Записки рядового Кондратьева. Развлечения роты...

                ВЛАДИСЛАВ КОНДРАТЬЕВ

                ЗАПИСКИ СТРЕЛКА РЯДОВОГО КОНДРАТЬЕВА

                ГЛАВЫ ИЗ “АРМЕЙСКОГО РОМАНА”
                (В ВИДЕ ОТРЫВКОВ ИЗ ОБРЫВКОВ)


                РАЗВЛЕЧЕНИЯ РОТЫ ОХРАНЫ

      – Дух Зайчик! На выход!

      Дневальный Артёша орёт дурным голосом команду, развлекая тем самым ротных дедов и сержантов: рядового Кулявого, представляющегося кличкой, придуманной им самим себе – Пан Кулявый; старшину роты старшего сержанта по фамилии Куча, про которого даже духи, хоть и втихаря, поговаривают, что наш Куча – это та ещё куча; старшего сержанта Пемзу; младшего сержанта Бодрого, у которого армейская кличка совпала с фамилией и ещё нескольких менее авторитетных стрелков роты охраны.

      До обеда остаётся примерно час и как-то так случилось, что часть сержантов и рядовых стрелков ничем не заняты, а потому им пришла охота поразвлекаться. Чем бы заняться? Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало – эта мудрость, в данном случае, не подходит. Хоть все они для своих мам, ждущих своих сыночков из Армии, являются детьми, но ведь таковыми они только для мам и останутся. Навсегда. А для Армии они – молодые мужчины – защитники Родины.

      Занятие, подходящее Тузику, испытывающему безделье, тоже не подходит. И высокоинтеллектуальные развлечения в Армии не очень-то и приветствуются. В любой Армии.

      Так чем бы заняться? Ничего особенного в голову не приходит. И вдруг: ба! – Артёша. Вот деды и сержанты и насели на Артёшу, благо он на виду, так как дневалит: “стоит на тумбочке”. Артёше приказано подать громким голосом команду: “Дух Зайчик! На выход!”

      Артёша, хоть он и тормоз и дух, догадывается, что его не просто так заставляют орать команду: как бы ни мало он прослужил в роте охраны, но знает, что стрелка по фамилии Зайчик в роте нет, а обращение “дух”, с которым к нему, Артёше, обращаются в неофициальной обстановке, не является уставным. Если же сам дух Артёша вызывает кого-нибудь, хоть кого, называя его духом, то он поступает не по уставу. А это, в свою очередь, неуставные отношения. Получается, что дух Артёша – трагический тормоз – начал дедовать, не будучи ни “распущенным”[1], ни “переведённым”[2], ни дедом по сроку службы. Да что дедом, Артёша не то, что кандидатом, он даже и чижом не является.
Кто такой Зайчик и почему его приказывают именно так назвать, похохатывая, деды и сержанты, Артёша не знает, но догадывается, что такое обращение к неведомому ему стрелку даром ему, Артёше, не пройдёт. Поэтому первый раз он не кричит, а почти шёпотом говорит, не говорит даже, а просит:

      – Дух Зайчик… На выход…

      Никакого ответа не следует. Это и понятно: Артёшу не слышно в спальном отделении казармы – отделении, которое, почему-то, называют, на морской манер, кубриком. А Зайчик, кроме того, ещё и спит, сменившись с двусменки. Зайчик осуществляет своё право и очень ему не понравится, если его дневной сон, предшествующий новому заступлению в караул сегодня после обеда, потревожат даже и по уважительной – уставной причине.

      Можно себе представить, что ждёт духа, который потревожил сон дедушки Советской Армии, пусть бы этот дед и является, по сроку службы, всего лишь кандидатом. Артёша очень хорошо это себе представляет. Догадывается. Зайчика он не знает, но предполагает, что тот может оказаться очень раздражительным, мстительным и скорым на расправу.

      А склонность к депрессии, усугублённая общей армейской обстановкой, подсказывает Артёше, что ярость неизвестного ему Зайчика может быть страшной. Поэтому он и не кричит, как требуют от него деды и сержанты, а тихо говорит:

      – Дух… Зайчик…

      – Громче!

      – Дух Зайчик. – чуть громче повторяет Артёша. – На выход.

      – Артёша, ты не борзей. Кричи, а не шепчи. Я, замкомвзвода Пемза, приказываю тебе.

      Как ни мало прослужил Артёша, но он понимает, что приказывать такое Пемза не может. Вернее, не имеет право, а мочь – может. Он же приказывает:

      – Кричи громче!

      – Дух Зайчик, на выход! – решается, наконец-то, крикнуть Артёша, но крикнуть так, чтобы неведомый Зайчик его ненароком не услышал.

      Пемза понимает, что при таком прогрессе Артёши пристающим к нему долго ждать часа, когда дневальный начнёт кричать действительно громко, а потому решается простимулировать Артёшу оплеухой. Размахнувшись нарочито широко, он бьёт Артёшу амбарной книгой по лицу.

       – Бум! – отвечает голова Артёши, ударившись затылком об стену.
Бодрый и несколько присутствующих встречают это “бум!” радостно-добродушным ржанием. Всё-таки неожиданный довесок к развлечению: мало того, что Артёшина голова бумкнула, так ещё и лицо солдата скривила гримаса испуга, которая всем присутствующим кажется очень смешной. Вот пристающие к Артёше и похохатывают.

      От неожиданности Артёша пытается крикнуть громче, но его голос срывается на тоненький фальцетик. Пемза шлёпает Артёшу ещё и ещё раз, но уже так, чтобы голова рядового не стукалась о стену, а моталась бы из стороны в сторону. Голова мотается, а ошалевший Артёша, что есть мочи не кричит, а дурным голосом орёт:

      – Дух Зайчик!!! На выход!!!

