварный немчик. А на самом деле, тот уже третий день пустой кофе пьет на завтрак. И вместо ужина. Ночью не спит, свечи палит – видно, от голода бессонница мучит, - доложил Эжен. - Съехал на рю Сен-Симон, кошмарная дыра. Мне самому его даже жалко, пусть и аристократишка.
Братец, ты когда приучился санкюлотствовать? - нахмурилась девушка. - В армии?
Черт возьми, Бланш, мы и сами не из знати! Хотя, глядя на тебя, я сомневаюсь... - филер жадно посмотрел на блестевшие в ушах и на запястьях у сестры украшения, прикидывая в уме их стоимость и начиная обдумывать, под каким благовидным предлогом выманить у нее эти “цацки”. Девушка быстро догадалась о его намерениях и бросила на него еще более хмурый взгляд.
Передай ему, - она вынула из ридикюля сложенную в четверть записку.
Лично? - сомневающимся тоном спросил Эжен.
Да, лично!
А ничего, сестренка, что вообще-то он меня знать в лицо не должен?
Ежели принц не дурак, то уже прекрасно знает и тебя, и твоих ребят. Как бы не поименно, - усмехнулась девушка так, что ее брат чуть ли не зубами заскрежетал от подобной наглости.
Что же, дело твое... - внезапно сменил гнев на милость филер. - Только вот...
Он красноречиво покосился на сережки.
Намек поняла.
Для невесты же, - взмолился Эжен. - Я жениться хочу.
За твоей невестой же три лавки в Пассаже отдают, - скептически посмотрела на него девушка.
Но подарки-то дарить надо.
А с жалованьем что делаешь? Проигрываешь?
Он засмущался, повесил нос.
Играй в нормальных местах, а не в дырах, кишащих шулерами, - Бланш выскочила из кареты.
Стой! Хоть что-то оставь!
Привет твоей Вивьен от будущей belle-soeur! - и девушка, быстрым движением сняв один из золотых браслетов, кинула его вслед, забавляясь тем, как брат грузно вылезает из экипажа и шарит в слякоти в поисках заветного золота. - И не забудь передать это принцу лично! Согласится – получишь еще!
Уже началось второе действие, когда Бланш вернулась на место. С удивлением увидела она, что Жанно, как ни в чем не бывало, сидит рядом с ней.
Где ты была? - шепнул он ей. - Потерял тебя.
Тсс, - она припала к его уху. - Устрой в следующую среду игру.
Я не знаю, какие планы у меня в следующую среду. Да и не придет никто – folles-journees, сама знаешь, - усомнился он.
Те, кому надо, придут, - подмигнула ему Бланш.
“Сашка тоже меня об этом попросит”, - подумал Левенштерн. - “От меня не убудет, устрою”. Поэтому он кивнул и уставился на сцену, притворяясь заинтересованным. Честно говоря, после бурного свидания с Каролиной Мюрат мысли у него были самые пустые и легкомысленные. Страсть его слегка с ума свела. “А пусть Сашка все за меня устроит”, - осенило его. - “Наверняка же к тому времени найдет в военном министерстве желающих сыграть у меня. У него, право слово, лучше такое получается... Мне бы и самому хотелось поглядеть, как начнут проигрывать военные секреты”. Поэтому он через какое-то время шепнул любовнице:
Готовься к небывалому празднику плоти и разврата.
Сегодня? - холодным тоном поинтересовалась Бланш, подумав, что Левенштерн решил добрать ею удовольствие, уже полученное в объятьях одной из бонапартовских сестер.
В среду...
В ответ девушка поцеловала его в щеку в знак признательности. Ее план был исполнен настолько легко и просто, что она даже была несколько разочарована. “Но, может, принц заартачится”, - подумала она. - “Хотя вряд ли. Не в его положении упрямиться...”
Спектакль они не досмотрели, и уехали из театра одними из первых, за всю дорогу домой не произнеся друг с другом ни слова.

Вена, март 1810 года
Графиня Батовская склонилась над столиком, вглядываясь в значения разложенных шестиконечным крестом карт. Увидев неизменного Рыцаря Жезлов, выпадавшего ей почти в каждом раскладе, поморщилась. Тот, кого эта карта обозначала, возник неожиданно и порушил весь тщательно выстроенный план интриги, благодаря которой Маг должен был впредь выпадать только перевернутым, а расклад – показывать неуклонное падение его реального “двойника” в бездну. Но нет же! И винить ту, которую звали в секретной переписке “Астартой”, не стоило – она сделала все, что могла, а могла она совсем не многое.
В досаде графиня смела все карты со стола. Дела шли у нее ни шатко, ни валко, но, впрочем, какой-то прогресс в них наблюдался. Смелый ее шаг – открытые отношения со средним Кобургом – оказался весьма оцененным в Вене, словно этого от нее и ждали. Она мудро сделала, сыграв по правилам местного света. Получив от принца желаемое и не сильно (в отличие от него) впечатлившись его любовным навыкам, графиня начала использовать эту связь в своих целях – появляться в Опере под руку с красивым кавалером, нанявшим еще, к тому же, четырех крепких людей исключительно для охраны чести Анж, хотя она и не просила этого, и уверяла, что за честь свою постоять умеет с юных лет, забыть о своей хлопотливой тетушке, которая, узнав, с кем сошлась ее внучатая племянница, отказала графине от дома, куда та, впрочем, ездила исключительно из чувства родственного долга.
“Время пришло поверить в очевидное”, - сказала она сама себе. - “Вотан сильнее. А я простая Лилит”
После произнесенного вслух ей стало легче. Графиня собрала карты с пола и разложила их вновь – но уже в другом порядке. И снова “Маг” уверенно занял центральное место расклада. Рядом с ее собственной картой – Королевой Мечей.
“Чудесно”, - еле сдерживаясь от гнева, прошипела Анж. Свечи погасли на столе от внезапного порыва сквозняка, вызванного ее чувствами. Ведь между этими двумя картами оказывались сакраментальные “Любовники”. Знак Союза – не обязательно Связи. А этого графиня не хотела категорически. Хотя понимала, что, судя по всему, ей не отвертеться. Ведь война между ними будет значить слишком многое.
От мыслей ее прервал звук открываемой двери. Фердинанд никогда не стучался, входя к ней – привилегия, дарованная ею этому молодому человеку, который ее буквально обожествлял, как язычник – некую богиню, и, как и положено истинному идолопоклоннику, не скупился на жертвоприношения ей самой. Вот и сейчас – он наклонился к ней поцеловать ее губы, которые она вяло подставила ему, откинув назад голову, а потом и сам упал перед ней на колени и застегнул тяжелый браслет из рубинов и бриллиантов на правом запястье. Браслет оказался велик – графиня опустила руку, и он упал на черно-красный персидский ковер.
Сколько же он стоил? - спросила она, прищурив глаза.
Я не обратил внимания, - честно признался принц, преданно глядя на нее зеленоватыми глазами, полными слепой любви и готовности умереть.
Зря, вам бы понадобились эти деньги, - впервые Анжелика решалась говорить о материальном положении ее любовника в открытую. А оно было плачевным. Кобурги были бедны; брат, недавно унаследовавший землю и титул владетельного принца от отца, едва сводил концы с концами, пытаясь залатать неимоверные дыры в скромном бюджете княжества, то и дело скатываясь в новые долги, тогда как Фердинанд, проживая в Вене, особо ни в чем себе не отказывал. Как и многие высокорожденные, это поколение семейства Кобургов не было подготовлено к нищете – очевидно, после успеха их сестры Юлианы, несчастной жены русского цесаревича Константина, и вступлении в родство с русской императорской семьей они подумали, что знатность принесет им богатство. На деле же все вышло совсем не так. Но поздно – навыков экономить и жить по средствам обстоятельства им не принесли. Да и noblesse oblige – принцам, пусть и затерянных на карте германских земель, не положено считать каждую копейку и скупиться на удовольствия. Вот и Фердинанд, как истинный представитель своего семейства, счет деньгам никогда не вел. Этот браслет был не первым – и, судя по всему, не последним, если только Анжелика не прервет череду щедрых подношений. Она намеревалась это сделать прямо сейчас.
Богиня! - начал он, и женщина поморщилась от сего пафоса. - Сегодня я осмеливаюсь просить от вас того, чего вы никогда не сможете мне дать.
Анж скинула туфлю с правой ступни и поддела браслет незаметным движением пальцев ноги.
А я осмелюсь просить от вас одного: Бога ради, оставьте эти подарки, - проговорила она, нахмурившись. Морщинка между ее четко очерченных бровей испугала Фердинанда – тот увидел, что его божество гневается. - Я же не актриса.
Принц растерялся – как видно, он не знал, как еще выражать свою любовь к ней. Но тут же восстановил лицо и, опустив голову, отчего светлые кудри его упали водопадом ей на колени, произнес замогильным голосом:
Прошу вас быть моей женой.
Анж рассмеялась:
Ваше Высочество, я замужем, неужто забыли?
Разведитесь, - он взглянул в ее глаза.
Нас, католиков, не разводят, - усмехнулась графиня.
Будьте моей, - продолжил он. - Никуда отсюда не уезжайте.
Анж подцепила руками браслет и попыталась надеть Фердинанду на запястье – украшение, естественно, не налезло. Потом, сама встав на колени и пододвинувшись к нему, прошептала прямо в ухо:
Мне придется.
Куда?!
В Париж.
Я поеду за вами, - решительно проговорил принц.
Нет, - Анж встала, подошла к зеркалу и провела гребнем по слегка растрепавшимся волосам.
Да! - Фердинанд положил ей руки на плечи. - Я умру без вас.
Не преувеличивайте, - протянула женщина, слегка поведя плечами.
Но почему я не могу за вами последовать? - его хватка сделалась сильнее.
Анж медленно, очень медленно улыбнулась. В уголках ее глаз зажглись лукавые огоньки.
Вам еще не говорили, что я шпионка то ли России, то ли Франции, то ли Абиссинии? - произнесла она, не спеша поворачиваясь к любовнику.
Принц простодушно хлопнул глазами и спросил:
А это правда?
О да, особенно Абиссинии, - расхохоталась графиня.
Фердинанд и сам улыбнулся, поняв, наконец, иронию.
Кто говорил? - спросил он. - Напрашивается на поединок.
О нет, вряд ли он сможет дать вам удовлетворение, - сказала Анж. - Я имела в виду даму. Княгиню Багратион, у которой вы, по-моему, бываете, чаще, чем нужно. 
Припустить чуть-чуть ревности, дать показать, что он  ей неравнодушен – пани Батовская щедро отработала этот прием на несчастном принце, ведь он велся на него мгновенно. Вот и сейчас...
Я слишком мелкая сошка в ее салоне, моя богиня, - объятья Фердинанда сделались требовательными, и Анж уже ощутила его желание. - И она вас шпионкой не называет. Наоборот, досадует, что не видит вас у себя. Давеча даже мне выговаривала – как похитителю “нашей жемчужины”.
“Нашей жемчужины”... - эхом откликнулась Анж, решив поощрить любовника в желании. Она начала медленно расстегивать его сюртук и жилет, справилась с галстуком запустила руку за ворот рубашки. - А граф Меттерних вам ничего не выговаривал?
Такие люди, как он, и такие люди, как я, вместе не сходятся... - сказал разрумянившийся от постепенно нарождавшейся благодаря анжеликиным усилиям похоти принц. - Впрочем, а что это он вас так волнует, Богиня?
Фердинанд был прекрасно осведомлен о репутации графа, совсем не соответствующей его высокой должности – имперский министр, повесничающий с дамами напропалую, представлял собой не часто встречающееся зрелище в политике, особенно австрийской, поэтому вполне предполагал, что и Анжелика могла пасть жертвой чар сего “героя дня”.
Как же не идет вам ревность, - выдохнула женщина, прижавшись к нему и расправляясь с его брюками. - Очень...
Далее Фердинанд прикрыл глаза и потянул ее за собой, на мягкий персидский ковер...
Через десять минут он прошептал, на выдохе, предвкушая взрыв экстаза:
Но вы же не уедете в Париж?..
Не сегодня, - Анж, сегодня не получившая свою долю наслаждения, изогнулась, готовясь в последний момент отодвинуться от него: рожать Кобургам бастардов было не в ее планах. Едва успела выпустить его из себя, прежде чем ее кавалер с шумом извергся и опрокинулся на живот.
Удалившись в уборную, приводить себя в порядок и проводить необходимые в таких случаях процедуры, она подумала: “А в самом деле, давненько я не была у Белой Кошки в гостях. Надобно напроситься...”
Выпроводив Фердинанда, Анжелика быстро написала записку, приложила свою визитную карточку и передала лакею, чтобы тот унес ее на Риттерштрассе. Ответ последовал быстро, в тот же вечер: “Милая графиня, вы опережаете мои желания. Нам следует пообщаться наедине. Вы можете явиться ко мне в любое время дня и ночи. Лучше – ночи...”.
“О как!”, - подумала Анж. - “Что ж, надеюсь, это свидание наедине не будет включать в себя третьего”... Но к присутствию Мага следовало бы подготовиться получше. Возможно, предстоят удивительные дела.

Княгиня Багратион приняла Анжелику в ванной.  В одиннадцать часов ночи.
Проходите же, - прошептала “белая кошка” томным голосом. - Ну проходите же, милая Анж.
Как мило с вашей стороны позвать меня сюда, - графиня прошла в наполненную клубами пара ванную комнату, сморщила нос от резкого запаха розового масла, которым было пропитано все вокруг. - Надеюсь, я вам не мешаю.
Мерцание десятка свечей в расставленных вокруг ванны канделябров поколебалось от сквозняка, впущенного Анжеликой в комнату. Она приблизилась к фаянсовому бортику, присела на низкую скамью, стоявшую близ него. Княгиня Екатерина обратила к ней непристальный взор светло-голубых глаз.
Раздевайтесь, - проговорила несколько игриво хозяйка. - Мы здесь прекрасно поместимся. Тем более, вы худенькая.
Она даже хихикнула.
Анжелика не спешила разоблачаться. И впрямь, ванна была довольно велика – в ней бы вместилось даже не двое, а трое и даже четверо человек. Отделана позолоченной бронзой – орнамент по бортам представлял пухлых амуров и грудастых психей, сплетенных в экстазе.  Очевидно, она служила не только по своему прямому назначению...  Да и сама комната явно предназначалась для земных удовольствий, а не только для очищения тела от скверны: зеркальный потолок, который, наверняка, немалых трудов состоит поддерживать в приличном состоянии, убранство в духе римских терм, несколько букетов живых цветов расставлено на низких столиках. В левом углу находилась массивная печь, подогревающая комнату. “Она решила попробовать себя в роли Сафо?” - усмехнулась Анж. - “Или к нам все-таки присоединится господин имперский министр?” Она оглянулась на дверь,  осторожно закрытую служанкой после ее ухода. Потом заметила другой, закрытый вход в неприметном правом углу комнаты. “Вот они, врата для избранных”, - подумала она, и скинула с плеч черно-красную испанскую шаль, пытаясь вдохнуть хоть один-единственный глоток свежего воздуха.