      Зайчик, спросонок, не понимая, что происходит, подскакивает на кровати, а потом, запутавшись в одеяле с простынёй, падает, с некоторым грохотом, на пол, а Артёша, видимо считая, что дикий ор – спасение от ударов, которыми может ещё наградить его Пемза, орёт без перерыва:

      – Дух Зайчик!!! На выход!!! Дух!!! Зайчик!!! На!!! Выход!!! Дух! На! Вы!.. Ход!..

      Зайчик, действительно похожий на зайчика, маленький, тщедушненький, веснушчатый, младенчески розовощёкенький, с выпученными маленькими злобными глазёнками, как у хорька, оскаливший передние заячьи зубы, несётся по “взлётной полосе”. Уже то, как моталась голова Артёши, когда его шлёпал наотмашь старший сержант Пемза, доставило компании удовольствие, дикий Артёшин ор заставил её хохотать, а вид озверевшего Зайчика, несущегося разобраться с ополоумевшим Артёшей, доводит развлекающуюся публику из военных до экстаза.

      – Артёша! – Орёт Зайчик. – Ты о…ел?!

      Артёша, понимая, что этот орущий на него младенческого вида дед, Зайчик и есть, не в силах остановиться, кричит, чуть тише, чем раньше, но, зато, в лицо Зайчику:

      – Дух Зайчик! На вых…

      Но докричать команду Артёша уже не успевает. Зайчик уже не спрашивает, а уверенно и злобно верещит:

      – Артёша, дух е…ый, да ты точно о…ел!

      (Что означает дух е…ый и о…ел? Ну, допустим, это: дух ежовый и офонарел). Офонареешь тут с такой жизнью: ежедневная – шагистика; уборка; обучение; гадание, пойдешь ли ты сегодня в караул или во внутренний наряд (во внутренний наряд стрелки ходят вместо караула в качестве наказания)… в столовой поесть спокойно не дадут. Всего-то и есть у солдата, что один час так называемого личного времени, однако, вместо него – шагистика, уборка… приходится ночью вставать, после отбоя часа через три-четыре, чтобы постирать, погладить и пришить подворотничок, постирать вечно пачкающиеся сапожным кремом брюки (это от того, что присядешь на корточки, чтобы хоть мгновение отдохнуть, а задняя часть брюк аккурат с голенищами намазанными сапожным кремом сапог и соприкасается, пачкаются от них – очень неаккуратно это получается и выглядит мерзко), высушить и выгладить их…

      Дневальному же, да ещё духу, в роте вообще погибель, а тут ещё деды с сержантами пристали.

      У Артёши голова кругом и пошла. Щупленький Зайчик, который мнит себя авторитетным дедом, тем, что его не вовремя зазря разбудили, рассержен до последней возможности. Но, хоть орал Артёша, но виноваты-то сержанты и его, Зайчика, однопризывники. С ними и надо разбираться, коль ты мнишь себя авторитетом. Но перед сержантами Зайчик лебезит – выслуживается. С дедами драться – куда там хлипенькому Зайчику. А вот беззащитный дух, которого довели до полной растерянности – это для самоутверждения злобному Зайчику подходит в самый раз.

      Злобным хорьком Зайчик налетает на Артёшу и подпрыгивая, чтобы достать до Артёшиной головы, наотмашь бьёт солдата по лицу.

      Одна оплеуха, другая, третья… Артёша, зажмурившись от боли и ужаса, попытался было уклониться от сыплющихся на него ударов, но рассвирепевший и вошедший в раж от беззащитности Артёши Зайчик орёт:

      – Смирно, падла! Я сказал: стоять смирно, падаль! Я тебе, урод недоделанный, покажу, кто дух, а кто дед! Убью, скотина!

      И, так как здесь же ротное начальство из сержантов, но никто Зайчика не останавливает, а только поощряет довольным ржанием, скотским, если сказать честно, ржанием, Артёша вынужден решить, что ему нужно подчиниться и не злить Зайчика ещё больше попытками хоть как-то отстоять своё человеческое достоинство. Голова его беспомощно болтается из стороны в сторону, иногда глухо бумкая об стену, а Зайчик самоутверждается за счёт избиения беззащитного Артёши.

      Сколько бы это продолжалось – неизвестно, но, к счастью для Артёши, у него слабый нос и скоро кровь из него хлынула ручьём, залив и подбородок, и китель. Не успел Зайчик понять, что произошло, как у Артёши лопнули губы и кровь пошла живее.

      – Будешь знать, дух несчастный, кто дух, а кто – дед, – резюмирует Зайчик, – Ещё раз назовёшь меня так, на Очках сгниёшь.

      Чтобы сгладить некоторую неловкость, старшой Пемза подводит окончательный итог:

      – Вот, Артёша, что бывает, когда дух не слушает старших и халатно относится к обязанностям службы. В обязанности дневального входит знать личный состав подразделения, а также и то, кто и где находится: в подразделении, или вне его. Кто занят работами и какими именно, а кто отдыхает после караула, или – перед нарядом.

      Всем ясно, что Артёша не знал про кличку Зайчика и что тот обижается, когда его так называют. На этом развлечение кончается, но, прежде, чем оставить Артёшу в покое, Пемза предупреждает:

      – И не дай Бог, Артёша, ты до обеда не приведёшь форму в порядок. Я тебя накажу.

      “Можно подумать, – мыслит Артёша, глотая слёзы, – Что я и так не наказан”. Но вслух ничего не говорит, чтобы не расплакаться ещё больше.

      Так, или примерно так, сержанты и деды обычно и развлекаются. Никому не приходит в голову, что человек, которого постоянно и безнаказанно подвергают унижениям, но который каждый день держит в руках боевое оружие, может, когда-нибудь, не выдержать и применить его не по нарушителю границы поста, а по нарушителю уставной дисциплины. Но это не приходит в голову и артёшам. Что и поощряет армейских весельчаков к развлечениям подобного толка. А те, кому может такое в голову прийти, себя унижать не позволяют. Это чувствуется и таких не трогают. Главное – не сломаться, не опуститься. И неважно, какой ты физической силы. Главное – сила духа, готовность дать отпор, постоять за себя.

      Вот взять, для примера, Радика. Младшой Бодрый, который принимал участие в разыгрывании Артёши и Зайчика, отличался значительной физической силой и склонностью к садизму. Но тушевался, когда ему смотрели в глаза прямо. Особенно, если читал в глазах смотрящего презрение. Радик, тот, что занимался самбо и валял более сильного Дяченко по “взлётной полосе” и мог бы Бодрого размазать по казарме, очень быстро сломался и стал совершенно беззащитен.

      Бодрый, как-то попытавшийся и Радика заставить выкрикивать Зайчика, столкнулся с тем, что у Радика напрочь пропал от страха голос, и он не смог кричать, а только шипел, как испорченный примус. Тогда Бодрый, сняв брючный ремень, захлестнул им шею Радика и стал тянуть на себя и вниз. Радик подался вперёд и нагнул голову.

      – Смирррна стоять! – заорал Бодрый.

      Радик выпрямился, а Бодрый потянул сильнее. Ремень затянулся, лицо Радика покраснело, потом опухло и побурело, а потом пошло серыми пятнами, глаза солдата обессмыслились, и Радик рухнул без сознания на пол. Как раз туда, куда должен был шваркнуть оборзевшего младшого, решившего поразвлекаться таким образом.

      Среди развлечений, которым постоянно предаётся Бодрый, есть и так называемые обливалки: Бодрый проникает в каптёрку и вместе с каптёром (в Советской Армии кэпами, на американский лад, солдаты называли отнюдь не капитанов, но рядовых солдат, заведующих вещевым довольствием в подразделениях – должность кэпа требует сметки, ловкости и непременной вороватости, чем идеально владел Калиныч, который, будучи духом, сумел подсидеть кэпа из дедов; от чего наотрез отказался рядовой Кондратьев, как ни настаивал на этом покровительствовавший ему на первых порах младшой киевлянин Кудя) извлекает шланг, который Бодрый и кэп Калиныч называют в женском роде шлангой, приспосабливает к крану в умывальнике и, когда звучит команда приготовиться к построению на обед (завтрак, ужин), поджидает духов, стремящихся отмыться от грязи перед едой (что удаётся, по вине сержантов, отнюдь не всегда и летом регулярно в подразделениях случаются вспышки дизентерии; но командиры из немцев, вместо того, чтобы пресекать попытки сержантов мешать молодым солдатам следовать правилам гигиены, предпочитают, как командир роты капитан Белок, ехидничать по поводу заболевших дизентерией, заявляя, что заболевшие – это те, кто на завтрак съел бутерброд не с маслом, а с какашкой заболевшего дизентерией товарища – капитану Белку кажется, что он очень ироничен, заявляя такие гадости; сталинские времена канули в Лету и никто Белка к ответственности за вредительство не привлечёт, а потому более половины роты летом при нём находилась в госпитале и санчасти с заболеванием дизентерией), а когда они, ничего не подозревая, врываются в умывальник, Бодрый, радостно гогоча с поросячьим подвизгиванием, окатывает солдат струёй воды.

      Летом это доставляет развлечение не только Бодрому, но и самим обливаемым духам: погоды стоят неимоверно жаркие, в тени столбик термометра подбирается к отметке в пятьдесят градусов выше нуля по Цельсию и выйти из казармы в промокшем обмундировании доставляет определённое удовольствие. Но вот поздней осенью и зимой… На дворе льёт, как из ведра, а солдаты, промокшие до нитки, вынуждены строиться и чеканить шаг… Нет, мало удовольствия маршировать в столовую под дождём, когда ты вымок до нитки ещё до выхода из-под крыши. Да и на морозе в промокшей одежде маршировать удовольствия мало. Иногда, когда дождь льёт немилосердно, рота не марширует, а передвигается перебежкой, но всё равно – мало приятного в таком походе в столовую.

      К тому же поздней осенью и зимой Бодрый присоединяет “шлангу” к спускному крану батареи парового отопления. Вот жалуются солдаты, что зимой в казарме, скажем мягко, стоит отнюдь не африканский зной, а это, пожалуй и хорошо, так как холодно потому, что батареи парового отопления прохладные из-за негорячей в них воды. А будь бы в батареях вода горячая, так Бодрый бы не только обливал бы солдат водой, но ещё и ошпаривал бы. А так – всего лишь намочит тёпленькой водичкой.

      Впрочем, не все развлечения в роте носили такой предосудительный характер. Маленький, худенький, рыженький дед Спачиллини, например, развлекался вполне безобидно и всегда одинаково: он пел песню, имевшую, как и все дворовые, множество редакций. Ни одной Спачиллини не знал полностью, а потому у него получалось некое подобие попурри.