Не стесняйтесь, - продолжила Екатерина, глядя на замешательство графини. - Поторопитесь, а то вода остынет. Или мне позвать служанку, чтобы вам помогли?..
Не стоит, Ваше Сиятельство.
Анжелика сняла платье, туфли, чулки, оставшись в одной легкой нижней сорочке, покрыла волосы платком, чтобы не намочить водой, и медленно погрузилась в воду.
В ванне, которая  оказалась гораздо больше, чем показалось Анж сначала (они с княгиней могли находиться в ней, не соприкасаясь даже ногами) , был небольшой уступ-сидение. В полумраке и колеблющемся свечном пламени они пристально оглядели друг друга – и во взгляде Катрин графиня не прочитала никакого намека на “сафизм”: нет, ее оценивали не с точки зрения потенциальной любовницы, а исключительно как потенциальную соперницу. Сама Анж вынуждена была уже в который раз признать – если чем ее “белая кошка” опережает, так это явно внешностью. Сорочка, в которой купалась княгиня, была лишь самую малость откровеннее, чем ее привычные вечерние туалеты. Золотисто-пшеничные густые волосы она никак не подобрала, их концы намокли, как у русалки. Матово-синие глаза напоминали запотевшее зеркало. А тело ее и впрямь было прекрасно-пышным, кожа – розовато-прозрачной, с отчетливо видимыми голубоватыми жилками... Анж относилась к тому типу женщин, которые, под настроение, способны одинаково вожделеть и мужчин, и женщин. Теплая вода, некая общая неудовлетворенность – от Фердинанда, право, она ожидала большего, чем щенячьего обожания и готовности охотно подчиниться ее инициативе в любовных играх – сделали свое дело. Она не могла отвести глаз от своей визави, разглядывая ее тяжелым взглядом. Оглядела пышную, налитую грудь своей соседки, едва не удержавшись от того, чтобы не протянуть руку и не провести пальцем вокруг темной ареолы ее сосков; к счастью – и к некоей подспудной досаде Анжелики – толща воды прятала все остальное, но тут протяни руку и почувствуй на кончиках пальцев мягкую, влажную упругость, а дальше...
Тут графиня Батовская, наконец, взяла себя в руки. Но поздно – княгиня Багратион поняла значение ее взгляда превосходно.
“Извращенка”, - подумала она без всякого негодования. - “Все с ней ясно. Но если она предложит, я не против...” Гостью она рассмотрела внимательно, особенно оглядев ее левую руку. Ничего особенно страшного, просто истончившееся, высохшее запястье и пальцы-палки. Сгибать графиня ее могла только в локте, запястье у нее гнулось едва-едва. Внешность ее увечье не испортило. А все остальное было вполне гармоничным – хотя и без всяческой пикантности и пышности: длинные ноги, узковатые, не смыкающиеся бедра, впалый живот, небольшая, довольно низкая грудь, четко очерченные ключицы в длинном вырезе сорочки, кожа матовая, с легким желтоватым оттенком: бледность  не от природы, а от притираний и укрывания от солнца. “И что в ней находят мужчины?” - вяло подумала Катрин. - “Наверное, она чудо как хороша в постели, только и всего”. Пылкие взгляды, бросаемые на нее гостьей, однако, отвлекли ее от мыслей. Даже заставили поежиться – так на нее, помнится, смотрел в минуты вожделения тот самый человек, встречи с которым Анжелика так не желала, но, в то же время, смирилась с ее вероятностью как с неизбежным злом. И даже цвет глаз у них одинаков – очень яркий голубой, да и сдержанная тонкая улыбка весьма схожа. “А они, случаем, не родственники?” - подумала Катрин. - “Какая-нибудь бастардка его отца... Впрочем, что я несу, тот никогда не был в Польше. Ну так он не был, а матушка ее в здешних краях была. Сейчас узнаем”.
Милая Анжелика, - можно я вас так буду называть?..
О нет, - засмеялась Анж, чтобы скрыть едва подавленную ею похоть, ибо поняла – вряд ли на нее эта женщина ответит. - Меня нынче прозывают Марией Батовской.
Это ваше вымышленное имя? Никогда не пользовалась псевдонимами, это дешево, - подумала вслух Катрин.
Я думала, вы хорошо осведомлены, - графиня посмотрела на нее со снисхождением. - Имя моего мужа должно быть известно в нынешнем свете. Мария же – мое первое имя из четырех, данных при крещении. Могла бы с равным успехом назваться Изабеллой или Валентиной.
Скажите, - Катрин сладко улыбнулась, дабы смягчить дерзость слов: “Вдруг эта сумасшедшая ведьма меня утопит? Или изнасилует первым попавшимся предметом?” - Вы с мужем хоть раз жили вместе?
Что вы имеете в виду?
Оставались под одной крышей хотя бы.
А вы? - Батовская побила ее той же картой.
Вы знаете, как оно все было. - княгиня Багратион вытянула ноги так, что они соприкасались нынче с коленями Анж. Сделала она это явно намеренно. - Стоило моему супругу бросить на меня один – о, клянусь, один! - взгляд, как император Павел решил нас обвенчать.  На следующий день. А я любила другого. Конечно, я старалась, как могла... Князь  - хороший человек, и да, герой, но вы сами знаете: я не могу жить в России. И быть ему полноценной женой.
Поэтому вашу законную роль до недавних пор исполняла одна ваша тезка, - Анж зажала ногу своей хозяйки между коленями, словно поймав ее. - Из тех, что носит корону на голове.
Вижу, вы так осведомлены, - сказала Катрин то ли льстиво, то ли ядовито. - Небось, знаете и о ее Деле.
Но ваш супруг был не единственным, кто в нем был замешан. И не особо пострадал.
То, что другие сочли бы опалой, Пьер принял за милость, - вздохнула княгиня.
А он знает, что вы здесь делаете?
Думаю, в общих чертах. Поэтому со мной не развелся. И этого ребенка признает.
Ребенка? - Анж прищурила глаза. Потом и впрямь протянула руку к груди своей визави. Та вздохнула и прошептала: “Нежнее... Вы знаете, как оно болит на первых месяцах”. Рука гостьи скользнула ниже, к мягким складкам немного округлившегося живота.
Откуда же мне знать? - графиня  не успела почувствовать возврашение желания, направленного на ее хозяйку, как резкая, внезапная боль в левой кисти заставила ее вздрогнуть. Боль была настолько знакомой, что она невольно оглянулась на дверь и повела носом, пытаясь учуять нотки апельсина сквозь густую сладость розового масла, которым здесь пропиталось все. Но нет. Его здесь не было. Зато она теперь прекрасно знала, чьего ребенка ждет “белая кошка”.
Про вас говорили, - начала Катрин.
Мало ли что про меня говорили. И вас не было в России, а сплетникам выгодно распространять слухи, - боль заставляла Анж злиться – хорошо, что, как только она отвела руки, спазмы в мышцах прекратились.
Я вижу, что вы беременели и рожали хотя бы раз, - шепнула Катрин. - И даже, возможно, кормили грудью. Я собираюсь, кстати, так же сделать...
“А ты внимательная. Даже слишком”, - сделав про себя этот вывод, графиня перешла из обороны к нападению и сказала вслух:
Из того, что вы прекрасно знаете, как выглядят беременные или рожавшие женщины, могу сделать вывод, что и этот ребенок у вас не первый.
Первый, кого я решаюсь доносить и родить, - княгиня внимательно посмотрела на нее.
Потому что он от графа Меттерниха?.. - Анж встала в воде, выпрямилась. - Мне что-то нехорошо, кстати, удивляюсь, как вы, в вашем положении, можете сидеть часами в эдакой духоте. Меня, помнится, выворачивало наизнанку от любого намека на какой-либо запах...
Потому что у вас не очень крепкое здоровье, - сказала княгиня, доставая с полки колокольчик для вызова горничной. - Вы даже бледнеете очень часто, особенно всякий раз, когда при вас упоминают имя Клеменса... И в его присутствии. Он тоже обратил на это внимание. Говорит, что кто-то должен следить за вашим здоровьем, если вы сами так его запустили.
“И этот кто-то – он?” - чуть не вырвалось у Анж с гомерическим смехом. - “О, с его заботой я быстро окажусь под землей – или на костре, что более вероятно, но менее замечательно”.
Вошла горничная с полотенцами и халатами. Катрин тоже вылезла из ванной, они молча переоделись в чистое.
Я поехала, - Анжелика отказалась от халата и начала натягивать на себя платье.
Вы мокрая, - Катрин с ужасом посмотрела на нее. - Обсохните, а то схватите горячку. Еще же не май.
Анж пожала плечами.
Вы оставляете ребенка – и оставляете Дело? - спросила она, разматывая импровизированный тюрбан на голове.
Передаю его в наследство. Вам, - улыбнулась Катрин.
У вас есть официальная инструкция? Вообще-то я назначалась в Париж.
Я дожидалась, пока у вас все сложится. Ныне вы счастливы с принцем Сакс-Кобургским...
Покуда он себя не разорит и не пустит пулю в лоб, - вздохнула Анж. - Это отчаянный человек.
Не вы ли его таким сделали? - ядовито спросила Катрин
А вы поете с чужого голоса, - Анж остановилась и очень зло посмотрела в глаза своей визави. Та замерла на месте, как кролик перед гипнотическим взглядом змеи. Княгиня отлично знала, кто еще умел так смотреть. И отвела глаза мгновенно, иначе расплачется, как это уже бывало в подобных случаях – и с тем двойником графини, от которого она решилась родить ребенка. - Впрочем, своего у вас никогда и не было. Поэтому вы идеальный агент по тайным поручениям. Очень жаль, что вы покидаете это поприще.
Не покидаю – делаю перерыв, - призналась княгиня. - Кроме того, в чем-то я действительно пою с чужого голоса, вы правильно заметили. Пройдемьте в библиотеку, я вам кое-что передам.
Приведя себя в порядок, дамы поднялись по широкой, устиланной богатым ковром лестнице наверх. В библиотеке Екатерина Багратион молча отдала Анжелике толстый белый конверт.
Прочту дома, - сказала она. - Это распоряжение императора?
Не совсем, - проговорила Катрин. - Скорее, предложение.
Анжелика осмотрела конверт. Никаких официальных печатей. Никаких признаков того, что письмо передали дипломатической почтой – и вообще, почтой. Но адресата она угадала сразу же, как только почувствовала исходивший от бумаги резкий запах Eau d'orange. Резким движением руки она отшвырнула от себя письмо, метя в камин. Но бумага не сгорела. Вообще. “Есть несколько разных средств”, - закрутилось у нее в голове из читанного по аналитической химии. - “Ничего удивительного, совсем ничего”. Другое ее изумило – камин погас, с шипением и дымом, словно в него вылили ведро воды. Княгиня Багратион завороженно смотрела на это зрелище.
Открою вам кое-что про отца вашего ребенка, - с ровной улыбкой произнесла Анжелика. - Он алхимик и колдун.
Катрин попыталась улыбнуться, но вышло у нее криво.
Он? Да вы не представляете, насколько он просвещен...
Вот именно поэтому он и творит такие вещи, - Анжелика спокойно подцепила девственно-белый конверт кончиками пальца из тлеющих углей, отряхнула от сажи и положила себе в ридикюль.
Княгиня осталась стоять недвижимо. Кукольное личико перерезала печать раздумий. Наверное, как догадалась Анж, та вспоминала все необъяснимые явления, сопряженные с тем, кого на языке среди Джиннов зовут “Вотаном” - ибо он есть Лик Бога Мудрости древних германцев, родившийся нынче в том же племени, которое ему в первом воплощении преклонялись, что случается совсем нечасто.  И всегда сулит славу и силу.
Это... передается по наследству? - наконец, вымолвила она.
Когда как. Чаще да, - пожала плечами Анж.
И еще, - спросила Катрин. - Вы его сестра?
Графиня посмотрела на нее странно:
В каком-то смысле.
После ее ухода княгиня Багратион поняла – она нечаянно прикоснулась к тому, чего всегда боялась – и страх вытесняла показным неверием. “Надо ехать в Россию... Или куда еще”, - подумала она. - “Причем побыстрее”.

У себя дома Анжелика разорвала конверт. Бумага оставила на ее пальцах легкий белый налет, почти незаметный. “Никакая это не магия, а три слоя алюминиевых квасцов”, - усмехнулась она. - “Репертуар простого фокусника – к чему это?” Одно ее удивило – как бумага могла погасить огонь? Вот здесь уже в действие вступали “тайные умения”. Подобные меры, предпринятые автором послания, были графине понятны: письмо явно содержало некое свидетельство – а то и “черную метку” - которую никак нельзя было уничтожить, как бы она того не хотела. “Ха, нельзя. Плохого вы обо мне мнения, господин имперский министр”, - Анжелика уже готовилась окунуть конверт в хрустальный графин с водой, но отчего-то повременила. “Вотан никогда бы такую глупость не совершил”, - подумала она. - “И он прекрасно предвидел, что я буду лихорадочно искать способы избавиться от его письма. Возможно, станет только хуже”. Развернув лист бумаги, она прочла ничего не значащие слова на латыни. Какая-то молитва или религиозный гимн, судя по лексике – что-то из Kyrie Eleison и Книги Псалмов, что-то из Ave Mundi Spes Maria. Последнее было любимым песнопением Анжелики. Догадка промелькнула у нее. Конечно, выбор был очевидным. Откуда Меттерних сие знает, можно было даже не догадываться. Скорее всего, перед ней шифр. Но как его разгадать? Сидеть над подсчетом гласных и согласных, переводить буквы в цифры и наоборот Анжелика не желала. Странная мысль промелькнула у нее: “Может быть, все, что требовалось – чтобы я взяла это письмо в руки? А дальше в действие запустится некий механизм отравления – или порчи?” Она окунула его в воду из графина, готовясь понаблюдать за тем, как размокает и расползается бумага. Но она особо не меняла свой вид.Чернила выцветали, но как-то странно. Одни слова почти полностью исчезали – словно их никогда и не писали, без потеков чернил. Другие же становились ярче, четче. Интересно, что бумага при этом впитывала воду с удивительной быстротой, осушив почти пол-литра влаги за десять минут. Наблюдая за незнакомыми ей химическими процессами, она подумала – это не бумага, а ткань.  Графиня заинтересовалась и осторожно вынула письмо из графина, ожидая, что оно намокло от воды и начнет ее выделять, словно губка. Однако вес бумаги нисколько не изменился. Даже удивительно. Зато под воздействием воздуха и тепла вид материи начал изменяться, и красными чернилами проступили письмена – совершенно другим почерком, чем были написаны молитвы. Остались лишь те слова, что не изменились от контакта бумаги с водой. Почерк был узнаваем. И запах eau-d'orange, - опять, тот же, душный и вездесущий, от которого голова жутко болит и кружится. “Алхимия высшего порядка”, - усмехнулась она.