      Завидев духа, он приближался к нему и начинал напевать:

                Бей, барабан, бей, барабан!
                За родной Биробиджан…
                Вперёд идут еврейские танкисты…
                Когда еврейское казачество восстало,
                В Биробиджане был переворот…

      Других слов Спачиллини, скорее всего, не знал, но и те, что знал, пел не всегда полностью, так как расстояние от него до духа быстро сокращалось до минимума, и малыш, став в позу мистера Пиквика, когда тот пытался встать в боксёрскую стойку, то есть в позу человека разбитого параличом (так у сего почтеннейшего джентльмена выходило на практике; Спачиллини, как нетрудно догадаться, ничего не знал о мистере Пиквике, зато рядовой Кондратьев не знал слов песни, что постоянно напевал Спачиллини: вот таким образом гармония во Вселенной и поддерживалась в неприкосновенности) и орал:

      – Трубки покоцаю!

      О каких трубках шла речь, Спачиллини не говорил и это так навсегда и осталось тайной. Правда, Спачиллини так старался орать, что перенапрягался при этом, на лице и шее у него вздувались жилы и создавалось впечатление, что это и есть именно те трубки, которые грозился покоцать Спачиллини. Но полной уверенности не было. И было непонятно, то ли Спачиллини угрожал над кем-то учинить расправу, то ли предупреждал о самоубийстве. Впрочем, никто об этом всерьёз не задумывался, так как Спачиллини был совершенно безобидным. Он никого не обижал и его никто не обижал. Даже духи. Даже Болт с Артёшей.

      Не все деды измывались только над духами. Пират, например, постоянно “шугал” Никиту. Оба были кандидатами, когда рядовой Кондратьев попал в роту охраны. Никита был не то, чтобы великаном, но про таких чаше всего говорят “Человек-гора”. Человек-гора Никита состоял из очень мягких пород. Большой, рыхлый и безобидный: вот он – Человек-гора.

      Пирата призвали в Армию, потому что, как он сам говорил, ему не хватило сантиметра. Даже не целого сантиметра, а его половины.

      В действительности, роста Пирата именно хватило, чтобы его призвали в Армию. Окажись он хоть на полсантиметра меньше, его бы не призвали. Пират пошёл в Армию не со своим призывом. Скорее всего, он получал отсрочки из-за малого роста и веса, а когда дошёл до кондиции, то его и призвали.

      Но Пират хвастается, что призвался не со своим призывом потому, что не то сидел за конокрадство, не то – просто привлекался к уголовной ответственности за него, а пока суд да дело, время и прошло. Большинству личного состава роты до этого нет дела, но начальник КПП № 4 рядовой Шуша, отец которого, по словам Шуши, раз пять (или шесть, или больше) отбывал наказания в виде лишения свободы за кражи (Шуша утверждает, что по воровским понятиям его батя – мужик), словам Пирата не верит, говоря:

      – Какой из Пирата конокрад? Никакой. Врёт он всё и зазря хвастается. Да его шапкой с коня сбить можно.

      И Шуша развлекается, запуская летом в Пирата пилотку, сорванную с головы какого-нибудь духа, или не особо уважаемого деда (своей пилотки у Шуши нет, так как капэпэшники – солдаты, постоянно несущие службу на КПП, по распоряжению командира части, чтобы выделяться из основной массы, постоянно носят летом фуражки; в этом капэпэшники чем-то уподоблены полковникам, но, так сказать, в зеркальном отображении – полковники летом формой одежды от остальных немцев ничем не отличаются, а зимой – очень отличаются из-за папах, которые положены генералам и маршалам, а также и полковникам), а зимой – то своей, то чужой шапкой. Сбить на пол шапкой, а уж, тем более, пилоткой Шуше Пирата удаётся далеко не всегда. Чаще всего Шуше приходится подкарауливать Пирата и вот каким образом.

      Пират, хоть и дед, а дедам полагается спать на первом ярусе двухэтажных кроватей, спит на втором, так как в его взводе первых этажей не хватает. Поэтому, когда Пират забирается на свой второй этаж, или слезает вниз, то есть находится в неустойчивом положении, Шуша, подловив сомнительного конокрада, сильно бьет его по голове пилоткой или шапкой, и Пират, иногда с громким грохотом, иногда – не очень, валится на пол. Шуша доволен. Он доказал, по крайней мере себе, что никакой Пират не конокрад.

      Сомнительный конокрад Пират, солдатик малюсенького росточка, выглядит не то младенцем с личиком старичка, не то старичком с личиком младенца: глубокие морщины, румянец неприятного, нездорового вида, обветренная кожа неровно-тёмного цвета… Всерьёз Пирата не воспринимает никто. Вот он и развлекается, “шугая” безобидного и безответного человека-гору Никиту.

      Обычно, это происходит в Ленинской комнате: Никита, как и положено деду, сидит на Камчатке. Малюсенький Пират подкатывает к Никите и, задрав голову вверх, так как и сидящий Никита на несколько голов выше стоящего рядом с ним Пирата, орёт Никите в лицо что-нибудь обидное, а когда Никита не реагирует, то и замахивается на него. Никита по-прежнему Пирата игнорирует.

      Кто-нибудь в этом случае говорит Никите:

      – Никит, возьми же лупу, в конце-то концов.

      – Зачем это? – отзывается Никита.

      – Как зачем? Никита, ну, ты, в натуре, непонятливый. Посмотри через лупу, а то так и не увидишь, что рядом с тобой Пират.

      Все смеются, а Пират краснеет и злится. И кто-нибудь обязательно добавит:

      – Нет, Никита, не бери лупу. Не смотри через неё.

      – Почему это?

      – Потому, что это – без толку. Всё равно ничего не увидишь. Здесь микроскоп нужен. Кондратьев, какой здесь нужен микроскоп, чтобы Никита сумел разглядеть Пирата?

      – Электронный. Да и то – вряд ли.