Вот  что было в письме, показавшимся ею довольно сбивчивым – впрочем, возможно, некоторые фразы были потеряны из-за ее манипуляций с бумагой:
“Я вас недооценил, и в том моя вина, о Иштар. Как и вы, я знал, что вы существуете. В Вене, в 1804-м, я был вхож в салон вашей бабушки – нашей Царицы Ночи. И я почувствовал, что за ее спиной стоите вы, готовая принять факел из рук Nox Sanctus. Beatus vir qui suffert tentationem, но я не из блаженных. Поэтому прошу извинений за причиненный вам вред. Ведь если бы не я – то удар пришлось бы наносить вам. Но есть одно – мы оба являемся частью Ignis Divinae, в отличие от тех, кто создан из глины.
Я знаю про удар Смерти, нанесенный вам. Могу поправить этот вред.
Но к делу. Я предлагаю нам работать вместе. По крайней мере probatus fuerit. В этих целях, предлагаю встретиться завтра. В Опере, на маскараде. Друг друга мы и так узнаем, поэтому нет нужды в дополнительных сведениях и условиях.”
“Что же было в 1804-м?..” - задумалась она. Да, действительно, она, тогда еще не подозревающая, что ее может ожидать, была в Вене. На третий день пребывания сильно заболела ужасной горловой болезнью со всеми возможными осложнениями. Ей даже пришлось остричь волосы. Так, значит, Меттерних, приметивший ее тогда, решил таким образом лишить ее силы? Чтобы наверняка? “Как это мило”, - жестоко улыбнулась дама. - “Теперь пытаетесь загладить свою вину. Впрочем, что мстить?”
И да, конечно, он знает, каким образом Анж получила травму, лишившую ее способности владеть правой рукой. Разумеется, он знает, кто есть Смерть в человеческом воплощении. Но рассчитывать на то, что они делят одного врага, опрометчиво...
Анж перечитала это письмо несколько раз. Кажется, она поняла, в чем слабость этого графа Клеменса. Самонадеянность так и сквозила в каждом слове. Возможно, это хорошо для политика и алхимика, светского человека – но маг с манией собственного величия не может быть успешным. Вполне возможно, что ей удастся на этом сыграть. Насчет же встречи... Она подумает. Подготовится. И может быть, только тогда сможет дать однозначный ответ.

Имперский министр, вроде бы, решил все срочные дела. Принцесса пошла под венец с чудовищем, и поступает, как он ее проинструктировал: показательно изображает из себя бедную Золушку, случайно допущенную на бал; преданно смотрит глазами котенка-несмышленыша на своего нового “хозяина”, готовясь к тому, что рано или поздно придется ей его “залюбить насмерть”. Осталось одно – тайное. “Иштар”, его соперница и “духовная сестра” из Вены покамест уезжать не собиралась. Из того, что он узнал от своих людей, ведающих его бывшей любовницей княгиней Багратион, готовившейся в этом году родить его бастарда – сия богиня, скорее всего, займет место “белой кошки”. Явно, те, на кого работали что Анжелика, что княгиня Багратион, решили произвести рокировку. И граф Меттерних не знал, радоваться ли этому или досадовать на подобное стечение обстоятельств.
Та, которую он обозначил как “простую лилит” - существо порядка низшего, демона-соблазнительницу, суккуба, низведя ее на уровень пустой оболочки – как правило, порождения грешной натуры самого жаждущего – действовала нынче смело и решительно против него. Действовала, как умела: выстроила длинную и сложную цепочку интриги, которая, якобы, должна была графа “низвести к нулю”. Но вся Вавилонская башня из людей самого разного порядка, подметных писем, денег, сведений рухнула. Лора написала ему все в подробностях. Левенштерн вмешался совсем некстати и теперь ему надо бояться мести “прирожденной лилит”. Кое-что удалось сделать и самому Меттерниху – обычно он не вмешивался подобными средствами в естественный ход событий, а в политике так и того пытался воздерживаться от применения своих “тайных умений”. Но эту ситуацию он счел личной. Кроме того, счастливчику-”пажу” Иштар не повредит отдохнуть, он действительно ослаб – да и ничего смертельного, самое элементарное “кровопускание” (так граф называл обычные средства лишения человека силы). Кровушки он сей Иштар, милой голубоглазой ведьме, как-то пустил – и переборщил с этим  довольно сильно. 
В любом случае, именно сейчас граф Клеменс фон Меттерних нуждался в такой соратнице. План был таков: соблазнить ее (он не верил, что у Анж нечто серьезное с этим мелким немецким принцем происходит), сыграть на слабостях, а потом предложить послужить ему. Тем более, он может затребовать это и официально – Анжелика вообще-то нынче являлась австрийской подданной.
Откинувшись на спинку кресла и глядя на постепенно, по его воле, гаснувшие свечи, граф представил эту даму. Никакая Катрин не идет в ней в сравнение. Вспомнил, что женщин, таких как он сам (“сотворенных из Божественного Огня”, как любила выражаться его мать, и научившая его основам основ), у него ни разу еще не было. Впрочем, их круг немногочислен, на всю Европу наберется не более ста человек, а уж высокорожденных – единицы. Но эти “единицы” правят миром. Или стоят за спинами тех, кто правит миром. Меттерних постепенно становился таким. Место на вершине славы по праву принадлежит ему. По праву. Не по воле случая. Клеменс с детства верил в Божественный Порядок. И думал, что Анж, она же воплощение ассирийской Богини Земной Любви, тоже в это верит. Впрочем, кое-какие факты жизни графини, изученные им, позволили в этом усомниться.
Случится это все на маскараде. Клеменс решил одеться рыцарем-тамплиером – белый плащ с красным крестом за спиной, подобие доспехов. Ибо прекрасно знал, что графиня скорее всего выберет себе наряд одалиски.
Он живо представил ее в этом наряде. Меттерних всегда ценил женскую красоту во всех ее ипостасях. Лишь бы в даме – или девице (впрочем, с последними он дело имел разве что в первой молодости и недолго) – жил отблеск этого Огня, оживляющего душу. А Анжелика, как джинн, была вся соткана из этого огня. Поэтому она так похожа на него...
Поняв это, граф почувствовал, что соблазнить госпожу Батовскую у него вряд ли выйдет. Переспать с такой – все равно что возлечь с собственной сестрой или матерью, а инцест Меттерниха никогда не прельщал. Если бы его душа вселилась
в женское тело – то оно было бы таким, как у этой польской чаровницы.
Но он предвидел опасность с другого направления. Ежели графиня действительно так похожа на него – то он ее полюбит. Именно так, как одно Божество любит другое. “Любопытно, что Боги всегда снисходили до смертных, но между собой у них не было ничего”, - вспомнил Клеменс. - “Это совсем не случайно. Это Порядок Жизни. И не мне же его нарушать. Но, боюсь, придется...”
От этой мысли ему сделалось жутко – вплоть до озноба. Вообще же, граф последнее время в самом деле чувствовал себя нехорошо – и период его странного нездоровья, непонятного полулихорадочного состояния – совпал с периодом, когда сия польская чаровница начала смело появляться в свете под руку со своим текущим фаворитом. Тогда-то Меттерних и понял, что жестоко ошибался, прозвав графиню “простой лилит”. Демоны похоти подчиняются ей, как Иштар. Иными словами, она ничуть не слабее его. И вместе им сложно ужиться. С самого начала казалось, будто он побеждает, берет верх над “простой лилит”, но та, видно, подпиталась силой бедного принца Фердинанда, и показала свое истинное лицо.
Взять в союзницы такое существо будет не просто. С обычной женщиной он бы разобрался. Но как уговорить такую, как она?
“А ничего другого не остается”, - проговорил он, уловив свое отражение в зеркале. - “Буду вести себя с ней, как на переговорах с Бонапартом. Впрочем, тут все будет куда сложнее...”

Костюмированный бал в Венской опере, назначенный на среду 10 марта 1810 года, ничем не отличался от такой же череды маскарадов, гремевших в городе вот уже целую неделю – folles journees. Этот был ничем не многолюднее предыдущих.
Анжелика выбрала для себя наряд чрезвычайно экстравагантный – полупрозрачные шелковые шаровары, расшитая золотом кофта, оставляющая открытой живот, вместо маски – плотная чадра, оставляющая открытой только глаза – по этому случаю она их жирно обвела сурьмой. Волосы тоже скрыты платком, на руках – браслеты в три ряда, позванивающие при каждом движении. Узнать ее сложно – но при желании можно.
Графиня бродила среди масок, вступала в пустые разговоры, скорее, по обязанности, чем по желанию – и с неудовольствием подмечала, что тот, кому назначено свидание, все не является. “Еле сбежала от принца”, - думала она, хмурясь. - “Еще через час придется уехать, а то начнется...” Фердинанд мог временами быть ревнив. Не то, чтобы Анж приступы его ревности как-то страшили, но применять в открытую против него свою силу и охолаживать его теми способами, которыми владела, она совершенно не желала. В ее планах – ускользнуть и от принца,и от того, кто должен бы явиться сегодня, как можно быстрее, уехать сначала в Польшу, потом в Париж – и забыть Вену как причудливую игру воображения. Но она совершенно не рассчитывала на то, что эти планы сбудутся...
Пробираясь сквозь наполненный переодетыми богами, героями, знаками Зодиака, чертями и животными людей, она уловила искомый аромат апельсиновых цветов. Невольно ускорила шаг, стараясь не оборачиваться, не искать его в толпе глазами, а следовать своим инстинктам. Те подсказывали Анж только одно: “Беги отсюда”. Левую руку вновь начало сводить болезненной судорогой – более болезненной, чем когда-либо.
Вдруг она ощутила, что за запястье сломанной и уже несколько лет как ничего не чувствующей руки ее взяли – уверенно, сильно. И она прекрасно знала, кто.
Когда вы убили всех мужчин, monsieur le chevalier, остаются только женщины и дети, - отчего-то она знала, что Меттерних выбрал сегодня наряд рыцаря-тамплиера. - Самые беззащитные.
Положим, вас вовсе не назовешь беззащитной, - насмешливо проговорил сей “магистр”.
Боль в руке достигла высшей точки. Наверное, даже когда ее ломали, Анж подобной боли не испытывала. В ее глазах застыли слезы. 
Что я могу сделать сейчас против вас? - прошипела она в ответ, оборачиваясь и глядя ему прямо в глаза. Нет, теперь ей не было страшно. Тем более, она поняла по его взгляду – ее враг и духовный брат сам испытывает некие муки. И правый, несколько неподвижный его глаз, налился кровью.
Из-за вас я уже рыдал кровавыми слезами, - проговорил он без досады и без отчаяния, констатируя сей факт. - И, боюсь, придется удивить вас подобным зрелищем и вновь.
Кажется, боль в пальцах достигла своего апогея. Ей казалось, будто под ногти вгоняют железные раскаленные гвозди. Краем глаза Анж уже стала замечать, что вокруг них начали собираться любопытные, пытаясь угадать, кто же скрывается под их обличием. Она слышала, что ее обсуждают – вполголоса, даже упомянул кто-то ее фамилию – но все равно, не тот момент.  Она зажмурила глаза и прикусила губу, чтобы сделать ее муки как можно более незаметными для окружающих. Издалека она услышала его голос: “Потерпите всего две минуты. А теперь пошевелите пальцами”.
Кисть по-прежнему горела и через указанный срок – Анж даже высчитала про себя секунды, ибо только так могла перенести муки. Осторожно постаралась согнуть указательный палец левой руки – получилось. И второй – тоже. Медленно открыла глаза. Вновь взглянула на своего визави. Заметила, что его правый глаз полностью закрылся, а длинные золотистые ресницы обметало кровавой коростой. Из внутреннего угла вытекала тоненькая черная струйка застоявшейся крови.
“А у него не так уж много силы”, - подумала она.
Только не говорите, что вы пожертвовали собой ради меня, - шепнула Анж, отходя от него. - Все равно не поверю.
Брат должен помогать сестре, - нет, он не сказал этих слов, но они появились в сознании графини, словно вписанные туда кем-то.
С каких пор мы брат и сестра? - продолжила она спорить с ним мысленно, удаляясь, ощущая, как аромат апельсиновых цветов делается все слабее. - Вы хотели меня убить, когда я еще была молода и неопытна. Ныне вы дарите мне часть своей жизненной силы.
Анжелика вышла в темный коридор, оттуда устремилась к полуоткрытой двери, из которой тянуло пронзительным сквозняком. Вскоре она оказалась на улице. Высокие звезды светили над ее головой. В небе взрывались фейерверки. Луны не было... Ее время. “Вотан действительно намечает что-то серьезное, раз говорит со мной в день Черной Луны”, - подумала она.
И в день вашего рождения, - проговорил граф вкрадчиво, накидывая на ее плечи тамплиерский плащ. От материи пахло его излюбленным парфюмом и исходило даже не тепло – а настоящий жар. Анж повела плечами, пытаясь скинуть с себя его одеяние, но тот проговорил:
В вашем легкомысленном наряде можно слечь с воспалением легких. А вы нужна мне здоровая.
Странно было ощущать левую руку живой и действующей. Она так и не поняла – чувствует ли боль или радость. Чувство – словно рука прежде затекла, а ныне в нее хлынула потоком кровь. Ногти ее порозовели. Анж перевела глаза от восстановленной руки на лицо ее спутника. Медленно сняла с него маску. Провела рукой по его лицу, чувствуя, как на кончиках пальцев остается черная, “мертвая” кровь. Губы его прижались к ее ладони, а руками граф обвил тонкую талию Анжелики – жестом привычным, собственническим. Кажется, она поняла суть: “Вотан принял Смерть на себя и изгнал ее, пользуясь своей кровью как фильтром. И ныне...”
Это все, чего вы хотели, братец? - спросила Анж, отстраняясь от него, но чувствуя, что в его объятьях ей хорошо и уютно.
Это было бы слишком просто, - проговорил Клеменс.
Так что же вам от меня все это время? - графиня решила быть прямолинейной. - Шли по моим следам, как тать. Совершили акт чудесного исцеления, приняв Смерть на себя... И ныне банально соблазняете. Вам, кстати, не кажется, что это инцест?
Инцест вас никогда не смущал, графиня, - проговорил Меттерних. - Собственно, вы и способны любить только свою кровь.
Той же рукой, которой она только что гладила его лицо, Анжелика залепила имперскому министру звонкую пощечину. Тот и бровью не повел.
Как же немудро вы поступаете. Впрочем, давайте уедем отсюда. Если и я здесь побуду подольше, то сам схвачу лихорадку.
С вами я никуда не поеду, - заявила Анж.
Ну-ну, - усмехнулся граф, и вскоре молодая женщина почувствовала, как теряет почву под ногами. Она не могла двигать конечностями, язык словно распух и застрял в горле. Слух, восприятие осталось прежним, и она подумала: “Вот прекрасно”.
Придется вас унести, - сказал Меттерних, подхватывая ее на руки.
Он подхватил ее и понес к черному выходу, где уже на тот случай его поджидала карета. Графа удивляло, что его “сестра” весила не тяжелее кошки – или ему так казалось. Будто у нее полые, как у птицы, кости.
Герр Шедивы, его доверенное лицо в тайных предприятиях, исполнявший в ту ночь должность кучера, соскочил с козел при появлении графа и открыл заднюю дверь экипажа. Анжелику погрузили на сидение, сам граф сел впереди, и вскоре колеса застучали по брусчатой венской мостовой...
Когда карета поравнялась с особняком на Балльштрассе, он опять подхватил молодую женщину, ныне напоминающую тряпичную куклу, и внес ее в дом. Поднялся на второй этаж, открыл дверь в свою спальню, уложил Анж на кровать, зажег свечи. За все это время графиня и не пошевелилась. Веки ее были закрыты неплотно, белки глаз виднелись в обрамлении темных ресниц. Меттерних наклонился над ней и легким движением шелкового платка стер грим с кромки век и уголков глаз. Потом стянул шаровары, снял кофту и чадру, аккуратно вынул серебряные шпильки из темных волос.
Изучающим – вовсе не вожделеющим взглядом он осмотрел Батовскую.  Красива, но, пожалуй, более худощава, чем того требуют каноны нынешней моды. Ключицы и ребра выделяются под белой кожей, небольшая грудь с темноватыми сосками, впалый живот. Тонкие высокие щиколотки, узкие запястья. Граф опять поймал себя на мысли, что не вожделеет ее никак. “Сейчас узнаем, что она может скрывать”, - сказал он про себя, хотя уже один секрет ее сделался ему известным – она явно была хоть раз да беременна, причем беременность окончилась родами.  Но на всякий случай перевернул серебряный перстень на левом указательном пальце и распростер над ней руки. Закрыв глаза, он видел ее тело изнутри, словно при вскрытии на столе прозектера. Ничего удивительного; вполне здоровая у его “сестры” телесная оболочка. Рожала года два назад, довольно крупного младенца при этом – разрывов было много. При этом, сама кормила этого ребенка. Другое – обстоятельства ее собственного рождения, какие-то детские недуги – тоже всплыли в силовом поле, к которому граф подключился, но он только убедился в том, что возраст свой Анжелика не скрывает. Обстоятельства травмы, от последствий которой Меттерних ее сегодня так счастливо избавил, вылезли наружу. Вот некий худой высокий человек с военной выправкой ломает ей обе руки в некоем будуаре, связывает ее по рукам и ногам, потом оборачивается лицом и глядит своими холодными, как речная вода, серо-голубыми глазами прямо перед собой... “Как же все взаимосвязано”, - подумал Клеменс. - “Это же Аввадон”.
В Лондоне, в конце прошлого века, он знал такого, русского немца, проживавшего под именем голландского негоцианта. Тот особо и не задумывался, что Клеменс за ним наблюдает. А дела этого юноши “фан Бейка” были такими, что тут и виселицы мало... Потом-то все объяснилось: разовый агент, из Братства – те посулили ему золотые горы, даже заплатили кое-что авансом, в обмен на то, что он послужит палачом – явится недостойным и покарает их своим умением. Называли таких “Ангелами Смерти” - и среди них попадались мастера сабельного боя, кинжала и яда. Этот – то ли немец, то ли швед, то ли русский – был тем, что в английской армии называют sniper'ом: отлично стрелял из всего, что может стрелять. Запомнил его граф, наверное, потому что сам был на то время молод и юн, только начал осваивать Знание и сам думал, что быть Аввадоном – в чем-то почетно. Или потому что этот Ангел из всех, виденных им до и после 1794 года, впрямь напоминал Ангела безжалостного – красивое мальчишеское лицо, тонкая фигура, светло-русые вьющиеся волосы и холодные, словно мертвые глаза. Меттерних после этой встречи особо не задумывался об этом “северянине”, думал, его устранили, как принято у Братства. Но нет, очевидно, оставили в живых. Ошибки быть не может. Но чем же провинилась Анжелика перед Братством? Джиннов Смертные – а масоны ими и являлись – никогда не трогали, себе дороже. Но эта загадка могла и подождать...
Граф повернул кольцо обратно. Заклятье-”заморозка” длится всего два часа, вот они и были на исходе. Выход из состояния, в котором пребывала нынче “Иштар”, обычно неприятен и болезнен. Поэтому Клеменс отошел в сторонку, чтобы ей не мешать.
Графиня Батовская очнулась, словно после долгого сна в крайне неудобной позе. Страшно ломило голову и поясницу, в горле совсем пересохло. О произошедшем накануне она имела самые смутные воспоминания. Осталось перед глазами лишь кровавые потеки из глазницы ее врага – или, уж скорее, соперника – на его алебастрово-белом лице. Потом Анж огляделась вокруг себя. Ощущения и восприятие медленно возвращались к ней. Поняла, что она совсем без одежды – тот откровенный наряд, что на ней был во время костюмированного бала – с нее сняли, не оставив ничего. “Матка-Боска”, - прошептала она сквозь зубы, сразу подумав очевидное – Меттерних воспользовался ее беспомощностью. Инстинктивно она потрогала рукой пах, пошарила вокруг себя по простыне из чистейшего светло-голубого шелка. Никаких следов. Что неудивительно – имперский министр мог бы соблазнить ее в здравом уме и твердой памяти, и, если бы он не бил по-больному, то графиня была бы к нему гораздо снисходительнее...
Находилась она в каком-то совершенно чужом дому, где не считают за роскошь стелить скользкие простыни из чистого шелка, где сильно пахло аромакурениями из серебряной кадильницы, стоявшей прямо рядом с ней, где потолки высокие и расписаны сценами из римской жизни.
“Привез к себе”, - поняла графиня, когда до ее нюха донесся знакомый запах, перебивший все. От простыни им не пахло, что, опять-таки, подтверждало – Меттерних повел по отношению к ней себя более-менее благородно. “Только вот зачем раздел?” - Анж зябко повела плечами. Шелк не спасал от прохлады. Потом она поняла все. “Он производил секцию”, - поморщилась графиня. - “Конечно же”. И она поняла – если бы они с Клеменсом поменялись местами, то она бы сама кинулась читать его тело. “Хотя бы, чтобы узнать, кто так удачно ткнул ему в глаз. Ну или на какие именно познания обменял он зрение. “Если у него так сильно кровит, то вскоре глаз вытечет...”, - подумала она, и поймала себя на мысли, что не злорадствует, а сочувствует. К тому же, левая рука у нее теперь двигалась ничуть не хуже правой – только небольшая скованность в движениях осталась – его усилиями. Ее противник не губил ее – наоборот, лечил. Но только зачем?  Голова у нее ничего нынче не соображала. Уши словно заложило ватой. Графиня села, прижав к себе легкое шелковое покрывало, прижалась спиной к изголовью кровати и закрыла глаза, пытаясь сосредоточиться. И что ей, собственно говоря, делать? Побег был невозможен – Анж в глубине души даже была не слишком уверена в реальности происходящего: возможно, дым, исходивший из кадильницы и наполнявший вязким ароматом всю комнату, был причиной ее странного состояния. Только в одном она была уверена – в присутствии здесь и сейчас, в этих покоях, графа Клеменса.  “Он здесь”, - повторила она шепотом. - “Близко”.
Легкий шорох заставил ее встрепенуться. Она плотнее прижала к себе покрывало.
Если вам холодно, возьмите этот халат, - раздался голос единственного, кроме нее, кто присутствовал здесь. Его длинная тень заслонила свет. Анж закрыла глаза. Потом, медленно размыкая веки, обнаружила черный бархатный халат, протянула левую руку, все еще дивясь тому, что она может ею что-то чувствовать, погладила нежную ткань. Граф выжидал. Она не слышала его дыхания, но чувствовала запах.
Отвернитесь, - слабо проговорила она.
Я всё равно вас не вижу, - спокойно возразил Клеменс.
Анж продела руки в проймы рукавов, обернула одеяние вокруг себя, присела на край кровати, впервые осмотревшись в поисках своего собеседника.
Что вы от меня хотите? - начала она, тревожась из-за звенящей тишины вокруг себя. Анжелика не верила, что Меттерних способен исчезать и появляться по своей воле – демонстрация навыков и способностей нынче была ни к чему, он и так показал ей собственную силу, как мог.
Вы до сих пор не поняли? Мне кажется, вашу прозорливость некоторые чересчур переоценивают, - проговорил он.
Наконец-то Анж увидела графа. Тот стоял напротив зашторенного окна, в свете наступившего утра. Облачение рыцаря-тамплиера он не снял, плащ перекинул через плечо. Ее ослепило сияние, исходившее от бело-багрового шелка облачения, от его золотых волос. Подумалось о том, что они нынче смотрятся ходячими аллегориями света и тьмы – она, в тени, укутанная в черное, с темными волосами, ниспадающими на бледное лицо – и вот этот “рыцарь в сияющих доспехах”, воплощение Рассвета, как в старинных раскрашенных часословах, которые Анж любила листать в библиотеке родных Пулав. Впрочем, похоже, эффект был не временным – а постоянным. Свет весеннего утра отлично подчеркнул их сущности. Зрелище и собственные размышления по поводу него дали Анж идею. До этого момента она думала ответить на его вопрос: “Я поняла, что вы хотите от меня совсем не того, что вам в изобилии дают другие женщины”, но промолчала. Вместо этого, выдержав паузу, графиня произнесла:
В жизни нет света без тьмы и тьмы без света. Ergo, я вам требуюсь, чтобы привести нечто в жизнь. Только вряд ли я могу вам помочь.
Почему так? - ее собеседник с места не сдвинулся.
Вы прекрасно справляетесь и без меня. И у нас совершенно разные задачи, - Анж пожала плечами и, предвидя его слова, продолжила:
Я видела, как вы жертвовали собой. Зрелище меня даже тронуло, не скрою. Но если вы таким образом пытались заставить меня играть по вашим правилам, вы ошибаетесь – ничего не выйдет, - она инстинктивно сложила руки крестом на груди. - Соблазн, жалость, мольбы, угрозы – на меня мало что действует. Вы можете ждать, выгадывать момент, когда я снова буду слаба. Но предупреждаю – теперь ждать придется долго.
Не долго. Ваш фаворит почти кончен, - сказал Меттерних, подходя к ней поближе. - Не сегодня-завтра он поймет, что теперь ему останется только это, - он поднял длинный указательный палец, показывая на люстру, свисавшую с потолка на длинном позолоченном крюке. - Одной грешной душой в чистилище больше, одним немецким принцем на земле меньше. И, как всегда, вы скроетесь в ночи.
Анжелика побледнела и перебила его:
Я никогда не позволяла себе...
Не верю, - Меттерних подошел к ней и аккуратно отведя ее руки от груди, вынул цепочку, на которой, рядом с серебряным крестом, висел мужской перстень с расколотым напополам камнем. - Один русский князь так уже кончил.
Графиня опустила глаза – смотреть ему в лицо она не могла.
Я не доводила его до самоубийства. Долгоруков погиб на войне. И он сам выбрал свою судьбу, - проговорила она. - Гибнуть или продолжать жить. Я никогда не принуждаю. Они сами приходят к петле. Или пуле.
Не оправдывайтесь, - усмехнулся Меттерних, проводя пальцем по линии разлома рубина.
Оставьте это! - Анж вырвала у него из рук цепочку.
Неужели это единственная ваша жертва? Совсем нет, - он присел рядом с ней. Голос его сделался вкрадчивым и хитрым. - Но вот удивительно – лишь этот сувенир вы вздумали хранить при себе.
Хотите знать – мы были помолвлены. Я была готова... - она сама не знала, зачем признается этому “братцу”, этому ангелу Света во всем. - Готова на всё. Вам не понять. Мы договорились с ним. Потом же...
Он предпочел вам вашу лютую врагиню, - усмехнулся Меттерних. - С которой вы, как водится, похожи как две капли воды, за исключением того, что она из смертных. Причем отдавшихся Смерти.
Так вы знаете, кто он? - Анжелика внимательно посмотрела на своего собеседника.
Даже лично, - он снова усмехнулся. - В стране, которой вы служите, но которую вы втайне ненавидите, оказывается, Смерть любят и почитают, судя по тому, какую карьеру он сделал – и еще сделает. Впрочем, мы отклонились в сторону. К разговору о ваших высоких целях мы еще вернемся. Так вот, милая Иштар, - он наклонился к графине, доверительно положив ей руку на плечо, - я предлагаю вам не игру и не службу. А союз. Алхимический брак, если хотите.
И какой же эликсир получится в результате? - Анж не без интереса посмотрела на него. - Эликсир вашей абсолютной власти?
Клеменс вздохнул. Не хотел он читать этой даме лекции по поводу собственных убеждений и философии, но видно, придется.
Абсолютная власть – это иллюзия, которой тешутся смертные, - начал он менторским тоном, встав с кровати и начав расхаживать по комнате.
Анжелика расхохоталась.
Я ослышалась. Вы на самом деле республиканец, господин имперский министр? Светоч революции?
Клеменс глянул на нее как на идиотку.
Власть разделенная – еще большая иллюзия. Подобные грезы опасны и разрушительны, - продолжил он. - Это чума. И распространяются они, словно заразительные болезни. Первый из заболевших потихоньку передает хворь другим. Вскоре вымирают целые города, страны... Вы, я думаю, знаете историю Черной Смерти. И ее признаки.
Графиня позволила себе вставить:
Думаю, сравнивать лучше с душевными болезнями. А они редко бывают заразительными...
Слышали о бешенстве, передающейся и людям, укушенным взбесившимися животными? - продолжил Меттерних. - И чума разрушает не только тело. Ни один из заразившихся не умирает в здравом уме и твердой памяти. Так вот, мы с вами – впрочем, как и все Джинны – прирожденные лекари. Почему бы нам не остановить чуму, захватывающую эту часть суши?
Тогда вам надо начинать с себя и своего повелителя, - передернула плечами молодая женщина.
Это другое, - отрубил ее собеседник. - Божественный порядок останется незыблемым даже без нашей помощи. Я говорю о болезни. Сначала людей захватывает лихорадка бунта, потом они впадают в ступор тирании.
Франция? - Анж подняла на него глаза.
Меттерних остановился.
Например.
Вы желаете вылечить ее? - она криво улыбнулась.
Я желаю, чтобы зараза не пошла дальше.
Уже поздно. И потом, вы, кажется, смирились с ее существованием, - Анж не сменила выражения лица. - Более того, вы, кажется, вовсю пользуетесь случаем...
Меттерних ждал, чтобы она объяснилась. Он прекрасно знал, что графиня имеет в виду. Естественно!