      Все присутствующие хохочут. Пират, видя, что все его наскоки на Никиту не вызывают у того никакой реакции, отстаёт от Никиты. Ему очень обидно, что над ним, крошечным дедушкой Советской Армии, потешается даже солдат нового призыва – рядовой Кондратьев, который, хоть и сам отнюдь не великан, а тем не менее выше Пирата на целую голову. Но рядовой Кондратьев ему не по зубам, а притеснять Артёшу или Болта Пирату нет никакого интереса.

      Из других, безобидных, развлечений выделяется такое: “побелка потолка”, оно же “падание в бездну”, оно же – “проверка потолка на прочность”. Для этого развлечения необходимо наличие нескольких старослужащих и нескольких бойцов нового призыва – желательно, хотя достаточно и одного. Вот Пан Кулявый, Дина и ещё несколько дедушек решили поразвлечься.

      – Артёша, Болт, идём с нами. Пришло ваше время послужить Родине, побелить потолок. Кондрат, ты тоже иди.

      Никаких средств, чтобы белить потолок, даже и в помине нет. Понятно, что потолок белить не придётся. А тогда что? Делать-то тогда что нужно?

      – Сейчас поймёте.

      Старослужащие заходят в бытовую комнату, потом приказывают Артёше:

      – Заходи.

      Артёша скрывается за дверью, которая сразу же приоткрывается вновь и из неё выглядывает бритая налысо голова Кулявого. Он хитро щурится, манит рядового Кондратьева пальцем и говорит:

      – Дружбанчик, ты тоже заходи.

      Рядовой Кондратьев заходит в бытовую комнату и видит, что в её середине уже стоит табурет. На табурете, вокруг которого расположились деды, стоит дрожащий от неведения и предчувствия чего-то не то страшного, не то и вовсе ужасного, Артёша. Духу завязывают глаза скрученным в несколько слоёв вафельным полотенцем. Артёша начинает дрожать уже не мелкой, а крупной дрожью. Деды начинают раскачивать табурет и Артёша, от охватившего страха, приседает. Кто-то из старослужащих, делая вид, что говорит сдавленным от натуги голосом, обращается к другим:

      – Давай-давай, выше, поднимай табуретку выше! Выше! Ещё выше!

      Артёша начинает тихо поскуливать от ужаса. Старается присесть ещё ниже, чтобы не свалиться с табурета, не рухнуть на пол. В этот момент Пан Кулявый, фальшиво-ласково голосом, говорит:

      – Артёша, берись за мою голову, а то упадёшь.

      Артёша, решив, что не все деды – сволочи, благодарно вцепляется в лысую голову Кулявого. Деды начинают раскачивать стоящий на полу табурет сильнее, а Кулявый начинает приседать: ниже, ниже и ниже. У Артёши, который ничего не видит из-за повязки на глазах, а потому воспринимает всё всерьёз, создаётся полная иллюзия, что деды и вправду подняли его куда-то под самый потолок. И в тот момент, когда Кулявый присел так, что его голова оказалась ниже уровня табурета, он громко и резко кричит:

      – Отпускай голову! Голову – отпускай!

      Подвывающий от ужаса Артёша только крепче вцепляется в скользкую, потому, что лысая, голову Кулявого, как в единственное спасение.

      – Отпускай голову, сссука, урою!

      Артёша ещё крепче пытается ухватиться за соломинку, в качестве которой выступает бритая налысо голова Кулявого, и от этого пальцы Артёши соскальзывают. Кулявый отскакивает в сторону. Артёша прекращает подвывать и начинает просто выть.

      И сквозь вой он слышит приказ:

      – Вставай во весь рост! Вставай!

      Одуревший от страха, ора дедов и собственного воя, неожиданно, даже и для себя, выпрямляется.

      – Держись за потолок! Кому говорят: держись за потолок!

      Артёша протягивает потные от ужаса руки вверх. Ему орут снова:

      – Тянись выше! Ещё выше!

      Обеспамятевший Артёша встаёт на цыпочки и тянется к потолку, который, как он считает, находится прямо над ним.

      – Вот! Вот! – орут деды. – Вот он – потолок, хватайся! Проверяй на прочность! Бели потолок!

      И в тот момент, когда Артёше кажется, что он вот-вот сейчас дотронется до потолка, деды резко накреняют табурет, а кто-то толкает Артёшу и он падает с табурета. Высота табурет невелика, но потолок в бытовой комнате казармы – высокий, а Артёша уверен, что его подняли под самый этот потолок. И он летит с табурета прямо в бездну.

      В середине 80-ых годов советского зрителя не баловали (или – не мучили) тем огромным количеством голливудской продукции, которая захлестнула постсоветское пространство после распада СССР. Но и пресытившийся этой продукцией зритель не вспомнит ни одного ужастика, где бы так страшно, отчаянно страшно кричал, выл, орал бы напуганный человек, как орал, выл, кричал смертельно напуганный Артёша, вой которого потонул в страшном хохоте, гоготе, ржании довольных своей шуткой дедушек Советской Армии…

      Бледный, как смерть, Артёша дрожит в углу комнаты, а на стуле уже стоит Болт. С ним проделывают ту же шутку: завязывание глаз, фальшивый подъём под потолок, сбрасывание “в бездну”, довольное ржание.

      – Фу, Болт, да ты обмочился.

      – А Артёша – ещё и обкакался.

      – Душары-душманы. Вот правду говорится, что “как дух, так и несчастье”.

      Взгляд кого-то из дедов падает на рядового Кондратьева.

      – Иди, твоя очередь.

      Не успевает рядовой Кондратьев что-нибудь ответить, как раздаётся разочарованное:

      – А смысл? Он же всё видел.