Кажется понимаю – то прививка. - проговорила Анж. - Но ваши врачебные меры не совпадают с моими задачами.
Вас дешево купил русский император. - покачал головой Клеменс. - А вы подумали, что его перехитрили, дав надежду... Впрочем, вас лично винить в этом невозможно. Вы действовали от имени своего клана. В пользу того, чье имя я не рискую назвать, чтобы не навлечь ваш гнев. И, самое интересное, вас именно за это считают предательницей.
Всех нас, - поправила его графиня.
Ваша страна может быть свободна, но то будет свобода чумного барака, - продолжал граф. - Или могилы.
Я понимаю. Вся “Фамилия” понимает, - Анжелика заговорила предельно откровенно. Она сама встала и подошла к нему. - Только больных больше. Они уже заражены. Вы, верно, знаете про госпожу Валевскую... Про польские полки на службе Бонапарта. Моя собственная семья расколота надвое. И знаете, - она помедлила, - я не могу винить этих больных. Люди бегут от одной заразы к другой. Из холерного барака в чумной. Да, они глупы и слепы, но что остается делать? Полякам сказали, что Бонапарт сломил Австрию с Пруссией ради них – и ради них же подбирается к России...
Medice, cura te ipsum, - имперский министр с сожалением посмотрел на нее. - Вы за республику.
 Ошибаетесь, - Анж говорила прямо – врать или упражняться в красноречии вряд ли получится. - Нет человека, менее склонного к вере в республику, чем я. Вы должны бы знать, что именно желает мой клан.
Отлично знаю. И в свое время это будет осуществлено, - сказал Меттерних спокойно. - Но сначала надо устранить первопричину...
Анж горько рассмеялась:
Я уже не первый год слышу подобные речи. Мне говорили об этом все власть предержащие. Ничего не остается, кроме как в них верить. Но, как вижу, зря.
Граф подошел к ней ближе, взял ее за подбородок, посмотрел в глаза.
Но мне-то вы верите? - спросил он вкрадчиво.
Все же она была чертовски красива. Но впиться поцелуем в эти четко очерченные губы было бы самым примитивным решением. Несмотря на то, что устоять от искушения оказалось делом непростым.
Анж отвела его руку и сама обняла его. Небывалым теплом повеяло от него – не телесным, человеческим, а огненным или солнечным. Запустила руку в его золотые волосы. От такой активности он остолбенел. Но графиня не предлагала себя ему – в ее прикосновениях не было ничего чувственного, и она этого и не вкладывала. Внезапно она ощутила, как ее покидают все силы, что она теряет ощущение собственного “я” - сливаясь воедино. И она чувствовала, что граф ощущает то же самое. Вот он – алхимический брак. Пока оставалась способность говорить, Анжелика прошептала:
Вы знаете, что русские меня вынудили. Я в тупике, и защищаю самое дорогое, что у меня есть...
И боретесь со Смертью.
Как и любой лекарь.
Нет, - прошептал он. - Смерть нельзя победить. А страдания облегчить можно.
В голове у нее уже звенело. Анж медленно таяла, плавилась – ртуть соединялась с серой, король брал королеву и королева отдавалась королю в законном браке. Но Он, человек, назвавшийся Смертью и ею же поправ собственную смерть, был где-то рядом. И его присутствие нарушало всю формулу. Каждый алхимик знает, как сложно соединить Меркурий с Сульфуром, белое с красным воедино. Всегда что-то мешает. Вот и сейчас...
Она разомкнула объятья первой, к немалой досаде ее “брата”.
Вы говорили, что знали его, - сказала графиня властным тоном. - Где и когда?
Меттерних, постепенно отходя от сладкого марева, понявший, что для алхимического брака не хватает подходящих условий, подосадовал: причем это? Но потом вспомнил – вопрос чести.
Довольно давно. Когда ему было двадцать, мне же – двадцать два, - сказал он. - Вам известно, чем он занимался в Лондоне.
Но неизвестно, чем там занимались вы, - продолжила Анж. - Впрочем, вряд ли чем-то важным.
Нас не представили лично, но мы знали друг друга в лицо, - сказал Меттерних, облокачиваясь на подоконник. - Осмелюсь спросить, неужели он только лишь ваш светский знакомый?
Они не называли его имени. Но Клеменсу хотелось бы уточнить. Сделал он это не в лоб, а подключил собственное знание мистики.
Смерть всегда приходит с Запада. Вот и в тот раз я не ошибся...
Он нынешний посланник России в Пруссии, - Анж снова не хотела врать. - Муж моей бывшей подруги.
У таких как вы бывают друзья? -  удивился он. Графиня только усмехнулась.
Итак, вы облегчили мои страдания, но победить Смерть отказываетесь? - переспросила она.
Я не Бог, - развел руками Клеменс. - Никогда им не был. Как и вы.
“Почему бабушка мне ничего про это не говорила?” - подумала Анж. Потом догадалась – ее неназываемый противник не был настоящей Смертью до того, когда она не вызвала его смерть и он ее поборол. Так что она сама превратила графа Ливена в Хозяина Кладбищ – себя и винить теперь оставалось.
Но вы тоже пострадали от него? - она прищурила глаза. - Что это было, дуэль? Нападение из-за угла?
Акушерские щипцы, - сказал он, отвернувшись. - Только и всего.
Он тоже не хотел давать объяснений. Вместо этого продолжил:
Милая Иштар, а вы никогда не задумывались, что ваш враг...
И враг моего клана, - вставила Анж.
Что ваш так называемый враг расчищает место вокруг вас от ваших же врагов. Смотрите: он оставил в живых всех тех, кого вы любите. Ни ваш дядя – или возлюбленный, тут я теряюсь в догадках – ни ваш сын, ни другая ваша родня – не были унесены им из жизни. Хотя вы неоднократно покушались на его окружение. И на него самого. Не задумывались, почему это так?
Анжелика удивленно покачала головой.
В Смерти кроется высшая справедливость, - граф остановился и сложил руки на груди. - У нее нет врагов или друзей. Однако ее нужно направить в нужное русло...
Вы хотите сказать, что я могу заказать ему кого-то? - недоверчиво произнесла Анж.
Нам с вами остается только ждать. И наблюдать, - Клеменс хитро улыбнулся. - Кстати, в будущем он будет не один. И у него очень хорошая поддержка.
Это угроза?
Нет, это констатация факта. Но вам – как и мне – эта поддержка ничего не сможет сделать. Впрочем, это в сторону. Скажу прямо – мне нужны ваши способности в Париже.
Если уж вам своих не хватило, то что сделаю я? - Анж так и знала, что Меттерних ей это предложит. Весь “алхимический брак” затевался только для этого.
Я знаю, что вас уже завербовали русские, - граф на ее вопрос отвечать не собирался. - И я знаю, что вас должен завербовать Савари – против русских. Все вас с нетерпением там ждали. В отличие от всех них, я вам не предлагаю ничего материального. И не даю никаких обещаний, какие не в силах выполнить.
Кстати, что вы сделали с моим курьером? - спросила Анж, нахмурившись, хотя догадывалась, где именно находится де-Витт и почему он с ней так долго не связывался.
Дал ему отдохнуть, а то, похоже, вы не считаете его за человека. Кстати, ваша конфидентка в Париже как раз и передала, чтобы вы держались меня. Можно было не трудиться гонять его туда-сюда.
Анжелика прекрасно знала, на кого работает мадемуазель Ленорман, она же Астарта. В голове ее начала складываться вполне ясная схема – французам выгодно держать ее в стане условных “своих”, каковыми полагали австрийцев. Ну разумеется! Да они, вероятно, и не знают про ее первоначальных “хозяев”.
Там ваша жена. И, более того, Мария-Луиза, - Анж очень хотелось выскользнуть из патовой ситуации, в которую ее-таки заманил Клеменс. - Что же касается моих способностей, то не вижу, каким образом их применить...
Элеонору скомпроментировали, - Меттерних слегка потемнел лицом. - Это не ее вина. А ваша. Вы так боялись меня, что решили нанести упреждающий удар, и сделали это весьма неловко. Впрочем, я не в обиде. Как видите, даже решил направить вашу энергию в мирное русло. Миссия принцессы, как вы понимаете, совсем иная... Думаю, такого от вас царь Александр не требовал.
Нет, а то бы мне предстояло выдержать суровую конкуренцию, - усмехнулась Анж. - Впрочем, я признаю свою ошибку.
Она не стала упоминать, к какому сыр-бору привело ее невинное желание “подставить” того, чьей алхимической “королевой” чуть было не стала.
Если честно, русский император решил оставить вас в Вене, видя, что в Париже остальные агенты прекрасно справляются, - продолжил Клеменс.
Это вы  прочли по Таро? - Анж посмотрела ему в глаза. - Или же вам приснилось? А, впрочем, догадываюсь – не нужна никакая магия, если вы очаровали русскую резидентку задолго до меня. Она давеча передала мне обязанности напрямую, но я их не приняла.
Русским было нужно, чтобы вы сошлись со мной, - он взял ее за руку. - Но, как видите, нас связывает гораздо большее, чем взаимное влечение плоти. Поэтому я считаю – еще возможно все переиграть.
Если я отправлюсь в Париж по вашему поручению, - задумчиво произнесла Анж, не отнимая руки, - меня будут считать предательницей.
Всё уже продумано, - пожал плечами Меттерних. - Лучший агент всегда выглядит предателем. И ваш царь, насколько я могу судить, прекрасно это понимает. 
Анжелика замолчала. Она прекрасно понимала, что ею хотят пожертвовать в секретной игре трех держав. Возможно, там, в Париже, на сцену вылезет Смерть с пустыми глазами и срубит ее косой... Опасения были смешаны с истовым азартом – она выкрутится, обязательно выкрутится. У нее есть подвязки среди французской полиции – по крайней мере, ее имя наверняка всем известно, они считают ее за русскую агентку. Если она явится под австрийской эгидой...
Мне некуда деваться от вас, - пожала она плечами.
Вы уедете в Париж в свите Марии-Луизы, - сказал Меттерних. - Заодно получите доступ к  высшему свету.
Отлично.
Граф позвонил. Его порученец Шедивы – тот самый, который привез Анж сюда – выполнял нынче роль лакея и принес вина с небольшими закусками. Анжелика поколебалась, прежде чем выпить вино. Но подумала – никакой опасности ей не грозит. Так и оказалось.
… А у себя дома ее ждала настоящая сцена. Принц схватил ее за воротник, и, бешено вращая глазами, закричал:
Вы были с ним! Всю ночь! У меня свидетели!
Была. Всю ночь, - Анж устала за сегодня и за ночь необычайно. На своего любовника, изображающего жуткую ярость, она смотрела как на шумную собачонку, мешающую спокойно спать. - Руки уберите, вы меня душите.
И не подумаю, - Фердинанд сжал ее тонкую белую шею пальцами. Как же ему хотелось ее переломить! Эта женщина нынче возбуждала в нем желание убить ее, раздавить, как муху – и нет, причиной тому была не ревность, а ненависть, слепая и озаряющая мир вокруг него раскаленно-белым светом. Она его не боялась – принц это отлично чувствовал. Это его злило, и он сильнее сжимал пальцы, с удовольствием видя, как краснеет и задыхается его бывшая возлюбленная.
Внезапно удар откуда-то сзади заставил его разжать руки. Анж освободилась и отвернулась от него.
Ты... Вы... - принц начал беспомощно хватать руками воздух, пытался двинуться, чтобы найти Анжелику, но та словно находилась на расстоянии в несколько верст от него.
Твоя ненависть перейдет на тебя, - Анж шагнула наверх, позвала служанку и сказала, чтобы та собирала все необходимые вещи. На прощание Шедивы вручил ей увесистую папку с ассигнациями и гарантийными письмами к банкам, которую она спрятала под одежду. Фердинанд долго колотился в запертую дверь, даже начал ее ломать, но Анж быстро шептала себе под нос что-то, и силы покидали ее обидчика. Наконец, одетая в дорожное платье, она открыла дверь. Принц выглядел просто ужасно. Пот катился с его лба ручьями. Рубашка порвана, пуговицы сюртука висят на нитках. Гнев доставил куда более ущерба ему, чем ей. В глазах его, зеленых, как крыжовник, застыло выражение побитой собаки.
Вы... его любите?
Скажем так, - Анж говорила хладнокровно. - Все, что вы сегодня наделали, не дает мне поводов испытывать к вам ничего, кроме презрения. Все ваши щедрые подарки ждут вас на туалетном столике, в шкатулке. Вам они гораздо нужнее. Прощайте. И мой вам совет – никогда не любите таких как я.
Она спокойно прошла мимо него, как и служанка с лакеем, несшие ее чемоданы.
Куда вы едете?! - закричал ошарашенный Фердинанд.
Не знаю, - пожала она плечами. - Не вздумайте меня преследовать.
Хлопнула входная дверь. Раздался звук отъезжающей от порога коляски. Анж задернула шторку. Она прекрасно знала, куда поедет. В милый ее сердцу Краков. До отъезда Марии-Луизы оставалось немного времени, но ей будет этого достаточно.
Оставшись один, принц ошарашенно побродил по покоям. Анжелика оставила  немало вещей – и не только купленных им в подарок. От небрежно брошенной на оттоманку шали, от книг, раскрытых на первых десяти страницах и лежащих на столиках, от туалетных принадлежностей на столике пахло ею – ладаном и розой. Потеря казалась невыносимой, и, сколько бы не твердил себе принц, что зря с ней связался с самого начала – как будто не хватало кого попроще? - что вот дядя его и по совместительству крестный, всесильный Фредерик-Йозия, который и определил его на австрийскую службу, уже выговаривал ему за подобную связь, - Фердинанд и в самом деле чувствовал, что его сердце раскроили надвое. Посмотрел на себя в зеркало – и воспылал ненавистью к себе. Неудивительно, что такая женщина ушла от молокососа и жалкого принца с тремя грошами в кармане, который даже полк себе купить не может позволить. Он двинул кулаком в раму, зеркало со звоном разбилось на тысячу осколков, по пальцам побежала кровь. Фердинанд схватил один осколок. Кажется, он знает, как уничтожить себя. В спешке, лихорадочно, он сбросил сюртук, закатал рукав рваной рубашки и начал лихорадочно резать синие жилы на запястье. Кровь испачкала весь ковер, рубаху и лосины, но жизнь не уходила – он только стонал от боли, а потом уже начал рвать кожу на руках зубами. “Я режу эти руки за то, что они не смеют прикоснуться к тебе”, - думал он, представляя ту, которую до сих пор был готов назвать Богиней. Наконец, от боли и кровотечения он потерял сознание, приняв обморок за смерть. Спасло его только то, что резал он вены неправильно – поперек. Но из-за его попыток распороть себе запястья началось заражение крови, чуть было не закончившееся ампутацией левой руки, и пол-месяца он пролежал в бреду и жару, чтобы встать – и забыть обо всем, что когда-то у него было с Анж. Больше ни разу в жизни Фердинанд себя убить не пытался. И с женщинами солиднее оперных прим долго не знался, пока не женился на деньгах и титуле, как это водится у бедных курфюрстов.