      И правда, смысла нет разыгрывать рядового Кондратьева. Пан Кулявый, зазвав Кондратьева посмотреть на то, как духи Артёша и Болт “белят потолок”, сам разыграл своих однопризывников – каждый развлекается, как может. И предъявлять претензии Кулявому – бессмысленно. С первого дня службы Кулявый развлекается тем, что всем, без исключения, предлагает:

      – Сломай мне шею.А ну, ломай, говорю. Ломай!

      Большинство тех, кто пытался, потом утверждали, что, без сомнения, легче сломать шею бугаю, чем Кулявому. Потому, что у бугая шея потоньше будет. В середине 80-ых годов геномы человека современного и неандертальского ещё не были расшифрованы, и учёные не знали, что часть генного наследия человека неандертальского присутствует у человека современного. Если бы учёные, занимавшиеся этой проблемой, знали бы Пана Кулявого, то свой вывод о неандертальском наследстве сделали бы не в XXI-ом веке, а уже тогда, в 80-ые годы века XX-го. И без сложных дорогостоящих исследований. Кулявый не очень высок, но неимоверно широк и могуч на вид, а толщине его шеи завидовал, наверное, не один племенной бугай. Поди-ка, сломай такую шею.

      Пробовали все: кто по желанию, кто по принуждению. Пробовал и рядовой Кондратьев, да куда там…

      Вот и сейчас никаких претензий к Кулявому нет. Нет их и к рядовому Кондратьеву: не сам же он зашёл в бытовку, его, вместе с Артёшей, позвал толстовыий Кулявый. А предъявлять претензии Кондратьеву – это значит, что и Кулявому. А тому-то что, с такой-то шеей. С такой выей ему всё нипочём.

      Но вот в бытовку заявляется старшой Пемза. В руках у него баян. Не успевает Пемза что либо сказать, как Дина не то заявляет, не то спрашивает:

      – На фига козе баян?!

      Пемза оставляет вопрос-утверждение Дины без ответа, да он и не нужен. Все и так знают, что Пемзе вспало на ум похоти песни петь и тем и самому поразвлечься, и дедов и сержантов поразвлечь. Пемза выгоняет опозорившихся Артёшу и Болта из бытовки, грозно предупреждая:

      – И не дай вам Бог не успеть постираться до обеда и встать в строй обделанными!

      Потом усаживается на табурет, на котором пару минут назад умирали от страха духи-тормоза и начинается представление. Пемза играет неплохо – для сельского баяниста. Поёт он громким визгливым голосом, но в ноты попадает почти всегда. Репертуар его небогат, но прихотлив и вот уже по всей казарме разносятся разухабистые, в интерпретации Пемзы, звуки песни BoneyM:

                Ши сквэзи ляйка фул[3].

      Несколько голосов подхватывают:

                Варвара жарит кур[4].

      Пемза настаивает:

                Ши сквэзи ляйка фул.

      Голоса отзываются:

                Варвара жарит кур.

      Пемза как бы уступает немного:

                Ям свкэзи ляйка фул.[5]

      Голоса продолжают настаивать на своём:

                Всё так же жарит кур.

      И уже с десяток голосов орёт слова припева:

                Жарит. Жарит кур.
                Жарит. Жарит кур.
                Жарит. Жарит кур.
                Жарит. Жа-арит ку-у-у-y-y-yр[6].

      После “Спокойного (Тихого, Холодного, то есть Клёвого) Папочки”[7] Пемза исполняет “Распутина”. Так как в СССР эта песня была популярна в версии, где она следовала после Nightflight To Venus, представляя с ней единое целое, то и Пемза начинает “Распутина” с Nightflight To Venus. Разудалые аккорды сотрясают стёкла в окнах.

      А когда Пемза доходит до припева, то начинает казаться, что в бешеном казачке заплясали даже казарменные стены:

                Роу-Роу, Распутин,
                Кто-то там кого-то квин!
                Роу-Роу, Распутин,
                Он её чего-то квин!
                Роу-Роу, Распутин,
                Ты кого зачем-то квин?![8]

      Пемза не был бы уроженцем Украины, если бы не затянул, после “Распутина”, залихватские куплеты:

                Ты казала: “В поныдылок
                Пидэм разом по барвинок”.
                Я прыйшов, тэбэ нэма:
                Пидманула, пидвэла.

                Ты ж мэнэ пидманула,
                Ты ж мэнэ пидвэла,
                Ты ж мэнэ, молодого,
                З ума розума звэла.

      Коварная деваха всю неделю обманывала гарного хлопця, даже до кощунства доходила:

                Ты казала, шо “Помру”.
                Заказав тоби труну.
                Я прыйшов, а ты – жива:
                Пидманула, пидвэла.


      Песня имеет и множество непристойных вариантов куплетов, Пемза и хор орут:

                Ты казала: “У сэрэду
                Дам и сзаду и спэрэду”.
                Я прыйшов, тэбэ нэма,
                Пидманула, пидвэла.

      И снова:

                Я прыйшов, ты нэ дала,
                Пидманула, пидвэла.

      Казалось бы, грустная песня: парню (да ещё какому – гарну хлопцю!) фатально не везёт с девушкой, не то, что Распутину, а ротные певуны исполняют так, что стены казармы уже по-настоящему ходят ходуном. Оно и понятно: удачливому с девушками Распутину, в конечном итоге, очень здорово не пофартило… Вот так и всегда: где-то теряешь, а где-то – находишь:

                Оу, дус Рашинз[9].

      Данные и похожие на них развлечения, которые становились известны офицерам и прапорщикам, свидетельствовали, по их мнению, о низком культурном уровне солдат. То, что в них участвовали и сержанты, как-то не бралось в расчёт, потому что сержанты – тоже командиры, и признание низкого культурного их уровня подрывал бы авторитет не только сержантов, но всего начальствующего состава роты.