Париж, март 1810 года
“Пошел мой пятнадцатый день заточения”, - написал в своем дневнике принц Леопольд и отложил перо. Насколько слово “заточение” здесь уместно? Он же никуда не ездил по доброй воле, запершись на третьем этаже наемной квартиры на рю Сен-Симон. Впрочем, к затворническому образу жизни его принуждал недостаток денег. После того, как его брат Эрнест покрыл все долги и выплатил щедрые отступные матери своего бастарда, без лишних экивоков принявшей деньги и уехавшей рожать в Гамбург – с глаз долой, из сердца вон, а сам удалился в Кобург, вникать в дела разоренного войной и тремя поколениями беспечного управления герцогства, младшему принцу пришлось остаться в Париже и ужимать себя во всем, даже в самом необходимом. Светскую жизнь он уже не мог себе позволить. Да и на самое необходимое денег уже стало не хватать.
Впрочем, принц не особо печалился. Странно – отчаянное положение ему сил добавляло. Скудный ужин и полное воздержание от вина – плохим Леопольд брезговал, а на хорошем экономил – приводили его в состояние эйфории, когда все вокруг кажется особенным, в теле появляется поразительная легкость, а голод, жажда и боль уходят на второй план. Время он делил между сном и музицированием. Спал по двенадцать часов в сутки – не меньше – просыпаясь с тяжелой головой, даже своего слугу вогнал как-то в панику: он подумал, что принц помер уже, так крепко он был охвачен объятьями Морфея. Просыпаясь, Лео вставал и шел к пианино. И играл часами все сонаты и марши, какие знал, подбирал едва услышанные, пришедшие на память мелодии, иногда сочиняя собственные вариации. Пробовал даже стихи писать. Порвал все. Галиматья получилась несусветная.
Вот и сейчас он бросил перо, поняв, что даже в дневник ему нечего писать, и уселся за свое место. Открыл крышку инструмента. Одна мелодия пришла ему на ум – короткая, нежная. Леопольд сам ее сочинил. Прошлым летом, прекрасным, благословенным летом, когда он, казалось, вылечился совсем от невозможной своей любви к той, которая ему никогда не будет принадлежать. Все началось банально и просто, как в сказке: владетельный принц – и дочь лесника. Только Лео не был никаким владетельным, а принц – одно название. Да и отец Паулинхен не был лесником – а обер-егермейстером двора князя фон Лейнингена, зятя Леопольда, мужа его любимой сестры Викки. А так – все, как в сказке – буколические дубравы, нежная барышня с невозможно золотистыми волосами, так не похожая на ту, что занимала мысли принца уже не первый год. Прежде всего – своей чистотой и невинностью. После того, как девица – 16 лет, что хотите! - подарила прекрасному принцу свой первый поцелуй, он сел и сочинил эту мелодию на стихи то ли Гедерлина, то ли Клопштока, быстро начертал ноты вместе с признанием в чувствах. Это свидание оказалось последним. Чопорная матушка Паулинхен прознала о зарождающемся романе и приняла строгие меры. Даже высокое происхождение возлюбленного дочери не заставило почтенную матрону отказаться от своих суровых принципов. А девица оказалась весьма послушной дочерью.
Роман позабылся, лицо девушки уже начало стираться в памяти – открылись другие проблемы, да и, право, не стоило и думать о такой малости – но сочинение осталось в памяти. Вот и сейчас он начал, особо не задумываясь, подбирать его ноты. Исчезло теплое лето, запах полевых цветов, венок в золотистых локонах Паулинхен, одетой пастушкой, нежный трепет ее губ... И мелодия лета казалась мертвой в этой полупустой комнате с высоченным потолком, обставленной вышедшей из моды мебелью с облупившейся позолотой, мрачными портретами каких-то неизвестных в париках и запотелым окном.
Душевно играете, Ваше Высочество. В самое сердце, - раздался женский голос.
Леопольд прервал игру и резко обернулся. Перед ним стояла невысокая тоненькая блондинка в капоре с белым пером и в светло-бежевой накидке. Темные ее глаза оглядели мигом всю обстановку и остановились на его лице, потом – она перевела взгляд на его руки, формой и длиной узких пальцев выдающие как его музыкальные способности, так и принадлежность к родовой аристократии, чем гостья не могла похвастаться – такое чувствовалось даже в том, что незнакомка умудрилась прийти к нему одна, без всякого сопровождения.
Без сопровождения? Вряд ли – подумал он. Леопольд уже привык, что под его окнами вечно прохаживаются какие-то мрачные солидные господа, таскающие с собой черные зонтики в любую погоду. Когда Эрнест еще находился тут, их было намного больше. Сейчас только один или парочка иногда прохаживались. Принцу показалось, что эта дамочка из богатого третьего сословия – вон сколько драгоценных колец у нее на маленьких пальчиках - имеет какое-то отношение к агентам наблюдения...
Кого имею честь видеть в своем доме? - он привстал и вежливо поклонился, попутно вспомнив, что одет не очень подобающе для встречи дамы да и не брился давненько.
Вы разве не получали письмо?.. - дама кинула взгляд на секретер, где действительно лежало несколько нераспечатанных конвертов, которые камердинер принца просто оставлял там. - Мы заждались вашего ответа. Вот я и здесь...
Присаживайтесь, пожалуйста, я прикажу Морицу принести... - Лео подумал почему-то, что она от королевы Гортензии, возможно, ее компаньонка.
Ничего не надо, спасибо, Ваше Величество, - оборвала его не слишком любезно гостья. - Так, вижу, письмо получено, но не распечатано. Вот Эжен олух, я же просила – лично в руки!
Я мог в это время спать, - почему-то он начал оправдываться, смутившись тем, что вошедшая, несмотря на субтильность и внешнюю беззащитность, вполне умело владеет бранью. Вспомнил, что давеча писала ему Гортензия: “Я ощущаю себя кораблем без руля и без ветрил, странствующем в открытом море... Вы единственный кормчий, кто может помочь мне найти курс. Приходите ко мне в любое время дня, моя дверь для вас всегда распахнута...” - и, естественно, принц отвечал длинной и несуразной отповедью что он не может и не должен так поступать, хотя втайне ему льстили такие слова. - Мой слуга не отвлекает меня, я его просил.
Вы больны? - без церемоний рассматривала его гостья внимательно и цепко. Этим она невольно подтвердила, что послала ее сюда именно голландская королева. Та полагала, что лишь нездоровье могло помешать ее “кормчему” находиться у ее ног в любое время суток. Леопольд и сказал, чтобы покончить со всеми экивоками:
Передайте Ее Величеству мое почтение, но, как видите, я не могу выезжать.
Ее Величеству?... - и дама неожиданно рассмеялась. - Я бы рада передать, тем более, ее муки сердца видны даже издалека, но вряд ли меня к ней даже на порог пустят. Неужели вы меня не узнаете?
Что-то в гостье и впрямь было смутно знакомое. Особенно в манере смеяться – звонкой и заразительной. Наконец, он вспомнил. Лёвенштерн и его подруга – как же ее имя, такое парижское, такое типичное...
Бланш. Бланш Потье-де Лёвенштерн, - объявила она с шуточным апломбом. - Так вы хотя бы полюбопытствовали, что лежит на вашем столике. Я вот очень любопытная, мне вас не понять.
“Оно и видно”, - хотелось сказать Леопольду. Он взял конверт, разорвал его, прочитал послание, надушенное жасмином так, что он чуть не задохнулся. Его звали на большую игру. Которая должна была состояться завтра. В доме Лёвенштерна на рю де Тет-Бу. Он только горестно рассмеялся.
Спасибо за приглашение, но на что же мне играть? У меня ни одного лишнего су, - сказал он. - Да и нелишние тоже истекают.
Бланш задумалась, но ненадолго.
Вот эта мелодия, которую сейчас играли – кто ее автор?
Леопольд покраснел на манер свеклы.
Это написал я, - сказал он тихо.
Глаза Бланш округлились.
Вы? А я думала – Гендель... - она сказала первое пришедшее ей на ум имя композитора. Принц усмехнулся – его соната похожа на творения Генделя не более чем эта Бланш похожа на Като. Впрочем, та тоже бы не побоялась прийти в дом к молодому мужчине одна и приглашать на сомнительное мероприятие.
Значит, автор - вы. Что-то, получается, у вас есть – она подошла к фортепиано, встала близко к нему, и его обдало головокружительным запахом жасмина от складок ее темно-синего платья.
Инструмент не мой, - сразу возразил Лео. - Я не могу его ставить.
Экий вы недогадливый! - сморщила носик Бланш. - Я имею в виду мелодию. Вы ее сочинили, значит она ваша. Такое же имущество, как и всё остальное. У вас есть ее ноты?
Леопольд пришел в ужас от того, что плоды его пылкого чувства кто-то увидит, откроет и предаст огласке. Он даже Викки не показывал, хотя с ней всегда был предельно откровенен – та даже про Като все знала и сочувствовала ему.
И на музыку я играть тоже не буду, - сказал он твердо.
Почему же?
Так не делается, - Леопольд отвернулся. - Это очень личная вещь. У меня даже нот нет. Я  играю мелодию по памяти. И я не могу ее записать. Простите.
Он уже хотел отойти от нее, как Бланш быстро схватила его за запястье – а хватка у нее была очень цепкой. Она прошептала:
А мы не будем указывать, кто автор. Это необязательно. Да и вообще раскрывать, что конкретно вы поставили, не будем. Подумайте.
Леопольда заинтриговала такая таинственность. Он ответил кратким кивком. 
О том, что вы к нам пойдете, никто не узнает, - продолжала заговорщицки дама. Она обладала приятным голосом и могла отлично “заговаривать зубы”, поэтому принц быстро купился на ее слова. Она это чувствовала – отказаться красавчик не может.
В случае выигрыша, - она подмигнула, и искра зажглась в ее карих глазах. - Вас ждет нечто совсем особенное.
Леопольд сказал сквозь зубы: “Позвольте”, отчего Бланш расцепила пальцы, подошел к столу, взял лист нотной бумаги и быстро начертал мелодию. К ней приложил стихи. Все это запечатал в конверт и передал ей.
Пусть хранится пока у вас. - произнес он.
Так вы придете? - обрадованно спросила Бланш.
Всенепременно, - и принц опять ей поклонился.

Принц Леопольд явился на рю де Бак к назначенному часу и был весьма удивлен, найдя игру в самом разгаре. В гостиной стояла темнота, разбавляемая слабым отблеском свечей на ломберном столе, вокруг витал густой дым. Его никто специально не встретил – лакей, открывший дверь, только поклонился и принял его плащ со шляпой.
Знакомых лиц в дыму и темноте Леопольд поначалу не различил – только потом они начали обретать узнаваемые черты. Откуда-то сверху неслась музыка – гитара и пианино. Принц поднял голову – наверху лестницы заметил тонкую фигурку в палевом платье, прекратившую на миг перебирать гитарные струны.  Бланш Потье – а это была она, Леопольд сразу угадал, - послала ему воздушный поцелуй и сменила мелодию с модного нынче испанского романса “Las rositas blancas” на бравурный марш.   Леопольд кратко поклонился Левенштерну, метавшему банк в фараон и очень этому занятому. Другой господин, кудрявый и насмешливый, с нагловатым лицом, шутливо приподнял над головой отсутствующую шляпу. “Сволочь де Витт”, - узнал его принц и решил никак не реагировать на него. Несмотря на то, что игра, по крайней мере, для банкомета, была напряженной, некий щеголь громко рассказывал своим соседям, настороженным молодым людям, как видно, впервые пришедшим в такое заведение, некий анекдот, постоянно повторяя слово “alas...”. Те не решались делать свои ставки, косясь на других, более опытных игроков, и с нервным смешком слушая запутанный анекдот щеголя.  Принц усмехнулся про себя – наверное, он тоже сейчас выглядит не лучше этих французиков. Левенштерн внимания на болтуна не обращал, повторяя абсолютно спокойным голосом: “Ваши ставки, господа... Валет пик направо, десятка червей налево... Валет выиграл...” “Русский”, - сразу определил подданство громогласного щеголя Леопольд. Тот обратил внимание на его взгляд, и вперился раскосыми темными глазами в лицо принца. Похоже, как и де-Витт, он узнал его – и, в отличие от того, не преминул озвучить это вслух:
О, mon prince, и вы здесь! Право слово, все по вам соскучились. Присаживайтесь, делайте ставки... Нынче все играют по маленькой, надеюсь, вы хоть поставите побольше.
Ваш брат, помнится, любил игру по-крупному, - заметил де-Витт. - Надеюсь, вы его не посрамите.
По-прежнему обращая на де-Витта никакого внимания, принц спросил у щеголя:
Вы меня знаете, а знаю ли я вас?
Должны бы..., - начал он, но офицер в форме голландского кавалерийского ротмистра проговорил:
M-r de Chernychoff известен ныне почти всем, вы не должны ошибиться.
Леопольд припомнил его. Что же, лицо знакомое, в Петербурге встречались – кажется, во время попойки у Потоцкого тот вместе с ним держал за ноги Эрнеста, которому под действием выпитого и выкуренного захотелось полетать с балкона третьего этажа. Тот, помнится, был трезв как стеклышко, и Лео удивила его выдержка. Да и ныне его развязное поведение казалось игрой на публику. Впрочем, двое юношей, трое тихих англичан, вперявших в него недовольные взгляды, да и этот белокурый голландский гусар верили в эту игру.
Мне вы известны не менее. По Петербургу.
Вы жили в Петербурге? - спросил кто-то из них.
Не один год, - кратко произнес принц. Ему стало понятно, что одни его прекрасно знали – в том числе, и голландец, другим его имя ничего не говорило.
Чем же вы прославились здесь, m-r de Chernychoff? - усмехнулся он.
Вот вы... забываю вашу фамилию, - повернулся русский к своему белокурому соседу.
Ван Схотхаутен, - бесстрастно, как только что объявил карты, произнес Левенштерн,
В общем, Вилли, - продолжил Чернышев, - Расскажите-ка нашему другу принцу Саксен-Кобургскому, чем я недавно прославился.
Вы стали известны за самого блестящего человека при дворе, - продолжал гусар со сложной фамилией, - И это большое признание. Кроме того, entre nous, - он понизил голос. - Сегодня победителя ждет сюрприз. Не вполне обычный.
Играю по вашим правилам, - шутливо проговорил Чернышев. - У нас в России говорят: “Кому не везет в карты, тому везет в любви” - но здесь, вижу, в ходу другое – победитель получает все. И любовь, и деньги.
А вообще-то это честно, - вставил де-Витт. - Здесь не зря говорят: Pas d'argent, pas d'amour. Практичные французы. Но не практичнее вашей нации, милейший m-r Guillome. Не в обиду вам будет сказано, ведь я сам, как вы знаете, к вашему народу отчасти принадлежу.