      Впрочем, как бы то ни было, попыток пресечь эти развлечения отцы-командиры и не думали предпринимать. Капитан Белок, который командовал ротой, когда пришёл в неё рядовой Кондратьев, таким и подобным образом не развлекался, не предавался таким развлечениям и капитан Лыхов, которого сменил старлей Белок, вскоре получивший звание капитана (Лыхова, как нетрудно догадаться, звали в роте капитан Лихо), тоже, зато майор Смирнин-Водкин, предшествовавший Лыхову, любил поразвлечься.

      Был ли он боксёром, или только мнил себя таковым – доподлинно неизвестно, но он хранил в ротной каптёрке боксёрские перчатки. Надев оные, он прятался: в канцелярии, в каптёрке, в Ленинской комнате (именно в ней – редко, так как в Ленинской комнате были прозрачные двери), в сушилке, в бытовке, в сортире (здесь – чаще всего), – а когда ничего не подозревающий солдат проходил мимо, либо пытался войти туда, где Смирнин-Водкин прятался, то тот налетал на несчастливца и бил его: в голову, в корпус, иногда и ниже пояса, куда, по правилам бокса, как всем известно, категорически бить запрещено.

      Но кто же мог запретить майору Смирнину-Водкину бить солдат роты охраны ударами, в боксе запрещёнными? Рефери же не было. А у Смирнина-Водкина, зато, было и обоснование своих деяний: солдат роты охраны должен быть всегда начеку. А то как же он будет тащить службу, если он такой невнимательный, рохля и нюня? Вот Смирнин-Водкин и воспитывает в стрелках роты охраны такое ценное качество, как осторожность и готовность встретить опасность в любой момент. Где бы солдат ни находился.

      Единственный, кто не возражал против выходок ротного немца, был Пан Кулявый, который утверждал, что ему удары командира роты – что слону дробина. Или – меньше. Когда Смирнин-Водкин налетал на Пана Кулявого, тот, небрежно отмахнувшись от ударов, предлагал:

      – Ломай мне шею. Товарищ майор, ломайте мне шею. А я говорю: ломайте. Сильнее, ещё сильнее. Говорю: ломайте. Ломайте же. А вы как будто цыплёнка щупаете. А ну, ещё! Что, это и всё? Куда Вы, товарищ майор? Не уходите. Стойте. Давайте ещё раз. Хоть попытайтесь. Да не убегайте …

      – Да ну тебя, Кулявый, – отмахивался Смирнин-Водкин и спасался бегством от позора.

      Как только рядовой Кондратьев появился в роте, Кулявый, происходивший с Дона, сразу признал в уроженце Краснодара (то есть кубанце) земляка и приказал:

      – Ломай мне шею.

      Но рядовой Кондратьев нисколько не расстроился, что ничего не смог поделать с могучим Кулявым. Как показывают расчёты, человек современного вида ничего не смог бы противопоставить неандертальцу в борьбе с ним. А то, что у Кулявого неандертальских генов было больше, чем в среднем у современного человека, вряд ли подлежит сомнению.

      Кулявый прославился и ещё одной особенностью. Известно, что в Армии существуют градации военнослужащих, связанные со сроком службы. Но при этом случается, что кто-то, призвавшись духом, так до дембеля, протормозив весь срок службы, духом и остаётся. Пан же Кулявый с первого дня службы… дедовал. В том смысле, что отдавал свой паёк сливочного масла, так как его организм оказался совершенно нетолерантен к молоку и молочным продуктам. Когда на площадке произошла вспышка дизентерии и командир приказал не выдавать масло в виде отдельного пайка, а запускать всё масло в котёл с варёным картофелем, подаваемым на завтрак, то Кулявый выходил из-за стола совершенно голодным, так как ничего не мог есть. И хотя непереносимость лактозы во взрослом возрасте, вследствие дефицита лактазы, встречается у достаточно большого числа людей современного вида, но как раз неандертальцы, как считается доказанным, способностью переваривать лактозу во взрослом возрасте не обладали. Что ещё раз подтверждает: неандертальские гены есть у современных людей, а у Пана Кулявого – в избытке.

      Кроме ударов, раздаваемых Смирниным-Водкиным, в роте то и дело слышались и удары иного рода – фофаны. Фофаны, по сути, не удары, а шлепки. Для этого дед пальцами: двумя пальцами (указательным и средним) сзади, а третьим (большим) спереди, зажимал духовское ухо, оттягивал его что есть мочи и резко отпускал. Ухо, смачно шлёпнув об голову, отзывалось эхом где-то под высоким потолком казармы. Лучше всех звучали, как нетрудно догадаться, уши Артёши, Болта, Мыльника и некоторых других духов.

      Кондратьевские уши, вследствие их миниатюрности, оказались настолько непригодными к фофанству, что никто даже и не пытался так над ним подшутить.

      Иногда пальцы деда срывались с духовского уха и тогда дед приказывал духу:

      – Накажи себя сам.

      Полагалось поступать так: дед выставлял ладонь перед лбом провинившегося таким образом духа, а он должен был удариться лбом о ладонь. Но не просто удариться, а так, чтобы раздался звонкий шлепок.

      Иногда дух сам давал повод подшутить над ним. Наденет, впопыхах, пилотку задом наперёд. Подкрадётся к такому духу дед и со словами:

      – Боец, тревога! Майор сзади, – и шлёпнет духа по лбу. По затылку – не всегда, так как шлёпнешь духа по затылку, а ладонь попадёт на звёздочку (майора). Больно и шлёпнутому духу, и шлёпнувшему деду. Впрочем, шлёпали духов не сразу. Если на майоре дух попался впервые, то у него была возможность избежать шлепка.