Про германскую нацию говорят то же самое, - подключился Лео, взяв с подноса проходившего вокруг стола лакея бокал “Асти”.
Вовсе нет. По мнению всех остальных, мы любители витать в облаках, - опять подал голос Левенштерн, а потом добавил: - Ваше Высочество, делайте ставки.
Подошел решающий момент. Лео сказал наобум какую-то цифру, не заботясь о том, велика она или мала. Все равно деньги до решающего момента никто не показывал. Проиграться было ему не страшно, а стыдно – ведь тогда придется вынимать конверт с глупейшей мелодией... Потом произнес:
Дама треф.
Левенштерн тщательно перетасовал колоду тонкими, словно вырезанными из кости пальцами с тремя перстнями-печатками на левой руке. Начал выкладывать карты попарно. Открывал их долго – дама треф все не выпадала. Наконец, проговорил мерным голосом:
Шестерка бубен налево, дама треф направо. Ваш выигрыш, принц.
Тому очень захотелось вздохнуть с облегчением, но было стыдно показывать свои эмоции, особенно в присутствие запуганных новичков, многоопытных русского князя и барона из Нижних Земель, и, особенно, невозмутивого банкомета. Последовав примеру принца, другой юноша из “новичков” сделал ставку, назвав точно такую же сумму. Чернышев продолжал говорить нечто о дивах Comedie Francais, голландец ему поддакивал, Левенштерн метал банк, Бланш снова наигрывала какой-то романс. Через четыре раунда Лео взял за руку де-Витт и прошептал:
Умеренность и аккуратность не к лицу юноше восемнадцати годов от роду.
Какое вам дело? - сквозь зубы произнес принц. - Мой брат вас чуть не убил, и правильно сделал бы.
Именно что “бы”. Увы, владетельный сюзерен Сакс-Кобург-Заалфельда отказался драться со мной.
Ежели будете продолжать в том же духе, то, боюсь, придется вам иметь дело со мной.
С вами? Вы даже боитесь поставить карту на кон, - де-Витт его, казалось, специально подначивал. - Вдруг проиграетесь.
Еще одно такое слово... - Лео невольно сжал руки в кулак. Выпитый пятый бокал шампанского наконец-то ударил ему в голову. Потом он выкрикнул так громко, чтоневольно все обернулись на него:
Тысяча! На даму червей!
Все-то вы ставите на дам, mon prince, - заметил Чернышев. - Не советую.
Почему же? - спросил кто-то из англичан.
Карточные дамы – те же женщины, а женщины коварны и злы.
Опыт принца, вероятно, куда счастливее вашего и моего, - усмехнулся Виллем ван Схотхаутен, оглядев Леопольда с ног до головы.
Пока счастливее, - усмехнулся Сашка. - Мне в восемнадцать лет тоже всегда везло...
В картах или в любви?
И в том, и в другом.
Левенштерн объявил:
Туз пик налево, дама червей направо. Ваша взяла, принц. Теперь, я думаю, нам следует поужинать, а потом продолжить игру.
Они перешли в другую залу, где был накрыт богатый стол. Некоторые остались – де-Витт взял на себя банк, сманив за собой некоторых -  а хозяин вместе с Чернышевым и голландцем перешли в обеденную залу. К удивлению Лео, к ним присоединились дамы, одетые весьма прилично – хотя принц не сомневался, что к приличному обществу они не относятся. Бланш среди них не было. Рядом с Лео села девушка невысокая и хрупкая, с красивым восточным лицом.
О чем говорили за тем столом – принц запомнил не слишком хорошо. Кажется, обсуждали Мари-Луизу, что этот брак даст императору, а девушка подливала ему в бокал хмельного вина, и Лео пил, сам не замечая, что пьянеет. Словно опомнившись, он отставил второй бокал и повернулся к своей спутнице, от которой веяло спелой вишней. Она действительно напоминала фарфоровую китайскую статуэтку всем, кроме одежды на европейский манер и весьма чистой французской речи.
Как тебя зовут? - поинтересовался он, не сомневаясь, что к ней надо на “ты”.
Ли.
Лили?
Девушка поклонилась с блаженной полуулыбкой, словно показывая полное согласие с его словами.
Да, вьетнамки прекрасны, - продолжал Виллем. - Куда лучше жительниц Явы...
И много ли вы знаете жительниц Явы? - спросил Лео.
Мой кузен, о, у него дома целый гарем вывезенных с Ост-Индии красавиц...
Разговор повернул на обсуждение женщин разных народностей, - при женщинах же. Однако Лео внезапно вспомнил разговор с де-Виттом, и потом, совсем некстати, спросил у голландца:
Вы завтра будете моим секундантом?
Тот чуть не подавился десертом.
С кем же вы хотите дуэлировать, mon prince?
Со сволочью де-Виттом! - выпалил он одним махом.
Левенштерн приставил палец к губам. Но Лео не внял предупреждению. Его продолжало нести:
То, что он мне говорил – непростительно. Да что там... Мы все поклялись...
Сядьте, - твердо произнес Чернышев. - Успокойтесь.
Потом он прошептал:
Он получит по заслугам, но принцу крови стреляться с жидом как-то не к лицу, согласитесь?
Тогда мы его повесим, - серьезно произнес Леопольд. - На кронверке Фесте.
Какой ужас, - вздохнул Вилли, впрочем, не казавшийся особо шокированным.
Напряженную обстановку разрядила Бланш, успевшая переодеться в темно-зеленое платье. Она явилась, по-прежнему держа гитару.  Присев рядом со своим любовником, она оглядела всех собравшихся. Чернышев воскликнул:
Мадемуазель Потье, просим исполнить нам что-нибудь!
Я для вас играю уже не первый час, господа.
Что-нибудь особенное для нас, пожалуйста.
Она пошепталась о чем-то с Левенштерном и начала наигрывать мелодию, показавшуюся Леопольду очень сентиментальной. Он чуть не расплакался. “Не надо было пить”, - подумал он снова. - “Я веду себя мерзко. Как Эрнест или даже хуже. И проиграю сегодня кучу денег”.   
Не плачьте, - шепнул ему девичий голос. Лили положила ему крохотную руку на плечо. - Все у вас будет лучше некуда. Вы выиграете много денег сегодня. И королем станете, и женой вашей станет сама принцесса...
Принцесса чего? - он не оборачивался к ней, только усмехнулся. - Она уже потеряна. Навсегда.
Дальней Империи, - снова проговорила Лили, обдав его горьковато-сладким запахом.
Ты не знаешь, о чем говоришь, - вздохнул он. - А я не знаю, о чем и думать.
...Игра продолжилась после ужина. На сей раз штосс заменили баккарой. Банк в этот раз уселся метать русский. Левенштерн наблюдал за игрой стоя. Леопольд, кажется, вошел во вкус игры. Потихоньку англичане проигрывали небольшие суммы и уходили куда-то в ночь. Хладнокровье вконец оставило его. Становилось жарко. Свечи оплыли до основания. Вилли, в расстегнутом колете, обмахивался веером из четырех пустячных карт. Чернышев, все еще улыбаясь, как индуистское божество, одними полузакрытыми раскосыми глазами, подначивал бледного, как смерть, француза в аккуратном, не без щегольства, сюртучке, который он, несмотря на жару, держал застегнутым:
Господин Мишель, что же вы робеете? В этот раз, по закону вероятности, карта может вам  прийти. И большая.
У него банк, - Мишель с суеверным ужасом косился на Леопольда, который уже пятый раз набирал десять.
В этот раз у принца выходило восемь очков – две дамы, пятерка и тройка.
Откройтесь, Ваше Высочество, - произнес за его спиной голос Левенштерна.
Леопольд выложил все карты на стол. Одна за одной. Француз дрожащими пальцами открыл свои. Двойка. Десять. Девять. Валет пик. Глаза его расширились.
Еще, - произнес он охрипшим голосом.
Осторожнее, господин Мишель, - вкрадчиво проговорил случившийся здесь же де-Витт. “Кажется, мальчишке помогают”, - подумал он. - “И, я догадываюсь, с какой целью”.
Иду ва-банк, - у визави принца задрожали губы.
Вилли аж присвистнул. Чернышев со значением покосился на Мишеля. Де-Витт продолжал внимательно рассматривать Леопольда. Его разозлил этот взгляд, и он вслух это заметил.
Смотрю на героя дня. Точнее, ночи, - проговорил Жан. - Все или ничего.
Карты вновь были розданы. По четыре. Мишель лихорадочно начал открывать их. Выпали одни фигуры. Он расхохотался отчаянно, и, сгребя все ассигнации и наполеондоры, воскликнул:
Это заговор, господа! Форменный заговор!
Принц начал поспешно открываться. Мишель остановил его жестом руки:
Не мучьте себя и меня, Ваше Высочество! Это только моя глупость...
Воды, - деловито приказал Левенштерн. - И окна откройте.
О каком заговоре вы говорите? - вкрадчиво спросил Жан. - Я сам, признаться, заподозрил...
Заподозрили, что я шулер? - принц уже вконец разозлился. Сегодняшняя удача его немало смущала и бесила, а высказывания этого вертлявого “жида” приводили в дикую ярость. - Господин Мишель, я отказываюсь от выигрыша! А у вас потребую объяснений! - он гневно ткнул в сторону де-Витта пальцем.
Де-Витт рассмеялся.
 - В пояснениях, я думаю, никто здесь не нуждается. Знающие все понимают. А здесь все одним миром мазаны.
Чернышев, все еще блаженно улыбаясь, промолвил:
И поэтому вас сейчас вытолкнут взашей, Juif de Gitane, - и хлопнул в ладоши. В комнату вошло два ражих детины-вышибалы, и направилось, чтобы схватить того, на которого указал Чернышев, под белы рученьки.
Остановитесь! - закричал принц. - Я сам справлюсь с этим мерзавцем! Завтра, ежели вам дорога ваша честь, жду вас в шесть утра у Монмартрского кладбища!
Уже пол-шестого утра, - напомнил Левенштерн. 
Успокойтесь, - повторил Вилли, переместившийся к окну, чтобы сделать глоток свежего воздуха. - Господин Жан, уйдите своим ходом. Ваше Высочество, примите выигрыш, этим вы оскорбляете господина Мишеля. Посторонние, выйдите вон!
Чернышев кивнул слугам, те удалились. Де-Витт ограничился чопорным поклоном и пошел вслед за ними. Леопольд порывался встать с места и погнаться за ним, но голландец держал его за руку неожиданно цепкой хваткой.
Мишель, казалось, не замечал инцидента с де-Виттом. Он налил себе еще вина, но не пил, а горестно смотрел на фигуры, выложенные перед ним. В баккаре каждая фигура приносит по ноль очков. Обхватив голову руками, он сидел, покачиваясь, а Чернышев говорил:
Не в вашем положении впадать в отчаяние.
Это последнее. И то не мое, - мрачно подтвердил Мишель.
Настал черед Леопольду бледнеть. Он вспомнил все, что сделал и сказал сегодня ночью, и жгучий стыд охватил его. Он презирал и себя, и этот дом, и все, что его окружало. Поэтому принц встал из-за стола, и, не притрагиваясь к деньгам, отвернулся и направился к двери. Прочь отсюда! Его, впрочем, никто не останавливал. Только он зашел в прихожую, темную, как преддверие ада, как его кто-то взял за руку. Прикосновение было легким и нежным.
Не уходи, - прошептал ему голос давешней азиатки. Аромат цветущей вишни закружил голову.
Я должен, - отвечал он, чтобы не поддаваться чарам.
Почему?
Так надо, - ответил Леопольд, но неуверенно. Девушка обняла его за плечи, и сопротивляться ее чарам было сложно, несмотря на всю решимость. - Я не должен был выигрывать.
Не говори так.
Он сделал последнюю попытку отстранить от себя Ли – или Лили.
Этот несчастный разорен, - продолжил он. - И мне не нужен этот выигрыш.
Твой выигрыш – это я, - проговорила Лили.
Сколько ты стоишь? Боюсь, мне не по карману, - откровенно бросил принц.
Иди за мной, - девушка схватила его за руку и повела куда-то в полной темноте. “Игра в жмурки”, - подумал принц. Зашли в боковую дверь, начали подниматься по лестнице. Далее он очутился в комнате с мягким ворсистым ковром на полу. Здесь азиатка отпустила его руку. Горели свечи. Принц разглядел ее лицо.
Ложись, - указала она на кровать. - Забудь обо всем.
Этому приказу он охотно подчинился.
...Ох, что же она вытворяла с ним! Ни до, ни после принц не знал такой изысканной любви, такого острого и долгого наслаждения – огонь, который она разжигала в его теле ладонями, пальцами, губами, разгорался, но не гас, подчас доставляя ему томительную боль, от которой он, не стесняясь, стонал в голос. И так, казалось, длилось целую вечность...
...-Нет вам удачи ниоткуда, mon ami, - Чернышев открыл свои карты. - Увы, не ваш день.
Мишель потребовал от него еще сыграть. И набрал всего на одно очко меньше.
Пойду застрелюсь, - мрачно сообщил он.
Только не у меня во дворе, - Левенштерн попивал кофе, серый от бессонницы.
Этим вы проблему не решите, - Вилли подошел к отчаявшемуся чиновнику военного министерства. - У вас же есть наследники? Родственники? Если бы все проигравшиеся стрелялись, господину Жанно пришлось бы устроить у себя целое кладбище.
Нет, это не способ... - Мишель смотрел прямо перед собой. - Но мне не с чего отдавать.
Безвыходных положений не бывает – есть только трудности, - отрешенно проговорил Левенштерн.
И мы знаем, как ваши трудности решить, -  подхватил Чернышев, собирая карты.
Мишель пристально поглядел на него. Кажется, он о чем-то догадывался.
Я прощаю вам карточный долг. И принц простит, - продолжил он, гипнотизируя своего визави взглядом кошачьих глаз. - Более того, в ближайшие полгода вам воздастся за все нынешние потери сторицей. А требуется от вас всего ничего...
Он сделал многозначительную паузу. Лишь только Мишель собрался с мыслями и открыл рот, чтобы возразить, молчание прервал голландец:
Нам известно, что императора вы, прямо скажем, не поддерживаете.
Это не доказано, - слабо проговорил чиновник военного министерства, поняв, куда его втягивают.
Левенштерн с тихой улыбкой положил перед ним стопку бумаг. Беглого взгляда на них французу хватило, чтобы смертельно побледнеть. Это были копии его личной переписки, выдержки из дневниковых записей – все, от чего, он, казалось бы, давно уже избавился. И даже, кажется, сжег...
Я знаю, кто вы, - собрался он, наконец, с силами. - Русские агенты. Но понятия не имею, откуда вы раздобыли это.
А сей вопрос вас уже не касается, - прервал его Саша. - Главное – в случае вашей измены нам эти бумаги окажутся в черном кабинете.
Но же сами вы предлагаете мне измену? - нашелся Мишель.
….которую вы были готовы устроить еще полгода назад, - Левенштерн выучил документы по памяти. - Искали подходящего случая. И даже сетовали, что с Вандеей покончено. Возмущались Испанской войной. Удивительно, как с такими воззрениями вы служите по военному министерству, и никто до сих пор ничего о них не заподозрил.
Соглашайтесь, - прошептал Чернышев.
Могу ли я надеяться на защиту? - Мишель заинтересовался предложением, но с согласием медлил.
Главное – не обращайтесь с необходимыми бумагами так, как обращаетесь с личной перепиской.
Господа! - здесь он опять встал в оборонительную позицию. - Я понятия не имею, как и кто выкрал у меня эти бумаги! Подозреваю, что был сговор...
Еще раз повторяю, - Чернышев уже терял терпение и был готов запустить во французика чем-то тяжелым. - Скажите спасибо, что эти бумаги оказались у нас, а не на столе генерала Савари.
И не забывайте, что они еще могут там оказаться, - между делом произнес Вилли.
Если согласитесь с нами работать, то бумаги останутся у вас. Правда, настоятельно советую от них избавиться, - Жанно играл “доброго следователя”, Чернышев - “злого”, так распределились роли между ними. - Что же касается защиты, то можете не волноваться. Как видите, я держу открытый дом, а мой друг Александр фигурирует во всех светских хрониках – и у нас все благополучно.
В чем состоит моя задача? - Мишель, похоже, был из тех, кого лучше в угол не загонять.
Все очень просто. Копируете статистические данные и перенаправляете нашему доверенному лицу. А потом они оказываются на нашем столе, - сказал Чернышев.
Вы так просто все описали... А если за мной будут следить?
Помилуйте, если за вами до сих пор никто не следил, то с чего им начать делать это сейчас? - усмехнулся Вилли.
Левенштерн отрешенно улыбнулся. Он вспомнил, что они с Чернышевым и голландцем (который звался не Виллемом с непроизносимой фамилией, а графом Мартином Корнелиусом ван Оост-Вальдеком, служившим личным адъютантом принца Вильгельма Оранского, изгнанного в Британию и единственным агентом английской разведки, обретающимся ныне в Париже) специально нашли этого Мишеля – как самую мелкую сошку, за которой даже толком слежки не установлено. Однако эта мелкая сошка служила в Генеральном Штабе и сверяла статистические документы по армии, а иногда даже копировала военные донесения. Чернышев хотел взять чиновника в оборот сразу, но Левенштерн предложил хитрый план, а Вилли помог организовать “приманку”. “Все же у англичан все получается куда лучше, чем у нас”, - с обидой признался сам себе Жанно.
Не забудьте о том, что ваши труды будут очень хорошо вознаграждаться. Вот аванс, - он взял стоявшую неподалеку от него шкатулку и отсчитал четыре пачки ассигнаций. - Это не считая вашего карточного долга.
Вид денег, очевидно, приободрил  Мишеля.
Но учтите, - напомнил Чернышев. - То, что за вами не следит полиция, не означает, что за вами не следим мы. Если донесений мы не увидим в то время, когда их ждем, то самое меньшее, что вам грозит – мы потребуем вернуть все, что было отдано в ваше распоряжение, и с процентами.
А наши проценты весьма высоки, - как бы невзначай напомнил Левенштерн.
Я понимаю, - вздохнул француз. Выдержав театральную паузу, добавил:
И согласен.
Ударили по рукам.
Мишель, приняв деньги, поспешил распрощаться, и его никто не стал задерживать. Через некоторое время засобирался домой и Вилли.

Принц проснулся от того, что полуденное солнце ярко било ему в глаза. Для того, чтобы открыть веки, пришлось приложить немало усилий. “Лили...”, - прошептал он хрипло. Его ужасно мучала жажда. Ответа не последовало. Перекинул правую руку на другую сторону кровати – никого. “Птичка улетела”, - подумал он. Собственно, а что ожидать? Постепенно вспомнил, что было вчера и что проделала с его бренным телом “пташка”, как видно, быстро улетевшая в другое гнездышко. Вздохнув о несостоявшемся продолжении любовного пиршества, Леопольд огляделся, пытаясь соориентироваться, где находится. Нашел свою одежду, аккуратной стопкой сложенную на кресле у кровати, и принялся вновь облачаться. Но тут его внимание отвлекли звуки голосов – один, потише и рассудительнее, принадлежал Левенштерну, другой - “тому русскому”, как же его звать, фамилия с кучей шипящих звуков... Разговор был принцу тем интересен, что, похоже, касался его самого.

...- Слушай, я долго терпел, - говорил Левенштерн с еле скрываемым бешенством в голосе. - Я позволил тебе вытащить меня в самый центр, я теперь по уши завязан в твоих делах. Но этим твоим предложением ты губишь нас всех. Всё наше Дело, повторяю.
Рано или поздно он бы все равно узнал, - “этот русский” был, судя по всему, подлинно спокоен. - Наше счастье, что вчера он ничего не заметил.
“Что я должен заметить?” - подумал Леопольд, застывая с рубашкой в руках. Тут он увидел, что кончики его пальцев были покрыты синими пятнами, словно он последние несколько часов занимался писательством. До него начало медленно доходить значение слов, произносимых за стенкой. Рассказы о шулерах, крапленых картах и “подложной удаче” пришли как нельзя вовремя. Так они опорочили его? Заставили стать шулером? А не вызвать ли военного атташе на дуэль?
Ах, это ты все подстроил? - Левенштерн невесело рассмеялся. - Может, ты лучше знаешь, к какому сроку нам с тобой самоликвидироваться?
Это к чему? Я повторяю, нам принц Леопольд полезнее многих. И вообще, кто бы говорил об ошибках. Своей связью с австрийцами ты погубил всех нас. Теперь я понял, что могу поступать, как знаю.
Он не русский подданный, это раз. Давай тогда всех вассалов Бонапарта привлечем к нашему Делу, - Лёвенштерн продолжал еще громче. - Или у нас так много денег? Во-вторых, ему девятнадцать лет, а за детишек королевских кровей я не в ответе.
“Я не ребенок”, - разозлился Леопольд, но гнев оставил его, когда он подумал: “Куда меня хотят привлечь?”
А теперь, Жанно, успокойся на миг и подумай, кому он родня, - возразил Чернышев.
И что? Нашему государю пол-Европы родня, но отчего-то этот факт ни на что во внешней политике не влияет.
Он сам отказался стать адъютантом Бонапарта, - продолжал Саша. - Когда я об этом узнал, признаюсь, подумал – вот кем можно заменить Поля.
Левенштерн, казалось, впал в полную истерику.
Сравнил... Кто Поль, а кто он?
“Почему этот Левенштерн в меня не верит?”, - чуть не выкрикнул Леопольд, поняв, что его хотят ввести в одно тайное – и, судя по всему, антифранцузское дело.
Поль – неудачник, который дал себя порезать. Вот и всё.
Слушай, ты..., - прорычал Жанно.
Что мне слушать, я просто говорю, как есть. Потом – не из-за твоих ли дел он поплатился? Поэтому, еще раз повторяю, - другого варианта пока нет. Леопольд-то к твоим делам отношения не имеет уж явно никакого.
Саша! Не притворяйся идиотом, я ж знаю, ты не таков! - судя по звукам, Левенштерн уже начал громить мебель. - Ты хочешь ставить на оперативную работу человека, не согласовав это ни с кем. Карл хоть знает?
Зачем ему-то знать?
Хотя бы потому, что ему придется с чего-то платить, а кто у нас всей казной распоряжается? И, кстати, Мишеля ты как учел?
Скажем так, - Александр несколько замялся. - Поделил их жалование на двоих.
Сукин сын, - на этот раз Жанно говорил, скорее, восхищенно.
За Мишеля не беспокойся, ему еще перепадет от Мартина кое-что.
Здорово. Потом он станет выбирать, и выберет не нас, - голос Левенштерна наполнился ядом. - И, затем, ты не подумал, что твоего принца кто-нибудь схватит и приведет к Савари на порог? Если даже с Бланш такое случилось... Или, скорее, он донесет на нас жандармам добровольно...
Тут уже Леопольд не выдержал. В одной рубахе, не заботясь ни о каких приличиях, он направился в гостиную и выпалил в лицо явно не ожидающим его приятелям:
Я ни на кого доносить не собираюсь, господа, это не в моих правилах. Но вот за то, что по вашей милости я вышел обманщиком господина Мишеля, я требую вас к ответу.
Вы все слышали, - уныло проговорил Левенштерн. У того был вид смертельно усталого человека, едва державшегося на ногах.
Ну, раз вы все слышали, так нам же проще, - Чернышев выглядел тоже не ахти, но хотя бы держался пободрее. - К тому же, иногда обман необходим. Особенно в таком Деле, к которому я хочу вас привлечь.
И о нем вам тоже должно быть известно, - произнес Левенштерн, а потом набрал в стакан воды, кинул подвядшую лимонную дольку в стакан и участливо протянул в руку Леопольду. Тот был ему весьма благодарен.
В общем, - Чернышев ободряюще положил принцу руку на плечо. - Раз вы отказались служить Французской империи, предлагаем вам послужить Российской.
Неофициально, - добавил Левенштерн.
Только я не собираюсь никого обманывать, - возмутился Леопольд. - Вы знаете, господа, я в своих делах сообразуюсь с понятием чести, и первый же ваш поступок дал понять, что наши взгляды расходятся...
“Тоже мне, чистюля выискался”, - Левенштерн был явно зол, и вид этого наивного юноши со взором горящим вызывал у него желание прихлопнуть того чем-нибудь весьма увесистым.
Если вы не считаете, что разгромить Бонапарта – дело чести каждого уважающего себя монарха Европы, то, скорее всего, я и в самом деле ошибся, а мой мудрый друг, как всегда, прав в своем скептицизме, - Чернышевым, проговорившему эту фразу как можно более невозмутимым тоном, оставалось только восхититься.
Я, мой друг Александр, ваша знакомая Бланш и некоторые другие лица, в том числе, и господин Мишель, - части одного целого, - продолжил Левенштерн. - Звенья одной цепи, если можно так выразиться. И никто из нас не считает, что заниматься тем, чем мы занимаемся совместно и по отдельности – это бесчестие.
Скорее, бесчестие в подобных обстоятельствах – оставаться безразличным ко всему, что происходит, - подхватил Чернышев. - Или отказываться из-за того, что страшно потерять жизнь. Но я очень сомневаюсь, что это ваша причина.
К чему мне моя жизнь? - вздохнул Леопольд.
Чернышев еле заметно усмехнулся: очередной юный Вертер, как все немчики. Но, как правило, сентиментальные настроения не мешали представителям этой нации быть по-настоящему безжалостными.
“Всякий раз, когда я произносил подобную фразу, рядом оказывался кто-то, кому моя жизнь была нужнее, чем мне самому”, - подумал Жанно. Вообще, сейчас принц здорово напоминал его самого лет эдак десять назад. Только чистоплюйством Левенштерн никогда особо не страдал.
Я согласен на все, господа, - вновь проговорил Леопольд, увидев, что на него смотрят оценивающе. Потом снова взглянул на перепачканные пальцы. - Что мне предстоит делать?
Сейчас – пойти домой и хорошенько выспаться, - отвечал ему Чернышев. - Думаю, нам всем это не повредит.
Так я принят? - вновь уточнил принц. - Мне нужно подписать какую-либо бумагу?
Жанно было начал искать глазами письменный прибор, но Саша остановил его жестом и проговорил:
Нам порукой ваше честное слово.
Судя по тому, как заблестели глаза принца, поступил он крайне мудро. Но Левенштерну не хотелось бы отпускать Леопольда от себя именно сейчас. Тем более, как он понимал, у того сейчас к ним море вопросов. А если он пойдет искать ответы не у тех и не там, и этот путь, в конце концов, приведет его прямо в когти Савари?
Боюсь, Его Высочеству нынче не до сна, - с усмешком проговорил Жанно вслух. Леопольд кивком подтвердил это предположение, сохраняя смертельно серьезное выражение лица – видно, думая, что сейчас его нагрузят поручением “убрать” самого императора.
Как знаете. Вот я пойду прямиком в объятья Морфея, - Чернышев показательно зевнул, не забыв, однако ж, прикрыть рот ладонью.
… Проводив друга до двери, Левенштерн приказал слугам подавать завтрак. Бланш еще спала – на то он и рассчитывал. Но визави его к еде не прикоснулся. Лицо его было  бледным, но вовсе не от бессонницы. Тонкие пальцы сжимали подлокотники кресла.
Жанно повертел в руках конверт, подхваченный с неубранного ломберного стола.
Это была ваша ставка? - поинтересовался он у принца рассеянно.
Тот ему слабо кивнул.
Левенштерн вскрыл конверт. Улыбнулся, увидев листы, исписанные нотами.
Ваше?
Леопольд кивнул еще слабее.
А можно услышать?
Принц подошел к небольшому кабинетному пианино, пылящемуся в углу, открыл крышку и по памяти исполнил мелодию. Левенштерн все это время просидел с закрытыми глазами. Почему-то его игра напомнила ему его так и не позабытую возлюбленную. Та тоже была превосходной пианисткой. И в тот раз, когда Жанно застал ее наедине – и влюбился в нее, как оказалось, навсегда, - исполняла нечто похожее.
Где вы научились так играть? - проговорил он, после того, как услышал звук захлопываемой крышки инструмента.
Отец, Царство ему Небесное, не обделял нас воспитанием, - с достоинством проговорил Леопольд. Потом он проговорил негромко:
Вам повелел меня привлечь к этому делу император Александр?
“Мальчишка знает куда больше, чем мы думали”, - проговорил про себя Жанно. - “Но тут он ошибается”. И лучше ему правды не знать. Тем более, вопрос этот был задан с некоей надеждой в голосе, которую Левенштерн уловил превосходно. Поэтому он только кивнул, прибавив:
Мы никогда никого не привлекаем просто так, по собственной инициативе. Тем более, таких лиц, как вы.
Гость порозовел, отчего вмиг стал еще пригожее. Жанно даже почувствовал себя несколько неудобно – нехорошо детей обманывать. 
Что же мне нужно будет делать? - продолжал расспросы Леопольд. - Все время играть краплеными картами?
Последний вопрос Левенштерн нарочно проигнорировал.
Сначала я расскажу вам, что делать не надо. Разумеется, не попадаться на глаза людям Савари... Надеюсь, за годы жизни в Париже вы поняли, как выглядят филеры. Во-вторых, не меняйте свой образ жизни... Вернее, меняйте его в сторону заметности. Вас должно быть видно – и слышно.
Я думал, речь идет о тайной работе, - нахмурился принц.
Чтобы работать тайно, необходимо действовать явно, - Жанно потянулся за табаком, предложил своему визави, на что тот только головой покачал.