      Подходит к нему, а не подкрадывается, дед и говорит:

      – Боец, караул – в ружьё! Майор сзади.

      Если дух, мгновенно отреагирует и сорвёт пилотку с повинной головы, да наденет её правильно, то уж шлепок его минет. Но, не дай Бог, замешкается на мгновение, то – плюх! И шлепок по лбу ему обеспечен.

      Впрочем, с пилоткой, даже если она надета на духовскую голову правильно, всё равно не всё так просто. Дело в том, что рота охраны, до того, как её перевооружили автоматами Калашникова, выполняла боевую задачу в мирное время, вооружённая карабинами Симонова. А карабин заражается, согласно Уставу, наставлениям и инструкциям, на полную ёмкость магазина. При чём же уставы, карабины и пилотки? Казалось бы, связи здесь нет никакой. Но это – только казалось…

      Надел молодой солдат пилотку правильно, не придерёшься. Подходит к нему придирчивый дед, или сержант. Внимательно разглядывает духа. Да, всё правильно, всё – “строго УГ и КС”, как было принято говорить. И тем не менее заявляет:

      – Дух! Пилотка носится на полную ёмкость магазина!

      И с этими словами нахлобучивает пилотку резким движением солдату на голову так, что пилотка наезжает на глаза, а уши оказываются не просто оттопыренными, но и загнутыми вниз. Оглоушенный дух не знает, что и делать, так как первый встречный немец или кусок сразу сделает замечание, при чём одной и той же фразой:

      – Боец, что ты её натянул на башку, как пи..у на икс?.. Что стоишь и глазами лупаешь? Снимай и надень правильно.

      Вконец деморализованный дух спешит снять пилотку и надеть её правильно и, конечно же, сразу сзади оказывается “майор”. А вместе с ним – и заслуженная оплеуха. Духу – горе, а дедам – смех…

      А знаете ли вы сусликов? Духи роты охраны – прекрасно знают. И потешают дедов, показывая этих забавных зверьков. Лучше всех сусликов показывают, забавно свистя, дух Мыльник и дух Гостик. Мильчанов и Ердякин показывают суслика бездарно. Хуже всех – Артёша и Болт. Мыльник и Гостик от расправы (“Накажи себя сам”) этим своим талантом спасаются (впрочем Мыльник – отнюдь не всегда, так как он хоть и талантливо изображает суслика, но не так угодлив перед дедами, как низкопоклонствующий Гостик), а вот Артёше и Болту, поизображав грызуна, приходится ещё и наказывать себя самим. Подшутить над Мыльником непрочь и Мильчанов с Ердякиным, которые с Мыльником ведут себя нагло, а с дедами – угодливо. Мильчанов и рядового Кондратьева пытался втянуть в травлю Мыльника; как-то, заставив того изобразить суслика, он полюбопытствовал у Кондратьева:

      – Правда, я – молодец?

      Рядовой Кондратьев согласился так:

      – Действительно – молодец. Возле овец. А возле молодца, ты и сам – овца. Мыльника-то ты храбрец заставить суслика изображать, а ты пойди и попробуй заставить Кулявого. Боишься? И правильно делаешь – Кулявый тебе в ответ не предложит сломать ему шею, он сразу сломает шею тебе.

      Взвесив предложение рядового Кондратьева отстать от Мыльника и пристать к Пану Кулявому, дух Мильчанов приходит к выводу, что лучше не спорить с рядовым Кондратьевым по поводу его мнения о том, что трусливенький и подловатенький Мильчанов – сущая овца в сравнении с молодцом Кулявым. А вместе с этим Мильчанов и сопутствующий ему Ердякин решают и вовсе убраться подобру-поздорову, позабыв про суслика.

      Рядовой Кондратьев вовсе не умеет изображать суслика, а потому и не изображает и на вопрос:

      – Почему? – честно отвечает:

      – Не умею и не буду.

      И от него сразу же отстают. К тому же и неизвестно, правду ли сказал Дяченко, что рядовой Кондратьев не то мастер, не то кандидат в мастера спорта по самбо. Может быть, Дяченко всего лишь поразвлёкся, заявив про очкарика такое, а может… Деды решат поразвлечься, заставляя рядового Кондратьева показать суслика, а на самом деле поразвлечётся Дяченко, когда эта тёмная лошадка начнёт раскидывать всех подряд. Как раскидывал самого Дяченко по полу в казарме Радик, который даже и не кандидат, а так – всего-то второразрядник. И хоть и не похож рядовой Кондратьев на борца, а проверять на своей шкуре – извини-подвинься. Желающих не находилось.

      Тем более, что угодливый подлиза-Гостик тут как тут и самозабвенно свистит, чертовски похоже имитируя полевого грызуна. А Мыльник получает незаслуженные оплеухи.

      – Рота! – раздаётся крик дневального и все понимают, что пришло время вечерней прогулки по плацу, а это означает, что пришло время для главного ротного развлечения: выкрикивания “общего презрения” роте связи, но это – отдельная песня.


[1] “Распустить” – глагол, описывающий процедуру, при которой авторитетные старослужащие разрешают ослабить поясной ремень и, как правило, “носить складку”, то есть заправлять китель так, чтобы на спине горбом торчала складка как показатель высокого статуса обладателя такой складки. [2] “Перевести” – глагол, описывающий процедуру перевода солдата из одной категории, например категории “духа”, в другую, например, “чижа”. [3] She;s crazy like a fool. [4] What about it Daddy Cool. [5] I;m crazy like a fool. [6] Daddy Daddy Cool. [7] Daddy Cool. [8] Ra, Ra, Rasputin, Lover Of The Russian Queen. [9] Oh, those Russians.

© 05.06.2016 Владислав Кондратьев


Рецензии